“От названия произведения к его проблематике. Ассоциативный анализ названия романа М.А. Шолохова «Тихий Дон»”.
план-конспект урока по литературе (11 класс) по теме

Литературная гостиная  «Строки, опаленные войной...»

Пояснительная записка.

                Литературная гостиная "Строки, опаленные войной..."  была реализована на внеклассном занятии по литературы  в 9 классе.    

                       Цели и задачи:

        - дать представление о тенденции развития литературы периода Великой Отечественной войны;

        - расширить рамки программного материала по теме "Литература периода Великой Отечественной войны";

        - показать тесную связь развития литературы и истории;

        - проследить эволюцию образа Родины в 30-40 годы;

        - раскрыть роль публицистики в военное время;

        - натолкнуть учащихся на размышления о прошлом России, своей Родине;

        Занятие в форме литературной гостиной позволяет привлечь учащихся к соавторству (подбор материала, оформление стендов), расширить круг участников и слушателей. В наше время, когда искажаются факты истории, растрачивается духовное  наследие России, мы должны помнить, чтобы не повторилась зловещая гроза, чтобы наши дети понимали, что несет с собой поклонение идолу зла; чтобы они не оказались в рядах  лжелюдей со свастикой; были чуткими к чужой боли, неравнодушны к судьбам других людей.

        Материал литературной гостиной построен на основе творчества молодых поэтов, которые проявили себя не только как талантливые поэты, но оказались настоящими патриотами своей Родины. "Убитое поколение" - так назвал их Василь Быков. Данная работа вызвала у ребят неподдельный интерес, многие задумались о своей жизни, спрашивали друг друга: "А ты бы так поступил?"  Страшная и прекрасная судьба молодых поэтов нашла душевный отклик у ребят современного поколения, а значит  добро, чуткость и патриотизм - это не прошедшее.

        На занятие используется аудиозапись песен 30 - х годов, В. Высоцкого "Только он не вернулся из боя", учащиеся сами исполняют под сопровождение гитары песню "Бригантина" на слова Павла Когана. Соответствующую атмосферу восприятия создает и оформление: стенд с фотографиями поэтов, участников Великой Отечественной войны 1941-1945г.; отдельно имена поэтов, даты их гибели, стихотворные строки; на столах, покрытых плащ-палаткой, лежат военные атрибуты, книги с произведениями военных лет, горит свеча.

Литературная гостиная «Строки, опаленные войной…»

        Оформление: стенд с фотографиями поэтов, участников Великой Отечественной войны 1941-1945г.; отдельно имена поэтов, даты их гибели, стихотворные строки; на столах, покрытых плащ-палаткой, лежат военные атрибуты, книги с произведениями военных лет, горит свеча.

        (Звучит песня 30-х г.г. Лебедева-Кумача)

        Ведущий:

      Литература Великой Отечественной войны начала складываться задолго до 22 июня 1941 года.

        Во вторую половину 30-х неотвратимо надвигающаяся война стала осознаваемой реальностью, явилась едва ли не главной темой тогдашней пропаганды и породила большой массив « оборонной » литературы.

      И сразу же наметились в ней два противоположных подхода, которые давали себя знать и во время и долгие годы после Победы, создавали в литературе поле высокого идеологического и эстетического направления, то и дело рождая скрытые и бросавшиеся в глаза драматические коллизии, которые отразились не только в творчестве, но и в судьбах многих художников.

        «Кипучая, могучая, никем  непобедимая», «И врага мы на вражьей земле победим малой кровью, могучим ударом», «И линкоры пойдут, и пехота пойдет, и помчатся лихие тачанки»,  «И в воде мы не утонем, и в огне мы не сгорим», «Мы с любой бедою сладим, всех врагов развеем в дым» и т. д.- все это стало бравурным лейтмотивом стихов и песен, рассказов и повестей, это показывали в кино, декламировали и пели по радио, записывали на пластинках.

          Однако надо иметь в виду, что шапкозадирательство возникло не по инициативе художников – оно было порождено сталинской военно-политической доктриной, которая привела армию к тяжелым поражениям, поставила страну на край гибели, за нее пришлось расплачиваться немыслимыми страданиями, миллионами загубленных человеческих жизней. Ведь для  победы нужна, прежде всего, правда, осознание всей опасности, грозящей стране.

          У заказного и добровольного шапкозадирательства возникли в литературе и принципиальные противники, находившиеся в неравном положении. Им приходилось постоянно защищаться от демагогических обвинений в «пораженчестве», в очернении  могучей, непобедимой Красной Армии.

        Особо следует сказать о начинающих поэтах той поры - студентах Литературного института им. Горького, ИФЛИ, Московского университета. Это была большая группа талантливых молодых людей, они называли себя тогда поколением сороковых годов; потом, после войны, в критике они фигурировали как фронтовое поколение, а Василь Быков назвал их «убитым поколением» - оно понесло на войне самые большие потери.

                        Михаил Кульчицкий

                        Павел Коган

                        Николай Майоров

                        Илья Лапшин

                        Всеволод Багрицкий

                        Борис Смоленский - все они сложили голову в боях.

        Первый ученик:

        Почти ничего они до войны не напечатали. Их стихи были опубликованы лишь в послевоенные, точнее, уже в «оттепельные» годы, обнаружив свой глубокий, но невостребованный  смысл.         Молодые поэты отчетливо слышали «далекий грохот, подпочвенный, неясный гуд» приближающейся войны с фашизмом. Они отдавали себе отчет в том, что нас ожидает очень жестокая война – не на жизнь, а на смерть.

        «Далекий грохот, подпочвенный, неясный гуд» - это строки Павла Когана(1918-1942). Он родился в Киеве, с 16 лет начал писать стихи. В 1941г., несмотря на освобождение от призыва в армию по состязанию здоровья, добровольцем ушел на фронт и погиб в 1942г. в боях под Новороссийском.

        Многое, написанное поэтом, утрачено. Первые публикации появились во второй половине 1950-х. В 1960г. вышел первый сборник стихов «Гроза». В коллективном сборнике «Сквозь время» (1964) опубликован неоконченный роман в стихах «Первая треть». В стихах поэта ощущается сильное влияние Эдуарда Багрицкого(1895-1934), что типично для молодых романтиков тех лет. Его поэзия сурова – на ней печать трудного времени, огнем выжигающего души людей, предощущение надвигающейся военной грозы. Она проникнута непримиримостью к расхождению между словом и делом.

                                Нам лечь, где лечь,

                                И там не встать, где лечь.

                                ............................................

                                И, задохнувшись, интернационалом,

                                Упасть лицом на высохшие травы.

                                И уж не встать, и не попасть в анналы,

                                И даже близким славы не сыскать.

                                                                        Апрель 1941г.

        В1937г. поэтом написано стихотворение «Бригантина», положенное на музыку Г. Липского.

        (Учащиеся под сопровождение гитары исполняют песню «Бригантина»).

Второй ученик:

        Михаил Светлов, друг Эдуарда Багрицкого, вспоминает: «Прочел книгу Всеволода, сына моего друга Эдуарда Багрицкого, и подумал: сколько же еще не совсем раскрывшихся цветов таланта сожгла война! И поэтому книга Всеволода – это борьба за мир. Она вопиет о мире.

        Сейчас Всеволоду было бы уже за сорок. Но ушедшие всегда остаются в том возрасте, в каком они оставили нас. И Всеволод для меня всегда был и навсегда останется тем беспокойным, жаждущим мальчиком, с которым я познакомился у его отца. Поколение, пришедшее после нас, достойно своего предыдущего поколения...

        Судьба Всеволода складывалась нелегко. В двенадцать лет он потерял отца. Ему было пятнадцать, когда несправедливо арестовали мать. Через год погиб любимый брат. Всеволод с горечью писал: «Мне скоро восемнадцать лет, но я уже видел столько горя, столько грусти, столько человеческих страданий».

        В жизни Всеволода бывали минуты растерянности. Из-за плохого зрения он был освобожден от службы в армии, попал в эвакуацию, рвался на фронт, тосковал, и это настроение отразилось в его записях. Когда он, наконец, добился отправки на фронт, первое столкновение с войной потрясло его своей жестокостью: беженцы, замерший ребенок, мать, укрывающая его ковриком, убитый, полузанесенный снегом солдат... Все это вместе с нелегкими довоенными воспоминаниями порой вызывало у Всеволода тоску.

        16 февраля 1942г... он писал: «Очень трудна и опасна моя работа, но и очень интересна. Я пошел работать в армейскую печать добровольно и не жалею. Я увижу и увидел уже то, что никогда больше не придется пережить. Наша победа освободит мир от самого страшного злодеяния – войны».

        Это написано за десять дней до гибели».

        «...27 февраля привезли мертвого нашего сотрудника - молодого двадцатипятилетнего поэта Всеволода Багрицкого – сына известного поэта Эдуарда Багрицкого. Очень славный, неиспорченный паренек, подавший большие надежды в будущем...

        Хоронили Всеволода с воинскими почестями. Он похоронен на опушке леса на перекрестке двух дорог, рожденных войной, у раскинувшей ветви сосны, на которой наш художник Е. Вучетич вырезал надпись:

                                Воин-поэт Всеволод Багрицкий

                                Убит 26 февраля 1942 года

                                Я вечности не приемлю,

                                Зачем меня погребли?

                                Мне так не хотелось в землю

                                С любимой моей земли...

        Эти строки Цветаевой Всеволод очень любил и часто читал».

        (ученик читает стихотворение В.Багрицкого «Ожидание»).

Ожидание.

                                Мы двое суток лежали в снегу.

                                Никто не сказал: «Замерз, не могу».

                                Видели мы – и вскипала кровь –

                                Немцы сидели у жарких костров.

                                Но, побеждая, надо уметь

                                Ждать, негодуя, ждать и терпеть.

                                По черным деревьям всходил рассвет,

                                По черным деревьям спускалась мгла...

                                Но тихо лежи, раз приказа нет,

                                Минута боя еще не пришла.

                                Слышали (таял снег в кулаке)

                                Чужие слова на чужом языке.

                                Я знаю, что каждый в эти часы

                                Вспомнил все песни, которые знал,

                                Вспомнил о сыне, коль дома сын,

                                Звезды февральские пересчитал.

                                Ракета всплывает и сумрак рвет.

                                Теперь не жди, товарищ! Вперед!

                                Мы окружили их блиндажи,

                                Мы половину взяли живьем...

                                А ты, ефрейтор, куда бежишь?!

                                Пуля догонит сердце твое.

                                Кончился бой. Теперь отдохнуть,

                                Ответить на письма... И снова в путь!

Третий ученик.

        Обратим наше внимание на жизнь и творчество Михаила Валентиновича Кульчицкого (1919-1943). Михаил Львов вспоминает «Года за два до Великой Отечественной войны он приехал из Харькова в Москву, как в столицу поэтов...

        В Литературный институт он был принят «на ура» - мастерами-педагогами, а в институте – на семинарах и в коридорах – уже «на ура» студентами.

        Знакомство происходило просто – останавливали друг друга в коридоре.

        - Ты откуда?

        - Из Челябинска. А ты?

        - Из Харькова. Я – Кульчицкий. Читай свои стихи!

        И ответные чтения...

        Тогда он читал мне:

С веселой шпагою                                Пришел в Париж

        Д  Артаньяна                                     чтоб овладеть Парижем...

        Это звучало почти автобиографически...

        А «шпагой» был его талант – отважный, безотказный, блистательный.

        ...Жили мы поэзией, быт как будто и не касался нас, мы над ним «парили»...

        Как-то в понедельник возле институтского сквера он спросил меня:

- Сколько стихотворений написал вчера?

- Нисколько...

- А Слуцкий за воскресенье написал четыре стихотворения!

        Это был и пример, и вызов на соревнование...

        Стипендии не было, он поступил работать в начальную школу, но как школьный учитель не оправдал надежд начальства...

        Потом он работал грузчиком.

        К тому времени относиться и горькое, я бы сказал, стихотворение Кульчицкого:

                        Хвостом лисы рассвет

                                примерз ко льду.

                        В снегах бежит

                                зеленый дачный поезд.

                        Вот так и я,

                                стянув поглуше пояс,

                        В пальто весеннем

                                по зиме иду.

                        И стелясь, словно тень

                                за паровозом,

                        Прозрачные деревья

                                греет дым.

                        Вот так и я, затиснув                                                                                                                    папиросу,  

                        На миг согреюсь дымом

                                голубым.

                        Еще березы,

                                        но предчувствуем –

                                                                город.

                        И руки я на поручни кладу.

                        Вот так и я,

                                        минуя семафоры,

                        К другим стихам

                                        когда-нибудь приду.

        Он был человеком неунывающим.

        Из всех людей, которых я когда-либо встречал, мой друг Миша Кульчицкий был самым великим оптимистом. О себе он любил говорить: «Я самый счастливый на свете!»

        - Почему ты самый счастливый! – спорил я с ним. – Стихов твоих не печатают. Денег у тебя нет...

        - Я живу, - говорил он, - в самое счастливое время. Лучше быть бедным студентом двадцатого века, чем боярином пятнадцатого!

        У Миши была своя железная логика: боярин пятнадцатого века не катался в метро, не читал стихов Маяковского, не ходил в кино и был лишен многого того, что нам доступно». «Его любили все – и преподаватели, в первую очередь Сельвинский, и студенты, и девушки.

        Сельвинский сказал о нем:

- Это – юность эпического поэта!

        «Воспринимался Кульчицкий как явление крупное и обещающее. Прежде всего – крупное... Писал порою плохо, чаще хорошо, иногда отлично, но сквозь все стихи проходила одна равнодействующая линия. Линия серьезного таланта. Одарен он был стихийно, образность являлась его природным свойством, ощущение слова – врожденным... Кульчицкий принадлежал по рождению к старинной русско-украинской интеллигенции. В роду его были ученые, писатели, общественные деятели... Наиболее заметным истоком стихов Михаила была поэзия Маяковского... Люди, близко знавшие Маяковского, говорили, что Михаил напоминает им поэта времен «Облака в штанах» и «Флейты-позвоночника». Ранние портреты «красивого, двадцатидвухлетнего», действительно, несут признаки сходства...»

        Я привел большой отрывок из воспоминаний Сергея Наравчатого.

        Почему большой? Потому что у меня впечатление, что я пишу документ... на бессмертие участника великой Сталинской битвы, лейтенанта, командира пулеметного взвода, павшего в том Бою и своей приблизившего День Победы.

                                ...Не до ордена.

                                Была бы Родина

                                С ежедневными Бородино!

        Так он думал, так он жил, так он писал.

        Его имя высечено золотом в пантеоне Славы на Мамаевом кургане, как бы на вершине века.

        Он погиб в январе 1943 года под Сталинградом.

(Ученик читает стихотворение Михаила Кульчицкого «Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник»).

        Четвертый ученик.

                        Нам не дано спокойно сгнить в могиле –

                        Лежать на вытяжку, - и, приоткрыв гробы,

                        Мы слышим гром предутренней пальбы,

                        Призыв охрипшей полковой трубы

                        С больших дорог, которыми ходили.

                        Мы все уставы знаем наизусть.

                        Что гибель нам? Мы даже смерти выше.

                        В могиле мы построились в отряд.

                        И ждем приказа нового. И пусть

                        Не думают, что мертвые не слышат,

                        Когда о них потомки говорят.

        Эти строки принадлежат Николаю Петровичу Майорову. Поэт родился в приволжской деревне. В 1937 поступил на исторический факультет Московского университета. С 1939 занимался в Литературном институте, в семинаре П. Антокольского, несколько его стихотворений появились в студенческой газете «Московский университет». В 1939-1940 написал две большие поэмы, но они не сохранились. Однокурсники и учителя поэта свидельствуют, что непосредственно перед войной Майоров считался одним из крупнейших лирических дарований. Несколько его рукописей исчезло вместе с чемоданом, который поэт отдал на хранение в начале войны. Часть сохранившихся произведений составило изданный в 1962 сборник «Мы». Лирика Майорова предметна, его язык, по большей части, жесткий и лексически скудный, очень богат и выразителен интонационно. Отчетливо звучащие во многих стихотворениях сожаления о том, чего не пришлось испытать, и мотивы ранней солдатской смерти, свидетельствуют, что поэт как бы предчувствовал собственную судьбу.

        Разведчик Николай Майоров погиб в 1942 под Смоленском, не дописав начатого перед боем стихотворения, не дождавшись книги своей лирики, не окончив университета. Но он успел создать своего рода реквием мужественному и прекрасному поколению, к которому принадлежал:

                        Мы были высоки, русоволосы.

                        Вы в книгах прочитаете, как миф,

                        О людях, что ушли, не долюбив,

                        Не докурив последней папиросы.

                                                        ***

                               Мир, как окно, для воздуха распахнут,

                        Он нами пройден, пройден до конца,

                        И хорошо, что руки наши пахнут

                        Угрюмой песней верного свинца.

                        И как бы не давили память годы,         

                        Нас не забудут потому вовек,

                        Что, всей планете делая погоду,

                        Мы в плоть одели слово «Человек».

                                                        («Мы», отрывок).

Ведущий.

        Но даже писатели, отвергающие фанфарное шапкозадирательство, понимавшие, что предстоят жестокие испытания, не могли себе представить, какой на самом деле будет война.

        Хлебнув на Западном фронте в первые недели войны во время отступления горячего до слез – на своей шкуре познав, что такое «котлы», танковые прорывы врага, его господство в воздухе, Симонов напишет полные тоски и боли строки, которые будут опубликованы только через четверть века:

                Да война не такая, какой

                                        мы писали ее, -

                Это горькая штука...

                                        ( «Из дневника»).

        По данным энциклопедии «Великая Отечественная война», в Действующей армии служило свыше тысячи писателей, из восьмисот членов московской писательской организации в первые дни войны на фронт ушло 250.

        Четыреста семьдесят один писатель с войны не вернулся.

(Звучит реквием Моцарта или фортепианный концерт Рахманинова; ведущий перечисляет имена погибших поэтом).

        - Офицер Советской Армии Армин Фатых Карим пал смертью храбрых в феврале 1945г. на подступах к Кенигсбергу.

        - Александр Артемов в 1941г. ушел на фронт добровольцем и погиб в 1942г.

        - Муса Джалиль, будучи тяжело раненным, попал в плен. В концлагере вел активную подпольную работу. Был брошен фашистами в тюрьму Моабит в 1944г. казнен. Мусе Джалилю посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

        -Али Шогенцуков замучен в фашистском концлагере в ноябре 1941г.

        - Юрий Инге погиб на Балтике 28 августа 1941г. на корабле, торпедированном фашистами.

        - 19 июля 1942г. вместе с экипажем самолета стрелок-радист Леонид Вилкомир погиб в воздушном бою в районе Новочеркасска.

        - Борис Котов погиб 29 сентября 1943г. при форсировании Днепра. Сержанту Котову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

        - Штурман подводной лодки Алексей Лебедев погиб на Балтике 29 ноября 1941г. при выполнении боевого задания.

        - Василий Кубанов добровольцем ушел на фронт. Умер в госпитале от обострившейся болезни легких.

        - Всеволод Лобода погиб 18 октября 1944г. в Латвии, неподалеку от г. Добеле.

        - Борис Костров 11 марта 1945г. был смертельно ранен в восточной Пруссии. Похоронен в г. Крейцбурге на центральной площади.

        - Борис Богатков пал смертью храбрых 11 августа 1943г. в бою за гнездиловскую высоту, поднимая взвод в атаку.

        - Владислав Занадворов погиб в ноябрьских боях 1942г. под Сталинградом.

        - Командир стрелкового взвода Владимир Чугунов погиб на Курской дуге 5 июля, поднимая бойцов в контратаку.

        - Политрук пулеметной роты Николай Отрада (Турочкин) погиб 4 марта 1940г. на финском фронте.

        - Георгий Суворов – участник боев за Ленинград. Погиб во время наступления войск 13 февраля 1944г.

(Объявляется минута молчания, по ее окончании звучит песня в исполнении В. Высотского «Только он не вернулся из боя»).

        Большие потери объясняются тем, что писателям, большинство которых стали фронтовыми журналистами, случалось порой заниматься не только своими прямыми корреспондентскими обязанностями, а брать в руки оружие. Многие же просто оказались в строю – воевали в армейских частях, в ополчении, в партизанах.

Пятый ученик.

        Особую роль в судьбе нашей военной литературы сыграли газеты. В самый разгар войны, в 1943г., Илья Эренбург в статье «Роль писателя» заметил: «Писатели вошли в газету, как всходят на трибуну – это не их рабочий стол, это не их место. Но в блиндажах не место сталевара или садовника. Война переселяет людей и сердца. В мирное время газета – осведомитель. В дни войны газета – воздух...».

        Такой была газета военного времени. Корреспондентами «Красной звезды» работали И. Эренбург, К. Симонов, В. Гроссман, А. Платонов, Е. Габрилович, П. Павленко, А. Сурков ее авторами были А. Толстой, Е. Петров, А. Довженко, Н. Тихонов.

        В «Правде» работали Фадеев, Соболев, В. Кожевников, Б. Полевой. В армейских газетах была учреждена специальная должность – писатель. В газете Южного фронта «Во славу Родины» служил Б. Горбатов, в газете Западного, а потом 3-го Белорусского фронта «Красноармейская правда» - А. Твардовский...

        Первая строчка в перечне наиболее отличившихся в войну писателей по праву принадлежит Илье Эренбургу. Он, по словам К. Симонова, «работал в тяжелую страду войны больше, самоотверженнее и лучше всех нас».

        Эренбург «появился» и сыграл в войне ту роль, которую ему суждено было сыграть, прежде всего, потому, что он лучше, чем кто другой, был внутренне подготовлен к разразившейся катастрофе, он лучше всех знал, что такое фашизм.

        Алексей Эйснер, поэт-эмигрант, вспоминает: «Дело было весной (1936), вскоре после победы Народного фронта в Испании. В разгар этого антифашистского медового месяца одна моя добрая знакомая предложила сходить на собрание околопартийных парижских интеллигентов, на котором Эренбург, только что побывавший за Пиренеями, поделился своими наблюдениями...

        Неожиданно для нас Эренбург заговорил о сгущающихся над «гренадской волостью» облаках... На Испанию точит нож коричнево-черный фашизм... Республика в опасности...

        - Неисправимый пессимист и страшно сгущает краски. Только третьего дня я была у Мари-Клод и нашла Поля в прекрасном настроении (Поль – руководитель Коммунистической партии Франции)... – сказала моя спутница.

        Прошло, однако, всего около двух месяцев, как они – эти мрачные предсказания – сбылись...

        «Первого июня 1941 года, - вспоминает В. Каверин, - мы вместе поехали навестить Ю. Н. Тынянова в Детское село, и на вопрос Юрия Николаевича: «Как вы думаете, когда начнется война?» - Эренбург ответил: «Через три недели».

        Эренбург – публицист по преимуществу, главный его жанр – статья, вернее, эссе. У Эренбурга редко можно встретить описание в чистом виде. Пейзаж, зарисовка сразу же укрупняются, приобретают символический смысл: «Стоят яркие осенние дни. Вокруг блиндажей березы как бы истекают кровью. Зловещая пестрота последних листьев сродни войне. А многие деревья обломаны осколками мин. Железо выело воронки. Вместо деревни – трубы, да и лица не те, кажется, что война их заново вылепила. Была в них мягкость, как в русском пейзаже, который так легко воспеть и так трудно изобразить, - бескрайний, лиричный, едва очерченный. Такими были и люди. Теперь лица высечены из камня. ( «Свет в блиндаже»).

        Лаконизм – одна из бросающихся в глаза отличительных черт стиля Эренбурга. Большое количество разнообразных фактов, которые использует писатель, требует сжатости. Часто уже сам «монтаж» фактов высекает мысль, подводит читателя к выводу: «Итальянские фашисты, выйдя на сцену, вырядились в черные рубашки, установили культ волчицы, переняли у волчьей стаи крик «алала». Испанские фалангисты обряд «обручения со смертью», носили свои знамена на кладбища, устраивали шествия с голыми горбунами, с юродивыми, с могильщиками, - шествия, похожие на кошмарные видения великого Гойи. Французские кагуляры надевали на себя глухие капюшоны, взятые из средневековья и рожденные чумными эпидемиями. Немецкие эсэсовцы носят на рукавах череп и скрещенные кости. Геринг возродил палача во фраке с топором. Гиммлер перенес в свои застенки орудия пыток, хранившиеся в Нюрнбергском музее. Даже бутафория фашизма свидетельствует о черной безысходной злобе. («О ненависти»). Или: «Когда Леонардо да Винчи сидел над чертежами   летательной машины, он думал не о фугасных бомбах, но о счастье человечества. Подростком я видел первые петли французского летчика Пегу. Старшие говорили: «Гордись – человек летает, как птица!» Много лет спустя я увидел «юнкерсов» над Мадридом, над Парижем, над Москвой...» («Сердце человека»).

        Контрастные сопоставления, резкий переход от частной, но поражавшей изображение детали к обобщению. От безжалостной иронии – к сердечной нежности, от инвективы – к воодушевляющему призыву – вот что отличает стиль Эренбурга, вот как проявляется в его статьях мощный лирический напор. Внимательный читатель публицистики Эренбурга не может не догадаться, что автор ее – поэт.

        Да, Илья Эренбург не только выдающийся публицист, но и  поэт.

                         Так ждать, чтоб даже память вымерла,

                        Чтоб стал непроходимым день,

                        Чтоб умирать при милом имени

                        И догонять чужую тень,

                        Чтоб не довериться и зеркалу,

                        Чтоб от подушки утаить,

                        Чтоб свет своей любви и верности

                        Зарыть, запрятать, затемнить,

                        Чтоб пальцы невзначай не хрустнули,

                        Чтоб вздох и тот зажать в руке,

                        Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовал

                        Горячий ветер на щеке.

        Шестой ученик.

        Говорят, что когда грохочут пушки, молчат музы. Но от первого до последнего дня войны не умолкал голос поэтов, а рождая новые голоса.

        Юлия Друнина 17- летней выпускницей одной из московских школ, как и многие другие сверстницы, в 1942 году добровольно ушла на фронт бойцом санитарного взвода.

                        Кто говорит, что на войне не страшно,

                        Тот ничего не знает о войне.

        Из воспоминаний Николая Старшинова: «В ее характере наиболее яркими чертами были решительность и твердость. Если уж она что решила,

Ничем ее не собьешь. Никакой силой. Наверно, это особенно проявилось, когда она добровольцем уходила на фронт.

                        Я ушла из детства в грязную теплушку,

                        В эшелон пехоты, в санитарный взвод.

                        Дальние разрывы слушал и не слушал

                        Ко всему привыкший 41- й год.

        Так сказала она о себе в 1942 году. И позднее в ее стихах будет звучать этот мотив ухода из детства в огонь войны, из которой она не возвратилась даже через годы и десятилетия».

                        Качается рожь несжатая,

                        Шагают бойцы по ней.

                        Шагаем и мы – девчата,

                        Похожие на парней.

                        Нет, это горят не хаты –

                        То юность моя в огне.

                        Идут по войне девчата,

                        Похожие на парней.

        «Юля была медсестрой, санитаркой в пехоте, самом неблагоустроенном роде войск, и не где-нибудь в госпитале, а на самой передовой, в пекле, где под огнем приходилось некрепкими девичьими руками вытаскивать тяжеленных раненых. Смертельная опасность и тяжкий труд вместе...».

        Ее тяжело ранили, осколок перебил сонную артерию... Но, едва поправившись, опять рванула на передовую.

        Только после второго ранения ее списали вконец, тогда она и пришла в литинститут».

                        Тот осколок, ржавый и щербатый,

                        Мне прислали, как повестку, смерть...

                        Только б дотащиться до самбата.

                        Не терять сознания, не сметь!

                        А с носилок свешивались косы,

                        Для чего их, дура, берегла?

                        Вот багровый дождь ударил косо,

                        Подступила, затопила мгла...

                        Ничего! Мне только восемнадцать.

                        Я еще не кончила войну.

                        Мне еще к победе пробиваться

                        Сквозь снегов и марли белизну.         

        Ведущий.

        Говорят, что первой жертвой на войне становится правда. Власти правды боялись, старались ее припудрить, подрумянить. О сдаче врагу некоторых крупных городов, например, Киева, Совинформбюро вообще не сообщило.

        Но для того, чтобы выстоять, необходимо было прежде всего осознать подлинный масштаб нависшей над страной опасности. На таком краю, в двух шагах от пропасти, оказалась страна, что выбраться можно было только глядя жестокой правде прямо в глаза, до конца осознав всю меру ответственности каждого за исход войны.

                        А всего иного пуще

                        Не прожить наверняка –

                        Без чего? Без правды сущей,

                        Правды, прямо в душу бьющей,

                        Да была б она погуще,

                        Как бы ни была горька!

                                                 («Василий Теркин» А. Твардовский).

        Седьмой ученик.

        (Звучит симфония Шостаковича, посвященная блокаде Ленинграде).

        Поэзия немало сделала для того, чтобы в грозных обстоятельствах пробудить у людей чувство ответственности, понимание того, что от них, от каждого, именно от него зависит судьба народа и страны.

                        Вы помните еще ту сухость в горле,

                        Когда, бряцая голой силой зла,

                        Навстречу нам горланили и перли

                        И осень шагом испытаний шла?

                        Но правота была такой оградой,

                        Которой уступал любой доспех, -

писал в ту пору Борис Пастернак («Победитель»).

        И те, кто не испытывал ни малейших симпатий к большевикам и советской власти, - большинство их заняли после гитлеровского вторжения безоговорочно патриотическую, «оборонческую» позицию.

                        Мы заем, что ныне лежит на весах

                        И что совершается ныне.

                        Час мужества пробил на наших часах,

                        И мужество нас не покинет.

                        Не страшно под пулями лечь,

                        Не горько остаться без крова, -

                        Но мы сохраним тебя, русская речь,

                        Великое русское слово.

                        Свободным и гордым тебя пронесем,

                        И внукам дадим, и от плена спасем

                                        Навеки!

                                                23 февраля 1942

                                                Анна Ахматова.

        Жестокая, на пределе физических и духовных сил война была немыслима без духовного раскрепощения, и сопровождалась стихийным освобождением от душивших живую жизнь и неподхалимское искусство сталинских догм, от страха и подозрительности.

        В голодном, вымирающем блокадном Ленинграде в жуткую зиму 1942 года Ольга Бергольц , ставшая душою героического сопротивления, писала:

                        В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

                        где смерть тащилась по пятам,

                        такими мы счастливыми бывали,

                        такой свободою дышали,

                        что внуки позавидовали б нам.

        Бергольц с такой остротой ощутила это счастье внутреннего освобождения, наверное, еще и потому, что перед войной ей полной мерой довелось изведать не только унизительные «проработки» и «исключения», но и «жандармов любезности», прелести тюрьмы.

        Былые мерки уже не годятся.

                        Что-то очень большое и страшное,

                        На штыках принесенное временем,

                        Не дает нам увидеть вчерашнего

                        Нашим гневным сегодняшним зрением.

                            (Симонов «Словно смотришь в бинокль перевернутый...»).

        Теперь «перед лицом большой беды», все видится иначе: и жизненные правила («В ту ночь, готовясь умирать, навек забыли мы, как лгать, как изменять, как быть скупым, как над добром дрожать своим»), и смерть («Да, мы живем, не забывая, что просто не пришел черед, что смерть, как чаша круговая, наш стол обходит круглый год»), и дружба («Все тяжелее груз наследства, все уже круг твоих друзей. Взвали тот груз себе на плечи...), и любовь («Но в эти дни не изменить тебе ни телом, ни душой»).

        Так все выразилось в стихах Симонова.

        Алексей Сурков, отдавший дань 30-м годам, пережив на Западном фронте боль и позор поражений 41-го года, пишет:

                        Мы видим все отчетливей и дальше

                        В годину потрясений и разрух.

                        Ревниво ловит дребезжанье фальши

                        В литых словах наш обостренный слух.

                        Когда багрились кровью ало,

                        С души солдатской, - что таить греха, -

                        Как мертвый лист по осени, опала

                        Красивых слов сухая шелуха.

                                                        («Ключи к сердцу»).

                        (Звучит вариация на русскую народную песню).

        Глубокие перемены претерпевали в поэзии образ родины.

        В одной из статей 1943г. Илья Эренбург писал: «Конечно, любовь к родине была и до войны, но это чувство тоже изменилось. Прежде его старались передать масштабами, говоря «от Тихого океана до Карпат».

        Россия, казалось, не помещалась на огромной карте. Но Россия стала еще больше, когда она поместилась в сердце каждого»:

                        Но в час, когда последняя граната

                        Уже занесена в твоей руке

                        И в краткий миг припомнить разом надо,

                        Все, что у нас осталось вдалеке,

                        Ты вспоминаешь родину – такую,

                        Какой ее ты в детстве увидал.

                        Клочок земли, припавший к трем березам,

                        Далекую дорогу за леском,

                        Речонку со скрипучим перезвоном,

                        Песчаный берег с низким ивняком.

                                                        Симонов «Родина».

                                                                ***

                        Не знаю, как ты, а меня с деревенскую

                        Дорожной тоской от села до села,

                        Со вдовьей слезою и с песнею женскою

                        Впервые война на проселках свела.

                                                        Симонов «Ты помнишь, Алеша,                                                                                               дороги Смоленщины».

        «Клочок земли», «три березы» становятся неиссякаемым источником патриотического чувства.

                        Война не вмещается в оду,

                        И многое в ней не для книг.

                        Я верю, что нужен народу

                        Души откровенный дневник.

                        Но это дается не сразу –

                        Душа ли еще не строга? –

                        И часто в газетную фразу

                        Уходит живая строка.

                                                        ( «Долг» Семен Кирсанов, 1942г.).

Литература.

1. Лазарев Л. Литература Великой Отечественной войны: краткое учебное пособие. // Литература. – 1996 – № 30. – С. 5-12. – (Семинарий).

58058240. Поэзия периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет. / Составитель В. М. Курганова. – М.: Советская Россия, 1990. – 272 с. – (Школьная библиотека).

58058320. Советская литература 50-80-х годов: Хрестоматия для 8 кл. / Составитель Ю. И. Лыссой,

Д. Н. Мурин. – М.: Просвещение, 1988. – С. 117-121, 125-128.