Детство еврейского мальчика
материал на тему

Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение

«Кундравинская средняя общеобразовательная школа

имени Героя Советского Союза Зернина С. М.»

Региональный этап Международного конкурса

Память о Холокосте – путь к толерантности

Детство еврейского мальчика

(творческая работа – рассказ)

                                                     Багаева Алена Валерьевна,

                                                     учитель английского языка

                                        МБОУ «Кундравинская СОШ имени

                                              Героя Советского Союза Зернина С. М.»

Кундравы

2015

Детство еврейского мальчика

Мне в этой жизни крупно не повезло. Я родился в еврейской семье. Почему, ну почему некоторые люди считают себя выше других? Чем я хуже того паренька из немецкой семьи? Или любого другого, иной нации, неважно какой. Ничем не хуже. Однако, с малых лет я пытаюсь выжить в этой системе.

Мое детство закончилось рано. Гораздо раньше, чем у большинства моих сверстников. В то время повсюду было слышно о начавшейся в Европе войне. И это была не та игра, в которую я, бывало, сражался с друзьями, такими же мальчишками, во дворе нашего дома. Та война, о которой все говорили, была страшной. И люди умирали там навсегда. Они не могли встать с грязной земли, потому что мама будет ругать за испачканный костюмчик, не могли дать сдачи за нарушенные правила игры. Что такое «смерть», я тогда смутно себе представлял. Понимал только, что это было что-то очень, невероятно страшное.

Одно утро мне не забыть никогда. Я проснулся не от запаха маминой стряпни, а потому, что с улицы доносился все усиливающийся шум. Сонный, я укутался в одеяло и пошлепал босыми ногами по дому в поисках родителей. В кухне я понял, что мама ушла на ферму за молоком, потому что не было бидончика. Я был дома один.

С улицы снова послышался шум, донеслись чьи-то крики. Выглянув в окно, я увидел, как какие-то солдаты ловят соседей: дядю Сеню, тетю Фаю, их сына Петера. Дядя Сеня кричал на них, называл «немецкими оккупантами» и требовал отпустить его семью. Но их грубо поволокли к машине, в кузове которой уже сидело несколько человек. Мне было страшно. Вот моих соседей затолкали в ту машину, а солдат наставил на них оружие. Из соседнего дома вышли еще немцы, которые вели упирающихся соседей: и бабушку Софу, и совсем маленькую девочку Ладу, и много кого еще.

Вдруг распахнулась входная дверь. Я так испугался, что схватил первое, что попалось под руку – мамину сковороду. Было несложно догадаться, что раз те немцы обшаривали соседний дом, они будут и здесь. Да, у меня только сковородка, но я попытаюсь что-нибудь сделать. Быстрые шаги приближались, и вот из прихожей в кухню забежал… папа. При виде меня, страх на его лице сменился облегчением. Он улыбнулся мне, обнял и зашептал прямо в ухо:

– Йозеф, сейчас мы пойдем в подъезд, и ты по лестнице поднимешься на чердак. Помнишь, вы с Давидом делали там укрытие? Мы с дядей Сеней вас потом долго искали? – он замолчал и выжидающе посмотрел на меня. Я кивнул, показывая, что понял его. – Хорошо, - произнес он и продолжил, - Тебе нужно там спрятаться.

– А ты? – тут же спросил я.

– А я уберу лестницу и закрою дверь на чердак, чтобы тебя не нашли. Спрячься там и ни за что не выдавай своего местонахождения. Ты меня понял?

Наверно, мне никогда не забыть то выражение на его лице. Ту его суровую обреченность. Это были последние наши мгновения вместе. Но тогда я этого еще не знал.

Я не стал отвечать, просто кивнул. В горле стоял комок, сердце сжималось от страха и предчувствия чего-то ужасного.

Папа быстро сбегал в комнату и принес ворох моей одежды. Он взял меня за руку и повел из квартиры. Внизу было слышно, как немцы выламывают двери в квартиры на первом и втором этажах. Мы же жили на пятом. Лестница на чердак была рядом с квартирой, и папа, не мешкая, подтолкнул меня к ней. Я забрался туда и оглянулся на него. Он поднялся следом, но не за тем, чтобы остаться со мной, а чтобы оставить мне одежду.

– Спрячься, и сиди тихо, – такими были его последние слова. Взглянув на меня на прощание, он закрыл за собой люк чердака. Тогда я не понимал, на какую жертву пошел папа. Он спасал меня ценой собственной жизни.

Я схватил свою одежду и побежал в дальний конец чердака. Туда, где мы с другом нашли совсем неприметный закуток, в котором и прятались, когда родители хотели наказать нас за какой-нибудь проступок. Добежав до места, я обогнул все балки и поднырнул под накренившуюся перекладину. Я был на месте. Но, оказалось, что был я там не один.

На меня смотрел такой же испуганный, взлохмаченный и кое-как одетый спросонья Давид. Сбивчиво он рассказал, что папа велел ему прятаться в нашем доме, надеясь, что его не найдут.  

Я быстро натянул брюки и рубашку и залез поглубже. Мы с Давидом прикрыли вход в наше убежище фанерой, которая служила нам своеобразной дверцей. Если не знать, что здесь есть закуток, глядя со стороны догадаться об этом невозможно. Я как-то специально проверял это.

Мы слышали, как кто-то открыл люк, как по чердаку ходило несколько людей. Мы сидели, прижавшись друг к другу, зажмурившись от страха, и надеясь, что нас не найдут. Голоса на немецком о чем-то переговаривались. Вскоре снова послышался скрип дверцы чердака и шаги прекратились.

Мы еще несколько минут просидели в тишине, после чего я решился выглянуть наружу. На чердаке было пусто. Тогда я пробрался к маленькому запыленному окошку и выглянул во двор. Оттуда выезжала машина с людьми и солдатами. В ней был и мой папа. Тогда я его не видел, но знал, сердцем чувствовал, что он там.

Мы с Давидом не решались спуститься вниз. Сколько времени мы тогда просидели на чердаке – сказать не берусь. Может, пять минут, а может, и пять часов. Из оцепенения нас вывел звук выстрелов.

Тогда мы кубарем сбежали вниз, выбежали из подъезда и побежали туда, откуда доносились отзвуки последних выстрелов. Понимали ли мы, куда бежим? Нет, тогда мы не знали, насколько все страшно. Но нам повезло: к тому моменту, как мы оказались у окраины города, немцы уже уезжали, и нас не заметили.

Там, за околицей, был овраг, по склонам которого летом всегда можно было найти землянику. Сейчас склон тоже был красным, но не от обилия ягод, а от крови. Там, в овраге, лежало множество людей: мужчин и женщин, стариков и детей. Были среди них и знакомые лица. Кто-то жил на нашей улице, кто-то – в соседнем дворе. И где-то там был мой папа.

Тогда я думал, что страшнее зрелища мне в жизни не увидеть. Как же я ошибался.

Здесь намного хуже. Сейчас я в одном из лагерей, в которые немцы продолжают сгонять мой народ. С момента того расстрела минуло 4 года. Я смутно помню, что было потом. Нас тогда нашла моя мама. Далее была череда длинных, страшных дней, полных опасности, голода и холода. Мы прятались по подвалам, сбивались в небольшие группы, пытались выживать. В тот год немцы приезжали в наш городок еще несколько раз, также устраивали показательные казни, собирая первых попавшихся и расстреливая их. Я плохо помню то время.

Спустя пару лет нас отловили и отправили сюда, в один из множества лагерей смерти. Сейчас мне 15, и для своего возраста я достаточно жилист и крепок. Это телосложение мне досталось от моего папы. Наверно поэтому я все еще жив. Продолжаю дышать в месте, где повсюду веет духом смерти. На руке у меня вытатуированный номер. Мое новое имя. Тут так положено. Газовые печи, в которых сжигают моих соотечественников, горят не переставая. Но от этого в лагере не становится меньше народа. Всегда появляются новые. И этому нет конца.

Я, как и большинство сильных, достаточно крепких подростков и мужчин, работаю в каменоломне. Утром нас сгоняют сюда, а вечером ведут обратно. Некоторые пытались сбежать отсюда, но не вышло.

Чтобы не сойти с ума от однообразной работы и мысли о смерти, я снова и снова вспоминаю свое детство. Вспоминаю родителей, думаю о друзьях, мечтаю о том, чтобы выбраться из этого ада.

Мое внимание привлекло движение. Опять солдат. Судя по положению солнца, пора двигаться в сторону лагеря. Я, как и все остальные, устало кладу инструменты в ящик и встаю в цепочку. Сегодня был хороший день. Никто из нашей бригады не упал от бессилия, а значит, все останутся живы. Еще на одни сутки. Если немцы видят, что рабочий болен или ослаб так, что работать уже не в состоянии, они выносят ему приговор. Всегда один и тот же. Работника отправляют в газовую камеру. Когда-нибудь я тоже там окажусь. Может, завтра. Или же продержусь еще с полгода – год.

Мы идем обратно. Поход всегда проходит в мыслях о том, что будет дальше. Дорога всегда одна, и тянется она вдоль огромных ям, ставших могилами бесчисленного количества узников этого лагеря. В одной из них и моя мама. Она продержалась в лагере полгода. Как-то осенью она простудилась и не смогла выполнить дневную норму работы. И ее списали. На тот момент я уже знал, что ее ждет.

Вот и ворота. Безликая серая от пыли многоногая толпа входит в ворота смерти. Завтра наверняка отсюда выйдут уже не все. Я слышал, как несколько мужчин кашляли. Нехорошо так кашляли. И их могут заменить.

В соседнем дворе толпа новых узников лагеря смерти. Офицер им сейчас рассказывает о важности чистоты крови. Объясняет, почему евреи, цыгане и прочий народ хуже их, немцев.

Я слушал эту речь уже много раз. Если караван с новыми узниками прибывает примерно тогда же, когда возвращаются с работы бригады, их специально оставляют во дворе. Чтобы мы вновь и вновь слушали о том, что евреи – недостойная жизни нация. Что только арийцы имеют право жить

Прошло четыре года, но я до сих пор не верю в это. Я не считаю, что один человек выше другого только из-за происхождения. Что мы, евреи, не люди и заслуживаем смерти. Конечно, выйти отсюда живым я не смогу, но до конца, до самой газовой камеры я буду верить в то, что я не отброс. Немецкие солдаты ничуть не лучше окружающих меня соотечественников. Да, мы работаем с утра и до вечера, рубим камень. Кожа на всем теле покрыта слоем каменной крошки, которая уже ничем не убирается. От этого и выглядим мы одинаковой серой массой.

Но по вечерам, в бараках, где нет соглядатаев, мы пытаемся подбодрить друг друга. Каждый вносит посильную ему лепту в то, чтобы поддержать дух другого. И это важно, как мне кажется. Если бы не вечерние посиделки, многие бы отчаялись окончательно. Я знаю, как это бывает. Видел много раз, как люди сами шли в сторону газовых камер, желая ускорить неизбежный конец. Они отказывались от самого главного – от жизни. Пусть она и такая, но это жизнь.

Насколько до нас доходят слухи, настал переломный момент в войне. Немецкие войска стали отступать. Мы не доживем до этого момента, но, может, кто-то да сможет выбраться из этого ада? Кто знает…

 Поддержание духа очень важно. И вечерами мы подбадриваем друг друга. Наверно, только это и позволяет мне выживать в этих условиях. Такие вечера дают силы на следующий день, помогают пережить однообразную тяжелую работу на каменоломне, сплачивают нас.

В нашем бараке был поэт, который слагал стихи о природе, свободе, красоте мира. К сожалению, не так давно его не стало. Не берусь сказать, когда именно. Может, дня три назад, или с пару недель. Здесь дни однообразные, легко сбиться со счета. Ориентируюсь я в основном на смену времен года. Их считать легче.

Несколько человек любят вечерами петь песни. Это, наверно, лучшее, что может происходить в нашей теперешней жизни.

А у меня нет особых талантов. Я просто рассказываю о своем детстве, о родителях, о скрипучей качели во дворе дома, о теплой речке, на которой ходили купаться всей детворой. Воспоминания – вот все, что у меня осталось.

На ужин у нас сегодня похлебка. Удивили, как же. Снова, снова и снова. Каждый вечер одно и то же. Впрочем, хотя бы кормят.

После ужина мы вновь оказываемся в бараке. Я дошел до своей полки и лег отдыхать. Вскоре Фогель тихо затянул красивую песню. Кто-то начал ему подпевать. Я же закрыл глаза и стал просто наслаждаться ощущениями. Как же красиво! Если бы не постоянный голод, не ноющие после изнурительного труда мышцы, можно было бы правдоподобней представить себе родной дом.

Фогеля прервал надсадный кашель. Мужчина за две койки от меня кашлял в подушку. Я не раз слышал этот звук и понял, что долго он не протянет. Понимали это и остальные. В бараке стало тихо. Кто-то шепотом предложил попробовать всем поспать.

Утро, как это обычно и бывает, пришло очень рано. После завтрака нас погнали на работы. Мужчина, который вечером так сильно кашлял, старался держаться изо всех оставшихся у него сил. Во время сборов в столовую, в течение самого завтрака (который, как и ужин, был скудным), он не кашлял. Я поглядывал на его искоса, поэтому понимал, что сдерживаться ему трудно. Мысленно я пытался его подбодрить, но что я на самом деле мог сделать?

Мы снова оказались во дворе на дороге к каменоломне. И в этот момент несчастного согнуло пополам от рвущего легкие кашля. Это был конец. В каменоломне мы бы могли выкроить ему еще денек, а там, глядишь, он бы и два-три дня прожил. Но здесь, на глазах у нескольких немцев…

Конечно же, они услышали его кашель. Нас стали отгонять от несчастного. Каждый из нас понимал, что сопротивляться, пытаться ему как-то помочь – бессмысленно. Мы уже это проходили. Несколько месяцев назад также захлебывался кашлем и молодой парень. Трое мужчин заступились за него. В итоге их сожгли вместе с тем парнем.

Сейчас я наблюдал за тем, как мужчину отстегивают от общей цепи и уводят по направлению к газовым камерам. Он в последний раз взглянул на нас. Я не удержался и встретился с ним взглядом. И тут же пожалел об этом. Отчаяние, боль, жажда жизни – этого в них не было. Только тоскливая обреченность. Он шел на смерть и уже смирился с этим фактом.

Не знаю, может, когда придет мой черед, все будет также. Но пока что я не дошел до предела отчаяния. Я все еще пытаюсь думать, стараюсь не растерять воспоминания, знания, полученные от родителей, веру в лучшее. С каждым днем это дается мне все сложнее и сложнее. Но, как мне кажется, нужно оставаться верным себе. Даже в этом аду.

Путь до каменоломни прошел в тишине. Каждый был погружен в свои мысли. Кажется, не только я раздумываю о погибающем сейчас в газовой камере мужчине. Он пробыл с нами недолго. Сегодня на освободившееся место подселят нового, которого посчитают пригодным для этого каторжного труда.

Взяв свой инструмент, я пошел в дальний угол каменоломни. Немцам все равно, где именно мы работаем. Им нужно, чтобы мы не пытались покинуть территорию каменоломни, и чтобы укладывались в дневную норму работы. Раздробить валун на подходящего размера камни, затащить их в тачку, отвезти, вывалить и вернуться. В этом и заключается моя работа.

Вдруг я заметил какое-то несоответствие обычной картине. Что-то не стыковалось. Присмотревшись, я понял, что за одним из больших камней что-то есть. Продолжая работать, я начал продвигаться в ту сторону. В моей душе проснулось давно позабытое чувство любопытства. Мне захотелось узнать, что там такое. Пройдя достаточное расстояние, я заглянул за камень.

Первое, что я увидел, было дуло пистолета. Потом я разглядел человека, державшего его. Похоже, что его мучила боль, что он в отчаянии. Я предостерегающе поднял руку и спросил его шепотом:

– Вы русский? Как вы здесь оказались?

Ответ не заставил себя долго ждать. Его голос дрожал от боли.

– Да. Похоже, что ты узник этого лагеря. Надеюсь, что тебе можно доверять, паренек. Я из партизанского отряда. Мы с товарищем разведывали подступы к этому лагерю, надеясь, что удастся спасти кого-нибудь. Я поскользнулся и упал. Похоже, что сломана лодыжка. Мой напарник ушел за подмогой, и уже должен был вернуться. Понимаешь, паренек, я вряд ли выживу, если меня увидит кто-нибудь из охранников. Эх, ночью солдат здесь почти нет. Один только был, мы его легко провели. Нас он даже не заметил. А сейчас их тут много. Вас охраняют. И как спасаться – ума не приложу. Я Федор. А как тебя звать?

– Йозеф, - немного заикаясь, ответил ему я. – Не бойтесь, я вас не выдам.

– Как думаешь, долго я здесь продержусь?

– Не знаю, - честно ответил я. – Может, сюда солдаты не заглянут, тогда ночью и будете спасаться. Извините, мне пора идти. Если меня хватятся, найдут и вас.

Я взял тачку и повез ее к отвалу. Значит, партизанские отряды добрались до этой территории. Я даже невольно огляделся по сторонам. За забором было сложно что-либо разобрать. В воздухе здесь всегда была пыль от каменной крошки. Мне хотелось верить, что тот партизан сможет выбраться ночью. Каменоломня находится на достаточном удалении от лагеря, так что солдаты могут не успеть прислать подкрепление к ночной смене.

Я вернулся на свой участок, снова набрал тачку породы, отвез ее. Партизан сидел все в том же месте. Было видно, что его мучает боль от сломанной лодыжки. Пока что его не обнаружили ни солдаты, ни мои соотечественники.

Неожиданно я услышал шум, крики и звук выстрелов. Не разобравшись, что это может быть, я выглянул из своего угла. Бригада стояла и, как и я, смотрела на происходящее. Как я понял, на территории каменоломни появилось несколько партизан и начало отстреливать немцев.

Я понял, что это пришли за Федором, поэтому направился к нему сообщить новость. С противоположной стороны, мне навстречу, бежал немецкий солдат. Еще немного, и он сможет разглядеть за камнем того партизана. Не знаю, откуда во мне взялись силы, но я побежал изо всех ног, боясь не успеть. Все, что я могу – это прикрыть собой того человека. Может, для этого я и жил все это время? Такие мысли пронеслись в моей голове, когда я увидел, что немец нацеливается на раненого Федора. Я прыгнул, закрывая своим телом партизана. Правое плечо пронзила жгучая боль и наступила темнота.

Снова больно. От этого я и проснулся. Оглядевшись по сторонам, я понял, что нахожусь не в каменоломне и не в бараке. Более того, мое плечо было перевязано и нещадно болело. Я лежал в какой-то палатке, а рядом со мной был тот самый Федор. Он увидел, что я открыл глаза.

– С возвращением, Йозеф. Спасибо, что спас мою жизнь, - улыбнулся мне он. – Тебя, наверно, интересует, что здесь происходит? Понимаешь, мой товарищ решил не дожидаться темноты. Мы ведь и хотели спасти кого-нибудь из этого лагеря. Поэтому он собрал отряд и пошел за мной. А также за теми, кого сможет вытащить. Нам удалось, Йозеф! Удалось! Мы успели вытащить почти всю вашу бригаду до прихода немецкого подкрепления. К сожалению, несколько человек погибло. Наш врач долго боролся и за твою жизнь. Я рад, что ты идешь на поправку. И у меня будет к тебе предложение. Сейчас перевес в войне на нашей стороне. И русской армии нужны партизанские отряды. Хочешь вступить в один из таких отрядов? Когда выздоровеешь, конечно же. Что скажешь?

Я слушал его и не верил своим ушам. Я выбрался из лагеря. Мы выбрались. Не будет газовой камеры. Жизнь. Настоящая. Это здорово. Я продержался, я смог, я выжил!

– Конечно, - улыбнулся ему я.

Я буду партизаном. Буду помогать освобождать моих соотечественников из таких же лагерей. Может, когда война закончится, вместе с ней прекратятся и эти притеснения. И тогда все смогут жить как люди, не делясь на нации и не считая кого-то выше других.

Список использованной литературы:

1. http://www.holocf.ru
2. http://www.ushmm.org/wlc/ru/article.php?ModuleId=10005143
3. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%BA%D0%BE%D1%81%D1%82_%D0%BD%D0%B0_%D1%82%D0%B5%D1%80%D1%80%D0%B8%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8_%D0%A1%D0%A1%D0%A1%D0%A0
4. https://ru.wikipedia.org/wiki/Холокост