Трудно быть Учителем

     В нынешний год, который сами учителя называют не иначе, как "гад мучителя", поздравления с профессиональным праздником выглядят дополнительным издевательством и проявлением нехорошего интереса к выжившим и дожившим. Но это - наш праздник, и поэтому выключим сегодня невнятно бормочущую амбразуру телеэкрана, не будем заглядывать в официальные неискренности газет, пошлем подальше муниципальных чиновников с их жалкими подачками, купленными на наши же деньги, и "скошенными к носу от постоянного вранья глазами" - мы будем праздновать! Праздник - всегда время подведения неких итогов в паузах между чествованиями и здравицами. К чему же пришел - а точнее, до чего же довели современного российского учителя?
     Нынче усилиями властей, и прежде всего - четвертой безотказной - портрет доведен до совершенства: никакие не сыски, никакие не фыфки, а коротко и ясно - монстр! Если женщина (в 90%) - то мымра злобная, как вариант - мымра идиотически восторженная, в стоптанных в прошлом веке туфлях, "вечном" пиджаке и с огромной сумкой, из которой всегда торчит пачка тетрадей и рыбий хвост. Если красивая и ухоженная - то сука, которая всех подсиживает, причем себе во вред. Если мужчина - то педофил или неврастеник в разных ботинках без тени обаяния Пьера Ришара. Если проглядывает что-то человеческое в плоском, шаблонном, окарикатуренном до потери реальности персонаже - то он уходит или его уходят из школы... И поголовно - все клинические кретины, занимающиеся на работе чем угодно, только не своими прямыми обязанностями!
     Вообще говоря - так в государственной пропаганде создается образ врага. Неважно, внешнего или внутреннего. Мы - враги народа по определению, "убийцы в строгих костюмах". Зачем и кому это нужно - тема не для праздника. Все копья по этому поводу уже сломаны, все версии исследованы, все выводы сформулированы  и стали темой для специфического учительского юмора - мол, Лобного места не хватит даже для московских учителей, а как же иногородние? Опять столица лучше всех устроилась...
     Вообще юмор - это стержень личности учителя.  Когда собирается учительская компания на отдыхе - все КВНы нервно курят в углу и в "Аншлаге"! Я бы выделила "недостающее звено" в антропогенезе: "homo hilaris", "человек веселый"... Юмор придает обучению естественность самой жизни и снимает излишнее напряжение. "Мы расстаемся с прошлым, смеясь," - это ли не схема и символ усвоенного знания? Надо бы подсказать биологам.
     А без юмора в школе делать нечего - разве что медленно сходить с ума, задыхаясь от тупости, несправедливости и неразрешимости проблем, исподволь неумолимо разваливающих нашу школу...
Говорят, есть статистика суицидально направленного поведения в 90-е годы среди зрелого поколения. Крушение идеалов, крушение семей, выброшенность из профессии... Любопытно будет потом глянуть на статистику судеб учителей в начале XXI века.
     Но есть одна небольшая щель в беспросветной ахинее реальности, своеобразная шутка бога, которая позволяет учителям  - поколение за поколением - все-таки выскальзывать из цепких лап неумолимой Власти, оставаясь людьми. Школа всегда была и будет слепком , моделью общества, в котором она существует - это аксиома. Но работает-то она - на будущее! И в  XXI веке, когда темп жизни ускоряется ежедневно - дебилизирующие программы и распоряжения устаревают раньше, чем успевают овеществиться в политике. А мы - по старинке... Как привыкли. Ручками, голосом, мозгами. СОБОЙ. Ни на кого не надеясь и изобретая средства на ходу и на коленке. "А по темной равнине королевства Арканарского, озаряемой заревами пожаров и искрами лучин, по дорогам и тропкам, изъеденные комарами, со сбитыми в кровь ногами, покрытые потом и пылью, измученные, перепуганные, убитые отчаянием, но твердые как сталь в своем единственном убеждении, бегут, идут, бредут, обходя заставы, сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ... Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно."
     И есть реальные признаки того, что усилия гигантской машины ГОсударственного Оболванивания Всего НАселения (ГОВНА, то бишь) работает с КПД ниже, чем у паровой машины Дени Папена - нами пугают детей, а им не страшно! И орет такой молодой дяденька ваше имя-отчество через дорогу так, что машины шарахаются, и скачет к вам гигантскими прыжками, нарушая все ПДД - вы его этому, конечно, не учили, - с поглупевшим от радости лицом, выпуск десятилетней давности. И заходят к вам на чай настоящие родители ваших бывших выпускников, с которыми вы давно на "ты" - озабоченно посоветоваться, что делать теперь уже с внуком... И с каждым вашим годом в школе - их, таких, все больше и больше.
     Империи, проекты, интриги, амбиции власть имущих - сиюминутны, тленны и преходящи. Они не войдут даже в школьные учебники, где и так много мусора. Что такое "правитель"? Узкоисторическое понятие, возникшее в период разложения родоплеменной организации общества. А Учитель вечен. Поэтому мы живучи, незабвенны и неистребимы. По крайней мере - пока существует человечество.
     Дорогие мои коллеги, соратники и однополчане! Последние защитники бастиона культуры! С праздником вас, Учителя!

                                          Werkstatt Drei Könige

          Я рвалась туда давно – со своего выпускного класса, с прочитанного когда-то любопытного детектива в "Искателе", с уроков и книг о войне, с таинственной полугодовой командировки туда моего любимого человека лет 20 назад – и все не получалось. Но в наше время междугородние вояжи осуществляются туда, где у тебя появляются друзья в интернете. Такой друг, и больше, чем друг, появился и у меня, и вместе с ней – возможность слетать на недельку в Кениг.

        К этому времени я мнила себя уже опытной путешественницей, поэтому сам полет остался как-то незамеченным, да и вообще поначалу Кенигсбергская земля ничем не обнаруживала ни своеобразия, ни, тем более, какой-то особой "европейскости", которой я невольно ждала. Пейзажи как пейзажи, развязки как развязки. Коровы вот прямо под эстакадой – ну Ленобласть как есть! Тогда я еще не знала, что Кёниг отличается вполне рационально-утилитарным подходом к пришельцам и просто дает им время адаптироваться к себе.

     Приметы старого проступали постепенно: прежде всего мощеные брусчаткой проселки, обсаженные по краям шпалерами деревьев и превращающие весьма неудобные пути в романтические аллеи. Повеяло 19 веком и Буниным. Позже я узнала, что эти деревья кенигсбергцы называют "последние солдаты вермахта" - антишутка, появившаяся на свет, когда поминальные венки водителям-лихачам украсили едва не каждый третий ствол: узкие они, рокады, не разъехаться… Еще одна примета, отличающая даже пригороды Кёнига от питерских – увы, не в пользу Питера: отсутствие мусора. Я не знаю, почему там не бросают всякую дрянь прямо под ноги, как у нас – то ли не любят, то ли урны там на каждом шагу, то ли мне на глаза не попались свалки – но вот нет там мусора ни на улицах, ни за городом. Силуэты домиков – не наши, островерхие, выложенные добротной немецкой черепицей, каменные – так с 13 века и стоят, интересно? А как же война, которая должна была оставить тут руины? У меня возникло первое смутное ощущение, что явно послевоенные, вполне крепкие дома выросли тут сами по немецким генетическим образцам…

       Город встретил, как гостеприимный хозяин, который поначалу старается показать гостям все  свое самое лучшее – изумительно, с тщанием и фантазией воссозданную набережную, где готические здания соседствуют с рынками, кирхами, изящными отелями и летними кафе. Постройки восьмисотлетней давности и современные новостройки выглядят одинаково - с иголочки. Или лучше сказать – с мастерка? Один не тронутый реконструкцией старый дом мы видели – он разительно контрастирует со своим нарядным окружением. То ли для съемок он оставлен, то ли просто еще руки до него не дошли, то ли в назидание потомкам. Дом-напоминание.

       Мои спутники в машине поначалу развлекались, определяя, какие здания – исконные, а какие – новодел. Еще не понимая, почему, я вдруг резко запротестовала против этого термина – он показался мне негативным. У меня резонно поинтересовались, что я предлагаю вместо. С предложениями было сложно, и я увяла. Какие термины! В моей голове творилось что-то невообразимое, впечатления не давали сосредоточиться и отлить себя в слова. Как вообще назвать то, что творится вокруг меня здесь на каждом шагу – праздничное, разноцветное, яркое, и в то же время подчиненное какому-то неведомому ритму, смыслу, цели… Карнавал? Нет. Праздник? Нет. Фейерверк? Нет. Ну вот для иллюстрации возьмем садик прямо у нашего дома, в буквальном смысле далеко не ходить: во-первых, садик свободно раскинулся прямо посреди города. Во-вторых, шток-роза, мальва, гортензия, вишня, яблоня, рябина и пихта – разве они могут существовать вместе на пяти метрах земли? А они цветут себе вовсю… Вечером второго дня, падая от усталости и переполненности впечатлениями, я почувствовала, что с меня хватит – я больше не способна ничего ни видеть, ни слышать, ни обонять, ни осязать. На следующий день я взяла таймаут, пока друзья умчались в места своей былой "боевой славы".

      Цвет Кёнигсберга – теплый. Я сбилась на втором десятке, пытаясь хотя бы сосчитать оттенки: коричневый, кирпичный, красный, алый, пурпурный, терракотовый, бежевый, персиковый, ореховый, кремовый, яичный, золотистый, абрикосовый, розовый, пастельный… И еще какие-то невообразимые тепло-холодноватые тона – то ли в сирень, то ли в лиловое, то ли в розоватое. И вся эта готическая палитра – в буйстве великолепной зелени, как перстень в тяжелой филигранной оправе! Под синим небом… Позже мы, правда, убедились, что синим балтийское небо бывает не всегда, но питерцам ли привыкать к дождю и ветру?

      Вообще, оказавшись в незнакомом месте, человек невольно ищет привычное, родное – в Кениге такое в названиях пригородов: Зеленоградск и Светлогорск, в неминуемой брусчатке, напоминающей Дворцовую площадь, в дыхании воды. Видимо, у жителей портовых городов со временем вырабатывается условный рефлекс на "большую воду", и море мы почуяли сразу, наше, знакомое - а позже увидели и силуэты кораблей на набережной. А еще – в беспечности кенигсбергцев, нечувствительно спешащим по делам мимо своих памятников так же, как мы привычно скачем в Питере. Таково было первое впечатление, и только позже появилась уверенность, что местная беспечность имеет совсем другую природу.

      Мучительно впитывая город, я изобретала неологизмы – мне хотелось все-таки придумать термин, отражающий его архитектурный облик. Инсайт, как всегда, подкрался незаметно – меня осенило, что вокруг не стройка и не карнавал, а мастерская! Мастерская трех королей! И не новоделы это никакие, а креатуры, шедевры в первозданности этих понятий! Правда, поделиться своим открытием с друзьями я не успела – делаю это здесь.

      Градотворцы Кёнига не меняли предназначение зданий – и кесари получили кесарево, что не помешало в цокольном этаже мэрии с тонким юмором открыть кафе, филиал банка и ночной клуб. Здание гестапо при таком раскладе досталось по наследству ФСБ. Зато в постройках, имеющих историко-культурную ценность, открыты музеи, где реконструировано все, что можно – простое и изящное решение. Памятники же новой эпохи аккуратно привязывались к месту и колориту среды – потому и не выбивается из общего уникального облика города ни храм Христа Спасителя, ни памятник первым космонавтам, ни мемориал погибшим рыбакам со скульптурой святого Николая Чудотворца. Кёниг открыт для самых сумасшедших экспериментов: буквально рядом с домом, где мы жили, находился дом, который мы прозвали "пожарным", и который я так и не удосужилась сфотографировать. Очень жалею теперь. Более буйной воплощенной фантазии я не видела нигде и никогда: черно-красный, разделенный ломаной "линией огня" на две половины, с косо встроенными окнами и рвущимся в небо алыми каменными языками. И все это - в движении, в драйве, в стремительном творении нового, когда порой случаются "проскачки": например, на почти античном фронтоне входа в зоопарк, прямо под фигурками зверюшек надпись крупными буквами: "Солянка". И невольно задумываешься, кто именно из обитателей вольер угодил сегодня под раздачу. Кенигсбергцы шутят…

      Те горожане, с кем мы встречались, к своему городу испытывают величайшее уважение – без фанатизма и пафоса, но со скрупулезным знанием деталей, что, несомненно, подкупает историка. Не претендуя на полноту понимания, рискну предположить, что толерантность и мультикультурность современных жителей Кёнигсберга – своего рода приобретенный инстинкт выживания в чужой среде. И не просто чужой – вражеской. Русские переселенцы в Восточную Пруссию – лишенные крова и близких, обездоленные, озлобленные, вынужденные волею советских властей "строить новую жизнь"  в руинах, которые продолжают существовать по своим правилам! И не только русские – белорусы, литовцы, поляки… В местах, где каждый дом, каждый дорожный камень напоминает об исчезнувших навсегда бывших хозяевах. Где не приживаются новые названия – как нарочно, случайные, ходульные, первые попавшиеся – ну, кроме увековечивших имена победителей-полководцев. И само новое название – нелепее не придумаешь! Ну при чем тут всесоюзный староста?! Помер своевременно? За все время хождений по Кенигу название это я встретила только один раз – на памятнике барону Мюнхгаузену в Амалиенау. Написано оно так: "Калинин град". Блестящий образец кенигсбергского юмора, мне кажется…
       Старое проступает, как переводная картинка, если ее потереть – в забытой надписи по-немецки на свежеоштукатуренном фронтоне. В гроздьях разнокалиберных замков на перилах моста через Преголе – традиция местных свадеб, где среди вполне современных и даже цифровых запоров попадется вдруг пудовый шедевр века этак 14-го. В немецком мусорном баке образца 1939 года, непринужденно стоящим у Россгартенских ворот не в качестве экспоната, а выполняя свою прямую функцию. В до боли знакомых "сорокопятках", уверенно расположившихся прямо во дворах, на задах гостиницы "Калининград" в центре города. То, что это вход в музей-бункер, понимаешь не сразу…

         Ad Königsberg

Город, где время сошло с ума,

Где через свет проступает тьма,

Вместо заката встает рассвет...

Город, которого больше нет.

Город, где спутаны жизнь и тлен:

Завоеватели сдались в плен,

Павшие рядом ушли в запас

В город, который Господь не спас.

Город в кольце рукотворных скал

Мертвых своих хоронить устал.

Больше сюда не войдет война –

В город, где злоба запрещена.

Город, чьи шутки острей клинка,

Чья на работу легка рука,

Чье жизнелюбье крошит гранит –

Город, что был однажды убит.

      Остров в многоязычном море, твои аборигены – потерпевшие кораблекрушение. И потомки этих робинзонов и пионеров просто вынуждены были стать такими, какими стали – открытыми, легко схватывающими и принимающими все новое, ироничными, терпимыми и независимыми. Легкими, как запах кофе в кондитерской "Пани Ева". Бесстрашными, как несокрушимый Кенигсбергский замок – трижды взорванный, но так и не давший построить вместо себя Дом Советов. И памятливыми, как стены древних фортов. Город-крепость, город-сад…
      Я читала, что в одном из фортов сохранилась надпись на стене: "Wir gehen… aber kommen wieder…4.2.45" -  "Уходим… но вернемся". Те, кто писал это -  больше не вернутся никогда, но вернулся сам город – пусть и совсем другим. И не бывать ему Калининградом, ей-богу!

                   Лондон как опыт сравнительной социологии

Что может чувствовать среднестатистический россиянин, впервые в жизни покинувший просторы своей необъятной родины – и оказавшийся сразу в Лондоне? Конечно, культурный шок.

Первое и главное напутствие всем россиянам, пересекающим границу державы – учите язык. Учите язык, дураки! Нигде в Европе не говорят по-русски – особенно в Великобритании. Учите хотя бы туристический минимум – и вы спасете себя от унизительной беспомощности в аэропорту, на улице, в транспорте, в отеле и магазинах.

Но даже если вы в состоянии задать свои вопросы и, главное, понять ответы – а вопросы у вас возникнут сразу же по приземлении самолета, никакие подробнейшие памятки и домашние заготовки не спасут – шок все равно поджидает вас уже в Хитроу. Аэропорт Хитроу – это целый город в городе, который, по слухам, строился лондонцами по самым современным проектам – и который они же вынуждены были сразу на месяц закрыть для эксплуатации, потому что в новых стенах тут же запутался весь старый персонал – и я их понимаю. Изнутри он напоминает декорацию для какого-то космического ужастика или запутанный сон – лифты, переходы, эскалаторы, турникеты, неожиданные повороты,  – и вдруг ты оказываешься в зале паспортного контроля, где стоит излюбленная для любых публичных мест Лондона змейка, упаковывающая хаотическую очередь в компактный квадратик. И тут, после нервного ожидания, где единственным развлечением служит разглядывание прибывших со всех концов света пассажиров и вслушивание в языковую кашу – вас ожидает  главное свидетельство того, что граница вами действительно пересечена: улыбка и пожелание приятного отдыха от визового офицера. Честно говоря, читая отзывы, где сравнивались наши и европейские пограничники и таможенники, я подозревала пишущих в некоторой неискренности, вызванной желанием лягнуть Отечество – ну не может быть такого! Есть же и у нас доброжелательные служащие, есть, наверное, и у них хмурые и недобрые… Так вот, все отзывы - чистая правда. Прощальным напутствием из Пулково была ругань в наш адрес – по их же вине мы чуть не опоздали на свой рейс, первая реакция нашей таможенницы по возвращению: на мое жизнерадостное «Здравствуйте!»  – безжизненное молчание и хмурое разглядывание моего паспорта. Тебе что – рот открыть трудно? Для чего ты тут сидишь, каких шпионов ловишь? А в Лондоне нам улыбались и терпеливо пытались понять нашу оригинальную английскую речь… Да, может быть, улыбки неискренние. Но, как писал один товарищ в сети: «Я предпочитаю неискреннюю улыбку откровенному хамству». И кстати – они мне не показались неискренними. Видимо, людей, неспособных проявлять доброжелательность, просто не берут на такую работу…

В самом городе прежде всего испытываешь глубочайшую признательность и живую симпатию к Диккенсу, Голсуорси, Моэму, Уайльду, Кэрроллу и Джерому – за навыки ориентирования. Чтение на стенах домов знакомых с детства названий придает бодрости и вызывает умиление узнавания. Однако архитектура Лондона эклектична до безумия, стилевое разнообразие приводит в оторопь, какого-то единого впечатления не выстраивается. В центре у меня было ощущение, что лондонские власти в свое время объявили конкурс – созвали чокнутых архитекторов со всего мира и предоставили им полную свободу действий. В результате крепостные стены и башни 13-14 века соседствуют с целыми улочками викторианской и георгианской застройки, террасами в колониальном стиле и новомодным стеклобетоном самой неожиданной конфигурации. Здание мэрии, например, сами лондонцы кличут «недорезанным лимоном», а к самому высокому зданию центра прочно прилепилось название «Осколок». А на набережной Темзы я своими глазами видела здание, больше всего напоминающее груду громадных кирпичей, вывалившихся из ковша гигантского экскаватора – да так и оставшихся лежать. Соседствуют с ним какие-то зеленоватые стекляшки неправильной формы, сильно выдающиеся над рекой, и кварталы аккуратнейших игрушечных домиков с острыми крышами и синими балкончиками… И это при том, что строить в центре, как нам рассказывали – дело безумно долгое и дорогое, и не дай бог наткнуться на какие-нибудь древнеримские развалины – все законсервируют, обнесут забором, привинтят охранную табличку и денег не вернут. Тем не менее, весь Лондон – большая новостройка, везде торчат подъемные краны, везде дорожные заграждения и техника, леса и сетки… Но движение тем не менее они как-то ухитряются не прерывать, хотя в легендарную лондонскую пробку в центре мы один раз попали: ничего особенного, по сравнению в ежедневной пробкой на Староневском в это же время дня – бойкий трафик, всего минут 20 мы ползли на автобусе по Стрэнду.

Вообще лондонский общественный  транспорт – это отдельная тема. Карта метро на первый взгляд шокирует – кажется, никогда в ней не разберешься. Но строили его люди скрупулезно дотошные и предусмотрительные. Я подозреваю, что они просто набрали команду самых бестолковых, рассеянных, неграмотных, плохо видящих и слышащих придурков, к тому же не знающих ни слова на английском - и год возили их по всем линиям и станциям, тщательно записывая все замечания и наблюдения. К моменту окончания эксперимента придурки могли безошибочно попасть в нужное им место – а результатом явился феномен лондонской «тьюб», где предусмотрено ВСЕ и для ВСЕХ. Включая русских туристов, даунов и инвалидов-колясочников. Да, это самое старое метро в мире. Да, оно постоянно ломается и чинится. Но если тебе куда-то надо – ты вполне можешь попасть куда надо без опоздания.

Наблюдать за типажами в метро – сущее удовольствие. Вероятно, общепризнанная невозмутимость англичан объясняется тем, что они уже такого навидались, что их трудно чем-то удивить. За неделю мне удалось составить свою маленькую галерею: молодой красавец-креол, весь в черном, в шляпе а-ля Майкл Джексон и в наушниках, невозмутимо сворачивающий на коленке тончайшую самокрутку из красивого зеленого кисета с королевским гербом. Закладывает пахитоску за ухо и продолжает слушать музыку, закрыв глаза от наслаждения… Высоченный негр в белоснежном саронге, теннисных туфлях невообразимого размера и трогательных беленьких носочках, из которых возвышаются волосатые черные голые ноги, оживленно болтающий с маленьким крепеньким азиатом с баками в стиле Вандерхузе и в кожаной жилетке на языке глухонемых. Огромная негритянка с ярко-розовыми пышными волосами, еще и начесанными вверх, в лосинах, обтягивающих мощный зад. Две арабки в хиджабах, шальварах, с сумочками от Гуччи и оживленно обсуждающих что-то, тыча пальцами в свои смартфоны. Шумная стайка мальчишек всех цветов кожи, галдящих по-итальянски – и на соседнем диванчике две тишайшие девочки-негритянки того же возраста, с сотней косичек и сотней же фенечек в них, чинно и деликатно вкушающих печеньки из одинаковых пакетов от «Мelt» под присмотром очень строгого черного папы совершенно свирепого вида.

Отдельные выводы эксперимента в подземке привнесены в наземный транспорт – знаменитые ярко-красные лондонские автобусы, где вам сто раз в течение поездки повторят и покажут бегущей строкой номер маршрута, его направление, название следующей остановки, а также то, идет автобус или стоит. Кого-то это, может, и раздражает. Но если ты забрался на второй этаж и только очень приблизительно знаешь, где тебе выходить, да и вообще сомневаешься, в ту ли сторону едешь – эти подсказки, как и карты с расписаниями маршрутов на каждой остановке – великое подспорье.

Кстати, о картах. Можно издать подробнейшие карты, и все туристические центры мира это, естественно, и делают. Но как быть с тем, если на местности улица не имеет названия? Или таблички с названием? В моем дорогом Питере такое встречается на каждом шагу, увы – я уж не говорю об остановках, которые могут быть свободно перенесены, отменены, просто сорваны – и никто и не подумает извещать об этом население. В Лондоне этот вопрос решен раз и навсегда – самый плюгавый переулочек в два дома, проход между домами, где двоим не разойтись, просто каменная загогулина – обязательно какой-то стрит, или гейт, или плейс, или, по крайней мере, энд, и об этом обязательно оповещает всех желающих соответствующая табличка на углу.

Раз уж речь зашла о транспорте – несправедливо будет обойти кораблики «Citycruises», совершающих рейсы по Темзе, вместительные, симпатичные и очень удобные. Мы на нем катались в Гринвич и обратно, а могли бы и весь день, выходя на каждой остановке – билет действителен целые сутки. Русского гайда там, конечно, нет, но речные гиды стараются говорить на английском громко, медленно, четко и простыми предложениями. Железной дорогой мы попользоваться не успели – видели только вокзалы со стороны города.

Но чтобы почувствовать город по-настоящему – надо передвигаться пешком. На улицах море народу, передвигающегося во всех направлениях. Неизбежные столкновения: «Sorry… sorry…» Чертово левостороннее движение на улицах – надписи «Look right…look left» на каждом перекрестке не помогают, европейцы прут вперед, автоматически придерживаясь правой стороны, а при переходе проезжей части вообще перестают смотреть по сторонам. Лондонцы хладнокровно идут сквозь эту толпу на перекрестках гребенкой, а лондонские водители столь же хладнокровно придерживают своих железных коней, пропуская зазевавшихся и дезориентированных пешеходов. Единственная уступка Соединенного Королевства Европе – это правило стоять справа и проходить слева все в том же метро. Как Окуджава пел…

Самое тихое и спокойное место в Лондоне, где можно погулять по пустынным старинным дворикам – это Темпль. Во всех других местах – сущий содом и орды разноязычных туристов. Деловой Лондон делает на этом бизнес, впихивая сувенирные лавочки даже в Букингэмский дворец. При любом музее, самом маленьком – сувенирный шопчик и кафешка. Однако не стоит думать, что музейное дело для Лондона – это только средство выколачивания денег из доверчивых туристов – к достопримечательностям там относятся очень почтительно. Во-первых – все вовремя реставрируется и поддерживается в рабочем состоянии, причем не с помощью надписей-окриков «Руками не трогать!» - в Лондоне это скорее редкость: трогай, лазай, крути, дергай, гладь – только не порти. Тебя еще и сфоткают в кресле Шерлока Холмса с его трубкой у камина. То, что руками трогать нежелательно – либо за стеклом, либо как-то обозначено – веревочкой, например, на старинном кресле, либо уж, на крайний случай, вежливой надписью с обязательным объяснением, ПОЧЕМУ не надо хватать руками – например, чтобы не стереть позолоту с сокровищ британской короны в Тауэре.

Во-вторых - историю в Лондоне чтят. Музеи есть буквально по любому интересующему вас вопросу, вплоть до техники проведения хирургических операций в 17 веке – такой музейчик мы тоже посетили, оказавшись единственными посетителями-россиянами. Историю воссоздают тщательно и со вкусом, но с учетом современных технических возможностей – если позволяет место, в вашем распоряжении и разноязычные гайды, и киноматериалы, и интерактивные путеводители, и симуляторы. В результате ты в музее не связан необходимостью бежать за группой и становиться рядом с гидом, чтобы хоть что-то услышать – сам с усам, и никто тебя не торопит, а гайд шепчет в ухо все о том, что ты видишь. Поэтому гиды групп – профессия редкая и серьезная. На гидов учатся долго и дорого.

Дух Лондона – своенравный, независимый и несгибаемый – чувствуется не только при осмотре достопримечательностей. По Лондону надо ходить. Часами. По асфальту и плитам, брусчатке и металлическим мосткам… Нырять в раздваивающиеся и расстраивающиеся улицы, искать убегающие площади, подниматься и спускаться по лестницам и спускам, на обзорные площадки небоскребов и в подвальчики магазинов и кафешек. Постоянно ощущать странный слабый сладковатый запах – скорее неприятный, я так и не поняла, чем это пахнет. То ли планом. То ли деньгами…

В небе Лондона, когда бы ты не поднял на него глаза – всегда летит самолет. На земле Лондона – всегда где-то рядом газончик. Тот самый, который 300 лет подстригали, и который до сих пор подстригается в садах и парках Лондона, вместе с деревьями и кустами, на котором днем валяются и дремлют люди, прогуливают собачек – по пять на сворке, а рядом по специальным дорожкам ездят велосипедисты до полуночи, и содержатся сады и парки в идеальном порядке.

Место в транспорте вам не уступят, и над вами никакие астматические старушки с подагрой и тяжелыми сумками не нависнут, да и старушки в Лондоне скачут, что твои пони; но если споткнешься – поддержат, заблудишься – выведут за ручку, самые дурацкие просьбы – придумают, как выполнить. На крайний случай – сбегают за очками, если не видят надписи на вашей карте, напечатанной для муравьев, найдут кого-нибудь с русским языком  в кафе, дадут тебе в сэндвичной одну начинку без хлеба в плошечке, как салат, если ты упорно не понимаешь, что такое сэндвич, но есть все-таки просишь, нальют воды в картонный стаканчик и предложат использовать вместо пепельницы там, где можно курить. Если не могут помочь – очень-очень извинятся. Если накосячишь ты, но исправишь ошибку – от души поблагодарят. В магазине не только поблагодарят за покупку и пожелают хорошего дня, но и одобрят ваш выбор или подскажут, где купить то, чего нет у них. И все это с улыбкой, доброжелательно! Как этого, оказывается, не хватает у нас…

Кстати, с грубостью в Лондоне я столкнулась дважды – и оба раза от дорогих соотечественников. Девушка в метро задела меня и вместо уже привычного "Sorry" прошипела "Госссподи!" с интонацией "А, черт бы тебя!" И молодой человек, типичный клерк, которого я задела в автобусе, издал короткий бурк и дернул плечом резко, как будто его током ударили, не поднимая головы от планшета – читал по-русски. Я тоже нечаянно в метро слегка наступила на ногу высокой негритянке, разглядывая схему линий над ее головой. Краем глаза увидела, что она поморщилась, почувствовала неловкость, автоматически сделала вид, что не заметила, разобралась со схемой, потом решила все-таки сказать «Sorry!» - и надо было видеть, как она просияла в ответ. Этот случай заставил меня задуматься, почему нас за границей считают невежами. Я не беру в расчет патологические случаи, когда за соотечественников откровенно стыдно – я о нас, в целом приличных людях, совершающих ошибки… А кто их не совершает? Почему нам так трудно, так непривычно извиняться? Почему, нечаянно кого-то толкнув, наступив кому-то на ногу, задев в толпе плечом – мы, прекрасно понимая, что неправы, все-таки предпочитаем сделать каменное лицо и промолчать, устремив взор в голубую даль? А потому что на родине ты за свои извинения можешь получить дополнительных люлей. Кому незнакома ситуация, когда в ответ на наши покаянные слова мы выслушивали набор выражений под общим заголовком «А еще очки одел!»? А сделаешь морду танком – авось и пронесет. Вот и набычиваемся, если сами виноваты. Вы нас простите, европейцы – мы воспитанные, только защиту себе отрастили бронированную. И еще мы поэтому же очень стеснительные – поскольку в ответ на наши просьбы мы дома иногда такое слышим, что всякое желание спрашивать отпадает в полуфинале…

А в целом я поняла главное: Британия – это не Европа. Это – Британия. Конституционная монархия и бывшая империя, которая потеряла статус, но не потеряла имперского самоощущения, привычки быть центром мира, жить по своим правилам и по-прежнему считать себя солью земли. Да и по праву.

Путешествие из Петербурга в... 

Светлана Подрядчикова 10 января 2011 в 4:27

Я люблю Питер. Я здесь родилась... Не правда ли, оригинальное начало? А как чувствует  себя коренная петербурженка в другом городе?
Честно говоря, я мало где была - и вообще, и в последнее время. В далекой первой-второй-третьей молодости возможность покинуть родной город совпадала с возможностью отдохнуть вообще - каникулы, отпуск,  бытовая и сервисная непритязательность  от молодости и общей ограниченности советского кругозора. Впрочем, и тогда маршруты путешествий в основном пролегали в пределах нашей необъятной, правда, включая нынешнее ближнее зарубежье. Крым и Кавказ, Белоруссия и Украина, Прибалтика и Средняя Азия - одна страна, чего там! Нынче, когда все пути открыты - закончились средства их преодоления, и среднестатистический малобюджетный россиянин может позволить себе каникулы исключительно на личном балконе или легендарных шести сотках - при наличии оных, разумеется.
Но случаются и среди наших мрачных реалий рождественские чудеса - и вот я отправляюсь в настоящий полет! Нет, не в Америки с Африками - не сдались они мне ни разу, если честно, и не люблю я экзотику и быть "руссо туристо", когда вокруг все, даже воздух - чужой. В самый что ни на есть русскую Россию, русей не бывает - в уральский город Пермь. На недельку.
В последний раз я летала на самолете 36 лет назад. Похвальная предусмотрительность, проявленная накануне, подтвердила смутные догадки, что в этой сфере многое изменилось. В итоге все душевные и физические силы ушли на то, чтобы не опоздать на регистрацию, не перепутать автобус, аэропорт, рейс и место на борту, и, только оторвавшись от земли, я спохватилась, что совсем не успела подумать, боюсь ли я летать. Впрочем, мне быстро стало не до этого - взлет был тошнотворным.  Интересно, нынешние авиалайнеры должны набирать высоту обязательно боком, чтобы горизонт в иллюминаторе все заваливался и заваливался куда-то за хвост? Потом мы влезли в какое-то совсем уже тошное месиво, но в награду мне показали звезды... После чего повисли в пустоте, видимо, не собираясь уже никуда лететь, а турбины под полом упорно врали, что таки это и есть полет. Я прикинула, могу ли что-то изменить, полюбовалась безмятежно спящими пассажирами, пожала плечами и открыла книжку.
На подлете к Перми стало твориться что-то неладное - нас трясло и относительно плавно подбрасывало, заставляя вспомнить американские горки. Казалось, пилот никак не может решить, сажать ему самолет или немного еще пока полетать. Совершенно неуместные сейчас, в голове всплыли термины "флаттер" и "капотаж". Впрочем, черт его знает, может, это у них теперь так принято? Типа " All inclusive" для любителей острых ощущений? В 4 часа утра... 40 минут мы все снижались и снижались, конца этому веселью не предвиделось, когда самолет ни с того ни с сего резко затормозил - оказалось, мы на земле. Командир любезно попрощался с нами, сообщив, что "температура за бортом +9". За бортом был вообще-то январь, причем январь уральский – но никто не протестовал, отнеся информационный ляпсус на счет изнурительного пилотажа. Пассажиры зааплодировали - похоже, не мне одной было не по себе.
С высоты Пермь напоминает нарезанный  аккуратными и щедрыми порциями пирог. "Осторожно - очень скользко!" - первые слова, которые я сначала услышала от стюардессы, а потом прочла на входе в аэропорт. Чем-то царапнула меня это простая человеческая забота, но тогда я ее просто запомнила. Через минуту я сидела уже в такси, которое везло меня в город, и, наверное, как любой человек, немного поволновавшийся, была излишне говорлива и задавала слишком много вопросов. Высокая встречающая сторона, видимо, тоже в нервах, несколько умаялась отвечать, и удовлетворять мое любопытство взялся таксист - очень спокойно, ненавязчиво и толково. И я почему-то сразу успокоилась...
Вообще эта черта - спокойное достоинство - я назвала бы отличительной чертой Перми. А может, и не только Перми, но в других городах глубинной России я не была - кроме Вятки, но это было давно. Здесь не толкаются в общественном транспорте, не свярятся с кондуктором и друг с другом на улицах и в очередях - да и очередей я там не видела. Строгий, основательный, хорошо организованный город. Дома, являющие взгляду изначальный цвет стен - чистые... Много машин, но никто не лезет в чужой ряд, никто никого не подрезает, никто не несется с визгом шин и выпученными фарами и мигалками по встречке. Мигалок я, кстати, тоже не видела. Здесь  широкие тротуары и хорошо расчищенные пешеходные переходы... Нет, вы не поняли - здесь  ВЕЗДЕ широкие тротуары и хорошо расчищенные пешеходные переходы - и в центре, и на окраине, где я жила. И вызванное такси  приезжает в течение минуты.
Кстати, о таксистах - наш утренний гид, оказывается, не исключение из правил, а наоборот - правило. Другими словами - они знают город, в котором живут и работают. И любят его - со спокойной гордостью потомков свободных первопроходцев, казаков и купцов, ремесленников и охотников, воинов и строителей.
Кстати, до  старины, до XV века я не добралась, не успела - меня больше интересовало сегодняшнее. Но ее дыхание чувствуется:  в ощущении близости Камы  - видимо, у жителей портовых городов это в крови - чувствовать "большую воду", в старых названиях, в неожиданно вырастающих на пути часовенках... И в том, как органично и естественно вписываются  кварталы "купецких" особняков  в современную модерновую застройку, без этой бьющей в глаза эклектики, так раздражающей в Москве. И нет там еще одной вещи, которая уже изрядно раздражает в мегаполисах, да простят меня борцы за толерантность за счет коренного населения - с начала и до конца своего пребывания в Перми я слышала вокруг только русскую речь. "У вас что - вообще нет гастарбайтеров, что ли?" - поинтересовалась я у своей гостеприимной хозяйки. "Да полно,- удивленное пожатие плечами в ответ. - В строительстве, например". "А где же они?" "Ну... Мало ли... Отдыхают, наверное". Она не знала, куда деваются гастарбайтеры после работы. Я их тоже так и не увидела. Вообще.
Русские там не гнушаются непрестижным трудом - уборщицы и продавцы, официанты и уже упоминавшиеся таксисты, охранники и таможенники, и впервые я встретилась с формой обслуживания, о которой, наверное, всегда мечтала - при виде тебя на лицо не надевается маска совкового хамла или вышколенной резиновой любезности, за которыми одно и то же выражение: "Чтоб ты пропала!" Нет, речь не идет о том, что вас встречают как лучших друзей в гостях - ненаучная фантастика, да и - с какой стати? Клиент есть клиент, и ролевую субординацию никто не отменял. Но ролевая субпозиция не отменяет, в свою очередь, человечности. Ты человек - и он человек, и вы сейчас оба нуждаетесь друг в друге, и неважно, что через минуту вы разойдетесь и забудете об этом мимолетном контакте - но останетесь довольны этой минутой... Продавщица может отлучиться с рабочего места именно тогда, когда вам приспичит подойти к ее прилавку - но из воздуха рядом с вами тут же возникнет охранник и обнадежит, что через минуту она будет на месте, и девушка появляется с улыбкой и извинениями. Через 40 секунд. Мальчик-официант, явно ученик, может унести и не вернуть на место вашу пепельницу, но он так весело изумляется своей оплошности, розовея скулами! А таможенник в аэропорту, я уверена, просто раньше никогда не видел такого фонарика, как у меня, и ему захотелось посмотреть, как он работает! Короче, я почувствовала себя Максимом Каммерером, мучительно пытающимся сообразить, чего именно - такого привычного и обыденного, но очень важного, не хватает в улыбке его собеседницы... Это у них там, в Полдне XXII века, может, обычная человеческая доброжелательность  привычна и обыденна, а у нас тут Россия, XXI, и просто так  мало кто желает тебе добра.
Но окончательно добили меня сосули. Я так понимаю, что с легкого языка  В. Матвиено этот термин войдет в анналы. Так вот, господа языковеды - его надо размещать в словаре диалектизмов! И в скобочках пометить: распр. искл. в СПб, пер. нач. XXI в.! Как всякий житель СПб в означенный пер., оказавшись на улице Перми, я первым делом задрала голову наверх - оценить опасность - и не поверила глазам своим.
Перед лицом Страшного Суда поклянусь всем святым, что у меня осталось - в Перми НЕТ сосуль! Сосулек там нет тоже, вообще, никаких! Не висят у них под крышами эти орудия случайного боя, нет у них такого понятия! Это значит - они берегут тепло своих домов. Они не скалывают лед, сбрасывая его обломки под ноги прохожим, обеспечивая травмопункты беспрерывной работой, не превращают улицы в торосовые лабиринты, не посыпают дороги реагентами, великолепно уничтожающими любую обувь, но не снег со льдом, не давят детей и стариков снегоуборочными машинами, не пробивают крыши ломами, превращая дома, и без того ветхие, в бараки на сносях, а жителей - в заложников абсурдного выбора: "К утру утонем или сгорим?" И мучительную, рвущую до сердечного спазма и судорог в горле испытала я  жалость к своему Питеру - как в иной момент вдруг прозреваешь при взгляде на постаревшую маму, которую ты привыкла любить, уважать и гордиться, когда ударом по всем ощущениям сразу: и ее все более сильные очки, и не одни, и свой собственный раздраженный от необходимости все громче говорить голос, и то, что она уже гораздо ниже тебя ростом... Боль от жалости и гнев от боли - ПОЧЕМУ???? Кто это сделал??!!!
И не надо мне про естественное течение жизни! Мы все знаем, что старость наших стариков и наших городов - противоестественна! Мы привыкли, что Питер - вечен, что он - выстоит, что он с великолепной брезгливостью отряхнет с себя все наносное, ненужное, вредное - и снова расправит в небе крылья мостов! Но ржа точит его изнутри. Надпись на углу Невского "При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна" снова предупреждает об опасности вполне реальной. Так ли хороша привычка мужественно переносить боль и лишения, сознательно ограничивать потребности, надменно дистанцироваться от копошения в грязи, от погони за лишним куском, от поедания ближнего своего - если паразиты жрут уже тебя самого? Глупо презирать болезнь - ее надо лечить. Избавляться от шлаков, токсинов и вирусов. А то вирус ведь тупой - плевать ему, что  сожрет он свою же кормовую базу и сам сдохнет. Базе-то от этого не легче...
Провожая пассажиров, питерский экипаж улыбался - усталыми глазами. На поле было скользко, но никто не предупреждал об этом - все и так знали, что надо смотреть под ноги. В автобусе, нависнув прямо над моей головой, очень громко переговаривалась супружеская пара - не знаю, о чем, но судя  по благожелательности, написанной на их лицах, обращенных только друг к другу, вряд ли ругались. Через полчаса после приземления у меня вытащили бумажник из рюкзака. На следующий день в Питере началась оттепель, а в моей квартире пошел дождь с потолка. Телефоны всех коммунальных служб города синхронно молчали или говорили механическими голосами - Рождественские каникулы...