Христианские мотивы в творчестве Ф.М. Достоевского.
статья по литературе (9 класс)

Христианские мотивы в творчестве Ф. М. Достоевского

Литературный процесс второй половины 19 века

С середины 19 века русская литература становится не только искусством, но и властительницей политических идей. В условиях отсутствия политических свобод общественное мнение формируется писателями. Особенно остро обсуждается вопрос о путях развития России. Имеет ли  Россия свою особенную судьбу или она должна повторить путь западной цивилизации?

В решении этого вопроса русская общественность размежевалась на два течения — славянофильское и западническое.

 Славянофилы считали, что у России свой, особенный путь развития, предначертанный ей православием. Они решительно выступали против западной модели политического развития,  дабы избежать обездушивания человека и общества. Идеал они видели в допетровской Руси, где первоосновой народного бытия были православие и соборность

Если Запад направляет энергию мысли и действия на улучшение жизненных обстоятельств, окружающих человека, то православная Россия устремляется к внутреннему устроению, к нравственному совершенствованию человеческой души.

Западники были уверены в том, что Россия должна пройти в своём развитии тот же путь, что и страны Западной Европы.  Как и славянофилы, западники выступали за немедленную отмену крепостного права, рассматривая это как основное условие европеизации России.

Почвенничество как общественно-литературное течение середины 1860-х годов пыталось снять крайности в учениях западников и славянофилов. Духовным его вождём был Ф. М. Достоевский.

Достоевский разделяет историческое развитие человечества на три стадии.

1. Первобытные, патриархальные общины, о которых остались предания как о золотом веке человечества.
2. Затем наступило время переходное, которое Достоевский называет «цивилизацией». Человек, обожествляя - себя, стал терять веру в Бога. Но Достоевский считает, что состояние «цивилизации» — состояние переходное, равно как и сам человек — существо недоконченное, находящееся в стадии «общегенетического роста». И «если б не указано было человеку в этом его состоянии цели» — «он бы с ума сошел всем человечеством».
3.  Цель указана, идеал есть — Христос. В чем закон этого идеала? «Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать свое я — и отдать это все самовольно для всех... В этой идее есть нечто неотраимо-прекрасное, сладостное, неизбежное и даже необъяснимое» — «все отдавая, ничего себе не требовать».

С этих позиций писатель подвергает критике современных социалистов. Социалисты взяли у христианства идею братства, но поставили нравственное совершенствование общества в прямую зависимость от экономического строя и тем самым низшую, экономическую область превратили в высшую. Изъян их учения в том, что в сфере духовной с человека снимается бремя тяжелого, повседневного труда внутреннего совершенствования.  

Только христианство стремится к братству через духовное очищение каждого человека независимо от условий его жизни вопреки влиянию среды. В русском православном народе, по Достоевскому, еще сохранилось это начало христианского братского единения. Только на этот идеал, живущий в сердце народа, и должен опираться русский человек, мечтающий о братстве. Достоевский считает, что высокий идеал уберегла православная вера, воспитывающая личность, готовую на братство.

Поэтому Достоевский упрекает социалистов в отвлеченности, в книжности их утопий: «Созидается общество началами нравственными. В нравственных началах вы ничего народу не принесёте лучшего, ибо у него Православие, а у вас ничего» (24, 184).  «Вы … навязываете то, что истинно в отвлечении, и отнимаете всех от земли, от родной почвы…— у нас самых простых-то явлений нашей русской почвы не понимает молодежь, вполне разучились быть русскими. ...Вы спросите, что Россия-то на место этого даст? Почву, на которой укрепиться вам можно будет, — вот что даст. Ведь вы говорите непонятным нам, массе, языком и взглядами. ...».

  Понятие почвы  в данном случае метафорично:  это те православные начала народной жизни, какие единственно, по убеждённости Достоевского, могут питать здоровую жизнь всей нации. Образованное общество оказалось с корнями оторванным от этих питательных начал и оттого подверженным пустой мечтательности, несущей множество бед и нации, и государству. Достоевский точно заметил: если такие люди и полагают, будто любят народ, то ведь питают свою любовь не к тому, что есть, а к тому, что хотели бы видеть, то есть что намечтали себе по поводу народа.

По мнению Достоевского, русская интеллигенция должна отречься от умозрительных теорий западноевропейских социалистов, вернуться к народу, к «почве» и завершить великое «общее дело» человечества: «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского; он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!».

«Русская идея», которую разрабатывает и формирует Достоевский, не националистична, а всечеловечна.  Достоевский понимал, что его программа рассчитана не на одно десятилетие, что предстоит долгий и трудный путь. «Время окончательного соединения оторванного теперь от почвы общества — еще впереди».

К таким взглядам писатель пришёл

С каторги Достоевский вынес «символ веры», в основу которого легло народное чувство Христа. «Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

 Безверие для Достоевского и есть причина всякого зла. О том— всё его творчество.

Роман «Преступление и наказание» -  одна из самых сложных книг в истории мировой литературы. Писатель работал над нею в условиях трудного времени конца 1860-х годов, когда Россия вступила в сумеречную, переходную эпоху

Достоевский видел, как пореформенная ломка, разрушая вековые устои общества, освобождала человека от традиций, преданий и авторитетов, от исторической памяти. Личность теряла ориентацию и попадала в слепую зависимость от «самоновейшей» науки, от «последних слов» идейной жизни общества. Особенно опасным это было для молодёжи из средних и мелких слоёв. Человек «случайного племени», одинокий юноша- разночинец, брошенный в круговорот общественных страстей, втянутый в идейную борьбу, вступал в крайне болезненные отношения с миром. Не укоренённый в народном бытии, лишённый прочной духовной почвы, он оказывался беззащитным перед властью «недоконченных» идей, сомнительных общественных теорий, которые носились в «газообразном» пореформен ном обществе. Юноша легко становился их рабом, исступлённым их служителем, а идеи обретали в его неокрепшей душе деспотическую силу и овладевали его жизнью и судьбой.

Замысел и идея романа. В письме к Каткову Достоевский рассказывает об убийстве, совершённом героем романа, и прибавляет:  «Тут-то и развёртывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божья правда, земной закон берёт своё, и он кончает тем, что принуждён  сам на себя донести. Принуждён, чтобы хоть погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединённости с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли своё; в повести моей есть, кроме того, намёк на ту мысль, что налагаемое юридическое наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают законодатели, отчасти потому, что он и сам  его нравственно требует» (сентябрь 1865). В записной книжке Достоевский в связи с идеею романа упоминает … о Православии:  «Идея романа. Православное воззрение; в чём есть Православие? Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием.— Человек не родится для счастья. Человек заслуживает своё счастье и всегда страданием».

Преступление и наказание Раскольникова.  Главный герой романа двадцатитрехлетний юноша живет в нищете, в каморке, которая, по описаниям, больше похожа на гроб, без средств к существованию, без какого-то пространства для воплощения, может быть, каких-то своих дарований, своих планов. Он живет, стиснутый стенами своей каморки и обстоятельствами.

Уже с первых страниц романа главный герой его, студент Петербургского университета Родион Раскольников, погружён в болезненное состояние, порабощён философской идеей-страстью, допускающей «кровь по совести». Наблюдая русскую жизнь, размышляя над отечественной и мировой историей, Раскольников приходит к мысли, что исторический прогресс осуществляется за счёт страданий, жертв и даже крови, что человечество извечно подразделяется на две категории. Есть люди, безропотно принимающие существующий порядок вещей, — «твари дрожащие», и есть люди, нарушающие общественный порядок, принятый большинством, — «сильные мира сего». Великие личности, «творцы истории» — Ликург, Наполеон, не останавливаются перед жертвами ради осуществления своих идей. Развитие общества совершается за счёт попрания «тварей дрожащих» наполеонами.

Если принять идею Раскольникова закономерной, потому что опирается она на реальные факты, следующим вопросом будет; «А я-то кто?»  «тварь ли я дрожащая или право имею?»  А как это выяснить? Получается, выяснить можно только с помощью эксперимента, который Раскольников над  собой и проделал.  

   «...С одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живёт, и которая завтра же сама собой умрёт,— слышит однажды Раскольников в случайном трактиришке рассуждения за соседним столиком и с недоумением сознаёт, что в нём только что зародились такие же точно мысли:— С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обречённые в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасённых от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц,— и всё это на её деньги. Убей её и возьми её деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь— тысячи жизней, спасённых от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен— да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна» (6, 54).

Решив убить старуху-процентщицу Алену Ивановну,  наживающуюся  на чужом горе, а  деньги её употребить на что-нибудь разумное, доброе, вечное, он преступил некую черту, и убийство стало наказанием за это преступление. Раскольников после убийства ощущает себя в ином состоянии.  Чуть позднее, во время встречи с матерью и сестрой, он, вспоминая о прошлом, признаётся вдруг: «Это всё теперь точно на том свете... и так давно. Да и всё-то кругом точно не здесь делается...»— и глядя да мать и сестру, недоумевает, пожалуй:— «Вот и вас... точно из-за тысячи вёрст на вас смотрю...» (6, 178).

   Совершилась та разъединенность с людьми, о которой говорил

Достоевский в письме Каткову. Никто не понимает страшного смысла слов Раскольникова: он переступил некую черту и пребывает далеко, «за тысячу вёрст», в ином мирочувствии и даже как бы в ином мире, ибо окружающую реальность начал воспринимать иначе, чем окружающие, чем он сам прежде. Он себя убил, он мёртв для жизни. Его иное состояние особенно остро проявляется в перемене отношения к матери и сестре, самым любимым для него существам в мире— но в мире, который он оставил, преступив невидимую грань его,— ибо теперь общение с ними причиняет ему столь невыносимую муку, что он решает расстаться с ними хотя бы на срок. Любовь его превращается теперь едва ли не в ненависть: «Мать, сестра, как я любил их! Отчего теперь я их ненавижу, физически ненавижу, подле себя не могу выносить...» (6, 212). Общение с ними болезненно напоминает ему теперь каждый миг, что он иной, не такой, каким был в прежней жизни. В новом же существовании всё оказывается вывернутым наизнанку— и любовь оборачивается ненавистью: по сути-то, ненавистью не к близким людям, а к своему новому состоянию, о котором их отношение к нему свидетельствует ежеминутно: они обращаются к тому, прежнему любимому Роде, а его-то и нет. Так с самой первой встречи: «Обе бросились к нему. Но он стоял как мёртвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него как громом. <…> Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке» (6, 150).

 Убийство старухи обернулось самоубийством Раскольникова. «Я не старушонку убил— я себя убил...», - признаётся он Соне Мармеладовой.

В чём же состоит преступление Раскольникова?  

Решаясь на преступление, действительно ли  Раскольников думает в первую очередь о благе для человечества?

Нет, в первую очередь, он думает о самом себе. Жизнь старухи  и даже деньги её не столь и важны для Раскольникова, важен вопрос:  кто я? Возвышаюсь ли над толпою, подобно прочим наполеонам, или так и останусь навсегда серым ничтожеством? Ответ на такой вопрос ожидается мучительно— остальное сознаётся как мелочный вздор. Убийство старухи-процентщицы — это самопроверка героя. «Не для того, чтобы матери помочь, я убил — вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного...»

Для того чтобы ощутить себя сверхчеловеком, надо переступить через некий запрет.  «Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь,— смотря, впрочем, по идее и по размерам её,— это заметьте» (6, 200). Разрешение крови по совести— вот где черта переступается. Остальное— следствие. Внутренняя готовность к преступлению— уже преступна. Раскольников совершил прежде убийство в сердце своём.

Раскольников сам берёт на себя право определять границы добра и зла, дозволенного и недозволенного и менять их по своему усмотрению. Происходит повторение сюжета Эдемского сада — «и будете, как боги». Его идея «крови по совести» несёт в себе скрытый богоборческий смысл.

Здесь показана модель грехопадения человека. Родион Романович Раскольников – человек предельно гордый. Достоевский достаточно редко выдает оценочные характеристики своим персонажам. Обычно они сами говорят о себе. Но о Раскольникове слово «гордый» звучит и в репликах героев (страшная характеристика со стороны его единственного друга Разумихина: «Он никого не любит»), и даже сам автор, описывая своего героя, называет его очень гордым человеком.

В образе Раскольникова показан путь гордыни. Он   нарушает заповедь Божью  не убий, совершает два убийства вместо одного, убивает беззащитную, кроткую Лизавету и не раскаивается в своём поступке.

Верит ли Раскольников в Бога?

В первой части письмо матери помогает прояснить отношение Раскольникова к вере. Письмо матери заканчивается словами: «Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли ты в благость Творца и Искупителя нашего? Боюсь я в сердце своем, не посетило ли тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем при жизни твоего отца ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы. Прощай, или лучше до свидания. Обнимаю тебя крепко-крепко и целую бессчётно. Твоя до гроба Пульхерия Раскольникова».

Письмо матери напоминает Родиону  о детской вере, о детских молитвах,  об отце, который в детские года Раскольникова еще был жив. После прочтения письма Раскольников бесцельно бродит по Петербургу,  засыпает на газоне и видит сон с лошадкой, причем ему снится отец. Он, видимо, тот самый ребенок в том самом детстве, которое имеет в виду его мать, то есть ребёнок, у которого еще есть вера и есть молитва. Вот на глазах этого ребенка в пьяном кураже мужички забивают до смерти ни в чем не повинную лошадь. После этого сна:

«Боже! – воскликнул он. – Да неужели, неужели же я в самом деле возьму топор, стану бить по голове и размозжу ей череп? Буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать, прятаться, весь залитый кровью, с топором? Господи, неужели?» Он дрожал, как лист, говоря это. «Да что же это, – продолжал он, склоняясь опять, как в глубоком изумлении, – ведь я знал, что я этого не вынесу, так чего же я до сих пор себя мучил?» […] «Господи, ведь я же все равно не решусь, я ведь не вытерплю, не вытерплю».

 «Он был бледен, глаза его горели, изнеможение во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче, он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его вдруг стало легко и мирно. ‘Господи, – молил он, – покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты моей’. Проходя через мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце, нарывавший на сердце целый месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, от обаяния, от наваждения».

 «Он сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его вдруг стало легко и мирно… Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, от обаяния, от наваждения».

Отказавшись от идеи убийства, он вдруг неожиданно ощущает свободу. Но ощущает он ее ненадолго, поскольку вскоре утрачивает ее в грехопадении, утрачивает свободу так же, как наши прародители утратили состояние рая, утратили жительство в Эдемском саду. И дальше Раскольников сам признается, что бес его ведет. «Я ведь и сам знаю, что меня чёрт тащил»425.

   Такие внешние «случайные» условия и впечатления на пути Раскольникова к убийству слишком очевидны: подслушанный

разговор в трактиришке или столь же «удобные» сведения об отсутствии Лизаветы в нужное время дома, полученные уже в тот момент, когда он как будто решил убийства не совершать и возрадовался тому.

   «Раскольников тут уже прошёл и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошёл по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной её сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна. До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошёл к себе, как приговорённый к смерти. Ни о чём он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что всё вдруг решено окончательно» (6, 52).

Раскольников и Сонечка. Глубину душевных мук Раскольникова суждено разделить другой героине — Сонечке Мармеладовой. Именно ей решает открыть Раскольников свою страшную, мучительную тайну. Он испытывает при этом уже знакомые нам противоречия между своими мыслями и поступками, между головой и сердцем. Само желание открыться перед Сонечкой у Раскольникова получает двойственную мотивировку. Сознательно он так определяет цель своего визита к Сонечке: «Он должен был объявить ей, кто убил Лизавету». Объявить! Этот вариант признания Раскольников рассматривает как вызов «безропотной» героине, как попытку пробудить и в ней гордый вызов и найти союзницу по преступлению («ты тоже переступила, ты загубила жизнь свою»).

Но что-то сопротивляется в душе героя такой «вызывающей» форме признания, он тут же отталкивается от принятого решения, «точно отмахиваясь от него руками: „Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?"» И вдруг волной подхватывает героя другое, странное, необъяснимое чувство, «что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту... невозможно. Он ещё не знал, почему невозможно». Но мы-то уже знаем почему. В его душе нарастает желание признаться по иным, не совсем ясным, подсознательным мотивам: Раскольников больше не может держать в себе мучительное чувство преступности.

В первый момент встречи он ещё искушает Сонечку. Но Достоевский подмечает «выделанно-нахальный», «бессильно-вызывающий» тон искушения. Герой уже не может осуществить задуманный им «вызывающий» вариант признания: «Он хотел улыбнуться, но что-то бессильное и недоконченное сказалось в его бледной улыбке».

В лице Сони Раскольников встречает человека, который пробуждается в нём самом и которого он ещё преследует как «дрожащую тварь»: «Он вдруг поднял голову и пристально поглядел на неё; но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд её; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак». «Натура» требует от героя, чтобы он поделился с Сонечкой страданиями от преступности, а не вызывающей манифестацией её.

И вот, вместо того чтобы сыграть роль демона-искусителя, он обернул к Соне «мертвенно-бледное лицо» несчастного страдальца. Дьявольское уступило место христианскому, человеческому. «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! — воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике. Давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило её. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах.

Эпизод такого признания перекликается в душе Раскольникова с эпизодом убийства Лизаветы. Сострадательное существо героя чувствует, какую тяжесть обрушивает он своей страшной правдой на чуткую, ранимую душу героини. Даже слабый жест защиты Сонечки пронзительно напоминает Раскольникову жест Лизаветы в момент, когда топор был поднят над её лицом: «Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула её к нему вперёд, как бы отстраняя его».

В письме М. Н. Каткову, в журнале которого «Русский вестник» печатался роман, Достоевский писал, что Раскольников, вопреки убеждениям, предпочёл «хоть погибнуть на каторге, но примкнуть опять к людям: чувство разомкнутости и разъединённости с человечеством... замучило его». Именно желание примкнуть к людям, глотнуть живой воды из чистого духовного источника заставило Раскольникова послушать Сонечку: «Нет, — мне не слёз её надобно было... Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть!» Тоска по челове ку заставляет Раскольникова принять от Сонечки «простонародный крестик».

Простонародность тут не случайно подчёркнута Достоевским. Путь обновления героя — это путь признания народной веры, которую исповедует Сонечка. В своём бунте герой преступен перед христианскими законами, которые живы в народе. Судить Раскольникова по совести может только Сонечка Мармеладова, и суд её будет глубоко отличаться от суда Порфирия. Это суд любовью, состраданием и человеческой чуткостью — тем высшим светом, который удерживает человечность даже во тьме бытия униженных и оскорблённых людей.

Сила Сонечки заключается не только в сострадательной любви к Раскольникову. Любовь сама по себе слишком слаба, чтобы исцелить героя от поразившей его болезни. Кроме любви к Раскольникову в душе Сони есть держава, которая спасает её от соскальзывания в пучину предлагаемого Раскольниковым искушения и бунта. Эта держава, этот спасительный якорь — христианская вера героини. Только любовь, одухотворяемая такой верою, помогает ей устоять и увлечь Раскольникова к спасению, к воскрешению того доброго и вечного, что томилось и страдало в нём самом под властью «духа, наделённого злым умом и злою волей». С образом Сонечки связана вера Достоевского в то, что мир спасёт христианская истина, в свете которой только и может произойти единение между людьми, и что истину эту нужно искать не в обществе «сильных мира сего», а в глубинах народной России.

Судьба Сонечки полностью опровергает близорукий взгляд Раскольникова-теоретика на окружающую жизнь. Перед ним отнюдь не «дрожащая тварь» и далеко не смиренная жертва обстоятельств. Вспомним, как отвечает она на богохульство Раскольникова: «„Молчите! Не спрашивайте! Вы не стоите!.." — вскрикнула она вдруг, строго и гневно смотря на него... „Тут сам станешь юродивым! Заразительно!" — подумал он». Именно потому и не липнет к Сонечке Мармеладовой «грязь обстановки убогой». В условиях, казалось бы, совершенно исключающих добро и человечность, героиня находит свет и выход, достойный нравственного существа человека и не имеющий ничего общего с индивидуалистическим бунтом Раскольникова.

Герой глубоко заблуждается, пытаясь отождествить своё преступление с подвижническим самоотречением Сонечки: «Ты тоже переступила, ты загубила жизнь свою». Есть качественное различие между его преступлением и самопожертвованием во имя сострадательной любви к ближним. «„Ведь справедливее, — восклицает Раскольников, — тысячу раз справедливее и разумнее было бы прямо головой в воду и разом покончить!" — „А с ними-то что будет?" — слабо спросила Соня, страдальчески взглянув на него, но вместе с тем как бы вовсе и не удивившись его предположению... И тут только понял он вполне, что значили для неё эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, полусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканьем об стену головою».

Самоотверженность Сони далека от смирения, она имеет социально активный характер, она вся направлена на спасение погибающих. Да и в христианской вере героини на первом плане стоит не обрядовая сторона, а практическая, действенная забота о ближних. Ортодоксальные ревнители церкви обращали внимание на необычный характер её религиозных убеждений: «Заметим ещё одну подробность, — писал К. Леонтьев, — эта молодая девушка как-то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет, к чудотворным иконам и мощам не прикладывается». Достоевский в лице Сони изображает народное православие, близко к сердцу принимающее христианский афоризм: «Вера без дела мертва».

Соня Мармеладова читает Раскольникову, по его требованию, евангельский эпизод воскрешения Лазаря (Ин. 11, 1-45).    Евангельское чтение о воскрешении четверодневного смердящего Лазаря является кульминацией романа. О воскрешённом Лазаре впервые напоминает Раскольникову следователь Порфирий Петрович, сопрягая вопрос об этом событии   с вопросом о вере главного героя:

  «— Так вы всё-таки верите же в Новый Иерусалим?

  — Верую,— твёрдо отвечал Раскольников ...

  — И-и-и в Бога веруете? Извините, что так любопытствую.

  — Верую,— повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.

  — И-и в воскресение Лазаря веруете?

  — Ве-верую. Зачем вам всё это?

  — Буквально веруете?

  — Буквально.» (6, 201).

Но в разговоре с верующей, кроткой Соней Раскольников усмехается: «Может быть, Бога-то и нет вовсе». Спрашивает по поводу ее молитв: «Что, что тебе дает Бог? Может быть, Бога и нет вовсе».

Чтение Сонею Евангелия— один из тех эпизодов, соприкосновение

с которым даёт мощнейший очищающий разряд душе человека.

   «Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на неё: да, так и есть! Она уже вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило её. Голос её стал звонок, как металл; торжество и радость звучали в нём и крепили его. Строчки мешались перед ней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала. При последнем стихе: «не мог ли сей, отверзший очи слепому...»— она, понизив голос, горячо и страстно передала сомнение, укор и хулу неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через минуту, как громом поражённые, падут, зарыдают и уверуют... «И он, он— тоже ослеплённый и неверующий,— он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же, теперь же»,— мечталось ей, и она дрожала от радостного ожидания» (6, 251).

   Вне веры невозможно постижение смысла евангельского события. Вне веры невозможно воскресение. Спаситель сказал о том— и Раскольников услышал в чтении Сони: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет...» (Ин. 11, 25).

   Воскрешение Лазаря есть величайшее чудо, совершённое Спасителем в Его земной жизни,— это общеизвестно. Такое чудо было возможно лишь Богу, но не человеку. Человеку возможно верить. Неспроста вспоминает Порфирий именно о Лазаре. Неверие в достоверность этого события есть неверие не просто в чудо, но— в Бога: в Его всемогущество и в Его любовь к человеку, способную на преодоление смерти.

   Раскольников требует от Сони прочесть ему Евангелие в решающий для себя момент, в созревающем стремлении объявить о своём преступлении и принять внешнее наказание по закону. Ибо герой романа и есть этот четверодневный смердящий Лазарь («Это ты, брат, хорошо сделал, что очнулся,— говорит ему Разумихин.— Четвёртый день едва ешь и пьёшь»; 6, 93), жаждущий воскрешения и отчаивающийся в надежде на него. Жаждущий веры и долго не могущий её обрести.

И вот Раскольников, который оказался в состоянии отрицания будущей жизни, в которой у него есть потребность, отрицания Бога, почти насмешки, по крайней мере, поначалу и веру Сонечки встречает насмешкой. Он вынужден все-таки пойти на каторгу, но не сожалеет об убийстве, а сожалеет лишь  о том, что не выдержал и сдался. Страдание само по себе не избавляет от гордыни. Когда Раскольников оказывается на каторге, первое время он твердеет в своей гордыне, он жалеет о том, что сдался, он очень груб с Сонечкой и вызывает ненависть, презрение и подозрительность со стороны других каторжан. Они называют его безбожником, хотя он вместе со всеми ходит на службы и своего отрицания Бога никак ни в чем не проявляет. Но другие каторжане чувствуют, что он безбожник. Однако все они любят Сонечку, переживают, если она заболеет, если с ней что-то не так.

Смиренная, жертвенная любовь как единственное средство преодоления гордыни.  Христос напрямую в романе не показан. Он упоминается в главе о воскрешении Лазаря, но нет прямых параллелей с образом Христа среди песонажей романа. Однако в христианстве ответ на вопрос о том, каким образом преодолеваются последствия человеческого грехопадения, вкушения плода познания древа добра и зла, нам всем известен – Голгофа. Голгофа как выражение жертвенной любви, не навязывающей себя, но приносящей себя в жертву любви Бога к человеку.

Образ смиренной, жертвенной любви в романе дан в лице Сонечки.  И то ее чувство, в котором оказывается растоплена его гордыня – это любовь, которая не навязывает себя. Только такая Сонечка и могла молча принести ему Евангелие. Только в ответ на такую любовь предельно гордый человек мог решиться сказать, что «теперь ее взгляды, ее вера не могут не быть и моими взглядами, и вера не может не быть и моей верой».

«В первый момент она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него, но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье, и она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала уже наконец эта минута. Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были больны и худы, но в этих бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь».

«Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».

И вот последние абзацы эпилога.

«Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. Вначале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги, но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила Евангелие. Он сам попросил его у нее незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал».

«Она молча принесла ему книгу».

 «Вначале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги».

 «До сих пор он ее и не раскрывал. Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: ‘Разве могут быть ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере…’ Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастья. Семь лет, только семь лет!

В начале своего счастья, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней. Он даже не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим будущим подвигом. Но вот уже начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомство с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, но теперешний рассказ наш окончен».