Анализ поэтического текста по Гаспарову: стихи о времени Инны Лиснянской и Али Кудряшевой
статья по литературе (11 класс)

                                                                 И.Лиснянская

Я и время — мы так похожи!
Мы похожи, как близнецы,
Разноглазы и тонкокожи...
Ну, скажи, не одно и то же
Конвоиры и беглецы?!

Ярко-розовые ладони,
Каждый светится капилляр, —
Я — в бегах, а оно — в погоне,
У обоих мир двусторонний —
Там наш пепел, а здесь пожар.

Я и время — мы так похожи!
Врозь косые глаза глядят...
Как ты нас различаешь, Боже?
Ну, скажи, не одно и то же
Взгляд вперёд или взгляд назад?!

Преимущества никакого
Ни ему не дано, ни мне,
Лишены очага и крова,
Мы бежим, как за словом слово
В обезумевшей тишине.

                                              1971

                                                                                                              А.Кудряшова

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", — бормочу сквозь сон. "Сорок", — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать — глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

В обоих стихотворениях (и в стихотворение Инны Лиснянской, и в стихотворении А.Кудряшевой) есть  три основных, повторяющихся образа – образ лирической героини (я), образ времени и образ Бога, и есть один общий для двух стихотворений  мотив – мотив бега времени. Стихотворения довольно сильно отличаются друг от друга по форме и образным средствам и при этом говорят об одном и том же – о том, как время, отсекая все, ставит человека один на один перед лицом Божиим.

Стихотворение Лиснянской кажется статичным, несмотря на основной мотив. Я бы даже сказала, что здесь основной мотив не бег времени, а побег от времени. Этот мотив вводится в первую очередь образами конвоира и беглеца и тем, что во второй строфе автор говорит: «Я — в бегах, а оно — в погоне». Но образы этого стихотворения как бы «надмирны», невещественны: образы времени, двустороннего мира, антитеза пожара и пепла (местоимения «здесь» и «там» лишают эти образы конкретики, выводят их в какую-то «надмирную» сферу, где эти «здесь и там» автор не говорит нам).  Если в первых двух строфах основные образы – это образы лирической героини и времени, то в третьей строфе рядом с ними  появляется образ Бога. Он как раз не абстрактный, а вполне конкретный за счет того, что героиня сразу обращается к Нему «на ты», с частицей «ну», как к близкому знакомому: «Как ты нас различаешь, Боже? Ну скажи…» . В последней строфе рядом с мотивом бега (бега времени и одновременно бега ОТ времени) появляется еще мотив потери, лишения. Но здесь все уже произошло, все опять находится в какой-то «надмирной» сфере: героиня уже лишена «очага и крова», и это лишение уравнивает ее со временем: теперь они оба «МЫ» (а не Я и ОНО, как было до этого), человек, который пытался убежать от времени, вдруг слился с ним в образе СЛОВА «в обезумевшей тишине». И можно домыслить (хотя это остается за пределами образной ткани стихотворения), что СЛОВО это произнес Бог.

Стихотворение Кудряшевой, напротив, очень динамично. Оно перенасыщено быстро сменяющимися образами и построено по принципу киноленты, которую в конце пытаются прокрутить обратно. Но среди всех этих быстросменяющихся в каждой строфе образов есть несколько сквозных, повторяющихся везде: это образ самой лирической героини, образ мамы, друзей (Витька), образ солнца и образ реки. Образы солнца и реки здесь являются одновременно и символом постоянства времени (солнце вечно) и символом его безвозвратного «утекания» (уже во второй строфе «речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс», а в четвертой, последней, строфе «речка в далеком детстве», то есть в прошлом, которое нельзя вернуть).  В этом стихотворении интересно наблюдать смену мотивов от строфы к строфе. Первая строфа (первый стоп-кадр) посвящена миру детства. Здесь прошедшее время (солнце ОСТАВИЛО, дорога ИСХОЖЕНА) соперничает с будущим (в августе будет девять), а страх потери («надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят»)  – с мотивом ожидания чего-то хорошего («научит нырять», «будем играть», «мне разрешат, наверно»).  Во второй строфе (мир семнадцатилетних, если можно так сказать) опять повторяется мотив ожидания будущего (встречать утро, ждать наступленья лета), но глаголы будущего быстро сменяются глаголами настоящего времени  и тем неожиданней и как-то больнее переживается появляющийся вдруг в конце строфы мотив потери: «они уезжают в ночь», а оставленная лирическая героиня плачет «спиной к составу».

В третьей строфе основной мотив – это мотив обретенных возможностей («если мы скинемся по рублю – завтрак придет в наш домик», «можно валяться и оживать», «можно пойти на реку», «я вас поймаю и покорю»)  и этот мотив резко контрастирует с основным мотивом четвертной строфы – мотивом потери и обреченности. Если третья строфа перенасыщена образами друзей, то в четвертой героиня остается одна, и даже образ мамы уходит из настоящего в прошлое, а вместо конкретных и вещественных образов чашек, одеял, свитеров и т.п. появляются вдруг образ жизни и времени. И пока человек борется с жизнью «как клоуны на арене», время отсекает от него все: родных («мама на фотке»), друзей («Витька в Америке, я в Москве»), возможности («и никуда не деться…», «яблоко съелось, ушел состав…»), приносит с собой утрату юности – седину, приносит болезни и грядущую за кадром смерть,  оставляя человека один на один с появившемся вдруг в последней строке образом Бога, к которому и взывает растерянный Человек: «Господи, помоги мне!». Риторическое восклицание третьей строфы «Господи, как я вас всех люблю» превращается в молитву, просьбу о помощи. Время сталкивает Человека со своим Создателем – один на один, где-то за пределами окончания этого времени, за «три, два, один…». И этим второе стихотворение отличается от первого – если там человек, благодаря Богу, остается один на один со временем, то  здесь Человек остается один на один с Богом – благодаря времени. И лично мне именно этим второе стихотворение ближе.