Мастер класс "Применение технологии РКМЧП как способ реализации компетентностного подхода на учебных занятиях"
методическая разработка по литературе на тему

Г.Х.Андерсен «Гадкий утенок»

Чудесно за городом! Стояло лето, рожь уже пожелтела, овсы зеленели, сено было сметано в стога; по зеленому лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски — он выучился этому языку от матери. За полями и лугами тянулись большие леса с глубокими озерами в самой чаще. Да, чудесно за городом! На солнечном припеке раскинулась старая усадьба, окруженная глубокими канавами с водой; от самой ограды до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и уже порядком надоело это сидение, ее мало навещали, другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею.

Наконец яичные скорлупки затрещали. «Пи! пи!» — прозвучало из них: яичные желтки ожили и высунули из скорлупок носики.

—  Живы! Живы! — Закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкиваясь и озираясь вокруг, стали разглядывать зеленые листья лопуха; мать не мешала им — зеленый свет полезен для глаз.

—  Как мир велик! — сказали утята.

Еще бы ! Тут было куда просторнее, чем в скорлупе.

—  А вы думаете, что здесь весь мир? — сказала мать. — Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к полю священника, но там я от роду не бывала!.. Ну, все ли вы тут? — и она встала. — Ах нет, не все! Самое большое яйцо целехонько. Да скоро ли этому придет конец! Право, мне уже надоело.

И она уселась опять.

—  Ну, как дела? — заглянула к ней старая утка.

—  Да вот, еще одно яйцо остается! — сказала молодая утка. — Сижу, сижу, а все толку нет! Но посмотри-ка на других! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А он-то, негодный, и не навестил меня ни разу!

—  Постой-ка, я взгляну на яйцо! — сказала старая утка. — Может статься, это индюшачье яйцо! Меня тоже надули раз! Ну и маялась же я, когда высидела индюшат! Ведь они страсть как боятся воды; уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду — не идут, да и только! Дай мне взглянуть на яйцо! Ну, так и есть, индюшачье! Брось-ка его да ступай учи других плавать!

—  Посижу уж еще! — сказала молодая утка. — Сидела столько, что можно посидеть и еще немножко.

—  Как угодно! — сказала старая утка и ушла.

Наконец затрещала скорлупа самого большого яйца. «Пи! Пи-и!» — и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка осмотрела его.

—  Ужасно велик! — сказала она. — И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок? Ну, да в воде-то он у меня побывает, хоть бы мне пришлось столкнуть его туда силой!

На другой день погода стояла чудесная, зеленый лопух был весь залит солнцем. Утка со всею своей семьей направилась к канаве. Бултых! — и утка очутилась в воде.

—  За мной! Живо! — кликнула она утят, и те один за другим бултыхнулись в воду.

Сначала вода покрыла их с головками, но затем они вынырнули и поплыли так, что любо глядеть. Лапки у всех работали без устали, и некрасивый серый утенок не отставал от других.

—  Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Ишь, как славно гребет лапками, как прямо держится! Нет, это мой собственный сын! Да он вовсе и недурен, если посмотришь на него хорошенько! Ну, живо, живо, за мной! Я сейчас представлю вас в общество — мы отправимся на птичий двор. Но держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да остерегайтесь кошек!

Скоро добрались они до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум и гам! Две семьи дрались из-за одной угриной головки, и в конце концов она досталась кошке.

—  Вот как идут дела на белом свете! — сказала утка и облизнула язычком клюв, — ей тоже хотелось отведать угриной головки.— Ну, ну двигайте лапками! — сказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех! Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у нее на лапке красный лоскуток? Как красиво! Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться утка. Люди дают этим понять, что не желают потерять ее; по этому лоскутку ее узнают люди и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вместе! Благовоспитанный утенок должен держать лапки врозь и выворачивать их наружу, как папаша с мамашей! Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте!

Утята так и поступили; а другие утки рассматривали их и громко говорили:

—  Ну вот, еще целая орава! Точно нас мало было! А этот-то какой безобразный! Его уж мы не потерпим!

И сейчас же одна утка подскочила и клюнула его в шею.

—  Оставьте его! — сказала утка-мать. — Он ведь вам ничего не сделал!

—  Это верно, он такой большой и странный! — отвечала забияка. — Ему надо задать хорошую трепку!

—  Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все очень милы, кроме вот этого... Этот не удался! Хорошо бы его переделать!

—  Никак нельзя, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает прекрасно, смею даже сказать — лучше других. Я думаю, что он вырастет, похорошеет или станет со временем поменьше. Он залежался в яйце, оттого и не совсем удался. — И она провела носиком по перышкам большого утенка. — Кроме того, он селезень, а селезню красота не так ведь нужна. Я думаю, он возмужает и пробьет себе дорогу!

—  Остальные утята очень-очень милы! — повторила старая утка. — Ну, будьте же как дома, а найдете угриную головку, можете принести ее мне.

Вот они и стали вести себя как дома. Только бедного утенка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все — и утки и куры.

—  Он больно велик! — говорили все, а индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся, словно корабль на всех парусах, подлетел к утенку, посмотрел на него и пресердито залопотал; гребешок у него так весь и налился кровью. Бедный утенок просто не знал, что ему делать, куда деваться. И надо же ему было уродиться таким безобразным, чтобы сделаться посмешищем птичьего двора!

Так прошел первый день, затем стало еще хуже. Все гнали бедняжку, даже братья и сестры сердито ворчали:

—  Хоть бы кошка утащила тебя, несносного урода! А мать прибавляла:

—  Глаза бы мои на тебя не смотрели!

Утки клевали его, куры щипали, а девушка, которая давала птицам корм, толкала ногою.

Не выдержал утенок, перебежал двор и — через изгородь! Маленькие птички испуганно вспорхнули из кустов.

«Они испугались меня, такой я безобразный!» — подумал утенок и пустился наутек, сам не зная куда. Бежал-бежал, пока не очутился в болоте, где жили дикие утки. Усталый и печальный, он просидел здесь всю ночь.

Утром утки вылетели из гнезда и увидали нового товарища.

—  Ты кто такой? — спросили они, а утенок вертелся, раскланиваясь на все стороны, как умел.

—  Ты пребезобразный! — сказали дикие утки. — Но нам до этого нет дела, только не думай породниться с нами!

Бедняжка! Где уж ему было думать об этом! Лишь бы разрешили ему посидеть в камышах да попить болотной водицы.

Два дня провел он в болоте, на третий день явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали очень гордо.

—  Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что, право, нравишься нам! Хочешь летать с нами и быть вольной птицей? Недалеко отсюда, в другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни-барышни. Они умеют говорить: «Рап, рап!» Ты такой урод, что, чего доброго, можешь им понравиться!

«Пиф! паф!» — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака упали к камыши мертвыми; вода окрасилась кровью. «Пиф! паф!» — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники окружили болото со всех сторон; некоторые залезли на нависшие над болотом ветви. Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту шлепали охотничьи собаки; камыш качался из стороны в сторону. Бедный утенок от страха хотел было спрятать голову под крыло, как глядь — перед ним охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила к утенку свою пасть, оскалила зубы и — шлеп, шлеп — пробежала дальше.

—  Слава богу! — перевел дух утенок. — Слава богу! Я так безобразен, что даже собаке противно укусить меня!

И он притаился в камышах; над головою его то и дело пролетали дробинки, раздавались выстрелы.

Стрельба утихла только к вечеру, но утенок долго еще боялся пошевелиться. Прошло несколько часов, пока он осмелился встать, оглядеться и пуститься бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утенок еле-еле мог двигаться.

К ночи он добежал до бедной избушки. Избушка так обветшала, что готова была упасть, да не знала, на какой бок, потому и держалась. Ветер так и подхватывал утенка, — того и гляди, унесет! — приходилось упираться в землю хвостом!

Надвигался ураган; что было делать бедняжке? К счастью, он увидел, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит совсем криво; можно было свободно проскочить через эту щель. Так он и сделал.

В избушке жила старушка с котом и курицей. Кота она звала сыночком; он умел изгибать спину, мурлыкать и даже испускать искры, если его гладили против шерсти. У курицы были маленькие, коротенькие ножки, и ее прозвали Коротконожкой; она прилежно несла яйца, и старушка любила ее, как дочку.

Утром пришельца заметили; кот начал мурлыкать, а курица клохтать.

—  Что там? — спросила старушка, осмотрелась кругом и увидела утенка, но по слепоте своей приняла его за жирную утку, которая отбилась от дому.

—  Вот так находка! — сказала старушка. — Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень. Ну да увидим, испытаем!

И утенка взяли на испытание, но прошло недели три, а яиц все не было. Господином в доме был кот, а госпожою курица, и оба всегда говорили: «Мы и весь свет!» Они считали самих себя половиной всего света, притом — лучшею его половиной. Утенку же казалось, что можно на этот счет быть и другого мнения. Курица, однако, этого не потерпела.

—  Умеешь ты нести яйца? — спросила она утенка.

—  Нет!

—  Так и держи язык на привязи! А кот спросил:

—  Умеешь ты выгибать спину, мурлыкать и испускать искры?

—  Нет!

—  Так и не суйся со своим мнением, когда говорят умные!

И утенок сидел в углу нахохлившись. Вдруг вспомнил он свежий воздух и солнышко, и ему так захотелось поплавать. И не выдержав он сказал об этом курице.

—  Да что с тобой?! — спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову лезет! Неси-ка яйца или мурлычь, дурь-то и пройдет!

—  Ах, плавать по воде так приятно! — сказал утенок. — А что за наслаждение нырять в самую глубь с головой!

—  Хорошо наслаждение! — сказала курица. — Ты совсем рехнулся? Спроси у кота, он умнее всех, кого я знаю, нравится ли ему плавать или нырять! О себе самой я уж не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки хозяйки, умнее ее нет никого на свете! По-твоему, и ей хочется плавать или нырять?

—  Вы меня не понимаете! — сказал утенок.

—  Если уж мы не понимаем, так кто тебя поймет! Что ж, ты хочешь быть умнее кота и хозяйки, не говоря уж обо мне? Не дури, а благодари-ка лучше создателя за все, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели, тебя окружает такое общество, в котором ты можешь чему-нибудь научиться, но ты пустая голова, и говорить-то с тобой не стоит! Уж поверь мне! Я желаю тебе добра, потому и браню тебя — так всегда узнаются истинные друзья! Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!

—  Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал утенок.

—  Скатертью дорога! — отвечала курица.

И утенок ушел. Он плавал и нырял, но все животные по-прежнему презирали его за уродство.

Настала осень; листья на деревьях пожелтели и побурели; ветер подхватывал и кружил их; наверху, в небе, стало так холодно, что тяжелые облака сеяли град и снег, а на изгороди сидел ворон и каркал от холода во все горло. Брр! Замерзнешь при одной мысли о таком холоде! Плохо приходилось бедному утенку.

Однажды вечером, при великолепном закате солнца, из-за кустов поднялась целая стая чудных больших птиц; утенок сроду не видел таких красавцев: белые как снег, с длинными гибкими шеями! То были лебеди. Они испустили какой-то странный крик, взмахнули великолепными большими крыльями и полетели с холодных лугов в теплые края, за синее море. Они поднялись высоко-высоко, а бедного утенка охватило какое-то смутное волнение. Он завертелся в воде, как волчок, вытянул шею и тоже испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. Чудные птицы не выходили у него из головы, и когда они окончательно скрылись из виду, он нырнул на самое дно, вынырнул опять и был словно вне себя. Утенок не знал, как зовут этих птиц, куда они летели, но полюбил их, как не любил до сих пор никого. Он не завидовал их красоте; ему и в голову не могло прийти пожелать походить на них; он рад был бы и тому, чтобы хоть утки-то его не гнали от себя. Бедный гадкий утенок!

А зима стояла холодная-прехолодная. Утенку приходилось плавать без отдыха, чтобы не дать воде замерзнуть совсем, но с каждой ночью свободное ото льда пространство становилось все меньше и меньше. Морозило так, что ледяная кора трещала. Утенок без устали работал лапками, но под конец обессилел, приостановился и весь обмерз.

Рано утром мимо проходил крестьянин, увидал примерзшего утенка, разбил лед своим деревянным башмаком и унес птицу домой к жене. Там его отогрели.

Но вот дети вздумали поиграть с ним, а он вообразил, что они хотят обидеть его, и шарахнулся со страха прямо в подойник с молоком — молоко все расплескалось. Женщина вскрикнула и всплеснула руками; утенок между тем влетел в кадку с маслом, а оттуда в бочонок с мукой. Батюшки, на что он был похож! Женщина вопила и гонялась за ним с угольными щипцами, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали и визжали. Хорошо, что дверь была открыта, утенок выбежал, кинулся в кусты, прямо на свежевыпавший снег и долго-долго лежал там почти без чувств.

Было бы чересчур печально описывать все злоключения утенка за эту суровую зиму. Когда же солнышко опять пригрело землю своими теплыми лучами, он лежал в болоте, в камышах. Запели жаворонки, пришла весна.

Утенок взмахнул крыльями и полетел; теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего. Не успел он опомниться, как уже очутился в большом саду. Яблони стояли все в цвету; душистая сирень склонила свои длинные зеленые ветви над извилистым каналом.

Ах, как тут было хорошо, как пахло весной! Вдруг из чащи тростника выплыли три чудесных белых лебедя. Они плыли так легко и плавно, точно скользили по воде. Утенок узнал красивых птиц, и его охватила какая-то странная грусть.

«Полечу-ка я к этим царственным птицам, они, наверное, убьют меня за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним, но пусть! Лучше они меня убьют, чем выносить щипки уток и кур, толчки птичницы да терпеть холод и голод зимою!» И он слетел на воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, которые, завидя его, тоже устремились к нему.

—  Убейте меня! — сказал бедняжка и опустил голову, ожидая смерти, но что же увидел он в чистой, как зеркало, воде? Свое собственное отражение, но он был уже не, безобразною темно-серою птицей, а — лебедем!

Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца!

Теперь он был рад, что перенес столько горя и бедствий, — утенок мог лучше оценить свое счастье и все окружавшее его великолепие. Большие лебеди плавали вокруг него и ласкали его, гладили клювами.

В сад прибежали маленькие дети; они стали бросать лебедям хлебные крошки и зерна, а самый маленький из них закричал:

—  Новый, новый!

И все остальные подхватили:

—  Да, новый, новый! — хлопали в ладоши и приплясывали от радости; потом побежали за отцом и матерью и опять бросали в воду крошки хлеба и пирожного. Все говорили, что новый красивее всех. Такой молоденький, прелестный!

И старые лебеди склонили перед ним головы.

А он совсем смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он был через чур счастлив, но нисколько не возгордился — доброе сердце не знает гордости, он помнил то время, когда все его презирали и гнали. А теперь все говорят, что он прекраснейший среди прекрасных птиц! Сирень склоняла к нему в воду свои душистые ветви, солнышко светило так славно... И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:

—  Я даже не мог мечтать о таком счастье, будучи гадким утенком!