Реферат "Смутное время: дискуссионные проблемы"
материал по истории по теме

Кировский институт повышения квалификации и переподготовки

работников образования

Смутное время: дискуссионные проблемы

                          реферат по истории России

                                                  Чугуева Наталия Михайловна

                                           учитель истории и обществознания,

                                         высшая квалификационная категория,

                                           МОУ СОШ № 2 с УИОП п. Восточный    

                                                                         Омутнинского района

2008

Оглавление

Введение   …………………………………………………………………     3

1. Проблемные и дискуссионные вопросы Смутного времени  ……    3

1.  Лжедмитрий 1 как возможная перспектива  

       дальнейшего развития страны  ………………………………………..   3

2.  «Крестоцеловальная запись» Василия Шуйского: реальное

       ограничение самодержавия или гарантия защиты

       от произвола  властей?  ………………………………………………     7

3.  «Крестьянская война» или «гражданская война»? ………………….    8
4.  Королевич Владислав – еще одна упущенная возможность? ………   10
5.  Избрание Михаила Романова: неожиданность

       или закономерность?  …………………………………………………    12

6.  Плата за успокоение страны …………………………………………     14

Заключение   ………………………………………………………………    14

Используемая литература ………………………………………………     15

Введение

Принятый в дореволюционной историографии термин «смутное время», относившийся к бурным событиям начала XVII века, был решительно отвергнут в советской науке как «дворянско-буржуазный» и заменен длинным и даже несколько бюрократическим названием: «Крестьянская война и иностранная интервенция в России».

Сегодня термин «смутное время» снова вернулся в школьные учебники истории: видимо, потому, что он не только соответствует словоупотреблению эпохи, но и достаточно точно отражает историческую действительность.

Среди значений слова «смутное», приводимых В.И. Далем, мы встречаем «восстанье, мятеж …, общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Однако в современном языке в прилагательном «смутный» ощущается иное значение – неясный, неотчетливый.

И в самом деле, начало XVII века – смутное время: всё в движении, всё колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной быстротой меняются цари, нередко в разных частях страны и даже в соседних городах признают в одно и то же время власть разных государей, люди подчас молниеносно меняют политическую ориентацию.  Русские люди, пережившие это тяжелое время, называли его, а именно его последние годы «великой разрухой Московского государства».

 Это событие вызывало и вызывает до сих пор интерес как историков, так  и современников, в частности Авраамия Палицына,  автора сказания об осаде поляками Троицкого Сергиева монастыря. Большое внимание исследованию проблем Смутного времени уделяли в своих работах историки В.О. Ключевский, В.Б. Кобрин, А.А. Зимин, Р.Г. Скрынников и другие. Перед каждым, кто изучает или просто интересуется историей, встает вопрос о том, какие возможные перспективы развития открывались тогда перед страной и почему они остались нереализованы. Чтобы разобраться в этих сложных хитросплетениях русской истории XVII века, обратимся к фактам.

1. Проблемные и дискуссионные вопросы Смутного времени

1.1 Лжедмитрий I  как возможная перспектива развития страны

В начале XVII века в Польше объявился человек, выдававший себя за Дмитрия, сына Ивана Грозного, якобы чудом спасшегося в 1591 в Угличе. В историю он вошел под именем Лжедмитрия I.

О Лжедмитрии I накопилось и в литературе, и в массовом сознании много ложных стереотипов. В нем видят обычно агента, марионетку польского короля и панов, стремившихся с его помощью захватить Россию. Кем же был этот «неведомый кто-то», год просидевший на русском престоле? Был ли Лжедмитрий I откровенным авантюристом, польским ставленником или он сам верил в своё царское происхождение?

Могло ли воцарение по-европейски образованного, по-петровски смелого Лжедмитрия стать возможной перспективой дальнейшего развития страны? По мнению В.О.Ключевского «его личность доселе остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать её». Но для нас важна не столько личность самозванца, сколько роль им сыгранная.

Судя по воспоминаниям современников, это был «молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица; богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавший в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения; он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания». Он совершенно изменил чопорный порядок жизни московских государей.

 Современники единодушно отмечают поразительную, напоминающую петровскую смелость, с какой молодой царь нарушал, сложившийся при дворе этикет. «Он не вышагивал степенно по комнатам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так, что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски».

 Все это подозрительно для расчетливого самозванца, считает В.Б. Кобрин. Знай Лжедмитрий, что он не царский сын, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора, чтобы все сразу могли сказать о нём: «Да, это настоящий царь».

Лучший и преданнейший его слуга П.Ф. Басманов признавался иностранцам, что «царь не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому ещё, что лучшего царя теперь и не найти». Но сам Лжедмитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался «как законный, природный царь, вполне уверенный в своём царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом».  Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же. К тому же «царь Дмитрий» помиловал самого опасного свидетеля – князя Василия Шуйского, который руководил в Угличе расследованием дела о гибели подлинного царевича и своими глазами видел его мертвое тело. Шуйского, уличенного в заговоре, Собор приговорил к смертной казни, «царь Дмитрий» помиловал. Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво.

«Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли претендента на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны?» - вопрошает В.Б. Кобрин. Недаром, когда первые вести о появлении самозванца в Польше дошли до Москвы, Борис Годунов, как говорят, прямо сказал боярам, что это их рук дело, что они подставили самозванца.

 Историкам известны некоторые любопытные факты. По словам слуги, сосланный в Антониев-Сийский монастырь Филарет (Федор Никитич Романов) потерял веру в будущее, мыслил лишь о спасении души да о своей несчастной семье. Но вот в 1604 год объявился в Польше царевич Дмитрий, и едва слух о нем дошёл в феврале 1605 года до Филарета – его настроение резко меняется: перед нами уже не смиренный монах, а политический борец, заслышавший звуки боевой трубы. Монастырский пристав доносил, что старец Филарет «живет не по монастырскому чину, всегда смеётся неведомо чему, и говорит про мирское житьё». Монахам он заносчиво заявлял, что «они ещё увидят, каков он впредь будет».

Слова эти оказались пророческими. Уже через полгода Лжедмитрий своей волей назначает монаха Филарета ростовским митрополитом. Чем же это объяснить? Всё дело в связях самозванца с романовской семьёй. Как только Лжедмитрий появился в Польше, правительство Годунова заявило, что он самозванец Юшка (а в монашестве Григорий) Богданов сын Отрепьев, дьякон-расстрига Чудова монастыря, состоявший при патриархе Иове «для письма». Возможно, так и было: правительство было заинтересовано в том, чтобы назвать подлинное имя самозванца. Отрепьев же до пострижения был холопом Романовых и постригся в монахи, видимо, после их ссылки. Не они ли подготовили юношу к роли самозванца? Не они ли внушили Отрепьеву веру в царское происхождение? Прав был В.О. Ключевский, когда писал о Лжедмитрии, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Как бы то ни было, но он не усидел на престоле, потому что не оправдал тех надежд, которые на него возлагали как в стране, так и за рубежом.

 Во-первых, Лжедмитрий не стал послушным орудием в руках бояр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои особые политические планы, хлопотал поднять против турок и татар все католические державы с православной Россией во главе.

 Во-вторых, чтобы заручиться поддержкой дворянства, царь щедро раздавал им деньги и земли. Но и то, и другое не бесконечно. Деньги Лжедмитрий занимал у монастырей. Вместе с просочившейся информацией о католичестве царя займы тревожили духовенство и вызывали его ропот. Крестьяне надеялись, что добрый царь Дмитрий восстановит право перехода в Юрьев день, отнятое у них Годуновым. Но, не вступив в конфликт с дворянством, Лжедмитрий не мог этого сделать. Поэтому крепостное право было подтверждено и лишь дано разрешение крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Эта мизерная уступка не удовлетворила крестьян, но вместе с тем вызвала недовольство у части дворян.

В-третьих, не оправдались надежды Речи Посполитой: ни Смоленск, ни Северская земля  не были отданы королю, как было обещано; православие оставалось государственной религией, более того, царь не разрешил строить в России католические церкви. Он даже вступил в конфликт с Речью Посполитой из-за того, что стал называть себя цесарем, то есть императором. Дело в том, что в Варшаве не признавали за русскими государями царского титула и именовали их только великими князьями, а Лжедмитрий стал называть себя даже цесарем, то есть императором. Во время торжественной аудиенции Лжедмитрий долго отказывался даже взять из рук польского посла грамоту, адресованную великому князю. В Польше были явно недовольны Лжедмитрием, позволявшим себе подобную самостоятельность.

Итак, как мы видим, ни один социальный слой внутри страны, ни одна сила за её рубежами не имели оснований поддерживать царя, потому-то так легко и был свергнут он с престола.

Интерес представляет, по мнению В.О. Ключевского, еще одна версия причин падения Лжедмитрия. Её высказал руководитель боярского заговора против самозванца Василий Шуйский. На собрании заговорщиков накануне восстания он откровенно заявил, что «признал Лжедмитрия только для того, чтобы избавиться от Годунова. Большим боярам нужно было создать самозванца, чтобы низложить Годунова, а потом низложить и самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному из своей среды. Они так и сделали, только при этом разделили работу между собою: романовский кружок сделал первое дело, а титулованный кружок с князем В.И. Шуйским во главе исполнил второй акт. Те и другие бояре видели в самозванце свою ряженую куклу, которую, подержав до времени на престоле, потом выбросили на задворки».

Мог ли Лжедмитрий сохранить престол, будучи самозванцем?

Раздумывая над возможной перспективой утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической линии. В. Кобрин  полагает, что «личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой».

И вместе с тем этой возможности тоже не суждено было осуществиться. «Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может зря? Ведь авантюрист – человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком. Средства же, которыми располагал Лжедмитрий, были и в самом деле неадекватны его целям, надежды, возлагавшиеся на него разными силами, противоречили одна другой».

1.2 «Крестоцеловальная запись» Василия Шуйского: реальное ограничение самодержавия или гарантия защиты от произвола властей?

Царский престол пустовал недолго. На импровизированном Земском соборе (из случайно находившихся в Москве людей) царем избрали («выкликнули», как говорили презрительно тогда) князя Василия Ивановича Шуйского, считавшего себя потомком старшей линии рода Александра Невского. Трудно найти добрые слова для этого человека. «Бесчестный интриган, всегда готовый солгать и даже подкрепить ложь клятвой на кресте», - таков был «лукавый царедворец», вступивший на престол в 1606 году.  Шуйский впервые в истории России присягнул подданным: дал «запись», соблюдение которой закрепил целованием креста.

  Могло ли царствование  Василия Шуйского, независимо от его личных качеств, стать еще одной альтернативой возможного развития страны? Насколько так называемая «крестоцеловальная запись» ограничивала царскую власть? По мнению В. Кобрина, в «крестоцеловальной грамоте» вовсе не было реального ограничения власти царя.

Вчитаемся в текст «записи целованной».

«И ныне мы, великий государь, будучи на престоле Российского государства, хоти того, чтобы православное христианство было нашим царским доброопасным правительством и в тишине, и в покои, и в благоденствии. И поволил есмя я, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен, и у детей не отъимати, будут которые с ними в мысли не были; такоже и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя которые по суду и по сыску доидет смертные вины, и после их у жен их и у детей дворов, и лавок, и животов не отъимати …».

Таким образом, создавались законодательные гарантии против бессудных опал и казней времени опричнины. Новый царь клянется не отнимать имущества у наследников и родственников осужденных, если «они в той вине невинны», такие же гарантии давались купцам и всем «черным людям». В заключении царь Василий обязывался не слушать ложных доносов и решать дела только после тщательного расследования («сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи …; а хто на кого лжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине его»). 

Историческое значение «крестоцеловальной записи» Шуйского В.Б. Кобрин видит не только в ограничении произвола самодержавия, даже не столько в том, что впервые был провозглашен принцип наказания только по суду, а в том, что это был первый договор царя со своими подданными. Вспомним, что для Ивана Грозного все его подданные были лишь рабами, которых он волен жаловать и казнить. Даже мысли, что него холопы ему, а он им будет присягать, «целовать крест», не могло возникнуть у Ивана IV.

В.О. Ключевский по этому поводу писал: «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам… Присяга царя перед лицом подданных была первым робким и неуверенным, но шагом к правовому государству, первым опытом построения государственного порядка на основе формально ограниченной верховной власти».

Правда, Шуйский на практике редко считался со своей записью: судя по всему, он просто не знал, что такое святость присяги. Но уже само по себе торжественное провозглашение совершенно нового принципа отправления власти не могло пройти бесследно: недаром основные положения «крестоцеловальной записи» повторялись в двух договорах, заключенных русскими боярами с Сигизмундом III, о призвании на русский престол королевича Владислава.

Существенно еще одно обстоятельство. До 1598 года Россия не знала выборных монархов. Иван IV, противопоставляя себя избранному королю Речи Посполитой Стефану Баторию, подчеркивал, что он – царь «по Божию изволению, а не по многомятежному человечества хотению». Теперь же один за другим на престоле появляются цари, призванные тем самым «многомятежным человечества хотением»: Борис Годунов, избранный земским собором, Лжедмитрий, не избранный, но овладевший троном только по воле людей, Шуйский.… А за ним уже маячат фигуры новых избранных государей – королевича Владислава, Михаила Романова. А ведь выборы монархов – это тоже своего рода договор между подданными и государем, а значит, шаг к правовому государству.

Именно поэтому неудача Василия Шуйского, не сумевшего справиться с противоборствующими силами и с начавшейся интервенцией Речи Посполитой, его свержение с престола знаменовала собой, несмотря на всю антипатичность личности царя Василия, ещё одну упущенную возможность для страны.

1.3 «Крестьянская война» или «гражданская война»?

Ко времени царствования Василия Шуйского относится восстание Ивана Болотникова. Неудачу этого движения, охватившего весьма широкие массы, трудно отнести к тем альтернативам, которые, осуществившись, могли бы принести хорошие плоды. И личность предводителя восстания, и характер самого движения в учебной и популярной литературе прошлых лет были значительно деформированы.

Начнем с того, что большую часть событий Смутного времени советская историография обозначала термином «крестьянская война», выделяя в качестве её центрального момента поход Болотникова на Москву. Другие же (Р.Г. Скрынников) считают, что само по себе участие крестьян в каком – либо движении еще не дает оснований именовать движение крестьянским. Никаких специфически крестьянских (связанных с групповыми или сословными нуждами земледельческого населения) требований Болотников и его соратники не выдвигали, тем более что в войске Болотникова и Пашкова крестьяне были не слишком многочисленны.

 Чтобы разобраться в этом вопросе, нелишне обратить внимание на то, как понимали исследователи суть крестьянской войны. Одни видели в ней (по аналогии с Германией в 1525г.) неудавшуюся попытку раннебуржуазной революции. Другие расценивали крестьянскую войну или восстание как спонтанный ответ низов на усиление крепостничества. Его законодательное оформление и  ужесточение – главная причина потрясений начала XVII века.

Здесь уместно напомнить о замечании В.О. Ключевского, который отрицал наличие каких-либо общественно значимых устремлений участвовавших в Смуте «низших классов». Крестьяне, как и другие представители социальных низов, «добивались…только выхода из своего тяжёлого положения, искали личных льгот, а не сословных обеспечений. Холопы поднимались, чтобы выйти из холопства, стать вольными казаками, крестьяне – чтобы освободиться от обязательств, какие привязывали их к землевладельцам, и от крестьянского тягла, посадские люди – чтобы избавиться от посадского тягла и поступить в служилые или приказные люди. Болотников призывал под свои знамена всех, кто хотел добиться воли, чести и богатства». Действительно, активные участники Смуты – это не крестьяне, а беглые, т.е. бывшие крестьяне.

Войско Болотникова и Пашкова могло вобрать в свои ряды представителей крестьян и дворян, холопов и казаков именно потому, что объединяющая идея – восстановление якобы законного монарха на троне – не была связана с  узкими групповыми интересами.

 Для наглядности обратимся к программе Болотникова (до нас дошло только изложение её в документах, исходящих из правительственного лагеря). Излагая призывы восставших, патриарх Гермоген писал, что они «велят боярским холопам побивати своих бояр». Вроде бы звучит вполне антифеодально. Однако читаем дальше: «… и жёны их и вотчины и поместья им сулят» и обещают своим сторонникам «давати боярство и воеводство, и окольничество и дьячество».

Таким образом, никакого призыва к изменению феодального строя в программе не просматривается, а только намерение истребить нынешних бояр и самим занять их место.

 Вряд ли случайно отношение к Болотникову фольклора. Сколько песен и легенд сложено о Степане Разине! На Урале записаны предания о  Пугачеве. Но о Болотникове фольклор молчит, хотя именно его должен был бы воспевать русский народ.

Разумеется, и под знаменами Болотникова, и под стягами других «воровских атаманов» и, наконец, в лагере «тушинского вора», объявившего себя чудом спасшимся «царем Дмитрием», было немало обездоленных, не принимавших жестокого феодального строя, чей протест выливался порой в не менее жестокие, а то и разбойные формы. И все же, надо думать, ненависть к угнетателям была только одной из нескольких составляющих широкого движения начала XVII века.

 Поэтому для определения смысла событий Смутного времени все-таки недостаточно использовать термин «крестьянская война». Более емким, по мнению Р. Г. Скрынникова, представляется понятие «гражданская война», т.к. оно объединяет в себе идею социальной и политической борьбы, указывает и на характер конфликта (становление гражданского самосознания людей, сословий, общества в целом), и на способ его разрешения.

Была ли Смута первой гражданской войной в России? Есть ли основания причислять ее к гражданским войнам? Можно ли соотносить понятия «крестьянская война» и «гражданская война»?

Анализируя события начала XVII века в России и внешние обстоятельства,  д.и.н. В.Д. Назаров считает, что, несомненно, всё это акты гражданской войны. Налицо раскол общества и территории на два лагеря с двумя центрами – Москвой и Путивлем. Налицо вооруженная борьба за верховную власть, параллельные и соперничающие институты государственного управления: во время пребывания самозванца в Путивле в феврале-мае 1605 года при нём функционировали собственная Боярская дума, свой орган представительства от местных сословий, свои приказы и дьяки; из Путивля Лжедмитрий I рассылал воевод по городам.

 Участие крестьянства было широким и активным: это прямо подтверждает погром и массовые казни, учиненные царской ратью в Комарицкой волости. Косвенно об этом свидетельствует хронология событий – главные из них пришлись на месяцы, свободные от основных сельскохозяйственных работ. Именно в крестьянской среде утопия о царевиче-избавителе получила самое широкое хождение. Наконец, по мнению политиков из правительства царя Василия Шуйского, победу самозванца во многом обеспечили «суровые севрюки-мужики».

Таким образом, по масштабам вовлеченности в ход борьбы, по составу антиправительственного лагеря описанное выше подпадает под ряд признаков крестьянской войны, хотя специальной «антифеодальной» направленности в калейдоскопе событий усмотреть сложно. Исходя из всего вышесказанного, В.Д. Назаров делает вывод, что «перед нами акт несомненной гражданской войны, в которой обнаруживаются характеристики, сближающие её с крестьянской войной. Трудно предположить обратное в стране, где крестьянство составляло более 90% всего населения».

1.4  Королевич Владислав – ещё одна упущенная возможность?

«Тушинский вор», Лжедмитрий II, унаследовавший от своего прототипа авантюризм, но не таланты, жалкая пародия на предшественника, нередко и впрямь игрушка в руках представителей короля Речи Посполитой, не олицетворял собой, как и Болотников, никакой серьезной альтернативы тому пути развития, по которому пошла Россия», - считает  В.Б. Кобрин. С мнением историка  трудно не согласиться.

Но можно ли назвать еще одной упущенной возможностью для России несостоявшееся царствование сына Сигизмунда III – королевича Владислава? Насколько обосновано мнение некоторых историков и современников, считающих приглашение иноземного правителя московскими боярами актом измены национальным интересам России, таящим в себе опасность потери независимости и поглощения русского государства Речью Посполитой?

Чтобы подтвердить или опровергнуть обоснованность подобных обвинений,  давайте обратимся  к фактам.

 В феврале 1610 года группа бояр из лагеря «тушинского царика» отправилась к польскому королю Сигизмунду, осаждавшему Смоленск, и пригласила на трон его сына. 4 февраля было подписано соответствующее соглашение. В нем повторялась «крестоцеловальная запись» Василия Шуйского и излагались условия, на которых тушинские уполномоченные признавали московским царем королевича Владислава. А через полгода, в августе, после свержения Василия Шуйского, уже московские бояре пригласили польского королевича, заключив еще один договор, на котором 17 августа 1610 года Москва присягнула Владиславу.

В обоих документах предусматриваются разнообразные гарантии против поглощения России Речью Посполитой, и обеспечивается неприкосновенность русской православной веры.

 Это и запрет назначать выходцев из Польши и Литвы на административные должности в России («…а польским и литовским людям на Москве ни у каких дел и по городам в воеводах и в приказных людях не бытии…, прежних чинов и обычаев не переменяти и московских княжеских и боярских родов приезжими иноземцы не понижати»), и отказ в разрешении воздвигать католические храмы («… церкви Божии по всем городам и селам чтити и от разорения оберегати…, костелов и иных вер молебных храмов в Московском государстве нигде не ставити…, а христианские наши православные веры греческого закона ничем не рушати и не бесчестити и никаких вер не вводить…»). Все порядки, существующие в государстве сохранялись, в том числе и крепостное право («на Руси промеж себя христианам выходу не бытии», «людям русским промеж себе выходу не кажет король его милость допущати»).

Более детально, чем в записи царя Василия разработаны права, ограждающие личную свободу каждого подданного от произвола власти. Все судятся по закону, никто не наказывается без суда: «Суду быти по прежнему обычаю и по судебнику Российского государства, а будет похотят в чем пополнити  для укрепления судов, и государю на то по-волити с думою бояр и всей земли. А кто виновен будет, того по вине его казнити, осудивши наперед с бояры и с думными людьми…, а не сыскав вины и не осудивши судом всеми бояры, никого не казнити». В заключенном тушинцами в феврале договоре встречается и отзвук годуновских времен: «А для науки вольно каждому з народу московского людем ездити в иншые господарства хрестиянские».

В обоих соглашениях оставался несогласованным один существенный пункт – о вероисповедании будущего царя Владислава. И тушинцы, и московские бояре настаивали на том, чтобы он перешел в православие, Сигизмунд III не соглашался.

 В.Б. Кобрин считает, что «московские бояре совершили тяжелую по последствиям ошибку – признали Владислава царем до решения этого важного вопроса. Дело в том, что по законам Речи Посполитой король должен был обязательно быть католиком. Православный Владислав лишался, таким образом, прав на польский престол. Тем самым устранялась бы  опасность сначала личной, а потом и государственной унии России и Речи Посполитой, чреватой в дальнейшем утратой национальной независимости. Признание же власти «царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси» открыло путь в Москву польскому гарнизону».

Можно предположить, что воцарение православного Владислава на Руси принесло бы хорошие результаты. Дело не в его личных качествах: став в последствии польским королём, он ничем особо выдающимся себя не проявил. Существенно другое: те элементы договорных отношений между монархом и страной, которые были намечены в «крестоцеловальной записи» Василия Шуйского, получали своё дальнейшее развитие. Само воцарение Владислава было обусловлено многочисленными статьями соглашения. Сам же Владислав «превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд, был польским королем шведского происхождения». Однако и эта возможность оказалась упущенной, хотя и не по вине России.

1.5 Избрание Михаила Романова: неожиданность или закономерность?

«В конце 1611 года Московское государство представляло зрелище полного видимого разрушения. Страна оставалась без правительства. Боярская дума, ставшая во главе его по низложении В. Шуйского, упразднилась сама собою, когда поляки захватили Кремль. Государство, потеряв свой центр, стало распадаться на составные части; чуть не каждый город действовал особняком, только пересылаясь с другими городами. Государство преображалось в какую-то бесформенную, мятущуюся конфедерацию. Но с конца 1611 года, когда изнемогли политические силы, начинают пробуждаться силы религиозные и национальные, которые пошли на выручку гибнувшей земли», - так описывает В.О. Ключевский состояние России в самый сложный и тяжелый период Смуты.

Изгнание из Москвы интервентов дало возможность созвать Земский собор для избрания нового царя. Это был «первый бесспорно всесословный», но в то же время последний избирательный собор. Наиболее приемлемой кандидатурой для всех собравшихся стал сын митрополита Филарета Михаил Романов. «Сам по себе ничем не выдававшийся 16-летний мальчик имел мало видов на престол, однако на нем сошлись такие враждебные друг другу силы, как дворянство и казачество». Было ли это согласие неожиданным?

 Такое соборное избрание Михаила, по словам В.О. Ключевского, было «подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: предвыборной агитацией с участием многочисленной родни Романовых, давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриком столичной толпы на Красной площади». Но все эти избирательные приемы имели успех потому, что нашли опору в отношении общества к фамилии. Михаил принадлежал к боярской фамилии «едва ли не самой популярной тогда в московском обществе». Популярность Романовых, приобретенная личными их качествами еще во времена Ивана Грозного, усилилась от гонения, какому они подверглись при подозрительном Годунове. Авраамий Палицын даже ставит это гонение в число тех грехов, за которые «Бог покарал землю русскую Смутой». Вражда с царем Василием и связи с Тушиным доставили Романовым покровительство и второго Лжедмитрия и популярность среди казаков. Так двусмысленное поведение фамилии в смутные годы подготовило Михаилу двустороннюю поддержку и в земстве и в казачестве.

Но больше всего помогла Михаилу на соборных выборах родственная связь Романовых с прежней династией. В продолжение Смуты русский народ столько раз неудачно выбирал новых царей, и теперь только то избрание казалось ему прочно, которое падало на лицо, хотя как-нибудь связанное с прежним царским домом. В царе Михаиле видели не соборного избранника, а племянника царя Фёдора, природного, наследственного царя. Михаил Федорович становился царем как «сродич» Фёдора Ивановича и наследник «прежних великих благородных и благоверных и Богом венчанных российских государей царей». Так на соборе 1613 года среди общего смятения и раздора восторжествовала старая привычная идея «природного» царя, чему Михаил и был обязан своим избранием.

В.О. Ключевский отмечает: «Бояр, руководивших выборами, должно было склонять в пользу Михаила еще одно удобство, к которому они не могли быть равнодушны». Есть сведения, будто бы Ф.И. Шереметев писал в Польшу князю Голицыну об этом выборе: «Миша Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Шереметев, конечно, знал, что престол не лишит Михаила способности зреть, а молодость не будет длиться вечно. Но другие качества обещали показать, что «племянник будет второй дядя, выйдет добрым и кротким царем, при котором не повторятся испытания, пережитые боярством в царствование Ивана Грозного и Бориса Годунова. Хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего».

Итак, Романовы устроили всех. «Таково свойство посредственности, - пишет В.Б. Кобрин, - быть может, для консолидации страны, восстановления общественного согласия страна и нуждалась не в ярких личностях, а в людях, способных спокойно и настойчиво вести консервативную политику». «Здоровый консерватизм» правительства первых Романовых дал возможность постепенно восстановить экономику, государственную власть и с некоторыми потерями государственную территорию. Должно быть, после стольких упущенных возможностей консервативная реакция была неизбежна. И всё же ещё одна возможность, по мнению В.Б. Кобрина, снова оказалась не сбывшейся: избирая Михаила на престол, «собор не сопроводил свой акт уже никаким договором, власть приобретала самодержавно-легитимный характер».

Впрочем, сохранились неясные сведения о какой-то записи, которую Михаил Федорович дал при вступлении на престол. Не было ли это повторением записи Шуйского? По другим сведениям, это было обязательство править лишь при помощи земских соборов. По мнению некоторых историков, новому российскому государю пришлось согласиться с известным ограничением своих прав и привилегий. Так, первый царь из дома Романовых обязывался следовать традиционным формам управления государством, не вводить новых законов без согласия Боярской думы и Земского собора, охранять права русской православной церкви и не помнить «ни о какой частной вражде». Существенно ограничивались полномочия нового государя и в области внешней политики (ни войны, ни мира с соседями одному и по собственному усмотрению не предпринимать»).

И действительно, до 1653 года Земские соборы собирались регулярно и были по-настоящему представительными, хоть немного, но ограничивая самодержавную власть.

1.6  Плата за успокоение страны

Смута закончилась, но издержки успокоения были велики. Наступила стабильная, но чисто традиционная жизнь. Почти на целый век оказалась отложенной модернизация страны. Упрочилось крепостное право, окончательно зафиксированное в Уложении 1649 года. Только страшные и жестокие бунты – городские восстания, разинские походы – напоминали о той высокой цене, которую платит народ за успокоение.

Но если модернизация страны всё же началась в конце века, то элементы правового государства, ростки которых зарождались в Смутное время, были забыты надолго.

Заключение

В своей работе я попыталась еще раз обратиться к некоторым проблемным и дискуссионным вопросам такого сложного, противоречивого и неоднозначного периода в истории Русского государства, каким было Смутное время и проанализировать возможные перспективы дальнейшего развития страны.  

     Естественно, такой динамичный период был на редкость богат не только яркими событиями, но и разнообразными альтернативами развития. В дни всенародных потрясений случайности могут сыграть существенную роль в направлении хода истории. Увы, Смутное время оказалось временем утраченных возможностей, когда не осуществились те альтернативы, которые сулили более благоприятный для страны ход событий.

Используемая  литература

1. Горинов, М.М., Ляшенко, Л.М. История России, часть 1. От Древней Руси к императорской России (IX-XVIII вв.). – М.: Общество «Знание» России, - 1994.
2. Головатенко, А.А. Два кризиса русской государственности: опричнина и Смутное время. // Преподавание истории в школе. – 1998. - № 2.

     с. 49-62.

3. Зимин, А.А.  Россия на пороге нового времени.- М.: Просвещение, 1972.
4. Карамзин, Н.М.  История Государства Российского. – М.: ЭКСМО, 2004. - с.847-986.
5. Ключевский, В.О.   О русской истории: (Сборник). – М.: Просвещение, 1993. – с. 284-320.
6. Кобрин, В.Б.   Смута  // Родина. – 1997. - № 3. - с. 67-73.
7. Скрынников, Р.Г. Лихолетье. Москва в XVI-XVII вв. – М.: Просвещение, 1988.
8. Энциклопедия для детей. Т. 5, ч. 1. История России с древнейших времен до Петра Великого. – М.: Аванта+, 1997. - 398 - 430.