Статья "А.С.Пушкин в творчестве Ю.Н. Тынянова"
статья по литературе (6 класс)

А.С.Пушкин в творчестве Ю.Н. Тынянова.

План.

1. Вступление____________________________________________стр.1

2. А.С.Пушкин и его эпоха в творчестве Ю.Н.Тынянова

1. Творчество Ю.Н.Тынянова в литературоведческих исследованиях _с.7

2. Начало творческой деятельности Ю.Тынянова.

      Ю.Н.Тынянов – исследователь и художник____________________с. 11

     3.  Роман «Кюхля» – первое

          художественное произведение о декабристах___________________с. 18

     4.  «Век нынешний» и «век минувший»

           в романе Ю.Н.Тынянова «Смерть Вазир – Мухтара»____________с. 28

5. Роман «Пушкин»  как итог

     всей литературной деятельности писателя______________________с.35

3. Заключение_____________________________________________с.59

4. Литература ____________________________________________с. 62

Вступление.

Александр Сергеевич Пушкин  занимает особое место  в культуре России. Он создал художественные ценности мирового уровня, стал – как человек и как художник – символом  русской духовной жизни. Еще в 1832 году Н.В.Гоголь пророчески заметил: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте… Пушкин есть явление  чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская  природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой чистоте,  в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».^[1] 

Каждое новое поколение, каждая эпоха утверждает свое понимание поэта, видя в нем современника, думая о «символическом Пушкине». Пушкина изучают, о нем спорят, его боготворят или отвергают. Он давно уже вышел за пределы  литературы, сделавшись фактом русского общественного сознания. Эту особенность национального гения видели критики В.Г.Белинский и А.А.Григорьев, писатели Ф.М.Достоевский и И.С.Тургенев, философы В.С.Соловьев и д.С.Мережковский. По словам А. Григорьева, «Пушкин – наше все: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что останется нашим душевным, особенно после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности…»^[2].

Фраза проницательного Аполлона Григорьева стала уже хрестоматийной. Годы общения с произведениями  поэта, погружение в его внутренний духовный мир расширяют наши возможности сопереживания, устанавливают трудно передаваемое словами сердечное влечение к Пушкину. Появляется ощущение, которое Марина Цветаева называла:  «Мой Пушкин».

Никогда еще наша страна не переживала такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской, да и писательской любви к нему. Любви не книжной, а теплой, живой, идущей из самой глубины души народной.

Имя Пушкина стоит в ряду исторических деятелей прошлого, к которым чаще всего обращалась советская историческая беллетристика. Художественная литература о Пушкине, появившаяся в советские годы, чрезвычайно обширна: 7 романов, 20 пьес, 5 повестей и огромное количество рассказов, которые, как правило, печатались во всех журналах к юбилейным и памятным датам. Это обилие объясняется не только широкой популярностью поэта и читательским интересом к его жизни и личности. Через образ поэта, историю его мятежной, трудной и наполненной конфликтами жизни писатели чувствовали связь настоящего с прошлым, зависимость настоящего от событий прошедших. Образ поэта отвечал также главному требованию нашего общества и русской литературы — созданию положительного героя.

Многократное обращение к пушкинской теме вело к тому, что принципы художественного воссоздания эпохи и исторической личности, способы раскрытия внутреннего мира писателя, система изобразительных средств вырабатывались и оттачивались на примере личности Пушкина. Образ Пушкина был своеобразным экзаменом для русской литературы, историко-биографической романистики и драматургии. Русская художественная литература о Пушкине дает большой материал для решения таких важных проблем, как соотношение вымысла и домысла в историческом повествовании, использование документа, показ творческой личности. Последняя из названных проблем является наиболее значительной для биографической книги о писателе. Автор такой книги должен ввести читателей в тайное тайных художественного творчества, раскрыть художественный опыт и развитие писателя, восстановить первоначальные импульсы душевных волнений, вызвавших впоследствии конкретные замыслы или образы.

Советские писатели получили от пушкиноведения не только сам материал, но и его осмысление, соответствующее исторической правде. Процесс рождения и становления русского пушкиноведения не всегда шел по восходящей прямой. Выработка новой методологии и современных концепций жизни и творчества поэта требовала постоянной борьбы с различными вульгаризаторскими крайностями и извращениями. В первые годы советской власти популярностью пользовались скандальные декларации пролеткультовцев о бесполезности для пролетариата наследия классиков, в том числе Пушкина, декларации пролеткульта совпадали с известным призывом Маяковского, провозглашенным в 1913 году, «бросить Пушкина с парохода современности»^[3]. Этот крикливый лозунг был реакцией на приглаженный и прилизанный облик Пушкина, бытовавший в дореволюционных официозных и реакционных трудах. Однако вскоре позиция Маяковского изменилась. В 1924 году в стихотворении «Юбилейное» он выступил против «хрестоматийного глянца». Полный отказ от Пушкина сменился протестом против официозности школьных программ и нравоучительных повестей, против хрестоматийного классика, заслужившего вечную благодарность потомков, против «стремления подменить научное изучение Пушкина преданностью, благодарностью и юбилейным елеем»^[4]. В стихотворении «Юбилейное» была впервые выдвинута, вскоре ставшая популярной, формула «живого Пушкина»:

 Я люблю вас, но живого, а не мумию.^[5]

 Популярной эта формула стала благодаря работам В. В. Вересаева, который почти одновременно с Маяковским выступил против «почитателей кумиропоклонников»^[6]. Иронизируя над биографами, которые исследуют личность великого человека, «стоя на коленях», Вересаев выступил против «канонического образа личности Пушкина», «фальшивого и совершенно несоответствующего действительности»^[7]. Эта правильная мысль, обращенная против официозного облика поэта, оборачивается пасквилем, когда Вересаев пытается изобразить «живого Пушкина». В своей программной статье «В двух планах» и в предисловии к книге «Пушкин в жизни» он утверждает «поразительное несоответствие между живою личностью поэта и ее отражением в его творчестве»^[8]. Ни об одном из русских поэтов не написано столько, сколько о Пушкине. Если собрать воедино все, что написано о Пушкине,  получится библиотека не менее чем в тысячу томов. Жизнь и творчество  поэта, казалось бы, изучили  детально. Труды пушкинистов обогатили науку превосходными исследованиями – текстологическими и биографическими. Вызывают восхищение детальные разработки  частных проблем пушкинианы. Имеются  большие монографии по той или иной  поре его жизни.  Это работы П.И.Бартенева и П.В.Анненского, М.Вегнера и С.Б. Веселовского, Т.А. Гуковского и М. А. Цивловской, Д.Д.Благого и Б.П.Городецкого, Н.К. Степанова и Н. Скатова,  П.Е.Щеголева и  многих других.

.

И тем не менее остается  очень много неясного, спорного,  неизученного.

Дело  здесь не только в том, что Пушкин поистине необъятен. Дело  в его неисчерпаемой цельности – человеческой и творческой. Поэтому  любая односторонность взгляда ведет к тому, что упускается самое существенное в Пушкине, и в облике его как художника, мыслителя и просто человека искажается. «Мы далеко еще не поняли, не охватили неисчерпаемо  многообразную, но в то же время поразительно цельную природу пушкинского чтения», - пишет В. Кожинов в своей работе «О Пушкине»^[9].  

Именно поэтому  все вновь и вновь  появляются новые исследовательские и монографические работы о Пушкине.  

 Одни посвящали ему свои  произведения, например, М.Ю.Лермонтов «Смерть поэта», А.Кольцов «Лес», А.Апухтин «Памяти Пушкина», А Блок «В альбом Пушкинского дома», С.Есенин «Пушкину».  Другие  создали  их на материале жизни и творчества  великого поэта: М.Цветаева «Стихи к Пушкину», Н.Новиков «Пушкин на юге», В.Вересаев «Пушкин в жизни», М.Булгаков «Последние дни», А.Синявский «Прогулки с Пушкиным».  

Уникальный в русской и мировой  культуре опыт  плодотворного соединения  художественности и научности воплотился в произведениях Юрия Николаевича Тынянова (1894 – 1943), посвященных А.С.Пушкину и его эпохе.  

В своей работе я попытаюсь показать значение А.С. Пушкина  и его эпохи в исследовательской и художественной деятельности одного из  зачинателей исторического жанра   в литературе 20 века Ю. Н. Тынянова, чтобы в дальнейшем применять на уроках литературы, посвященных творчеству А.С.Пушкина.  

    Цель: понять, как формировалось представление Ю.Н.Тынянова об эпохе и творчестве А.С.Пушкина, проследить, как появились первые исследовательские  работы о деятельности А.С.Пушкина и происходила эволюция автора в реализации замысла..

.Для реализации этой цели необходимо решить следующие  задачи:

исследовать мотивы творчества  писателя;

проанализировать, как происходило формирование представления о творчестве А.С.Пушкина и его эпохе;

выявить своеобразие  творческого метода писателя  на разных этапах.

Данная работа  представляет интерес для старшеклассников, так как в полном объеме дает возможность познакомиться  с творчеством Ю.Н.Тынянова и отражением в его произведениях темы «А.С.Пушкин и его эпоха»; и может служить основой для написания сочинений, подготовки к урокам по литературе, контрольным работам, подготовки к экзаменам;  быть основой для дальнейшего изучения творчества Ю.Н.Тынянова.

Творчество Ю.Н.Тынянова в литературоведческих исследованиях.

           Под знаком Пушкина  прошла  вся жизнь Тынянова – писателя и литературоведа. Ю.Тынянов посвятил   А.С.Пушкину и его эпохе ряд статей: «Мнимый Пушкин», «Архаисты и Пушкин»», «Пушкин и Тютчев», «Пушкин и Кюхельбекер»», «Пушкин», «Безымянная любовь» и другие статьи более частного порядка, непосредственно о художественной манере Пушкина.  Образ Пушкина появляется и в романе «Кюхля» и в романе «Смерть – Вазир  Мухтара». Роман «Пушкин» должен был завершить  и обобщить многолетнюю и многогранную работу автора. Тынянову не хватило жизни, чтобы дописать этот роман, чтобы написать еще очень много. Но путь к Пушкину, трудный и радостный, твердо указан каждому, кто сумеет вдохновенно прочитать книги Ю.Н.Тынянова.    Наследие этого писателя и литературоведа многогранно: историко-литературные исследования и статьи по теории стихотворной речи, рассказы – новеллы и исторические романы. Мало кому известно, что Тынянов писал сценарии,  был автором нескольких статей про кино.   Талантливый писатель, тонкий и острый литературный критик, оригинальный теоретик литературы, особенно стихосложения и поэтического языка, выдающийся литературовед — Ю. Н. Тынянов до сих пор еще не стал объектом всестороннего исторического исследования. Правда, о нем написано много статей. Деятельность, мысли и образ его воспроизводятся на страницах воспоминаний его современников (Юрий Тынянов. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966. Серия “Жизнь замечательных людей”). Ю. Н. Тынянову отводится значительное место в общих очерках, учебных курсах и руководствах по истории советской литературы. Интерес к художественному творчеству Ю. Н. Тынянова и к его литературоведческим трудам в настоящее время очень велик. Историко-литературные труды Ю. Н. Тынянова до сих пор полны глубокого и живого интереса — не только историографического, но и научно-исследовательского. Острый ум, талант ученого-филолога, усиленный тонким художественным и критическим чутьем, блестящий писательский дар, широкая культура европейски образованного интеллигента — вот что поражает в научных произведениях Ю. Н. Тынянова. Лучше и полнее всего освещена его деятельность как художника и новеллиста в статье Ю.Андреева «Русский советский исторический роман», опубликованной в «Историко-литературном сборнике АН СССР в 1957 году. Творчеству Ю.Тынянова посвящена статья Б.Костелянсу «Художник и время», опубликованная в 1957 году в книге этого автора «Творческая индивидуальность писателя». О романах Ю.Н.Тынянова рассказывается в статье С.М.Петрова «Романы Ю. Н. Тынянова, вышедшей в книге С.М.Петрова «Советский исторический роман»; в  книге М.Серебрянской «Советский исторический роман»; в статье  Т.Хмельницкой «Исследовательский роман. Историческая проза Тынянова», опубликованной в книге Хмельницкой Т.   «Голоса времени». Филологам хорошо известны его  историко-литературные и теоретические статьи. Им тоже посвящено немало работ. Например, статья Виноградова В.В. «О трудах Ю.Н.Тынянова по истории литературы первой половины 19 века», опубликованная в книге Ю.Тынянова «Пушкин и его современники», вышедшая в 1969 году. В 1966 году вышла в свет книга «Юрий Тынянов. Ученый и писатель», куда вошла статья Б.Эйхенбаума «Творчество Ю.Тынянова». А в 1966 году выходит сборник Б.М.Эйхенбаума «О прозе», где автор анализирует труды Ю.Тынянова. В своей работе он показывает, что научные труды Ю.Тынянова  «скрывают в себе несомненные черты художественного зрения, необычные для традиционного литературоведения и обнаруживающие заинтересованность беллетриста, писателя»^[10]. При этом Б.М.Эйхенбаум склонен видеть в художественном творчестве Тынянова своего рода «практические опыты», основанные на выводах и требованиях, к которым пришел писатель, осмысляя процессы  развития литературы,  как прошлых эпох, так   поэзии   и прозы двадцатых годов XX века. Но для того, чтобы эти произведения имели успех, необходим был особый дар.

У Тынянова – прозаика процесс осмысления  истории непременно должен был обогатиться  работой художественной фантазии и воображения. Тынянова – ученого  интересовали  взаимоотношения  различных литературных направлений, школ, течений, жанров и стилей, и здесь он совершил ряд значительных открытий. Но открытия художественные могли возникнуть только благодаря  изображению человеческих судеб и созданию – пусть  в основном на глубоком изучении и знании истории – вымышленных ситуаций, образующих единый сюжет, одухотворенный поэтическим восприятием жизни. Сюжет, изнутри движимый и скрепленный не научной, а художественной идеей.   Это читатели и наблюдают в произведениях Ю.Н.Тынянова.          В журнале «Русская литература» в 1960 году  в №3 была опубликована  статья Архиповой А. «Из литературной полемики 20-х годов», посвященная статье Ю.Тынянова «Архаисты и Пушкин». Последнее десятилетие XX века, пересмотревшее многие страницы литературной истории, принесло Ю.Н.Тынянову полное и заслуженное признание.  

В журнале «Новый мир» №10  была опубликована работа Вл. Новикова «Горе от ума» у нас уже имеется …»: письмо Юрию Тынянову.

В 1995 году в первом выпуске Лотмановского сборника была опубликована статья А.Немзера «Карамзин – Пушкин: Заметки о романе Ю.Н.Тынянова.

Из  последних работ  о творчестве Тынянова небходимо отметить  две диссертации: Потаповой А.М. «Романистика Тынянова и ее жанровое своеобразие» и Поляк З.Н. «Художественная интерпретация факта в исторической прозе Ю.Н.Тынянова». Обе работы подчеркивают  органическое единство исследователя и художника в творческом наследии Тынянова. Такое утверждение было бы слишком категоричным и преждевременным. Споры о творчестве Ю. Н. Тынянова, тематике и художественных особенностях отдельных произведений  продолжается и в современном литературоведении. На девятых Тыняновских чтениях  года прозвучал доклад А. Немзера  «Из наблюдений  над романом Тынянова «Пушкин». Явление героя». А в 2004 году была опубликовано исследование  Назаренко М. Роман «Пушкин» в контексте литературоведческих работ Ю. Н. Тынянова, опубликованное в 4 выпуске сборника научных трудов  «Русская литература. Исследования». Обе работы посвящены исследованиям над тематикой и особенностями последнего романа Ю.Тынянова.

Начало творческой деятельности Ю.Н.Тынянова.

 Ю.Н.Тынянов – исследователь и художник.

                Творчество  Юрия  Тынянова  в литературе XX века занимает выдающееся место  -  его  исторические  романы,  повести,  рассказы,  его статьи,  его историко-литературные, теоретические  и критические  работы, его  сценарии и переводы  -  все  это богатое наследие  писателя  продолжает  жить  в нашей культуре.  

                     Начало творческой деятельности будущего писателя можно отнести к периоду его обучения  на историко-филологическом отделении Петербургского  университета. Первыми научными работами  Ю.Тынянова  стали доклад «Литературный источник «Смерти поэта» (впервые опубликовано: «Вопросы литературы», 1964, №10, с.98 – 106) и доклад о пушкинском «Каменном госте». В студенческие годы была написана также большая работа о В.Кюхельбекере, рукопись которой не сохранилась.

                   Первая опубликованная работа   Тынянова – статья  «Достоевский и Гоголь» (к теории пародии), написанная в 1919году и вышедшая в 1921 отдельным изданием в серии «Сборники по теории поэтического языка». Тщательное сопоставление стилистических различий  между двумя писателями  привело ученого к смелому выводу о том, что принцип «отталкивания»  лежит в основе литературного развития и является объективным законом: «…всякая  литературная преемственность  есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая  стройка старых элементов»^[11]. Это положение стало генеральной идеей всей дальнейшей научной работы Ю.Тынянова, фундаментом  его теоретической и историко-литературной концепции.

                                 История создания романа «Пушкин» начинается  с самых ранних страниц  тыняновской биографии.

             «Пушкина мне подарили в день рождения, - мне стукнуло восемь лет. Это было однотомное издание Вольфа. Иллюстрации занимали меня. Лица большими  облаками  вырастали у людей на спине, на правом плече. Носы были похожи на  лепестки. Выбор моих  любимых стихов был, как мне кажется, странным. Больше всего мне нравилось:

                      Полюбуйтесь же вы, дети,

                      Как в сердечной простоте,

                     Длинный Фирс  играет в эти

                     Те, те, те и те, те, те.

Потом:

                     Душа моя Павел,

                     Держись моих правил:

                     Люби то-то, то-то,

                     Не делай того – то…

Таков был у меня Пушкин – может быть, и правильный. И совсем особняком, тоже рано, «Песнь о вещем Олеге». Над прощанием князя с конем и над концом всегда плакал»^[12]. В этих строках, написанных в 1939 году, сказано очень много. Будущего писателя и исследователя  сразу заинтересовали нехрестоматийные стихи, построенные  на каких- то намеках, понятных некогда  узкому дружескому кругу.  Юрий Тынянов вошел в пушкинский мир не с парадного входа и, может быть,  именно поэтому его  отношение к Пушкину сразу стало  живым и страстным. Отсюда ведь не каждому удается    искренне  пережить историю вещего Олега: она так изнурена неумеренным цитированием, что ее строки ложатся в память как-то механически и воспринимаются  порой  не более осмысленно, чем «те, те, те и те, те, те».

           К настоящему  Пушкину надо  было пробиваться. Академическое литературоведение обожествляло поэта – и в то же время разменивало его на мелочи и частности. Ритуальный  пиетет, священный трепет при всяком упоминании имени Пушкина сочетались с бесхарактерностью, расплывчатостью взгляда на национального русского гения. Это вызывало активное неудовольствие молодого Тынянова: «Пушкинисты были такие же, как теперь,- малые дела, смешки, большое высокомерие. Они изучали не Пушкина, а пушкиноведение»^[13].

          В 1922 году Ю.Тынянов написал статью «Мнимый Пушкин». Речь в ней шла о многочисленных фальсификациях, вызванных массовым стремлением во что бы то ни стало приписать Пушкину авторство вновь обнаруженных или анонимных текстов и фрагментов. Однако Тынянов не  ограничился здесь текстологическими спорами. Он выявил причину  такого литературного «кладоискательства», которая заключалась в фетишизации всего, что хотя бы случайно связано с именем Пушкина. Тынянов не побоялся подвергнуть сомнению легендарную фразу Аполлона Григорьева: «Пушкин – это наше все». Эта красивая фраза была рождена и поддержана самым лучшими намерениями, любовно-восторженным отношением к поэту. Но пьедестал, на котором вознесли Пушкина благородные потомки, лишали его зеленой почвы, а  звон монументальной бронзы грозил  заглушить  реальный и определенный голос поэта. «Наше все» становилось обтекаемой и безответственной метафорой,  мешавшей задуматься над тем, что есть  Пушкин на самом деле, в чем его конкретное своеобразие, в чем конкретная ценность его художественных творений. Выражение «мнимый Пушкин», таким образом, приобрело еще один смысл, оно стало у Тынянова обозначением расхожих, банальных, стертых представлений о поэте.

            Статья увидела свет только  в 1977 году в составе сборника стаей Ю.Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино». Но и сейчас она звучит актуально, предостерегая нас от безумных восторгов, призывая осознать, что имеет сказать о Пушкине наше время, что новое открыли мы в его произведениях.

           Ключ к настоящему, живому  Пушкину Тынянов начал искать в его литературной позиции.

           Становление великого  поэта происходило в условиях сложной, напряженной и увлекательной борьбы художественных направлений. Новая, великая русская литература рождалась в спорах, энергия которых была затем унаследована всей русской классикой.

           И в этих спорах Пушкин занял очень мудрую, оригинальную и независимую позицию. Ему не хотелось повторять  путь романтиков – карамзинистов, его страшила опасность многословия и легкодостижимой красивости. Здесь Пушкин сходился во взглядах с теми литераторами, которых Тынянов назвал «младшими архаистами» (Катенин, Кюхельбекер, Грибоедов). Но в поисках простоты и естественности «младшие архаисты» устремлялись в прошлое, пытались возродить классицистические традиции – Пушкин  с этим был решительно не согласен.

        Такова ситуация, описанная  Тыняновым в его знаменитой статье «Пушкин и архаисты». Многие  идеи  этой  центральной историко – литературной монографии Тынянова  сложились уже в годы его работы в пушкинском  семинарии профессора С.А. Венгерова (с 1913 года – Исторко – литературное общество имени А.С.Пушкина при Петроградском университете). В семинарии прочел  доклад о Кюхельбекере и «Пушкин и Кюхельбекер». Дальнейшая работа над монографией продолжалась в 1921 – 1924 годах.  

Многие идеи статьи «Архаисты и Пушкин» (название статьи разное у многих авторов, но у Тынянова «Архаисты и Пушкин») получили дальнейшее развитие в позднейших  работах Тынянова 20-30 –х годов о А.С. Пушкине, В.К.Кюхельбекере, А.С. Грибоедове, Ф. И. Тютчеве.  Монография  стала значительной вехой  в изучении русской литературы начала 19 века. «Можно без преувеличения сказать, что эффект  был потрясающий, - писал Б. Эйхенбаум о появлении «Архаистов и Пушкина»».- От старых схем ничего не осталось – вся литературная эпоха  Пушкина приобрела  новое содержание, новый вид, новый смысл. Рядом с Пушкиным появились фигуры поэтов, о которых в старых  работах не было и речи, - как Катенин и Кюхельбекер. Глазам читателя предстал реальный, насыщенный фактами процесс литературной борьбы во всей его исторической конкретности, сложности, живости…»^[14] 

         Законченная в 1924 году статья говорит нам  сегодня, пожалуй,  даже несколько больше, чем  намеревался сказать автор. Речь шла не только  о жанровых, стилевых и языковых  проблемах, но и о самоопределении личности, о выборе судьбы. Для писателя слово есть дело, а литературная позиция есть позиция жизненная    (конечно, если читать эту позицию  во всей ее многогранности, не приписывая Пушкину  «идеологии  среднепоместного дворянства», как это делали иные литературоведы 20-х годов, и,  не подводя его под общий знаменатель расплывчато  понимаемой «народности», как это бывало в годах тридцатых).

      Тынянову все это  было  внутренне важно  и понятно, поскольку именно в первой половине 20-х годов он осознает и очерчивает свою собственную литературную и жизненную позицию. Он учится у Пушкина редкому  умению – смело  подставить свою судьбу ветру века и при этом  твердо  держать собственный курс. Если бы  Тынянов остался только теоретиком и историком  литературы, этого уже было бы достаточно, чтобы считать  жизнь удавшейся: как ученый он сделал  необыкновенно много. Недаром его сравнивают с Эйнштейном: у Тынянова учатся  филологи  всего мира, а многие его идеи становятся понятными только сейчас.  Но перед взором литературоведа всегда  был дразнящий, раскрепощающий  и вдохновляющий пример Пушкина с его ренессанской универсальностью.

            Участвовать в жизни литературы только в роли исследователя – не мало ли? «Тынянов не  знал, что он писатель»^[15], - написал В.Б.Шкловский.   Да, действительно, до 1924 года он не знал этого – или скрывал сам от себя. Творческий талант  то и дело прорывался наружу – в отточенных стихотворных экспромтах, в виртуозных  устных рассказах о жизни литераторов прошлого века, которых Тынянов видел так же отчетливо, как близких друзей, наконец, в особом научном видении сущности литературы в доступном только писателю понимании литературы «изнутри».

          Все статьи Тынянова, как и по существу затронутых в них проблем, так и по объектам, стоящим в центре внимания Тынянова – исследователя, нашли реальное художественное воплощение в романах писателя. Очень показательно, что герои  и научных трудов, и исторических романов одни и те же. Даже хронологически они сосуществуют в обоих видах его деятельности.

           Нельзя сказать, что сначала идут статьи, а потом художественные произведения.  К любимым образам Тынянов постоянно  возвращается в разных формах – и научных, и художественных. Сначала идут статьи о Кюхельбекере. Потом роман «Кюхля». Потом  интереснейшее предисловие к стихам Кюхельбекера в Большой и Малой сериях «Библиотеки поэта» и несколько  богатых  новым фактическим материалом статей о Кюхельбекере в «Литературном наследстве». Наконец, образ  Кюхельбекера, углубленный рядом новых, лишь слегка намеченных в «Кюхле» черт и особенностей  появляются в романе Тынянова о Пушкине.

         То же относится и к образу Грибоедова, и, уж конечно, к Пушкину – центральному герою всей литературной деятельности Тынянова.

         Первая статья, связанная с именем Пушкина, относится к 1922 году – это статья «Мнимый Пушкин», затем в 1924 году  появляется самая крупная по объему историко-литературная монография Тынянова «Архаисты и Пушкин». Образ Пушкина  неизбежно всплывает в исторических романах «Кюхля» (1924) и «Смерть Вазир – Мухтара» (1927). В конце 20-х годов  Тынянов печатает несколько  историко-литературных  исследований, среди них  статьи «Пушкин», «Пушкин» и Тютчев», «Пушкин и Кюхельбекер», и  более частые работы непосредственно о художественной манере Пушкина – «О «Путешествии в Арзрум» и «О  композиции «Евгения Онегина».

          Наконец, в 30-е годы Тынянов начинает работу над романом «Пушкин». Любопытно, что уже после выхода в свет первых двух частей романа (в № 1, 2, 3, 4     журнала «Литературный современник» за 1935 год напечатана первая часть романа «Пушкин», под  названием  «Детство», в 3 10, 11, 12 того же журнала за 1936 год и в №1,2 за 1937 год – вторая часть «Лицей»), в 1939 году появляется статья «Безымянная любовь», посвященная отношению Пушкина к жене Карамзина. Эта статья использовалась в 3-ей части романа о Пушкине «Юность», в главах о Пушкине и Екатерине Карамзиной.

          Однако если бы романы Тынянова были просто беллетристическими иллюстрациями  к его  историко-литературным исследованиям, вряд ли бы они ощущались как подлинно художественные произведения.

         В том – то и сила Тынянова – беллетриста, что, при всей тонкости и специфичности  воспроизведения литературной жизни изображаемой эпохи, он дает нам образ этой эпохи куда шире и глубже, чем в своих  очень интересных, но сознательно ограниченных отдельными  проблемами жанра и стиля историко-литературных исследований. Он дает нам время во всей сложности и часто трагической остроте его противоречий.

        Таким образом, между историко-литературными трудами Ю.Н.Тынянова и его художественными произведениями, в частности историческими романами, существует тесная связь и глубокое взаимодействие.  

Роман «Кюхля» - лучшее художественное произведение о декабристах.

Я люблю шершавые, недоделанные, незаконченные вещи.

Я уважаю шершавых, недоделанных неудачников, бормотателей,

за которых нужно договаривать. Я люблю провинциалов, в которых

неуклюже пластуется история и которые поэтому резки

на поворотах… ^[16]

Ю.Тынянов.

В 1924 году К.И.Чуковский устраивает для Тынянова заказ от издательства «Кубуг» на брошюру о Кюхельбекере, размером в  пять печатных листов.  Вместо этого Тынянов  быстро пишет роман «Кюхля» с подзаголовком «Роман о декабристе». Книга эта, по всеобщему признанию, стала лучшим художественным произведением  о движении декабристов, хотя ее главным героем был человек, отнюдь не относившийся к числу наиболее значительных его участников.  То стремительное упоение, с которым писался роман, вызывает  невольную ассоциацию с легендарной  болдинской осенью Пушкина. У кого, как не у Пушкина, можно было научиться такому бесстрашию? Речь, конечно,  не о превышении договорного объема – роман оказался в несколько раз больше  запланированной брошюры, - а о той  феноменальной раскованности и свободе, которые позволили Тынянову с ходу, без проб и опытов, создать  зрелое и самостоятельное прозаическое произведение.

              Разумеется, Тынянов не стремился развернуто и всесторонне изобразить всю историю декабризма. К своей задаче он подошел не как историк, а как художник, хорошо знающий историю, воодушевленный определенной  поэтической концепцией. Поэтому  революционное движение лучших людей двадцатых годов 19 века против самодержавно- крепостнического строя и кульминационный момент движения – восстание

на Сенатской площади 14 декабря  1825 года, его трагические итоги – все дано в романе через судьбу, через историю  жизни главного героя повествования, чьей  гибелью оно завершается.    

        С  этого момента работы над этим романом тыняновское «пушкиноведение» движется по двум руслам: научному и художественному. Иногда они  сливаются, образуя новое, синтетическое единство.  Вообще говоря, вопрос о соотношении науки и искусства вызывает сейчас серьезные, но вместе с тем, плодотворные споры.

Одни ученые и исследователи его творчества говорят о «сочетании в его личности как бы двух людей – художника и исследователя»^[17], другие решительно утверждают, что «эти два  начала в Тынянове неразделимы»^[18]. Вопрос остается открытым, но не исключена возможность еще одного, третьего ответа. Его придерживаются  такие ученые, как  Вл. Новиков (статья «Путь к Пушкину»), Т. Хмельницкая  (статья «Исследовательский роман. Историческая проза Тынянова»).

«Тынянов умел бывать и чистым» ученым, не терпящим «беллетризации» идей, и смелым, изобретательным художником, свободным от  пут  жесткой логики, и плюс к этому мог еще  сопрягать  науку с литературой  - там, где это оправдано и плодотворно»^[19].  

Итак, роман «Кюхля». Эта первая беллетристическая вещь Тынянова – была принята единодушно и критиками, и читателями как самая бесспорная и ясная по трактовке исторических образов.

Высокую оценку дал первому роману Тынянова М.Горький, В одном из своих писем  назвал его книгой «совершенно неожиданной». Книга действительно  была неожиданной во многих отношениях. Дело не только в том, что ее создал человек науки. Поражал выбор  в главные герои персонажа, долгие десятилетия  числившегося фигурой полукомической, даже нелепой. Ведь строки пушкинской эпиграммы:

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно,^[20] -

заслонили в сознании ряда поколений слова из стихотворения «19 октября», где Пушкин назвал Вильгельма «мой брат родной по музе, по судьбам»^[21].

На самом деле,  эта повесть  (или роман – по-разному трактуется исследователями)  не так проста, как это кажется после первого знакомства. В «Кюхле» заключены основы  всех будущих творений Тынянова – от «ассоциативной сгущенности»^[22]   центральных символических  образов и лирических взлетов «Смерти Вазир – Мухтара», от остроты гротескных разоблачений и анекдотического преломления истории в исторических рассказах Тынянова («Поручик Киже», «Малолетний Витушников») до содержательной точности творческой мысли, столь характерной для романа о Пушкине.

Вопросы стиля для Тынянова не внешне формальные эксперименты  над словом, а гораздо более глубокие вопросы о точности оттенков мысли. Тынянов много работал над проблемой  семантики – в частности он исследовал изменения и колебания смыслового значения слова в контексте, богатейшие смысловые  оттенки, обертоны слова (его книга «Проблемы стихотворного языка»). Это и дало ему возможность  воплощать далекую историческую эпоху не извне, а изнутри, как бы сквозь  языковое сознание и мысли вслух людей изображаемого им времени. Роман «Кюхля», как и вся проза Тынянова, насыщен  реальными  документами эпохи – письмами, дневниками, мемуарами. Но автор чрезвычайно свободно и по-хорошему  

.произвольно распоряжается историческим материалом. Потому что материал этот не просто сообщенный факт и продемонстрированный документ.  Материал этот  стилистически насыщает собой всю вещь, придавая ей особую языковую окраску изображаемой эпохи.  

«Старый исторический роман типа «Князя Серебряного» А.К.Толстого давал подробнейшее описание быта, обстановки, костюмов и обычаев прошлого. Тынянов дает не столько исторический костюм, сколько умение его носить;  не столько приводит подлинную речь эпохи, сколько самый характер оборотов и мышления»,  -  пишет в своей работе Т.Хмельницкая^[23].    

Тынянов, сохраняя язык своего времени и лишь окрашивая,  осложняя его характерными оборотами словесного мышления 20-х годов прошлого века, создает иллюзию исторического языка. Здесь сказался исследователь поэтического языка пушкинской эпохи.  

Роман Тынянова, его герой, его сюжет, стиль, манера повествования были полемически направлены не только против дореволюционной исторической беллетристики, но и против целой серии исторических пьес, занимавших в театральном репертуаре 1924 – 1926 годов значительное место.

Поэтическая концепция «Кюхли» исключала обращение к «тайнам» истории, к запутанной и захватывающей интриге. Не тайны истории, а ее драмы и трагедии, ее противоречивый ход – вот что увлекало писателя.

Главная тема романа «Кюхля» как исторического романа – это тема декабризма, тема трагического краха декабристского движения, не сумевшего найти себе опору и поддержку в широких народных массах.

В центре повествования об эпохе  декабризма Тынянов поставил  «чудака» - фигуру, согласно общепринятым представлениям, нетипическую.

Была какая-то странность, некое противоречие между заглавием «Кюхля» и подзаголовком «Повесть о декабристе». «Кюхля» - слово необычное, не имя, а скорее ироническое  прозвище. И прямо тут же  на обложке – слова другие, говорившие о серьезном, о значительном, об одном  из самых важных общественных движений в истории России – о декабризме. Контраст здесь явно входит в замысел автора: названием книги давалось понять, что на ее страницах речь пойдет о вещах непростых и противоречивых.  

 И в повести Тынянова  декабристские мысли и разговоры, идеи не  просто рассказаны и сообщены, но стилистически окрашивают всю ткань повествования. Они даны изнутри. Они заложены в окраску каждого слова, и, конечно, кульминацией всей книги о Кюхельбекере является глава о восстании 14 декабря 1825 года. Но к этой теме Тынянов подходит с двух диаметрально противоположных  концов. С  одной стороны, лучшие люди эпохи – Пушкин, Грибоедов, Кюхельбекер, декабристы, которые видят  дальше своего времени и стремятся это время изменить и преобразовать во имя будущего счастья народа.    

С другой стороны - представители николаевского режима, начиная от царя и шефа жандармов Беккендорфа и кончая продажными журналистами Гречем и Булгариным.

В зависимости от того, о ком говорит Тынянов в своем романе, и меняется манера повествования. Тынянов в «Кюхле» дает две разные истории декабристского восстания, великолепно дополняющие друг друга.

С одной стороны, закулисная, злорадная, анекдотическая «дворцовая» история внутренних интриг, недоразумений и распрей между  обоими наследниками  престола – Константином и Николаем. Эта история как бы дается стилем дворцовых мемуаров остроумного вольнодумца, злорадно подбирающего ряд разоблачительных анекдотов о малоприспособленных к ответственности за руководство  страной и управление государством представителей  царствующего дома. Смятение и путаница во дворце после смерти Александра, происки ненавидящих друг друга  и ненавидимых всеми наследников – честолюбцев, сочетание лицемерия, дипломатической вежливости и трудно скрываемой взаимной ярости и зависти, ничтожество возникающих вокруг этого клубка интриг, недоразумений – нашли свое отражение в ряде  типично анекдотических эпизодов  сцен.  

И наряду с этой острой, гротескной закулисной историей декабрьского  восстания Тынянов в «Кюхле» дает нам высокую, полную трагического пафоса картину  декабристской революции в главе «Петровская площадь». В этой главе писатель рисует и непосредственные  переживания Кюхельбекера, восторженно, но довольно нелепо участвующего в событиях, и обобщенную, символически приподнятую картину восстания.

Здесь впервые Тынянов прибегает к любимой своей системе  лейтмотивов, обобщающих смысл всего произведения метафор. Такова метафора кровообращения города, создающая цепь производных, рожденных основным генеральным сравнением и последовательно ответвляющихся от него образов.

«День 14 декабря собственно и заключался в этом кровообращении города: по уличным артериям народ и восставшие полки текли в сосуды площадей, а потом артерии были закупорены, и полки  одним  толчком были выброшены из сосудов. Но это было разрывом сердца для города, и при этом лилась настоящая кровь»^[24].

Лейтмотив, центральный для этой главы, распространяется на всю историю восстания, многократно возвращаясь по ходу действия.

«И Сашу, и Бестужева, и этого статского советника  несет тот же ледяной ветер из каналов улиц к площади. И этот ветер уже катит туда кровь города – войска, с тем, чтобы площади наполнились до краев этой кровью, которая застоялась за последние годы, а теперь идет к сосудам».^[25] 

Таким же центральным и существенным является для Тынянова в этой главе образ взвешивания, колебания площадей, как чашек весов, которых «грубый толчок николаевской артиллерии вывел из равновесия».^[26]

С помощью этой очень обобщенной метафоры, Тынянов сумел сконцентрировано передать смысл событий, отметить главное – оторванность декабристского движения от народа и неизбежный крах движения именно в силу его оторванности.

Сначала идет графически точное, почти детально  вычерченное,  описание места  действия – стратегического расположения людей на Сенатской, Адмиралтейской и Исаакиевской  площадях. Затем дан обобщающий образ движения декабристов. «…И в этот день не было героев, Рылеев, который мог бы им быть, лучше всех понял колебания площадей и ушел в непонятной тоске неизвестно куда. Трубецкой и вовсе протоптался где-то у Главного штаба».

Они не могли прекратить  грозного, оцепененного стояния площадей, которое было взвешиванием. Взвешивалось старое самодержавие, битый Павлов кирпич. Если бы с Петровской площадью, где ветер  носил  горючий песок дворянской интеллигенции, слилась  бы  Адмиралтейская, с молодой глиной черни, - они бы перевесили. Перевесил кирпич и притворился гранитом»^[27].

«Здесь, уже в этих метафорических обобщениях намечается та ассоциативная и образная система стиля, которая нашла свое предельное воплощение в «Смерти  «Вазир – Мухтара»^[28].

В «Кюхле», вещи по самому замыслу своему куда более  четкой и прозаичной, эта «метафорическая  сгущенность»^[29] сосредоточивается только в кульминационной главе «Петровская площадь» или  появляется в отдельных лирических отступлениях. Например, когда Кюхельбекера в крепости обступают  страшные воспоминания о казни декабристов. Эти бредовские видения даны с возвращающимся, как припев, одним словом: «Лицо!», выделенным в отдельную строку. И в «Смерти Вазир – Мухтара», и в «Пушкине» потом появятся  отдельные лавы с возвращающимися  как припев строками, главы, где  явственно проступает  жанр стихотворения в прозе. В разных главах «Кюхли», в зависимости от общего течения и объекта повествования,  Тынянов  дает нам как бы  различные «пробы» стилей, интенсивно применяемых им в последующих вещах. Но все это высококачественной пробы, нигде не перерастающее в самоцельный эксперимент.

                «Кюхля» - это очень цельная  и по замыслу целеустремленная вещь. Эта целеустремленность  и дает  ей единство и равновесие стиля, несмотря  на обилие проб и несмотря на то, что основу ее составляют реальные документы эпохи – письма, мемуары дневники, государственные циркуляры и рескрипты, иногда целиком попадающие в ткань повествования. Это законно и необходимо во всякой, честно и углубленно воспроизводящей материал  прошлого  исторической прозе.  

         «История роста и краха декабризма показана сжато, социально очень точно и по существу»^[30]. Может только  возникнуть вопрос, почему же в центре  повести о декабристском восстании  стоит  такая относительно  боковая и не решающая  для декабризма фигура, как Кюхельбекер?

           Т. Хмельницкая, в своей статье «Исследовательский роман. Историческая проза Тынянова», так отвечает на этот вопрос: «Во – первых, Кюхельбекер – лицейский друг Пушкина, он являлся для Тынянова очень своеобразным и интересным подступом к теме Пушкина; во-вторых, именно образ Кюхельбекера давал возможность  объединить  и сблизить  центральную для истории изображаемой эпохи  тему декабризма с литературными проблемами и исканиями  поэзии 20-х годов 19 века, которыми уже давно занимался Тынянов; в -третьих, Тынянова привлекала  донкихотская нелепость и патетическая неприкаянность этой фигуры, к тому же мало популярной и забытой»^[31].

       В статье «Как мы пишем» сам Тынянов признается: «Я люблю шершавые, неедоделанные, незаконченные вещи, уважаю шершавых, недоделанных удачников, бормотателей, за которых нужно договаривать. Я люблю провинциалов, в которых неуклюже пластуется история и которые поэтому резки на поворотах. Есть такие бунты, спрятанные в ящик на 100 и на 200 лет. При сломке, сносе, перестройке ящика находят крышку, открывают.

- А, - говорят, - вот он какой! Некрасивый!

          - Друг, назови меня по имени.

Назвать по имени неудачника, незаслуженно забытого, возродить его образ из небытия,  раскрыть причины забвения и неудачи, показать то ценное, что послужило фундаментом для будущего движения литературы, изучить законы судьбы – законы удач и неудач исторических – в этом пафос Тынянова – исследователя и Тынянова – художника.

  Пушкин появляется в романе о Кюхельбекере не только в лицейских главах, что было бы ожидаемо и неизбежно в любой вещи о Кюхельбекере. Пушкин неизменно  сопутствует Кюхельбекеру на всех этапах его жизни, если не реально, то мысленно, если не наяву, то во сне.

    Образу и судьбе Пушкина в романе уделено такое же большое место, как и центральному герою – Кюхле. Где бы  ни находился Кюхельбекер, он все время думает о Пушкине, получает от него стихи и письма, узнает о нем новости через общих друзей, в исполнении брата Пушкина Левушки слушает поэму «Цыганы».

      История портрета Лувеля с демонстративной надписью Пушкина «Урок царям», последовавшая за этим ссылка Пушкина на юг, дружеские отношения Пушкина и декабристов, его послания к ссыльным друзьям, встреча политического арестанта Кюхльбекера с Пушкиным на глухом полустанке, воображаемые разговоры и споры Кюхельбекера в крепости с Пушкиным – всюду образ великого поэта.

Символична последняя сцена «Кюхли» - агония Кюхельбекера, его предсмертные видения.

          «…Он слушал какой – то звук, соловья, или, может быть, ручей. Звук тек, как вода. Он лежал у самого ручья под веткою. Прямо над ним  была курчавая голова. Она смеялась, скалила зубы и, шутя, щекотала рыжеватыми кудрями его глаза. Кудри были тонкие, холодные.

- Надо торопиться, - сказал Пушкин быстро.

- Я стараюсь, - ответил Вильгельм виновато, - видишь. Пора. Я собираюсь…

Пушкин поцеловал его в губы»^[32].

Устремления декабристского Дон Кихота, благородного неудачника, к другу его лицейских лет и наиболее совершенному выразителю национальной культуры и поэзии – к Пушкину – как лейтмотив проходит через весь роман Тынянова о Кюхельбекере.

«Век нынешний» и «век минувший» в романе Ю.Н.Тынянова  «Смерть Вазир – Мухтара»

                                                             Всегда в крови бродит время, у   каждого периода есть свой вид брожения.

                                                                     Было в двадцатых годах  винное брожение – Пушкин.

Грибоедов был уксусным брожением.

                                                                   А там – и с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары ^[33]

                                                    Тынянов Ю. «Смерть  Вазир – Мухтара»

Тема Пушкина, связанная с темой декабризма, неизбежно всплывает во всех романах Ю.Тынянова о современниках А.С.Пушкина.

Если Кюхельбекер заинтересовал Тынянова  как образец неудачника, осмеянного и забытого, то Грибоедов привлек его как образец «неудачника в славе».

Казалось бы, Тынянова Грибоедов должен был интересовать прежде всего как автор «Горе от ума».

          Казалось бы, история  создания пьесы,  раскрытие  ее прототипов ирреальной обстановки, вызвавшей к жизни бессмертную комедию Грибоедова, должны были бы стоять в центре романа. Однако  Тынянов дает  совершенно иной ракурс образа Грибоедова. Его интересует трагическая судьба Грибоедова, его разлад с собственным творчеством и прогрессивными идеями его молодости,  насыщающими «Горе от ума», и замыслами забытых и неоконченных трагедий. Его интересует  Грибоедов как «несостоявшийся декабрист», как талантливый  и ненасытный честолюбец, которому все же помог  компромисс с собственной совестью, блестящая дипломатическая карьера которого также не удалась, кончилась трагически.  Перед нами не только  Грибоедов, сколько Вазир – Мухтар – русский посол в Персии. Трагическая, двусмысленная маска Вазир – Мухтара скрывает и искажает истинное лицо Грибоедова.

Недоговоренность, многозначительность, богатство  исторического подтекста, изобилие оттенков  смысла, характерного для стиля «Вазир – Мухтара». Слова окружены  невидимыми кавычками. Словесная атмосфера романа сгущена до крайности.  Каждая фраза могла бы служить эпиграфом к целой главе. Отсюда необычайная напряженность повествования

«Все соотносится друг с другом как мысли внутреннего монолога Грибоедова. Все связано круговоротом ассоциаций»^[34].

В замечательном вступлении к роману Тынянов говорит о брожении, о том, что «всегда в крови  бродит время», и «у каждого периода есть свой вид брожения – винное брожение – Пушкин, уксусное – Грибоедов, и …с Лермонтова идет  по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары»^[35]. Это брожение образа, эти дрожжи ассоциаций, на которых восходит многозначительный и лирический стиль «Вазир – Мухтара», насыщает собой весь роман.

Ассоциативность образа так характерна для Тынянова, что когда он сравнивает  одну вещь с другой, он делает это не по принципу  внутреннего или внешнего сходства предмета; он просто переносит  знакомые признаки и черты одного предмета на другой. Отсюда такие сравнения, как «небо серое, как глаза Нессельрода»^[36]. Или о Сенковском: «Триделеневые  брючки  были меланхоличны, а палевые штиблеты звучали резко, как журнальная полемика»^[37]. Здесь самое характерное в нашем представлении о Сенковском -

крикливость и яркость его как журналиста, как изобретательного  редактора «Библиотеки для чтения» переносятся на его костюм.

На чем же держится это ассоциативное  брожение образов? Что заставляет Тынянова прибегать к этой замысловатой словесной связи?

«Все повествование дано как бы  преломленным сквозь мысли и восприятие Вазир – Мухтара. Все ощущается  как непрекращающийся внутренний монолог его. Но это  непосредственное свободное восприятие мира. Это напряженная позиция человека, принужденного много скрывать, человека, который хитрит и лавирует, утаивает и добивается не прямыми путями, человека, который откровенность и чистоту творческого раскрытия мира подменил сложными дипломатическими ходами, бунтарство сменил на обдуманное и циническое примирение с обстоятельствами»^[38].

Все неверно и колеблется в мире, потому что он видит этот  мир не таким, каким представляет его другим, общающимся с ним людям. Все здесь построено на умолчании, недосказанности, подразумеваемых кавычках. Все страшно напряжено и часто искажено. Потому что  двусмысленно и насторожено само отношение к миру»: «Двоеверие, двоеречие, двоемыслие, - и между ними на тонком мостике человек»^[39].

Выход из этой напряженной, многозначительной, тревожной атмосферы, выход из системы метафорического, колеблющегося, тесного от ассоциаций стиля «Вазир – Мухтара» состоит в прямой сатире, в пародии, в острых гротескных зарисовках фигур, характерных  для реакционной  монархической  России  XIX  века.         В «Смерти Вазир – Мухтара» сатирическому разоблачению  подвергаются не только  Николай, Нессельрод, Паскевич, Фаддей Булгарин, но и генерал  Синягин, Мальцов- все представители персидского двора.  Методы сатирического  разоблачения виртуозны и разнообразны.  Иногда сатира сменяется  сочувственно – снисходительным юмором, например, образ слуги Грибоедова – Сашки Грибова.

Говоря о стилистической  манере романа «Смерть Вазир – Мухтара» следует отметить, что его стиль  совершено иной, нежели  стиль первого романа «Кюхля». Если для «Кюхли» характерен спокойно-повествовательный стиль, то  в основе «Смерти Вазир – Мухтара» короткая  фраза, резко переходящая в придаточное предложение. Подчас одно слово заменяет сцену. Между сценами, а иногда и между фразами паузы, и автор не щадит читателя, который должен перебросить между ними воображаемый мост.

В «Проблеме стихотворного языка» Тынянов обосновал свою теорию «единства и тесноты стихотворного ряда». Читая «Смерть Вазир – Мухтара», невольно хочется применить эту мысль и к прозе.

«Роман написан «тесно», что нисколько не мешает распахнуть» его пространства. Стиль его приближается к киносценарию с той разницей, что кадр сценария представляет собой лишь контур, нуждающийся в художественном воплощении, а кадр романа – частица последовательного раскрывающейся перед читателем картины»^[40].

Любая страница романа подтверждает это сравнение В.Каверина.

Пушкин встречается с телом Грибоедова.

«Пушкин снял картуз.

Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он принял за ящик с помидорами. Волы удалялись мерно и медленно.

Он поехал, удерживая коня. Были ощутительны границы опаленной Грузии и свежей Армении.

Становилось прохладнее.

Лиловые вымена  впереди были холмами, дорога – пустой строкой черновика. Река хрипела позади.  

«Жизнь его была затемнена некоторыми облаками».

Тучи сгущались, круглые, осязаемые.

«Могучие обстоятельства. Оставил ли он записки?»

………….

«Ему нечего было делать. Смерть его была мгновенна и прекрасна. Он сделал свое: оставил «Горе от ума».

Конь  брел,  спотыкаясь.  «Кляча», - сказал Пушкин, затянул ремни у бурки, надел башлык на картуз. Дождь лил. «Мгновенна и прекрасна. Поручим себя проведению. Бурка не промокнет. Гроб каков. Ящик!»^[41]

Здесь кинематографично все. Сцена поставлена, дана в исчерпывающих крупных и общих планах. Более того, предсказан тот внутренний монолог, который зритель слышит с экрана в то время, как герой не говорит ни слова.

Все выше сказанное еще раз  подтверждает мысль о том. что в творчестве Тынянова все грани его деятельности слиты воедино.

О Тынянове можно сказать, что он знаменит как исторический романист, широко известен как историк и теоретик литературы и пока неизвестен как  кинематографист. Мало кто знает, что он был автором нескольких сценариев, по  которым были поставлены фильмы. Он работал с такими режиссерами, как Г.М. Козинцев и Л.З Трауберг.

Но вернемся к самому роману «Смерть Вазир – Мухтара». В сатирическом разоблачении николаевской России Тынянов   виртуозен и неистощим. Сатирическая ценность  романа  очень велика. Но чрезмерная  концентрированность  и сгущенность  этой вещи привела к искаженному  преломлению мира.  Искаженность  эта сказалась в односторонности  и пессимистической сгущенности показа истории через все центральные темы – тему перерождения декабризма, тему предательства и измены.  

Эти темы искажают реальные исторические фигуры, попавшие в поле зрения Тынянова, скептически сгущают их – это касается и образа  Пушкина.  Такой  точки  зрения придерживаются большинство  исследователей  творчества Ю. Тынянова, и, прежде всего такие, как Б. Костелянец^[42],  Вильбе Б.^[43], Петров С.М.^[44], Серебрянский М.^[45] и другие.

Если в «Кюхле»,  соответственно общей, романтически  приподнятой трактовке декабризма, образ Пушкина – это прежде  всего образ  вольнолюбивого мятежного поэта, бунтаря,  то в «Смерти Вазир – Мухтара» происходит  подчеркнуто  скептическое смещение и темы декабризма, и образ Пушкина.  Вместе  с  оставшимися в живых, смирившимися, переродившимися декабристами перерождается и Пушкин. Он тоже во многом  идет на уступки и компромиссы, пишет чрезмерно лестные стихи царю и вообще «кидает собакам кости»^[46]. акцент в «Смерти Вазир – Мухтара» состоит именно в этом компромиссе с николаевским режимом, на молчаливых, а иногда льстивых уступках.  Соответственно  иронически  цитируются и стансы Пушкина «В  надежде славы и добра». В угоду общей концепции измены и перерождения образ Пушкина в романе  преломлен в нарочито кривых зеркалах. Строки пушкинских стихов,  иронически  пересказанные прозой, слово за слово звучат издевательски   нарочито.  К этому приему в «Вазир – Мухтаре» Тынянов прибегает почти систематически.

«…Грибоедов читал, как и все,-  «Стансы»  Пушкина. Пушкин смотрел вперед безболезненно, в надежде славы и добра – в этих стансах. Казни прощались  Николаю, как Петру. Скоро полтавская годовщина, а турецкая кампания, хоть и не шведская, должна же кончиться.

Все понятно. Ни одного друга не приобрел Пушкин этими  стансами, а сколько новых врагов! Александр Сергеевич Пушкин был тонкий дипломат. Сколько подводных камней миновал он с легкостью  танцевальной.  Но жизнь  простей  и грубей всего, она берет человека в руки. Пушкин не хотел остаться за флагом. Вот он кидает им кость».^[47]

О спорности и  преднамеренности  такой трактовки  образа Пушкина и его стихов говорить не приходится. И, конечно,  Тынянов не мог на этом остановиться.

В третьем и последнем его романе об эпохе 20-х и 30-х годов образ Пушкина уже открыто централен. И Тынянов  здесь ищет путей наиболее полного, углубленного и объективного воплощения и эпохи, и Пушкина.

Роман «Пушкин» - как итог всей литературной деятельности Ю.Н.Тынянова

            Свой роман я задумал не как «романтизированную биографию»,

            а как эпос  о рождении, развитии, гибели национального поэта.

             Я не отделяю  его творчества от истории его страны. ^[48]

                                                     Тынянов Ю. Черновик предисловия к роману «Пушкин»

Роман о Пушкине – последняя, незаконченная вещь Тынянова – закономерный итог работы всей его жизни. Ведь и Кюхельбекер, и даже «Вазир – Мухтар» (Грибоедов) даны не только самоценно, а как своеобразные подступы  к Пушкину.  И Кюхельбекер, и Грибоедов, при всем различии судеб, темпераментов, творчества, - на боковых путях и трагически неудачно решают те же вопросы, которые Пушкину удалось разрешить  кардинально, преодолев трагизм личной судьбы, - вопросы творческого и идейного выхода из тупика николаевской эпохи, проблему полноценного выражения национальной культуры, проблему создания  высокой русской трагедии. И Кюхельбекер, и Грибоедов все время на фоне постоянных мыслей о Пушкине.

              «Пушкин», третий и последний роман Юрия Тынянова, не анализировался  в литературоведении так же пристально, как «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара». Связано это, прежде всего, с большей традиционностью текста, который, на первый взгляд, укладывается в рамки канона «романизированных биографий великих людей». Тем не менее, на своеобразие поэтики тыняновского «Пушкина» обращали внимание М.Гус, А.Белинков, Вл. Новиков, Г.Левинтон. А.Немзер  называет роман "понятым, пожалуй, еще хуже, чем «Смерть Вазир-Мухтара»^[49]. Все эти работы объединяет традиционная в тыняноведении и очень плодотворная направленность на анализ деформации первоисточников, проведенной

автором в романе. Другими словами, «Пушкин», вслед за «Вазир-Мухтаром», анализируется прежде всего в контексте научного творчества Тынянова. Эта традиция восходит еще к статье Б.Эйхенбаума, несмотря на то, что некоторые читатели ее безоговорочно отрицали,  например, П.Антокольский,  а другие говорили о возможности прочтения тыняновской прозы вне формалистического контекста, например, М.Ямпольский. Да и сама взаимосвязь научного и художественного творчества Тынянова может трактоваться по-разному: если для Б.Эйхенбаума романное изображение любви Пушкина к Карамзиной убедительнее построений статьи «Безыменная любовь», то для М.Гаспарова очевидно обратное, поскольку этот исследователь вообще числит Тынянова-литературоведа по ведомству риторики, а не науки.  Г.Левинтон, утверждающий принципиальную антиисторичность прозы Тынянова, полагает, что названная статья Тынянова «не только обосновывает и подкрепляет научными аргументами гипотезу, отраженную в романе, но одновременно подчеркивает необходимость аргументации, т.е. гипотетический характер биографической концепции, которая в романе предстает как безусловная реальность».  Едва ли не основной проблемой при рассмотрении этого аспекта тыняновской поэтики является крайне слабая изученность позднего научного творчества ученого. В комментариях к сборнику «Поэтика. История литературы. Кино» отмечено, что «стремление „впрячь“ биографию в историю литературы осталось нереализованным»: в статьях 1930-х годов «проблема биографии решается Тыняновым в традиционном источниковедческом смысле». Не осталось незамеченным и парадоксальное, казалось бы, методологическое сродство первой известной нам статьи Тынянова, студенческой работы о «Каменном госте», с одной из последних его статей, «Безыменной любовью». Значит ли это, что Тынянов 1930-х годов вернулся в предформалистический (т.е., собственно, юношеский) период своего творчества? Такое утверждение было бы слишком категоричным и преждевременным.

Спор о романе Ю. Н. Тынянова «Пушкин» продолжается и в современном литературоведении. На девятых Тыняновских чтениях  года прозвучал доклад А. Немзера  «Из наблюдений  над романом Тынянова «Пушкин». Явление героя». А в 2004 году была опубликовано в четвертом  выпуске сборника научных трудов  «Русская литература. Исследования»  исследование  Назаренко М. Роман «Пушкин» в контексте литературоведческих работ Ю. Н. Тынянова. В  ней говорится, что  Тынянов не реализовал замысел, изложенный в письме к Шкловскому 1929 г. — методологически корректно включить биографию писателя в рамки истории литературы. Но один из основных тезисов этой декларации воплотился в романе о Пушкине: «„Люди“ в литературе — это циклизация вокруг имени — героя»^[50].

В этом аспекте романа Тынянов следует своему пониманию творческой практики Пушкина (прежде всего — как автора «Евгения Онегина»). Можно отметить и другие параллели между тыняновской характеристикой новаторства Пушкина и принципами построения романа.

1. «Название», вызывающее у читателя определенные ассоциации, заменяет «развитое и длинное описание». Это «дает возможность Пушкину передавать „эпохи“ и „века“ вне развитых описаний, одним семантическим колоритом». Этот же прием используется Тыняновым буквально с первых строк романа: первая фраза книги, которая «важна как задаваемый фразеологический тон», — «Майор был скуп»^[51].

2. Создавая многослойную структуру исторического / антиисторического / иллюзивного текста, Тынянов решал ту же проблему, что и Пушкин во время работы над «Борисом Годуновым»: «должно ли быть художественное произведение, построенное на историческом материале.

археологически-документальным, или трактовать вопросы исторические в плане современном»^[52]. Ответ Тынянова повторяет ответ Пушкина: «современность сделана <…> точкой зрения на исторический материал»^[53]. Это следует понимать в том смысле, что появление исторического текста (как показывает Тынянов на примере «Полтавы») вызвано конкретными обстоятельствами сегодняшнего дня. Влияние опыта коллективизации и индустриализации на «Вазир-Мухтара» доказано  А.Немзером,^[54] что же касается «Пушкина», то, как можно предположить, роман отвечает не столько на предъюбилейную канонизацию поэта, сколько на конкретные литературоведческие проблемы, упомянутые выше: включение биографии писателя в историко-литературный процесс, взаимодействие параллельных рядов.

3. «Борьба за внесюжетное построение», т.е. «развертывание вещи на материале»^[55] Тынянов использует эти термины при описании поэтики «Онегина»; очевидно, что историко-биографический роман предоставлял автору гораздо меньше степеней свободы, чем свободный роман в стихах. Именно поэтому показательно, что в аннотации к роману Тынянов подчеркивал важность для него «белых пятен», которые и делали работу над первой частью такой увлекательной^[56]. В статье о Пушкине содержится типично тыняновское противопоставление фабулы и характера, которые «задуманы во всех чертах», — и тех, что «предоставлены развертыванию»^[57] Роман о Пушкине, видимо, должен был совмещать оба названных аспекта: с одной стороны, предельно четкую продуманность плана (М.Гус показал, что мельчайшие и совершенно не нужные для фабулы детали встроены  в текст, чтобы «сработать» в будущих томах романа^[58] и, с другой стороны, свободное и до определенной степени непредсказуемое «развертывание» Пушкина-поэта. Особенно это заметно в третьей части романа, где тема-доминанта (любовь к Карамзиной) подчиняет себе отбор цитируемых текстов и направленность их интерпретации. «Семантический пунктир» «опорных пунктов»^[59] также ярче всего проявился в последней части, но и первые две построены на сознательных зияниях и хронологических провалах. ^[60]

4. И, наконец, движение Пушкина к «внелитературным рядам» — журналистике и науке^[61]— зеркально отражено в эволюции творчества Тынянова: наука-журналистика-литература. Проблема автобиографического содержания в романах Тынянова, отмечавшегося современниками — К.Чуковским, Л.Гинзбург, В.Кавериным, грозит увести в дебри психоанализа, но некоторые моменты следует отметить: поликультурное окружение в детстве^[62], сложные отношения с матерью, глубоко личный характер темы «безымянной любви»^[63] и др. Внешнее сходство Тынянова с Пушкиным также не раз отмечалось (как, впрочем, и отрицалось) мемуаристами^[64]. В последней своей книге Тынянов, вопреки собственным историко-теоретическим постулатам 1920-х годов, создал образ эпохи, полностью уместившейся в собрание сочинений самого выдающегося своего представителя. Это не только потребовало изложения событий подлинными или перефразированными пушкинскими словами, но и вызвало отмеченную нами изоморфность романа пушкинским текстам.

Эпоха 20-х и 30-х годов у Тынянова выступает  одновременно  как николаевская эпоха,  со знаком минус в свете острых  сатирических разоблачений, и как пушкинская эпоха со знаком плюса,  - с лирическим пафосом проникновения в сущность русской  национальной культуры. Перед тем, как перейти к  анализу романа «Пушкин», следует  непременно назвать  такие статьи Тынянова, как «Пушкин и Тютчев», «Пушкин и Кюхельбекер»,  «Пушкин». Эти статьи были написаны в период с 1923 по 1932 год и сыграли, как и ранние романы Тынянова, огромную роль в подготовке романа «Пушкин».

В статье «Пушкин и Тютчев»(1923) демонстрируется несходство двух поэтов, несходство, которое необходимо видеть читателю для того, чтобы серьезно понять и оценить оба поэтических мира.

На основе тщательного анализа  большого разнообразного материала в статье раскрывается  сдержанное, отнюдь  не сочувственное отношение Пушкина  к поэзии Тютчева,  рисуется широкая картина развития  русской поэзии в 30- годы, идущей пушкинскими путями, и предлагается острая характеристика своеобразного тютчевского творчества с его  тяготением к жанру «фрагмента», к индивидуализированной структуре образа, к общим  философическим  темам.

«Стихи Тютчева связаны с рядом  литературных ассоциаций, и в большой мере его поэзия – поэзия о поэзии»^[65].

           Тынянов в статье подробно разработал  конкретный, фактический материал об отношении Пушкина и Тютчева (история упоминаний и умолчаний Пушкина о Тютчеве,  история  появления стихотворений Тютчева в пушкинском «Современнике» 1836 года и т.д.)

В то же  время статья  эта очень  теоретична  и для Тынянова принципиальна. Она отвергает  концепцию безмятежной  преемственности в литературе, ханжескую  идею:  все хорошие писатели любили и благословляли друг друга.

Статья вызвала полемику. С  критикой концепции статьи  Тынянова выступили: В.М.Жирмунский  («Вопросы литературы».- Л., 1928.- с.100) , Чулков Г. («Звенья», Т.2, М.-Л., 1933, с.255 – 267).

В статье «Пушкин и Кюхельбекер» (1932) Тынянов дал новое толкование ряду ранее уже известных фактов, характеризующих взаимоотношения Пушкина и Кюхельбекера: источники мировоззрения Кюхельбекера, вопрос об адресате лицейского стихотворения «К другу – стихотворцу», дуэль Пушкина и Кюхельбекера (предположительно в 1818году), Кюхельбекер как прототип Ленского и других.

В.А.Каверин вспоминает, как в 1928 – 1929 годах Ю.Н.Тынянов выкупил у одного антиквара большую партию бумаг Кюхельбекера: «Я помню, как в одной из рукописей (письмо Туманского к Кюхельбекеру) он нашел несколько слов, написанных рукою Пушкина. Это было торжество из торжеств!»^[66]

«..Поклонись за меня хорошенько нашему ученому Вяземскому и ученому Раичу».

Да, пожалуйста, не приправляй писем своих французскими фразами…»^[67]

           Эти несколько слов, приписанные Пушкиным по-французски к письму В.Туманского, не только «открыты Тыняновым как  пушкинские слова (до чего прежде не догадывались, хотя письмо Туманского было напечатано), но не истолкованы им как существенная деталь в истории отношений Кюхельбекера и Пушкина. 

Некоторые положения всей этой статьи встретили возражения Н.К.Пиксанова, с которым Ю.Н. Тынянов вел  по этим вопросам полемику в печати^[68].

Статья «Пушкин» (1928) являет собой «редкий по ясности и отчетливости научный очерк пушкинского творчества»^[69].Главная мысль о стремительной динамике творческой биографии Пушкина – художника, как бы переживавшего за свою жизнь несколько литературных эпох. Эта мысль продолжает  осознаваться, оспариваться, уточняться разными  учеными, но так или иначе, название статьи совпадает с названием последнего романа Тынянова.

Дело не только в том, что писалась она для Энциклопедического словаря братьев  Транат – краткое  и ответственное название «Пушкин» сохранилось за статьей и в сборнике «Архаисты и новаторы».

Творческая биография поэта как бы дала Тынянову ключ к пониманию смысла его человеческой судьбы. Вчитаемся в финальные строки статьи. Точность и краткость тыняновских суждений не может не напоминать  стиль пушкинской прозы:

«…Бесполезны догадки о том, что делал бы Пушкин, если бы в 1837 году не был убит. Литературная эволюция, проделанная им, была катастрофической по силе и быстроте. Литературная его форма перерастала свою функцию, и новая функция изменяла форму.  К концу литературной деятельности Пушкин вводил в круг  литератур ряды внелитературные (наука и журналистика), ибо для него были узки функции замкнутого литературного ряда. Он перерастал их»^[70].

В «Кюхле» и «Смерти Вазир – Мухтара» нов был уже самый материал: биографии Кюхельбекера и Грибоедова не нуждались в очистке от легендарных  толкований.  Иное дело – судьба Пушкина, суть которой надо

было вычленить от множества разноречивых версий.  Чтобы по-новому войти в тему, Тынянов предпринял  было попытку взять грандиозный исторический  разбег. В 1932 году он начинает работу  над повествованием «Ганнибалы», успевает написать  вступление и первую главу. Рассказ доведен до момента, когда юный Авраам (будущий арап Петра Великого) попадает в плен к туркам,параллельно заходит речь о дворянском роде Пушкиных – людях, «легко, как пух», летящих по жизни. Замысел этот был заманчив и широк, но не сводился к уяснению генеалогии Пушкина.  «Дело идет о России», - рефреном повторяется во вступлении к роману.  Но такая широта оказалась, по-видимому, невыполнима ни в какой, даже самой монументальной жанровой форме. Трудно вообразить, какой объем понадобился бы писателю, чтобы преодолеть подобную дистанцию и выйти с нее на собственно  пушкинскую биографию. Поэтому «Ганнибалы» были оставлены, а некоторое время  спустя  Тынянов начал  писать свою заветную книгу, сделав  началом ее июльский вечер 1800 года, когда в семье у Сергея Львовича Пушкина собираются его ближайшие  родственники, приходит  желанный гость и друг семейства Николай Михайлович  Карамзин, но приятное времяпрепровождение  нарушает  нежданно являющийся Петр Абрамович Ганнибал.

Трудно сказать, насколько удался бы этот роман, если бы Тынянову удалось его завершить. Вещь с таким огромным  биографическим обхватом, от рождения до смерти, разрасталась в обстоятельную,  фундаментальную эпопею о величайшем поэтическом гении России.

Но и то, что оставил Тынянов  - три первые части, своеобразные  «Детство, отрочество, юность» -  крайне интересно именно  в плане  новой трактовки поэтического роста Пушкина.

«Пушкин» - наиболее  «исследовательский»^[71] роман Тынянова. «Историк, комментатор текста, знаток пушкинской эпохи чувствуется в этой вещи буквально на каждой странице. <…> Каждый эпизод опирается на исторический документ и просвечивается  пушкинскими строками…».^[72]

Жизнь и творчество, история в широком смысле – 1812 год, Великая Отечественная война с Наполеоном, начало царствования Александра, демократические  влияния Сперанского – и история, как «Моя родословная» Пушкина, история его предков – все это нашло в романе детальное и реалистически обстоятельное воплощение.

В романе как бы две линии, две стихии, из которых возникает образ Пушкина, как их завершение и преодоление. Это слияние «пушкинского» и «ганнибальского». «Пушкинское» и «ганнибальское» начала противостоят друг другу. В сфере их воздействия формируется внутренний облик и характер поэта.

«Пушкинская» линия – это легкость, эфемерность, неопределенность. Таков сам Сергей Львович – отец поэта, таков и брат его Василий Львович – дядя, поэт. Пустодомы, люди  легковесные и тщеславные, Пушкины лишены  глубоких чувств и привязанностей. Дом Пушкиных «был наемный, случайный, и житье сразу же пошло временное»^[73]. Так с первых страниц романа возникает лейтмотив «шаткости», «легковесности» рода Пушкиных.

Пушкинскому началу  противопоставлена «ганнибальская» стихия, восходящая к африканским предкам  матери поэта. Надежда Осиповна в романе – «прекрасная африканка», «внучка арапа». Ее отец  Осип Абрамович Ганнибал, дядя Петр Абрамович – люди яростных страстей, могучего жизнелюбия, цельные и необузданные в своих желаниях. От них унаследовал Пушкин свой темперамент, свою пылкую жажду свободы, свою неукротимость.

Великолепны характеристики Аннибалов ( в романе  именно такое написание фамилии) – деды, дяди, матери поэта с их широким размахом  и несгибаемой гордостью. И рядом с ними – отец и дядя  Пушкина, Сергей Львович и Василий Львович, «эфемеры» и «пустодомы», разносчики дворцовых и городских сплетен, растрачивающие остатки состояния старинного дворянского рода в карточной игре и светских развлечениях, запустившие родовые имения и хозяйство. И культура их – щеголеватая, блестящая, но показная: нахватанные верхушки легкой французской литературы, салонные эпиграммы и шуточные домашние стихи. И в жизни, и в творчестве – это пустоцветы.

И Тынянову удается показать их в свободном, добротном и богатом подробностями реалистическом повествовании, а не в условном гротеске. Вместо издевательски иронического преломления образа (как это было в «Смерти Вазир – Мухтара») часто даже добродушное сочувствие  к таким персонажам, как Сергей и Василий Львовичи.  Это ново для писателя, и этим он достигает  большой убедительности и прямоты в изображении характеров.

«Резкие штрихи исторической карикатуры сменились широкими  мазками добротного исторического полотна»^[74].

Тынянов умеет в бытовой сцене дать интересные обобщающие черты времени. Например, культура карамзинизма отразилась в сцене семейного празднества на крестинах Пушкина (правда, с чуть заметным налетом иронии). В гостиной родителей Пушкина присутствует почетный гость – Карамзин. Скромный полевой букет  украшает стол с неприхотливыми  яствами. Гости  играют в типичные  для карамзинской камерной словесной культуры буриме и акростихи.  И вдруг в это  бледновато – условное благорастворение врывается дед Аннибал – дикий, прямой, с большими и.яростными страстями. Аннибал – в какой – то мере – носитель подлинно пушкинского начала  в этом условно – жеманном окружении. Все симпатии Тынянова на стороне как будто бы скандального Аннибала. В этой сцене  намечен  уже один из  центральных  лейтмотивов романа – об истинном и условном, стихийно-страстном и мелко – показном. Пушкин еще в колыбели, но дед Аннибал утверждает будущую большую и взрывчатую силу поэта.

В первой части романа Пушкин, естественно, в тени. А главным  оказываются широкие бытовые картины старой Москвы, галерея семейных портретов рода Пушкиных, словом – обстоятельный социально обоснованный фон эпохи, в котором протекало детство и отрочество  Пушкина.

Эта историческая добротность отличает вторую часть  романа – лицейскую. Деятельность Сперанского, истории я создании я Лицея, смена директоров – Малиновского, робкого либерала, ставленника Сперанского, все же  привившего в Лицее начала гуманные и передовые, и льстиво – угодливого, с реверансами по адресу царя Энгельгардта. Хорошо  показано и зарождение будущих  декабристских настроений и веяний в старших классах Лицея и прогрессивная роль  такого наставника, как Куницын, а также влияние войны 1812 года на развитие патриотизма в сознании лицеистов.

Тынянов, возвращаясь к знакомым и уже использованным им образам и героям, дает их на новой, обогащенной и мыслью и материалом основе.  

Вот два примера обогащенных образов и эпизодов.

В «Кюхле» Кюхельбекер был  центральной фигурой романа. И все-таки в «Пушкине» Тынянов посвящает ему глубоко содержательные  и полные ценнейшего материала страницы, дающие этот образ, быть может, глубже и выразительнее, чем в романе, специально  посвященном ему. Тынянов вводит в роман  любопытнейшие страницы из знаменитого лицейского словаря Кюхли. Кюхельбекер в лицейские годы коллекционировал цитаты  о волнующих его проблемах и понятиях: добродетель, долг, страсти, свобода – все эти слова раскрывались им с помощью цитат из Вольтера, Руссо, Дидро, Шиллера, Вейса. Словарь Кюхли пользовался большой популярностью в Лицее. Он служил предметом  интересных споров и бесед Пушкина, Дельвига, Пущина.  Это была питательная среда для прогрессивных идей.

Другой пример – знаменитая сцена посещения Лицея Державиным, когда Пушкин читает перед  ним свои  «Вспоминания в Царском селе». Об этом эпизоде  есть свидетельство самого Пушкина. Очень близко к записи  Пушкина передана  эта сцена в «Кюхле». В этом произведении  это фиксация истории поэтического крещения Пушкина, живой и драматический эпизод, никак не истолкованный и не углубленный.

В романе о Пушкине этот же эпизод творчески преображен и дан  через восприятие старого Державина.

Тынянову всегда удается показать  трагическую борьбу каждого  деятеля и творца за бессмертие за свое место во времени и в стране. Очень  сильно дан этот  трагизм  сознания уходящего времени у Державина – умного и крупного поэта, пережившего свою эпоху и долго  не находящего себе  достойного преемника в творчестве. Тынянов, как всегда, символически углубляет эту тему двойным значением.  

У Державина нет ни прямых наследников, ни поэтических. Тоска по прошлому становится тоской по будущему.

Боль утраты живой связи со временем особенно сильно ощущает  Державин в любимом им, полном воспоминаний Царскосельском саду. И вот стихи Пушкина возвращают Державину это утраченное былое чувство бессмертия, это воскрешение и продолжение себя в творчестве молодого гения.

«…Он слушал воспоминания этого птенца, которому еще нечего было вспоминать, но который  вспомнил все это за него в этом саду: и старые победы, и новые…

…Когда  Александр  кончил, только  некоторые смотрели на него: большая часть  смотрела на Державина.

Старик, костлявый, согнутый в три погибели, весь  выпрямился, и теперь, откинув голову, стоял; лицо его было в бессмысленном  старом восторге, который из сидящих здесь помнил  только  старик Салтыков. Слезы текли по его морщинистому грубому лицу. Вдруг он с неожиданной легкостью отодвинул кресла и выбежал, чтобы обнять птенца»^[75].

Так известная по воспоминаниям Пушкина сцена встречи молодого лицейского поэта с прославленным поэтическим ветераном превращается в поэтический символ творческого бессмертия, вечно обновляющейся смены носителей поэтической культуры – в символ  преодоления старости, забвения, угасания.

В первых двух частях мы чувствуем эпоху, а Пушкнн дан бегло и косвенно в преломлении свидетельств в нем лицейских друзей, наставников, семьи.

Пушкин описан, а не показан, в отличие от ярких и очень характерных фигур Сергея и Василия Львовичей, матери поэта Надежды Осиповны, деда Аннибала, Сперанского, даже царя Александра.  

«Пушкин в первых двух частях романа дан не как человек, не как характер, а как поэтическое сознание, с очень верным и живым чувством истинного значения слов. Слово для Пушкина – ребенка и отрока – целый мир, в котором  он как бы заново раскрывает и чувство Родины, и тайну любви, и чудо творческого преображения жизни»^[76].

Характерно для Тынянова, что именно через речь и ее оттенки раскрывает он молодому Пушкину умение распознать истинное и ложное, естественное и условное, родное и чужое.

           Социальные и исторические противоречия времени сказываются в своеобразном  двуязычии: в дворянских семьях процветал французский язык, а родной язык становится  достоянием дворни, нянек, старух. И все-таки ребенок, с первых сознательных шагов своих воспитанный на французском,

инстинктивно  чувствует маскарадность  и неестественность этой речи в домашнем и родном быту.

«…И дома у родителей были разные лица; одно – на людях, при гостях, другое – когда никого не было. И речи были разные – французская и русская. Французская  придавала ему цену и достоинство, как будто в доме в это время были гости. Когда мать звали Nadine, Надина, она  была совсем другая, чем тогда, когда бабушка звала ее Надеждой…

Вообще, когда гости говорили друг с другом, они лукавили, как бы переодевались в нарядные,  нерусские, маскарадные костюмы, и только косые взгляды, которые они украдкой бросали друг на друга, были совершено другие, русские»^[77].

Дальше идет чудесный, по своей лукавой  проницательности, перечень тем, о которых говорят по-французски, и тем, когда невольно переходят на русский язык.

«…По-французски теперь говорят о войне, которая шла с французами же, и по-французски же их ругали; les preluguets; даже о митрополите, который служил молебны. Но стоило кому – нибудь  в разговоре изумиться – он сразу переходил на русскую речь, речь нянек и старух, и болтающие рты разевались шире и простонароднее, а не щелочкой, как тогда, когда говорили по-французски…

…Александр всегда замечал эти внезапные переходы, после которых все говорили гораздо тише, не торопясь, все больше о дворнях, о почте, о деревнях и убытках»^[78].

В этом подчеркнуто французском по воспитанию  и внешней культуре доме Пушкиных прочно  укоренились русские суеверия, приметы, вещие сны. Зимние гадания девушек и тени Арины, поэтически описанные в одной из глав романа, как бы подготавливают почву для знаменитого «сна Татьяны» в «Евгении Онегине».  Здесь тот же колорит, то же  поэтическое открытие  русского фольклора, старинных народных верований. Эти детские впечатления  формируют поэтическое  сознание Пушкина.

  «…Он говорил и читал по-французски, думал по-французски. Но сны его были русские, те самые, которые  видели в ту ночь и Арина и Татьяна, которая всхлипывала во сне: все снег, да снег, да ветер, да домовой возился в углу»^[79].

Русская речь открывается Пушкину всегда как истина, как удивительная в своей смелости и правоте правда жизни и как поэзия. Именно так изображено чтение Пушкиным  запретных рукописных книг в библиотеке отца.

«…Русская поэзия была тайной, ее хранили под спудом, в стихах писали о царях, о любви то, чего не говорили, не договаривали в журналах. Она была тайной, которую он открыл. Смутные запреты, опасности, неожиданности были в ней»^[80].

Тынянов в романе о Пушкине ставит перед собой задачу очень сложную и трудную: проникнуть в самый процесс творчества Пушкина, показать, как складываются еще не совсем осознанные, еще смутные поэтические искания в стих и сочетание  жизненного опыта и круга чтения молодого поэта.

Поэзия для Пушкина – это всегда открытие истины и проникновение в сущность вещей. И при этом ощущение стиха глубоко профессионально.

«…Стихи нравились ему более  чем все другое. В них рифма была как бы доказательством истинности происшествия»^[81].

И в этих поэтических открытиях юного Пушкина Тынянов как бы  предначертывает  будущего величайшего национального гения России.

В первых двух частях Тынянов только намечает эту внутреннюю творческую жизнь Пушкина. Стихи всегда открывают Пушкину какие-то новые, не осознанные им раньше стороны жизни – родину, любовь, дружбу, свободу.

В последней части романа Тынянов  художественно дорабатывает  высказанную им в историко-биографической статье   «Безымянная любовь» (1939) гипотезу о прошедшей через всю жизнь Пушкина  любви к Екатерине Андреевне Карамзиной.

Многие исследователи биографии и творчества А.С.Пушкина, такие как Н.О.Лернер, Т.Г.Зейгер (Цявловская), П.Е.Щеголев, М.П.Султан – Шах   пытались угадать имя женщины, которую тайно и безнадежно  любил Пушкин. Называли имена М. Голициной, Е.Н. Раевской. Прочтя по-новому лицейские элегии. сопоставив рассказы, записанные Бартеневым (первым биографом Пушкина), изучив  отношения Пушкина и Карамзина, Тынянов  пришел к выводу, что этой любовью Пушкина была Екатерина Андреева Карамзина. он высказал гипотезу, что к ней относится посвящение «Полтавы», что создание «Бахчисарайского  фонтана» связано с ее рассказом. (Это рассказ Карамзиной о «фонтане слез», ставший первоисточником поэмы. Именно она, так считает Тынянов, бывшая в курсе всех  исторических  интересов,  могла знать старое предание о «фонтане слез» в Бахчисарае).

Тынянов был убежден, что Пушкин всю жизнь, с детства до  последнего вздоха, любил одну женщину – Екатерину Андреевну, жену  Карамзина, сводную сестру Петра Андреевича Вяземского. Со свойственной ему конкретностью воображения, он восстанавливает всю эту тайную драму до малейших подробностей. У Пушкина были холодные отношения с матерью, и поэтому ему было естественно полюбить женщину старше себя. Он полюбил ее мальчиком и любил всегда, неизменно. Он уже знал много женщин, он уже собирался  жениться на Натали Гончаровой, но в душе оставался верен Екатерине Андреевне и только ее имел в виду, когда в стихотворении «На холмах Грузии» писал: «…печаль моя светла; печаль  моя полна тобой,  тобой, одной тобой…»^[82].  

И, умирая, Пушкин попросил вех выйти из комнаты, чтобы одна Екатерина  Андреева осталась с ним.

Гипотезу Ю.Н.Тынянова нельзя считать доказанной, но в ней нет ничего неправдоподобного.

В «Дон-Жуанском списке», набросанном Пушкиным в альбоме Е.Н. Удаковой, по-видимому, Е.А.Карамзина упоминается под именем «Катерины II («Катерина I» - Е.А.Бакунина) или под обозначением  «NN»^[83]. В статье о «Дон – Жуанском списке» Н.О.Лернер под «Катериной II» предполагает  актрису Е.С. Семенову, а Е.А.Карамзину вовсе не называет, но за обозначением «NN» (следующим за «Катериной II») видит какую – то большую любовь  Пушкина – «такая любовь  была в жизни одна и взаимностью он не пользовался»^[84].

Т.Г.Зенгер (Цявловская) в примечаниях к «Дон – Жуанскому списку» писала: «... «NN»- имя, самое трудное для определения»^[85], которая, по ее мнению, и была адресатом «Посвящения» к «Полтаве» и стихотворения «На холмах Грузии»…

Л.П.Гроссман отвергает вывод  П.Е.Щеголева    о М.Н.Раевской, якобы вдохновившей поэта на создании е «Бахчисарайского фонтана», но его мнение, объектом «утаенной» любви Пушкина была С.С.Пятоцкая (Киселева). По свидетельству Н.К.Чуковского, о потаенной любви  Пушкина и Е.А.Карамзиной Тынянов рассказывал ему еще в 20-е годы – за два десятилетия до того, как он рассказал об этом печатно»^[86] 

Статья Ю.Н.Тынянова «Безымянная любовь» и беллетристическая разработка той же гипотезы в романе «Пушкин» натолкнули  кинорежиссера С.М. Эйзенштейна на замысел фильма о Пушкине.

«Так или иначе, - писал С.М. Эйзенштейн, - ваша точка зрения меня безумно увлекла»^[87].

Б.М. Эйхенбаум рассматривал эту работу Тынянова как «научное открытие» (пусть спорное)»^[88], результат плодотворного применения в науке 2художественного метода»^[89], сочетания метода науки и метода искусства.

Как бы то ни было,- хотя гипотезу Ю.Н.Тынянова, действительно трудно считать вполне доказанной (никто, впрочем, с той же убедительностью ее и не опроверг), - нельзя не ценить в статье Ю.Тынянова виртуозное мастерство анализа, глубочайшее знание материала, умение реконструировать многое по ничтожным деталям и ту высокую вдохновенность исследования, которая так редка в литературоведческих работах.

Таким образом, биографическая гипотеза остается по сей день недоказанной и неопровергнутой, в романе же она плодотворно работает,органично вписываясь  в концепцию пушкинского нравственно-психологического облика.

Центр тяжести  третьей части – это раскрытие утаенной, безымянной любви лицейского Пушкина. Весь  тон повествования меняется, переходит  во внутренний монолог поэта.

         Есть в третьей части и интереснейший объективно – исторический материал: характерные черты из истории «Арзамаса», в члены которого был принят Пушкин – лицеист; замечательный показ творчества величайшей трагической актрисы Семеновой; мастерский портрет Карамзина и сложное отношение к нему молодых 

«Но все это тонет в потоке внутреннего патетического лиризма, в образах – сплавах, когда все, с чем стакивается во внешнем мире Пушкин, становится для него иносказанием его любви к Екатерине Карамзиной. Даже в Людмиле, героине первой сказочной поэмы Пушкина, Тынянов видит иносказательный образ Карамзиной. Не Карамзин, но Карамзина в этом толковании становится для Пушкина  сплавом древней истории российской».^[90] 

«…Уже пять дней и две ночи писал он  новую поэму. Рифма, любовь – и не половинная – разум. А история русская – ее творили Карамзины для него. И любовь, как рифма. Не половинная, не мысленная любовь. НЕ усмешка ума,  муза и разум да здравствуют!...

….История русская, родина русская, стародавняя. родины – была любовь.  Рифма была проверкою верности мыслей. Проверкой верности событий истории русской,     родины – была любовь. Да, он у Карамзиных учился – у Катерины Андреевны Карамзиной.

Не поэмка, поэма началась. История земли русской – творение Катерины Карамзиной»^[91].

Если для Пушкина, по Тынянову, рифма – доказательство верности мыслей и событий, то для Тынянова пушкинские цитаты – доказательство верности творческой мысли Пушкина, воплощенной им в романе.

           Стиль тыняновской прозы просвечивает строками пушкинских стихов. Наряду с прямой цитацией целых стихотворений или отдельных строф, нужных по ходу действия, например, стихи Пушкина, посвященные Кюхельбекеру в «Кюхле», или эпиграмма на Карамзина в романе о Пушкине, - все время мелькают в тексте скрытые цитаты, адрес которых иногда неуловим, а чаще совершенно точно  соотносится с отдельными вещами Пушкина. 

И это у Тынянова не украшательство и не инерция лирической речи изображаемой им эпохи. С помощью  этого скрытого оживления пушкинских цитат Тынянов, как очень тонкий исследователь  эпохи Пушкина, наглядно воссоздает ход своих исторических сближений и открытий.

Наиболее яркий пример этого метода скрытой цитатности, очень содержательной и продуманной, находим мы в «Кюхле».  В ряде статей о Кюхельбекере Тынянов очень остро и убедительно доказал, что Кюхельбекер до некоторой степени является прототипом  одновременно и Ленского в «Евгении Онегине», и Чацкого в «Горе от ума» А.С. Грибоедова. Это открытие отразилось в романе о Кюхле именно с помощью метода скрытой цитатности. Описывается состояние Кюхельбекера перед предполагаемой дуэлью с Похвисневым, трусливо и подло  оскорбившим его низкой сплетней:

«Завтра дуэль. Может быть, блеснет завтра  неверный свет дня, а он будет уже в могиле. Ну, что же, холодная Лета – приходит пора и для нее»^[92].

Разве в этих  строках не просвечиваются совсем прозрачно строки из «Евгения Онегина», посвященные Ленскому накануне его дуэли с Онегиным?

Блеснет заутра луч денницы

И замирает яркий день;

А я – быть может, я гробницы

Сойду в таинственную сень,

И память юного поэта

Поглотит медленная Лета.^[93] 

Это пример скрытой цитатности в «Кюхле» наиболее разителен. Но он не единственный

Так, в последней главе «Смерти Вазир – Мухтара», где Пушкин встречает арбу с телом убитого Грибоедова, очень  своеобразно просвечиваются куски  «Путешествия в Арзрум», посвященные Грибоедову.

Сравним – у Пушкина – «его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие…»

У Тынянова – «Он был добродушен. Он был озлоблен и добродушен»

У Пушкина – люди верят только славе и не понимают, что между ними может находиться какой – нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одной егерской ротою, или другой. Декарт, не напечатавший ни одной строчки в Московском телеграфе».

У Тынянова – «Может быть Декарт, ничего не написавший7 Или Наполеон, без роты солдат?»

Таких примеров во всех романах Тынянова огромное множество и особенно их много в последнем, хотя неоконченном, но все же  стройном и цельном романе «Пушкин».

Строки из «Цыган» - «И всюду страсти роковые» - становятся лейтмотивом целых глав романа: «Всюду были страсти» или «Везде были страсти».

Другой пример. Когда Тынянов  воспроизводит роман Пушкина с молодой вдовой – племянницей директора лицея Энгельгардта  или с крепостной актрисой театра Федора Толстого, он почти дословно следует строкам лицейских стихов Пушкина «К молодой вдове» и «Послание молодой актрисе».

Есть в романе Тынянова и цитаты из романов самого Пушкина, а именно из «Капитанской дочки». Достаточно вспомнить всю историю француза Бопре. Только там винилась в «преступной слабости» к французу Акулька, а здесь  в «преступной склонности» - Татьянка (имя тоже Таня, хотя и из другого романа.  Пушкинское). Правда, Бопре  напивался настойкой, а Монфор – бальзамом, но одинаково сильно: у Пушкина  Бопре – «мертво», у Тынянова Монфор – «мертвецки». Правда, в романе Пушкина гувернер Бопре – бывший парикмахер и беглый солдат, а в жизни Пушкина (и соответственно,  в романе Тынянова) гувернер – французский аристократ, граф де Монфор.

Приведенные из романа «Пушкин» факты и примеры не искусственно подобраны и подогнаны: их количество может быть увеличено сколько угодно – практически до размеров всего романа. Да, собственно, иначе и быть не может – в книге по-настоящему художественной, цельной и законченной, хотя и не завершенной

Можно было бы написать целое исследование о скрытой цитатности всех тыняновких романов, посвященных  пушкинской эпохе. Эти почти неуловимые отзвуки цитат, осколки знакомых строк насыщают  собой всю ткань тыняновской прозы, окрашивают ее в естественные тона и интонации поэтической речи 20 – 30-х годов 19 века. От каждой такой скрытой цитаты идет целая  волна исторических и литературных ассоциаций. Тынянов часто воссоздает не столько язык эпохи, сколько жаргон эпохи, ее внутреннюю речь, оттенки смысла, присущие дружескому кругу поэтов пушкинской поры.  Историю Тынянов чувствует и воплощает не только обобщенно, но и размельчено, почти молекулярно.

Наличие скрытой цитатности создает своеобразный стиль тыняновской прозы, который заставляет нас воспринимать романы Тынянова прежде всего как романы исследовательские.

И все же вернемся к роману «Пушкин». Несколько слов о жанре романа.

К жанру вообще Тынянов, как никто другой из наших романистов, дал законченный образец биографического романа. Больше всего это относится к первым двум.

«Пушкин» открывал для Тынянова новые горизонты. В эпопее мы находим широкие живописные картины быта и фиксацию общественных интересов пушкинского окружения. Здесь Тынянов более историчен. Он оценивает прошлое глазами настоящего, объясняет  эпоху с помощью  мировоззрения. Он резко отходит от приемов «Вазир – Мухтара», где история дается как содержание психологии героя. Он перекидывает мост назад, к своему «Кюхле». Он отказывается от яростной борьбы за свою прежнюю специфику стиля, какой отдавал силы в романе о Грибоедове. Этот отказ является новым достижением, потому что освобождает силы писателя для решения проблемы, состоящей в том, чтобы возвысить роман - биографию до романа – истории.

 Роман о Пушкине – это было и есть событие в историко – биографической литературе. Никто, кроме  Тынянова, не дал образ Пушкина через конкретное раскрытие его творческого пути. Никто не показал эпоху изнутри во всей сложности ее литературной борьбы.

В романе о Пушкине Тынянов предстает перед нами как блестящий и виртуозный комментатор пушкинской поэзии и биографии. Пафос исследователя сочетается в Тынянове с живыми творческими исканиями художника.

В русской литературе есть книги не законченные и вместе с тем великие «Мертвые души» Н.В.Гоголя, «Братья Карамазовы» Ф.М.Достоевского…

Наверное, ничуть не преувеличивая, к этим книгам можно отнести и роман Ю.Тынянова «Пушкин».

Заключение.

Поставив целью моей работы систематизировать  весь материал о пушкинской эпохе в исследовательском и художественном творчестве Ю.Н.Тынянова, я  детально рассмотрела образ А.С.Пушкина и особенности его эпохи в исследовательско-литературных статьях и в исторических романах Ю.Н.Тынянова.

Художественное творчество и деятельность Тынянова – исследователя тесно взаимосвязаны, более того, нельзя сказать, что первично у Тынянова – исследователь или художник, эти грани в его личности слились органично и воедино.

 Образ Пушкина в романе «Кюхля» и «Смерть Вазир – Мухтара» -  образ не центральный для этих произведений, но важный в общей концепции романа. Если в «Кюхле», соответственно, романтически  приподнятой трактовке декабризма, образ Пушкина – это, прежде всего, образ вольнолюбивого мятежного поэта – бунтаря, то в «Смерти Вазир – Мухтара»   происходит  подчеркнуто скептическое смещение и темы декабризма, и образа Пушкина. О спорности такой трактовки говорить не приходится. И, конечно, Тынянов не мог на этом остановиться. В третьем и последнем его романе об эпохе 20-х и 30-х годов образ Пушкина уже открыто централен.

Статьи Ю.Н.Тынянова, посвященные А.С.Пушкину и его современникам, явились своеобразной подготовкой к роману. В романе писатель ищет и находит пути наиболее полного, углубленного и объективного воплощения эпохи и Пушкина. Роман остался незавершенным.

Кто-то сказал; «Никогда писатель не выдумывает ничего более прекрасного и сильного, чем правда».

И Тынянов написал  правду о А.С.Пушкине и о его эпохе.

«Становится ясным, как ложно долго державшееся, одно время даже ставшее ходячим представление о Пушкине, как ветреном, легкомысленном, беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке; мучительная и страстная (любовь семнадцатилетнего «лицейского» заставила его в последний час прежде всего позвать Карамзину. Эта «утаенная», «безымянная» любовь прошла через всю его жизнь»^[94],  это заключительные строки из статьи Ю.Н.Тынянова «Безымянная любовь».

Именно таким Тынянов написал Пушкина, и этим внес свое слово в великую пушкиниану.

Талантивый писатель, тонкий и острый литературный критик, оригинальный теоретик литературы, особенно стихосложения и поэтического языка, выдающийся литературовед, исследователь  творчества Пушкина и пушкинской эпохи – Ю.Н.Тынянов до сих пор еще не стал объектом всестороннего исследования. Правда, о нем написано немало статей и монографий. Деятельность, мысли и образ его воспроизводятся на страницах воспоминаний его современников. Тынянову отводится значительное место в общих очерках, учебных курсах и руководствах по теории и истории литературы.

При и изучении литературы в школе имя Ю.Н.Тынянова только упоминается. А ведь историко - литературные статьи этого писателя и его исторические романы могут  сыграть  большую роль и оказать  значительную поддержку в работе учителя – словесника, в раскрытии жизни и творчества А.С.Грибоедова, В.К.Кюхельбекера, А.С.Пушкина, при изучении произведений, в которых раскрывается пушкинская эпоха.

Например, в средних классах школы, знакомя детей с биографией Пушкина, с творчеством  его лицейских лет, можно с большим успехом использовать главы из романа «Кюхля».  И, тем более, из романа «Пушкин». Отрывки из этих романов могут стать не  иллюстрацией домашнего окружения Пушкина (вспомнить хотя бы яркие и колоритные фигуры дяди будущего поэта  – Василия Львовича, его отца – Сергея Львовича, матери, деда и т.д.), а  характеристикой его лицейских друзей.  Они с успехом прокомментируют и историческую обстановку в стране, и даже  сложнейшую обстановку борьбы и противоречий в литературе того времени. 

В старших классах можно познакомить учащихся со многими статьями Ю.Н.Тынянова, и, прежде всего, со статьями о Пушкине. Пусть это будут всего лишь отрывки из статей, зачитанные учителем в процессе урока, но они позволят не односторонне, а намного шире  и полнее воссоздать не просто образ великого поэта, а эпоху, в которой он жил и творил, образы людей, с которыми он общался.

«Когда Ю.Н.Тынянов был молод, - пишет в своих воспоминаниях Н.Чуковский, - многие находили, что он внешне очень похож на Пушкина. Пушкинские кудри, пушкинские курчавые баки»^[95].

На самом же деле Юрий Николаевич Тынянов был похож на Пушкина не только кудрями и не только баками, не только маленькой, легкой, стройной своей фигурой, подвижностью, темпераментностью, веселостью, остроумием, но гораздо более глубокими свойствами натуры, ума, склонностей, интересов. Так же, как Пушкина, его страстно интересовала история русского народа.

О творчестве Ю.Тынянова можно сказать, что оно еще мало исследовано. Но время работает на него. Его произведения выходят полумиллионными тиражами, появляются статьи и монографии, посвященные его творчеству. В мае каждого года на родине писателя, в городе Резекне  проходят «тыняновские чтения», на которых историки и теоретики литературы, съезжающиеся из многих городов нашей страны, все вновь и вновь с непререкаемой уверенностью доказывают уникальное и мировое значение Ю.Н.Тынянова как историка и литературоведа, как исследователя и художника.    

Литература

1. Андреев Ю. Русский советский исторический роман в 20-е годы // Историко-литературный сборник АН СССр.- М.-Л., 1957.
2. Антокольский П. Тынянов // Антокольский П. Поэты и время.- М.: Советский  писатель, 1957.
3. Белинков А. Юрий Тынянов.- М.: Советский  Писатель, 1965.
4. Виноградов В.В. Об историко – литературных трудах Ю.Н.Тынянова// Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники.- М, 1969.
5. Волков Г. Мир Пушкина: Личность. Мировоззрение Окружение.- М.: Мол.гвардия,1989.
6. Гринберг И. Начало романа//Звезда, 1937, №1,с.209 – 216.
7. Громов П.П.Герои и время. Статьи о литературе и театре. - М.:Сов. писатель,1961.
8. Громов П.П.Человек и история//Лит. обозрение, 1940.№5 – 6.
9. Гоффеншефер В. Юрий Тынянов и проблема биографического романа//Мол.гвардия, 1929,№5,с.108 – 111.
10. Гус М. Пушкин – ребенок и отрок. О романе Ю.Тынянова.-Красная новь, 1937, №5, с.185 – 199.
11. Вальбе Б. Юрий Тынянов и его исторические романы.- Л., 1963.
12. Каверин В. В старом доме//Каверин в. Избр. Произведения. В 2-х т. Т.2.- М.:Худ.лит..1977.
13. Каверин В. Юрий Тынянов и его роман «Пушкин»// Тынянов Ю. Пушкин.- М.: Московский рабочий, 1988.
14. Калинина И.А.Проблемы историзма романов Ю.Н.Тынянова.- Томск, 1972.
15. Кожинов В. О Пушкине // Кожинов В. Размышления о русской литературе.- М.: Современник, 1991.
16. Книпович Е. Жизнь и память. Статьи и воспоминания. - М.: сов. Писатель, 1983.
17. Книпович Е. О Тынянове//В защиту жизни.- М.:Советский писатель, 1971.
18. Костелянец Б.Художник и история//Костелянец Б.Творческая индивидуальность писателя.- М.-Л.; Советский  писатель, 1980.
19. Левин в. Средства языковой стилизации в романах Ю.Тынянова//Исследования по языку советских писателей.-М.:АН СССР, 1959.
20. Маслин Н. Юрий Тынянов//Маслин Н. Черты новаторства советской литературы.- М.- Л.:Гослитиздат, 1959.
21. Мессер Р. Советская историческая проза. - М.,1955.
22. Милехина Г.Д. Исторический роман. Ю.Тынянов «Пушкин».- М.,1958.
23. Милехина Г.Д. Ю.Н.Тынянов и формальная школа в литературоведении 20-х годов. Ученые записки.  Т.4.-Московский областной педагогический институт им. Н. К. Крупской, 1957.-с. 195 – 218.  
24. Назаренко М. Роман «Пушкин» в контексте литературоведческих работ Ю. Н. Тынянова // Русская литература. Исследования: Сб. науч. трудов. — Вып. VI. — К.: Логос, 2004 [2005]. — С. 53–61
25. Немзер А. Из наблюдений над романом  Тынянова «Пушкин». Явление героя. Тыняновский сборник. Вып.11.Девятые Тыняновские чтения.  – М.,2002.
26. Нестеров М.Н. Язык и стиль романов Ю.Тынянова.- Л. 1969.
27. Новиков Вл. Путь к Пушкину// Тынянов Ю.Пушкин.- М.: Книга, 1983.-с.3-11.
28. Перцов В. «От свидетеля счастливого…» - М.: Современник, 1977.
29. Перцов В. «Пушкин» Ю.Тынянова//Лит. обозрение, 1957, №2, с.71 – 76.
30. Петров С.М. Романы Ю.Н.Тынянова //Петров С.М. Советский исторический роман. - М, 1959.
31. Петров С.М. Русский советский исторический роман.- М, 1980.
32. Поляк З.Н. Художественная интерпретация факта в исторической прозе Ю.Н.Тынянова.- Алма-ата, 1985.
33. «России первая любовь». Писатели о Пушкине. Поэты – Пушкину.- М.. 1989.
34. России сердце не забудет. Русские писатели – Пушкину.- М.: Дет. лит., 1986.- 254с.
35. Русская литература 19 -20 веков: в 2-х томах. Т.1.Русская литература 19 века/сост. и науч. ред. Б.С.Бугров, М.М.Глубков.- 2-е изд., М.:Аспект Пресс, 2000.-428с.
36. Русские писатели 20 века: Биографический словарь/Гл. ред. и сост. Н.А.Николаев.- М.: Большая Российская энциклопедия; Рандеву- А.М, 2000 – 808с.
37. Серебрянский М. Советский исторический роман.-Гослитиздат, 1956.
38. Слово о Пушкине//Новый мир, 1987, №1.- с.96 – 251.
39. «Солнце нашей поэзии». Из современной пушкинианы// Под ред. Самойловой М.И. - М.: Правда, 1989.
40. Тынянов Ю.Н. Автобиография//Тынянов соч.Т.1.- Гослитиздат, 1959.
41. Тынянов Ю. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи.- М.: Молодая гвардия, 1966.
42. Тынянов Ю. Как мы пишем.- Изд-во писателей в Ленинграде.- 1930.
43. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники.- М.: Наука. 1969.
44. Хмельницкая Т. Исследовательский роман. Историчская проза Тынянова//Хмельницкая Т.Голоса времени.- М.: Сов.писатель, 1963.
45. Шкловский В.Б. Юрий Тынянов//Шкловский В.Б. Собр.соч.в 3-х т., Т.3.-М.:Худож. лит.,1974.
46. Чулков Г. Жизнь Пушкина.- М.: Наш дом, 1999,-
47. Эйхенбаум Б.Творчество Ю.Тынянова.-М.:Сов.писатель, 1966.