Исследовательская работа учащейся 9 класса Кузьминой Ольги "История одного стихотворения: Н.Заболоцкий. "Признание"
творческая работа учащихся по литературе (9 класс) на тему

МБОУ «Гимназия №7»

История одного стихотворения: Н.Заболоцкий. “Признание”

Выполнила ученица

 9 «б» класса Кузьмина Ольга

Учитель Гредина Н.В.

Торжок

2013 г

Содержание

1.Введение                                                                                -3

2.Основная часть:

1.Биография Н.А. Заболоцкого.                                                -4

2.История создания стихотворения «Признание».                        -6

        3.Анализ лирического цикла Н.А.Заболоцкого «Последняя

любовь».                                                                                                           -9

4. Семантика названия цикла «Последняя любовь».

5.Творческая история романса «Очарована, околдована…»

3.Заключение                                                                        -20

4.Использованная литература                                                                                -21                                

Введение

Многие певцы и музыканты используют в своем репертуаре произведения известных русских поэтов. Наглядный пример – романс “Очарована, околдована”. Между тем, мало кому известно, что произведение было создано на стихи  российского поэта Николая Заболоцкого, которое входит в его знаменитый лирический цикл «Последняя любовь». Прочитав это произведение, также прослушав его в исполнении А.Малинина, я решила больше узнать о Н.Заболоцком и об истории создания стихотворения “ Признание”, на слова которого и написан этот романс.

Следовательно, цель моей работы -  изучить историю появления романса  «Очарована, околдована…».

Задачи:

- познакомиться с  биографией Н.Заболоцкого, выявить автобиографические черты в образе лирической героини стихотворения;

- дать сравнительный анализ стихотворения Заболоцкого и романса на эти стихи;

- познакомиться с циклом стихотворений Заболоцкого «Последняя любовь», в который входит данное  стихотворение;

- проследить творческую историю романса на стихотворение «Признание».

1. Биография Н.А. Заболоцкого

Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая 1903 году под Казанью в семье агронома. Учился в сельской школе, затем в реальном училище города Уржума. Писать стихи начал в детстве. Окончил в 1925 году факультет русского языка и словесности Педагогического института имени А. И. Герцена в Ленинграде.

В конце 20-х годов XX века Заболоцкий примкнул к группе обэриутов — молодых поэтов, создавших Объединение реального творчества (А. Введенский, Ю. Владимиров, Д. Хармс и др.). Вместе с обэриутами начал пробовать силы в детской литературе, печатался в журнале «Ёж». В 1929 году вышел первый сборник поэта «Столбцы», вызвавший, по его собственным словам, «порядочный скандал» и принёсший ему популярность. В 1929—1933 гг. он пишет поэмы «Торжество земледелия», «Безумный волк», «Деревья». Взаимоотношениям человека и природы посвящено у Заболоцкого много произведений, в том числе одно из лучших его стихотворений «Всё, что было в душе…». В 1937 году вышла «Вторая книга», подтвердившая мастерство и самобытность поэта.

В 1938 году Заболоцкий был арестован по ложному политическому обвинению. Находясь в заключении, он продолжал писать, сделал вольное переложение «Слова о полку Игореве». После освобождения в январе 1946 г. приехал в Москву. Стихи Заболоцкого конца 40-х—50-х годов стали классикой русской лирики («Завещание», «Гроза», «Ещё заря не встала над селом…», «Я не ищу гармонии в природе…», «Ласточка», «Некрасивая девочка», «Журавли», «Уступи мне, скворец, уголок…», цикл «Последняя любовь» и др.). Их отличает философская глубина; автор открывает в жизни всё новые грани и тайны, находит новые соответствия своему изменяющемуся внутреннему миру.

Заболоцкому принадлежат также многочисленные переводы с немецкого, венгерского, итальянского, сербского, таджикского, узбекского, украинского языков. Особенно значительны его переводы из грузинской поэзии. В конце 50-х гг. Заболоцкий перевёл грузинскую средневековую поэму «Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели (1953—1957 гг.). Итогом долголетней работы явился вышедший в Тбилиси в 1958 г. двухтомник «Грузинская классическая поэзия» в переводе Н. Заболоцкого.

Последнее его стихотворение — «Не позволяй душе лениться…».

Скончался Н.А. Заболоцкий 14 октября 1958 года в Москве; похоронен на Новодевичьем кладбище.

2. История создания стихотворения «Признание»

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?

Вглядываюсь еще раз в пронзительные строки и пытаюсь представить создавшего их человека. В  голову приходит влюбленный юноша с пылким взором — примерно как солист группы «Фристайл», исполнявший песню лет 10-15 назад. Но нет, писал стихи 54-летний серьезный человек с внешностью и манерами бухгалтера: гладко причесанный и выбритый, в очках, аккуратно-педантичный. Более того, Заболоцкий до 1957 года, когда создал цикл «Последняя любовь», вообще был чужд интимной лирике. Про любовь к женщине он не писал ни в молодости, ни в более зрелые годы. И вдруг — дивный лирический цикл на излете жизни. Включающий в себя в том числе «Облетают последние маки...», Обрываются речи влюбленных,/ Улетает последний скворец…» (Узнали? Это песни из кинофильма «Служебный роман»). Что же произошло? Чтобы ответить на вопрос, придется заглянуть в личную жизнь поэта.

Николай Заболотский (именно так, Заболоцким с ударением на предпоследнем слоге он стал только в 1925 году) родился 24 апреля 1903 года. Детство его прошло в Уржуме Вятской губернии. Более известен другой уроженец Уржума — Сергей Костриков (партийная кличка — Киров). Именем последнего теперь зовется и областной центр, и вся область. Заболоцкому же в Кирове посвящена одна-единственная мемориальная доска на улице Дрелевского — там жил его отец, и он его навещал.

В Питере Заболоцкий был участником группы ОБЭРИУ вместе с Д. Хармсом и другими поэтами-экспериментаторами. Отношение к женщинам у обэриутов сложилось чисто потребительским. Заболоцкий был в числе тех, кто «ругал женщин яростно» (по воспоминаниям Е. Шварца). Ему принадлежит утверждение «Курица — не птица, баба — не поэт». В частности, они терпеть не могли друг друга с Ахматовой. Очевидно, сложившееся в юности пренебрежительное отношение к противоположному полу Заболоцкий пронес почти через всю жизнь. Поэтому любовной лирики не создавал.

Тем не менее брак Николая Алексеевича получился прочным и удачным (опять-таки за исключением последних двух лет жизни). В 1930 году он, к удивлению друзей, женился на выпускнице того же герценского педагогического института Екатерине Клыковой — пятью годами его моложе. Она была стройна, застенчива, темноглаза, немногословна. Не красавица, но прекрасная жена, мать, хозяйка. В ней угадывалась восточная примесь. В том числе в поведении с мужем — ровным и робким.

Постепенно Заболоцкий отходит от обэриутов, его эксперименты со словом и образом расширяются. К середине 30-х годов Николай — довольно известный поэт.

А потом — арест после ложного доноса в 1938 году: событие, разделившее на две части и жизнь его, и творчество. Заболоцкого на следствии истязали, но он так ничего и не подписал. Может быть, поэтому ему дали минимальные пять лет. Многие писатели были перемолоты ГУЛАГом — Бабель, Хармс, Мандельштам. Заболоцкий выжил — как считают биографы, благодаря семье и супруге, которая была его ангелом-хранителем.

Жена и двое детей немедленно приехали к Николаю Алексеевичу в Караганду, как только это стало возможным. Лишь в 1946 году поэт освободился. Способствовали этому перевод «Слова о полку Игореве», начатый еще до ареста, а также хлопоты известных писателей, особенно Фадеева.

Ему разрешили с семьей поселиться в Москве — свою дачу в Переделкине предоставил писатель Ильенков; восстановили в союзе писателей. Он много занимался переводами, особенно грузинских поэтов. Постепенно все наладилось. Публикации, достаток (за переводы хорошо платили), известность, отдельная квартира в Москве, даже орден Трудового красного знамени в 1957 году (опять-таки за переводы). Но лагеря наложили свой отпечаток. Заболоцкий стал мнителен, осмотрителен, насторожен. В стихах состоялось возращение к классическим традициям.

Совершенно точно, что ранний и поздний Заболоцкий — как два разных поэта. В творческом отношении послелагерные годы были лучшими в его жизни. Он создает стихи, дивные по своей прелести. Рядом — супруга, преданная, как собака. Правда, здоровье подточено ГУЛАГом — в 1955-м году у него случился первый инфаркт. А затем происходит то, чего Николай Алексеевич никак не ожидал — от него уходит жена.

Впрочем, ничего не бывает «вдруг». Екатерина Васильевна, жившая многие годы ради мужа, не видела от него ни заботы, ни ласки. Он обращался с ней жестоко, порой деспотично. Вот строки из его стихотворения «Жена»:

С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

Так и было в семье Заболоцких. Вряд ли Екатерина Васильевна была довольна таким положением. И в 1956 году, в возрасте 48 лет, она уходит к Василию Гроссману — писателю, известному сердцееду. «Если бы она проглотила автобус, — пишет сын Корнея Чуковского Николай, — Заболоцкий удивился бы меньше!»

За удивлением последовал ужас. Поэт был сокрушен, беспомощен и жалок. Несчастье прибило его к одинокой, молодой (28 лет), умной женщине Наталье Роскиной. У него хранился телефон какой-то дамы, любившей его стихи. Вот и все, что он о ней знал. Она же с юности читала наизусть чуть ли не все его стихотворения. Он ей позвонил. Потом они стали любовниками — с ее стороны это больше была жалость (по крайней мере, так она объясняла в воспоминаниях).

Любопытно, что Гроссман был для Натальи чем-то вроде приемного отца — опекал ее еще девочкой, когда отец Роскиной, его друг, погиб на фронте.

Все переплелось, но никто не был счастлив. Каждый в этом треугольнике (Заболоцкий, его супруга и Роскина) мучился по-своему. Однако именно из личной трагедии поэта и родился цикл лирических стихов «Последняя любовь» — один из самых щемящих и талантливых в русской поэзии.

Перечитайте стихотворения 1957 года — «Гроза идет», «Голос в телефоне», «Можжевеловый куст», «Встреча», «Сентябрь», «Последняя любовь», «Кто мне откликнулся в чаще лесной?» Вы не пожалеете. Но даже на их фоне «Признание» стоит обиняком. Это — подлинный шедевр, целая буря чувств и эмоций. Примечательно, что лирическая героиня цикла была едина в двух лицах — в некоторых стихах угадывается Клыкова (причем их больше), в других — Роскина. Вот и в «Признании» обе этих женщины как бы соединились в одну.

Екатерина Васильевна вернулась к мужу в 1958-м. Этим годом датируется еще одно знаменитое стихотворение Н. Заболоцкого «Не позволяй душе лениться». Его писал смертельно больной человек. Пережить радость соединения им было не суждено: поэта постиг второй инфаркт. Спустя полтора месяца, 14 октября 1958 года, он умер.

Осталось творческое наследие, которое, как и все талантливое, с годами становится лишь прекрасней.

3. Цикл Н. А. Заболоцкого «Последняя любовь»

Из цикла Николая Заболоцкого «Последняя любовь» (1956—1957) в школьных программах и учебниках по литературе встречаются только два стихотворения: «Признание» и «Можжевеловый куст». Но говорить об этих произведениях вне цикла - значит рассматривать отдельные детали ткацкого стана, тогда как лишь все детали в своем взаимодействии дадут возможность увидеть узор, сотканный автором.

Цикл этот можно сравнить с «Панаевским циклом» Н. А. Некрасова и с «Денисьевским циклом» Ф. И. Тютчева. По стихотворениям Некрасова и Тютчева можно проследить историю любви, проникнуть в сущность ее ключевых моментов, познать ее торжество и драматизм. Безусловно, циклы эти не только интересны нам как свидетельства любви их авторов к Авдотье Панаевой и Елене Денисьевой, но важны как художественные творения, как документы развития человеческой личности и даже - в социально-психологическом плане - как отражения динамично развивающихся отношений мужчины и женщины в целом.

Однако между произведениями Некрасова и Тютчева, с одной стороны, и циклом Заболоцкого - с другой, есть существенное различие. Стихотворения первых двух авторов объединены в циклы исследователями их творчества - литературоведами. Заболоцкий же сам объединяет десять стихотворений в единое целое, создает цикл - круг, кольцо переплетенных, пересекающихся образов. Рассказывая о своем позднем чувстве, поэт сам ставит заглавную букву - и точку - в истории любовных отношений.

Заболоцкий осознает «Последнюю любовь» именно как цикл. Он размещает стихотворения не точно в соответствии с хронологией событий: стихотворение «Встреча» помещено девятым номером. По сути, поэт создает роман в стихах. Если любовные стихотворения первых книг Ахматовой можно было бы сравнить с разрозненными страницами различных романов, то цикл Заболоцкого - это законченное и композиционно выстроенное художественное произведение со своей идеей, с развитием действия и кульминацией просветления.

Начинается созданный поэтом роман стихотворением «Чертополох», и начинается не с картины первого свидания, а с изображения неожиданно вспыхнувшей душевной драмы:

Принесли букет чертополоха

И на стол поставили, и вот

Предо мной пожар, и суматоха,

И огней багровый хоровод.

Уже первая  строка вызывает в сознании странный диссонанс: не принято создавать букеты из чертополоха! Чертополох - нечисть, страсть, черта, разделяющая жизнь; полыхание, всполохи, огонь, которые не бывают нечистыми, - очистительное пламя. Роковое соединение темного с высоким. Душевный пожар, сумятица чувств, багровый (не багряный!) хоровод огней.

Эти звезды с острыми концами,

Эти брызги северной зари

                                 И гремят, и стонут бубенцами,

Фонарями вспыхнув изнутри.

Самое первое слово — глагол: принесли. Те, кто принесли, обладают особой властью, давая неизбежность и право измученной, испепеленной страданиями душе пережить это внезапно раскрывшееся чувство.

Прислушиваясь к себе, вглядываясь в странный букет, лирический герой видит во вспышках раскрывшихся бутонов полыханье рождающихся вселенных, с ясностью ощущает человека - микрокосмом, душу и тело - воплощением космической борьбы материи и духа: Это тоже образ мирозданья,

   Организм, сплетенный из лучей,

Битвы неоконченной пыланье,

                                   Полыханье поднятых мечей.

                                   Это башня ярости и славы,

Где к копью приставлено копье,

Где пучки цветов, кровавоглавы,

                                 Прямо в сердце врезаны мое.

Странный букет навевает сон - быль? Образ женщины - «сказочной птицы» - архетип русского сознания - связан с образом «высокой темницы» -башни, терема, где живут царские дочери-невесты. Черная, как ночь, решетка преграждает путь герою. Но герой не сказочный богатырь, не прискачет к нему на помощь Сивка-Бурка:

     Но и я живу, как видно, плохо,

Ибо я помочь не в силах ей.

И встает стена чертополоха

     Между мной и радостью моей.

Это горькое осознание, как образ острого, ранящего, пронзающего насквозь («простерся шип клинообразный» в «Чертополохе» -  «проколовший меня смертоносной иглой» в «Можжевеловом кусте»), проходит через весь цикл «Последняя любовь».

И последняя строка - «взор ее неугасимых глаз» - негасимая лампада -  «вечная лампада зажжена» - ореол святости, ощущение великого таинства.

Пятистопный песенный хорей сменяется трехстопным, вальсирующим на волнах анапестом «Морской прогулки»:

         На сверкающем глиссере белом

   Мы заехали в каменный грот,

И скала опрокинутым телом

Заслонила от нас небосвод.

Если чертить сюжетную линию романа, то нужно написать: герой со своей возлюбленной едут из города, где трудно встречаться, на море, в Крым. Банальная псевдоромантическая поездка? Подальше от жены, к ласкающему морю? Для лирического героя цикла это не так. Каждый день, каждый взгляд он воспринимает как горький подарок, в событиях видит отражение вечности.

В первом стихотворении - взгляд в небо, соотнесение своего мироощущения с законами мироздания, высшими законами. Во втором -   обращение к воде как символу подсознания, погружение в мир отражений, попытка постичь законы превращения тела и движений души.

«В подземном мерцающем зале», под нависшей неживой массой вдруг ставшей одушевленной (телом) скалы, страсти теряют накал, человеческое тело теряет вес и значимость:

Мы и сами прозрачными стали,

Как фигурки из тонкой слюды.

Отраженный мир всегда притягивал внимание поэтов и художников. Бликующие, множащиеся, дробящиеся отражения у Заболоцкого приобретают метафизический смысл. Люди пытаются осознать себя в отражениях, а те, как законченные стихи, уже отделились от своих прототипов-создателей, подражают, но не копируют их:

Под великой одеждою моря,

Подражая движеньям людей,

Целый мир ликованья и горя

   Жил диковинной жизнью своей.

Жизнь человека отражается дважды - в космосе и в воде, и вертикаль духа связывает две стихии:

Что-то там и рвалось, и кипело,

И сплеталось, и снова рвалось,

И скалы опрокинутой тело

Пробивало над нами насквозь.

Загадка отражений завораживает, но остается нераскрытой: водитель увозит экскурсантов из грота, и «высокая и легкая волна» уносит лирического героя из реальной жизни, жизни воображения и духа -  в сон быта.

И в конце второго стихотворения появляется образ, который тоже станет сквозным для всего цикла, - образ лица - «твое лицо в его простой оправе» - как воплощения жизни души.

Не возлюбленная приближается к берегам Крыма, но Таврида, древняя, насыщенная памятью земля, как живая, встает навстречу женщине, словно вглядываясь в ее лицо, пытаясь распознать, насколько потоки ее сознания синхронизированы с глубинными токами рождающей земли.

Кульминация сюжетной части цикла - стихотворение «Признание». Это не простое признание в любви. Женщина, которую любит лирический герой, - необычное существо. Веселье и печаль - земные чувства, которые может испытывать простая женщина. Героиня цикла - «не веселая, не печальная», она обвенчана с ветром в поле, она сходит к возлюбленному с неба; соединяясь с ней, он словно бы соединяется с мировой душой. Но ее магическое начало не просто затаено, скрыто - оно заковано в оковы - «высокая темница и решетка, черная, как ночь». Заковано кем? Судьбой? Роком? Это остается неизвестным так же, как ответ на вопрос: кто же принес букет чертополоха?

Стремление выявить в полной мере подлинную - колдовскую, надмирную – сущность -вечную женственность -вызывает страстные попытки разорвать оковы. Поцелуи сказочного принца разрушают чары волшебного сна - герой разрывает оковы «слезами и стихотвореньями», которые прожигают не тело, но душу.

Человек - это мир, замок, башня, в которую надо ворваться:

Отвори мне лицо полуночное,

Дай войти в эти очи тяжелые,

В эти черные брови восточные,

В эти руки твои полуголые.

Мир полуночной тайны не становится плоским: даже слезы - не слезы, они только чудятся, может быть, они только отзвук собственных слез, а дальше, за ними - еще одна решетка, черная, как ночь...

И вновь, как в «Морской прогулке», кружит нас четырехстопный анапест - это «Последняя любовь». В первых трех стихотворениях мы видим только лирического героя и его возлюбленную, здесь же появляется третье лицо -  наблюдатель, шофер. И повествование ведется не от первого лица, как раньше, а от лица автора, что дает возможность взглянуть на ситуацию со стороны.

Вечер. Водитель такси привозит пассажиров к цветнику и ждет их, пока они гуляют:

...Пожилой пассажир у куртины

 Задержался с подругой своей.

  И водитель сквозь сонные веки

      Вдруг заметил два странных лица,

    Обращенных друг к другу навеки

И забывших себя до конца.

Заметил не фигуры, не позы - лица! Лица не влюбленные, не восторженные, не восхищенные - странные. Любовь для героев не легкий флирт, не физиологическое влечение, но гораздо больше - забвение себя, обретение смысла жизни, когда человек вдруг понимает: так вот для чего дана душа! Такая любовь освящена свыше:

Два туманные легкие света

Исходили из них...

Описание великолепной цветущей клумбы - «красоты уходящего лета» -  напоминает стихи Заболоцкого-раннего с его дерзкими и красноречивыми сравнениями. Но тогда это было самоцелью - здесь же становится средством создания контраста между торжеством жизни, праздником природы и неизбежностью человеческого горя.

Цветочный круг, по которому молча идут наши герои, кажется бесконечным, но шофер – наблюдатель - знает, что кончается лето, «что давно уж их песенка спета». Но герои пока этого не знают. Не знают? Почему же они идут молча?

Южное счастье действительно кончилось. Снова, как в первом стихотворении, пятистопный хорей, повествование от первого лица, Москва и невозможность встречаться: «Голос в телефоне». Лицо живет отдельно - и голос тоже отделяется от тела, словно обретая собственную плоть. Сначала он «звонкий, точно птица», чистый, сияющий, как родник. Затем - «дальнее рыданье», «прощанье с радостью души». Голос наполняется покаяньем и пропадает: «Сгинул он в каком-то диком поле...» А где же еще должен был пропасть голос красавицы, обвенчанной - в поле - с ветром? Но это не летнее ковыльное поле - это поле, по которому гуляет вьюга. Черная решетка темницы превращается в черный телефон, голос - пленник черного телефона, душа - отражение духа в теле - кричит от боли...

Шестое и седьмое стихотворения теряют названия, их заменяют безликие звездочки. Строки становятся короче, стихотворения тоже. Шестое - двустопный амфибрахий, седьмое - двустопный анапест.

«Клялась ты до гроба/ Быть милой моей» -до гроба не получилось. Мы стали умней? Счастье до гроба? Бывает ли оно? Вновь возникают мотивы воды, отражений, лебедь - птица сказки, мечты - уплывает к земле - любовная лодка разбилась о быт; вода блещет одиноко - «дай войти в эти очи тяжелые» - в ней уже никто не отражается - только ночная звезда.

Торжествующие цветы куртины осыпались - только посредине панели лежит полумертвый цветок. Лежит не в свете огней, а в белом сумраке - в белом саване дня - «Как твое отраженье/ На душе у меня».

Букет чертополоха с клинообразными шипами словно возвращается в «Можжевеловом кусте». Мы снова входим вместе с лирическим героем в причудливые переплетения образов сна, связываем начало и конец любовной истории сквозными мотивами:

Я увидел во сне можжевеловый куст,

Я услышал вдали металлический хруст,

Аметистовых ягод услышал я звон,

И во сне, в тишине, мне понравился он.

Можжевельник наших среднерусских лесов - куст, ветвями которого устилают дорогу уходящим в последний путь, ягоды не вызревают. Можжевеловые кусты Крыма - почти деревья, священные для местных народов. Знойное солнце, ароматное облако смолистых запахов - звон цикад - красно-лиловые ягоды. Человек идет по траве, наступает на сухую ветку - ветка хрустнула под ногой - как хрустит металл? Солнечное полыханье поднятых мечей, звон битвы превращается в разрушение, в металлический хруст... Парная рифмовка словно бы укорачивает стих, дыхание становится тише и реже.

Стена чертополоха возвращается мраком древесных ветвей, сквозь который просвечивает «чуть живое подобье улыбки твоей». Уже не видно лица -осталась лишь улыбка - Чеширский кот, - которая живет в сознании лирического героя. Ценность - «мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера» — тает, как развеивается аромат смолы.

Надо растить свой сад! Но тучи рассеялись, наваждение ушло:

В золотых небесах за окошком моим

Облака проплывают одно за другим,

Облетевший мой садик безжизнен и пуст...

Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!

Страсти улеглись, прощение послано, любовная история завершена. Казалось бы, цикл закончен. Но лирический герой вглядывается в свою душу, в свой «облетевший садик», настойчиво вопрошая: зачем? Почему мне была ниспослана эта любовь-испытание? Если все прошло, то что же осталось?

Ответ на этот вопрос приносит кульминация духовная - девятое стихотворение «Встреча». Эпиграф его - камертон, по которому настроены важнейшие образы цикла: «И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, - улыбнулось...» (Л. Толстой. «Война и мир»).

Лирический герой - «вечный мизантроп», потерявший веру в жизнь, отчужденный от людей чередой тяжких испытаний, - вспоминает о первой встрече с женщиной, благодаря которой скорлупа недоверия дала трещину, а затем и вовсе растворилась в живительных лучах радости:

Как открывается заржавевшая дверь,

С трудом, с усилием, — забыв о том, что было,

Она, моя нежданная, теперь

Свое лицо навстречу мне открыла.

И хлынул свет — не свет, но целый сноп

Живых лучей, — не сноп, но целый ворох

Весны и радости, извечный мизантроп,

Смешался я...

Неугасимый свет жизни, освященной любовью, вновь зажегся для героя, овладел его мыслями и заставил открыть окно в сад - раскрыть свою душу навстречу проявлениям мира. Мотыльки из сада помчались навстречу абажуру («я словно бабочка к огню»), сама жизнь, сама любовь - один из них доверчиво уселся на плечо героя: «...Он был прозрачен, трепетен и розов».

Радость существования - это высшее единство, и анализ, стремившийся классифицировать чувства и ощущения, порой разрушает эту радость:

Моих вопросов не было еще,

           Да и не нужно было их — вопросов.

У человеческих поступков есть несколько уровней: уровень событийный, сюжетный, сущность которого понимается обыденным сознанием, и уровень, выводящий на бытие Мировой Души. История любви героя на первом уровне закончилась расставанием, но она подняла его душу над обыденностью, помогла ему познать в себе подлинного человека, до того скрытого коростой недоверия и горя, подарила свет - «целый ворох весны и радости». И помогает жить дальше - «под золотыми небесами, где проплывают облака», «над золотыми листьям аллеи»:

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она,-

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Это эпилог - стихотворение «Старость». Повествование от третьего лица. Осень. Супруги, прожившие вместе жизнь, понимают каждый взгляд друг друга. К ним пришло прощение и покой, души их горят «светло и ровно». Крест страдания, который несли они, оказался животворным.

Изнемогая, как калеки,

Под гнетом слабостей своих,

В одно единое навеки

Слились живые души их.

С тех пор эти ель и сосна вместе растут. Их корни - сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету... Прекрасная пальма осталась на горючем утесе.

И пришло осознание, что счастье - «лишь зарница, Лишь отдаленный слабый свет». Отсвет иной - высшей радости. Но не это главное: кроме фатализма, в стихотворении  позитивное утверждение, что счастье - синяя птица, светлый конь «требует труда»! Труда нашего, человеческого, который один способен создать противовес роковому принесли.

Кольцевая композиция: свет листьев, образ человеческих душ - горящих свечей - в концовке стихотворения.

Огненное смятение чертополоха переплавилось в золото понимания. Цикл - круг, роман завершен.

4. Семантика названия цикла «Последняя любовь»

Фоменко Игорь Владимирович, преподаватель ТвГУ,  отмечает, что Тютчева Заболоцкий знал всего «наизусть и считал единственным недосягаемым образцом».  «Поэтому в том,- пишет он,- что заглавие цикла отсылает к заглавию стихотворения Тютчева, с одной стороны, нет ничего неожиданного. А с другой, - эта отсылка может быть и основой формирования некоторых дополнительных смыслов хотя бы потому, что именно этим заглавием Заболоцкий единственный раз прямо и даже декларативно адресуется к Тютчеву. Если Тютчев действительно был для него «недосягаемым образцом», для того, чтобы вступать с ним в диалог, нужны были веские причины.

В творчестве лириков, которые мыслят не циклами, а отдельными стихотворениями, авторские циклы появляются достаточно редко, но, вероятнее всего, закономерно, когда возникает необходимость пересмотреть привычный взгляд на мир, а новое смутно, неопределенно и не укладывается в формулы одного стихотворения. Это может быть еще не отчетливая, но крайне важная для поэта мысль, которая «нащупывается» в цикле. Так, Т. Шевченко «19 грудня 1845» написал «Давидові псалми», а через пять дней («25 грудня в Переяславі»), собрав воедино основные мотивы цикла, создал знаменитый «Заповіт». Но, наверное, чаще циклы маркируют вехи творческой эволюции. Наверное потому, что явление пока не изучено, хотя опыт очень разных поэтов позволяет предположить, что это именно так. Пушкин создал всего два авторских цикла: «Подражаниями Корану» был отмечен переломный для него 1824 г., так называемым «неоконченным» или «каменноостровским» циклом - переломный 1836 г. На переломе рождались «Персидские мотивы» и «Исповедь хулигана» С. Есенина.

На переломе возникали циклы А. Тарковского «Кузнечики», «Жизнь, жизнь». На переломе возникла и «Последняя любовь». Поэтому заглавие цикла могло отсылать не только к тютчевскому стихотворению, но к тютчевскому мировидению как возможности найти ответы на какие-то принципиально важные для Заболоцкого вопросы. Если это действительно так, то в цикле должно быть несколько смысловых планов.

Первый семантический уровень заглавия «Последняя любовь» формируется сюжетом интимного романа. Этот тип композиционного строения цикла всегда безотказно очевиден, потому что отдельные лирические ситуации легко позволяют вчитать в текст фабулу: стихотворения расположены так, что читатель накладывает на них клише интимного романа, домысливая недостающие звенья. Иногда читатели делают это даже независимо от автора («денисьевский цикл» Тютчева), иногда поэты помогают им в этом (первые издания «Сестры моей - жизни», где прозаические вставки скрепляли отдельные эпизоды «романа» в единую «цепь»).

Цикл Заболоцкого действительно читается как «история любви» с «прелюдией», «апофеозом», «кульминацией драмы», «развязкой» и «эпи-логом». Сначала она, заключенная в высокую темницу, только снится ему. Затем «Морская прогулка» с деталями курортного быта (белый глиссер, грот, волны), и она, равновеликая легендарной Тавриде, рядом. Потом - «Признание», клятва в неистовой любви (несколько, правда, неожиданная для рассудочного «неоклассициста» Заболоцкого). Она переживает недоступную ему драму (словно в оковы закована) и не может распахнуть душу навстречу любви, а ему не дано понять ее (Отчего же ты плачешь, красавица? / Или мне это только чудится?). Затем - разлука. «Голос в телефоне». Зыбкость (плачешь? чудится?) оборачивается дальним рыданьем. Голос сгинул совсем. Он с помощью сомнительных аналогий пытается убедить себя в том, что все конечно («Колеблется лебедь / На пламени вод. / Однако к земле ведь / И он уплывет»), но ее отраженье все равно остает-

ся в его душе. Теперь воспоминания приходят только во сне, наступает одиночество (Облетевший мой садик безжизнен и пуст...). Но вот «Встреча», и происходит то, в чем заклинал он прежде («Она, моя нежданная, теперь / Свое лицо навстречу мне открыла. / И хлынул свет»). А в завершение - постпозиция, прозрение удивительного и спокойного в своей кажущейся обыденности будущего: «Простые, тихие, седые, / Он с палкой, с зонтиком она, - / Они на листья золотые / Глядят, гуляя дотемна».

Может быть, фабулу можно прокомментировать и как-то иначе, но в любом случае неизменным останется и вопрос: при чем здесь Тютчев?

Можно, конечно, вспомнить последний стих тютчевского стихотворения и сказать, что «блаженство и безнадежность» как состояние Заболоцкий мог бы сделать эпиграфом к своему циклу, и в этом случае сюжет с очевидностью развертывался бы для читателя как переходы от безнадежности к блаженству с заключительным счастливым концом. Но, во-первых, у Заболоцкого нет эпиграфа. А во-вторых, его «блаженство» и «безнадежность», скажем так, не совсем тютчевские.

Тютчевское стихотворение - о любви на склоне лет, которая обострила ощущение грядущего конца, о чувстве, которое сильнее жизненных сил («Пускай скудеет в жилах кровь, / Но в сердце не скудеет нежность...»), о любви - прощальном свете, блаженстве и безнадежности. Возможно, это первое в русской поэзии стихотворение, в котором невербализуемое состояние воплощено в пластике ритма: четырехстопный хорей отягощен дополнительными безударными слогами, затрудняющими чтение и произнесение стихов.

У Заболоцкого «безнадежность» и «блаженство» связаны скорее с сюжетной интригой (сначала неразделенная, а потом разделенная любовь), и заглавие при таком прочтении реализует значение, близкое к тютчевскому, но не отсылающее к нему - «последняя по времени любовь».

Непосредственно к Тютчеву отсылает только четвертое (одноименное циклу) стихотворение - и возрастом субъектов сюжетной ситуации («Пожилой пассажир у куртины / Задержался с подругой своей»), и осиян-ностью любви («Два туманные легкие света / Исходили из них»), и оппозицией «свет - мрак», и предчувствием неизбежного конца («В неизбежном предчувствии горя, / В ожиданье осенних минут, / Кратковременной радости море / Окружало любовников тут»).

Но этот авторский вариант тютчевского сюжета сопровождается неожиданными для Заболоцкого образами.

Для зрелого Заболоцкого одним из основных, если не единственным, способом познания был разум.

Сквозь волшебный прибор Левенгука На поверхности капли воды Обнаружила наша наука Удивительной жизни следы.

«Сквозь волшебный прибор Левенгука...»

Мы, люди, - хозяева этого мира,

Его мудрецы и его педагоги.

Именно разум ведет к гармонии человека и мира:

И бабочки, в солнечном свете играя,

Садились на лысое темя Сократа.

«Читайте, деревья, стихи Гезиода...»

В стихотворении «Последняя любовь» появляется неожиданная для поэтики Заболоцкого оппозиция, обрамляющая его. Пограничное состояние, грань сна сталкивает знание и чувство, когда шофер, глядя на влюбленных сквозь сонные веки, видит мир запредельного, победу духовного («два странных лица, / Обращенных друг к другу навеки / И забывших себя до конца»), видит как «Два туманные легкие света / Исходили из них», но не перейдя границы сна и все-таки бодрствуя, он одновременно знает, что давно уж их песенка спета. Противоречие «знание - чувство» в этом стихотворении не разрешается, хотя финальный стих, как и цветовые детали (водитель, знающий, что «песенка спета», - «во мраке», а они, чувствующие, ярко освещены и окружены «красотой уходящего лета»), намекают на возможность победы чувства: водитель знал то, что, к счастью, не знали они. Интерпретировать этот стих можно по-разному, но «не знать - к счастью» не только принципиально новое для Заболоцкого утверждение, но и указание на второй смысловой уровень: поиски ответа на фундаментальный вопрос, что есть путь к познанию сущего - разум, в который до сих пор верил Заболоцкий, или чувство.

Поэтому так важен мотив сна, который подключает цикл и к целому пласту русской культуры, и к тютчевской формуле существования на грани как бы двойного бытия, и, возможно, к его же утверждению: в то, чего умом не понять, можно только верить.

В первом стихотворении («Чертополох») именно сон оставляет лирического героя на границе видимого и сущего, сталкивая вечное с конечным. Родственное сну визионерство во втором стихотворении («Морская прогулка») временно стирает границу между реальным и ирреальным миром. В четвертом («Последняя любовь»), взгляд сквозь сонные веки мотивирует двоемирие и возможность внеаналитического познания. Пятое, шестое и седьмое стихотворения - аргументы в пользу «разума» или «чувства». В восьмом («Можжевеловый куст») - окончательная победа сна, то есть, внеаналитического познания, позволяющая проникнуть в драматизм сущего. Чувство становится той единственной силой, которая раскрывает миры природы и человека. И если в цикле Заболоцкий действительно искал ответ на вопрос, познается мир разумом или чувством, то понятен становится переосмысленный образ из стихотворения «Читайте, деревья, сти-

хи Гезиода»: там мотыльки садились на лысое темя Сократа, здесь, в девятом стихотворении («Встреча»), где окончательно торжествует чувство, мотылек уселся на плечо любящему, для которого рациональное начало избыточно: «Моих вопросов не было еще, / Да и не нужно было их вопросов».

И, наконец, заключительное стихотворение «Старость», отсылающее к тютчевскому двустишию «Пускай скудеет в жилах кровь, / Но в сердце не скудеет нежность», закрепляет победу чувства: только любовь может противостоять жестокости жизни, только чувство есть единственный путь, ведущий к познанию.

Заболоцкий «сам, своим умом старался <...> решить две величайшие задачи, волновавшие его, - задачу смерти и задачу любви». Поэтому заглавие его цикла апеллирует не только к тютчевскому одноименному стихотворению, но к утверждению, что только любовь есть последняя возможность познать законы жизни и преодолеть ее драматизм.

      5.Творческая история романса «Очарована, околдована…»

Романс этот кто только ни пел: и группа "Санкт-Петербург, и группа «Фристайл», и Михаил Звездинский, и Александр Малинин и т.д. Долгое время считалось, что автор музыки -  Михаил Звездинский. Но вот что я нашла в нескольких источниках в Интернете:
1."Во всех источниках указывается, что автор музыки Михаил Звездинский. Правда, у Заболоцкого стихотворение начинается со слов "Зацелована, заколдована..." , и состоит из пяти строф. Четвёртой строфы, на мой взгляд, лучшей из всех, почему- то нет в песне.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
В процессе поиска полной версии песни обнаружила, что музыка, оказывается, питерского барда Александра Лобановского и что даже были судебные ссоры из- за этой песни (и нескольких других). Прошерстила  все альбомы Лобановского, но этой песни ни в одном не обнаружила. И только недавно нашла эту песню в исполнении Лобановского. Оказывается, в годы перестройки авторство песни пытался присвоить себе Михаил Звездинский, который оказался шарлатаном. В итоге в 1990г.  Лобановский обратился в ВААП с просьбой в судебном порядке подтвердить свое авторство песни "Очарована, околдована", а также еще пяти песен, присвоенных Звездинским. Суд подтвердил авторство Лобановского. Правда, немного отличающуюся от привычного исполнения, но, к моему радостному изумлению, полностью, т.е. все пять куплетов. Так что лично для меня авторство не вызывает сомнений. Для меня только остаётся вопросом, почему Звездинский, Малинин и др. исполняли её не полностью? Что они нашли крамольного в 4-ой строфе? Полностью красивый романс стал был ещё прекраснее.

                                      6. Заключение

Очарована, околдована,

С ветром в поле когда-то повенчана…

Мы часто слышим по радио эти стихи, и искаженный, потерявший одну строфу текст стихотворения Николая Заболоцкого «Признание» даже в этом случае не теряет благородно-сдержанного своего звучания, несет в себе яркую энергию мужского восхищения тайной женственности, стремление разгадать загадку женской души. Проделав эту работу, получила огромное удовольствие от общения с величайшим поэтом прошлого века, узнала интереснейшую судьбу поэта и историю написания стихотворения «Признание». Ничего подобного циклу «Последняя любовь» ещё не встречала. И теперь, когда звучит романс, «Очарована, околдована…», с гордостью отмечаю, что знаю об этом произведении всё. В заключении предлагаю послушать романс в исполнении автора музыки Александра Лобановского. 

                                 7. Использованная литература

1. Чуковский Н. Встречи с Заболоцким // Нева. 1965. № 9. С. 189.

2. Шилова К. Поэтика цикла Заболоцкого «Последняя любовь» // Из истории русской и зарубежной литературы Х1Х-ХХ веков. Кемерово, 1973.

3. Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1965.

4. Кормилов С.Н. Творчество Н.А. Заболоцкого в литературоведении рубежа ХХ-ХХ1 вв. (К 100 летию со дня рождения поэта) // Вестник Московского университета. 2003. № 3.  

5.Фоменко Игорь Владимирович. ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ» Н. ЗАБОЛОЦКОГО: СЕМАНТИКА ЗАГЛАВИЯ». Журнал: Новый филологический вестник. Год выпуска: 2007 Том: 5 Номер выпуска: 2

Литература

МБОУ «Гимназия №7»

История одного стихотворения: Н.Заболоцкий. “Признание”

Выполнила ученица

 9 «б» класса Кузьмина Ольга

Учитель Гредина Н.В.

Торжок

2013 г

Содержание

1.Введение                                                                                -3

2.Основная часть:

1.Биография Н.А. Заболоцкого.                                                -4

2.История создания стихотворения «Признание».                        -6

        3.Анализ лирического цикла Н.А.Заболоцкого «Последняя

любовь».                                                                                                           -9

4. Семантика названия цикла «Последняя любовь».

5.Творческая история романса «Очарована, околдована…»

3.Заключение                                                                        -20

4.Использованная литература                                                                                -21                                

Введение

Многие певцы и музыканты используют в своем репертуаре произведения известных русских поэтов. Наглядный пример – романс “Очарована, околдована”. Между тем, мало кому известно, что произведение было создано на стихи  российского поэта Николая Заболоцкого, которое входит в его знаменитый лирический цикл «Последняя любовь». Прочитав это произведение, также прослушав его в исполнении А.Малинина, я решила больше узнать о Н.Заболоцком и об истории создания стихотворения “ Признание”, на слова которого и написан этот романс.

Следовательно, цель моей работы -  изучить историю появления романса  «Очарована, околдована…».

Задачи:

- познакомиться с  биографией Н.Заболоцкого, выявить автобиографические черты в образе лирической героини стихотворения;

- дать сравнительный анализ стихотворения Заболоцкого и романса на эти стихи;

- познакомиться с циклом стихотворений Заболоцкого «Последняя любовь», в который входит данное  стихотворение;

- проследить творческую историю романса на стихотворение «Признание».

1. Биография Н.А. Заболоцкого

Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая 1903 году под Казанью в семье агронома. Учился в сельской школе, затем в реальном училище города Уржума. Писать стихи начал в детстве. Окончил в 1925 году факультет русского языка и словесности Педагогического института имени А. И. Герцена в Ленинграде.

В конце 20-х годов XX века Заболоцкий примкнул к группе обэриутов — молодых поэтов, создавших Объединение реального творчества (А. Введенский, Ю. Владимиров, Д. Хармс и др.). Вместе с обэриутами начал пробовать силы в детской литературе, печатался в журнале «Ёж». В 1929 году вышел первый сборник поэта «Столбцы», вызвавший, по его собственным словам, «порядочный скандал» и принёсший ему популярность. В 1929—1933 гг. он пишет поэмы «Торжество земледелия», «Безумный волк», «Деревья». Взаимоотношениям человека и природы посвящено у Заболоцкого много произведений, в том числе одно из лучших его стихотворений «Всё, что было в душе…». В 1937 году вышла «Вторая книга», подтвердившая мастерство и самобытность поэта.

В 1938 году Заболоцкий был арестован по ложному политическому обвинению. Находясь в заключении, он продолжал писать, сделал вольное переложение «Слова о полку Игореве». После освобождения в январе 1946 г. приехал в Москву. Стихи Заболоцкого конца 40-х—50-х годов стали классикой русской лирики («Завещание», «Гроза», «Ещё заря не встала над селом…», «Я не ищу гармонии в природе…», «Ласточка», «Некрасивая девочка», «Журавли», «Уступи мне, скворец, уголок…», цикл «Последняя любовь» и др.). Их отличает философская глубина; автор открывает в жизни всё новые грани и тайны, находит новые соответствия своему изменяющемуся внутреннему миру.

Заболоцкому принадлежат также многочисленные переводы с немецкого, венгерского, итальянского, сербского, таджикского, узбекского, украинского языков. Особенно значительны его переводы из грузинской поэзии. В конце 50-х гг. Заболоцкий перевёл грузинскую средневековую поэму «Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели (1953—1957 гг.). Итогом долголетней работы явился вышедший в Тбилиси в 1958 г. двухтомник «Грузинская классическая поэзия» в переводе Н. Заболоцкого.

Последнее его стихотворение — «Не позволяй душе лениться…».

Скончался Н.А. Заболоцкий 14 октября 1958 года в Москве; похоронен на Новодевичьем кладбище.

2. История создания стихотворения «Признание»

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?

Вглядываюсь еще раз в пронзительные строки и пытаюсь представить создавшего их человека. В  голову приходит влюбленный юноша с пылким взором — примерно как солист группы «Фристайл», исполнявший песню лет 10-15 назад. Но нет, писал стихи 54-летний серьезный человек с внешностью и манерами бухгалтера: гладко причесанный и выбритый, в очках, аккуратно-педантичный. Более того, Заболоцкий до 1957 года, когда создал цикл «Последняя любовь», вообще был чужд интимной лирике. Про любовь к женщине он не писал ни в молодости, ни в более зрелые годы. И вдруг — дивный лирический цикл на излете жизни. Включающий в себя в том числе «Облетают последние маки...», Обрываются речи влюбленных,/ Улетает последний скворец…» (Узнали? Это песни из кинофильма «Служебный роман»). Что же произошло? Чтобы ответить на вопрос, придется заглянуть в личную жизнь поэта.

Николай Заболотский (именно так, Заболоцким с ударением на предпоследнем слоге он стал только в 1925 году) родился 24 апреля 1903 года. Детство его прошло в Уржуме Вятской губернии. Более известен другой уроженец Уржума — Сергей Костриков (партийная кличка — Киров). Именем последнего теперь зовется и областной центр, и вся область. Заболоцкому же в Кирове посвящена одна-единственная мемориальная доска на улице Дрелевского — там жил его отец, и он его навещал.

В Питере Заболоцкий был участником группы ОБЭРИУ вместе с Д. Хармсом и другими поэтами-экспериментаторами. Отношение к женщинам у обэриутов сложилось чисто потребительским. Заболоцкий был в числе тех, кто «ругал женщин яростно» (по воспоминаниям Е. Шварца). Ему принадлежит утверждение «Курица — не птица, баба — не поэт». В частности, они терпеть не могли друг друга с Ахматовой. Очевидно, сложившееся в юности пренебрежительное отношение к противоположному полу Заболоцкий пронес почти через всю жизнь. Поэтому любовной лирики не создавал.

Тем не менее брак Николая Алексеевича получился прочным и удачным (опять-таки за исключением последних двух лет жизни). В 1930 году он, к удивлению друзей, женился на выпускнице того же герценского педагогического института Екатерине Клыковой — пятью годами его моложе. Она была стройна, застенчива, темноглаза, немногословна. Не красавица, но прекрасная жена, мать, хозяйка. В ней угадывалась восточная примесь. В том числе в поведении с мужем — ровным и робким.

Постепенно Заболоцкий отходит от обэриутов, его эксперименты со словом и образом расширяются. К середине 30-х годов Николай — довольно известный поэт.

А потом — арест после ложного доноса в 1938 году: событие, разделившее на две части и жизнь его, и творчество. Заболоцкого на следствии истязали, но он так ничего и не подписал. Может быть, поэтому ему дали минимальные пять лет. Многие писатели были перемолоты ГУЛАГом — Бабель, Хармс, Мандельштам. Заболоцкий выжил — как считают биографы, благодаря семье и супруге, которая была его ангелом-хранителем.

Жена и двое детей немедленно приехали к Николаю Алексеевичу в Караганду, как только это стало возможным. Лишь в 1946 году поэт освободился. Способствовали этому перевод «Слова о полку Игореве», начатый еще до ареста, а также хлопоты известных писателей, особенно Фадеева.

Ему разрешили с семьей поселиться в Москве — свою дачу в Переделкине предоставил писатель Ильенков; восстановили в союзе писателей. Он много занимался переводами, особенно грузинских поэтов. Постепенно все наладилось. Публикации, достаток (за переводы хорошо платили), известность, отдельная квартира в Москве, даже орден Трудового красного знамени в 1957 году (опять-таки за переводы). Но лагеря наложили свой отпечаток. Заболоцкий стал мнителен, осмотрителен, насторожен. В стихах состоялось возращение к классическим традициям.

Совершенно точно, что ранний и поздний Заболоцкий — как два разных поэта. В творческом отношении послелагерные годы были лучшими в его жизни. Он создает стихи, дивные по своей прелести. Рядом — супруга, преданная, как собака. Правда, здоровье подточено ГУЛАГом — в 1955-м году у него случился первый инфаркт. А затем происходит то, чего Николай Алексеевич никак не ожидал — от него уходит жена.

Впрочем, ничего не бывает «вдруг». Екатерина Васильевна, жившая многие годы ради мужа, не видела от него ни заботы, ни ласки. Он обращался с ней жестоко, порой деспотично. Вот строки из его стихотворения «Жена»:

С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

Так и было в семье Заболоцких. Вряд ли Екатерина Васильевна была довольна таким положением. И в 1956 году, в возрасте 48 лет, она уходит к Василию Гроссману — писателю, известному сердцееду. «Если бы она проглотила автобус, — пишет сын Корнея Чуковского Николай, — Заболоцкий удивился бы меньше!»

За удивлением последовал ужас. Поэт был сокрушен, беспомощен и жалок. Несчастье прибило его к одинокой, молодой (28 лет), умной женщине Наталье Роскиной. У него хранился телефон какой-то дамы, любившей его стихи. Вот и все, что он о ней знал. Она же с юности читала наизусть чуть ли не все его стихотворения. Он ей позвонил. Потом они стали любовниками — с ее стороны это больше была жалость (по крайней мере, так она объясняла в воспоминаниях).

Любопытно, что Гроссман был для Натальи чем-то вроде приемного отца — опекал ее еще девочкой, когда отец Роскиной, его друг, погиб на фронте.

Все переплелось, но никто не был счастлив. Каждый в этом треугольнике (Заболоцкий, его супруга и Роскина) мучился по-своему. Однако именно из личной трагедии поэта и родился цикл лирических стихов «Последняя любовь» — один из самых щемящих и талантливых в русской поэзии.

Перечитайте стихотворения 1957 года — «Гроза идет», «Голос в телефоне», «Можжевеловый куст», «Встреча», «Сентябрь», «Последняя любовь», «Кто мне откликнулся в чаще лесной?» Вы не пожалеете. Но даже на их фоне «Признание» стоит обиняком. Это — подлинный шедевр, целая буря чувств и эмоций. Примечательно, что лирическая героиня цикла была едина в двух лицах — в некоторых стихах угадывается Клыкова (причем их больше), в других — Роскина. Вот и в «Признании» обе этих женщины как бы соединились в одну.

Екатерина Васильевна вернулась к мужу в 1958-м. Этим годом датируется еще одно знаменитое стихотворение Н. Заболоцкого «Не позволяй душе лениться». Его писал смертельно больной человек. Пережить радость соединения им было не суждено: поэта постиг второй инфаркт. Спустя полтора месяца, 14 октября 1958 года, он умер.

Осталось творческое наследие, которое, как и все талантливое, с годами становится лишь прекрасней.

3. Цикл Н. А. Заболоцкого «Последняя любовь»

Из цикла Николая Заболоцкого «Последняя любовь» (1956—1957) в школьных программах и учебниках по литературе встречаются только два стихотворения: «Признание» и «Можжевеловый куст». Но говорить об этих произведениях вне цикла - значит рассматривать отдельные детали ткацкого стана, тогда как лишь все детали в своем взаимодействии дадут возможность увидеть узор, сотканный автором.

Цикл этот можно сравнить с «Панаевским циклом» Н. А. Некрасова и с «Денисьевским циклом» Ф. И. Тютчева. По стихотворениям Некрасова и Тютчева можно проследить историю любви, проникнуть в сущность ее ключевых моментов, познать ее торжество и драматизм. Безусловно, циклы эти не только интересны нам как свидетельства любви их авторов к Авдотье Панаевой и Елене Денисьевой, но важны как художественные творения, как документы развития человеческой личности и даже - в социально-психологическом плане - как отражения динамично развивающихся отношений мужчины и женщины в целом.

Однако между произведениями Некрасова и Тютчева, с одной стороны, и циклом Заболоцкого - с другой, есть существенное различие. Стихотворения первых двух авторов объединены в циклы исследователями их творчества - литературоведами. Заболоцкий же сам объединяет десять стихотворений в единое целое, создает цикл - круг, кольцо переплетенных, пересекающихся образов. Рассказывая о своем позднем чувстве, поэт сам ставит заглавную букву - и точку - в истории любовных отношений.

Заболоцкий осознает «Последнюю любовь» именно как цикл. Он размещает стихотворения не точно в соответствии с хронологией событий: стихотворение «Встреча» помещено девятым номером. По сути, поэт создает роман в стихах. Если любовные стихотворения первых книг Ахматовой можно было бы сравнить с разрозненными страницами различных романов, то цикл Заболоцкого - это законченное и композиционно выстроенное художественное произведение со своей идеей, с развитием действия и кульминацией просветления.

Начинается созданный поэтом роман стихотворением «Чертополох», и начинается не с картины первого свидания, а с изображения неожиданно вспыхнувшей душевной драмы:

Принесли букет чертополоха

И на стол поставили, и вот

Предо мной пожар, и суматоха,

И огней багровый хоровод.

Уже первая  строка вызывает в сознании странный диссонанс: не принято создавать букеты из чертополоха! Чертополох - нечисть, страсть, черта, разделяющая жизнь; полыхание, всполохи, огонь, которые не бывают нечистыми, - очистительное пламя. Роковое соединение темного с высоким. Душевный пожар, сумятица чувств, багровый (не багряный!) хоровод огней.

Эти звезды с острыми концами,

Эти брызги северной зари

                                 И гремят, и стонут бубенцами,

Фонарями вспыхнув изнутри.

Самое первое слово — глагол: принесли. Те, кто принесли, обладают особой властью, давая неизбежность и право измученной, испепеленной страданиями душе пережить это внезапно раскрывшееся чувство.

Прислушиваясь к себе, вглядываясь в странный букет, лирический герой видит во вспышках раскрывшихся бутонов полыханье рождающихся вселенных, с ясностью ощущает человека - микрокосмом, душу и тело - воплощением космической борьбы материи и духа: Это тоже образ мирозданья,

   Организм, сплетенный из лучей,

Битвы неоконченной пыланье,

                                   Полыханье поднятых мечей.

                                   Это башня ярости и славы,

Где к копью приставлено копье,

Где пучки цветов, кровавоглавы,

                                 Прямо в сердце врезаны мое.

Странный букет навевает сон - быль? Образ женщины - «сказочной птицы» - архетип русского сознания - связан с образом «высокой темницы» -башни, терема, где живут царские дочери-невесты. Черная, как ночь, решетка преграждает путь герою. Но герой не сказочный богатырь, не прискачет к нему на помощь Сивка-Бурка:

     Но и я живу, как видно, плохо,

Ибо я помочь не в силах ей.

И встает стена чертополоха

     Между мной и радостью моей.

Это горькое осознание, как образ острого, ранящего, пронзающего насквозь («простерся шип клинообразный» в «Чертополохе» -  «проколовший меня смертоносной иглой» в «Можжевеловом кусте»), проходит через весь цикл «Последняя любовь».

И последняя строка - «взор ее неугасимых глаз» - негасимая лампада -  «вечная лампада зажжена» - ореол святости, ощущение великого таинства.

Пятистопный песенный хорей сменяется трехстопным, вальсирующим на волнах анапестом «Морской прогулки»:

         На сверкающем глиссере белом

   Мы заехали в каменный грот,

И скала опрокинутым телом

Заслонила от нас небосвод.

Если чертить сюжетную линию романа, то нужно написать: герой со своей возлюбленной едут из города, где трудно встречаться, на море, в Крым. Банальная псевдоромантическая поездка? Подальше от жены, к ласкающему морю? Для лирического героя цикла это не так. Каждый день, каждый взгляд он воспринимает как горький подарок, в событиях видит отражение вечности.

В первом стихотворении - взгляд в небо, соотнесение своего мироощущения с законами мироздания, высшими законами. Во втором -   обращение к воде как символу подсознания, погружение в мир отражений, попытка постичь законы превращения тела и движений души.

«В подземном мерцающем зале», под нависшей неживой массой вдруг ставшей одушевленной (телом) скалы, страсти теряют накал, человеческое тело теряет вес и значимость:

Мы и сами прозрачными стали,

Как фигурки из тонкой слюды.

Отраженный мир всегда притягивал внимание поэтов и художников. Бликующие, множащиеся, дробящиеся отражения у Заболоцкого приобретают метафизический смысл. Люди пытаются осознать себя в отражениях, а те, как законченные стихи, уже отделились от своих прототипов-создателей, подражают, но не копируют их:

Под великой одеждою моря,

Подражая движеньям людей,

Целый мир ликованья и горя

   Жил диковинной жизнью своей.

Жизнь человека отражается дважды - в космосе и в воде, и вертикаль духа связывает две стихии:

Что-то там и рвалось, и кипело,

И сплеталось, и снова рвалось,

И скалы опрокинутой тело

Пробивало над нами насквозь.

Загадка отражений завораживает, но остается нераскрытой: водитель увозит экскурсантов из грота, и «высокая и легкая волна» уносит лирического героя из реальной жизни, жизни воображения и духа -  в сон быта.

И в конце второго стихотворения появляется образ, который тоже станет сквозным для всего цикла, - образ лица - «твое лицо в его простой оправе» - как воплощения жизни души.

Не возлюбленная приближается к берегам Крыма, но Таврида, древняя, насыщенная памятью земля, как живая, встает навстречу женщине, словно вглядываясь в ее лицо, пытаясь распознать, насколько потоки ее сознания синхронизированы с глубинными токами рождающей земли.

Кульминация сюжетной части цикла - стихотворение «Признание». Это не простое признание в любви. Женщина, которую любит лирический герой, - необычное существо. Веселье и печаль - земные чувства, которые может испытывать простая женщина. Героиня цикла - «не веселая, не печальная», она обвенчана с ветром в поле, она сходит к возлюбленному с неба; соединяясь с ней, он словно бы соединяется с мировой душой. Но ее магическое начало не просто затаено, скрыто - оно заковано в оковы - «высокая темница и решетка, черная, как ночь». Заковано кем? Судьбой? Роком? Это остается неизвестным так же, как ответ на вопрос: кто же принес букет чертополоха?

Стремление выявить в полной мере подлинную - колдовскую, надмирную – сущность -вечную женственность -вызывает страстные попытки разорвать оковы. Поцелуи сказочного принца разрушают чары волшебного сна - герой разрывает оковы «слезами и стихотвореньями», которые прожигают не тело, но душу.

Человек - это мир, замок, башня, в которую надо ворваться:

Отвори мне лицо полуночное,

Дай войти в эти очи тяжелые,

В эти черные брови восточные,

В эти руки твои полуголые.

Мир полуночной тайны не становится плоским: даже слезы - не слезы, они только чудятся, может быть, они только отзвук собственных слез, а дальше, за ними - еще одна решетка, черная, как ночь...

И вновь, как в «Морской прогулке», кружит нас четырехстопный анапест - это «Последняя любовь». В первых трех стихотворениях мы видим только лирического героя и его возлюбленную, здесь же появляется третье лицо -  наблюдатель, шофер. И повествование ведется не от первого лица, как раньше, а от лица автора, что дает возможность взглянуть на ситуацию со стороны.

Вечер. Водитель такси привозит пассажиров к цветнику и ждет их, пока они гуляют:

...Пожилой пассажир у куртины

 Задержался с подругой своей.

  И водитель сквозь сонные веки

      Вдруг заметил два странных лица,

    Обращенных друг к другу навеки

И забывших себя до конца.

Заметил не фигуры, не позы - лица! Лица не влюбленные, не восторженные, не восхищенные - странные. Любовь для героев не легкий флирт, не физиологическое влечение, но гораздо больше - забвение себя, обретение смысла жизни, когда человек вдруг понимает: так вот для чего дана душа! Такая любовь освящена свыше:

Два туманные легкие света

Исходили из них...

Описание великолепной цветущей клумбы - «красоты уходящего лета» -  напоминает стихи Заболоцкого-раннего с его дерзкими и красноречивыми сравнениями. Но тогда это было самоцелью - здесь же становится средством создания контраста между торжеством жизни, праздником природы и неизбежностью человеческого горя.

Цветочный круг, по которому молча идут наши герои, кажется бесконечным, но шофер – наблюдатель - знает, что кончается лето, «что давно уж их песенка спета». Но герои пока этого не знают. Не знают? Почему же они идут молча?

Южное счастье действительно кончилось. Снова, как в первом стихотворении, пятистопный хорей, повествование от первого лица, Москва и невозможность встречаться: «Голос в телефоне». Лицо живет отдельно - и голос тоже отделяется от тела, словно обретая собственную плоть. Сначала он «звонкий, точно птица», чистый, сияющий, как родник. Затем - «дальнее рыданье», «прощанье с радостью души». Голос наполняется покаяньем и пропадает: «Сгинул он в каком-то диком поле...» А где же еще должен был пропасть голос красавицы, обвенчанной - в поле - с ветром? Но это не летнее ковыльное поле - это поле, по которому гуляет вьюга. Черная решетка темницы превращается в черный телефон, голос - пленник черного телефона, душа - отражение духа в теле - кричит от боли...

Шестое и седьмое стихотворения теряют названия, их заменяют безликие звездочки. Строки становятся короче, стихотворения тоже. Шестое - двустопный амфибрахий, седьмое - двустопный анапест.

«Клялась ты до гроба/ Быть милой моей» -до гроба не получилось. Мы стали умней? Счастье до гроба? Бывает ли оно? Вновь возникают мотивы воды, отражений, лебедь - птица сказки, мечты - уплывает к земле - любовная лодка разбилась о быт; вода блещет одиноко - «дай войти в эти очи тяжелые» - в ней уже никто не отражается - только ночная звезда.

Торжествующие цветы куртины осыпались - только посредине панели лежит полумертвый цветок. Лежит не в свете огней, а в белом сумраке - в белом саване дня - «Как твое отраженье/ На душе у меня».

Букет чертополоха с клинообразными шипами словно возвращается в «Можжевеловом кусте». Мы снова входим вместе с лирическим героем в причудливые переплетения образов сна, связываем начало и конец любовной истории сквозными мотивами:

Я увидел во сне можжевеловый куст,

Я услышал вдали металлический хруст,

Аметистовых ягод услышал я звон,

И во сне, в тишине, мне понравился он.

Можжевельник наших среднерусских лесов - куст, ветвями которого устилают дорогу уходящим в последний путь, ягоды не вызревают. Можжевеловые кусты Крыма - почти деревья, священные для местных народов. Знойное солнце, ароматное облако смолистых запахов - звон цикад - красно-лиловые ягоды. Человек идет по траве, наступает на сухую ветку - ветка хрустнула под ногой - как хрустит металл? Солнечное полыханье поднятых мечей, звон битвы превращается в разрушение, в металлический хруст... Парная рифмовка словно бы укорачивает стих, дыхание становится тише и реже.

Стена чертополоха возвращается мраком древесных ветвей, сквозь который просвечивает «чуть живое подобье улыбки твоей». Уже не видно лица -осталась лишь улыбка - Чеширский кот, - которая живет в сознании лирического героя. Ценность - «мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера» — тает, как развеивается аромат смолы.

Надо растить свой сад! Но тучи рассеялись, наваждение ушло:

В золотых небесах за окошком моим

Облака проплывают одно за другим,

Облетевший мой садик безжизнен и пуст...

Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!

Страсти улеглись, прощение послано, любовная история завершена. Казалось бы, цикл закончен. Но лирический герой вглядывается в свою душу, в свой «облетевший садик», настойчиво вопрошая: зачем? Почему мне была ниспослана эта любовь-испытание? Если все прошло, то что же осталось?

Ответ на этот вопрос приносит кульминация духовная - девятое стихотворение «Встреча». Эпиграф его - камертон, по которому настроены важнейшие образы цикла: «И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, - улыбнулось...» (Л. Толстой. «Война и мир»).

Лирический герой - «вечный мизантроп», потерявший веру в жизнь, отчужденный от людей чередой тяжких испытаний, - вспоминает о первой встрече с женщиной, благодаря которой скорлупа недоверия дала трещину, а затем и вовсе растворилась в живительных лучах радости:

Как открывается заржавевшая дверь,

С трудом, с усилием, — забыв о том, что было,

Она, моя нежданная, теперь

Свое лицо навстречу мне открыла.

И хлынул свет — не свет, но целый сноп

Живых лучей, — не сноп, но целый ворох

Весны и радости, извечный мизантроп,

Смешался я...

Неугасимый свет жизни, освященной любовью, вновь зажегся для героя, овладел его мыслями и заставил открыть окно в сад - раскрыть свою душу навстречу проявлениям мира. Мотыльки из сада помчались навстречу абажуру («я словно бабочка к огню»), сама жизнь, сама любовь - один из них доверчиво уселся на плечо героя: «...Он был прозрачен, трепетен и розов».

Радость существования - это высшее единство, и анализ, стремившийся классифицировать чувства и ощущения, порой разрушает эту радость:

Моих вопросов не было еще,

           Да и не нужно было их — вопросов.

У человеческих поступков есть несколько уровней: уровень событийный, сюжетный, сущность которого понимается обыденным сознанием, и уровень, выводящий на бытие Мировой Души. История любви героя на первом уровне закончилась расставанием, но она подняла его душу над обыденностью, помогла ему познать в себе подлинного человека, до того скрытого коростой недоверия и горя, подарила свет - «целый ворох весны и радости». И помогает жить дальше - «под золотыми небесами, где проплывают облака», «над золотыми листьям аллеи»:

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она,-

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Это эпилог - стихотворение «Старость». Повествование от третьего лица. Осень. Супруги, прожившие вместе жизнь, понимают каждый взгляд друг друга. К ним пришло прощение и покой, души их горят «светло и ровно». Крест страдания, который несли они, оказался животворным.

Изнемогая, как калеки,

Под гнетом слабостей своих,

В одно единое навеки

Слились живые души их.

С тех пор эти ель и сосна вместе растут. Их корни - сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету... Прекрасная пальма осталась на горючем утесе.

И пришло осознание, что счастье - «лишь зарница, Лишь отдаленный слабый свет». Отсвет иной - высшей радости. Но не это главное: кроме фатализма, в стихотворении  позитивное утверждение, что счастье - синяя птица, светлый конь «требует труда»! Труда нашего, человеческого, который один способен создать противовес роковому принесли.

Кольцевая композиция: свет листьев, образ человеческих душ - горящих свечей - в концовке стихотворения.

Огненное смятение чертополоха переплавилось в золото понимания. Цикл - круг, роман завершен.

4. Семантика названия цикла «Последняя любовь»

Фоменко Игорь Владимирович, преподаватель ТвГУ,  отмечает, что Тютчева Заболоцкий знал всего «наизусть и считал единственным недосягаемым образцом».  «Поэтому в том,- пишет он,- что заглавие цикла отсылает к заглавию стихотворения Тютчева, с одной стороны, нет ничего неожиданного. А с другой, - эта отсылка может быть и основой формирования некоторых дополнительных смыслов хотя бы потому, что именно этим заглавием Заболоцкий единственный раз прямо и даже декларативно адресуется к Тютчеву. Если Тютчев действительно был для него «недосягаемым образцом», для того, чтобы вступать с ним в диалог, нужны были веские причины.

В творчестве лириков, которые мыслят не циклами, а отдельными стихотворениями, авторские циклы появляются достаточно редко, но, вероятнее всего, закономерно, когда возникает необходимость пересмотреть привычный взгляд на мир, а новое смутно, неопределенно и не укладывается в формулы одного стихотворения. Это может быть еще не отчетливая, но крайне важная для поэта мысль, которая «нащупывается» в цикле. Так, Т. Шевченко «19 грудня 1845» написал «Давидові псалми», а через пять дней («25 грудня в Переяславі»), собрав воедино основные мотивы цикла, создал знаменитый «Заповіт». Но, наверное, чаще циклы маркируют вехи творческой эволюции. Наверное потому, что явление пока не изучено, хотя опыт очень разных поэтов позволяет предположить, что это именно так. Пушкин создал всего два авторских цикла: «Подражаниями Корану» был отмечен переломный для него 1824 г., так называемым «неоконченным» или «каменноостровским» циклом - переломный 1836 г. На переломе рождались «Персидские мотивы» и «Исповедь хулигана» С. Есенина.

На переломе возникали циклы А. Тарковского «Кузнечики», «Жизнь, жизнь». На переломе возникла и «Последняя любовь». Поэтому заглавие цикла могло отсылать не только к тютчевскому стихотворению, но к тютчевскому мировидению как возможности найти ответы на какие-то принципиально важные для Заболоцкого вопросы. Если это действительно так, то в цикле должно быть несколько смысловых планов.

Первый семантический уровень заглавия «Последняя любовь» формируется сюжетом интимного романа. Этот тип композиционного строения цикла всегда безотказно очевиден, потому что отдельные лирические ситуации легко позволяют вчитать в текст фабулу: стихотворения расположены так, что читатель накладывает на них клише интимного романа, домысливая недостающие звенья. Иногда читатели делают это даже независимо от автора («денисьевский цикл» Тютчева), иногда поэты помогают им в этом (первые издания «Сестры моей - жизни», где прозаические вставки скрепляли отдельные эпизоды «романа» в единую «цепь»).

Цикл Заболоцкого действительно читается как «история любви» с «прелюдией», «апофеозом», «кульминацией драмы», «развязкой» и «эпи-логом». Сначала она, заключенная в высокую темницу, только снится ему. Затем «Морская прогулка» с деталями курортного быта (белый глиссер, грот, волны), и она, равновеликая легендарной Тавриде, рядом. Потом - «Признание», клятва в неистовой любви (несколько, правда, неожиданная для рассудочного «неоклассициста» Заболоцкого). Она переживает недоступную ему драму (словно в оковы закована) и не может распахнуть душу навстречу любви, а ему не дано понять ее (Отчего же ты плачешь, красавица? / Или мне это только чудится?). Затем - разлука. «Голос в телефоне». Зыбкость (плачешь? чудится?) оборачивается дальним рыданьем. Голос сгинул совсем. Он с помощью сомнительных аналогий пытается убедить себя в том, что все конечно («Колеблется лебедь / На пламени вод. / Однако к земле ведь / И он уплывет»), но ее отраженье все равно остает-

ся в его душе. Теперь воспоминания приходят только во сне, наступает одиночество (Облетевший мой садик безжизнен и пуст...). Но вот «Встреча», и происходит то, в чем заклинал он прежде («Она, моя нежданная, теперь / Свое лицо навстречу мне открыла. / И хлынул свет»). А в завершение - постпозиция, прозрение удивительного и спокойного в своей кажущейся обыденности будущего: «Простые, тихие, седые, / Он с палкой, с зонтиком она, - / Они на листья золотые / Глядят, гуляя дотемна».

Может быть, фабулу можно прокомментировать и как-то иначе, но в любом случае неизменным останется и вопрос: при чем здесь Тютчев?

Можно, конечно, вспомнить последний стих тютчевского стихотворения и сказать, что «блаженство и безнадежность» как состояние Заболоцкий мог бы сделать эпиграфом к своему циклу, и в этом случае сюжет с очевидностью развертывался бы для читателя как переходы от безнадежности к блаженству с заключительным счастливым концом. Но, во-первых, у Заболоцкого нет эпиграфа. А во-вторых, его «блаженство» и «безнадежность», скажем так, не совсем тютчевские.

Тютчевское стихотворение - о любви на склоне лет, которая обострила ощущение грядущего конца, о чувстве, которое сильнее жизненных сил («Пускай скудеет в жилах кровь, / Но в сердце не скудеет нежность...»), о любви - прощальном свете, блаженстве и безнадежности. Возможно, это первое в русской поэзии стихотворение, в котором невербализуемое состояние воплощено в пластике ритма: четырехстопный хорей отягощен дополнительными безударными слогами, затрудняющими чтение и произнесение стихов.

У Заболоцкого «безнадежность» и «блаженство» связаны скорее с сюжетной интригой (сначала неразделенная, а потом разделенная любовь), и заглавие при таком прочтении реализует значение, близкое к тютчевскому, но не отсылающее к нему - «последняя по времени любовь».

Непосредственно к Тютчеву отсылает только четвертое (одноименное циклу) стихотворение - и возрастом субъектов сюжетной ситуации («Пожилой пассажир у куртины / Задержался с подругой своей»), и осиян-ностью любви («Два туманные легкие света / Исходили из них»), и оппозицией «свет - мрак», и предчувствием неизбежного конца («В неизбежном предчувствии горя, / В ожиданье осенних минут, / Кратковременной радости море / Окружало любовников тут»).

Но этот авторский вариант тютчевского сюжета сопровождается неожиданными для Заболоцкого образами.

Для зрелого Заболоцкого одним из основных, если не единственным, способом познания был разум.

Сквозь волшебный прибор Левенгука На поверхности капли воды Обнаружила наша наука Удивительной жизни следы.

«Сквозь волшебный прибор Левенгука...»

Мы, люди, - хозяева этого мира,

Его мудрецы и его педагоги.

Именно разум ведет к гармонии человека и мира:

И бабочки, в солнечном свете играя,

Садились на лысое темя Сократа.

«Читайте, деревья, стихи Гезиода...»

В стихотворении «Последняя любовь» появляется неожиданная для поэтики Заболоцкого оппозиция, обрамляющая его. Пограничное состояние, грань сна сталкивает знание и чувство, когда шофер, глядя на влюбленных сквозь сонные веки, видит мир запредельного, победу духовного («два странных лица, / Обращенных друг к другу навеки / И забывших себя до конца»), видит как «Два туманные легкие света / Исходили из них», но не перейдя границы сна и все-таки бодрствуя, он одновременно знает, что давно уж их песенка спета. Противоречие «знание - чувство» в этом стихотворении не разрешается, хотя финальный стих, как и цветовые детали (водитель, знающий, что «песенка спета», - «во мраке», а они, чувствующие, ярко освещены и окружены «красотой уходящего лета»), намекают на возможность победы чувства: водитель знал то, что, к счастью, не знали они. Интерпретировать этот стих можно по-разному, но «не знать - к счастью» не только принципиально новое для Заболоцкого утверждение, но и указание на второй смысловой уровень: поиски ответа на фундаментальный вопрос, что есть путь к познанию сущего - разум, в который до сих пор верил Заболоцкий, или чувство.

Поэтому так важен мотив сна, который подключает цикл и к целому пласту русской культуры, и к тютчевской формуле существования на грани как бы двойного бытия, и, возможно, к его же утверждению: в то, чего умом не понять, можно только верить.

В первом стихотворении («Чертополох») именно сон оставляет лирического героя на границе видимого и сущего, сталкивая вечное с конечным. Родственное сну визионерство во втором стихотворении («Морская прогулка») временно стирает границу между реальным и ирреальным миром. В четвертом («Последняя любовь»), взгляд сквозь сонные веки мотивирует двоемирие и возможность внеаналитического познания. Пятое, шестое и седьмое стихотворения - аргументы в пользу «разума» или «чувства». В восьмом («Можжевеловый куст») - окончательная победа сна, то есть, внеаналитического познания, позволяющая проникнуть в драматизм сущего. Чувство становится той единственной силой, которая раскрывает миры природы и человека. И если в цикле Заболоцкий действительно искал ответ на вопрос, познается мир разумом или чувством, то понятен становится переосмысленный образ из стихотворения «Читайте, деревья, сти-

хи Гезиода»: там мотыльки садились на лысое темя Сократа, здесь, в девятом стихотворении («Встреча»), где окончательно торжествует чувство, мотылек уселся на плечо любящему, для которого рациональное начало избыточно: «Моих вопросов не было еще, / Да и не нужно было их вопросов».

И, наконец, заключительное стихотворение «Старость», отсылающее к тютчевскому двустишию «Пускай скудеет в жилах кровь, / Но в сердце не скудеет нежность», закрепляет победу чувства: только любовь может противостоять жестокости жизни, только чувство есть единственный путь, ведущий к познанию.

Заболоцкий «сам, своим умом старался <...> решить две величайшие задачи, волновавшие его, - задачу смерти и задачу любви». Поэтому заглавие его цикла апеллирует не только к тютчевскому одноименному стихотворению, но к утверждению, что только любовь есть последняя возможность познать законы жизни и преодолеть ее драматизм.

      5.Творческая история романса «Очарована, околдована…»

Романс этот кто только ни пел: и группа "Санкт-Петербург, и группа «Фристайл», и Михаил Звездинский, и Александр Малинин и т.д. Долгое время считалось, что автор музыки -  Михаил Звездинский. Но вот что я нашла в нескольких источниках в Интернете:
1."Во всех источниках указывается, что автор музыки Михаил Звездинский. Правда, у Заболоцкого стихотворение начинается со слов "Зацелована, заколдована..." , и состоит из пяти строф. Четвёртой строфы, на мой взгляд, лучшей из всех, почему- то нет в песне.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
В процессе поиска полной версии песни обнаружила, что музыка, оказывается, питерского барда Александра Лобановского и что даже были судебные ссоры из- за этой песни (и нескольких других). Прошерстила  все альбомы Лобановского, но этой песни ни в одном не обнаружила. И только недавно нашла эту песню в исполнении Лобановского. Оказывается, в годы перестройки авторство песни пытался присвоить себе Михаил Звездинский, который оказался шарлатаном. В итоге в 1990г.  Лобановский обратился в ВААП с просьбой в судебном порядке подтвердить свое авторство песни "Очарована, околдована", а также еще пяти песен, присвоенных Звездинским. Суд подтвердил авторство Лобановского. Правда, немного отличающуюся от привычного исполнения, но, к моему радостному изумлению, полностью, т.е. все пять куплетов. Так что лично для меня авторство не вызывает сомнений. Для меня только остаётся вопросом, почему Звездинский, Малинин и др. исполняли её не полностью? Что они нашли крамольного в 4-ой строфе? Полностью красивый романс стал был ещё прекраснее.

                                      6. Заключение

Очарована, околдована,

С ветром в поле когда-то повенчана…

Мы часто слышим по радио эти стихи, и искаженный, потерявший одну строфу текст стихотворения Николая Заболоцкого «Признание» даже в этом случае не теряет благородно-сдержанного своего звучания, несет в себе яркую энергию мужского восхищения тайной женственности, стремление разгадать загадку женской души. Проделав эту работу, получила огромное удовольствие от общения с величайшим поэтом прошлого века, узнала интереснейшую судьбу поэта и историю написания стихотворения «Признание». Ничего подобного циклу «Последняя любовь» ещё не встречала. И теперь, когда звучит романс, «Очарована, околдована…», с гордостью отмечаю, что знаю об этом произведении всё. В заключении предлагаю послушать романс в исполнении автора музыки Александра Лобановского. 

                                 7. Использованная литература

1. Чуковский Н. Встречи с Заболоцким // Нева. 1965. № 9. С. 189.

2. Шилова К. Поэтика цикла Заболоцкого «Последняя любовь» // Из истории русской и зарубежной литературы Х1Х-ХХ веков. Кемерово, 1973.

3. Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1965.

4. Кормилов С.Н. Творчество Н.А. Заболоцкого в литературоведении рубежа ХХ-ХХ1 вв. (К 100 летию со дня рождения поэта) // Вестник Московского университета. 2003. № 3.  

5.Фоменко Игорь Владимирович. ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ» Н. ЗАБОЛОЦКОГО: СЕМАНТИКА ЗАГЛАВИЯ». Журнал: Новый филологический вестник. Год выпуска: 2007 Том: 5 Номер выпуска: 2

Литература