Литературное исследование по роману А. Рыбакова «Дети Арбата»
методическая разработка по литературе (11 класс) по теме

Государственное бюджетное профессиональное образовательное учреждение Московской области

 «Аграрно-промышленный техникум»

ЛИТЕРАТУРНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

по роману А. Рыбакова

«Дети Арбата»

«Эти непростые тридцатые годы»

Преподаватель: Эвергетова В.С.

2014

ПЛАН.

Эти непростые тридцатые годы

Среди художественных произведений о непростых тридцатых годах особое значение имеет роман «Дети Арбата». После своей первой публикации (1988 год) он единодушно был выделен и читателями, и критикой. Он получил большее количество откликов, но как хвалебных, так и ругательных. Причем интерес к произведению был обусловлен не только художественными качествами, о них, как правило, речь не идет. Впервые после стольких лет молчания в центре сюжета большого эпического произведения поставлена фигура государственного деятеля, бывшего вершителем судеб миллионов на протяжении целого исторического периода в жизни страны и в то же время - фигурой загадочной, хотя имя его было у всех на устах. Да и поныне до нас, в сущности, доходят лишь обрывки сведений, отдельные эпизоды, черточки портрета и черточки характера, разноречивые оценки тех или иных слов и поступков этого человека, взятых в мемуарах различных деятелей сталинской эпохи. Ведь, по сути, в нашей стране не было выпущено настоящей обобщающей и аналитической работы о Сталине, если, конечно, не считать официальной парадной биографии, выпущенной сразу после войны.

Поэтому подавляющее большинство читателей восприняли роман А. Рыбакова как некое упущенное звено в исторических знаниях, «восполнение бреши», как часто говорилось в критических статьях. И оценивается он именно как исторический труд, вызывая разногласия в суждениях, необходимые дополнения. уточнения и даже противоречия. «В  сущности - это роман о Сталине». - писал, например, Л. Аннинский в 1987 году.

После первой же публикации произведения А. Рыбаков был буквально атакован журналистами и критикой. Из многочисленных его интервью известно, что роман был задуман четверть века тому назад как широкое повествование о судьбе первого поколения советских людей. Его героями стали те, кто родился около 1914 года и чья сознательная жизнь началась уже после революции и гражданской войны, кто, пройдя через рубежи тридцатых годов, в возрасте физической и духовной зрелости встретил Великую Отечественную.

Этому поколению принадлежал и сам писатель, который в полной мере разделил и горькое, и светлое в судьбе первых советских людей.

Ноябрь 1933-го — декабрь 1934-го. Так определены временные рамки первого романа из широко задуманного А. Рыбаковым эпического полотна. Критик Бочаров написал статью о «Детях Арбата», где утверждал, что писатель «в основу сюжета... положил обычный «бессобытийный год», но, возможно, это не совсем так.

Много событий произошло в этом году. Если перелистать подшивки газет, то можно прочитать о спасении «челюскинцев», о первом съезде писателей и так далее. Но не это важное для Рыбакова, у него своя правда, позволившая ярко отразить противоречия времени, которые отчетливее и яснее видны ему.

И все-таки 1934-й называли особым, рубежным годом в предвоенном периоде истории страны.

Всего десять лет прошло после скорбного января 1924 года, еще живо в людях то чувство сплочения, которое охватило весь народ в час прощания с Ильичом.

И жива атмосфера ожесточенной борьбы с оппозициями, развернувшейся сразу после смерти вождя. Борьбы, в которой так вырос авторитет генерального секретаря ЦК Сталина, продолжившего ленинскую идею единства партии большевиков.

Еще в почете бойцы «железной гвардии ленинской выковки», закален- ные в подполье, прошедшие революцию и гражданскую войну, а затем какое- то время занимавшие ключевые посты в партийном, государственном и хозяйственном руководстве.

Но уже приходят им на смену новые руководители «сталинской школы», аппарата, создавшегося в годы первых пятилеток.

 Таким образом, из семи членов политбюро ЦК состава 1924 года к началу 30-х годов в нем остался лишь генеральный секретарь.

Страна набирает темпы социалистического строительства. СССР «встает со славою навстречу дня», как пелось в популярнейшей «Песне о встречном» Б. Корнилова и Д. Шостаковича. Казалось, навсегда позади остались перегибы и «головокружение от успехов» в сельском хозяйстве и уже почти забыт (по крайней мере, официально) вызванный ими страшный голод 1931 — 1932 годов на богатейших черноземных землях. На рубеже 1934-го и 1935-го будут отменены продовольственные карточки. Вскоре на всю страну прозвучат сталинские слова о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей», искренне и с энтузиазмом подхваченные миллионами.

Совсем недавно Сталин совершил поездку по только что открытому Беломорско-Балтийскому каналу. Он был построен трудом десятков тысяч заключенных, в подавляющем большинстве своем «подкулачниками» и «чуждыми элементами», и назван сразу же именем Сталина. Это своеобразные пережитки, осколки нэпа, ликвидация которого происходила крайне жестко.

В январе 1934 года собирается XVII съезд ВКП (б), названный «съездом победителей». На одном из его заседаний произошел эпизод, воспринятый всеми очень весело, а оказавшийся на деле страшным пророчеством. Рабочие Тульского оружейного завода преподнесли Сталину образец новой снайперской винтовки. Приподнявшись над столом президиума и чуть улыбнувшись в усы, он шутливо прицелился в аплодирующий ему зал заседаний.

В декабре того же 1934-го убит Киров, а спустя годы о XVII партсъезде будут говорить как о «съезде расстрелянных».

Таким остался в истории 1934 год. А каким же он был для современников? Что видели, чувствовали и понимали в это «бессобытийное» время непосредственные участники происходящего, герои романа «Дети Арбата»?

«Самый большой дом на Арбате между Никольским и Денежным переулками, теперь они называются Плотников переулок и улица Веснина»... Такой фразой открывается роман А. Рыбакова.

На выбор места действия немалое влияние оказали личный и жизненный опыт автора произведения: он неоднократно упоминал о том, что его детство и юность прошли на этой самой улице, на этом самом дворе. Но такова лишь внешняя сторона выбора.

Арбат и весь район Арбата - это особые места не только для бедной части населения, но и для богатой прослойки жителей Москвы тридцатых годов. Вспомним роман М. Булгакова. Он тоже поселил своих героев, Мастера и Маргариту, в арбатских переулках! Что же значила эта часть Москвы? Деловая и торговая улица, занимающая центральное положение между тогдашней периферией города и его центром. Совсем рядом - Воздвиженка, Манеж, Кремль. Но рядом и Смоленский рынок, а там рукой подать до Дорогомилова и Девичьего поля - московских окраин. А стоит ступить в сторону от шумной улицы, попадешь в тихие, почти провинциальные переулки: Столовый, Ска- терный. Староконюшенный, Собачью площадку, с зелеными островками и особняками, сохранившими атмосферу прошлого века.

«На Арбате прекращено трамвайное движение, улица заасфальтирована». - узнает Саша из писем во время ссылки и с трудом пытается представить себе изменившиеся места своего детства. Да, Арбат становится в начале тридцатых годов режимной улицей. Здесь проходит путь от Кремля на ближнюю дачу Сталина, и по только что заасфальтированной мостовой по нескольку раз в сутки проносятся спецавтомобили.

Хочу обратить особое внимание на это весьма знаменательное начало. Кажется, первые строки носят чисто информационный характер, но именно здесь, указывая на реально существующий дом, автор утверждает как бы реальность самих детей Арбата. Возникает атмосфера некого исторического повествования. Герои Рыбакова, жильцы этого дома, возможно, действительно существовали. Все, что с ними происходит на страницах романа, вполне вероятно, реальные события. Но, кроме этого, писатель уточняет координаты дома, которые возникли уже в годы публикации произведения. То есть, уже в самом начале протягивается ниточка связи времен: прошлое не умирает и не подлежит забвению!

В доме живут, учатся в одной школе, вырастают очень разные молодые люди, и по происхождению (для того времени - очень важный признак!) и по взглядам на жизнь. Саша Панкратов из интеллигентной семьи, сын портного (по анкете - рабочего) Юра Шарок, профессорские дети Вика и Вадим Мора- севичи. сестры-сироты Нина и Варя Ивановы, сын истопника Максим Костин. Подчеркивание происхождения, указание занятий и прошлого молодых людей - в этом заключается особый авторский замысел. Именно поэтому один из критиков романа даже присвоил дому на Арбате библейское название - «Ноев ковчег»: Рыбаков поместил в свой дом совершенно разных людей, «чистых» и «нечистых», и показал в их судьбах судьбу всей страны.

А рядом существуют и иные слои жизни, к которым протянуты нити через тех же детей Арбата: с ними дружит соученица по школе Лена Будягина - дочь члена ЦК, крупного дипломата, а ныне замнаркома, друга Сталина еще по ссылке. А у Саши Панкратова дядя - крупный хозяйственник, которого очень ценит Орджоникидзе.

Но первые страницы повествования еще ничего строгого, а тем более черного не сулят.

Предпраздничный, беззаботный московский вечер. «У кино «Арбатский Арс» уже девочки прохаживались парами, арбатские девочки и дорогомиловские, и девочки с Плющихи, воротники пальто небрежно приподняты, накрашены губы, загнуты ресницы, глаза выжидающие, на шее цветная косынка - осенний арбатский шик». С одной из таких девочек. Катей, и произойдет у героя произведения студента Саши Панкратова любовное и в то же время какое-то уж очень приземленное свидание в комнатке ее подруги где- то на рабочей окраине, неподалеку от Новодевичьего монастыря. Все описано очень буднично и как-то стерто. Героев почти не видишь. Возможно, таков и был замысел автора, сосредоточившего внимание на подробностях быта. Небогатый праздничный стол, пироги с соей, с картошкой, с капустой, бутылка водки. Теснота перенаселенной «коммуналки». Детей, чтоб не мешали, отправляют к соседям...

Но читатель встретит в романе описания и других квартир. Та же коммуналка, но уже населенная жильцами другого круга. Квартира в видном доме на Арбате, где Потаповы занимают две комнаты, а по тем временам - почти роскошь! А. Рыбаков покажет отдельную квартиру семьи замнаркома в правительственном доме, где стены бронированы книжными полками, а на круглом столе под широким низким абажуром лежит раскрытая коробка мармелада.

Детали, выписанные подробно или мимоходом оброненные, не только воссоздают картину жизни начала 30-х годов, но и служат своеобразными сигналами уже начавшихся перемен, сигналами, которые несравненно острее воспринимаются сегодняшними читателями, нежели самими персонажами романа.

Вот Марк Александрович Рязанов, Сашин дядя, идет с Арбата в Деловой дом на площади Ногина. По дороге его взор скользит по такой привычной картине: «Большая толпа ожидала открытия магазина Военторга, а другая, поменьше, жалась возле приемной Калинина».

А умиротворенным летним днем группа молодых людей в Серебряном бору слышит, как над притихшим дачным поселком старых большевиков и ответработников звучит приятный баритон:

«И за что я люблю тебя, тихая ночь...

• Хорошо поет, - сказал Юра, - кто это?
• Наш сосед, - ответила Лена, - работник ЦК. Николай Иванович Ежов.

Вадим покачал головой в знак того, что впервые слышит эту фамилию.

А уж он-то знаЛ  все фамилии.

• Кто такой, не знаю, - сказал Юра, - но поет хорошо.
• Очень хороший человек,- сказала Лена».

Стоит обратить внимание, что здесь автор, стремясь к сильному эффекту, как отметили исследователи творчества Рыбакова, допускает определенную натяжку. Н. И. Ежов к 1934 году был достаточно известен не только в руководящих кругах. Слава о нем уже тогда была не из лучших. В 1928-1930 годах Ежов - заместитель наркома земледелия - ревностно проводил по указаниям Сталина линию сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса. После публикации статьи «Головокружение от успехов» не только не был привлечен к партийной ответственности, как ряд руководителей Наркомзема, но назначен заведующим Распредотделом и Отделом кадров ЦК ВКП(б). К лету 1934-го Ежов уже четыре года первый помощник Сталина в проведении его кадровой политики, о которой выразительно сказано в романе А. Рыбакова: «Все время надо разбивать эти сложившиеся аппараты, эти обоймы спевшихся людей, тасовать, тасовать, тасовать».

Вот такие разные герои Рыбакова, но судьба и жизнь каждого будут или прямо, или косвенно связаны с «вершителем судеб», со Сталиным, и автору важно разобраться в истоках и последствиях трагедии тридцатых годов. В центр романа поставлена судьба Саши Панкратова.

После открывающей роман очень спокойной, даже несколько замедленной сцены любовного свидания Саши Панкратова и Кати следует главка о заседании партийного бюро института, где должно обсуждаться дело студента Панкратова. Саша выразил публичное недовольство тем, что преподаватель бухгалтерского учета вместо изложения основ предмета «разоблачает буржуазные взгляды на экономику». Но главный вопрос на заседании - это дело заместителя директора института Криворучко, члена партии с 1914 года, человека с легендарной военной биографией. Не завершено в срок строительство студенческого общежития. Не давали для стройки материалов, все фонды выбрал Магнитострой, но... Но ответ на все это очевиден: «Объективные причины нас не интересуют! Фонды переброшены на ударные стройки? Вы отвечаете не за Магнитку, а за институт. Почему не предупредили, что сроки нереальны? Ах, сроки реальны... Почему не выполнены? Вы двадцать лет в партии?.. За прошлые заслуги в ножки поклонимся, а за ошибки будем бить».

И отношение к Саше и его делу сейчас полностью зависит от того, какую позицию он займет по отношению к Криворучко, поддержит или не поддержит обвинение. Саша не поддержал, и его вопрос передан на обсуждение в комсомольскую организацию: пусть молодежь сама разберется. Казалось бы, демократично? Но здесь вступают в силу правила «иной игры», о которой Саша поначалу и не подозревает. Одно дело - осудить в узком кругу и наказать от имени партбюро, другое - добиться публичного покаяния или публичного же осуждения, после чего вынести решение, опираясь на «ярость масс» (была в те годы такая формулировка).

«- Янсона! Янсона! Пусть Янсон скажет!..

• Товарищи, вопрос, который мы обсуждаем, очень важен.
• Это мы и без тебя знаем, - закричали из зала.
• Но следует отделить объективные результаты от субъективных побуждений.
• Одно и то же!
• Не философствуй!
• Нет, это не одно и то же. Но позвольте мне довести свою мысль до конца...
• Не позволим! Хватит!..
• Панкратов занял позицию аполитическую и, следовательно, обывательскую.
• Мало! Мало!
• Слушать нечего!»

А затем масштабы действия расширяются и укрупняются. Вызванный в Москву Марк Александрович Рязанов собирается поговорить о Сашином деле со своим давним знакомым - заместителем Орджоникидзе и членом ЦК ВКП(б) Будягиным. «Эти рабочие интеллигенты, сменившие шинель комиссара на посольский фрак, кожанку председателя губчека на костюм директора треста, всегда олицетворяли для Марка Александровича грозный дух Революции. всесокрушающую силу Диктатуры».

Но Сашина судьба в разговоре между старыми знакомыми, не главная - решается судьба четвертой домны на металлургическом комбинате, который строит Рязанов. Домна должна быть задута к XVII съезду партии, через пять месяцев, а не через восемь, как предусматривалось планом. То, что «хозяйственная целесообразность приносится в жертву политической необходимости», понимают и Рязанов, и Будягин, но такова воля Сталина.

Там - студенческое общежитие, здесь - домна, от пуска которой зависят пятилетние планы многих заводов. Масштабы разные, а суть одна: ни люди, ни их жизни, ни реальные возможности выполнения задания в расчет не принимаются.

Но Сталин при личной встрече вдруг неожиданно поддержал Рязанова. Ему понравилась фраза, что начальник строительства металлургического комбината - не технический авантюрист. «Значит, в ЦК технические авантюристы?» - вдруг весело спросил Сталин». И невдомек Марку Александровичу, восхитившемуся мудростью и дальновидностью вождя, что тот, фразой о «техническом авантюризме», уже метит в замнаркома Будягина, а через него и в Орджоникидзе. Равно как невдомек было Саше, что с Криворучко расправляются, в сущности, не за общежитие, а за то, что он когда-то состоял в оппозиции, «подписывал письма», «примыкал к платформам» и лишь формально признал ошибки, но «не разоружился».

А конец разговора Рязанова со Сталиным бросает еще один отсвет на складывающуюся атмосферу 30-х годов. Оброненное Рязановым замечание, что его подводит с поставками один из смежных заводов, приводит к следующему:

«Сталин спросил, кто директор этого завода. Услышав ответ, сказал:

• Неумный человек, все провалит.

Глаза его стали желтоватыми, тяжелыми, тигриными, в них мелькнула злоба к человеку, которого Марк Александрович знал как хорошего человека, попавшего в трудные условия»,в любой обстановке верен своей комсомольской этике. На заводе или в институте, в Бутырках или на Ангаре.

И как ни странно, сила его заключается в идеализме, в романтическом представлении нового, совершенного общества. Именно поэтому не удается Дьякову сломить Сашу и заставить подписать показания о наличии в институте контрреволюционной организации. Не срабатывают хитроумные уловки следователя на этом студенте, живущем по нормам настоящих революционеров.

- Кроме истории в институте, я ничего за собой не знаю.

• Значит, вас арестовали ни за что ни про что? Мы сажаем невинных людей? Вы даже здесь продолжаете контрреволюционную агитацию, а ведь мы не жандармерия, не Третье отделение, мы не просто карательные органы. Мы вооруженный отряд партии. А вы двурушник, Панкратов, вот вы кто!
• Вы не смеете так меня называть!

Дьяков ударил кулаком по столу.

• Я вам покажу, что я смею и чего я не смею! Думаете, в санаторий приехали? У нас тут есть и другие условия для таких, как вы. Двурушник! Вы всю жизнь просидели на шее у рабочего класса и до сих пор сидите на шее у государства, оно вас учит, платит вам стипендию, а вы его обманываете!»

Действительно, Панкратов опирается на пример большевиков, которые стояли за правду в царских тюрьмах несмотря ни на что. Подобно им, он бунтует на допросах, демонстрирует стойкость, как они, старается заниматься самообразованием даже в камере.

«Днем явился незнакомый надзиратель с листком бумаги и карандашом в руках.

• Пишите требование в библиотеку-

Библиотека разрешена!

Саша не знает, сколько книг и на какой срок можно взять. Но ничем не выдавал своей неосведомленности. С опытным заключенным персонал считается больше, чем с неопытным.

Толстой - «Война и мир», Гоголь - «Мертвые души», Бальзак - «Утраченные иллюзии»... Последние номера журналов «Красная новь». Новый мир». «Октябрь». «Молодая гвардия», «Звезда»... Он писал, не задумываясь, думать было некогда, человек ждал, заключенный должен заранее решить, что ему требуется, он писал то, что приходило в голову, важно получить книги, книги потолще, чтобы хватило до следующего раза, который неизвестно когда будет.

Только одно он потребовал обдуманно - «Уголовно-процессуальный кодекс». Он не получит его. И все же написал: «Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР», выразив хоть этим протест против своего положения».

Позже, в ссылке, он будет бескорыстно помогать колхозникам, несмотря на то, что является там фактически политическим изгоем. Он же откажется от предлагаемого ему плана «уйти в подполье»: вступить в фиктивный брак, сменить фамилию и паспорт, отказаться от своего прошлого.

«Она предлагает ему вариант заячьей жизни, под чужой фамилией, с чужим паспортом. И если он где-нибудь когда-нибудь встретит знакомого, то должен будет объяснять ему, что он уже не Панкратов, а Исхаков, он, видите ли, вышел замуж. И если дьяковы все же доберутся до него, то будут злорадствовать и торжествовать: попытался укрыться за жениной спиной, нет, дружок, от нас ни за чьей спиной не спрячешься. И не случайно ты живешь с фальшивым паспортом, честному советскому человеку не нужен фальшивый паспорт, честный советский человек не меняет фамилию.

• Хватит, - сказал Саша, - разговор становится бессмысленным. С этой фамилией я родился, с ней и умру. Перемен не будет».

Через весь роман проходит это внутреннее противоборство между двумя персонажами, которые никогда не встретятся друг с другом, Сталиным с его режимом и простым студентом, Сашей Панкратовым. В романе они воплощают своеобразные идейные и нравственные эпицентры произведения. Автор использует противопоставление этих двух героев не только в самом сюжете, но и отдельными фразами.

«В то самое время, когда москвичи шли через освещенную прожекторами Красную площадь, приветствуя стоящего на мавзолее Сталина, в Бутырской тюрьме наступил час ужина».

Это возвращает нас к традициям Л. Толстого. Его приемы письма основаны на разоблачении отрицательных персонажей через детали. Так же у Рыбакова. Примером служит «державная трубка» Сталина. Она фигурирует в многочисленных литературных произведениях, кинокартинах, полотнах художников как символ мудрости вождя. Но в «Детях Арбата» она оборачивается совсем другой деталью: гнилыми, насквозь прокопченными зубами заядлого курильщика. И «золотистый цвет глаз», упоминающийся в мемуарах, получает совсем иное осмысление: «Сталин исподлобья, в упор смотрел на Кирова, глаза его были желтые, тигриные». Это весьма важная деталь, передающая внутреннюю суть характера вождя, впечатление, которое он производил на собеседников.

Сцены пребывания Саши Панкратова в тюрьме самые сильные в романе и по точности деталей. Кроме того, они открывают духовный мир героя, раскрывают процесс мужания и вызревания характера молодого человека. Именно здесь рушатся основополагающие силы, определяющие общественное поведение человека: страх и расчет. И самое главное, пропадает слепая, безоговорочная вера в мудрость политики вождя.

«Такой тоски Саша не испытывал ни в Бутырке, ни на пересылке, ни на этапе. В Бутырке была надежда - разберутся, выпустят, на этапе была цель - дойти до места, обосноваться, терпеливо переждать свой срок. Надежда делала его человеком, цель помогала жить. Здесь нет ни надежды, ни цели. Он хотел помочь людям пользоваться сепаратором, его обвинили во вредительстве. Алферов с железной логикой ему это доказал. И Алферов в любую минуту может раздавить его, пустив в ход заявление Ивана Парфеновича. Разве можно так жить? К чему учебники французского языка, которые он ждет из Москвы, книги по политэкономии и философии? Кому он будет их излагать, с кем говорить по-французски? С медведями в тайге? Даже если Алферов его не тронет, то как и на что ему тут жить? Подшивать валенки - этому он может научиться. Вот его удел. Забыть, все забыть! Идеей, на которой он вырос, овладели баулины, лозгачевы, столперы, они попирают эту идею и топчут людей, ей преданных. Раньше он думал, что в этом мире надо иметь сильные руки и несгибаемую волю, иначе погибнешь, теперь он понял: погибнешь именно с сильными руками и несгибаемой волей, ибо твоя воля столкнется с волей еще более несгибаемой, твои руки с руками еще более сильными - в них власть. Для того чтобы выжить, надо подчиниться чужой воле, чужой силе, оберегаться, приспособляться, жить, как заяц, боясь высунуться из-за куста, только такой ценой он может сохранить себя физически. Стоит ли жить?»

Критик В. Кожинов говорил: «Панкратов по самой своей сути - дитя той системы, с которой он оказался в конфликте... Все основные вопросы бытия для него как бы заранее решены, и он готов беспощадно отстаивать свою непререкаемую правоту».

Думаю, что критик в данном случае не совсем прав. Да, Панкратов - дитя времени. Он подхватывает эстафету первых лет революции - времени жарких, бескомпромиссных схваток. А вот дитя ли складывавшейся на рубеже 20-30 годов системы? Сомнительно! Судя по его судьбе, он именно «выламывается» из ее гнетущего режима.

Среди молодого поколения особую неприязнь вызывает Юрий Шарок. «Когда Шарока принимали в комсомол, Саша произнёс короткое «не доверяю» и воздержался при голосовании». И в этом случае Панкратов оказался прав. Его недоверие основывается не на догадках и подозрениях: он видел, как Юре ищет обходные места в жизни. Достаточно вспомнить практику на заводе.

Вообще Шарок лишь имитирует убеждённость и «одержимость идеей». Расчётливо, напористо и цинично. «Он не знал, в чем именно ущемила его революция, но с детства рос в сознании, что ущемила. Не представлял, как бы жилось ему при другом строе, но не сомневался, что лучше». Из скрытого, осторожного кандидата в юрисконсульты он превращается в следователя - садиста, ловца душ, особо изощренного, вдвойне коварного. Он умел располагать к себе, втираться в доверие, прикидываться понимающим, входящим в положение.

И среди обитателей Арбата таких, как он, много: та же Вика Морасевич и её брат Вадим. Все они живут себе на уме, выжидают, выгадывают. И, возможно, они никогда не смогут понять чистоту и бескорыстность, искреннюю радость и гордость за Магнитку и Кузнецк таких, как Саша, Лена, Максим Костин и других. Им далеко до тех, о которых говорят: «Вот она, их страна, ударная бригада мирового пролетариата, оплот грядущей мировой революции. Да, они живут по карточкам, отказывают себе во всем, зато они строят новый мир».

Вся беда в том, убедительно показывает А. Рыбаков, что поступок, даже самый прямой и честный, может быть истолкован системой. И вот тут время накладывает свой пресс и на сознание всех людей, в том числе и Панкратова. Уже в тюрьме он думает: «А почему он должен скрывать слова Криворучко о «поваре, который готовит острые блюда»? Пусть сам товарищ Криворучко объяснит, что он имел в виду. И не понимает Саша, что такое признание обернется доносом. Однако прямой донос о наличии в институте вражеской организации Саша не подписал, отчетливо понимая, что значит отказ от самого себя.

Это же сопротивление страху и расчету руководит всем поведением Саши в ссылке. И в его противоборстве с Тимофеем, готовым убить ссыльного только потому, что тот беззащитен. И в его нравственном поединке с уполномоченным НКВД Алферовым.

И все-таки... Сцены в ссылке вызывают чувство неудовлетворенности и приводят к раздумьям. Саша Панкратов, попав в Сибирь в качестве ссыльного, неизбежно сталкивается с новым для себя миром. Но как же убог и бездушен этот мир! Конечно, прокатившаяся по Сибири волна коллективизации и раскулачивания, насаждение политики страха наложили свой отпечаток, но не убили в сибирской деревне все живое! Достаточно вспомнить, что сибирский крестьянин всегда особо относился к ссыльным.

Никогда не встретятся Сталин и простой студент Саша Панкратов. Но они противопоставлены друг другу: один - тем страшным режимом, подавляющим все вокруг, другой - честностью, искренностью, любовью, высокой нравственностью, благородством. Что же характерно для Сталина?

Одна из самых выразительных сцен романа - внутренний монолог Сталина, в котором он дает оценку своим сподвижникам. Все почти так же, как когда-то это сделал Ленин в «Письме к съезду», но логика Сталина совсем другая. Он отыскивает в каждом или темное пятно в биографии, или хоть какую-то слабинку, которая может обернуться прямой виной перед Сталиным, а следовательно, и перед партией. И ход рассуждений Сталина оказывается сходен строю мыслей одного из рядовых исполнителей его линии, следователя НКВД. «Дьяков верил не в действительную виновность людей, а в общую версию виновности. Эту общую версию надо применить к данному лицу и создать версию конкретную». При этом Дьяков отнюдь не представлен в романе законченным негодяем, в отличие от его помощника Юрия Шарока. Следователь искренне  у6ежден в стройности, логичности и правильности своих рассуждений.

Такая система основывается на полном подчинении режиму. Действия могут происходить только по заданному механизму взаимоотношений. Ничто личное в человеке не учитывается. И поэтому при появлении любых отклонений от установленной «схемы» неизбежно возникает вопрос о том, кто стоит за спиной совершившего поступок?

Сталин вообще не любил, когда у него хоть что-то делают за спиной. Кстати, в подтверждение этому автор указывает на весьма интересную деталь. Сцена общения вождя с зубным врачом Липманом показывает в полной мере недоверчивость, настороженность и мнительность Сталина. Врач устанавливает кресло перед глазами больного, а затем объясняет ему каждое свое действие.В любой подозрительной ситуации, выходящей за рамки логики, он тут же ищет привычное: кто послал? Чью позицию излагает? Чего хотят они от товарища Сталина?

Именно поэтому не может быть объяснена только мгновенным капризом его реакция в эпизоде с зубным врачом. Дело не в том, что врач перекинулся на пляже несколькими фразами с Кировым, отношения с которым испорчены и, видимо, навсегда. Тут цепь поступков. Врач - хороший специалист, но... Во-первых, он может не согласиться с желанием товарища Сталина и при этом не испугаться прямо высказанного им недовольства.

- Я вас прошу, товарищ Сталин, проходить в этом протезе только один день. Посмотрите, какой удобнее, и сами все решите.

Сталин в изумлении поднял брови. Ведь он ему сказал, что предпочитает золотой, даже ударил кулаком по креслу, и у врача душа в пятки ушла. И все же упорно настаивает на своем. Черт его знает, может быть, так и надо.

• Хорошо,- нехотя согласился Сталин».

Во-вторых, он способен, если не на обман, то на сокрытие от товарища Сталина причин задержки с выполнением задания. Здесь вновь очевиден логический ход мыслей Сталина: «Так вот,- выразительно сказал Сталин,- имейте виду: товарищу Сталину все МОЖНО говорить, товарищу Сталину все НУЖНО говорить, от товарища Сталина ничего НЕЛЬЗЯ скрывать. И еще: от товарища Сталина НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНО СКРЫТЬ». Сказанные с напором ключевые слова этой фразы: можно, нужно, нельзя, невозможно - определяют логику отношения Сталина к людям. А логика пусть упрощенная всегда была сильным местом в его рассуждениях.

В-третьих: Липману предложили поработать над книгой, а он идет на пляж. Зачем? Чтобы установить за спиной товарища Сталина контакты с Кировым? За хорошо сделанную работу он получил свое решето винограда, но держать его рядом не только с собой, но и с ближайшим окружением товарища Сталина нельзя. Он потенциально опасен, поэтому вопрос с ним решен: «Зубного врача Липмана заменить другим... из кремлевской больницы его уволить, но не трогать».

За логикой отношений Сталина с зубным врачом прослеживается его основная линия взаимоотношений с людьми. Наибольший интерес, на мой взгляд, представляет оставшаяся пока на периферии повествования фигура Рязанова. Молодой, энергичный, знающий свое дело «капитан новой индустрии» импонирует Сталину. И Рязанов восхищен мудростью и волей вождя, искренне усваивает его стиль работы. Достаточно обратить внимание на его отношение к товарищу Сталину. Чего стоит краткая сцена в парикмахерской.

«Он был спокоен и невозмутим. Ему мешал только чужой, парикмахерский запах. Нелепо явиться в Кремль, к Сталину, таким свеженьким. Он снова зашел в парикмахерскую, вымыл лицо и голову. Парикмахер, оставив сидевшего в кресле клиента, стоял перед ним с полотенцем в руках. Того благодушного Марка Александровича, который полчаса назад шутил с ним насчет лысеющих мужчин, уже не существовало. Властное лицо, особенно теперь, когда он снял очки, казалось беспощадным».

Однако Рязанов близок к Орджоникидзе и Будягину, имеет свой взгляд на строительство комбината, способен на самостоятельные, подчас непредсказуемые поступки. Пока это устраивает Сталина, так как, сам не подозревая. Рязанов помогает ему в противодействии Орджоникидзе, поэтому он не спешите Рязановым, более того - приближает его к себе, несмотря на арест племянника.

Проследим еще раз, как перекликаются мысли Сталина и Рязанова.

«Чтобы в кратчайший срок страну крестьянскую превратить в страну индустриальную, нужны неисчислимые материальные и человеческие жертвы. Если при этом погибнет несколько миллионов человек, история простит это товарищу Сталину».

А вот реакция Рязанова на слова своего попутчика в поезде, бельгийского социалиста: «Бельгиец заметил, что эта грандиозная программа (индустриализации) - выполнима только за счет других отраслей, прежде всего за счет сельского хозяйства. Марк Александрович знал эти меньшевистские аргументы...»

И чем ближе Рязанов к Сталину, тем прочнее усваивает логику его мыслей и действий. Марк Александрович внутренне одобрил вывод Будягина из ЦК, потому что настало время общих руководителей, а на специалистов прошло. Также он принимает как данное судьбу племянника: если посадили, то, значит, виноват. Хотя ранее и говорил о его судьбе с Будягиным и согласился с услышанным о том, что «комсомольцев сажаем».

Казалось бы, Рязанов и как работник, и как лично преданный ему человек более всего устраивает Сталина, утверждающего, что «партии не нужно щеголять оттенками мыслей. Партии нужна деловая работа. Тот, кто этого не понимает, не нужен партии!»

Однако близость к Сталину не спасет Рязанова. Слишком самостоятельным окажется Марк Александрович, и конец его предугадан. Отрекшись от племянника, он предает самого себя. И вскоре сбудутся пророчества сестры.

- Не шуми, не волнуйся, - спокойно продолжала она [Софья Александровна, мать Саши], - вот что я тебе скажу, Марк: ты мне деньги предлагал, деньгами не откупишься. Подняли меч на невинных, на беззащитных, и сами от меча погибнете!

- Она наклонила седую голову, исподлобья посмотрела на брата, вытянула палец.

 - И, когда придет час, Марк, ты вспомнишь Сашу, подумаешь, но будет поздно. Ты не защитил невинного. Тебя тоже некому будет защищать».

Дети Арбата пройдут, проверят и прочувствуют эту сталинскую систему, утвердившуюся к середине тридцатых. Время разбрасывает некогда дружную, шумную, арбатскую компанию, хотя формальные отношения еще сохраняются. Произведение как будто распадается на отдельные истории с теми или иными героями. Так появляется своеобразный любовный треугольник: набирающий силу сотрудник НКВД Юра Шарок, тайная осведомительница Вика Морасевич и дочь бывшего дипломата Лена Будягина. Почти «театральный» роман Вари Ивановой с «загадочным» злодеем и авантюристом Костей, а потом ее растущее влечение к Саше Панкратову, находящемуся в далекой ссылке. Здесь же история Нины Ивановой и Максима Костина.

Роман «Лети Арбата» повествует не только о распадении связей между поколениями, как о самой тяжелой драме эпохи, но и утверждает эстафету поколений.

Возможно, что наиболее близким героем из поколения отцов молодежи тридцатых годов для автора является Будягин. Именно в его слова Рыбаков вкладывает главную мысль произведения: истинная революция «велика не тем, что разрушает, а тем, кого создает».

Сталин, размышляя о дальнейшем ходе событий, читает пушкинского «Бориса Годунова». Особенно его привлекает характеристика народа, данная «Злым чернецом» в опущенной сцене трагедии: «Глупый наш народ легковерен: рад дивиться чудесам и новизне»... «Точно сказано! - комментирует Сталин. - Глуп и легковерен: сущность народа».

Однако все содержание пушкинской трагедии опровергает «Злого чернеца». И Сталин - умный, опытный политик, к тому же хорошо знающий историю, не мог этого не понять. И вряд ли уместна здесь параллель, которую он якобы проводит между собой и самозванцем Григорием Отрепьевым.

И вот тут, по моему мнению, выявляется странный парадокс повествования. Ведь М. А. Рязанов, усвоивший логику Сталина, думает о неизбежном конце «дикой, замызганной, подслеповатой, драной и невежественной деревни»...

А не являются ли сибирские сцены романа вольным или невольным подтверждением такой характеристики русской деревни?

Я думаю, мне удалось затронуть главные вопросы, волновавшие автора «Детей Арбата»: какая была судьба у первого поколения советских людей, в чем главные причины трагедии тридцатых годов, что несла в себе «сталинская система».

 Но, к сожалению, на многие из них до сих пор не удается найти ответа. По признанию критики, роман оказался первопроходцем в освоении необычайно сложной и трудной области исторических знаний периода тридцатых: тенденции жизни партии и рядовых граждан, специфика строительства социализма в нашей стране.