Методическая разработка урока по рассказам В.Набокова
методическая разработка по литературе (11 класс) по теме

Урок учителя русского языка и литературы ГБОУ СОШ     № 143 Красногвардейского района города Санкт-Петербурга.

Урок литературы в 11 иклассе..

ПрограммаС.П.Белокуровой, И.Н.Сухих. Базовый уровень.

Урок соответствует   требованиям ФГОС, так как учитель   использует следующие образовательные технологии :

информационные ( формирование     ЗУН),

личностно-ориентированные ( гуманно-личностные, технологии сотрудничества),

творчества.

В процессе рабрты над изложением учитель формировал       различные    УУД школьников.

Цели и задачи урока.

1.Предметные УУД.

Совершенствование навыка анализа  художественного произведения. ( Умение  давать характеристику главному герою, анализировать сюжетную линию, видеть роль детали  в художественном тексте. Умение находить в тексте звуковую и цветовую лексику, определять их символическую значимость.Знать особенности рассказа как жанра. Видеть  особенности использования приема контраста в тексте художественного произведения.)

Совершенствование умения пользоваться литературоведческими терминами.

Формирование  умения  определять стилистические особенности текста Набокова.

2. Личностные УУД.

  Воспитание любви к художественной литературе, бережного отношения к              слову.

  Воспитание способности  сопереживать  , сочувствовать   героям художественных текстов.

  Привитие эстетического отношения к языку.

  3. Коммуникативные УУД.

Развитие речевой деятельности.

 4. Метапредметные УУД.

Овладение приемами отбора и систематизации материала на определенную тему.

Формирование умения определять стилистическую принадлежность текста, особенности использования художественных средств.

Развитие стратегии смыслового чтения, обучение анализу, обобщению, выделению главной информации.          

Набоков. Рассказы.                                                 Какая стрела летит вечно? –

                                                          Стрела, попавшая в цель.

                                                                В.Набоков. «Красавица»

Вступительное слово учителя о Набокове. Постановка целей урока.

        Набоков труден для чтения. Он может вызывать даже отторжение своей непонятностью, ощутимой сложностью текста. Причины этого - в особенностях личностной и писательской позиции, писательской манеры. Почему нужно читать Набокова?  

        Набоков нужен прежде всего для становления личности.  Его взгляд на окружающий мир ощутимо мужской. Это взгляд сильного человека, не навязывающего своей позиции, но и не склонного к компромиссам, порой жесткого, ироничного, но и необычайно чуткого и бережного по отношению к хрупкой красоте окружающего мира. Набоков, если можно так выразиться, писатель с необычайно развитым чувством собственного достоинства, он  всегда подчеркивает именно нестандартность,  «особость» своего мировосприятия. Конечно, его можно упрекнуть в снобизме, но  важно то, что чтение Набокова формирует некую самодостаточность, осознание самоценности внутреннего мира человека. Чтение Набокова помогает избавиться  от «комплекса интеллигентного человека»: я не такой, как все, не «человек толпы» - значит, во мне что-то «неправильно», не так, как «нужно».

«Дар» Набокова – совершенное владение словом.  Среди русских писателей  девятнадцатого века отмечают И.С.Тургенева как писателя, владеющего самым чистым, правильным, самым богатым русским языком. В двадцатом столетии таким писателем является, Набоков. Уже само это качество делает читательское общение с Набоковым бесценным.

Набоков не декларативно, а глубинно, сущностью своей, патриотичен. Его высокий лиризм, с трудом сдерживаемая страстность голоса – там, где речь идет о России, о русском, о русской природе. Родство, единство с родиной – чувство, лежащее в основе его личности и его творчества. Ведь и «Машеньку», и «Другие берега», и многие рассказы Набокова –это прежде всего как произведения о России, которую писатель-изгнанник  «закрепил в душе навсегда».

Набоков близок своей склонностью к игре, к творчеству, своей музыкальностью.

Позиция Набокова - это позиция мудрого и сильного человека, не закрывающего глаза на суровость и парадоксальность жизненных реалий, на тоску обыденности. Он умеет с холодной иронией взглянуть на суету и пошлость, отодвинуть их от себя, «переставить акценты» и оценить то действительно ценное, что есть во внутреннем мире человека и в мире, его окружающем.

Современный читатель привык к стремительно разворачивающемуся сюжету как к основе повествования. Это удобно: можно быстро читать «по диагонали», скользя глазами через строчки, абзацы,  страницы, «вылавливая» только поворотные, узловые события.  При чтении  Набокова на этом пути – осечка:  сюжет  сломан, размыт, он какой-то странный, «вращающийся». Для автора  главным является «событие души», а не событие внешнего мира, грубого, суетного и пошлого. Читательское внимание должно фокусироваться не на привычных поворотах сюжета, а именно на этой «второй реальности», гораздо более важной для автора. Привычных «событий» нет или почти нет, или они настолько мелки и ничтожны, что вызывают у неподготовленного читателя недоумение, даже неприязнь к автору – о чем это он?

 Набокова надо читать медленно, «гомеопатическими дозами». Именно в детали, в нюансе, в мимолетности таится очарование набоковского текста.

Чтобы полюбить и понять (или наоборот – понять и полюбить?) Набокова, одного произведения недостаточно, надо прочесть довольно много. Виктор Ерофеев все созданное писателем рассматривает как некое литературное единство и называет метароманом*. Это единство подтверждает и сам Набоков: «В моих лучших романах присутствует не одна, а несколько историй, переплетающихся между собой. Мне нравится, когда основная тема не только проходит через весь роман, но и порождает побочные темы. Отступление от главной темы иногда становится драмой другого рассказа, или же метафоры в речи собеседников перекликаются, создавая таким образом новую историю».

        …Невозможно сейчас литературный процесс внутри страны представить без имен Булгакова, Платонова, Замятина - а совсем недавно этих имен учебники  даже не упоминали. Литература русского зарубежья – цветущая ветвь русской литературы двадцатого века, на родной ее почве почти загубленная. Ее невозможно представить без имени Набокова.

        Комментированное чтение рассказа Набокова «Рождество»

(опыт медленного чтения)

Вслушаемся в само слово, представим, о чем же пойдет речь в рассказе, чтобы потом проверить, оправдались ли наши ожидания…

А теперь слушаем:

…Когда на следующее утро, после ночи, прошедшей в мелких нелепых снах, вовсе не относившихся к его горю, Слепцов вышел на холодную веранду, так весело выстрелила под ногой половица, и на беленую лавку легли райскими ромбами отражения цветных стекол. Дверь поддалась не сразу, затем сладко хряснула, и в лицо ударил блистательный мороз. Песком, будто рыжей корицей, усыпан был ледок, а с выступа крыши, остриями вниз, висели зеленые сосули, сквозящие зеленоватой синевой…

Какие слова, прозвучавшие сразу, уже в первом предложении, противопоставлены?

«Горе» - и тут же, сразу: «так весело выстрелила под ногой половица…» Да и все описание этого роскошного парка в блистательно-морозный зимний день поражает сочетанием несоединимого – жизни и смерти. Все живое, ослепительно сверкающее («…дальше сиял высокий парк, где каждый сучок окаймлен был серебром..») -  и в то же время застывшее от мороза, как бы мертвое.

Особенности описания отмечаются сразу: тщательно и любовно прорисовано все в этом пейзаже, его видишь, потому что даны и свет, и цвет в его сквозящих и сияющих оттенках, и звук... Оценим точность словоупотребления: дверь «поддалась не сразу, затем сладко хряснула». Сразу представляешь, как бы чувствуешь,  и само действие, и этот звук. Удивительно чувство слова, которым обладал Набоков.  Он слушал слово, слышал слово, считая, что «слово – есть то единственное, что составляет истинную ценность шедевра».

Горе не отпускает героя:

«Слепцов, в высоких валенках, в полушубке с  каракулевым воротником, тихо зашагал по прямой, единственно расчищенной тропе в эту слепительную глубь. Он удивлялся, что еще жив, что может чувствовать, как блестит снег, как ноют от мороза передние зубы. Он заметил даже, что оснеженный куст похож на застывший фонтан, и что на склоне сугроба – песьи следа, шафранные пятна, прожегшие наст».

 «Ноющие от мороза зубы», «пятна на снегу, прожегшие наст»… Такие детали были невозможны в художественном произведении 19 века, их сочли бы  излишне натуралистичными, просто грубыми.  Для Набокова и прекрасное, и отвратительное, и приземленно-бытовое – предметы,  равно достойные писательского внимания. Нет для него и запретных тем. Но обо всем он умеет сказать бережно,  не стремясь эпатировать читателя, как иные современные писатели.

То, что появляется в рассказе далее, для Набокова чрезвычайно характерно. Он обладал «отчетливой личной памятью», и самые лучшие его страницы посвящены воспоминаниям. Воспоминание появляется и здесь:

«,,,Тут Слепцов остановился. Горько, гневно столкнул с перил толстый пушистый слой. Он сразу вспомнил, каким был этот мост летом. По склизким доскам, усеянным сережками, проходил его сын, ловким взмахом сачка срывал бабочку, севшую на перила. Вот он увидел отца. Неповторимым смехом играет его лицо под загнутым  краем потемневшей от солнца соломенной шляпы…весело расставлены милые, гладкие, коричневые ноги в коротких саржевых штанах, в промокших сандалиях…»

Повествуя о самом трагическом, обычно эмоциональный, Набоков всегда лаконичен и предельно сдержан. (Почему? – Интересно выслушать предположения, но не сейчас).  О смерти сына говорится так просто, словно мы получаем информацию – и только:

«Совсем недавно в Петербурге, - радостно, жадно поговорив в бреду о школе, о велосипеде, о какой-то индийской бабочке, - он умер, и вчера Слепцов перевез тяжелый, словно всею жизнью наполненный гроб, в деревню, в маленький белокаменный склеп близ сельской церкви».

 Стоит отметить то же противопоставление, тот же контраст, который был задан с самого начала. Он есть и в этой фразе о смерти сына: эпитеты «радостно, жадно» насыщены жизнелюбием, жизненной энергией, тем более, что сопровождают они ряд слов (однородных членов предложения), которые охватывают собой всю сферу самых живых мальчишеских интересов – школа, велосипед,  индийская бабочка редчайшей красоты…  и  –  отсекая, обрывая все это кипение,  жизненную наполненность, короткое слово – умер.  И далее - трудно и медленно проговариваемый развернутый  эпитет: «тяжелый, словно всею жизнью наполненный гроб».  Словно даже физически, при произнесении, возникает ощущение тяжести…  Тяжести – чего?..

Завершает эту небольшую главку еще один пейзаж – вид с обрывистого берега реки:

«…На том берегу, над снежными крышами изб, поднимались тихо и прямо розовые струи дыма…Где-то очень далеко кололи дрова, - каждый удар звонко отпрыгивал в небо, - а над белыми крышами придавленных изб, за легким серебряным туманом деревьев, слепо сиял церковный крест».

Что стоит за этим пейзажем? Состояние одиночества, оторванности от мира, от жизни людей? Взгляд героя устремляется на церковь, -   там  его сын. Заметим свистящую, недобрую звукопись конца фразы.  Тема несправедливости судьбы, роковой предопределенности человеческой жизни, слепоты, неотзывчивости небес к человеческому горю возникает в этом отрывке.

В своем страшном одиночестве герой рассказа ищет связей с умершим сыном. Ему хочется быть рядом с ним, и он едет в церковь, сидит на погосте у могилы, ощущая только обжигающий даже сквозь перчатку холод чугунной ограды…

«Вечером, сурово затосковав, он велел отпереть большой дом. Когда дверь с тяжелым рыданием раскрылась и пахнуло каким-то особенным, незимним холодком из гулких сеней, Слепцов взял из рук сторожа лампу с жестяным рефлектором и вошел в дом один. Паркетные полы тревожно затрещали под его ногами. Комната за комнатой заполнялись желтым светом; мебель в саванах казалась незнакомой; вместо люстры висел с потолка незвенящий мешок, - и громадная тень Слепцова, медленно вытягивая руку, проплывала по стене, по серым квадратам занавешенных окон».

Образ нежилого, гулкого дома, где и мебель и люстра в чехлах, весь проникнут мыслью о смерти. Ребята находят художественные детали, передающие «суровую тоску» героя. Вот он входит в комнату, где летом жил его сын. Горе становится нестерпимым:

«Он сел у голого письменного стола, строго, исподлобья, оглядел бледные в синеватых розах стены, узкий шкап вроде конторского, с выдвижными ящиками снизу доверху, диван и кресла в чехлах, - и вдруг, уронив голову на стол, страстно и шумно затрясся, прижимая то губы, то мокрую руку к холодному пыльному дереву и цепляясь руками за крайние углы».

Бережно перебирая вещи сына, он находит то, что носит следы такой близкой, недавней его жизни. Вот синяя тетрадь - его дневник, порванный сачок («кисейный мешок на складном обруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным зноем»), коллекции бабочек. Он вспоминает, как сын произносил «латынь их названий слегка картаво, с торжеством или пренебрежением».

        Этот образ умершего мальчика Набоков наделил и чертами собственного детского облика, и своим увлечением. Он с детства и на всю жизнь – страстный собиратель и коллекционер бабочек, которые  для него  не просто прекрасное явление природы. Это символ красоты, расцвета жизни, это само совершенство. Это чудо, лицезреть которое дано простому смертному. Набоков называет бабочек  «небесными». Образ бабочки у Набокова сопоставим с человеческой жизнью – такая же  прекрасная, такая же хрупкая и ничем не защищенная, и краткость отведенного ей срока напоминает о краткости жизненного пути.

        Герою рассказа, отцу умершего ребенка, не нужно в этой жизни ничего: ни красоты окружающего мира,  ни Рождественских праздников («Не надо, убери…» - говорит он о елке). Озябший, заплаканный, он собирает вещи сына – сачок, бисквитную коробку с каменным коконом, расправилки для бабочек, булавки в лаковой шкатулке,  синюю тетрадь, первый лист которой с частью французской диктовки наполовину вырван, и приносит их из холодного дома в теплую комнату флигеля.  Он разглядывает смешной рисунок, читает такие обыденные дневниковые записи счастливейшей летней жизни, «жадно разбирая детский почерк, поднимающийся, заворачивающийся на полях»:

 «Ходил по болоту до Боровичей»… «Чудный жаркий день. Вечером ездил на велосипеде. В глаз попала мошка. Проезжал, нарочно два раза, мимо ее дачи, но ее не видел»… «Сегодня – первый экземпляр траурницы. Это значит – осень. Вечером шел дождь. Она, вероятно, уехала, а я с ней так и не познакомился. Прощая, моя радость. Я ужасно тоскую…» 

Во всем  он видит своего сына, его расцветающую, только еще начинающуюся жизнь, и непостижимо, что его нет больше…

«Слепцов встал. Затряс головой, удерживая приступ страшных сухих рыданий.

        _ Я больше не могу… - простонал он, растягивая слова, и повторил еще протяжнее:  -  не  –  могу  –  больше…

«Завтра Рождество, - скороговоркой пронеслось у него в голове.  – А я умру. Конечно. Это так просто. Сегодня же…»

Тикали часы. На синем узоре окна теснились узоры мороза. Открытая тетрадь сияла на столе, рядом сквозила светом кисея сачка, блестел угол коробки. Слепцов зажмурился, и на мгновение ему показалось, что до конца понятна, до конца обнажена земная жизнь – горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес…»

Вот здесь, наверное, следует остановиться – или спросить у ребят, предполагали ли они при чтении, чем закончится рассказ. Рассказ о благополучной и глухой усадебной жизни, о ранней  смерти, о горе и одиночестве людей, потерявших самого любимого, близкого человека, несомненно, трогателен, но – как ни сухо это прозвучит - это достаточно традиционный сюжет в русской литературе девятнадцатого века. У Набокова рассказ не только и не столько об этом. Он мастер неожиданных поворотов сюжета. Он как бы ведет игру с читателем, направляя его ожидания по ложному следу. Финал произведения у Набокова часто возвращает читателя к началу, освещая все совершенно новым светом, заставляя перечитать, заново продумать,

Еще раз – подчеркнуто – перечитаем последнее предложение, прежде чем продолжить чтение…

«И в то же мгновение щелкнуло что-то – тонкий звук – как будто лопнула натянутая резина. Слепцов открыл глаза и увидел: в бисквитной коробке торчит прорванный кокон, а по стене, над столом, быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь. Оно остановилось, вцепившись шестью мохнатыми лапками в стену, и стало странно трепетать. Оно вылупилось оттого, что изнемогающий от горя человек перенес жестяную коробку к себе, в теплую комнату, оно вырвалось оттого, что сквозь тугой шелк кокона проникло тепло, оно так долго ожидало этого, так напряженно набиралось сил и вот теперь, вырвавшись, чудесно росло…Оно стало крылатым незаметно, как незаметно становится прекрасным мужающее лицо.  Крылья – еще слабые, еще влажные – все продолжали расти, расправляться, вот развернулись до предела, положенного Богом, - и на стене уже была – вместо комочка, вместо черной мыши, - громадная ночная бабочка, индийский шелкопряд, что летает, как птица, вокруг фонарей Бомбея.

И тогда простертые крылья, загнутые на концах, темно-бархатные, вздохнули в порыве нежного, почти человеческого счастья».        

        Вопросы для фронтальной беседы.

• Можно ли назвать этот рассказ трогательным? Почему?
• Чем он ошеломляет?
• Почему в рассказе больше ничего не говорится о главном герое?

-     Думается ли о его чувствах, его состоянии, его дальнейшей судьбе?

-      Как бы вы расценили появление бабочки? (Как чудо? Как знак? Как спасение? Как связь между отцом и сыном?)

• Почему фамилия героя Слепцов?

• Обратите внимание на то, каким неожиданным для читателя словом кончается рассказ о смерти. Как вы понимаете такой конец?

…Жизнь, по Набокову, - трагична. Человеческая судьба непредсказуема и порой беспощадна к самым совершенным своим созданиям. Только память способна возвращать, хранить события минувшего, образы ушедших людей, - то есть противостоять смерти. Счастье жизни для Набокова – в самой жизни, а жизнь едина и прекрасна во всех своих проявлениях.

 Определите тему рассказа или назовите ключевые слова в рассказе.

(Наверное,   это будут слова жизнь,  смерть, судьба, память, красота, чудо, счастье…). Это ключевые темы и всего творчества Набокова.

После работы над рассказом можно дать небольшое творческое задание, «синтезирующее» материал этой части урока («Чем удивил меня рассказ Набокова «Рождество», «Мои размышления над…)

 Подведение итогов. Фатализм в судьбе Набокова

В следующей части урока можно обратиться к биографии Набокова.

Тема человеческой судьбы – постоянная тема в произведениях Набокова. Он словно исследует загадки, неожиданные повороты, те «знаки», которые, как предупреждения или подсказки, рассыпает судьба в человеческой жизни. Судьба самого писателя во многом  характерна для интеллигента и представителя «первого сословия России»  в начале ХХ столетия, но в то же время  во многом необыкновенна.

 «В это первое необыкновенное десятилетие века фантастически перемешивалось новое со старым, либеральное с патриархальным, фатальная нищета с фаталистическим богатством», - так начинается одна из глав художественной автобиографии «Другие берега».

В судьбе самого Набокова «фаталистическое богатство» тоже чередовалось с «фатальной нищетой». Детство писателя было удивительно счастливым, «безоблачным».Он принадлежал к одной из богатейших семей России, в которой соединились два рода – старинный, от «обрусевшего шестьсот лет назад татарского князька по имени Набок», и богатейший рол сибирских золотопромышленников и предпринимателей Рукавишниковых. Набоков остро ощущает свою включенность в русскую историю, в русскую культуру. Страницы «Других берегов», посвященные родословной Набоковых, пестрят именами государственных деятелей, предпринимателей, героев русской истории, ученых, которые были «в прямом родстве  или свойстве» с семьей писателя. Звучат такие известные учащимся фамилии, как Корфы, Аксаковы, Шишковы, Пущины…

Дом Набоковых в Петербурге – «трехэтажный, розового гранита, особняк с цветистой полоской мозаики над верхними окнами» - находится в самом центре города, недалеко от Исаакиевской площади. (Сейчас в нем помещается музей Владимира Набокова). Когда смотришь на ранние фотографии будущего писателя, удивляешься недетскому выражению избранности на серьезном мальчишеском лице. В день его пятнадцатилетия дядя, Василий Рукавишников, объявляет Владимира Набокова единственным наследником своего фантастического состояния. Через два года, в 1917,  Октябрьская революция отобрала это наследство – как и все прочее.

Набоков становится изгнанником: двадцать лет эмигрантской жизни в Европе, затем – переезд за океан, в Америку. Он бедствует, перебивается случайными заработками.  Но свою «сквозную бедность» он переносит прямо-таки с королевским достоинством и не изменяет себе – серьезно и терпеливо работает: пишет, переводит, преподает. Превыше всего он ставит личную независимость и свободу, никогда не участвует ни в каких объединениях, партиях, союзах. И никогда не пожалеет об утраченном богатстве:

Нищетою необычной

на чужбине дорожу.

Утром в ратуше кирпичной

за конторкой не сижу.

Где я только не шатаюсь

в пустоте весенних дней!

И к подруге возвращаюсь

все позднее и поздней.

…Утром музыкант бродячий

двор наполнит до краев

при участии горячей

суматохи воробьев.

Понимают, слава Богу,

что всему я предпочту

дикую мою дорогу,

золотую нищету.

                («Берлинская весна», 1925)

Набоков не гонится за известностью, за славой:

Как бледная заря, мой стих негромок,

        И кратко звуковое бытие.

И вряд ли мой разборчивый потомок

        припомнит птичье прозвище мое.*

Что делать, Муза, жизнь моя. Мы будем

        в подстрочном примечанье скромно жить…

*Псевдоним раннего Набокова – Владимир Сирин, у древних славян Сирин – птица-златоуст.

 Но талант и великие труды сменяют  наконец «золотую нищету» на вполне заслуженные  богатство и славу. Набоков в Америке - известный писатель и ученый, преподаватель европейской литературы в одном из университетов. Популярность среди широких читательских масс принесла ему в 1962 году «Лолита» - книга, рукопись которой была  отправлена писателем на помойку (опять парадокс!) и вызволена оттуда его женой, книга об испорченной американской девочке, ставшая сначала причиной судебного разбирательства, а затем бестселлером американской и мировой литературы.

 «Знак судьбы» можно усмотреть и в дате рождения Набокова. Он родился в 1899 году – ровно через сто лет после Пушкина. По очевидности ли этого знака судьбы, или по той сдержанности, которая сопровождает Набокова всегда, как только он касается самых важных моментов своей жизни, он – неутомимый исследователь разного рода совпадений -  нигде, ни разу не упоминает об этом совпадении. Пушкин сопровождал Набокова всю жизнь. Он был для него живым, близко во времени существовавшим человеком, присутствие которого еще ощутимо. Набоков создает необыкновенное произведение  – «Комментарий к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин» - свыше 1100 страниц. Пятнадцать лет работы над  этим исследованием сам автор  в одном из писем назвал «кабинетным подвигом».

…жизнь и честь мою я взвесил

на пушкинских весах, и честь

осмеливаюсь предпочесть.

Не только Пушкин – вся русская классика была предметом его неутомимого исследования. Набоков в течение многих лет занимался переводами лучших произведений русской поэзии и прозы на английский язык. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, «Слово о полку Игореве». «Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира», - пишет он в «Других берегах».

Набокова многое сделал, чтобы донести до европейского и американского читателя сокровища русской литературы. Но в своем творчестве он не только продолжатель и прямой наследник ее традиций. Свободно и самобытно мыслящий, писатель не принимает морализаторства, поучительности русской классики. Для него нет непререкаемых авторитетов и «общепринятых» истин. В отличие от русских писателей-классиков девятнадцатого века, например, Л.Толстого, Набоков не навязывает читателю, а можно сказать, даже скрывает нравственную оценку характеров и поступков своих героев.

Итак, связи творчества Набокова с русской классикой прочны, но в то же время сложны и противоречивы. Но еще более удивительны его «взаимоотношения»  с родным русским языком.

Он одарен  необыкновенным чувством слова. Он слышал слово в тончайших его оттенках, соединял звук – цвет– смысл (он имел цветовое восприятие звуков). Владение русским языком у этого писателя поистине удивительно. Он не только передает тончайшие смысловые оттенки, не только делает зримым и осязаемым то, о чем пишет, - он воздействует на воображение читателя даже неуловимо меняющимся ритмом своей прозы.

«В лесу было тихо и сыро. Наплакавшись вдоволь, он поиграл с жуком, нервно поводившим усами, и потом долго давил его камнем, стараясь повторить первоначальный  сдобный хруст…» (Это из «Защиты Лужина», о детстве героя. -  Жаль, конечно, жука, но как ясно представляешь все, изображаемое писателем!) «День был холодный, молочный…», «Из сумерек тяжело и пушисто пахло черемухой…» («Машенька»)

 Но  в эмиграции Набоков сначала поневоле, из чувства протеста против плохих переводов его русскоязычных романов, а затем все увереннее переходит на английский язык… и становится классиком американской литературы! Писатель в совершенстве владел французским и английским языками, но переход на английский как на язык творчества для него стал «перевоплощением». В «Других берегах» он пишет о «чудовищных трудностях» перехода  и «ужасе расставания с живым, ручным существом».  Пишет, правда, как бы вскользь, добавляя при этом, что о его собственном состоянии при этом переходе «нет надобности распространяться»… Судьба Набокова - редчайший случай: яркий  русский писатель  заставляет себя превратиться в американского писателя.

Но это делает его творчество более близким читателям века двадцать первого, поскольку наши современники более космополитичны, умудрены опытом исторических катаклизмов, зрелищем смены режимов и политических течений...

Воспевший Россию и в лирике, и чудесных страницах прозаических произведений, дышащий воздухом своей родины, Набоков почти всю жизнь – с юности –оторван от родной страны. Трагическое ощущение невозможности вернуться и в то же время невозможности жить без России передано в стихотворении «Расстрел»:

        Бывают ночи – только лягу,

в Россию поплывет кровать:

и вот – ведут меня к оврагу,

 ведут к оврагу – убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,

где спички и часы лежат,

в глаза, как пристальное дуло,

глядит горящий циферблат…

Оцепенелого сознанья

 коснется тиканье часов,

 благополучного изгнанья

я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

 и весь в черемухе овраг.

В этих стихах неутолимая жажда возвращения – пусть даже ценой собственной жизни. Он помнит все, бережно и любовно перебирает в памяти детали родного русского пейзажа, русского быта. Ему хочется почувствовать петербургский ветер в лицо, увидеть «добрые лица фонарей»:

Какой там двор знакомый есть,

какие тумбы! Хорошо бы

туда перешагнуть, пролезть,

там постоять, где спят сугробы

 и плотно сложены дрова,

или под аркой, на канале,

 где нежно в каменном овале

синеют крепость и Нева.

                («Ut pictura poesjs», 1926)

 Набоков обладал обостренным чувством родины, родной земли и «отчетливой личной памятью». Может быть, именно изгнанничество, мучительная память о России  дарует Набокову одну из главных особенностей его мировосприятия. «Я чувствую себя потерянным всегда и везде, это мое состояние, мое амплуа, моя жизнь. Я чувствую себя как дома только в воспоминаниях…»

Сознание того, что там, в далеком  невозвратимом прошлом, остались родина, детство, юность, любовь, счастье – а то, что окружает русских эмигрантов тут, в реальной жизни, скользит мимо сознания бесплотными тенями. На этом противопоставлении построен первый его роман – «Машенька». Истинно реальное, самое важное – только то, что происходит в душе человека, «событие души».  Вот его воспоминание о детстве в «Других берегах»:

«Ощущение предельной беззаботности, благоденствия, густого летнего тепла затопляет память и образует такую сверкающую действительность, что по сравнению с ней паркерово перо в моей руке, и самая рука с глянцем на уже веснушчатой коже, кажутся мне довольно аляповатым обманом. Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с голубыми мельницами печке. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет».  

Тема памяти и это необыкновенное внимание к деталям у Набокова теснейшим образом связана с концепцией набоковского видения мира, с его взглядом на творчество. Запомнить, записать – значит сохранить, продлить жизнь, может быть, дать бессмертие тому драгоценному, что мелькнет – и невозвратимо исчезнет. Как цветок. Как бабочка. Как человеческая жизнь.

Набоков умел «заклинать память» и воссоздавал картины ушедшего так, что они возрождаются и становятся фактом уже  иной, нашей, сегодняшней реальности.   «Он был богом, воссоздающим погибший мир», - говорит Набоков о главном герое «Машеньки», который вспоминает свою юность, свою любовь, Россию. Слова эти можно отнести и к самому Набокову. Тот мир, который ушел, но сохранен писательским даром, - вечен. «Другие берега» заканчиваются фразой: «Однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда».

Но все, что связано с историческими потрясениями, с его личными потерями, переживаниями, описывается  жестко, сухо и коротко, иногда как бы вскользь. «Все было в полном согласии с эпохой: мать умерла от тифа, брата расстреляли», - говорит он о судьбе своей героини в рассказе «Красавица». И ни полутона эмоции, ни намека на какие-то чувства!  О трагической гибели своего отца, заслонившего собой другого и предательски, выстрелами в спину,  убитого на одном из политических собраний в Берлине в 1922 году,  он напишет сухо, в двух-трех предложениях – только факты.   Равнодушие? Можно так подумать, если не знать, что отца Набоков помнил, боготворил  всю жизнь, посвящал ему стихи…

Воспитанный в аристократических традициях, приученный владеть собой, считать невозмутимость – достоинством, слезы – позором, проявлением слабости, взрослый Набоков, такой  лиричный,  любящий детальные, подробные описания, становится  суровым и сдержанным  в те моменты, когда, казалось бы, расскажи подробно – и вызовешь горячее читательское  сочувствие…  В романтическом  настрое, жажде красоты и чуда и одновременно – в сдержанности, даже скупости сухости  повествования в самые острые, трагические моменты есть что-то, что роднит его с Гумилевым, - не случайно Набоков так любил его стихи.

В этом странном умении видеть, казалось бы, незначительное и не замечать «крупного» - весь Набоков. Ему выпало жить в трагическое, кровавое время, но в статье «Юбилей» он сказал: «Сила моего презрения в том, что я, презирая, не разрешаю себе думать о пролитой крови».

Творчеством своим он утверждает: личная жизнь человека, чувства, переживания («события души»), характеры и поступки – то, что неуловимо и ежеминутно соединяется в жизненное полотно – это самое важное. А вовсе не те скрежещущие, страшные исторические явления,  которые гонят, давят, крушат человеческую жизнь.

Набокову – писатель-чародей, а всякие чары сродни игре, обману. Он  не устает обнажать, показывать читателю свои художественные приемы - то, что другие писатели как будто скрывают. Вот рассказ «Круг», который начинается со слова «во-вторых», и, прочитав рассказ, возвращаешься к началу и читаешь снова – и правда получается «круг». Таких «вращающихся» сюжетов, неожиданных концовок, которые заставляют перечитывать все заново другими глазами, у Набокова множество.

А как он играет со словом?  Взять хотя бы романтическое, любимое, поющее там в «Приглашении на казнь» - и нелюбимое, сухое, пресно звучащее, пусто-никчемное тут! Послушайте, как «из дактиля в дактиль» льется название рассказа «Облако, озеро, башня»…

Странно: чем дальше уходит время, тем ближе становится творчество Набокова. Чем он привлекает?

Смелостью суждений, независимостью позиции?

Пренебрежением и даже презрением к сиюминутному, бывшему для современников  архиважным – к историческим потрясениям, политической жизни стран, сквозь которые проносила его жизнь?

Вниманием к внутреннему миру человека, который только и почитал самым важным, - к «событиям души»?

Осознанием неизъяснимой прелести Божьего мира?

Дерзостью обращения к «запредельным» темам?

Новизной и склонностью к игре, к интриге?

Музыкой речи?..

Волшебник Набоков! Свою работу над словом он называл «ворожбой» и добился-таки своего: прошел сквозь время и остался с нами. Его роман «Дар»кончается так, что читатель должен заново «врыться» в текст и перечитать строки, показавшиеся вначале малозначительными. Потому что действует «заклятие» концовки – прозы, которая звучит стихотворным ритмом: «Прощай же, книга! Для видений – отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, - но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, - и для ума внимательного нет границы – там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, - и не кончается строка».

Домашнее задание.

Написать сочинение – миниатюру на тему : «В чём я вижу особенности прозы В.Набокова ?»

Список литературы, рекомендованной для чтения.

«Весна в Фиальте», «Благость», «Круг», «Возвращение Чорба», «Облако, озеро, башня»), романы «Машенька», «Другие берега», «Защита Лужина», «Дар», «Приглашение на казнь».

Не нужно читать эти произведения для уроков, важно прочитать их  - может быть, потом, после школы - для себя.