"Духовно-нравственные проблемы в повествовании в рассказах В.П. Астафьева "Царь-рыба"
статья по литературе (11 класс) на тему

Духовно-нравственные проблемы в повествовании в рассказах

В.П. Астафьева «Царь – рыба»

Автор работы: учитель ГБОУ СОШ №104

г. Москвы

Ксенофонтова Галина Владимировна

СОДЕРЖАНИЕ:

I. Введение. Сопричастный всему живому (об авторе).                  стр. 3 – 4

II. Основная часть. Духовно-нравственные проблемы в

    повествовании в рассказах В.П. Астафьева «Царь-рыба».         стр. 5 – 22

- особенности поэтики

- человек и природа в повествовании В.П. Астафьева

- образ автора-рассказчика – нравственный центр повествования

- поэтическое осмысление природы

- финал повествования

III. Заключение.                                                                         стр. 23 – 24

IV. Список литературы.                                                         стр. 25

I. ВВЕДЕНИЕ

        Кто уж только не говорил, что художник – это его время. И слава Богу, не переводятся на Руси художники, которые несут в себе время в такой полноте и с такой сердечно-созерцательной ответственностью, исповедальностью, что мы уж и не разделяем их друг от друга, как будто время само ищет себе наиболее любящего выразителя и только в нем и останавливается во всей живой, страдающей и благородной полноте.

        Такое возможно только при глубокой, искренней исповедальности, при которой мир постигается уже не усилием ума, а жизнью сердца, когда «реальность» - только черновик, а книга – именно вся осуществленная в великой цельности жизнь. Эта полнота всегда отличала лучших художников России, и чем дальше во времени, чем ближе к нынешним дням, тем эта черта острее. И если поискать писателя, который на сегодняшний день воплощал бы эту исповедальную силу с наиболее очевидной полнотой, то имя будет названо, не сговариваясь – Виктор Петрович Астафьев.

        Родился Виктор Петрович Астафьев в Сибири, в селе Овсянка Красноярского края. Судьба Овсянки горько типична для множества русских деревень. Ее, а с ней и семью будущего писателя, не миновали ни раскулачивание, ни высылки, ни страшные потери военных лет. Астафьевские детство и юность – из самых тяжких. Вдоволь было и голода, и холода, и сиротливо прожитых годов. Он рано, в семь лет, потерял мать, она утонула в Енисее, и воспитывался в семье дедушки и бабушки. Отец? Он – птица перелетная, с малым, видимо, чувством ответственности за детей. Потом было пребывание в детском доме, школе фабрично-заводского обучения, был составителем поездов, воевал на фронте, имел ранения. Демобилизовался в 1945. Был ему тогда 21 год: ни среднего образования, ни профессии, ни здоровья.

        «Жизнь человек выбирает не сам себе, она определяется ему судьбою, и от него зависит лишь в какой-то степени управлять ею, а не плыть, куда понесет. Если бы мне дано было повторить жизнь - я бы выбрал ту же самую…, и лишь одно я просил бы у своей судьбы – оставить со мной маму. Ее мне не хватало всю жизнь и особенно остро не хватает сейчас, естественно, что я, оставаясь сиротой, тянулся ко второй моей и неизменной матери – земле. Жизнь представляла мне постоянную возможность быть на природе и с природой. Так вечно живая земля взрастила меня, помогла сделать первые литературные шаги», - рассказывал В.П. Астафьев о своем писательском начале. Потом были вопросы и тревоги: как это я умудрился столько прожить? По какому праву? Чем я лучше тех молодых парней, которых сам закапывал на обочинах военных дорог? За что судьба даровала мне счастье жизни? Достоин ли я этого счастья? Все ли делал для счастья других? Не разменял ли так тяжело доставшуюся мне жизнь на пятаки? Всегда ли был честен перед собой? Не рвал ли хлеб изо рта близких? Не оттирал ли с дороги локтями слабых? Вопросы, вопросы… А ответы на них в повестях и рассказах Астафьева, смысловым центром которых стали два полюса – Крестьянская вселенная и война, потому что всю свою долгую жизнь он умел чувствовать боль, у него болела душа за все происходящие в нашей стране: за поруганную природу, разрушающуюся культуру, душу человеческую. «Как произошло, что в жизни стал господствовать беспредел, культ силы, безверие в человеческую доброту и искренность?» Этот вопрос заставляет самого писателя внимательнее всмотреться в жизнь, этот вопрос он ставит и перед нами, своими читателями. На наших глазах происходит грандиозный научно-технический прогресс, совершенствуются средства передвижения, средства коммуникации, способы добычи энергии, а «энергия любви» у нас на стадии каменного века, люди теряют духовные ориентиры, порывают с вечными нравственными ценностями и начинают погоню только за сиюминутным. Эта правда жизни нашла воплощение в лучших книгах Астафьева. Среди них и «Прокляты и убиты», и                                                                                                                                                                                                                        «Последний поклон», и, конечно же, «Царь-рыба».

II. ОСНОВНАЯ  ЧАСТЬ

        В 1976 году появилась на страницах журнала «Наш современник» «Царь-рыба» В.Астафьева, имеющая подзаголовок «повествование в рассказах». В ней аккумулировались и по-новому трансформировались постоянные для его творчества духовно-нравственные искания, поэтому «Царь-рыба» - это исследование современного, как оказалось, кризисного состояния общества.

        В основе повествования – глубокое чувство грехопадения: человек виновен, человек портит подаренный ему мир. Социальная жизнь сурова, безжалостна. Человек – сирота на этой земле. Спасают человека чувство вины и чувство братства, но они давно уже перестали быть основными нравственными понятиями жизни. Вот что сам писатель говорит об этом: «В «Царь - рыбе» исследуется художественными средствами вопрос, которым занимаются сейчас многие, вопрос важнейший… Меня интересует нравственная сторона. Какие отношения возникают между природой и современным человеком… Может показаться, что природы у нас слишком много, что хватит ее надолго. Отсюда может возникнуть и притупление чувства ответственности перед ней. Но есть еще и иной поворот: неразумный человек, уродуя природу, и сам несет нравственный урон. И этот вопрос весьма занимал меня, когда я писал «Царь – рыбу».

        Этой проблеме подчинено в повествовании все – жанр произведения, его композиция, система образов, эмоциональный настрой, языковое богатство, особенно героев, диалектные слова, придающее им особую выразительность и точность. Повествование пронизано народным юмором, пословицами, поговорками, присказками, частушками. В «Царь – рыбе» встречаются и народные поверья, и народные приметы, даже приведен заговор. А уж без сказки правды в мире не бывает… Поэтика «Царь - рыбы» подчинена идее сохранения природы, сохранения нравственной красоты самого человека, душевного здоровья нации.

        Жанр рассказа – самый любимый у читателя, на основе рассказа и создается автором повествование. «Царь – рыба» - не повесть в строгом смысле, но и не цикл рассказов. Это именно повествование, иначе не скажешь, то есть какая-то вещь эпического характера, вобравшая в себя много материала. Такая форма произведения давала автору абсолютную свободу, раскованность, возможность варьировать повествование, перемежать его отступлениями публицистического или лирико-философского характера, именно в повествовании раскрылся с особой силой, выразительностью астафьевский дар рассказчика. И образ автора не только связывает в единое целое эпическое повествование о судьбе земли сибирской, но становится ясна его непримирима позиция по отношению к браконьерству, хамству, унижению человеческого достоинства.

        Повествование включает двенадцать рассказов, которые, в свою очередь, составляют две части произведения, причем каждая часть имеет свой лирико-философский центр, в котором в большей или меньшей степени высказана авторская позиция.

        Основу «Царь – рыбы» составляют рассказы о рыбалке и охоте, а обрамляют повествование в рассказах в начале – два эпиграфа, в конце – приведена обширная цитата из Екклезиаста. Один эпиграф взят из стихотворения Н. Рубцова:

                        Молчал, задумавшись, и я,

                        Привычным взглядом созерцая

                        Зловещий праздник бытия,

                        Смятенный вид родного края.

Другой принадлежит перу американского ученого Халдора Шепли: «Если мы будем вести себя как следует, то мы, растения и животные, будем существовать в течение миллиардов лет, потому что на солнце есть большие запасы топлива и его расход прекрасно регулируется».Эти строки выражают авторскую позицию, предуведомляя читателя о противоречивом содержании «Царь – рыбы». Эти разные по идейно-эмоциональной направленности и стилевому оформлению эпиграфы (лирико-философские стихи Рубцова и научно-публицистический текст Шепли) определяют основные стилевые  потоки «Царь – рыбы». Потому так основательно чувствуется духовно-нравственная проблематика произведения. Ведь мысли о «зловещем празднике бытия», о «смятенном» облике родного края, испоганенного самим же человеком, одновременно отражают и надежду автора на то, что еще не поздно наладить гармоничные отношения с природой. Финал повествования открыт. Значит, многое еще нужно сделать человеку, чтобы гармоничный мир человеческого Духа и Бытия восторжествовал. Потому так важен для автора человек – герой его повествования, его душа и мысли.

Не случайно, видимо, открывает «Царь – рыбу» рассказ «Бойе». Название рассказу дала кличка собаки, в переводе с эвенкийского означающая «Друг». Рассказ, а вместе с ним и повествование начинаются с раздумчивой, элегической ноты: «По своей воле и охоте редко мне приходится ездить на родину. Все чаще зовут туда на похороны и поминки – много родни, много друзей и знакомцев; много любви за жизнь получишь и отдашь, пока не подойдет пора близким тебе людям падать, как падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгим выдохом…» Именно об этих людях, прикипевших к душе, с любовью, состраданием, неизбывной грустью вспоминает автор. Они обретают вторую жизнь на страницах «Царь – рыбы». И рядом с ними совершенно естественно появляется вечный спутник и помощник охотника – пес Бойе. Автор без всякого умиления, но со вниманием и добротой рассказывает об этой умной собаке: «Бойе был труженик, труженик безответный». Это самая главная характеристика в устах Астафьева. «Он умел в тайге делать все и соображал, как полагалось животным», - замечает автор. Он не только гонял любую дичь, выводил охотников к дому, но и наловчился даже ловить рыбу из озера. Такого «дива» не видали даже умудренные опытом люди. И какой странный конец ожидал этого преданного друга и кормильца семьи – его без тени сожаления застрелил конвоир, когда пес бросился на грудь отплывающему с другими заключенными хозяину. «Родившийся для совместного труда и жизни с человеком, так и не поняв, за что его убили, пес проскулил сипло и, по-человечески скорбно вздохнув, умер, ровно бы жалея или осуждая кого». Бойе – символ верности, преданности, беззащитности, взывающий к совести и справедливости. В какой-то мере соотносим с этим символом и образ Колюни – героя второй части рассказа. В ней повествуется о том, как охотники – Колюня, Архип и Старшой отправились в тундру за песцом. Однако охота оказалась неудачной, засыпанные снегом в охотничьей избушке в жуткую метель и мороз люди возненавидели друг друга. «Нарушилась душевная связь людей, их не объединяло главное в жизни – работа. Они надоели, обрыдли друг другу, и недовольство, злость копились помимо их воли». Ослабленный от недоедания Колюня все–таки находит себе дело: бегает на лыжах в лес за дровами. Однажды среди глубоких снегов он заблудился, потерял ориентиры, ослеп. И ослабевшему, теряющему сознание Колюне мерещится среди белых снегов Бойе. Его милый домашний образ пробуждает в охотнике силы бороться. Так помогает своему другу уже после смерти верный и преданный пес. Помимо таких как Колюня, как бакенщик Павел Егорович, который привык к грозному шуму енисейских порогов, как мы к тиканью часов; как отважные и неподкупные рыбинспектора, гроза браконьеров Семин и сменивший его Черемисин; или как тетя Таля, истинная совесть таежного поселка, есть и люди, показанные, как говорится, крупным планом. Таким, по мнению самого автора, оказался Аким. Неказистый на вид «паренек в светленьких и жидких волосенках, с приплюснутыми глазами и совершенно простодушной не тонкорожем изветренном лице улыбкой» (рассказ «Уха на Богданиде»). Он – самая настоящая безотцовщина – сызмальства возглавил семью, все возраставшую благодаря какому-то простодушному, детскому легкомыслию матери, которую поругивал, но жалел. Благо еще, что старшая сестра Касьянка оказалась совершенно под стать ему, и под их водительством вся местная малышня превратилась в какое-то смешное и трогательное подобие взрослой артели, по мере сил старалась хоть чем-то помочь рыбакам: «Навстречу, разбрызгивая холодную воду, спешили помощники-парнишки, кто во что одетый, тоже хватались за борта, выпучив глаза, помогали вроде тащить…» Атмосфера всеобщей требовательности, уважения к старшим, достоинства, трудолюбия царила в рыбацкой артели, поэтому таким долгожданным оказалось празднество – приготовление артельной рыбацкой ухи.

        Не только на этих страницах сказывается сердечное пристрастие писателя к «малым людям». «Как часто мы бросаемся высокими словами, не вдумываясь в них. Вот долдоним: дети – счастье, дети – радость, дети – свет в окошке. Но дети – это еще и мука наша. Вечная наша тревога. Дети – это наш суд на миру, наше зеркало, в котором совесть, ум, честность, опрятность нашу – наголо видать», - досадовал Астафьев.

        Однако прошло время, и исчез поселок на Богданиде, поросло это место травой. Исчезновение этого оплота товарищества воспринимается с большой грустью не только автором, но и современным читателем, нами. Ведь именно так исчезает все самое лучшее из нашей жизни,  незаметно и тихо. Стоя на развалинах барака, с горечью вспоминает Аким «мир и труд – вечный праздник жизни». Символична и судьба Акима. Узнаем мы ее из невероятной истории, приключившейся с ним и его напарником Петруней в геологической экспедиции (рассказ «Поминки»). В тайге разыгралась страшная трагедия: огромный, озверевший от ярости медведь убил Петруню и обезглавил труп. Акимку «после оглушительной и редкостной смерти» напарника взяли под стражу. Началось расследование обстоятельств, связанных со смертью Петруни, которое из охотника Акима чуть не сделало преступника. «Но пока закончилось следствие, пока дело дошло до поминок, натерпелся Аким, настрадался. Обиженный подковыристым следователем, подавленный гибелью помощника, который час от часу становился ближе, обессиленный пережитым страхом и бессонницей, лежал медведебой в палатке…» А на поминках уговорил всех геологов и рабочих съесть мясо медведя-людоеда. Лишь один - Гога Герцев – отказался: «Он человека хотел слопать! Он людоед! Он и сам ободранный на человека похож! А ты, вонючка, лопаешь всякую мразь! Тьфу!» Но работяги под выпивку «умяли» ведро медвежатины и каялись «перед покойным за нанесенные ему и всему человечеству обиды, люди клялись вечно помнить дорогого друга и отныне не чинить никому никакого зла и неудовольствия». Долго переживал Аким случившееся с ним, но остался добрым и безотказным человеком, как его друг, рано сгоревший от рака Колька. Он и подлинный – и, как нередко бывает, малоценный, оставшийся почти никому неизвестным, - подвиг совершил, спасая от смерти и заботливо выхаживая в глухом таежном углу девушку. В описании его драматической борьбы за жизнь Эли, отчаянных попыток добраться с нею до ближайшего человеческого жилья щемяще-трогательно выглядят эпизоды, когда Аким в разгар всех этих хлопот не забыл стесать со стены приютивших их обоих избушки сделанную кем-то похабную надпись или когда, расставаясь с Элей, просил извинить его за «нескромное поведение («выражался когда…»).

        Спасение девушки Эли, случайно оказавшейся в тайге по легкомысленному зову Гоги Герцева, - это естественный акт милосердия и сострадания, на который Аким пошел без каких бы то ни было раздумий: сложных переживаний и душевных борений, хотя и знал, какие у него будут трудности с выполнением плана, да и просто с лечением Эли, уходом за больной, каждодневным существованием в нелегких условиях зимовья. Но если Гога «не считал людей ни друзьями, ни товарищами, он сам по себе и для себя жил», то Акиму «любой человек, в тайге встреченный, - свой человек».

        Астафьев подробно рассказывает о Гоге Герцеве, о его родителях, жизни в экспедиции, зимовке в поселке Чуш, приводит выписки из его дневника, посвящения «гордой, одинокой личности». Библиотекарша Люда очень точно охарактеризовала модную писанину Гоги – «… эдакий современный Печорин с замашками мюнхенского штурмовика!» Из этих разрозненных фактов, сцен общения с людьми в экспедиции и вне ее рождается образ самоуверенного, делового человека, обладающего определенной жизненной хваткой, профессионализмом, умением работать, но самое удивительное и странное, что эти качества и способности не окрашены нравственным отношением к жизни. Они замкнуты на личных эгоистических целях. У Гоги отсутствует понятие совести, гражданской чести, родственной привязанности к земле, отечеству.

        Весьма показательной является сцена драки Гоги с Акимом. Она произошла из-за того, что Гога, споив фронтовика Кирягу, за бутылку выменял его единственную медаль и перелил на блесну. Аким сравнивает этот факт с ограблением нищего, а Гога ему отвечает: «Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе Бог! Я тебя накажу – за оскорбление!». Однако наказал этого тренированного парня сам Аким, которому Гога не посмел ответить. Наказала Гогу и сама жизнь. «”Сам себе Бог “, иссосанный гальянами, изгрызенный соболюшками, валялся, поверженный смертью, которая, не то что жизнь, не дает себя обмануть, сделать из себя развлечение. Смерть у всех одна, ко всем одинакова, и освободиться от нее никому не дано».

        На краю смерти оказалась и Эля, которую прихватил с собой в тайгу Гога Герцев, привыкший отвечать только за себя, думать только о себе. Символично, что попавшая в беду по вине Гоги девушка спасена, вылечена и доставлена на большую землю усердием и добротой Акима.

        Надеждой на покой, тепло и солнце заканчивается в общем-то очень грустная история об Акиме.

        Рядом с такими страницами, проникнутыми гордостью за своих героев, любовью и состраданием к ним, у Астафьева немало «совсем иных, повествующих о людях и явлениях, сталкиваясь с которыми писатель, по собственному признанию, «наполнялся черным гневом».

        Перед читателями проходит целая галерея колоритных характеров, сложных человеческих судеб и непростых отношений, окрашенных в драматические и даже трагические тона.

        Повествование В. Астафьева как бы уходит в самую глубину народной жизни, вскрывая то глубокое, недоступное, что мешает жить обществу. Автор испытывает горькое чувство от происходящих событий (пьянство, браконьерство), от обмельчания и огубения натруры человека, от утраты людьми совести, чистоты, достоинства, но это чувство горечи сопровождается и состраданием (рассказ «Дамка»). Вот тип незлобливого, но липучего и надоедливого пьянчуги, прозванного собачьей кличкой «Дамка» из-за своего лающего смеха. Он живет бездумно, пьянствуя, ерничая и мешая людям. Пойманный рыбнадзором с незаконно добытой стерлядью, но привыкший к безнаказанности, он испугавшись, все-таки не ожидал суда и возмездия. Поэтому Дамка снова занялся тайным ремеслом, пил, веселился не хотел платить штраф. И снова, и снова река была полна недозволенными снастями и погубленной, тухлой рыбой. Губя рыбу, жалуясь на притеснения рыбнадзора они, то ли от наивности, а скорее от нравственной глухоты и легкомыслия, жалеют погубленное ими сами же «народное добро». «Что делается, что делается» - вздыхают они. Складывается ситуация «голого короля». Все понимают, что происходит, но делают вид, что в этом виноват кто-то другой, только не они сами.

        Но есть в повествовании В. Астафьева и совсем другие браконьеры (рассказы «Рыбак Грохотало» , «У золотой карги»). Эти скроены из другого человеческого материала, они отличаются волей, жестокостью, напористостью, изворотливостью. Силы и страсти богатой сибирской натуры находят реализацию лишь в стремлении обмануть рыбнадзор, наловить тайным способом рыбу и нажиться.

        Один из них, по кличке Командор, плавал командиром стотонной совхозной самоходки, был основательным рыбаком, но «настоящую» жизнь ощущал лишь тогда, когда, выпив «из горла» бутылку «Солнцедара», летел на своей лодке после удачной рыбалки, обгоняя рыбнадзор. «А кругом благодать! Берега по ту и по другую сторону реки зелены, вода вся в солнечных крошках, пароход или костерок вдали дымится, чайки летают. Вот, она, радость! Вот, она, жизнь! Нет, не понимал он и никогда не поймет городскую рвань: живи от гудка до гудка, харч казенный, за все плати…»

        Больше всего в жизни любил Командор свою дочку Тайку, но не суждено было ему, как мечталось, выучить умницу-девочку и уехать с ней в далекие края… Такой же браконьер, только сухопутный, сгубил дочку неустрашимого Командора. «Нажравшись бормотухи, шофер, вывозивший с берега дрова, уснул за рулем, вылетел на тротуар и сбил двух школьниц, возвращавшихся с утренника». Неизбывное горе замучило Командора, отдалило его от семьи и людей. «У Командора, от роду ничем тяжело не болевшего, начало сдавать сердце, поднялось давление от бессонницы и головные боли раскраивали череп, непомерно тяжело стало ему носить свою душу, словно бы обвисла она и пригнетала Командора к земле, ниже, ниже, того и гляди вывалится, вся обугленная, ударится оземь, провалится в яму, где в кедровом струганном гробу лежит нарядно одетая, в кружевах, в бантах, в лаковых туфельках светлая девочка, не успевшая стать девушкой, - кровинка, ласточка, ягодка неспелая, загубил ее пропойный забулдыга, сухопутный браконьер».

        Другая, но такая же трудная, тяжелая судьба у рыбака по фамилии Грохотало. Он появился в поселке Чуш с Украины, отбывал срок за связь с бендеровцами. Грохотало был мужик «фартовый», ему везло на улов, но лишь однажды, когда единственный раз в жизни зацепил он огромного осетра, сразу был пойман рыбинспектором. И такие ненависть, ярость и горе охватили заведующего свинофермой Грохотало, что крушил и ломал все на своем пути и в своем доме, пытался даже облить бензином свое жилье и поджечь его – народ отстоял.

        Анализ любого из рассказов «Царь – рыбы», этого многосоставного повествования о Сибири конца ХХ века, крайне интересен. Но, пожалуй, всего важнее понять смысл рассказа, давшего название всей книги. Глава «Царь – рыба» не только яркий эмоциональный центр всего повествования, но и глубокий нравственный своеобразный поединок с судьбой. Главным героем рассказа является браконьер Игнатьич, в чем-то схожий с другими рыбаками, но и отличающийся от них настолько иным уровнем размышлений, основательностью, аккуратностью, деловитостью. Однако и он промышлял на реке запрещенным способом. И оказался волею случая на одном крючке вместе с огромным осетром. Образ царь-рыбы у Астафьева – символ природы, той естественной основы жизни, без которой не может существовать человек, а истребляя ее, и себя обрекает на медленную мучительную смерть. В образе царь-рыбы ощущается и древний фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе, обладающей чудесными возможностями, плодотворящей силой, умеющей исполнять все желания. Именно на ней, по сказочным преданиям, и держится-то вся земля, все мироздание, с ее смертью наступит катастрофа, вселенский потоп. Потому-то так почтителен поединок Игнатьича с самой судьбой, поэтому эта схватка рыбака-браконьера с гигантским осетром необыкновенной красоты и мощи полна у В.Астафьева истинно эпического драматизма. Поимка такой рыбины – это великая удача, по тогдашним понятиям почти «покорение» природы. Но весь смысл поединка в том, что царь-рыба на поймана на крючок, не попалась в сеть. О ней сказано иначе «В этот миг заявила о себе рыбина, пошла в сторону, защелкали о железо крючки, голубые искорки из борти высекло… За кормой взбурлило груздное тело рыбины, вертанулось, забунтовало, разбрасывая воду, словно лохмотья горелого, черного тряпья… Что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах ее тела… рыба вдруг показалась Игнатьичу зловещей».

        В слове «заявила» важен корень – «явление», царственный приход, не униженность даже крючьями самоловов, пленом. Она не знает чувства пленности в родном, могучем Енисее!

        Герой думает иначе: он поймал, пленил, покорил природу, добыча должна смириться. «Да что же это я? – поразился рыбак. – Ни Бога, ни черта не боялся, одну темную силу почитаю… Так, может, в силе-то и дело?»

        Как далеко зашел человек в своем рваческом, хищническом потреблении даров природы, что нагло потревожил даже донные глубины реки! И хорошо еще, что герой Астафьева испугался своей удачи, как грехопадения, испугался своего упования на одну силу. С этого-то испуга и начинается у Астафьева движение сюжета в совсем иную сторону.

        О чем только не пришлось передумать Игнатьичу этой темной ночью рядом со страдающей и мечущейся от страха рыбиной. «Так зачем же, зачем перекрестились их пути? Реки царь и всей природы царь – на одной ловушке. Караулит их одна и та же мучительная смерть».

        В темной ночи, наедине с Царь-рыбой, Игнатьич переживает сильное нравственное потрясение. Перед лицом надвигающейся гибели он вспоминает всю прожитую жизнь. Всплывает почему-то наиболее горькое, постыдное воспоминание – надругательство над любимой девушкой. Он вспомнил, как давным-давно столкнул в реку безответную робкую деревенскую девчонку Глашку, столкнул с обрывистого берега из ревности. Вспомнил он вдруг и ее слова, похожие теперь на заклинание, на некий невысказанный упрек обидчику: «Пусть вас Бог простит… а у меня на это силы нету…»

        И вот теперь он сам выпал из лодки, он висит на паутине тетивы, висит над бездной воды… К тому же царь-рыба, измученная, израненная, щупая что-то в воде чуткими присосками, словно домогается от него ответа за все свои муки, за крючки, что он всадил в ее царственное тело: «Он вздрогнул, ужаснулся, показалось, что рыба, хрустя жабрами и ртом, медленно сжевывала его заживо… нащупывала его и, ткнувшись хрящом холодного носа в теплый бок, будто перепиливала надреберье тупой ножовкой…» И вот, Игнатьич понимает, что эта встреча с царь-рыбой уготована им самой судьбой, он воспринимает ее как кару за грех юности, за оскорбление женщины. «Прощенья, пощады ждешь? – спрашивает себя Игнатьич – От кого? Природа, она, брат, тоже женского рода!... Освободи от себя и от вечной вины женщину, прими перед этим все муки сполна, за себя и за тех, кто сей момент под этим небом, на этой земле мучает женщину, учиняет над ней пакости».

        Финальный аккорд всего поединка, итог безжалостного вторжения человека в природу – это моление Игнатьича: «Господи! Да разведи Ты нас! Не по руке она мне!» Вот оно покаяние! И, видимо, это раскаяние, душевное возрождение, осознание гибельности браконьерского отношения к жизни, понимание естественной связи явлений и ответственности за все содеянное на этой земле каким-то чудесным образом помогает освобождению Игнатьича.

        Освобожденная рыбина, «яростная, тяжело раненая, но не укрощенная, грохнулась где-то уже в невидимости, плеснулась в холодной заверти». Так завершается поединок. Но это, и не примирение, и не победа! Помогли ли моления Игнатьича или просто выпали – из ног ловца, из тела рыбы – зловещие крючья? Судить трудно, но когда рыба ушла, когда ее, природу, вновь охватило буйство, герой ощущает: «Ему сделалось легче. Телу – «оттого, что рыба не тянула вниз», «душе – от какого –то, еще не постигнутого умом, освобождения»,

        Может быть, совсем не случайно и фамилия Игнатьича, как и его брата по кличке «Командор», - Утробин? «Волк по утробе вор, а человек по зависти», - говорят в народе. И первая мысль Игнатьича при поимке рыбы типично волчья, «утробная»: «В осетре икры ведра два, если не больше». Но судьба распоряжается по справедливости: его победа – поимка царь-рыбы – его нравственное поражение.

        Таким образом, Астафьев со всей резкостью и определенностью сказал о том, о чем до него говорили приглушенно и завуалировано: истребление живого сопряжено с огромной опасностью потери чувства меры, а через это и потери человеческого, то есть доброго, разумного, нравственного. Именно поэтому так дорог в повествовании образ Астафьева – рассказчика, умеющего заворожить, завлечь читателя и юмором, и искренностью тон, особой доверительной интонацией и одновременно исподволь повести к сложным философским размышлениям, как в рассказе «Капля». Совершается это для читателя почти незаметно, отчего как-то больше веришь этому человеку, проникаешься чувством восхищения, входишь в его духовный мир.

        Посудите сами. Рыбалка закончилась, рыбаки напились чаю и заснули у костра. Лишь рассказчик остался у догорающего огня наедине с вечной тишиной, со своими трудными размышлениями о жизни, о смысле бытия. Обостренное восприятие природы, раскрывающей человеку и тайны космического звездного пространства, и жизнь микромира, рождает лирико-философские отступления. «Это она, моя душа, - замечает рассказчик, - наполнила все вокруг беспокойством, недоверием, ожиданием беды. Тайга на земле и звезды на небе были тысячи лет до нас. Звезды потухали или разбивались на осколки, взамен их расцветали на небе другие. И деревья в тайге умирали и рождались, одно дерево сжигало молнией, подмывало рекой, другое сорило семена… Нам только кажется, что мы преобразовали все, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили ее, повредили, истоптали, исцарапали, сожгли огнем. Но страху, смятенности своей не смогли ей передать, не привили и враждебности, как ни старались. Тайга все так же величественна, торжественна, невозмутима. Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останешься с тайгою с глазу на глаз, пока не побудешь в ней и не поврачуешь ее, тогда только воньмешь ее могуществу, почувствуешь ее космическую пространственность и величие».

        И вот в самую возвышенную и таинственную минуту раздумий лирического героя возникает образ капли. Автор-рассказчик «почувствовал вершину тишины, младенчески пульсирующее темечко нарождающегося дня – настал тот краткий миг, когда над миром парил лишь божественный дух один, как рекли в старину. На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением». «Капля висела над моим лицом, прозрачная и грузная. Таловый листок держал ее в стоке желобка. “Не падай, не падай!“ – заклинал я, просил, молил, кожей и сердцем внимая покою, скрытому в себе и в мире.

        В глуби лесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мягкие шаги. и в небе чудилось осмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть, иных миров или “ангелов крыла“? В такой райской тишине и в ангелов поверишь, и в вечное блаженство, и в истление зла, и в воскрешение вечной доброты.

        Но капля, капля?

        Я закинул руки за голову. Высоко-высоко, в сереньком, чуть размытом далеким Енисеем небе различил две мерцающие звездочки… Звезды всегда вызывают во мне чувство сосущего, тоскливого успокоения своим лампадным светом, неотгаданностью, недоступностью…»

        Работа памяти, движение мысли и чувства, раздумья о «капле», о быстротечности жизни,  о падении (умирании) или схождении человека – куда! – «под вечны своды» (вспомните пушкинское – «мы все сойдем под вечны своды и чей-нибудь уж близок час») – завершаются в целом на оптимистической, жизнелюбивой ноте. Пришло утро, уже вся «тайга дышала, просыпалась, росла». «Сердце мое трепыхнулось и обмерло от радости, - признается повествователь, - на каждом листке, на каждой хвоинке, травке, в венцах соцветий… на сухостоинах и на живых стволах деревьев, даже на сапогах спящих ребят мерцали, светили, играли капли, и каждая роняла крошечную блестку света, но, слившись вместе, эти блестки заливали сиянием торжествующей жизни все вокруг».

        Может быть, образ капли – это не просто символ хрупкости мира, особенно всего нежного, поэтического в нем, но символ бесконечности и неостановимости жизни? Капля в ее «накоплении», сгущении и падении – это, по сути дела, модель жизни, всех ее этапов, от расцвета до бессильного падения…

        За краткий миг человеческого существования ( пока не обрушилась капля на землю и не рассыпалась на тысячи мелких брызг), каждый прекрасен и полон высокого духовного содержания, совершаются в душе сложные сдвиги: зарождаются, утверждаются и вновь разрушаются противоречиями тревога, надежда, отчаяние и чувство ответственности перед природой, детьми, обществом и самим собой.

        Зримо представляется образ автора-рассказчика, обеспокоенного нравственным обликом современника, судьбой природы. Он – человек чувства, крайних эмоциональных порывов, страстный в гневе и ненависти к мерзости и пошлости в жизни, нежный и даже сентиментальный в минуты редкого общения с красотой. Но главное, он – человек совестливый, воспринимающий всем сердцем страдания людей. Он искренен, честен, мужественен. Как жаль, именно жаль, ему человека, разучившегося думать, любить, ценить добро и красоту. Но, вместе с тем, он понимает, что в мире существует не только добро, но и зло, ведь добро и зло рождаются и сосуществуют в жизненной стихии одновременно. Однако настоящее добро не поддается трансформации, а вот зло, становясь устойчивей и тише, разрушает вокруг себя все. Поэтому каждое мгновение человеческой жизни нужно посвятить борьбе за красоту и постижению главных и вечных проблем бытия  - такова концепция В. Астафьева.

        И тема красоты, естественно, пронизывает все повествование, раскрываясь в человеческих взаимоотношениях, любви, особенно трепетно в образах природы.

        Поэтическое осмысление природы (от мельчайших проявлений – в капле, цветке, рыбе, зверье – до крупнейших картин мятущихся водных потоков, суровых скал и огромных первозданных лесов) обусловливается прежде всего образом автора, прикосновение которого к миру всегда одухотворено и в высшей степени благородно. Удивительно и необозримо широк асоциальный контекст действительности, в который автор включает отдельную информацию, сцену, сюжет, лирический эпизод. Так поэтический разговор о цветке происходит в связи с размышлениями о жизни, крае, о том естественном круговороте жизни, занес дивное семя южного цветка «Валотта» в сибирские края. И среди всего дивного разноцветия вдруг замечает цветок и ощущает щемящую до слез нежность. «Красногубый цветок, в глуби граммофончика приглушенный бархатисто-белым донцем, засыпанный пыльцой изморози, неожиданно теплой на взгляд, напоминал скорбно цветущий кактус из заморских стран» (рассказ «Туруханская лилия»). Такую же неповторимую радость испытывает автор при виде непуганого зверья, блистающей всеми цветами радуги рыбы. А сколько рек, речушек описал Астафьев в «Царь – рыбе» трудно и сосчитать. И каждая под пером художника обретает свое лицо и характер. Вот автор описывает таинственную, заросшую лесом речку Опариху: «Здесь самые что ни на есть джунгли, только сибирские, и называются они точно и метко – шарагой, вертепником и просто дурниной». Автор сравнивает Опариху с синенькой жилкой, «трепещущей на виске земли, и рядом с нею и за ней монолитная твердь тайги, сплавленной веками и на века».

        По-иному автор воспринимает «Енисей, входящий в межень, уработавшийся, наревевшийся за весну, погулявший во хмелю половодья, довольный собой, убаюканный глубокой силою, широтой и волею…»

        Река Нижняя Тунгуска напоминает писателю красивую женщину: «Одетая в каменное платье, украшенное по подолу то тяжелыми блескучими алмазами вечных льдов, то жарко полыхающими цветами, то вспененной пушицей».

        «Дурная молва, - замечает автор, - велась в наших местах когда-то о речке Бирюсе. Леших, водяных и прочей нечестии водилось на ней видимо-невидимо, отбивало у многих желание охотиться здесь и рыбачить… То что увидели мы на Бирюсе, даже затопленной, в плесени замзгнутой воды, не поддается описанию. Дух захватывало от неповторимой воистину колдовской красотищи!»

        Какой романтический пейзаж возникает в рассказе «Сон о белых горах»! Он обусловлен исключительностью сюжетной ситуации и главным образом мечтой Акима о белых горах. Вот один из таких романтических пейзажей: «Кипрейная нежность зари обвяла, только занявшись, холодным блеском тяжелого золота осенило, залило живую небесную плоть, слиток металла, погружаясь в глубину скоротечных сумерек, расплавлял твердь гонных вершин, и, когда зазубренным ребром, совсем уже твердый, остывший, вываливался этот слиток из прорванного неба в узкую горную расщелину, небо еще долго оставалось продранным, и в проран, в небесную дыру смотрела и дышала мертвым холодом бездна». Какие романтические ассоциации вызывает лексический строй этого фрагмента! Какой возвышенный поэтический образ создают опорные понятия – «кипрейная нежность», «холодный блеск», «тяжелое золото», «горные вершины», «мертвый холод бездны»!

        Но болит сердце автора от мысли, что эта красота «от дурашливой пакости», «мерзкой жестокости» разрушается человеком. Че – ло – ве – ком!!! «Оттого и страшусь,  замечает художник, - когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кров. Не ведают они, что, перестав бояться крови, не почитая ее, горячую живую, сами для себя незаметно переступят ту роковую черту, за которой кончается человек и из дальних, наполненных пещерной жутью времен выставляется и глядит, не моргая, низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря».

        Именно поэтому, видимо, и завершается повествование Астафьева лирической миниатюрой «Нет мне ответа»: «Все течет, все изменяется – свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет.

        Всему свой час и время всякому делу под небесами:

        Время родиться и время умирать;

        Время насаждать и время вырывать насажденное;

        Время убивать и время исцелять;

        Время разрушать и время строить;

        Время плакать и время смеяться;

        Время стенать и время плясать;

        Время разбрасывать камни и время собирать камни;

        Время обнимать и время избегать объятий;

        Время искать и время терять;

        Время хранить и время тратить;

        Время рвать и время сшивать;

        Время молчать и время говорить;

        Время любить и время ненавидеть;

        Время войне и время миру.

        Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа».

        Эта обширная цитата из Екклезиаста усиливает возвышенное повествование и одновременно «собирает» в единое целое эпическое повествование. В финале обретают единство и все лирико-философские размышления писателя о жизни. Философское соединение идей созидания и разрушения, воплощенное в цитируемых писателем строках Екклезиаста, наиболее точно отражает суть философского поиска В. Астафьева.

        И вот уже как будто мы сами вместе с писателем, прильнув к самому концу, озираем всю эту трудную и милую землю, которую открыл нам автор в своей книге и которую призывал оберегать. Финал повествования открыт.

        А значит, живи Сибирь!

III. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

        Жизнь и человек на редкость богаты и противоречивы – вот общий вывод, который сам собой напрашивается после прочтения повествования в рассказах В. Астафьева.

        Как бы ни был разумен, велик и научно оснащен человек, без единения с природой, заботливого и вдумчивого отношения к ее богатствам, он обречен с нею на гибель. Писатель призывает к «сотворчеству» с природой. За столь правдивую высокую нравственную позицию в литературе, за книгу «Царь - рыба» В.П. Астафьев в 1978 году стал лауреатом Государственной премии.

        Ощущая сложность современной жизни, уже сомневаясь в способности человека жить в мудром согласии с самим собой, себе подобными и миром природы, автор, преодолевая противоречивые и горькие раздумья, все-таки приходит к мысли о «нескончаемости мироздания», врачуя себя красотой и мудростью самой природы. Этот выстраданный оптимизм осложнен вопросом: «Мудрость природы! Как долго она продлится?» И этот вопрос в повествовании Астафьева остается открытым.

        Однако вера человека в нескончаемость и нетленность мира помогает не только жить, но и спокойно принять смерть. Не только своя работа, исполненный перед людьми и обществом долг, помогает человеку преодолеть страх смерти, но и, как показывает Астафьев, очень важной является уверенность в том, что жизнь после его ухода продлится. «Хотелось человеку верить, - размышляет писатель, - что там, за гробом, во все утишающей тьме продлится видение родной реки. А может, звала, толкала его к реке потребность удостовериться, что за его жизнью продлится жизнь, нескончаем будет бег реки, рев порога, и горы, и лес, все так же непоколебимо будут стоять, упираясь в небо; сила полнит силу, уверенность нетленности жизни помогает с достоинством уйти в иной мир».

          Вот уже нет снами Виктора Петровича Астафьева. Он умер совсем недавно, в 2001 году. У него было большое сердце, но и большое сердце, к сожалению, исчерпывает свой ресурс.

        Талант на то и дается Богом, чтобы держать своей силой менее уверенного человека, чтобы тот свое лучшее из виду не потерял. Потому, наверное, уже и после смерти его помыслы всегда по росту любому человеческому сердцу. Он действительно как будто только «пытался оживить и лес, и дол, и горы, очиститься душою и чаял, чаял хоть немножко, хоть чуть-чуть помочь людям сделаться добрее», а за этими простыми заботами вошел в русскую культурную традицию с почтительным достоинством, вовек не изменившим правде человека.

СПИСОК  ЛИТЕРАТУРЫ

1. В.П. Астафьев. Собрание сочинений в шести томах.

Москва. «Молодая гвардия». 1991 год.

     2. Т.М. Вахитова. Повествования в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба»

     Москва. «Высшая школа». 1988 год

     3. В. Астафьев. Сопричастный всему живому (о себе и о своей работе).

     Литература в школе. Москва. «Просвещение» №2 1989 год

     4. В.А. Чалмаев. Исповедальное слово Виктора Астафьева.

     Литература в школе. Москва. Реакция журнала «Уроки литературы»

     №4 2005 год

     5. А.П. Ланщиков. Виктор Астафьев: жизнь и творчество.

     Москва. 1992 год

    6. Н.Н. Яновский. Виктор Астафьев: очерк творчества.

    Москва. 1982 год