А. С. Пушкин и славянская мифология.
статья по литературе по теме

Славянские  мифы  в  сказках  А. С. Пушкина

А. С. Пушкин и славянская мифология.

План выступления.

А.Вступление. 1 .Миф - реальность действующая и действенная

                          2. Мифологическая основа сказок.

                          3. Нравственная идея сказок.

В. Основная часть. "Что за прелесть эти сказки !.."

                                 1. История создания сказок А.С.Пушкина.

                                     Сказка и фантастика в творчестве Пушкина.

                                 2. Сказка о мертвой царевне и семи богатырях.

                                 3. Сказка о Золотом петушке. Символ Петуха.

                                 4. "У лукоморья дуб зеленый..:

                                     а) пролог к поэме «Руслан и Людмила»;

                                     б) «Лукоморье» - славянский Ирий-рай;

                                     в) алатырь-камень;

                                     г) дуб зеленый;

                                     д) кот-баюн;

                                     е) образы Лешего и русалок;

                                     ж) образ Бабы Яги;

                                     з) «бурый волк»;

                                     и) царь Кащей.

                                 5. Поэма "Руслан и Людмила" — миф о подвигах

                                     Перуна-громовержца:

                                      а) образ Черномора;

                                      б) голова Святогора.

                                 6.Государство царя Салтана - "иное царство".

                                    От бедности к богатству или подъем в запредельное.

                                 7. Царевна-лебедь:

                                      а) женские воплощения сказочной мудрости;

                                      б) символика крыльев;

                                      в) лебединые девы, волшебницы славянских мифов,

                                             богини мудрости и красоты;

                                      г) что такое красота?

                                 8 .Бесы, лешие, русалки – низший мир славянской мифологии

                                    в произведениях Пушкина.

С. Заключение. 1. «Национальное в сказках – это вариант общечеловеческого.

                           2. Обряд инициации.

                           3. Значение мифологии как истока духовной культуры человека.

                                                                                                            "Дела давно минувших дней,

                                                                                                                  Преданья старины глубокой..."

        Слово "культура" происходит от слова "культ" - вера, обычаи и традиции предков. Тот, кто забывает это,- не имеет права считаться культурный человеком.

        До христианства и других монотеистических религий все народы были язычниками. Культура землян насчитывает тысячелетия. Но язычество окружено тайнами забвения и многих утрат, словно древний затерянный и потому совершенно незнакомый мир. А язычество - это религия, и близко любой другой религии уже по своей главной сути - веры в Бога.

Язычество - от "языки" /суть, - народы, племена/.- это слово объединяет в себе принцип веры разных народов.

        Слово "мифология", если буквально перевести с греческого, означает "изложение преданий". Но миф - это не только изложение преданий, не только наивное созерцание мира или его объяснение, а исторически сложившееся состояние человеческого сознания в его непосредственном практическом преломлении. Миф - реальность действующая и действенная. Мифы не вымышляются, а рождаются самой жизнью деятельного человека, и когда эта деятельность прекращается, они становятся поэтическими аллегориями, метафорами, символами…

        Каждый народ имеет свою мифологию, в том числе и славяне. И хотя собственно славянские мифологические тексты не сохранились, во-первых, из-за предполагаемой бесписьменности славян в языческую эпоху, во-вторых, из-за решительной борьбы христианства против язычества, все же на наличие у славян собственной мифологии указывают многие факты: это и вторичные письменные данные /а это уже документы/, и вещественные и археологические источники, пусть редкие /славяне жили в пожароопасной зоне/, и особенно устное творчество народа, его лексика, фольклор.

        С течением времени народное мифологическое (языческое) мировоззрение: этика, традиции растворились в христианстве, создав уникальный сплав – РУССКОЕ  ПРАВОСЛАВИЕ.                        

        Сложными и трудными путями пробивается славянская мифология к нынешним россиянам. Но несомненна ее ценность для этнического самосознания народа. Она питала творчество A.С.Пушкина и Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого. Отечественная мифология, нашла отражение в живописных произведениях В.М.Васнецова и И.Я Билибина, М.А.Врубеля и Н.К.Рериха и композиторов П.И.Чайковского и Н.А.Римского-Корсакова, способствующих осознанию ценности национальной культуры.

Волшебная сказка.

       «Государи мои, люди русские!

Какая бы тень не набежала на вашу жизнь, - посетит ли вас тревога о судьбе России, придут ли к вам «мысли черные» о вашей личной судьбе, или просто жизнь покажется «несносной раной», - вспомните о русской сказке и прислушайтесь к ее тихому, древнему, мудрому голосу. Не думайте, что сказка есть детская забава, несерьезное дело для умного человека…

     Сотни и тысячи лет этому отстою национального и духовного опыта, укрытого и развернутого в русских народных сказках.

     «… Сказки не «выдумка» и не «небылица», а поэтическое прозрение, сущая реальность и начальная философия».                                                                       /»Живые страницы», стр. 77/

         Волшебная сказка имеет глубокие исторические корни, древнюю этнографическую реальность. Именно поэтому в начале 20 века волшебные сказки называли магическими, связывая их происхождение с мифами. В современной фольклористике они имеют разные наименования: "чудесные", "фантастические". Однако термин "волшебные", введенный В.Я.Проппом, употребляется чаще всего.

             Слово "сказка" как название повествовательного жанра, появилось не ранее 17 века. Прежде употреблялось слово "баснь". Архаические басни, видимо, более всего были близки к мифическим "баянам", т.е. к мифам, отражавшим древние ритуалы, обычаи, обряды.

        Сказка появилась из мифа не в один момент. Процесс занимал длительный период. Об этом можно судить хотя бы по тому, что отношение человека к мифу и к сказке прямо противоположное: в миф верили, как в действительность, его включали в реальную жизнь, а сказка в нынешнем понимании, представляет собой чистый вымысел, что подразумевают и сказитель, и слушатель. И все же рождение сказки из мифа не вызывает сомнений.

        Мифологическую природу имеют персонажи волшебных сказок "космического масштаба": Солнце, Месяц, Ветер /в "Сказке о мертвой царевне и семи богатырях"/. В мифах сказочный сын Солнца - Даждь-бог аналогичен более позднему герою - Ивану-Царевичу, но еще сохраняет черты природного существа.

        Общими для мифа и сказки является и принцип их построения. Мифологическое противопос-тавление организованного пространства неорганизованной стихии, своего рода – свое - чужое, отчетливо проявляется в сказках в виде противоположности дома дремучему лесу, своей семьи - чужой.

Убийство или смерть героя или героини и следующее за этим оживление близки магическому умиранию и возрождению природы осенью и весной.

     Человек спрашивает сказку, и она ему отвечает - о смысле земной жизни, о том, что такое счастье, что такое судьба? А как быть с неравенством на земле?

И правда ли, что возможно только возможное, а невозможное и в самом деле невозможно?

Все это указывает на то, что значение и смысл сказок трудно понять, если не учитывать их мифологическую основу.

        Основная нравственная идея сказки состоит в том, чтобы возвысить обиженного и осчастливить несчастного. А это значит, на первое место в сказочном мироустройстве надо посадить не первого, а последнего. В этом отношении сказка совпадает с провидческими словами Евангелия о том, что в Царствии Небесном или в будущем веке первые станут последними, а последние первыми. Но это не влияние христианства, подобные явления встречаются и у народов, с христианством не связанных.

         Весь сказочный мир – это не отражение жизни, а ее преображение… путем переворачивания (как в эзотерической астрологии – переворачивание на кресте: от мутабельного к фиксированному, от фиксированного к кардинальному? Своего рода – процесс Посвящения, завуалированный в сказках). Отсюда мир сказки – это во многом перевернутый мир по отношению к реальной действительности. Это то, чего не может быть ( или не может быть для обывателя, который пока не знает..?). Перевернувшись, вечный неудачник должен стать любимцем судьбы. А на вершине мудрости и славы может или должен оказаться - ДУРАК.              

     Высшая мудрость лежит, по-видимому, позади сказки, в ее прошлом или, лучше сказать, в позапрошлом времени. Одна из сказок – о невероятных происшествиях, о волшебных свойствах героя – заканчивается словами: «Говорят, в старину все такие-то удальцы рождались, а нам от них только сказочки остались».

        Сказка – это какой-то остаток прежних чудес, в которые сам сказочник не верит, но по порядку которых – непонятно почему, тоскует.  /о древней прародине?/

           В древности существовал строгий закон о непрерывности сказки. Язык сказки – это священная речь. Можно догадываться, что в древности сам процесс рассказывания был связан с движениями и процессами, которые происходят в окружающем человека мистическом мире /ритуал , который стоял за словом?/. «Чур, сказку не прерывать, а кто перебьет, тому змея в горло заползет». «Сказка от начала зачинается, до конца читается, в сердце не перебивается».

                         /А. Синявский. Иван-дурак. Курс лекций в Сорбонне в 1978/79 г.г. Очерк русской народной веры.

                                                    «Синтаксис» Париж, 1991/

        История создания сказок А.С. Пушкина

        К сказочной теме Пушкин приступает уже будучи зрелым писателем, и "Сказки» вливаются в общий поток творчества Пушкина-реалиста. Но их ждет печальная участь: непризнание сказок затянулось на десятилетия. Критики разных литературных ориентаций увидели, например, народность поэмы "Руслан и Людмила" в ее "грубом*, "площадном", "подлом" демократизме, а "Сказка о царе Салтане..." была объявлена даже "подделкой" под "наружные формы старинной русской народности". Примерно такая же участь постигла и другие сказки Пушкина, появившиеся в печати позже.

        Это не было случайностью. Причиной была"излишняя "прозорливость» Пушкина,- принципиально новое его отношение к народу и народному творчеству.

        Пушкин был первым, кто увидел в народе не пассивную массу, не "объект", а активного участника исторического процесса, а в фольклоре не экзотику, а живую душу народа.

        В художественном открытии Пушкина - открытие темы народа - "Сказки" сыграли особую роль. Их атмосфера - это атмосфера мощи, раскованности, свободного полета фантазии – «то разгулье удалое, то сердечная тоска».                                                                       /»Живые страницы», стр.77/

Сказка и фантастика сопровождали Пушкина во всем его творчестве  /а м.б., он знал, как мудрец, некую иную правду? И для него эта правда не была фантастикой? Или мы готовы приписать гениальному человеку титул Посвященного? Кто знает?/. Тем не менее, сказкой была первая его поэма "Руслан и Людмила", и "побежденный учитель" Жуковский увенчал голову "победителя ученика" лаврами. Другая "сказка" - "Гаврилиада» - могла стоить и чуть не стоила "ученику" его увенчанной головы. К 1825 году относятся наброски драмы о Фаусте в аду. С 1826 года идет работа над "Русалкой".        

Русалка (1819)

Над озером, в глухих дубровах
Спасался некогда монах,
Всегда в занятиях суровых,
В посте, молитве и трудах.
Уже лопаткою смиренной
Себе могилу старец рыл –
И лишь о смерти вожделенной
Святых угодников молил.

Однажды летом у порогу
Поникшей хижины своей
Анахорет молился богу.
Дубравы делались черней;
Туман над озером дымился,
И красный месяц в облаках
Тихонько по небу катился,
На воды стал глядеть монах.

Глядит, невольно страха полный;
Не может сам себя понять...
И видит: закипели волны
И присмирели вдруг опять...
И вдруг... легка, как тень ночная,
Бела, как ранний снег холмов,
Выходит женщина нагая
И молча села у брегов.

Глядит на старого монаха
И чешет влажные власы.
Святой монах дрожит со страха
И смотрит на ее красы.      

Она манит его рукою,
Кивает быстро головой...
И вдруг – падучею звездою –
Под сонной скрылася волной.

Всю ночь не спал старик угрюмый
И не молился целый день –
Перед собой с невольной думой
Всё видел чудной девы тень.
Дубравы вновь оделись тьмою:
Пошла по облакам луна,
И снова дева над водою
Сидит, прелестна и бледна.

Глядит, кивает головою,
Целует издали шутя,
Играет, плещется волною.
Хохочет, плачет, как дитя,
Зовет монаха, нежно стонет...
«Монах, монах! Ко мне, ко мне!..»
И вдруг в волнах прозрачных тонет;
И всё в глубокой тишине.

На третий день отшельник страстный
Близ очарованных брегов
Сидел и девы ждал прекрасной,
А тень ложилась средь дубров...
Заря прогнала тьму ночную:
Монаха не нашли нигде,
И только бороду седую
Мальчишки видели в воде.

        В 30-х годах появляются начало сказки об Илье Муромце и цикл "Песен западных славян", полный фантастических, потусторонних мотивов.

        В 1834 году литератор написал целый поэтический цикл «Песни западных славян», в предисловии к которому писал: «Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года, под названием La Guzla, ou choix de Poesies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzegowine (Гузла, или Избранные иллирийский стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине)». Автором этого сборника был не кто иной, как Проспер Мериме. «Песни западных славян» состоят из 16 баллад, напоенных пророчест-вами и мистическим духом народных поверий и легенд, героикой борьбы с турецким игом. Четыре стихотворения этого цикла повествуют об оживших духах умерших и о вурдалаках.

        С течением времени фантастика выходила из пределов сказки, завладевая, казалось бы, вовсе не фантастическими произведениями. Например, жуток сказочный сон Татьяны Лариной, предвещающий реальную, несказочную трагедию. Сказка прячется между строк «Метели» и выглядываев из "Гробовщика". И ожившая статуя Командора – это не просто дань литературной традиции; иначе трагедия называлась бы, скажем, «Дон Жуан», а не «Каменный гость».  Фантастичен вещий сон Гринева, - не говоря уже о сказочности самого Пугачева. Фантастика вторгается в поэму "Медный всадник", она пронизывает строго     реалистичную ткань "Пиковой дамы" – повести об уродливости человеческих отношений в современном обществе.

        А.С.Пушкин брал материал из русских сказок, рассказанных няней Ариной Родионовной, из сборника братьев Гримм – «Сказка о рыбаке и рыбке", "Сказка о мертвой царевне..." При написании "Сказки о золотом петушке" он пользовался литературным источником - " восточная легенда" Вашингтона Ирвинга, а "Сказка о царе Салтане..." имеет сразу несколько источников - это сложное сочетание мотивов русского и западноевропейского фольклора.

Вскоре после приезда в Михайловское Пушкин стал записывать народные сказки со слов Арины Родионовны. Он записал семь сказок:  "Некоторый царь задумал жениться", "Некоторый царь ехал на войну", "Поп поехал искать работника", "Царь Кащей бессмертный", "Слепой, царь не веровал своей жене", "О святках молодые люди играют игрища" и "Царевна заблудилась в лесу". На основе этих записей Пушкин впоследствии создал "Сказку о царе Салтане", "Сказку о попе и работнике его Балде", "Сказку о мертвой царевне и семи богатырях". Один из сюжетов он передал Жуковскому; и тот написал "Сказку о царе Берендее".

          У колыбели «Сказок», как пролог к ним, стоят «Бесы» - страшные стихи, написанные 7 сентября 1830 года, всего за неделю до первой из них – «Сказке о попе…». «Бесы» - самая высокая и душераздирающая нота пушкинской фантастики, потому что стихотворение это очень близко к той реальности, которая окружала Пушкина в 30-е годы. Последние строки этих стихов звучат как реквием:                  

                                          ( а если всмотреться в наше время глазами мистика или, вернее,

                                                          реальными? – не те же ли самые БЕСЫ роятся?)             

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Мчатся бесы рой за роем

В беспредельной вышине,

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне…

        Пушкин распахивает двери фольклору, простонародной фантазии. Если уж сказка - то пусть будет настоящая, с добрыми молодцами, красными девицами, с откровенно черным злодеями и с торжеством добра и справедливости в конце. Пусть будет не страшная, а веселая и добрая сказка. И вот в 1830 году появляется "Сказка о попе и работнике его Балде", с ее грубоватым юмором, сказка, в которой прославляются ум и смекалка простого человека и наказывается даже самое умеренное корыстолюбие.

        В следующем 1831 году появляется радостная, многоцветная, переливающаяся, как перо Жар-птицы, "Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди". Сказка, вся пронизанная нетерпеливым задорным ритмом. Даже козни злых баб в конечном счете помогают Гвидону устроить земной рай на своем острове. Но жизнь вторгается и в земной рай. И появляется "Сказка о рыбаке и рыбке» в 1833 году, - уныло-протяжная, как грустная народная песня /не зря Пушкин вначале хотел ввести ее в цикл "Песен западнях славян»/, и, как песня, возвращающаяся к одному и тому же мотиву. И даже справедливость вершится здесь невесело, под грозный шум моря, и сама жизнь предстает загадочной и грозной стихией.                                                                                        

«Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» напоминает сказку «О Белоснеж-ке и семи гномах» Братьев Гримм. Из мифологии здесь классически мотив умирания природы на зиму и возрождение весной:            Там, за речкой тихоструйной…

Гроб качается хрустальный…

     Хрустальный, то есть. Ледяной? Это «там», в царстве смерти, мрака, зимы. А королевич Елисей – это как луч весеннего солнца, который своим поцелуем растопил холод зимы- смерти. Возвращение в свой мир означает новое рождение героя, героини. Новое рождение жизни. Поражение мачехи означает конец холодной зимы и восстановление идеалов родовой (или семейной) жизни, которому мачеха чужда.

            /Не напоминает ли это древнегреческий миф о Деметре и Персефоне, о смерти и возрождении природы после зимы? Только там вместо мачехи – Аид-Плутон. Вот вам и отражение в славянской мифологии процесса НАВАРАТРИ. Как и в сказке «Снегурочка» А.Н.Островского./

        Жизнь постоянна (как и основа мифа), она лишь сменяет свои формы.

Акварельный лиризм "Сказки о мертвой царевне и семи богатырях", написанной месяц спустя после "Сказки о рыбаке и рыбке",- это нечто вроде передышки. Это, м.б., попытка уйти от чего-то навязчиво-зловещего. Она предшествует

"Золотому петушку», написанному в 1834 году.

       С этой - последней - сказкой в мир устойчивости, простоты и определенности ворвались, хлынули открытым и неудержимым потоком таинственные, неуправляемые силы...

         И вечно спящий Дадон /как русский мужик-Емеля, спит, пока жареный петух куда следует не клюнет/, и неизвестно откуда возникающий старичок-скопец /как дьявольское искушение?/,  и странная картина поля боя, где на кровавой траве лежат братья, вонзившие друг в друга мечи /и это понятно, в нашей жизни зависти и злости хватает и как у отдельных людей, так и у бывших республик, и прежде дружественных стран и т.д./,  и эта странная Шамаханская царица /классический вид иллюзии и искушения/, о которой ничего не известно, кроме того, что она сияет, как заря", и которая все молчала-молчала, да вдруг - в самый неподходящий момент – захихикала /злорадно-бессмысленно, т.к. ей ничего не жаль/, - все это, призрачное и страшное, появилось в мире русской сказки неожиданно, непонятно, и - провалилось, "будто вовсе не бывало", исчезло стремительно, неожиданно и неизвестно куда.

        "Сказка о золотом петушке» - это признание несостоятельности благих иллюзий перед лицом жестокой действительности. А, возможно, и предостережение от бездеятельности…

ПЕТУХ

        Еще в древнейшие времена петух считался воплощением огня. В старину славяне посвящали его Святовиду и признавали за лучшую умилостивляющую жертву богу огня — Сварогу.

        « Гласим-царь», « Будимир-царь» представлял народной Руси неизменно верные часы, позволяя узнать время ночью.

        «Петух поет — значит, нечистой силе темной пора пришла!» — говорят в народе, твердо верящем, что с вечера и «до первых петухов» положено бродить по земле всякому воплощению черта, но крик его обладает способностью изгонять нечисть. «Петух поет — на небе к заутрене звонят!» — приговаривают благочестивые старцы, уверенные в правильности предания: мол, как перестанут петь петухи, так и всему миру конец.

        Другой петух, «петушок - золотой гребешок» русских сказок, представляется народному воображению сидящим на своде небесном и не страшащимся ни огня, ни воды. Если кинуть его в колодец — всю воду разом выпьет; в огонь попадет — зальет все пламя.

В крестьянском быту считается, что петух оберегает от пожаров. Потому-то и ставят деревянного или железного петуха на коньке крыши.

           В сказке мы находим не только подлинное откровение «иного царства», которое составляет предмет искания всех народов, но вместе с тем и некоторое особенное  НАЦИОНАЛЬНОЕ  ПРЕЛОМЛЕНИЕ  этого вселенского откровения.

        Во-первых, это  ЖЕНСТВЕННЫЙ  характер этих волшебных грез, выраженных в женском образе вещей невесты. Это женственное мироощущение олицетворяет собою высшую ценность и высшую вершину творчества. Это действие сверху чудесной божественной силы.

        Это  МИСТИКА  ПАССИВНЫХ  ПЕРЕЖИВАНИЙ  человеческой души.

        В «Руслане…» это выражено в роли сна: Черномор усыпляет всех: спит Голова (Святогора), без конца засыпает Ратмир, у Колдуна засыпает Людмила.

По меткому выражению В. Соловьева, «сон как бы окно в другой мир».

Во-вторых, в русской сказке слабее выражено действие снизу. Это слабость волевого героического элемента. Увлечение  НЕДЕЛАНИЕМ.

         «Эта мистика, не воплощающаяся в дело и ожидающая, только как свыше , того нового царства, которое силою берется, легко вырождается в вульгарную мечту о даровом богатстве, о «хитрой науке, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить и чисто ходить».

     «И оттого-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне».

         Пародия будет побеждена, когда «новое царство» перестанет быть красивою мечтою, когда оно будет понято нами как призыв к труду и подвигу.          (нами – народом, 1923 г.)

        Цикл "Сказок", подойдя к своему финалу, описывает как бы замкнутый круг. Стремясь уйти, "бежать" в сказку, автор снова и словно помимо воли своей выходит в реальную жизнь, с ее драмами и проблемами.

Это было закономерно. Мудрость фольклора в том, что он, при всем своем видимом простодушии, порожден жизнью и обращен к жизни. "Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок".

        «У Лукоморья дуб зеленый…»

        В одной из сказок Арины Родионовны имеются такие слова: "У моря лукоморья стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идет - сказки сказывает, вниз идет –песни поет"

        Из них сперва родился эпиграф к тетради, в которой были записаны сказки, а затем пролог к поэме "Руслан и Людмила", написанный в Михайловском и вошедший во 2-ое издание поэмы в 1828 г.

        Пролог к "Руслану и Людмиле" - явление уникальное /и гениальное/. Являясь поэтическим произведением, он стал художественным исследованием народной волшебной сказки. Идейно и тематически пролог оказался значительно шире поэмы: поэма, объявленная теперь одной из сказок чудесного кота, сама как бы превратилась в часть целого. Это необычайное построение дает возможность рассматривать пролог как самостоятельное произведение.

        Первое, что бросается в нем в глаза,- мозаичность. Весь сказочный мир дробится на "кусочки», ослепительно яркие и на первый взгляд ничем, кроме общей схемы, не связанные. Каждый из них может быть -развернут, превращен в ту сказку, из которой пришел. А в целом

пролог указывает на некий чудесный,  фантастический, волшебный, мифологический славянский мир.

У лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом;

Идет направо - песнь заводит.

Налево - сказку говорит.

        Лукоморье, Беловодье, Остров Буян, Рипейские горн, легендарная Гиперборея...

Где ты, славянский Ирий-рай?   /Или индийская Шамбала? Или западно-европейский остров Аввалон со столицей …/

        Лукоморье - излучина моря... Может быть, это на севере, где на Кольском полуострове в горах Луяврута на Сейдозере энтузиасты-исследователи ищут следы древней Гипербореи, а рядом излучина Белого моря? Или это, по мнению других исследователей, Азовское море у Таганрога, где совсем рядом находилась древнерусская Тьмутаракань, тем более, что имя царя Салтана очень уж созвучно восточному султану? Или это Балтика, а остров Буян - реальный остров Рюген, где в древности было славянское капище, и сейчас нашли археологи следы его? Остров Буян часто упоминается и в русских сказках, и в народных заговорах:

        "На море-Окияне, на острове Буяне стоит дуб зеленый, а под дубом лежит камень Алатырь. Кто сей камень изгложет, тот мой заговор превозможет".

        Алатырь-камень /или нынешний церковный АЛТАРЬ?/- это бел-горюч камень, всем камням отец /или скала в Рипейских горах?/. Он наделен чудесными свойствами. Как гласят легенды, он упал с неба /с ОРИОНА камень ЧИНТАМАНИ?/, и на нем были начертаны письмена с законами бога Сварога. Под тем камнем сокрыта вся сила земли русской, и той силе конца нет. Из-под Алатырь-камня текут источники, дающие всему миру пропитание и исцеление, т.е. живая вода. На Алатырь-камень садится красная девица Заря, прежде чем расстелить по небу свою розовую фату.

                               Вот о какой острове Буяне знал Пушкин.

        А дуб зеленый - это первое славянское название дерева вообще /отсюда «дубинка», "дубрава"- роща, добрый молодец» как дубок зеленый, т.е. молодой/.

        Но дуб еще и священное дерево, под которым совершались ритуалы, обращенные к Богу. Это "перуново" дерево - считалось, что сам Перун-громовержец обитает на его вершине.

И это еще не все. Дубу приписывались - функции мирового дерева /им могла быть береза, ива; а ель - дерево жизни и долголетия/. Древние славяне представляли мировое дерево в центре вселенной или на окраине» то есть «у лукоморья", где оно упирается макушкой в небеса, а корнями достигает царства мертвых. Мировое дерево составляет своеобразную "ось" мифического пространства и как середина мира относится к месту порядка, уравновешенности и блага, т. е. "золотой середине".

        В "Слове о полку Игореве" говорится: "Боян бо вещий, aщe кому хотяше песнь творити, то ратекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы". Боян словно путешествует по мифическому мировому дереву, как по сферам мироздания: небу, земле, подземному миру.

        Близок по значению к «путешествующему» Бояну пушкинский кот-баюн, который ходит по дереву, поет песни и рассказывает сказки.

Источником первых шести строк пролога является формула из сказки "Чудесные дети". Пушкин был знаком с разными национальными версиями этой сказки, известной у всех народов мира, но только в восточнославянской версии имеется образ кота-баюна, закрепленный поэтической формулой.

        Образы вещего Бояна и кота-баюна уходят в глубину славянской мифологии. Боян, один из немногих, кто умеет слышать пророчества птицы Гамаюн /а, м.б., он и сама перевоплотившаяся птица?/.

        Гамаюн - птица вещая, говорун. Инкарнация Велеса, бога мудрости. Посланник богов, она пропевает книгу "Песен", в которой есть все о происхождении земли и неба, богов и людей, и всего живого.

        Композиция пролога - не произвольное собрание сказочных "осколков", а художественно организованное единство.

        Главное слово "сказка", завершающее первый период, в дальнейшем тексте превращается в стержневое "там", которое многократно повторяется и скрепляет композицию пролога.

Там чудеса: там леший бродит.

Русалка на ветвях сидит…

        Пушкин требует серьезного отношения к сказочному вымыслу. Он не просто рисует поэтические картины, исполненные чудесного, но чтобы читатель в это чудесное поверил. Образы лешего и русалки вовсе не сказочные, это те фантастические существа, в которые народ верит. И нам тоже не надо лешего описыватъ, мы его знаем. Следует доба-вить только, что образ Лешего восходит опять же к Велесу - скотьему богу, а первоначально покровителю охоты и лесного зверя, а значит, хозяину леса.

        А русалки в глубокой древности были представителями мира берегинь /от слова - беречь, берег/, которые оберегали водоемы, леса, поля, людей. Поэтому лесная берегиня русалка с распушенными русыми волосами могла вполне сидеть на дереве.     / Украинская лесная МАВКА/.

        Содержание пролога абстрагировано в пространстве и во времени. И к тому же они целиком замкнуты в сюжете. И сказочное повествование в целом кажется с одной стороны ирреальным, а с другой усиливает впечатление "достоверности» чудесного. Ведь "неведомые дорожки" могут быть и реальными лесными звериными тропами, но вот "невиданные звери", даже не сами они, а их  "следы" - это уже незаметный переход в сказку, готовящий появление избушки на курьих ножках. Сознательная неясность, загадочность всей картины.

        С появления избушки, обычно в сказках и мифах стоящей на границе двух миров: человеческого жилья и леса, света и тьмы, этого и того мира; усиливается нарастание таинственного, чудесного.

        За избушкой вскоре появляется образ Бабы-Яги. Поэт заставляет активно работать память, воображение читателя. Один образ влечет за собой всю сцену, целый сказочный мир, требует объяснения.

        Баба-Яга - образ до такой степени древний, что нет убедительного объяснения самого имени "Яга", характерного только для восточных славян. Под другими именами этот персонаж известен всем народам. О глубокой древности Яги говорит ее двойственность: она может быть и помощником, и противником. В "Песнях птицы Гамаюн» ее полное имя Буря-Яга, Золотая нога, богатырша Усоньша Виевна. Этот образ своими корнями уходит в эпоху матриархата, к образу праматери всего живущего, хранительнице огня в очаге /не случайно с ней связаны предметы домашней утвари - ступа, помело, кочерга/. Вместе с тем Яга выступает как воительница, а позднее и мстительница, отрицательный персонаж.

        Наиболее древнейшей берегиней была Баба - (на санскрите - “мудрейший”). Наиболее известной из них была Баба Яга (или Йога). В переводе с санскрита “Баба Яга” означает – “Мудрейший, владеющий глубокими знаниями (йогой)”.

     Баба Яга изначально – прародительница, очень древнее положительное божество, хранительница рода и традиций, детей и околодомашнего, часто лесного пространства.

    Постепенно строгая хранительница рода и традиций превратилась в злобную старуху. Во времена борьбы с язычеством ей были даны уродливые черты, характер злобного демона. Но если читать сказки про Бабу Ягу, можно заметить, насколько часто она помогает героям выйти из затруднительного положения. А если убрать страшный образ Бабы Яги и заменить его на строгую бабушку, намного лучше будет понятна мудрость сказок, дошедших до нас.

        Сказочный мир пролога из своего необъятного "там" вновь и вновь возвращает нас к конкретным картинам:   1. выходу витязей из морских вод (из сборника «Чудесные дети» в Михайловской тетради, но известен только один вариант этой сказки),

2. к царевне в темнице, которой служит "бурый волк».

        3. "Бурый волк"- устойчивое сочетание в народном языке Псковской области, где услышал Пушкин сказку. «Бурый" в значении "серый, темный". В славянской мифологии волк, как и медведь, были почитаемыми животными. Волк наделен даром всеведения, считался пожира-телем чертей /злых духов/, помогает героям сказок, является хранителем брачного чертога.

        И, наконец, "... царь Кащей над златом чахнет...". Это персонаж демонической природы, владыка темного царства» царства мертвых /"кощное царство"/, как и змей играет роль скупого хранителя сокровищ и похитителя земных красавиц. Кащей - кощь, кость, или "кощуна", то есть миф. Очень загадочный образ. И настоящее его значение в мифе-сказке еще на разгадано.

В нашем языке осталось слово "кощунство".

        /Например, непонятно, почему славяне боялись ЗМЕЯ-ГОРЫНЫЧА,  а  восточные народы почитали ДРАКОНА, относились к нему с уважением; или ШИВА-РАЗРУШИТЕЛЬ – это БОГ, а не наш ли это КАЩЕЙ?/

        Последняя строчка пролога "Там русский дух... там Русью пахнет!" звучит как итог, звучит гордо, т.к. здесь происходит катарсис - возвышенное просветление души читателя, который, поддавшись поэтической магии Пушкина, вошел в мир русской сказки, поверил в нее.

У Пушкина "русский дух" - это духовный мир Руси.

        Поэма "Руслан и Людмила" - миф о подвигах Перуна.

        В поэме "Руслан и Людмила" Пушкин использовал разнообразные фольклорные элементы. Например, из сказки "О Еруслане Лазаревиче" он заимствовал имя героя и эпизод встречи с богатырской головой, охраняющей меч-кладенец.

        Образ Черномора, старого карлика с длинной бородой, летающего по воздуху, похищение им красавицы-невесты, пришли в поэму из древней и широко известной русской сказки "Три подземных царства".

        Похититель невесты – «старичок», «мал человек», «старичок с ноготок», борода с локоток, усы по земле тащатся, крылья на версту лежат. Влетает он в облике птицы – «Вихорь-птица» или змея (это прообраз древнего Волха-змиевича, огнебога – сын подземного Индрика-змея, он в то же время летал по воздуху. Кто или что это?).

        Сама эта сказка берет начало в мифологии. Известный исследователь славянской мифологии и собиратель русских народных сказок А.Н.Афанасьев видит связь между богатырем из русских сказок и мифом о Перуне, боге-громовержце, у которого Велес похищает прямо со свадьбы невесту Диву-Додолу. В предисловии ко 2-ому изданию "Русских народных сказок" он пишет: "Трудные подвиги богатырей и их битвы с великанами и змеями суть только образные, поэтические изображения естественных явлений, так могуществен-но влияющих на производительность земли. Солнце, закрываемое темными тучами, в народных сказках представляется девою неописуемой красоты, похищаемой змием, который уносит ее в свои неприступные горы и ограждает крепкими затворами; освободи-телем красной девицы является богатырь - владетель чудодейственного меча-саморуба, т.е. сам Перун, божество грозы и молнии; он проникает в мрачные подземелья, поражает змия, то есть разбивает тучи молнией, проливает на землю дождь и выводит из змеиных пещер деву-солнце".

        Богатырская голова, охраняющая меч-кладенец /меч-равновесия сил добра и зла из фильма «Легенда о Кащее». Какова его настоящая функция? – ведь только полным равновесием, «золотой серединой», полным смирением можно победить зло/

        Богатырская голова - это отголоски мифов о великанах-богатырях первого поколения. /в Греции - это титаны, гиганты/, о волотах, исполинах непомерной величины и силы. Это сказочные Горняя, Дубыня, Усыня и былинный богатырь Святогор, которому, по-видимому, и принадлежит голова в поэме. Когда первоначальное становление мира уже произошло, их сила оказалась бесполезной. Имя Святогор связано со Святыми горами, неосвоенным местом, так как "матъ-сыра-земля" уже не выносит тяжести богатыря. Это образ положительного героя, защитника земли, а когда приходит /проходит/его срок, он отдает часть своей силы Илье Муромцу /в былине/, или меч-кладенец богатырю нового поколения.

        С его смертью утверждается победа космоса над хаосом. /в формировании планеты Земля наступает период (период Луны или Земли)жизни человека/.

Государство царя Салтана - "иное царство".                                                                               Сказка начинается со старости,.. с того давно прошедшего времени, которое она определяет формулой «ЖИЛ-БЫЛ», «ДАВНЫМ-ДАВНО». Сказка не знает, когда это было, но тогда на земле повсюду творились чудеса. Значит, был какой-то мир до сказок, полный чудес. А русская сказка упрямо повторяет: «В старые годы, в старопрежние».

         Мы говорим, что мы умны, а старики спорят: нет, мы умнее вас были. А сказка сказывает, что когда еще наши деды не учились и пращуры не родились, а в некотором царстве, в некотором государстве…

        Какой-то строгой иерархии богов славянская мифология не знает. Более или менее стройную систему-схему славянского мира предлагает Б.А.Рыбаков. Но широко известны владыки различных царств: Земной царь. Водяной царь и т.д.

        Человекообразный центр вселенной в древнерусских мифологических представлениях выступает в виде Царя. Царь, как владыка рода-племени и как защитник, основатель традиций и государства. Образ царя-батюшки сложился из представлений о нем, как наместнике бога.

        Многие лингвисты полагают, что славянское слово  РАЙ  восходит к древнеиранскому и означает  БОГАТСТВО,  СЧАСТЬЕ.

Места райского блаженства называли еще Вырий, Ирий /буквально, местность, покрытая зеленью/, (опять же сходство с иранским языком: Ирий-арий, "арийская страна»).

        Помещали Ирий иногда на небе, иногда на земле, за морем, но всегда за чертой видимого мира (ШАМБАЛА ?), иногда считали, что это загробный мир.

"Иное царство», "тридесятое государство", "царство Салтана»,  - где конкретно на земле оно располагалось, можно только гадать и предполагать.

"Мимо острова Буяна в царство славного Салтана..."

        Царство это познается в самом стремлении к нему, и чтобы достигнуть его, нужно совершить неимоверные подвиги, преодолеть несчетные препятствия, и прежде всего - бесконечное расстояние. Отсюда волшебные способы передвижения и необычные предметы, предназначенные для этого /например, бочка для князя Гвидона/.

        От бедности к богатству. «Иное царство».

         От бедности и скудности жизни происходят все наши человеческие искания неизреченного волшебного богатства… Об этом говорят бесчисленные сказочные образы. Об этом поет и песня народная. Горе – стимул всех магических превращений.

         «На море - на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, в саду чеснок толченый; с одного боку-то режь, а с другого макай да ешь».

           Но те избранные души, коими создаются высшие ценности сказочного творчества, не находят в серой обыденности человеческой жизни ни подлинного добра, ни подлинного худа.

Обыденная жизнь отталкивает их именно тем, что в ней все ОТНОСИТЕЛЬНО, а потому самому все нудно и бесцветно.

           В сказке выражается подъем к чудесному над действительным. Этим и объясняется тот факт, что житейский аппетит в ней всегда обманут… «И я там был, мед пиво пил, по усам текло, да в рот не попало».

        Но, с другой стороны, именно в этом житейском разочаровании – тайна иного, высшего очарования этого сказочного хмеля (мира). Сказка не насыщает; но именно поэтому ею нельзя пресытиться. Именно этот подъем над житейским делает ее нужною всем народам, всем степеням культуры.

        Лучшее доказательство этому мы – взрослые, образованные люди, в том числе и те, которые воображают, что они переросли сказку. Многое ли останется от нашей поэзии и от нашей музыки, если выкинуть из них сказку и сказочное? В этом лучшее доказательство того, что в сказке скрыто или забыто какое-то великое сокровище, без которого мы обойтись не можем.

Подъем в «иное царство» и дальний путь в запредельное.

       На все лады повторяются и варьируются в сказке рассказы про «иное царство», «другое государство» и т.д.

      Искателей чудесного манит сама неизвестность искомого.

      Неизвестное есть вместе с тем и ДАЛЬНЕЕ («тридевятое», «тридесятое»)

        /Есть одно неумирающее, всем векам и народам общее переживание мистического опыта, которое неизменно вызывается в нас закатом и восходом солнца. Это появление и исчезновение дня на нашем горизонте представляет собой естественное напоминание о НЕУМИРАЮЩЕМ  ДНЕ  за краем земли, за пределами видимого нами зеленого круга; в этой таинственной дали полнота света и полнота жизни сохраняется и тогда, когда все земное погружается во мрак ночной или окрашивается унылыми, беспросветно серыми тонами./

       Для сознания языческого страна, где ночует солнце, есть область подлинного бытия и подлинной жизни.

 Чтобы достигнуть «нового царства», нужно совершить неимоверные подвиги, преодолеть несчетные препятствия, и прежде всего – БЕСКОНЕЧНОЕ  РАССТОЯНИЕ,  отделяющее нашу действительность от лучшего «волшебного» мира. /Это восхождение человечества по пути эволюции, а некоторых людей – с опережением всех остальных/

        Отсюда – волшебные способы передвижения /в медитации? Или особые способности, например, телепортации?../ и волшебные предметы /всевозможные магические кристаллы и т.д.?/, предназначенные для этого /например, бочка для князя Гвидона/.

        Но для достижения сказочной цели недостаточно вещественных орудий: для этого требуется содействие живых сил (животных или … волшебных).  /этому продвижению для избранных способствует вся природа, все мироздание./

Царство это познается в самом стремлении к нему, в самом факте подъе-ма над жизнью, ибо этот подъем невозможен без некоторого внутреннего озарения.

Женские воплощения сказочной мудрости.

         Мудрость в сказке олицетворяется преимущественно двумя женскими типами – вещей старухой и вещей невестой. Иногда мудрый совет дается устами старика, но эти ведуны мужского пола сравнительно редки и в общем бледно очерчены. (например, ФИНН  в поэме «Руслан и Людмила»).

   Образ вечной невесты представляет собою сочетание мудрости и власти над всякой тварью.

За «Ненаглядную Красоту» вся тварь ответственна и все ей повинуется… Она сама может обернуться в любой образ твари. Но с мудростью и властью в вещей невесте сочетается и красота, обладающая силой волшебного действия. 

           В сказке всячески подчеркивается отдаленность расстояния, отделяющего волше-бную невесту от ее искателя. Она живет либо на краю света, либо уносится в бесконечную даль похитителем вихрем или Кащеем, либо пребывает у Морского царя в Подводном царстве. Так или иначе это всегда  КРАСОТА  ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ,  но ей самой дана власть уничтожать (или скрывать) бесконечное расстояние от посюстороннего, здешнего. 

        В большинстве сказок, где она появляется, вещая невеста оборачивается птицей и залетает в доступные человеку страны; благодаря этому становится возможной первая встреча ее с женихом.    («За морем царевна есть…»).

Символика крыльев.  

       Человека окрыляет та цель, к которой он испытывает таинственное влечение.         Неудивительно, что крыльям, побеждающим расстояние и тяжесть, отводится видное место как в мифологии, так и в сказочной символике всех народов. На крыльях поднимаются не одни вещие птицы, но и вещие человеческие существа, в особенности жены; и чудесные животные. Победа над тяжестью и тем самым победа над материальным. Вот почему в религиозной и сказочной символике всех веков и народов крылья служат  ОБРАЗОМ  ОДУХОТВОРЕНИЯ.

        В общении с крылатым и вещим сам человек одухотворяется, и это одухотворение выражается в чудесном расширении его горизонта.

        Одно из величайших откровений этого сказочного полета – ТАЙНА  ВСЕОБЩЕЙ  СОЛИДАРНОСТИ,  связующей человека со всей тварью поднебесной, общение с ней в страдании и в радости. Отсюда своего рода круговая порука, их связывающая:

с одной стороны человек освобождает животное /птицу/ или избавляет от заклятия; с другой стороны, когда человек попадает в трудное положение или в плен к враждебным силам, он не может освободиться без содействия животного, ему также в трудную минуту будет оказана помощь (это говорит о нашей тесной связи со всем живым миром).

Ты, царевич, мой спаситель,

Мой отважный избавитель…

Век тебя я не забуду…

Отплачу тебе добром,

сослужу тебе потом:

ты не лебедь ведь избавил,

девицу в живых оставил...

         Миропоэтический образ лебедя соотносится со многими значениями: с целомудрием, гордостью, любовью и преданностью, а так же смертью – отсюда выражение - «Лебединая песня».

Это и символ высшей мудрости, например, в индийской мифологии: ЦАРЕВНА-ЛЕБЕДЬ или САРАСВАТИ.

Световая  природа  прекрасного.

        Лебединые девы славянской микологии - существа особой красоты и вещей силы, это волшебницы славянских мифов, богини красоты и мудрости.

Тут она, взмахнув крылами,

Полетела над волнами

И на берег с высоты

Опуотилася в кусты,

Встрепенулась, отряхнулась

И царевной обернулась:

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит,

А сама-то величава.

Выступает, будто пава,

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

        В народных сказаниях лебединые девы — существа особой красоты, обольстительности и вещей силы. По первоначальному своему значению они суть олицетворения весенних, дождевых облаков; вместе с низведением преданий о небесных источниках на землю лебединые девы становятся дочерьми Океан-моря и обитательницами земных вод (морей, рек, озер и криниц). Таким образом они роднятся с русалками.

        Лебединым девам придается вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъестественные задачи и заставляют подчиняться себе самую природу.

        По одному из древних преданий, лебеди поют даже звучнее и краше соловьев, но лебединое пение дано слышать немногим праведникам. И даже гусли сладкозвучные подарили людям лебединые девы.

        Нестор упоминает о трех братьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди -  первый дал название Киеву, два других брата — горам Щековице и Хоривице; Лыбедь — старинное название реки, впадающей в Днепр возле Киева.

        Царевна-лебедь — самый прекрасный oбраз русских сказок.

        Девы-птицы встречаются во многих сказках, и везде им равно придается вещее значение и необычайная мудрость; они исполняют трудные, свыше сил человеческих, задачи и заставляют себе подчиняться самую природу.

        В одной сказке эти мифические девы прилетают белыми лебедушками, а в других героиней выводится премудрая Лебедь-птица, красная девица, или Лебедь-королевна неземной красоты.

Девы-лебеди — постоянный и любимый образ в сказаниях многих народов, как южных славян, так и скандинавом, германцев и др.

                                                                                /По А. Афанасьеву)

В одной из сказок, собранных  Афанасьевым, есть вопрос-ответ:

«Что такое красота?

- Красота - огонь!..» - Огонь - золото - солнце - радуга – красное платье - красная девица – цветы – драгоценности - так переливается сказка дружественными понятиями, на правах синонимических признаков ищущими, представляя лучистую силу источника, находящегося за текстом.

        Световая природа источника так явственно в ней проступает, что в сказке долгое время усматривали поклонение Солнцу. …Тяготение к сверхсолнечному сиянию (Елены Прекрасной).

 Отвести глаза от сказочной дивы тем более невозможно, что лицо ее, подобно прожектору,  излучает ослепительный свет.

         /Для этого иногда во лбу устанавливается солнце, месяц или что-нибудь подобное, и мы толком не знаем, что это такое, и не третий ли это глаз горит у героев во лбу, совмещая магию света с энергией зрения?../                                                                                                В уплотнении массы         прекрасного огонь достигает твердости металлов и минералов, а свет поет и стреляет, потакая желаниям сказки превзойти себя и все-таки высказать то, о чем не дано "ни в сказке сказать, ни пером описать".

         Силою этого очарования все на свете движется: к волшебной невесте направляется весь сказочный подъем, точно вместе с влюбленным в нее молодцем вся тварь испытывает неудержимое к ней влечение.

        Это красота запредельная: "за морем царевна есть..."

        /Тайна всеобщей солидарности, связывает человека со всей тварью поднебесною, и общение с ней в страдании и в радости.

          В своем стремлении прочь от бездны падения человек ощущает не свое только человеческое усилие, а общее стремление жизни, в котором заинтересовано всякое дыхание, ибо весь мир стремится подняться над собою в человеке и через человека. Это один из наиболее ярких и любимых мотивов русской народной сказки.

Заключение. 

        Чем больше углубляется пушкинский реализм, тем больше места требует фантастика. Стремление постигнуть загадочные законы жизни, тайны бытия, запечатлеть это постижение в слове - заставляло использовать и те средства, к которым испокон веков прибегали безымянные и мудрые творцы фольклора.

        Бесы, лешие, русалки, домовые – низший мир славянской мифологии также присутствует в произведениях Пушкина. Одним он сочувствует, за другими просто наблюдает, к третьим относится с уважением, как .например, к домовому в одноименном стихотворении, "покровителю" "поместья мирного".

        И эту тему "Пушкин и славянская мифология" можно развивать до бесконечности, показывая глубину проникновения поэта в традиция, историческую и эстетическую культуру русского народа.

        «Национальное в сказках - это вариант общечеловеческого. Попытка узнать душу народа в его сказке сталкивается с одним препятствием - национальное в сказке почти всегда вариант общечеловеческого. То и другое нераздельно, поэтому отличить общее всем народам от элементов индивидуального, самобытного творчества всегда бывает очень трудно. Тем более, что сказка не прикреплена неподвижно к месту. Она странствует, передается от народа к народу.

     Неудивительно, что в русской сказке воспроизводятся общечеловеческие мотивы.

                    /Е.Н.Трубецкой. Избранное. Смысл жизни. Статьи разных лет. М., «Канон», 1995/

        В известном сборнике А.Н Афанасьева в параллель к русским народным сказкам приводится великое множество славянских, немецких, скандинавских вариантов на те же темы и сюжеты, о тех же героях, а так же варианты итальянские, арабские, даже индийские мифологические предания, зародившиеся еще до разделения индоевропейских народов.

        Но это не единственная причина.

        Национальность оказывается здесь лишь ветвью общечеловеческого ствола.

        Но единство происхождения индоевропейских племен не объясняет самого важного и интересного – сохранения у всех народов и во все века излюбленных сказочных образов.

Образы эти не сохранились бы памятью народною, если бы они не выражали собою непреходящих, неумирающих ценностей человеческой жизни. Запоминается и передается из поколения в поколение только то, что так или иначе дорого человечеству. Самая устойчивость сказочного предания доказывает, что сказка заключает в себе что-то для всех народов и для всех времен важное и нужное, а потому незабываемое.

        ...Исканий, связанных с постижением таинственного в окружающей его среде и изображала это в образах так хорошо известных русскому человеку - в воинах, но и связывала с ней некоторый обряд, который существовал долгое время на Руси. Это обряд прямого и буквального посвящение в некоторые космогонические (мировые) тайны мира, испытание силы, закаливание, который ученые назвали обрядом инициации.
        Обряд инициации также был рассчитан на посвящение, но не в некотором единстве всего рода, а тайно с каждым человеком в отдельности. Посвящаемый должен был пройти ряд испытаний и при этом ему никто не помогает, лишь дается ряд вспомогательных вещей - амулетов, животных и прочих помощников и защитников. На всеобщих праздниках он уже должен был пользоваться приобретенными знаниями о мире, должен был знать почему, как и в чем обитают силы природы, каким образом соотносятся друг с другом.

        Взяв любую русскую народную сказку, можно проследить разные пути героев и героинь. Существовало приблизительно около трех разных уровней инициации. Посвящение ребенка, посвящение юноши и девушки и посвящение человека зрелого (об этом посвящении очень редко встречаются сказки).

        Возникновение священных мест у разных народов связывалось с грозовой силой. Грозе были присущи некоторые качества, которые человек идентифицировал со своими качествами. Эти природные качества он наделял полным совершенством и законченностью, то есть если гнев, то такой, который разрушает весь мир. У этого гнева есть некоторое прибежище, то есть то место, тот объект, который он обходит своей силой или же напротив, своей силой отмечает, - в нем он и пребывает, находит покой и отдых. Человек, будучи наблю-дателен, обнаружил некоторые закономерности. Если огонь силен, то молния - огонь с неба - гораздо сильнее, потому что несет куда больше разрушений. Следовательно, если молния ударяет в дерево, то наделяет его своей силой и так далее. 

        Именно этим закономерностям обучался человек в обряде инициации. Происходило это путем имитации грозовых явлений. Часто связано с жестокими физическими мучениями. Напри-мер, если вспомнить любую русскую сказку о том, как Баба Яга похищает ребенка (или он сам попадает к ней каким-то образом), то с ним происходят некоторые или превращения (быть в ином состоянии - значит пройти через смерть), или Яга пытается его испечь в печи (опаление огнем - имитация действий молнии, которая наделяет могучей небесной своей силой то, во что ударяет).

        Многие ученые склоняются к тому, что сказки на Руси возникли именно потому, что с их помощью готовили непосвященных к обряду инициации, рассказывая о том, какой неведомой силой будет человек наделен, о том, что и для чего необходимо пройти испытания и т. д. Очень много археологических раскопок подтверждают догадки ученых.

        Итак, мифология сохраняет свое неувядающее значение для позднейшей - и прежде всего художественной культуры. Мифология питает корни разрастающегося древа духовной жизни, она - отблеск "живого" огня предков и потому способна укрепить "самостояние" современного человека.

Литература

1. А.С.Пушкин. Сказки. M., "Художественная литература",1973 г,

2. А.Синявский. Иван-дурак. Очерк русской народной веры.    "Синтаксис"» Париж, 1991 г.

3.  Е.Н.Трубецкой, избранное. Смысл жизни. М.,"Канон", 1995 г.

4. Т.А.Волошина, С.Н.Астапов. Языческая мифология славян.  "Феникс", Ростов-на-Дону, 1996 г.

5.  В.Шуклин. Мифа русского народа. Екатеринбург, 1995 г.

6.  Мифы древних славян. Саратов, "Надежда", 1993 г.

7. Словарь славянской мифологии. Е.Грушко, Ю.Медведев.   Нижний Новгород, 1995 г.

8. Журналы "Литература в школе", №, № 3- 1985 г. , 1 - 1992 г.,  4 - 1993 г.

9. А. Афанасьев. Поэтическое воззрение славян на природу.   М., «Индрик», 1994