Статья по теме "Организация работы в сельской малокомплектной школе"
статья

 «Обломов» И. А. Гончарова.  Мнения и сомнения

«Мнения и сомнения» - формула гончаровская, встречающаяся и в его переписке, и в статьях, например, в «Мильйоне терзаний»1. Употребляя такое выражение, Иван Александрович имеет в виду суждения полемичные, для него самого важные, но не окончательные, тесно связанные не только с предметом разговора, но и со всей системой общественных и эстетических его взглядов, с другими занимающими его мыслями. Обращаясь к форме «мнений и сомнений», мы предполагаем в ней все перечисленные характеристики. А ещё – хотим подчеркнуть принципиальную неисчерпаемость творческого наследия и споров о нём, ожидание будущих интересных исследований и открытий.

В романе «Обломов» точно есть какая-то загадка.

Изложение событий его сюжета уместилось бы на половине тетрадной страницы. Жил-де в Петербурге XIX века один образованный, но ленивый дворянин, хозяйством не занимался, службу оставил, критично относился к столичной суете, но и в родовое поместье, приходившее к нему в снах, ехать не торопился. Друг детства знакомит героя с молодой энергичной женщиной, которая пытается его взбодрить, втянуть в круговорот деятельности – хоть какой-нибудь. Сначала этот дворянин испытывал к ней романтические чувства, поддался, а потом вдруг испугался перемен да хлопот, связанных с браком. Переехав на новую квартиру, прижился там около хозяйственной многодетной вдовы, которая обеспечила ему комфорт и покой. Пожил с ней недолго, подарил сына, да и помер, а невеста стала женой друга.

Трудно себе представить более тривиальную и отдалённую от современного читателя канву. Тем не менее «Обломов» остаётся не только известным, изучаемым во всех курсах русской литературы, даже «школьным», но и действительно популярным романом. Можно отметить, что герой и вся книга в целом нравятся людям разных поколений, в том числе подросткам. Некорректно было бы предположить, что это происходит потому только, будто в романе с позиций критического реализма изображены дурные последствия патриархального воспитания и кризис дворянского образа жизни середины позапрошлого века, обличается «обломовщина» в упрощённо-добролюбовском, школьном её понимании. Слишком прямолинейным кажется утверждение, что Обломов-де в каждом из нас «в воздушных лайнерах летает с континента на континент»2, и узнавание не его в себе, а себя в нём доставляет читателю эстетическое наслаждение.

Скорее всё намного сложнее, и разобраться в этом последовательно стремятся критики и литературоведы. Советская наука рассматривала роман преимущественно под углом общественных идей, в нём отражённых или ему приписываемых, была не свободна от канонизированных ленинских оценок, приводимых буквально во всех исследованиях. В то же время постсоветские издания порой грешат неоправданной модернизацией проблематики произведения и тоже не дают исчерпывающих ответов на поставленные им вопросы:

      - Почему роман был оставлен создателем и закончен только восемь лет спустя?

      - Насколько герой близок автору и как Гончаров относился к нему?

      - Каково место Обломова среди классических и современных ему литературных персонажей?

      - Как следует относиться к эмансипированным претензиям Ольги и их краху?

      - Кто такой Штольц – пугающий призрак буржуазного делячества или новый спаситель России?

      - Наконец, в чём секрет непреходящей популярности романа?

Более того, изученность романа вдоль и поперёк оказывается мифом, ибо большинство работ, в том числе весьма авторитетных, вращаются вокруг одних и тех же нескольких хрестоматийных фрагментов. Это описание портрета Обломова, парад гостей в начале романа, комическая сцена с Захаром, когда Илья Ильич говорит «жалкие» слова, сон, спор со Штольцем об «обломовщине», эпизод с веткой сирени, письмо Обломова к Ольге, сопоставление её облика и Пшеницыной и, может быть, ещё один-два.

В 80-е годы XX века оказалось, что и сам текстовый материал выверен недостаточно. Как указывается в написанной тогда статье Л. С. Гейро, «ни одно из произведений Гончарова не имеет научно подготовленного издания»3. За прошедший период кое-что прояснилось, но ведь исследователи, преподаватели, студенты и ученики продолжают широко пользоваться томами собраний сочинений 1952 -1955 и 1977 – 1980 гг., изданными тогда же сборниками и отдельными изданиями романов, снабжёнными формулой «печатается по тексту последнего прижизненного издания с учётом предшествующих публикаций». А в частности, «Обломов» существует в двух авторских редакциях – 1862 и 1887 гг. и между ними текстолог обнаружил 632 разночтения. В последней прижизненной редакции писатель произвёл значительные сокращения, смысловые и стилистические изменения, кое-где изъял целые страницы, а хрестоматийный портрет Обломова в издании 1862 г. меньше по объёму почти вдвое и лишён многих существенных мотивов и деталей. Ныне существует подробный реестр таких разночтений, но прилагаемые к нему комментарии не позволяют достоверно сказать, какую (какие) редакции следует считать окончательными и предлагать для изучения.

В последнее время наметился новый этап изучения творчества Гончарова, который связан как с интересом к самому автору, так и общими тенденциями поиска «новых прочтений» классики.

«Новое прочтение», конечно же, не термин. Но с этим обозначением у современного литературоведа, учителя, просто подготовленного читателя ассоциируются несколько вполне конкретных   подходов. Среди них и опровержение штампов, утвердившихся в традиционной, в том числе школьной, интерпретации произведения. И оттеснение на периферию внимания социологического его анализа как более чем разработанного и временно потерявшего актуальность. И, конечно, введение изучаемых произведений в свежий исторический, биографический, культурный или литературный контекст с целью поставить новые проблемы его изучения, извлечь из него самые смыслы.

Существует концепция творчества Гончарова как отражения его детских впечатлений от Симбирска, событий последующей жизни и деятельности. Попробуем ещё раз вчитаться в биографию автора, пытаясь между строк официально признанных фактов разглядеть живого человека, черты его характера, жизненные решения и возможные переклички с сюжетами его произведений.

Размеренный быт провинциального Симбирска, идиллическая обстановка родительского дома, сказки няни Аннушки, с одной стороны, и просветительские идеи крёстного Н. Н. Трегубова, с другой, наложили определённый отпечаток на автора и на его героя. Впрочем, здесь они и сопрягаются друг с другом, и принципиально расходятся. Всмотримся в портрет нестарого ещё Ивана Александровича, в воспоминания современников о нём: полноватый, даже рыхлый, с мечтательным взглядом, жалеющий усилий на рифмовку альбомных посланий, прозванный в семье своих учеников братьев Майковых де Лень и в то же время мечтающий о кругосветном путешествии, карьере петербургского чиновника, литературной славе. Таков Гончаров – прототип собственного героя.

Исследователи отмечают в Обломове «необыкновенно высокую степень приращения к личности писателя» и «высокую степень исповедальности» гончаровского реализма в романе»4. В то же время поостережёмся говорить об автобиографизме Обломова. Скорее это «автобиографизм наоборот», автобиографизм как минус-приём.

На каждом этапе своей жизни: оставляя Коммерческое училише для Словесного факультета университета, поступая на государственную службу, участвуя в литературной жизни столицы, даже решая повседневные бытовые проблемы, - Гончаров действовал достаточно энергично и рационально, не по-обломовски. Но почитаем его «внероманные» тексты: статьи (в том числе «Необыкновенную историю» о недоказуемом в глазах общественности, но очевидном и трагическом для писателя факте плагиата его замыслов со стороны известных и даже великих коллег-современников, прежде всего Тургенева и Флобера), очерки (например, «Слуги старого века» - о колоритных людях из народа, в разные годы прислуживавших в его холостяцкой квартире) и письма, против воли автора опубликованные после его смерти. И – открываем для себя совершенно другого Гончарова.

Этот незнакомец болезненно раздражён против утративших своё содержание ритуалов современной светской, литературной, служебной сторон жизни. Этот незнакомец подозрителен и предпочитает не ходить туда, где не будет уверен, что его ждут и он нужен. Впечатление, что он вот-вот воскликнет словами своего героя: «Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?» или «Век об одном и том же! Какая скука!». Он крайне рефлексивен в отношении сказанных слов, написанных строк, принятых решений, его порой тяготит сама необходимость входить в какие-то объяснения или искать нового слугу взамен прежнего, уволенного. Но, явная посмертно, эта сторона личности Гончарова при жизни оставалась внутренней, глубоко интимной. Она была лишь вытеснена, отдана, даже в несколько утрированном варианте, его герою. Обломов – словно несостоявшийся, тупиковый сюжет гончаровской судьбы: при потрясающей психологической близости автора и героя в жизни первого было всё, от чего отказался второй, и наоборот…

Как известно, «Обломова» Гончаров задумал ещё в конце 40-х годов, читал знакомым наброски и фрагменты, а 28 марта 1849 г. опубликовал в «Литературном сборнике с иллюстрациями отрывок будущего романа – «Сон Обломова». Затем продолжал работать над романом летом, до и после поездки в Симбирск, но всё более медленно, вяло и не будучи доволен результатом. Чаще всего биографы Гончарова и литературоведы среди причин, по которым писатель прерывает работу над романом, называют:

- психологический кризис после вынужденного разрыва с Е. В. Толстой;

- путешествие на фрегате «Паллада», оформление и издание путевых записок, хронологически перемежающие две эпохи «Обломова» в творчестве «Гончарова»;

- «наступающий на пятки» начатому роману яркий и перспективный замысел «Обломова»;

- объективную занятость ответственного чиновника и ухудшающееся здоровье Ивана Александровича, снижающие способность работать над рукописью (но не мешающие, между тем, продолжать думать над романом).

Сам Гончаров так писал о своей последующей творческой удаче: «Роман выносил весь до мельчайших сцен и подробностей – и осталось только записать его», что и произошло в течение неполного месяца лечения на Мариенбадских водах летом 1857 г.

Не исключено, что среди причин, вызвавших творческую паузу, была определённая усталость от постоянной работы с чужими текстами, составлений официальных отзывов, чувство ответственности и перед коллегами-писателями, и перед начальством. Возможно, работа цензора формировала особое взыскательное отношение к самому себе как литератору и не позволяла излить на бумагу ничего совершенного, ничего такого, в чём «самоцензура» Гончарова находила ещё недостатки, погрешности против житейской правды, логики развития характеров, естественности форм.

Гончаров служил цензором на рубеже 50-60-х годов. Это был период относительного оживления общественной жизни и послабления цензурных ограничений после Крымской войны и смерти Николая I. Широко распространялась бесцензурная рукописная литература, действовала в Лондоне основанная Герценом «Вольная русская типография», упразднён «Негласный комитет», который ранее в обязательном порядке рассматривал вышедшие в свет сочинения и докладывал государю обо всём, противоречащем «видам правительства»5. В 1856 – 1865 гг. разрешён выход 66 газет и 156 журналов, однако цензурные купюры из прогрессивных изданий оставались значительными. Например, за тот же период только из журнала «Современник» было вырезано свыше 400 печатных листов.

Соответственно общественное мнение, особенно в среде прогрессивных литераторов, настороженно относилось к цензуре и цензорам.  Цензор представлялся фигурой одиозной, время от времени выступал персонажем сатирическим. Широко известно в эти годы было, например, такое стихотворение поэта-некрасовца В. С. Курочкина:

Над цензурою, друзья,

Смейтесь так же, как и я:

Ведь для мысли и для слова,

Откровенно говоря,

Нам не нужно никакого разрешения царя.

И, хотя И. А. Гончаров служил по линии Министерства просвещения, его не могли не коснуться общие представления о том, что по этическим соображениям писателю не следует быть цензором, высказанные некогда А.А. Дружининым. Здесь есть от чего развиться творческим комплексам.

Но велика вероятность и того, что «Обломов» замысла 1849 года – роман о Ленивце, как называли его в переписке Иван Александрович и Елизавета Васильевна, не был дописан тогда потому, что таким вообще не мог быть. Книга, дописанная в Мариенбаде – «другая», в ней другой герой с тем же именем и другой, постепенно сложившийся со временем и жизненным опытом автора, сюжет. И в этом творческом акте Гончарова интереснейшее проявление процессов становления и эволюции русского реализма русского романа.

Проблемы, возникшие у создателя «Обломова» в какой-то мере подобны тем, с которыми столкнулись и М. Ю. Лермонтов в процессе работы над «Героем нашего времени» и особенно А. И. Герцен в «Кто виноват?». Все эти романы формировались путём своеобразной циклизации более мелких прозаических жанров – повестей и очерков – вокруг фигуры героя. Причём в каждой из составляющих романа герой – носитель ряда постоянных свойств – приобретал под влиянием жанровой традиции и дополнительные. Например, Бельтов 1-й части «Кто виноват?» - характеристику персонажа «физиологией», Печорин в «Бэле» - элементы облика героя романтической «кавказской» повести в духе Марлинского, а в «Княжне Мери» - повести «светской». Это явление кратко характеризовал ещё В. А. Мануйлов в классическом комментарии к «Герою нашего времени».

Аналогично Илья Ильич в открывающих произведение «диванных» главах – носитель по преимуществу социальных характеристик барина-помещика – изображён внешне и сатирически. Он практически лишён перспектив динамики, необходимой для разворачивания романных событий с его участием. Всё, что происходит в этих эпизодах, как бы не с ним, а вокруг него.

В приёмах портретизации героя, а особенно во внимании к его жилищу и вещам, в создании образов Захара и гостей, как и в самой постановке вопроса «Отчего же я такой?» - несомненно проявилось влияние эстетики «Натуральной школы».

Впрочем, историки литературы отмечают, что отношение Гончарова к новому направлению было весьма сложным. Отчасти это связывают с романтическими началами в художественной системе писателя, отчасти с мировоззренческими противоречиями: большинство «физиологистов» были материалистами и атеистами, а Гончаров исповедовал православие8. Отсюда стремление в дальнейшем всё глубже одухотворять героя, а бытописание использовать не самоцельно, а в качестве лишь одного из средств его характеристики. «За бытописанием скрывается автор, заинтересованный прежде всего человеческим содержанием любой бытовой картины, социального конфликта», - пишет Е. А. Краснощекова6.

Новая форма была интересной как материал для литературного эксперимента, но слишком ограничена для гончаровского видения проблемы героя и чем дальше – тем больше. Нраво- и бытописательные фрагменты, нарисованные в духе «Натуральной школы», несомненно, таили в себе потенциал романных характеров, но в них методологически отсутствовал потенциал романного сюжета.

Материалом для приращения стала уже весьма разработанная русской литературой к этому времени и даже претерпевшая эволюцию и общественную переоценку история о «лишнем человеке» - русском разочарованном герое. В продолжении романа, написанном в Мариенбаде, наличествуют все элементы, перечисляемые Н. Г. Чернышевским и Н. А. Добролюбовым в их обличительных статьях. Здесь и склонность скучать, и встреча с «сильной» женщиной, и невыполненное высокое назначение, и ситуация «русский человек на rendos-vous». Увлечённый любовной драмой и исследованием психологического кризиса человека, страшащегося перемен, Гончаров сам вытесняет обличение «обломовщины» на периферию сюжета, чтобы вернуться к нему в финале и уже тогда стянуть в единый узел все нити романа.

Именно такая структура характера героя и романа в целом позволяет вводить Обломова в разные типологические ряды персонажей. Например, Манилов – Обломов – Порфирий Головлёв как помещики-байбаки (Н. И. Пруцков), Онегин – Печорин – Бельтов – Обломов – Иванов как разочарованные герои (Е. А. Краснощекова). Интересна может быть линия Чацкий – Рудин – Обломов как герои – агитаторы и т. п. Но именно это разнообразие становится препятствием окончательных суждений о нём в учёных спорах.

Удивительно не то, что даже в наши дни роман Гончарова остаётся дискуссионным, а что «основной вопрос» этих дискуссий остаётся прежним и проглядывает сквозь самые разные и новые постановки проблем исследования. Что каждый из литературоведов, признавая это или нет, всё равно идёт либо за Добролюбовым, либо за Дружининым, выделяет в изображении Обломова оправдательную или обличительную доминанту и рассматривает в романе либо преимущественно социальное, либо по преимуществу нравственное. (Отдавая дань времени, среди новейших работ вторых больше).

Наметилась даже тенденция поиска авторской субординации этих категорий. Так, по мнению В. И. Мельника, «социальный конфликт вбирает у Гончарова огромный смысл, конфликты более общие и отвлечённые: чувства и рассудок, природа и цивилизация, цельная личность и общественная деятельность, технический и нравственный прогресс человечества и т. д.»7. Противоположную точку зрения наиболее ярко сформулировал В. А. Недзвецкий: на первом плане романного сюжета он видит любовь, по отношению к которой «все иные общественные отношения – политические, сословные, имущественные – представлялись… функционально – подчинёнными»8.

В соответствии со своей установкой исследователи дают ответы и на другие важнейшие вопросы интерпретации произведения.

По-разному видится им художественный мир романа: это и срез времени – «обыкновенная современность» (В. А. Недзвецкий) и национально-территориальное образование – модель русской жизни (Н. О. Лосский). В. И. Холкин отождествляет мир романа с миром Обломова, ибо «непосредственно в сюжете Гончаров не исследует общественных процесов»9. Нам ближе других гипотеза Е. А. Краснощековой о том, что в гоголевском статичном пространстве происходит действие 1-й части, а дальше динамическое развитие событий связано с хронотопом и стилистикой произведений о «лишнем человеке»10.

Конфликт романа В. М. Маркович называет «диалогическим», а Е. А. Краснощекова «фатальным». Н. В. Сечина считает, нравственная цель Обломова противостоит пустоте патриархально-помещичьей среды, В. И. Холкин видит в нём бытовую «драму непонимания», а В. А. Недзвецкий – «несовместимость идеала с веком». Такие разночтения естественны. Например, в ежедневных препирательствах Обломова с Захаром можно увидеть модель отношений «барин – крепостной слуга», а можно брюзжание двух немолодых холостяков, всю жизнь проживших под одной крышей, привязанных друг к другу, но взаимно раздражённых. Вопрос в том, какие противоречия в романе являются сюжетообразующими, а какие только «эпизодообразующими» и что считать основным художественным конфликтом «Обломова».

Классическое определение конфликта как двойственного предполагает противоречие между героем и окружающей действительностью в её глобальных и исторически-конкретных проявлениях и внутренние его противоречия.

Жанровая разновидность романа определяется с широким терминологическим захватом: от традиционного «реалистический социально-бытовой» до окказионального «чувствительно-философский» (Холкин). Впрочем, здесь расхождения больше касаются определений, чем сути. Важно лишь в соответствии с этими определениями аттестуется и герой.

На первый взгляд, его типологические обозначения чрезвычайно пестры. Однако пристальное сопоставление не обнаруживает противоречий между ними. В самом деле, В. И. Мельник даёт своему герою социальную характеристику – помещик; В. А. Недзвецкий рассматривает его как человека вообще, «божественно универсального человека» (VI, 443). Н. В. Сечина акцентирует психологическую характеристику: Обломов у неё поэт – мечтатель. Для В. К. Кантора наиболее интересен авторский пафос, он считает, что Обломов – «трагический герой, изображённый иронически, хотя и с любовью»11. В. И. Холкина интересует ментальный аспект – он пишет, что это «коренной русский характер». Перечень можно было бы продолжить, если бы вывод уже не напрашивался сам собой: ничто не мешает персонажу воплощать черты «человека вообще», а одновременно быть, например, русским, помещиком и поэтом. Несомненно, каждая из этих ипостасей Обломова воплощена в тексте, что и создаёт целостный и индивидуализированный образ героя. Суть дискуссии в другом – что считал сам автор главным, что – ценным и что – опасным в своём герое. Рассмотрение истории создания романа подсказывает, что в разные годы работы над замыслом и текстом Гончаров по-разному отвечал на эти вопросы.

Так же Штольц и Ольга в ключевых эпизодах освещены разным светом. Что и отражено в спорах исследователей. В Штольце усматривают и мессианское начало, и одну из литературных ипостасей Мефистотеля12, в Ольге – тип новой героини «тургеневской девушки»13 и заговорщицу, противопоставившую холодный расчёт чувствам и экспериментирующую над живым человеком, его душой и судьбой. Отражений этих дискуссий, а также личных взглядов интерпретаторов на проблему женской эмансипации и идеал русской женщины – в сопоставлении Ольги и Пшенициной. То в пользу первой, как мыслящей и ищущей подлинного героя, то в пользу второй как носительницы патриархальной истины и даже символической Жены-Жизни.

Н. Ю. Чупринова один женский тип, к которому относит и Ольгу Ильинскую, называет «высшим», т.е. характеризует её через субординацию с другими героинями. Другой тип (Пшеницина, мать Александра Адуева, бабушка из «Обрыва»), называет двояко: по мировоззрению и образу жизни – «патриархальным», по способу воплощения жизни – «прозаическим». Наряду с этими в типологии исследовательницы присутствуют социальные определения – «светский тип», этические – «натуры развращённые» и даже неопределённо «попавшие под влияние своей среды». Такое прочтение не даёт новых ключей к миру гончаровского романа.

Слабым местом многих последователей Добролюбова и Дружинина является противопоставление социального и нравственного начал, отсутствие видения их общих философских корней в романе.

Исключение составляют серьёзные и основательные работы В. И. Мельника на эту тему. Он видит в Гончарове диалектика, а обломовские сентенции определяет, как «помещичий руссоизм».

В других источниках, как правило, философское рассмотрение романа раздваивается Интересен либо сам автор, его взгляды на вопросы бытия и сознания. Либо интерпретатор стремится выдать философский аттестат герою, сопоставляя его действия и суждения в сюжете с известными доктринами.

Какие только философские ассоциации не вызывают Обломовские рассуждения! Например, Ю. М. Лощиц делает обобщение, что Обломову присуща философия покоя. Покой в восприятии героя соотносим с гармоничным равновесием, а движения воспринимаются им как суета, болезненные метания, нарушения порядка. Согласимся: то, что декларирует Илья Ильич в спорах со своими гостями и Штольцем, вполне укладывается в формулу философии покоя. Однако тогда не ясен психологический механизм движения сюжета. Если покой – его идеал, и он достижим, чего же мучится Илья Ильич? о чём страдает? зачем принимает у себя тревожащих его людей? с какой целью читает им гуманистические нотации? Выходит, что жизненная философия Обломова – не покой, а сомнение. Оно затрагивает как социальные, так и нравственные аспекты его бытия. В деятельности он тоскует по покою. В покое – по деятельности. В настоящем времени романа – по идиллическому прошлому в Обломовке, «откатываясь» же к привычному «обломовскому» образу жизни после разрыва с Ольгой – по несостоявшемуся будущему.

Не случайно герой задаёт себе мучительный «обломовский» вопрос: «Идти вперёд или остаться?», который временами сродни гамлетовскому.

О «гамлетизме» Обломова писали и В. И. Мельник, и Ю. М. Лощиц, и Е. А. Краснощёкова. Сам автор говорит, что «тонкие натуры, наделённые гибельным избытком сердца, неумолимою логикою и чуткими нервами, более или менее носят в себе частицы гамлетовской страстной, нежной, глубокой и раздражительной натуры» (VII;57). Такое широкое понимание образа Гамлета было присуще гончаровской эпохе в целом и даже привело к формированию литературного типа так называемого «русского гамлетиста»(Чернышевский) – рефлексующего интеллигента или разочарованного героя, уже сниженного в общественном мнении в сороковые-пятидесятые годы (ср. «Гамлет Щигровского уезда» И. С. Тургенева).

В пользу гамлетических параллелей романа говорят не только мучительные сомнения героя, но и его склонность к анализу и самоанализу, отказ влюблённого от любви (Гамлет-Офелия) и др. мотивы, но главное – постановка Обломовым заведомо не решаемых в рамках человеческой жизни вопросов.

Приведённые «мнения и сомнения» побуждают рассматривать роман как форму участия Гончарова в широкой общественной дискуссии его времени о русском деятеле.

Авторский эксперимент содержал попытку вывести персонажа – воплощённую совесть из созерцательного состояния и побудить к действию, не нарушая реалистичности событий и логики характеров. Результат эксперимента оказался отрицательным.

Гончаров – деятель и гуманист – вместе с читателем шаг за шагом приходит к трагическому осознанию противоречия между какими-либо формами активности и совестью, всегда находящей в них изъяны. Выходит, что эффективно – то не морально, и наоборот. Можно добавить – в предлагаемых социальных обстоятельствах. А можно и не добавлять. И тогда становится очевидным временной смысл романа, благодаря которому и сегодня он интересен. Изобилующий колоритными описаниями и афористичными диалогами, «Обломов» воспринимается легко, но заставляет читателя постоянно делать выбор и совершать серьёзную духовную работу.

-