"Страшная трагедия Хатыни"
методическая разработка (7 класс) на тему

ГСУВУ «Кемеровская специальная общеобразовательная школа»

Страшная трагедия Хатыни.

                                                                                           Составитель:

                                                                                           Игнатенко Е.М.

                                                                                           воспитатель

                                           Кемерово 2014

Классный час «Страшная трагедия Хатыни».

Цель: Воспитание патриотизма, чувства гордости за героическое прошлое своего народа.

Формирование исторической памяти и преемственности поколений на основе углубления знаний о Великой Отечественной войне.

Воспитание чувства благодарности и уважения к старшим поколениям, отстоявшим независимость Родины.

Расширение знаний. учащихся о Великой Отечественной войне.

Воспитание чувства уважения к людям старшего поколения, патриотических чувств к Родине и её истории.

Оборудование:

Мультимедийное оборудование. Презентация «Мемориальный комплекс Хатынь».

Фонограммы к песням «Мы на свет родились», «Бухенвальдский набат», «Хотят ли русские войны», «Одинокий пастух».

Время проведения: 40 минут

Место проведения: кабинет самоподготовки.

Чтец 1: Страшная трагедия Хатыни свершилась утром 22 марта 1943 года. Налетели, нахлынули каратели. Все люди были в деревне, не успели ещё разойтись по делам, когда в деревню ворвались на машинах около трёхсот карателей. Командовал ими лютый палач, эсесовец Дирлевангер, давно уже купаный в людской крови, умывшийся слезами вдов и сирот, девчат и матерей. Он приказал всех хатынцев выгнать из хат на деревенскую улицу. Солдаты, вооружённые автоматами, пулемётами, гранатами, в стальных касках, тяжёлыми сапогами затопали, загремели по дворам, по хатам, по амбарам и сараям. В каждую щель, в каждый закуток заглядывали.

Всех гнали на улицу: мужчин, женщин, стариков, больных и слабых старух. Кто успел обуться, а кто босиком. Тех, у кого старость или болезнь отняли ноги, вели под руки соседи и близкие, тех, кто, ещё не научился ходить, несут на руках.

- Шнель! Шнель! – подгоняли прикладами людей каратели.

 Чтец 2: Несла на руках семинедельного грудного младенца Вера Яскевич. Это был её первенец. Бессловесный, он ещё не мог спросить, куда мама несёт его. Он не видел, что мама словно окаменела, не видел ужаса в её глазах. А ей казалось, что он тоже чует неминуемую беду, потому, так прижимается под платком.

- И куда же нас гонят? – думает объятая горем мать – что эти злыдни с нами сделают?

- Шнель! Шнель! – тычут каратели прикладами в спины людей. Уже всех в одну толпу собрали, всех подряд загоняют в овин. А в толпе слышны причитания:

- Боже милостивый, сжалься, пощади! Нас на смерть гонят. Сожгут нас в этом овине. Ой, беда, беда!

 Невыносимой болью полоснул этот крик по сердцу молодой матери. Она всё прижимала к сердцу сыночка, платком его прикрывала, будто платок мог заслонить его маленького, слабенького от смерти.

 «Неужто и его, моего жаворонка не пожалеют? – думала в отчаянии мать.

- Неужто, убьют или спалят его, соколика ясного?»

Чтец 3: Ах, горюшко – горе сыночек родной, сухими губами шептала

       А может не станут они над тобой, глумиться! Ты прожил так мало!

      Не видел, как вишня весенней порой, как груша в саду расцветала  

       Не слышал, как трудно кричат журавли,

      Как годы пророчит кукушка, не знаешь ты запахов талой земли

      И тёплой коры на опушке, не разу ещё не промчался верхом

      За ветром вдогонку в ночное не ел, согреваясь под осень костром,

       Печёной картошки с золою.

       Ну хоть бы одни истоптал сапоги, прочёл бы хоть первую книжку…

       Ты слышишь, наш татка! Приди, помоги!

        Спаси не меня, - так сынишку!

Чтец 4: Шевелились призывно губы, а сердце трепетало, выстукивало в груди: нет, никто не придёт, не спасёт маленького. Сама спасай – ты мать! И она стала потихоньку, с упрямством отчаяния проталкиваться сквозь толпу к заборам, к голым кустикам вишенника, крыжовника по ту сторону забора. «А может спасу тебя, родимый мой? А может, выберемся, уйдём от беды?» И она, прижимая младенца к груди, бросилась бежать. Вдогонку за ней бросился рослый солдат. Схватил за руку, поволок назад, толкнул в самую гущу толпы, приближавшийся к овину.

 - Как слепого мерника, вели под руки Иосифа Ивановича Рудака. Не столько годы, как давняя болезнь скрутила его, приковала к постели. Прикладами подняли Иосифа Ивановича каратели. Шнель! Шнель! В ноги им бросилась его жена, сухонькая изведённая горем бабушка Прасковья.

- Дайте помереть человеку спокойно в родной хате… - просила, молила  Прасковья.

- Куда же вы его тащите, куда забираете больного, старого? Зачем же вам сухие кости.

- Он сгорит! – гаркнул фашист. И ты сгоришь! Всех в огонь! Партизаны!

Чтец 5: Это они то, старые, больные, в чём дух держится – партизаны? А эти чумазые мал мала меньше детишки Иосифа Барановского – тоже партизаны? Самого маленького Барановский нёс на руках. Остальные, а их было семеро мальчуганов и девчушек – как гусята за гусыней шли за матерью. Они испуганными глазами заглядывали в её застывшие и выплаканные глаза, сами плакали, грязными кулачками утирали слёзы. Те, кто постарше с тревогой глядели на вооружённых солдат, подталкивали мать, тихо шептали: «Бежим мама! А куда бежать! Стволы пулемётов, автоматов нацелены в спины. Смерть глядит в лица людям. Не убежать, не защититься, не спастись от неё, неумолимой.

И вот в овине полно людей. Мужчин, женщин, стариков и старух, грудных детей и подростков.

Начиналась самая страшная часть трагедии. О ней позднее уже рассказывал Иосиф Иосифович Каминский, тот самый Каминский, что добывал соль в Борисовке и махорку для партизан, единственный взрослый житель, чудом спасшийся в тот жуткий день, не сгоревший в огне.

Вот его рассказ – ранящая, жгучая история, страшная, полная трагизма повесть.

Чтец 6:

Вот не могу говорить, и всё тут. Не могу, - разводит он руками. – Как вспомню, сердце разрывается. Не поверите, душа моя и по сей день плачет. У него на веках видны слёзы. Голос дрожит, срывается.

- Меня, жену и детей наших немцы гонят к овину. А там вопли, крики. Голосят женщины, плачут дети, а вокруг вооружённые солдаты. Стоят, курят, посмеиваются.

- Шнель! Шнель! – орёт солдат и прикладом автомата мне в спину. Я упал, но тотчас поднялся. Слыхал, что эти гады лютые пристреливают слабых, кто идти не может, там, где упадут. Плетусь дальше, в глазах темно. Бог ты мой! На пороге своего дома, раскинув руки, лежит в луже крови мой брат Иван. Я к нему, а меня снова прикладом в спину.

- Шнель! Шнель!

И больно и горько до слёз. А небо над головой широкое, жаворонки заливаются. Вот думаю, пришла видно, моя пора распроститься с этим небом, с жаворонками. Может последний раз, иду с женой своей, последний раз деток вижу. Смолкает, секунду – другую в тяжёлом раздумье сидит придавленный горем седой человек.

- Поклонимся Хатыни, прощай, родимая! Поклонимся солнцу, прощай, ясное! Поклонимся людям! Погладим по головам детей, не обессудьте, родные, что я не могу вас спасти, заслонить от смерти лютой.

Загнали нас всех в овин, а в том овине под крышей летают голуби. Через круглую дыру под коньком вылетают, воркуют в гнёздах – голубянках, в лозовых лукошках, повешенных под крышей. Люди добрые! Как я в те горькие минуты завидовал голубям: они могут прилететь, могут вылететь, могут всё. А я, жена моя и дети , родичи, соседи – в лукошко. И не выйти нам из него на волю. Только туда ещё с воли пригоняют наших людей. Гляжу – втолкнули соседей моих, Рудакова, бригадира Савелия Жидковича с женой и малыми детями. Гляжу ведут, вталкивают в овин Иосифа, жену его и восьмерых детей – кто побольше, кто поменьше, они к матери льнут, у отца на ногах виснут – спасите не дайте погибнуть. А кто же их спасёт? Не кому было спасать. Беда, мука лютая. Гляжу ведут, швыряют в овин Александра Навицкого, жену его и детей. Семеро детей у Навицких. Тесно, душно стало в холодном просторном овине. Некого больше гнать, всех хатынцев вместил пустой сараище. Проскрипели затворившиеся снаружи ворота. «Что же дальше будет? - думаю может подержат, да и выпустят? Может, погонят нас куда – ни будь?

А Барановская Анна, мать восьмерых детей, рыдает, голосит. «Ой, беда, беда деточки! Не выбраться нам из этой могилы. А никто – то нас не выпустит на свет божий. А чем же мы бога прогневали? А разве мы кому худое сделали? Ой беда, беда, деточки. И вдруг эти причитания прервал жуткий крик «Горим!».

Чтец 7: Горьким дымом запахло в овине. С крыши посыпались искры. Все ужаснулись, прощай белый свет! А пламя уже пролизало, проточило снаружи соломенную крышу. Люди бросились к воротам, стали колотить ногами, плечами навалились, затрещали ворота, отворились. Свежим ветром дохнуло в овин, а на них уже падали охапки горящей соломы, дышавшие огнём стропила, жерди. Как в кузнечном горне, трещат волосы, дымится одежда. Рядом со мной 15 летний сын Адам. Он что - то мне говорит, а я хоть убей ничего не слышу, только вижу, как рот у него раскрывается. Кричу сыну прямо в ухо: «Под ногами у людей пробирайся к воротам». Пополз он, а я за ним. Выползли. Адам вскочил и пригнувшись, побежал за овин. Но догнали его вражьи пули. Упал сын, подкошенный очередью из автомата. Горе камнем придавило мне сердце. Бросился я к сыну, а фашист и по мне очередью. Упал я! Подошёл солдат и давай меня сапогами пинать, прикладом бить. Подумал злыдень, что я уже мёртв, что покинула меня живая душа. А она, в снег втоптанная, пулями пробитая, была при мне. Не видел, как тот солдат отошёл от меня, не видел и не слышал, что творится в том овине и вокруг. Как сном забылся. В луже крови лежал Иосиф Иосифович Каминский. Он уже, как говорится, богу душу отдавал, с белым светом прощался. Он уже не видел и не мог видеть, как догорал овин, как догорали в том овине дети, догорали их отцы и матери, деды и бабушки, догорала  жизнь Хатыни. А каратели всё ещё расхаживали по дворам, заглядывали в хлева, выгоняли коров и свиней, грузили их в грузовики. Грабители заходили в опустелые хаты. Из кладовых волокли, грузили на машины, на подводы: велосипеды, швейные машины, кадушки с салом, полотна, вышитые скатерти и полотенца, кружева, подушки, самовары. Длинный обоз потянулся по дороге на Плещеницы. Искусные, опытные грабители пол Европы ограбили, шутка – ли.

Чтец 8: Догорали жизни людей, догорали их доли, песни, их мечты и надежды. Занялась уже вся Хатынь. Каратели подожгли деревню, когда до ниточки, до шерстиночки, до зёрнышка очистили каждую хату.

  Горела Хатынь. То чёрные, то жёлтые столбы дыма тянулись в небо. Чёрные, жёлтые, синие тучи застили солнце, наводили ужас на птиц, спешивших улететь подальше от страшного места.

  Горела Хатынь. Искристые, длинные языки огня вздымались вверх, бушевали, плясали – дикий танец над деревней. Пожар сметал, заглаживал всё живое и неживое. День и ночь горела Хатынь, дымились головёшками поблёскивала красными угольями. Там где был овин, в серой золе чернели обгоревшие кости зола и пепел. Головёшки и кости. Обугленные брёвна и обезображенные трупы. 149 живых душ сожрало лютое пламя. 149 живых сердец поглотил лютый пожар и 75 из них детских.

Ещё и назавтра и на третий день над отстывшим пепелищем стоял густой, тяжёлый запах. Ветром его доносило до близких и дальних деревень, до боров и рощ. Не давал дышать этот запах смерти и горя. Люди вздыхали.

- Ой беда, беда, беда, сгорела Хатынь, сгорели хатынцы, все до последнего сгорели. Люди сжимая в гневе кулаки, говорили:

- Надо идти в партизаны. Нельзя, грешно отсиживаться по хатам. Надо идти в партизанские леса, бить лютого врага. Выгнать с родной земли врага. И люди окрестных сёл и деревень шли в партизаны.

Чтец 9:                                                                                                                                  Мёртвая деревня.

Нет, невозможно найти оправданье.

Было селенье – осталось название.

Вражьи солдаты ворвались как звери, -

И птицы,

И хаты,

 И люди сгорели,

А жить им хотелось,

А жизнь так манила

Всё в небо ушло,

Чёрным облаком сплыло.

Остались на годы в военных туманах

Одни только печи на мёртвых полянах.

Оплакали ветры и ливни те печи,

Трубы которых, как скорбные свечи.

А помнится люди там жили богато

С зарёй просыпалась каждая хата.

Косцы шли на луг,

В след спешили молодки

А в печах томились, скворча сковородки.

В мирном труде дни за днями летели

Люди покоя и счастья хотели.

Сеяли жито, с песнями жали

Свадьбы справляли. Деток рожали

И жить так хотелось,

Так жизнь их манила

Всё в небо ушло, чёрным облаком сплыло.

Чтец 10: Но не все хатынцы погибли, как считали каратели. Три человека Виктор Желобкович, Антон Барановский, Иосиф Каминский – вышли живыми из огня. Они выжили, чтобы ещё раз обличить лицо фашизма, ещё и ещё сказать войне «Нет».

 Выжившие хатынцы вспоминают. Когда под напором десятков людей рухнули двери овина и люди полные ужаса, в охваченной пламенем одежде, бросились в рассыпную, фашисты открыли по убегавшим огонь. В горящей одежде держа за руку семилетнего сына Витю, бежала Анна Желобович. Она старалась прикрыть сына от пуль своим телом. И вдруг упала, скошенная свинцовой смертью, упала увлекая за собой раненного в руку Витю. Так и пролежал он до ухода карателей у трупа самого родного на свете человека – матери, дважды подарившей ему жизнь.

 Из девяти детей семьи Иосифа и Анны Барановских в живых остался один – 12 летний Антон. Выбежав из горящего сарая, он был ранен в обе ноги, упал, и гитлеровцы приняли его за мёртвого.

 Третий свидетель хатынской трагедии Иосиф Иосифович Каминский. В памяти сотен белорусских деревень, уничтоженных немецко – фашистскими оккупантами в январе 1966 г. было принято решение о создании мемориального комплекса «Хатынь». Первая его очередь была завершена в 1968 году. Открытие второй очереди мемориала состоялось 5 июля 1969 г., в дни празднования 25 – летия освобождения Белоруссии от немецко – фашистских захватчиков.

Чтец 11: Авторы мемориала смогли глубоко осмыслить трагедию мирных советских людей. Они вдохнули жизнь, вложили душу в камень и бронзу и эти неподатливые материалы заговорили сурово, гневно, обличающе.

 Бежит устремляясь вперёд, широкая асфальтированная лента шоссе Минск – Витебск. Обычные дорожные знаки по сторонам. И вдруг справа, на 54 километре – тревожный указатель. Смолкают песни, обрываются оживлённые беседы. Машины меняют маршрут – поворачивают вправо, к месту трагедии. Каждый километр чётко отбивают беломраморные глыбы, - первая, вторая, третья, четвёртая, пятая. И вот мемориал.

  В центре возвышается бронзовая скульптура непокорённого человека – человека. Вынесшего на своих плечах все тяготы войны, вставшего живым из огня, боль и гнев, скорбь и месть выражены на его лице. А руки натруженные, крестьянские руки, горестно и бережно держат тело замученного ребёнка.

  Чтец 12: 

     Не надломился, горя груз

    Нигде не оступившись, вынес

    И перед целым миром вырос

     Отлитый в бронзе белорус.

  Бывало Иосиф Каминский остановится возле бронзовой фигуры, постоит, покачает головой и тихо скажет:

- Люди… дорогие мои… Это я. А это мой сын Адасик – покажет рукой на чёрную бронзу и умолкает, душат его слёзы, спазм сжимает горло. А ему обязательно надо поведать о той жуткой трагедии, с добрыми людьми своим горем поделиться. И он дрожащим голосом ведёт рассказ: «На мне горит одежда, тело горит, сам я весь в крови, а к сыну к Адасику моему, ещё как то подполз. Поднял, а у него живот пулями перерезан. Умирает Адасик. На руках у меня умер сынок. А меня сбили с ног злодеи, затоптали в кровавый снег, стукнули прикладом: «Капут! Готов!»

Чтец 12: Справа от скульптуры увековечено место сожжения хатынцев. Чёрные гранитные плиты символизируют обрушившуюся крышу сарая, образно языком пластика, рассказывают о разыгравшейся здесь трагедии. Скалы в центре как бы подчёркивают её кульминацию. Клинообразная дорога из белого мрамора символизирует последний путь хатынцев и обрывается у крыши плиты.

Прислушайтесь люди! Сердцем прислушайтесь! И вы услышите тяжёлый топот кованных сапог и глухие стоны. Это стонет сама земля принявшая муки, кровь и смерть 149 хатынских женщин, детей, стариков. Они навсегда слились с многострадальной землёй Хатыни. Их останки покоятся в братской могиле.

 Бухенвальдский набат.

Чтец 13: Над могильным холмом Венец памяти из белого мрамора, на нём обращение вставших из пепла хатынцев к тебе, ко мне, к нам живущим.

 - Люди добрые помните: любили мы жизнь и Родину нашу и вас дорогие. Мы сгорели живыми в огне. Наша просьба ко всем: Пусть скорбь и печаль обернуться в мужество ваше и силу, чтобы смогли вы навечно утвердить мир и покой на земле. Чтобы нигде от ныне и никогда в вихре пожаров жизнь не умерла.

И наш ответ погибшим.

Родные вы наши, головы в скорби великой склонив, стоим перед вами. Вы не покорились фашистским убийцам в чёрные дни лихолетья. Вы приняли смерть, на пламя любви вашей к Родине нашей вовек не погаснет. Памят о вас в народе бессмертна, как вечна земля и вечно яркое солнце над нею. Остановитесь люди склоните головы.

Минута молчания.

Чтец 14:    И в смерти обнявшись крепко,

                   На залитом кровью клочке земли,

                   Мать пригоршнею,

                   А сын щепоткой пепла, рядом легли.

Дорожка из серых железобетонных плит ведёт к бывшей деревенской улице. На месте каждого из 26 сгоревших домов лежит первый венец сруба. Только сделан он не из дерева – а из бетона, и цвет его не радует глаз, он серый, пепельный. Внутри сруба тревожный силуэт обелиска, увенчанного колоколом. На обелиске мемориальная плита с фамилиями и именами не покорившихся врагу заживо сожжённых хатынцев.

Чтец 15: Слышали вы в Хатыни траурный перезвон?

Кровь от ужаса стынет, только раздастся он

Кажется ты в пустыне, выжжено всё до тла –

В той военной Хатыни плачут колокола

Нет, Хатыни звон – А набатный звон!

На месте, где стояли срубы, трава кустится на золе

И чёрные печные трубы, как вечный траур на земле,

Всё, что осталось от Хатыни от двадцати шести дворов

Над жуткой тишиной пустыни закат пронзительно багров.

Четыре колодца, четыре криницы, увидишь и сразу захочешь напиться.

Над каждой криницей крыша поката, как было при людях, как было когда – то

И в каждом колодце вода ключевая холодная, чистая, вечно живая.

Чтец 16: Невообразимо волнует сердца открытая перед каждым домом калитка тоже серая, тоже из бетона, калитка приглашающая войти в дом, которого нет. Больно становится при мысли. Что никогда не заскрипит она живым деревянным скрипом, никогда не потянет дымком из печных труб, - обелисков, никто не напьётся студёной воды из четырёх деревянных колодцев. Где бы ты ни был, куда бы не забросили пути дороги, нигде на земле, кроме как в Хатыни. Ты не увидишь «кладбища деревень» деревень уничтоженных фашистами вместе с людьми, уничтоженных и не восстановленных.

В конце июня 1969 года в Хатынь прибыли делегации из районов республики, доставившие священную землю. Не возрождённых деревень. 30 июня под звуки траурной мелодии состоялась торжественная церемония закладки земли в урны, установленные на могилах. Могила деревни. Не одного человека, не двух не трёх, а целой деревни, в которой жили десятки и сотни людей.

Хатынский мемориал раскрывает ещё одну тему контрационных лагерей. 260 канц. Лагерей было организованно гитлеровцами в Белоруссии, 150 из них для военнопленных.

 Осенью 1943 года, чтобы скрыть злодеяния гитлеровцы приступили к раскопке ям – могил, извлекали из них трупы расстрелянных и сжигали их на кострах и в кремационной печи. В конце 1944 года фашисты расстреляли и сожгли в одном из сараев 6500 человек.

 И вот перед вами вечный огонь, символ немеркнущей славы и памяти народной о каждом четвёртом, погибшем от рук фашистов на белорусской земле.

Чтец 17:      Пусть вечный огонь, что зажжён в безутешной Хатыни

                     Как всходы, как небо, пылает, зелёный и синий.

                     Пускай это пламя житом и жаркими спелым.

                     Поклонится в ноги дворам её окаменелым,

                     Порогу холодному, всей обезлюдевшей хате.

                     Пусть горе, уснувшее в пепле, проснётся в набате.

Музыка.

Литература:

Адамович А. «Хатынская повесть. Каратели». 1973 г. Беларусь.

Быков В. «Колокола Хатыни». 1973г.