Методические материалы для внеурочного курса "История и современность кубанского казачества"
методическая разработка по теме

Г. П. Олейникова

ОСОБЕННОСТИ СОЦИАЛИЗАЦИИ НА РАННИХ ЭТАПАХ ДЕТСТВА (НА МАТЕРИАЛЕ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ КУБАНИ)

Рождение, свадьба, похороны — эти важнейшие события круговорота жизни и смерти считаются маркерами в традиционной культуре многих народов. Человеческая жизнь изменяется коренным образом: пройдя через отделение от занимаемого ранее места в социальной структуре, побывав на грани "культурного" и асоциального, человек входит в фазу стабильности, приобретая новый статус. Ван-Геннеп дал название подобного рода обрядам rites de passage (обряды перехода), подразумевая определенные действия, сопровождающие всякую перемену места, состояния, социального положения и статуса.^[1] В данном случае можно говорить о своего рода социализации, когда коллектив, воздействуя на индивида посредством системы норм, ожиданий и культурных ценностей, формирует поведение и социальные установки, соответствующие его роли, а также ресоциализации . Однако на ранних этапах жизни ребенка этот процесс имел ряд особенностей, который в народной традиции был связан с очищением и приобщением к миру людей. Это достигалось с помощью магико- социализирующих обрядов и приемов, направленных на совершенствование или изменение физиологии ребенка, а также наделение его здоровьем и благополучием, что являлось общественно значимой задачей .

Основными агентами социализации в младенческом возрасте для ребенка являлись представители женского пола — в первую очередь бабка-повитуха и мать, которые несли ответственность за первичную социализацию и разделяли с ребенком его врожденную "нечистоту".

Еще до родов женщина частично утрачивала связь с коллективом, возможно, потому, что традиционное сознание видело в акте

зачатия повторение на символическом уровне акта творения, который приводит в движение нематериальные силы^[2]. Она приобретала символическую оскверненность, а потому изолировалась от общества.

Полевые материалы свидетельствуют^[3], что женщины рожали, в основном, с помощью повивальной бабки (повитухи, пупоризной бабки). К. Живило отмечал, что бабка предпринимала все меры, чтобы люди не заметили ее прихода. Она уговаривала роженицу, чтобы та не кричала слишком громко^[4]. Событие касалось всего коллектива, но непосредственное отношение к происходящему имело ограниченное число лиц. Считалось, что чем меньше людей знает о родах, тем успешнее они протекали. В рассказах иформантов есть и такой факт: если родная мать не знает, что дочь рожает, последней будет гораздо легче (ст. Новосвободная).

Сегрегация проявлялась и в удалении в места, традиционно считавшиеся "пограничными" (закуток, баня). Если роды происходили в доме, роженицу укладывали на пол (ср. укладывание на пол человека при смерти). С целью благополучного разрешения, с женщины снимали кольца, серьги, расплетали волосы. В особо трудных случаях открывали двери, окна, заслонки, засовы, просили священника отворить царские ворота. То есть, в период родов женщина находилась на грани двух миров, причем, чем труднее они протекали, тем ярче проявлялось ее антиповедение, несоответствие его традиционным нормам (распущенные волосы, отсутствие пояса и др.). О пограничности ее состояния говорит и то, что роженица, если была в состоянии, просила прощения".^[5]

По народным представлениям,  новорожденный изначально принадлежал к другому, чужому миру. Недаром в некоторых станицах говорили, что ребенок не "родится", а "найдется", "поймается" ("на Урупе" — ст. Удобная; "на дереве" — ст. Некрасовская).

С  момента отделения плода от матери, то есть с момента перерезки пуповины, начинается первый этап внеутробного существования ребенка. Он длится 2,5 — 3,5 недели и характеризуется тем, что организм ребенка находится в состоянии неустойчивого равновесия и обладает рядом анатомо-физиологических особенностей .  Как и любое "начальное" событие, отрезание и перевязка пуповины были благоприятным моментом для наделения ребенка важными физическими характеристиками, умениями и навыками^[6]. Это зависело от правильного выбора нити для перевязки ("матирка", а не "плоскинь", иначе ребенок будет бесплодным (ст. Малотенгинская)), а также предмета, па котором отсекали пуповину. Завязывание пуповины было завершающим моментом в отделении от материнского чрева и, одновременно, началом преобразования телесных качеств ребенка.

Если ребенок не подавал признаков жизни, его ударяли "под попку" и (или) кликали имя отца (был и такой ваиант: если рождалась девочка — имя матери, мальчик — имя отца)^[7], при этом повитуха либо держала малыша, либо клала на порог. (Славяне верили, что под порогом обитают души умерших предков).  При рождении недоношенного ребенка живым, его укутывали в пеленку, клали в рукав шубы и затем на печку ("долеживать"). Другому миру предлагалось "доделать" дитя, однако подобные действия не лишены здравого смысла — недоношенный ребенок особенно нуждался в тепле.

Чтобы быстрее отошло детское место, повитуха причмокивала губами, присвистывала^[8] или ставила на стол лампадку и обводила роженицу трижды вокруг стола. Послед рассматривался как живая субстанция, его как тело чужое необходимо было "вызвать", облегчив избавление женщины от "скверны". По схеме погребального обряда послед отправлялся назад как плата за прибавку в роду человеческом^[9]. "Тем силам" нужно было вернуть их часть. Вместе с тем, ребенок частично очищался от предродового контакта с ними.

Существует несколько вариантов дальнейших действий с пуповиной. Ее могли какое-то время сохранять, а в 4 — 9 лет давали развязать: развяжет — значит и ум развяжется (ст. Курджипская), закопать в укромном месте, где по ней никто не будет ходить (в дальнем углу сеней, двора), или местах, традиционно считавшихся "низовыми", "темными", но домашними (под кроватью — ст. Зассовская, под порогом), или сжечь вместе с последом (ст. Азовская, ст. Курджипская), что, очевидно, связывалось с очистительной силой огня. Особым образом обработанная, пуповина могла служить компонентом продуцирующей магии — ее давали пить в виде настойки бесплодным (ст. Ахметовская).

Бабка обмывала ребенка теплой (свяченой, с добавлением трав) водой после перевязки пупка. Наиболее интенсивным было купание до сорока дней; считалось, что только по истечении этого срока смывается "все родимое"^[10]. Помимо санитарно-профилактического значения, купание должно было сообщить ребенку характеристики брошенных в воду трав (любисток, "чтобы любили" и др.). В первое время роженицу и дитя обмывала повитуха. Она же буквально "вылепливала" форму головы, вытягивала нос, руки, ноги и т.д.^[11]. Существовал и такой утилитарный прием, до сих пор бытующий в кубанских станицах и позволяющий, с одной стороны, выявить заболевание или механическое повреждение, с другой — развить гибкость суставов. Когда ребенка купают, стараются подтянуть правую коленку к левому локотку и наоборот.

Следующим шагом в "окультуривании" появившегося на свет было его "повивание" — поверх пеленки (отцовской рубашки, порванной старой простыни и проч.) ребенка перевязывали крест-накрест длинным поясом, называемым "повывач" (ст. Новодмитриевская и др.). (Пояс был символом принадлежности к человеческому миру, символом "своего", т.е. освоенного, культурного.)

До крещения ребенок располагался, в основном, в запечном углу, который отождествлялся с "нечистым" началом. Такое местоположение новорожденного носило и вполне рациональный характер — здесь было тепло, не задувало и т.д.^[12]. В комнате ребенка до крещения должен был гореть "каганэць" (ст. Черноерковская), его нельзя было показывать и др. Нестабильность состояния ребенка побуждала родителей крестить его при первой возможности, особенно если он был слабым. Организация крещения лежала на крестных родителях, являвшихся культурным аналогом биологических, а, по народным представлениям, и вовсе "настоящими" родителями. По приходу из церкви, кума говорила:" Ну, я у вас брала дытыну ныкрыщэну, а рожну, а ] прынысла вам крысщэну. Ишла я сюда (имя рек), а щас прыйшла — кума". Крестные клали ребенка на шубу под образа, а бабка, помогавшая ухаживать за новорожденным иногда вплоть до крестин, передавала его матери (ст. Черноерковская). Крещение ребенка налагало на кумовьев ряд нравственных и материальных обязанностей. Они были ответственны за формирование одобряемых общиной моральных устоев, умений и навыков, необходимых для приобретения статуса полноценного члена коллектива. Помимо расходов на крестины, крестные должны были помогать, в случае необходимости, в материально-хозяйственном плане. Все эти мировоззренческие и меркантильные моменты обеспечивали им почетную роль в обрядах, маркировавших важнейшие жизненные этапы, — первой стрижки, свадебном и др.

Ребенок был особенно подвержен разного рода вредным воздействиям. Он мог стать "глазливым", либо могли сглазить его, не-

r

осторожно похвалив, бросив завистливый взгляд и т.д. Дабы предохранить ребенка от сглаза, ему одевали одежду наизнанку, использовали булавку, а в ст. Крепостной плевали на него: "Падло!". К числу оберегов относилось утаивание настоящего имени ребенка, обманное накликание смерти (так, согласно данным И. С. Кона, 5% русских колыбельных песен содержат пожелание ребенку смерти^[13]). Кроме того, существовали следующие нормативы запретительного характера: ребенка нельзя целовать в губы, кормить рыбой (будет немой — ст. Куринская, ст. Каменномостская и др.), нельзя качать пустую "колысыку" (болезнь, смерть — пос. Ильский), над ребенком нельзя смеяться (его замучает бессонница), нельзя подносить дитя к зеркалу (иначе случится испуг — пос. Ильский, ст. Черноерковская). Детское белье на ночь (особенно в полнолуние) до сих пор повсеместно на Кубани заносят с улицы.

В дом, где был новорожденный, "грязная" женщина (в определенные периоды своего физического состояния) не должна была входить. Если это было необходимо, она садилась на веник, чтобы "грязь" не перешла на младенца. Тем самым негативное воздействие могло быть нейтрализовано (пос. Ильский). После приема гостей (или похода в гости, на улицу) мать на ночь должна была обтереть личико ребенка подолом и крестообразно облизать его (лоб — подбородок — щека — щека).

Для наделения ребенка здоровьем и долгой жизнью использовались различные празднично-ритуальные предметы календарного цикла — веточки вербы, «троЕцкая» трава, а также вода с Иордани и др.

Согласно местному поверью, человек может иметь "дурной" глаз от рождения, а также в результате неправильного отлучения от груди. Если его прекращали кормить дважды, он мог стать "глазливым". Чтобы этого не произошло, грудь натирали чесноком, вымазывали углем. Последний раз нужно было покормить ребенка сидя на пороге^[14].

С каждым месяцем жизни ребенок приобретает характерные признаки человека: распрямляется туловище, ребенок может поддерживать сидячую позу, начинает ползать, вставать на ноги и, наконец, ходить. Когда ребенку исполнялся год, ему впервые подрезали ногти и волосы. В ходе обряда пострижения крестный отец ребенка в торжественной обстановке выстригал крестообразно немного волос на его голове. Ребенок сидел на скамейке или стоял на кожухе, вывернутом мехом наружу (ст. Куринская). Возможно, что ребенка сажали на скамейку (от чего он становился выше) в связи с идеей роста малыша, а также пожеланием быть уважаемым среди станичников. Подстилание кожуха (символ богатства) должно было обеспечить ребенку

безбедное будущее. Волосы закатывали в воск и закладывали под кору "родючего дерева" (ст. Черноерковская, ст. Азовская). Иногда после пострижения гадали о будущих наклонностях ребенка — перед ним ставили различные предметы (кружка, лопатка и др.) и смотрели, что он выберет.

Необходимым признаком человека была способность ходить. Новорожденный ее не имеет. Традиционное мировоззрение мотивировало это тем, что до определенного периода его ножки связаны "путами". Когда ребенок делал первый шаг, эти путы "перерезали" (чиркали крест-накрест ножом по земле перед ребенком "шоб быстришэ ходыв и мэнще падав" (ст. Попутная)).

Повторное действие воспринималось, как правило, как опасное (плохая примета — возвращаться и др.), однако, во младенчестве оно могло оказаться и целебным, при условии соблюдения ряда предосторожностей. Имитировалась смерть и повторов рождение, повторное крещение, перепекание в печи и др. Так, для излечения от "младенского", кори, ребенка укрывали черной материей (ст. Азовская), венчальным платьем, а если он беспрерывно плакал, брызгали на него изо рта свяченой водой через нож, повернутый острым концом вниз (ст. Гривенская). "Перекрещивание" практиковалось в следующей форме: родная мать через окно передает ребенка ножками вперед крестной, а та заносит его в дом (ст. Азовская). При "продаже" родная мать через окно "продает" слабого ребенка "куме" (соседке), которая должна была обнести дитя вокруг хаты и внести в дом (ст. Крепостная). Информант подчеркивает, что крестная должна быть "не настоящая, та, что из церкви", а другая женщина, с которой заранее договорятся. Широко распространенным был обряд "перепекания" в печи малыша с целью избавления его от недуга^[15]. "Второе рождение" спасало ребенка от пагубного воздействия дурного глаза. Для этого мать должна была в полнолуние сесть ребенку обнаженной на лицо, приговаривая: "Чим спородыла, тым и отходыла" (три раза) (ст. Григорьевская). В ст. Черноерковской бытует такой способ лечения от сглаза: ребенка кладут на порог головкой в глухой угол; мать переступает через ребенка, три раза читает "Отче наш" и говорит (переступая через него и сплевывая): "Яка маты родыла, така маты отходыла". После третьего раза нужно было схватить ребенка и быстро захлопнуть дверь, а затем окропить его свяченой водой, считавшейся "живой".

Давно стал аксиомой тезис о "бесполости" детства^[16], однако некоторые исследователи все же ставят его  под сомнение^[17]. Конечно, если судить по одежде, то, как свидетельствуют информанты, различий в одежде

детей, выросших из пеленок, не было; ребенок описывался в терминах среднего рода ("оно", "дите"). Но, как справедливо замечает Кабакова Г. И., уже определенность в выборе мужских и женских предметов, на которых перерезалась пуповина, заставляет усомниться в утверждении видных этнографов.^[18] Можно проиллюстрировать это и на кубанском материале: ребенок наделялся признаками пола в ходе обряда пострижения, когда его сажали рядом с предметом или на предмет, символизирующий женскую или мужскую сферу деятельности. В некоторых станицах существовал такой обряд. Когда ребенку исполнялось три года, мальчика впервые сажали на коня: мать передавала сына отцу, тот сажал его в седло со словами: "Раб Божий (имя рек) растет казаком, хорошо держится в седле, избегнет пули, лихорадки и болезней"^[19]. Помимо демонстрации половой принадлежности, этот обряд символизировал переход в новый возрастной класс — из женской сферы влияния ребенок переходил под опеку нового агента социализации — отца. Однако, этот период детства выходит за рамки нашей статьи.

Одним из наиболее серьезных этапов вхождения ребенка в социальный мир было имянаречение. Новое существо должно быть названо, "поскольку имя соотносило ребенка с конкретными персонажами истории коллектива"^[20]. Практически повсеместно нельзя было называть ребенка в честь умершего. Считалось, что его постигнет та же участь в скором времени. Самым распространенным способом имянаречения был выбор имени по Святцам, в честь святого, день которого праздновался в ближайшее время. Часто "за именем и молитвой" посылали бабку с подарком к священнику. От качества и количества подношения зависела благозвучность имени.

Следует отметить, что источники конца XIX — нач. XX вв. с горечью отмечают, что "ребенок с первого года жизни живет, как трава в поле"^[21], "из-за крайне беспечного отношения к детям"^[22]. Не абсолютизируя этот факт, отметим, что в ряде станиц даже существует специальный термин — "приспали", что означает — придавили или задушили младенца в общей постели (ст. Новосвободная, Ленинградская). Т.е. любовь и забота теснейшим образом соседствовали с небрежением, беспечностью, несоблюдением элементарных правил гигиены. Возможно, это объясняется и мотивами, выраженными в поговорке "Бог дал — Бог взял".

Процесс социализации на ранних этапах детства (период новорожденности и грудной возраст) носил ярко выраженный магический характер и был направлен на очищение, совершенствование физических качеств и приобщение к "культуре" через отделение от "природы". Усвоение норм и правил, являвшихся целью социализации, начиналось позже, с развитием речевого аппарата, памяти, ассоциативного мышления и т.д. Основными агентами социализации выступали, прежде всего, женщины: повитуха, мать, женская часть семьи.

В постродовой обрядности, как и в обрядах перехода, реализуется набор бинарных оппозиций, главным образом, таких, как чистота / нечистота, свой / чужой, верх / низ и др. С целью наделения ребенка здоровьем и благополучием применяются магические действия (повивание, хлестание, купание (окунание), продажа, а также магия контакта и подобия). Иногда иррациональные методы имеют практическую значимость.

Список использованных источников и литературы

1. Бейлис В. А. Теория ритуала в трудах В. Тэрнера // ТэрнерВ. Символ и ритуал. М., 1983. С. 17.
2. Иорданский В. Хаос и гармония. М., 1982. С. 162.
3. Живило К. Народные приемы ухода за роженицами и новорожденными в некоторых станицах Кубанской области // Сборник для описания местностей и племен Кавказа (СМОМПК). Вып. 16. Тифлис, 1893. С. 21.
4. Он же. Несколько казацких песен и поверий в ст. Расшеватской Кавказского уезда Кубанской области // СМОМПК. Вып. 3. Тифлис, 1883. С. 100.
5. См., напр.: Тур А. Ф. Пропедевтика детских болезней. Л.,

1991.

6. Бондарь Н. И. Магия начала. (Некоторые аспекты традиционных верованний славянского населения Кубани) // Археология и этнография Северного Кавказа. Краснодар, 1998. С. 303.
7. Дедух Т. Сведения о болезнях в ст. Переяславской // СМОМПК. Вып. 36. С. 35.
8. Там же. С. 36.
9. Семенцов М. В. К вопросу о классификации народных знаний на примере "детской" народной медицины кубанских казаков // Традиционная культура и дети. Вып. 1. Краснодар, 1994. С. 58.
10. Живило К. Народные приемы ухода... С. 98.
11. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб, 1993.

100. 38.

12. Семенцов М. В. Указ. соч. С. 57.
13. Дедух Т. Указ. соч. С. 31.

14. Чмырева И. Ю. Дети в интерьере кубанского жилища // Традиционная культура и дети. Вып. 1. Краснодар, 1994. С. 77.
15. Кон И. С. Ребенок и общество. М., 1988. С. 64.
16. Семенцов М. В. Указ. соч. С. 53.
17. Бондарь Н. И. Указ. соч. С. 304.
18. См., напр.: Кон И. С. Указ. соч.; Байбурин А. К. Обрядовые формы половой идентификации детей // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. М., 1991. С. 257.
19. Кабакова Г. И. На пороге жизни: новорожденный и его "двойники". - В кн.: Слово и культура. Т. 2. М., 1998. С. 105.
20. Байбурин А. К. Указ. соч. С. 257.
21. Липинский С. Ст. Троицкая. Статистическое описание // Кубанский сборник. Т.1. Екатеринодар, 1883. С. 38.
22. Байбурин А. К. Ритуал... С. 46.
23. Государственный архив Краснодарского края. Ф. 454. Оп. 7. Д. 864. Л. 73 - 74.
24. Стефанов Т. Город Ейск Кубанской области // СМОМПК. Тифлис, 1898. Вып. 25. С. 14