Образ Москвы в рассказе И. А. Бунина "Чистый понедельник"
статья по литературе (10 класс)

Урбанистическое пространство в новелле (образ Москвы в ХХ веке)

Действия рассказа происходит в Москве 1913 года. Это последний предреволюционный год России, который имеет огромное историческое значение. Москву выбрал автор местом действия и центром художественного пространства рассказа не случайно, ведь тема России тесно связана с южным направлением, имеющим ассоциации с происхождением славянства, а «север – это Москва и вся древняя северо-восточная Русь»^[1]. Именно этот город имеет культурно-историческое значение в сознании русского человека.

В «Чистом понедельнике» Москва предстает перед читателями в двух образах, что определяет топонимический уровень текста: «Москва как древняя столица Святой Руси»^[2] и Москва начала ХХ века, изобилующая историко-культурными объектами. В первом образе город предстает как православный, полный святых мест (Иверская часовня, собор Василия Блаженного, Новодевичье, Зачатьевское, Чудов монастыри, Рогожское кладбище, Марфо-Мариинская обитель), образуя религиозное кольцо, которое пересекается с другим образом Москвы праздной, ночной, светской (Красные ворота, рестораны “Прага”, “Эрмитаж”, “Метрополь”, “Яр”, “Стрельна”, трактир Егорова, Охотный ряд, Художественный театр). Эти две Москвы умещаются в одном пространстве рассказа, имея при этом два совершенно разных мироощущения, выделяющих эклектичность бунинской Москвы и «московского хронотопа»^[3].

Бунин начинает свое произведение со вполне обыкновенного размеренного вечера города: «Темнел московский серый зимний день, холодно зажигался газ  в фонарях, тепло освещались витрины  магазинов – и разгоралась вечерняя, освобождающаяся от дневных дел московская жизнь: гуще и бодрей неслись извозчичьи сани, тяжелей гремели переполненные, ныряющие трамваи, – в сумраке уже видно было, как с шипеньем сыпались с проводов зеленые звезды, – оживленнее спешили по снежным тротуарам мутно чернеющие прохожие»^[4]. Однако затем он вводит два топонима, обозначающие знаменательные архитектурные сооружения в центре Москвы: Красные ворота и храм Христа Спасителя. Это бунинская Москва от Красных ворот до храма Христа Спасителя, это вечный путь героя рассказа навстречу своей возлюбленной.

Сравним два этих важнейших символа Москвы. Красные ворота – триумфальная арка в стиле барокко, возведенная в Москве по приказу Петра 1 в честь победы в Полтавской битве. «Это один из городских символов, связанных с Российской империей».^[5] Примечательно то, что окрестности Красных ворот были местом соединения трех важных «культурно-конфессиональных секторов востока и северо-востока исторической Москвы»^[6]. Храм Христа Спасителя - кафедральный собор Русской православной церкви, построен по проекту архитектора К. А. Тона, возведен в честь победы в Отечественной войне 1812 года. Красные ворота знаменуют собой некий триумф императорской власти, храм – «дань подвигу русского народа»^[7]. Стоит отметить, что оба архитектурных памятника были уничтожены к моменту написания «Чистого понедельника» советской властью. Арка была снесена в 1928 году, в связи с расширением Садового кольца, храм взорвали в 1931 году. Эти события соприкасаются с историей уничтожения большевиками царского рода Романовых. Таким образом, Бунин сразу же вводит читателей в тему утраты прежнего облика не только Москвы, но и России.

Конец ХIX века – начало ХХ – развитие яркого и самобытного архитектурного стиля «модерн». Московский стиль отличается своей эклектичностью, странным соединением разных стилей и направлений в архитектуре. Но бунинская Москва – это Москва эпохи модерна. По словам В. А. Доманского, «модернистские настроения пронизывают всю  культуру», в том числе и литературу.

Слова героя о том, что Москва - «странный город» неслучайны: «русский модерн, несмотря на общие типические черты с общеевропейским стилем, обнаруживал ясно выраженные национальные черты, рожденные общественной атмосферой русской жизни того времени и ее культурной традицией. В той или иной форме он часто нес на себе печать социальных чувств и общественных настроений, вызванных революционными событиями 1905 года”.^[8]

Два официальных стиля церковного и гражданского зодчества столицы были “византийский” и “русский”. Храм Христа Спасителя, очень яркая и броская черта бунинской Москвы в рассказе, является одним из первых образцов именно “византийского” стиля, которое подразумевает следование определенному канону, религиозным традициям, унаследованным Россией вместе с появлением христианства на Руси. Русский классицизм, воспевающий некое эпическое начало в архитектуре как выражение победного торжества нации, к концу XVIII века начал приобретать более гармоничные способы выражения, сменившись ампиром, в противоположность ему более экспрессивным и эмоциональным.

В центральной части города богато представлены культовые застройки прошедших эпох: барские дома, особняки ХVIII – XX веков. Они располагались рядом со зданиями модерна и неоклассицизма, что приводило к нарушениям архитектурных ансамблей и эклектичности Москвы. Москва, пребывая в новом образе, обладала непревзойденным обаянием ампирных особняков, которыми были знамениты арбатские улицы. Новая архитектура должна была демонстрировать не только «разнообразие композиционных приемов и пластическую зрелищность фасадов, но и стремление к уюту, интимности, комфорту, куда более традиционным для Москвы»^[9].

Далее стоит упомянуть о количестве гостиниц, театров, ресторанов, которые лишь подчеркивали роскошь, масштабность и грациозность столицы в рассказе. Со всем своим изяществом  и великолепием городской эклектики перед нами предстают излюбленные героями «Прага», «Эрмитаж», «Метрополь» («…каждый вечер я возил ее обедать в «Прагу», в «Эрмитаж», в «Метрополь»^[10]), «Яр», «Стрельна». Укажем и их значение в поэтике «Чистого понедельника».

Данные архитектурные объекты олицетворяют собой бунинскую праздную, светскую и ночную Москву. Это московские рестораны, названия которых звучат на европейский лад. По мнению О. А. Лекманова, данными об этих заведениях Бунин обладал благодаря не столько по своим воспоминаниям, сколько книге В. А. Гиляровского «Москва и москвичи» (1926). Разберем каждый из них по порядку.

Ресторан «Прага» изначально был трактиром, где подавали блюда русской кухни по невысоким ценам. Затем владелец сменился, и «Прага» стал местом роскошного ресторана, перестройкой которого занимался архитектор Л. Н. Кекушев, воздвигавший в это же время ресторан у гостиницы «Метрополь». После революции 1917 года ресторан закрыли и открыли вновь лишь через 8 лет уже как столовую «Моссельпрома». Используя данный топоним в своем тесте, Бунин акцентирует внимание на том, что, несмотря на предназначение архитектурных объектов, ни один из них не переживет острого перелома в новой истории России, и они «сложат свои головы» перед градостроительной политикой советской власти.

Во времена бунинской Москвы ресторан «Эрмитаж», который располагался на Трубной площади и носил ранее название «Эрмитаж Оливье» (в честь французского кулинара Люсьена Оливье, одного из владельцев заведения), славился своей изысканной французской кухней. С течением времени в обстановке «Эрмитажа» добавилось еще больше роскоши, изящества: был открыт летний сад и бани. В.А. Гиляровский с большим восхищением описывает его: “Роскошный был белый колонный зал “Эрмитажа”. Здесь проводились юбилеи. Особенно же славились ужины, на которые съезжалась вся кутящая Москва после спектаклей. Залы наполняли фраки, смокинги, мундиры и дамы в открытых платьях, сверкавших бриллиантами. А обыкновенно справлялись здесь богатейшие купеческие свадьбы на сотни персон. Особенно часто снимали белый банкетный зал для банкетов московские иностранцы, чествовавшие своих знатных приезжих земляков. Это было место, где студенты и выпускники, профессора ежегодно отмечали день святой Татьяны, день основания Московского Императорского Университета”. С приходом Советской власти ресторан был закрыт.

Гостиница «Метрополь» является самым крупным общественным зданием эпохи модерна и признаётся одним из самых выдающихся московских историко-архитектурных памятников этого стиля. Она известна своей отделкой интерьеров, росписью которой занимались художники В. Коровин, В. Васнецов, выдающимся майоликовым панно В. Врубеля “Принцесса Греза”, опоясывающим скульптурным фризом «Времена года» Н. Андреева. Облик фасада гостиницы представляет собой совмещение монументальности и импрессионизма, поражает своей “динамичностью”, разнообразием впечатлений, достигаемых благодаря форме и цвету. В гостинице останавливались выдающиеся актеры, писатели, делегации придворных чинов и военачальников. В годы революции она стала одной из главных резиденций новой власти, получив название «Второго Дома Советов».

Ресторан «Яр» построен в стиле модерн в 1910 году на углу Кузнецкого моста и Неглинной улицы, славился большими гранёными куполами, арочными окнами и монументальными металлическими светильниками по фасаду здания, а также «являлся местом кутежей не одного поколения состоятельных москвичей»^[11]. Он был центром цыганского пения. В начале ХХ века там работал цыганский хор Ильи Соколова.

Бунин уделяет особое внимание «московскому фону», и его можно рассмотреть в качестве равноправного действующего лица рассказа, которое привлекает к себе не меньше, чем герои произведения. Образ Москвы и «Он и Она» словно конкурируют в том, кто же из них имеет право носить звание главного героя новеллы. Однако это «Он и Она» погружены в атмосферу московской жизни, подчинены ее эклектике и противоречивости, представляют собой «интерпретацию судьбы, предначертанной России»^[12].

Далее объясним взаимосвязь московской жизни и жизни главной героини рассказа. Эклектику олицетворяет и женский образ, однако в ее облике скрывается некая тайна и недосказанность. От этого и страдает герой, поскольку он лишь физически ее видит: «темный пушок» над губой, «изумительное по своей гладкости тело», «жаркие губы». Ее чувства, поведение все казалось ему непонятным, здесь и возникает мотив двойственности, противоречивости как в облике Москвы и укладе жизни России, так и в образе героини, которую любит, но никак не может понять герой. Здесь и возникает тайна, странность, о которой мы упоминали выше, города и их отношений с любимой женщиной: ««Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный — и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах...»^[13].

Это упоминание в размышлениях героя о «странном городе» «синтаксически оформлено в антитезе как семантической фигуре речи»^[14]. Ее составляют топонимы древних соборов Кремля, построенных как русскими, так и европейскими архитекторами. Разберем значение каждого из них в образе эклектичной Москвы.

Собор Спаса Преображения на Бору – монастырский собор, построенный в XIV веке. В 1933 году был разрушен Советской властью. Собор Василия Блаженного – православный храм, возведенный в XVI веке русскими зодчими, в честь памяти о взятии Казани и сокрушительной победы над Казанским ханством.

В ряду святых мест герой упоминает Охотный ряд (первые упоминания в XV веке), во времена бунинской Москвы там располагались торговые лавки. Это было “чрево  Москвы”^[15] с исконно русским названием. В XVII-XVIII веках охотники приносили в это место разнообразную дичь, в связи с этим и возникло данное наименование улицы. Многие ассоциировали Охотный ряд с московскими застольями, роскошью и хлебосольством. Таким образом, Бунин снова показывает нам свою праздную, светскую Москву, от которой впоследствии не останется почти ничего (после революции лавки Охотного ряда были снесены).

Исследуя это перечисление топонимов, мы приходим к тому, что Москва является местом соединения, пересечения и сосредоточения культур. В своей работе Л. Долгополов утверждает тот факт, что Москва и вся Россия это “странное и непонятное, но прочное объединение, сочетание двух линий, двух пластов и сфер жизни, двух укладов – западного и восточного, европейского и азиатского”. Соборы Кремля возведены итальянскими архитекторами, в частности Архангельский и Успенский; Иверская часовня – Грузия (“что-то киргизское в остриях башен Кремля”). Этот двойственный облик Москвы отражен и в непонятном сочетании восточного и западного начал в женском образе «Чистого понедельника».

Образ героини можно представить, как результат европейского воспитания, но при этом ее прошлое, ее биологическая память о предках создают в ней борьбу этих двух центров ее жизни. В связи с этим нам становится понятно, почему она так «странно» выглядит и ведет такой образ жизни. Европейским образованием почти невозможно перекрыть то, что находится в ней с самого рождения. Этим мы можем объяснить ее собственное непонимание своего душевного состояния.

Круг ее интересов также разится с ее внутренним и внешним состоянием. «Он» одаряет ее книгами Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского (известные в тот период времени писатели), а она предпочитает помимо этих еще и «Войну и мир» Л. Н. Толстого и древнерусскую литературу.  Ее восточные отличительные черты («…красота была какая-то индийская, персидская: смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как черный соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенен был темным пушком;…»^[16]) позволяли ей любить исконно русское всей душой.

Неслучайно появление в жизни героини «Лунной сонаты» Бетховена, начало которой она пыталась выучить. Этот символ возникает как некое новое направление жизни героини, а также как символ иного пути России. Этого «нового» желает душа, но она еще не прозрела для понимания этого.

Символично также место, где жила героиня рассказа, «в доме против Храма Христа Спасителя». Из ее окон виден московский Кремль, древние, дораскольные соборы, в том числе и Замоскворечье – цитадель архитектурного консерватизма города. Она выбрала это расположение дома у святыни словно по наитию, сама того не понимая, но, по ее словам, лишь из-за того, что можно видеть все убранство Москвы, она сделала такой выбор («в доме против храма Спасителя она снимала ради вида на Москву угловую квартиру на пятом этаже…»^[17]).

Она ведет светский образ жизни, который словно диктует ей Москва: посещает различные рестораны с «ним», ходит на концерты, в театры, при этом бывает в различных святых местах, которых в городе также много, как и мест для досуга.

Можно сделать вывод о том, что все непонятное в образе героини отражает двойственность самой Москвы. Эклектичный образ города сопоставляется с хаотичными мыслями героини и ее двойственными жизненными направлениями. В. А. Доманский утверждает, что «“Далекая”, “серая” Москва символизирует земное начало, быт; “не в меру близкая”, “слишком новая громада Христа Спасителя” – начало духовное, очевидный путь к спасению. Это и жизненные приоритеты героини (в более широком смысле, в авторской трактовке путь к спасению для всей России), изначально заданные автором читателю», и с ним невозможно не согласиться. Ведь «она» тоже нуждается в спасении, которое впоследствии для себя и находит в излюбленной святыне.

Москва памятна своей историей, которая создавалась веками, вбирая в свой облик различные культуры, архитектурные объекты и выдающиеся персоналии. Однажды героиня сравнила Москву с «каким-то светящимся черепом», затем упоминая Флоренцию и сравнивая город с ней. Этими словами героини автор будто создает «качели» для столицы, на которых ей следует соприкасаться и граничить с разного рода культурами, цивилизациями и обычаями.

Русская столица необъяснима и непонятна как автору, так и персонажам рассказа. Ввиду того, что «И все в Москве – то, как в Европе, то как в Азии, то как в Италии, то как в Индии». Данное противоречие напрямую связано с укладом жизни русского человека: он то ходит по ресторанам и театрам, то неистово посещает Божие храмы.

В образ Москвы добавляются древнерусские мотивы путем посещения героев ряда топонимов: Рогожского кладбища, а затем трактира Егорова. Рогожское кладбище являет собой всем известный центр московских старообрядцев, олицетворяющих собой раскол русского христианства.

Здесь стоит отметить собственное отношение Бунина к религии. По мнению исследователей, православие было для него одной из форм культур, если рассматривать ее в ряду других мировых религий. Скорее всего, если с этой культуроведческой точки зрения объяснять религиозные мотивы, автор хотел подчеркнуть падение духовности в России, дать понять, что отношения с ее историей сходят на нет, соответственно, потеря которых неизбежно приведет к «всеобщему заблуждению, хаосу»^[18].

Особое значение приобретает в «Чистом понедельнике» трактир Егорова, в который герои направились в Прощеное воскресенье после посещения кладбища. Данный топоним был назвал в честь купцов Егоровых и открыт в 1820-е годы. Те, в свою очередь, по исследованиям О. Лекманова и М. Дзюбенко «были активными деятелями Преображенской староверческой общины». Таким образом, трактир предстает перед читателями в тексте новым центром старообрядчества. С введением трактира у Бунин параллельно возникают фольклорно-христианские мотивы. Данное заведение славилось своими блинами (символ солнца, блюдо празднично-поминальное) «с разными начинками».

Основательно исследовал данный топоним В. Гиляровский: «Трактир Егорова – старозаветный, единственный в своем роде. Содержатель его, старообрядец …Нижний зал трактира “Низок” – с огромной печью. Здесь посетителям, прямо с шестка, подавались блины, которые у всех на виду беспрерывно пеклись с утра до вечера. В этом зале гости сидели в шубах и наскоро ели блины, холодную белужину или осетрину с хреном и красным уксусом. В зале второго этажа для  “чистой” публики, с расписными стенами, с бассейном для стерлядей, объедались селянками и разными  рыбными блюдами богачи – любители русского стола…»^[19]. Затем хозяин заведения сменился, и трактир стал первоклассным рестораном, сохранив при этом в своем внешнем виде древнерусское содержание, что характерно для московской эклектики.

Таким образом, урбанистическое пространство Москвы в «Чистом понедельнике» придает тексту единство и символичность. Используя в новелле множество примечательных для своей жизни топонимов, Бунин выводит тему культуры русской столицы на первый план с ее эклектичностью и модерном. При этом автор намекает нам на то, что царствующий в Москве «вечный» праздник закончен, впереди город ждут лишь хаос и катастрофа.