ПОЭТИКА ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «ХАДЖИ-МУРАТ»
методическая разработка по литературе

ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМЕНИ А.С. ПУШКИНА

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

КАФЕДРА ЛИТЕРАТУРЫ И РУССКОГО ЯЗЫКА

Выпускная квалификационная работа

ПОЭТИКА ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «ХАДЖИ-МУРАТ»

44.03.05 – Педагогическое образование

Профили: Русский язык и литература

Выполнила: студентка 5 курса очной ф/о

Григорьева Анна Игоревна

Научный руководитель: к. ф. н. доцент

Вигерина Людмила Ивановна

Допущен к защите «___» _________ 2017 года

Зав. кафедрой_________ Т.В. Мальцева

Санкт-Петербург, 2017 г.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Одной из характернейших черт реалистической литературы 1881–1910-х гг. стало стремление к лаконизму, к большей емкости художественных средств. Роман уступает теперь место более мобильным жанрам – повести и рассказу, при этом господство малых жанров сопровождается все увеличивающимся размыванием границ между ними. В 1890–1900-е гг. писатели часто называют одни и те же произведения то романами, то повестями. Сближаются повесть и рассказ, рассказ и очерк, из которого исчезает сугубо социологический элемент, характерный для очерка 70–80х гг.

Реалистической литературе рубежа веков была свойственна также открытая публицистичность, накал которой особенно повысился в канун и в годы первой русской революции. Это было выражение повысившегося «идеологизма» русской литературы тех лет.

Повесть Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат», написанная в  конце 1890-х — начале 1900-х и опубликованная в 1912 году, после смерти писателя, имеет все характерные черты литературы конца XIX века.

Сопоставимость творческого наследия А. С. Пушкина и Л.Н. Толстого очевидна и давно привлекала и привлекает внимание исследователей. Различные на первый взгляд творческие методы писателей при ближайшем рассмотрении обнаруживают целый ряд общих черт. Данный аспект особенно важен для общего понимания значения творчества А. С. Пушкина для литературы XIX века.

Актуальность. Ранее исследователями изучались отдельные аспекты повести «Хаджи-Мурат» (история создания, стиль, исторический контекст, философский аспект). В данной работе мною предпринята попытка обобщить имеющиеся сведения именно о  поэтике повести и дать её анализ.

Обзор использованной литературы. Повесть Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат» по праву находится в центре исследовательской мысли. Вот основные вехи на этом пути. Уже современники отмечали ее глубину и своеобразие, понимая, что этому произведению уготовано место в ряду классических текстов. Например, Павел Александрович Буланже в работе «Материалы по истории русской литературы и культуры. Как Л.Н.Толстой писал «Хаджи-Мурата»» 1913 года. В советское время Леонид Петрович Семёнов рассматривал тему Хаджи-Мурата в художественной литературе. Исследовательница Лия Моисеевна Мышковская в книге «Работа Л.Н.Толстого над произведением» также рассматривает историю создания «Хаджи-Мурата». Борис Михайлович Эйхенбаум сделал ряд ценных наблюдений над стилем, озаглавив свою работу «О повести Л.Н.Толстого "Хаджи-Мурат"». Виктор Борисович Шкловский опубликовал статью «Последняя повесть Л.Н.Толстого» в «Вопросах литературы». Пётр Васильевич Палиевский рассматривал повесть в статье «Реалистический метод позднего Толстого (повесть "Хаджи-Мурат")». Лидия Дмитриевна Опульская, автор раздела «Л.Толстой в Истории русской литературы в 10 томах» также уделила повести серьезное внимание. Валентин Архипович Ковалев, один из лучших знатоков стиля Толстого, рассматривал ее в монографии «Основные черты стиля художественной прозы Л.Н.Толстого. Очерки по стилистике русского языка» . В книге Ильдара Шайхенуровича Юнусова «Постижение чужого в творчестве Л.Н.Толстого» третья глава посвящена теме постижения чужого в кавказских произведениях Л.Н. Толстого.

Целью данной работы является анализ поэтики повести Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат».

Задачи:

1). Проанализировать своеобразие выражения авторской позиции.

2). Выявить роль пролога в  повести.

3). Изучить время и пространство в повести.

4). Охарактеризовать своеобразие изображения исторических персонажей.

5). Раскрыть образы – символы в повести.

6). Исследовать значение этнокультурного, фольклорного материала в художественной системе повести.

7). Сопоставить повести «Капитанская дочка» А. С. Пушкина и «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого.

ГЛАВА 1.   ПОЭТИКА ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «ХАДЖИ-МУРАТ»

1.1 СВОЕОБРАЗИЕ ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ

Многие исследователи  приписывают совсем несвойственную Толстому уклончивую или нейтральную позицию в отношении именно кавказской войны. Автор  «Хаджи-Мурата» намеренно не дает никаких оценок кавказской войне. Толстой, отодвигает в сторону собственно исторические проблемы. Отношение автора к происходящему определено  очень ясно, но выражает он свою позицию не субъективно, а художественно, что придает большей объективности и  глубины повествованию. [15]

Литераторам не всегда удается разглядеть «указующий перст автора» в связях сцен, в переплетениях судеб героев, в многозначной символики и в других средствах обширного оценочного арсенала поэтики реализма. Более того, многие из них вообще склонны утверждать, что оценивающее аналитическое слово автора занимает скромное место в объективном, как бы спонтанно развертывающемся повествовании «Хаджи-Мурата». В окончательном варианте «Хаджи-Мурата», действительно, нет прямого вторжения автора в художественную ткань произведения. Объективизация стиля повествования, видимое самоустранение авторского «я» и создает дополнительные трудности при выявлении позиции художника по затронутым в повести проблемам. [42]

Для самого героя, как и для автора, наиболее важным является движение, действие, а не грядущие результаты и последствия этих действий. Поэтому Толстой не берется предрекать дальнейшие шаги героя. «Выведет ли он семью назад к русским, или бежит с нею в Хунзах и будет бороться с Шамилем, — Хаджи-Мурат не решил. Он знал только то, что сейчас надо было бежать от русских в горы. И он сейчас стал приводить это решение в исполнение». [39] Никакой предположительности, напротив, ясное объяснение, вытекающее не из документированных «источников» (таковых нет и быть не может), — художественная правда, согласная с концепцией личности, с уже сложившимся характером героя. [32]

Толстой сохраняет  нейтралитет  и не присоединяется ни к одному из множества мнений персонажей повести. Разве что иногда можно заметить оценку искренность персонажей и их суждений (гости Воронцова просто тифлисские льстецы, угождающие хозяину). Общее мнение большинства касательно кавказской войны  мало интересует Толстого («история эта представлялась или счастливым оборотом в Кавказской войне, или просто интересным случаем…»). Самыми значимыми для него являются простодушные впечатления непредвзятых умов, на которые не оказывают влияние политические соображения. Примером может служить недоумение Полторацкого, когда он  жадно разглядывал прославленного наиба и не нашел в нем ничего похожего на тот портрет, который нарисовало его воображение под влиянием рассказов сослуживцев. [1]

В повести «Хаджи-Мурат»  явно прослеживаются следы внимательного чтения Толстым исторической литературы и воспоминаний участников Кавказской войны. Автор, отодвигая в сторону собственно исторические проблемы, сужает сферу повествования до небольшого круга частных эпизодов кавказской войны, которые в большей или меньшей степени связаны с  рассказом о трагической судьбе Хаджи-Мурата. Мы не увидим в произведении пространных авторских отступлении, которые Толстой часто использовал в «Войне и мире». Также Толстой не полемизирует с мнениями историков; если полемика и возникает, то она носит предельно обобщенный характер. Однако ярко выражено резко негативное отношение к официозной истории. Наибольшей остроты эта тема достигает антимонархической главе о Николае I. Чаще всего исторические сведения Толстой черпает из объективных и  строго документированных работ, мемуаров участников Кавказской войны. Обращается он и к свои собственным воспоминания и впечатлениям, однако старается устранять излишнюю субъективность. [48]

Характерология в повести в целом. Не только объектна, но и субъектна. Можно охарактеризовать героя тем, как он выглядит, а можно—тем, как он видит. Именно это с блеском умеет сделать Толстой. В романах он часто снижает эффект такой субъектной характеристики лобовыми рассуждениями, но в “Хаджи-Мурате” он научается и умолчанию, описательности вместо обобщений. Изредка они прорываются и здесь, но эффект задан прямыми описаниями. [26]

Хорошо об этой удивительной и резкой перемене декораций сказал Палиевский: «И автор, показавшийся было вначале… исчез, ушло даже — парадоксально — и произведение, которое мы взяли в руки: осталось окно в жизнь, распахнутое единым усилием идеи, факта и воображения». Автор «исчез» — и только в самом конце повести появился, напомнив о себе и прологе. [32]

На самом деле, разумеется, исчезновения автора не происходит. Его незримое «соприсутствие» ощутимо постоянно, но поясняющая, анализирующая, оценивающая, комментирующая авторская мысль «загнана» внутрь художественной структуры и лишь изредка небольшими островками всплывает на поверхности в форме истинных суждений демиурга. [2]

Наиболее заметная особенность повествования в XV главе — единственный в «обрамленной» части произведения случай прямой авторитарной авторской оценки: «…в знак покорности и готовности исполнения жестокой, безумной и нечестной высочайшей воли». [39] Такой тип авторского слова подчеркивает, надо полагать, исключительную важность изображенного события. Воля Николая I, действительно, оказывается началом цепочки событий, по необходимости приводящих к смерти Хаджи-Мурата. [36]

Огромному наплыву картин тесно в этом ограниченном поле зрения, и Толстой расстается с ним. Почему же все-таки писатель склонился к преимуществам «объективного»? Решающим тут было — это очевидно — развитие художественной идеи, которое требовало «божественного всезнания». Скромный офицер не мог охватить всех причин и следствий выхода Хаджи-Мурата к русским и его гибели. Этому большому миру мог соответствовать лишь мир, знания и воображение самого Толстого. [14]

1.2 РОЛЬ ПРОЛОГА В ПОВЕСТИ

Замысел и главная художественная идея повести родились сразу же из дневниковой записи перенесенной в пролог, во всех редакциях подвергшийся небольшой, в основном стилистической, правке. [21]

"Вчера иду по предвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего, кроме черной земли, — ни одной зеленой травки; и вот на краю пыльной, серой дороги куст татарника (репья). Три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью черной, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее". [38]

Случайное созвучие - «татарник» и «татарин » Хаджи – Мурат – вызвало к жизни давнее воспоминание и закрепило поразившую Толстого мысль о силе сопротивления смерти, сходной в природе и в человеке. Вот почему беглый дневниковый набросок пройдя через десятки редакций повести не затерялся и вошел в окончательный текст произведения. Он лишь обрел большую художественную законченность.

Толстой высмеивал беллетристов, начинавших свои произведения традиционным пейзажем. И вдруг сам начинает «Хаджи-Мурата пейзажем»! Только это совсем не обычный пейзаж. Не тот, что служит романисту как некое поэтическое украшение. У Толстого это пейзаж-рассуждение, пейзаж-исповедь. [35]

Именно в прологе, как образно пишет П. В. Палиевский, «у входа в собственное здание, Толстой, как бы нарочно разбросал несколько камней — материал, из которых оно было нерушимо сдвинуто». [31] А по мнению В. Я. Лакшина, явно перекликающемуся со словами Палиевского, «рассказ о репье — как радуга над входом в повесть: тут сошлись все основные цвета, все главные мотивы, которые не раз потом отзовутся в действии, — и восхищение вольной красотой природы, и боль от жестокости цивилизаторской миссии человека, и прославление силы сопротивления, силы жизни, неизменно и вопреки всему торжествующей на земле». [17]

Именно пролог выступает фоном всего произведения, его рамой. Через пролог читатель уже начинает воспринимать чувства и стремления автора. Во вступлении к повести Толстой создаёт образ малинового репья «того сорта, который у нас называется «татарином». Его изуродованный колесом куст одиноко стоял среди чёрного, недавно вспаханного поля. Один из отростков был оторван, и «как отрубленная рука, торчал остаток ветки». «Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз». [39]

Этот цветок не здается и борется за жизнь, как и главный герой повести Хаджи-Мурат. Толстой восхищается непреклонностью, волей к борьбе, бесстрашием своего героя, считает, что надо каждому в тяжёлые минуты не сдаваться, бороться, биться.

После этого Толстой говорит начинает повествование о Хаджи-Мурате.

Как репей находится посреди вспаханного поля, так и Хаджи-Мурата посреди «священная война». Герой оказывается между двух деспотов — Николая I и Шамиля, политика которых основывалась на разжигании национальной розни и шовинизма. Жертвой этой войны становится и русский солдат Пётр Авдеев, и горцы разорённого аула.

В финале повести, словно замыкая сравнение своего героя с репьём, поразившим его яростной силой сопротивления, упорной борьбой за жизнь, Толстой говорит о Хаджи-Мурате: «Но вдруг он дрогнул, отшатнулся от дерева и со всего роста, как подкошенный репей, упал на лицо и не двигался». [39]

Автор показал нам пример сравнения не только развернутого, но и замкнутого в единое образное кольцо. Образ репья очеловечен, а  не просто символичен. Хаджи-Мурат показан в повести как человек  близкий к природе, сын природы, поэтому смерть его воспета и опоэтизирована.

Можно с уверенностью сказать, что Толстой  в своей последней повести преследует две главнее цели: беспощадно разоблачить деспотизм и  опоэтизировать непокорность и жизнелюбие. Автор часто осуждал революционную борьбу. Тем не менее он всегда симпатизировал живым и деятельным характерам, которые находись в постоянной оппозиции к деспотам и тиранам, поэтому симпатия Толстого целиком на стороне своенравного и непокорного Хаджи-Мурата. [30]

Для читателя результатом работы именно над образом цветка, который рисует автор в прологе, является раскрытие представления об образе Хаджи-Мурата, понимание идеи произведения, авторской позиции. Приходит осознание большого значения этого образа, который на первый взгляд мог показаться ненужным.

Только в законченной редакции художественный мир повести становится похож на многокрасочное поле цветов, с развернутого описания которого начинается пролог (пейзаж-аллегория, пейзаж-размышление, пейзаж-притча). [24] Толстой безуспешно пытается присоединить к большому букету цветов репей, татарник. Он стоит отдельно от других цветов, имеет свою индивидуальность и является для символом несгибаемой и неистребимой жизненной силы. Поле можно представить как аллегорию жизни  аллегория жизни в её пестроте и бесконечном разнообразии.

1.3 ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСВО В ПОВЕСТИ

Главы повести с I по VIII описывают события всего одних суток во время выхода Хаджи-Мурата к русским. В данный главах явно прослеживается метод противопоставлений: Приезд Хаджи-Мурата к Садо (Глава 1)—караул солдат под открытым небом (Глава 2)—Воронцовы пьют шампанское (Глава 3)—Хаджи-Мурат со своими мюридами прячется в лесу (Глава 4)—Солдаты по командованием Полторацкого рубят лес, ранен солдат Авдеев, Хаджи-Мурат сдается русским (Глава 5)—Визит Хаджи-Мурата в крепость Марьи Васильевны (Глава 6)—Раненный Авдеев в госпитале (Глава 7)—История семьи Авдеева (Глава 8). Между этими противопоставленными сценами есть соединительные звенья: например посланцы Шамиля Воронцову, извещение военного писаря, письмо старухи и прочие. Действие в повести движется неравномерно. Оно может то забегать вперед, то возвращаться назад. Например, Воронцовы в третьем часу ложатся спать, а следующая глава начинается поздним вечером. [31]

Можно отметить, что повесть имеет свое собственное художественное время. Однако сохраняется связь с внешним, заданным временем. Чтобы показать, что действие идет одной и той же ночью, Толстой несколько раз обращает внимание читателя на звездное небо. У солдат в секрете: «Яркие звезды, которые как бы бежали по макушкам дерев, пока солдаты шли лесом, теперь остановились, ярко блестя между оголенных ветвей дерев». [39] Через некоторое время у них же: «Опять все затихло, только ветер шевелил сучья дерев, то открывая, то закрывая звезды». [39] Через два часа: «Да, уж звездочки потухать стали»,— сказал Авдеев». [39]

Той же ночью (Глава 4) Хаджи-Мурат покидает аул Мекхет: «Месяца не было, но звезды ярко светили в черном небе» [39]. После того как он прискакал в лес: «...на небе, хотя и слабо, но светились звезды». [39] И наконец, там же, на рассвете: «...пока чистили оружие... звезды померкли». [39] Точнейшее единство выдержано и по другим признакам: солдаты в секрете слышат тот самый вой шакалов, который разбудил Хаджи-Мурата. Похожим образом связаны между собой  картины действия в окрестностях Нухи. В этих эпизодах время связывается при помощи пения  соловьев.

1.4 СВОЕОБРАЗИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕРСОНАЖЕЙ

Изначально Толстой понимал, что только в исторических источниках он не сможет найти  разгадки судьбы и личности Хаджи-Мурата. Однако исторические сведения были крайне необходимы для того, чтобы создать прочную  реалистическую основу,  гак как замыслу автора сильно препятствовало романтическое представление о Хаджи-Мурате как о  вероломном, удачливом, страшном герое хазавата. И все же Толстой не историк, грань между историей и искусством в повести не стирается. [24]

Действительно, при чтении повести не сразу бросается в глаза то, что повесть историческая. Многие герои, такие как Николай, Шамиль, Воронцов и др.— реальные исторические лица. Однако об этих людях рассказано во много раз интересней, чем в любых исторических документах, которым тем не менее повесть не противоречит. Толстой восстанавливает, возвращает из небытия те факты из жизни исторических лиц, которые нельзя было зафиксировать или передать потомкам. Мастерство заключается в том, что благодаря этому герои становятся частью современной читателю жизни — благодаря животворящей деятельности образа. [36] [22]

Что касается Николая I, то у русской литературы был к нему особый счет. До сих пор еще не написана, хотя и разрозненно известна, история отношении этой личности с русскими писателями, журналистами, издателями и поэтами. Большинство их Николай разогнал, отдал в солдаты или убил, а оставшихся донимал полицейской опекой и фантастическими советами.

Лев Толстой своей повестью «Хаджи-Мурат» отплатил Николаю I за всех русских писателей, которых тот отдал в солдаты или казнил. «Хаджи-Мурат» - это художественная и историческая месть автора. Тем не менее месть художественна, благодаря чему она так блестяще совершилась. Именно при помощи искусства Толстой оживил Николая I для публичного суда.

По мнению литературоведов, Николай I в повести «Хаджи-Мурат» является одной из полярностей произведения. Это означает, что где-то на другом конце должна бы находиться ее противоположность, которой оказывается Шамиль. Толстой совершает идейное и композиционное открытие: в повести и рождается совершенно новый, по-видимому, уникальный в мировой литературе тип реалистической сатиры— сквозное параллельное разоблачение. Взаимным сходством Николай и Шамиль уничтожают друг друга. Даже простота этих существ оказывается лживой.

Шамиль

«Вообще на имаме не

было ничего блестящего,

золотого или серебряно-

го, и высокая... фигура

его... производила то са-

мое впечатление величия,

которое он желал и умел

производить в народе». [39]

Николай

«...вернулся в свою

комнату и лег на узкую,

жесткую постель, которой

он гордился, и покрылся

своим плащом, который

он считал (и так и гово-

рил) столь же знамени-

тым, как шляпа Напо-

леона...»[39]

Оба они сознают свое ничтожество и потому еще более тщательно его скрывают.

Шамиль

«...несмотря на глас-

ное признание своего по-

хода победой, знал, что

поход его был неуда-

чен». [39]

Николай

«...хотя он и гордился

своими стратегическими

способностями, в глубине

души он сознавал, что их

не было». [39]

Величественное наитие, которое по мысли деспотов должно потрясать подчиненных и внушать им мысль об общении повелителя с верховным существом, было подмечено Толстым еще у Наполеона (дрожание ноги — «великий признак»). Здесь оно поднимается к новому заострению.

Шамиль

«Когда советники пе-

реговорили об этом, Ша-

миль закрыл глаза и умолк.

«—Подожди немно-

го,— сказал он и, закрыв

глаза, опустил голову.

Советники знали, что

это значило то, что он

слушает теперь говоря-

щий ему голос пророка». [39]

Николай

Чернышев знал, слышав

это не раз от Николая,

что, когда ему нужно

решить какой-либо важ-

ный вопрос, ему нужно

было только сосредото-

читься, на несколько

мгновений, и что тогда

на него находило наи-

тие...»[39]

Редкая свирепость отличает решения, принятые путем таких наитий, но и это ханжески преподносится как милость.

Шамиль

«Шамиль замолчал и

долго смотрел на Юсуфа.

— Напиши, что я по-

жалел тебя и не убью, а

выколю глаза, как я де-

лаю всем изменникам.

Иди». [39]

Николай

«Заслуживает смерт-

ной казни. Но, слава бо-

гу, смертной казни у нас

нет. И не мне вводить ее.

Провести 12 раз сквозь

Тысячу человек». [39]

Оба они используют религию только для укрепления власти, нимало не заботясь о смысле заповедей, молитв.

Шамиль

«Надо было прежде

всего совершить полуден-

ный намаз, к которому он

не имел теперь ни малей-

шего расположения». [39]

Николай

«...он прочел обычные,

с детства произносимые

молитвы: «Богородицу»,

«Верую», «Отче наш», не

приписывая произноси-

мым словам никакого

значения».[39]

Найти параллели между этими героями можно и в других подробностях. Жена Николая - императрица с трясущейся головой и замершей улыбкой по своей функции в произведении мало чем отличается от остроносой, черной, неприятной лицом и нелюбимой, но старшей жены Зайдет при Шамиле; Императрица  присутствует на обеде, а жена Шамиля приносит его, таковы их функции. Увлечения Нмколая придворными дамами Копервейн и Нелидовой лишь формально отличаются от узаконенного многоженства Шамиля.

Потеряв собственный лица, подражают императору и высшим чинам многочисленнве придворные. Император гордится своим плащом, а министр Чернышев тем, что никогда не носил  калош, хотя без них у него мерзнут ноги, он подражает даже императорской прическе(зачесывает височки к глазам). То же самое можно сказать и о князе Василии Долгоруком. Старик Воронцов так же, как император, обращается на «ты» к молодым офицерам.

Николай I  с удовольствием принимает тонкую лесть своих подданных. Толстой показывает нам его еще и циничным прагматиком, однако достаточно умным для того, чтобы  чутко замечать попытки направить ход его мыслей в угодную какому-либо чиновнику русло. Так с удовольствием принимая похвалы своим «стратегическим талантам» от своего военного министра Чернышёва, он всё же не позволяет ему нисколько ославить решения принятые Воронцовым по поводу Хаджи-Мурата и оказывает ему полную поддержку, одновременно поддевая самого Чернышёва в его тщетной попытке насолить своему врагу. Не вызывает сомнения, что Николай умен, но этот ум сочетается с непомерной самовлюбленностью. Он не перестает думать о своей глобальной значимости для России и даже для мира, которая, однако, с течением времени начинает тяготить его своей ежедневной рутиной. [24]

В образе Императора Николая Толстой проиллюстрировал свой понимание власти и свое к ней отношение. Николай особенно вышел карикатурен: «О том, что распутство женатого человека было нехорошо, ему и не приходило в голову, и он очень удивился бы, если бы кто-нибудь осудил его за это… Он стал думать о том, что всегда успокаивало его: о том, какой он великий человек».  [39]

В повести сопоставлены два деспота: Шамиль и Николай. Эти фигуры представляют собой два полюса властного абсолютизма — азиатского и европейского. Однако, можно заметить, что как частные люди, они скорее противопоставлены. Шамиль изображен объективнее и мягче, в то время как в «николаевской » главе всецело преобладают сатирические тенденции. Если обличительная, сатирическая глава о Николае стоит несколько особняком в художественной структуре произведения, то этого нельзя сказать о шамилевской главе, которая безукоризненно встраивается в сюжетную линию истории Хаджи-Мурата, ускоряет трагическую развязку.

И еще одно существенное обстоятельство. Резко отличаются друг от друга окружение и  среда, в которых находятся царь и имам. Безжизненный мир Николая пуст и лжив. В нем царят жестокость и разврат. Деспотизм Шамиля несколько оправдан положением обороны, в которой, по повести, находятся горцы. Таким образом мотивы Шамиля более человечны и естественны, его любовь к семье менее лицемерна, его сдерживает чувство долга в своеобразном понимании.

Что означает это сходство? Шамиль и Николай (а вместе с ними и царедворцы) доказывают этим, что они, в отличие от других разнообразных и «полярных» людей на земле, не дополняют друг друга, а дублируют, как вещи; они абсолютно повторимы и потому, в сущности, не живут, хотя стоят на официальных вершинах жизни. Это особый вид композиционного единства и равновесия в произведении.

Характер Хаджи-Мурата, непримиримо враждебный обоим полюсам, воплощающий в конечном счете идею сопротивления народа всем формам бесчеловечного миропорядка, остался последним словом Толстого и его завещанием литературе XX века. [5]

1.5 ОБРАЗЫ-СИМВОЛЫ В ПОВЕСТИ

Вся повесть насыщена символическими образами.

Судьба героя связана с идеей утраты, потери дома, а отсюда – и с темой дороги, безнадёжной, отчаянной попыткой найти свой дом. Через произведение проходит идея «дома», пристанища, очага, приюта. И это не случайно. Жизнь Хаджи-Мурата отличалась постоянными поисками этого самого приюта, пристанища духа. Он относится к категории людей вечной борьбы, вечного поиска справедливости, причем безысходной. Они никогда не теряют достоинства, мужества, не останавливаются перед потерей собственной жизни. [18]

Одним из самых устойчивых мотивов в «кавказских» текстах русской литературы является мотив скитальчества. Он может выступать только как аспект некоторых произвелений, служащий лишь звеном для их построение, а может выступать достоянием, целых жанров (например, романтическая поэма). [10]

Связанный с мотивом скитальчества сюжет легко обнаружить не  только в произведениях Л.Н. Толстого, но и А. Пушкина, А. Полежаева, А. Бестужева-Марлинского, А. Шишкова, В. Даля, М. Горького, т.е. практически всех русских писателей, обращавшихся к теме Кавказа. Словом, в пространстве Кавказа скиталец – фигура знаковая .

Следует также различать понятия «странничества» и «скитальчества». Странничество все-таки является добровольным выбором каждого человка, несмотря на обстоятельства, которые к этому скитальчеству привели. Еще странничество как правило предполагает наличие дома, приюта, куда всегда можно вернуться. Скитальчество редко предполагает благополучное возвращение к родному очагу. Добровольный выбор в данном случае вступает во взаимодействие идеей злого рока с преобладанием последнего. [44]

Толстой еще в первые годы своей литературной деятельности отрицательно отзывался о метафорических описаниях явлений природы. Однако «смешение явлений природы с проявлениями человеческой души» не раз встречается у Толстого. Язык его произведений связан его мировоззрением. Особую значимость в структуре повести «Хаджи-Мурат» приобретает образ-символ «татарника». [8]

Писатель замечает на поле репей, «который старательно окашивают, выкидывают из сена, чтоб не колоть на него руки».Он решил сорвать репей и положить в середину букета. Но это было трудно: «он был страшно крепок….я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна». Сорванный цветок «уже не казался так свеж и красив». Он был хорош на своем месте. Примечательны размышления автора о назначении человека: «Экое разрушительное, жестокое существо человек, сколько уничтожил разнообразных живых существ, растений для поддержания своей жизни». Автор, заявляя, что человек творит зло, и сам срывает татарник, который «по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета» Далее он лишь замечает, что «напрасно сорвал» цветок.

Сильное эмоциональное и эстетическое воздействие достигается автором путем использования цветовой гаммы. Семантика и символика цвета нередко играют значительную роль, выражают ключевые идеи, понятия, образы. Так, чёрный цвет является доминирующим в повести Толстого. Это цвет траура, печали, скорби. [11]

В этом ракурсе интересно отражение цвета «татарина», цветки которого некогда красные, теперь уже черные, черна и мертва земля, на которой он растет. У Хаджи-Мурата «алая кровь хлынула из артерий шеи и черная из головы».

Такое сравнение не случайно. Мотив жизни и смерти нашел своё предельное выражение. Лишь человек способен живое превратить в неживое. Чёрный цвет свидетельствует о гибели, и гибель эта находит самое выразительное воплощение в изменении цвета. Этот цвет – цвет увядания, высыхания, тления. Красный цвет – это признак гнева, мучений, страданий и свидетельство состояния внутренней энергии.

Тема дороги, смерть в пути к «дому» (иллюзорному, метафизическому) выражает философский смысл повести Толстого, её трагедийный конфликт, утверждение писателем высокого права человека на счастье. Идея борьбы, воли к жизни, свобода поступка, отрицание деспотизма и войны – многоступенчатый символ повести. [19]

1.6 ЗНАЧЕНИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНОГО, ФОЛЬКЛОРНОГО МАТЕРИАЛА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ ПОВЕСТИ

В поздний период творчества у Л. Н. Толстого усиливается интерес к социальным проблемам.  Непротивление и христианская любовь уступают место проповедованию активной позиции личности. В критических работах и монографиях о Толстом находят свое отражение как частные вопросы, поднятые писателем, так и проблемы более масштабного характера, в частности национальная тематика, которая волновала великого писателя. [28]

В повести «Хаджи-Мурат» интересна не только сюжетная линия, связанная с национальными вопросами, но интересно и то, как Толстой разрабатывает образы литературных героев, которые обладают разными типами национального характера. Для более яркого выражения своей идеи писатель использует портретные и речевые характеристики, внутренние монологи и многие другие вспомогательные средства.

Одним из таких средств является описание традиций, народных обрядов, включение в текст песен, пословиц и поговорок. Весь этот арсенал устного народного творчества находился в распоряжении Л. Н. Толстого, когда он работал над повестью. Далее, обратимся к некоторым из этих средств, используемых писателем в художественных целях. [25]

Толстой на протяжении долгого времени внимательно и серьезно изучал быт чеченцев, их обряды, нравы, верования, фольклор, сельскохозяйственные и ремесленные ритуальные обряды. Большое количество материалов на эту тему было собрано Толстым еще в период создания «Казаков». Помимо этого к середине 1950-х гг. было накоплено достаточно литературы, посвященной «дагестанскому» материалу.

Ошибочно рассматривать любой фольклорный образ только как фон, на котором происходит изменение настроения героев. На этот вопрос нужно смотреть шире. Толстой в повести «Хаджи-Мурат» использует фольклор как важный «строительный материал», который помогает  углубить образ Хаджи-Мурата. В восточных культурах пение соловьев соотносилось с  умиротворенностью в душе человека. Фигура сокола воспринималась как пророчество и  «подсказывала» человеку дальнейшие поступки. Эти приметы мы наблюдаем и в тексте повести: После смерти Хаджи-Мурата смолкли соловьи, и герой нашел покой и умиротворение. А песня о соколе подтолкнула главного героя к мысли о возвращении в горы.

Толстой  в своем произведении очень часто обращается к элементам устного народного творчества. Это ощущается уже с самого начала, с того момента, когда главный герой въезжает в чеченский аул Махкет:«Хаджи-Мурат этот был знаменитый своими подвигами наиб Шамиля, не въезжавший иначе, как с своим значком в сопровождении десятков мюридов, джигитовавших вокруг него». [39] И далее Толстой пишет, что уже при въезде Шамиля все пошли смотреть на него, в том числе и семья Хаджи-Мурата. Только мать не пошла, а «осталась сидеть, как она сидела, с растрепанными седеющими волосами, на полу сакли, охватив длинными руками свои худые колени, и, мигая своими жгучими черными глазами, смотрела на догорающие ветки в камине». [39]

Образ матери не случайно вводится в начале повести. С этим образом связаны дагестанские песни, включенные в повесть «Хаджи-Мурат». Одной из задач Толстого являлось последовательное изложение всей жизни Хаджи-Мурата от лица самого автора. В связи с этим нельзя было не упомянуть о песнях матери и природе родного края. Знакомясь с этими песнями, читатель убеждается в том, что Хаджи-Мурат очень любил свою семью, а больше всего – своего сына Юсуфа.

Хаджи-Мурат – герой из народа. Поэтому он часто выражает мысли не своими словами, а при помощи народных песен. Именно вспоминая материнскую песню, Хаджи-Мурат выражает любовь к ней, а не говорит о ней прямо.  Одновременно с Хаджи-Муратом родился ханский сын  Умма-Хан. Жена хана потребовала, чтобы Патимат, мать Хаджи-Мурата, вместо своего ребенка кормила ханского сына.  Однако Патиман даже под угрозами своего мужа не смогла отказаться от собственного сына. И тогда рассерженный муж ударил ее кинжалом. И вот она сложила песню, в которой говорилось: «Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего мальчика, омыла его своей горячей кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет бояться и мальчик-джигит». [39] В голове Хаджи-Мурата проносятся воспоминания о матери, о том, как она его маленького носила в корзине за спиной через,  как она в первый раз обрила ему голову. Создаётся впечатление, что герой предчувствовал свой скорый конец и в своих мыслях прощается с прошлым. Этот эпизод иллюстрирует, что даже мужественный с виду человек может быть не лишен сентиментальности под влияние нахлынувших чувств. Толстой создал живой и полнокровный образ человека, который может не только воевать, но и грустить, сострадать. Именно при помощи песни писатель раскрывает новые, скрытые грани характера главного героя.

Также при помощи песни Хаджи-Мурат говорит о своей ненависти к Шамилю. Он с особым одобрением и вниманием слушает горскую песню, посвященную идее кровомщения.

Еще одну песню, которую Толстой вводит в текст повести, поет тавлинец Ханефи. В этой песне рассказывается о том, что Гамзат похитил из у русской армии табун белых коней. После этого за рекой Тереком его настигли и окружили русские. Гамзат не собирался сдаваться врагу и бился с неприятелем до последнего вздоха.  Увидев птиц на небе, он обращается к ним: «Вы, перелетные птицы, летите в наши дома и скажите вы нашим сестрам, матерям и белым девушкам, что умерли мы за хазават». [39]

Использование горских песен придает повести и образу главного героя особую жизненную энергию. Толстой уделял особой внимание подбору этих песен на разных этапах работы над повестью. Например, в грузинской журнальной периодике было опубликовано несколько статей под общим названием «Сборник сведений о Кавказских горцах». Некоторые песни, которые включил автор в текст повести были почерпнуты именно от туда. В 1902 г., по прошествии 27 лет, Толстой, перечитывая «Сборник», называет эти песни чудными песнями о о мщении и удальстве. В них восхвалялиcь молодецкая статность, искусство верховой езды джигита и т. п.

Прекрасны умело подобранные пословицы и поговорки: «Веревка хороша длинная, а речь короткая»; «Аул небольшой, с ослиную голову, как говорят у нас в горах»; «Перелез передними ногами, перелезай и задними»; «Имамом будет тот, у кого шашка востра»; «Я связан, и конец веревки у Шамиля в руке»; «У женщины ума в голове столько, сколько на яйце волос». Их толстой используем многократно и всегда очень умело. Так, например, Хаджи-Мурат, выражая свое отношение к чужим для него обычаям и традициям, в разговоре с переводчиком на вопрос о том, понравилось ли ему на балу у главнокомандующего, отвечает: «У нас пословица есть, угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, − оба голодные остались. Всякому народу свой обычай хорош». [39]

Толстой также обращал свое пристальное внимание и на горские обычаи. Вот как он описывает происходящее в доме Садо, где находились гости: «Садо и Хаджи-Мурат – оба молчали все время, пока женщина, тихо двигаясь в своих красных, бесподошвенных чувяках, устанавливала принесенное перед гостями. Эльдар же, устремив свои бараньи глаза на скрещенные ноги, был неподвижен, как статуя, во все то время, пока женщина была в сакле». [39] Речь идет о горском обычае: когда в комнату входит женщина, сидящие в комнате мужчины должны сидеть неподвижно и молчать.

Еще один горский обычай, показанный в повести, можно отнести к религиозным. Любой мусульманин должен защищать своего кунака ценой своей жизни. Поэтому, когда Хаджи-Мурат посетил дом Садо, тот, как и положено, «считал своим долгом защищать гостя – кунака, хотя бы это стоило ему жизни, и он радовался за себя, гордился собой за то, что поступает так, как должно». [39]

Описать особенности мусульманской культуры и утройства быта Толстому помогают иконические знаки: «В холодный ноябрьский вечер Хаджи-Мурат въезжал в курившийся душистым кизячным дымом чеченский немирной аул Махкет» [39]. Этой небольшой деталью автор показывает, что уже начался отопительный сезон, а для отопления использовался кизяк - сушеный навоз.

Толстой довольно точно описывает и устройство жилища: мазаные, беленые стены сакли, в гостевой комнате войлочный пол, подушки и т.д. Сакля делится на отделение для своих (комната, в которой живѐт вся семья) и гостей – кунацкая. [37]

В тексте повести в большом количестве встречаются национальные антропонимы и топонимы, которые отражают национальную традицию номинации: Элдар, Садо, Бата, Хан-Магому, Ханефи, Гамзало, Аминет, Гаджи-Aгa, Ахмет-Хан (имена людей), Гехи, Нуха (название местностей).

Такие детали как пение муэдзина (служителя церкви, который приглашает на молитву) или упоминание термина имам (духовное лицо, которое  заведует мечетью) позволяют представить традицию богослужения.

Толстой не упускает из внимания и традицию кровной мести: «Мой отец убил его дядю, и они хотели убить меня, - сказал он, спокойно из-под сросшихся бровей глядя в лицо Лорис-Меликова. - Тогда я попросил принять меня братом. - Что значит: принять братом? - Я не брил два месяца головы, ногтей не стриг и пришел к ним. Они пустили меня к Патимат, к его матери. Патимат дала мне грудь, и я стал его братом». [39]

Об общественном устройстве мусульманских народов мы можем судить по употреблению таких терминов как наиб – уполномоченный Шамиля, осуществляет военно-административный контроль на какой-либо территории, или мюрид - ученик, последователь, ближайший соратник.

В тексте повести упоминаются и названия предметов национальной одежды: хозыри черкески, бесподошвенные чувяки. «В то время как Хаджи-Мурат входил, из внутренней двери вышла немолодая, тонкая, худая женщина, в красном бешмете на желтой рубахе и синих шароварах, неся подушки». «Другая была совсем молодая девочка в красных шароварах и зеленом бешмете, с закрывавшей всю грудь занавеской из серебряных монет. На конце ее не длинной, но толстой, жесткой черной косы, лежавшей между плеч худой спины, был привешен серебряный рубль». [39]

Более того, можно даже встретить элементы, отражающие особенности национальной кухни: «Жена Садо несла низкий круглый столик, на котором были чай, пильгиши, блины в масле, сыр, чурек - тонко раскатанный хлеб - и мед». [39]

Важным элементом в жизни мусульманина является молитва перед приемом пиши: «Старик сел против него на свои голые пятки и, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху. Хаджи-Мурат сделал то же. Потом они оба, прочтя молитву, огладили себе руками лица, соединив их в конце бороды». [39]

Проанализировав коммуникативное поведение горцев в диалогах, можно отметить одну важную черту этого общения -  аллегоричность. «Только и нового, что все зайцы совещаются, как им орлов прогнать. А орлы всѐ рвут то одного, то другого». [39]

Иногда сам Толстой дает пояснения некоторым коммуникативным традициям горцев. «Расскажи мне (по-татарски нет обращения на вы) все с начала, не торопясь, - сказал Лорис-Меликов, доставая из кармана записную книжку». Можно предположить, что отсутствие разницы в обращении на «ты - вы» говорит о преобладании равенства в социальных отношениях.

Примечательно то, что две культуры (русская и кавказская) представлены Толстым не только по отдельности, но и во взаимодействии друг с другом. Например, автор несколько раз описывает традицию обмена подарками, согласно которой любая вещь, понравивщаяся гостю, дарится ему хозяином дома. Эта традиция очень удивляет представителей русской культуры, но воспринимается положительно и русскими и горцами. Бескорыстность представляется для Толстого основой взаимопонимания.

Не вызывает сомнений, что этнокультурный, фольклорный материал, который широко использует Толстой, является важным элементом для углубления художественных образов, выведенных в повести, создания национального характера и в целом воплощения авторского замысла.

Подводя итог, можно сказать, что для более полного воссоздания картины мира русской и кавказской культур, для более глубокого осмысления внутреннего конфликта между ними Л.Н. Толстому были необходимы  лингвокультурные детали, которыми насыщена повесть.  Однако большее внимание Толстого все-таки сосредоточено на кавказской культуре. Этому есть две причины: во-первых, так как сам автор принадлежит к русской культуре, то естественно его желание рассказать как можно больше о другой культуре, которой он восхищался и глубоко уважал; во вторых, текст несомненно адресован русскому читателю, с чем опять же связано желание поведать о богатой кавказской культуре своим соотечественникам.  Толстой невероятно точно подбирает и сочетает наиболее значимые средства, под его пером фольклорные и этнокультурные детали образуют целую систему и разворачиваются в сложные лингвокультурные сюжеты. Для каждого думающего человека очевидна проблема уважения к своей и чужой культуре. Именно её решение и пытается найти выдающийся писатель. По его мнению, у людей достаточно общего, чтобы жить в мире. [34]

ГЛАВА 2.        А.С.ПУШКИН И Л.Н.ТОЛСТОЙ: ЭТИКО-ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ

2.1 ЭТИКО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ А.С.ПУШКИНА В ТВОРЧЕСТВЕ Л.Н.ТОЛСТОГО

        «Пушкин и Лев Толстой, - писал известный литературовед Б.М.Эйхенбаум, - стоят на крайних точках исторического процесса, начинающего и завершающего построение русской дворянской культуры XIX века. Пушкин — первый дворянин-интеллигент, профессиональный писатель, журналист; Толстой — последний итог этой культуры: он отрекается от кровно связанной с ним интеллигенции и возвращается к земле, к крестьянству. На первый взгляд — полная противоположность позиций и поведения. На самом деле — одна из тех противоположностей, которые сходятся, потому что смыкают собой целый исторический круг. Корни творчества у Пушкина и Льва Толстого иногда так близки, что получается впечатление родства при всей разнице позиций». [49]

        Несмотря на, казалось бы, разительное несовпадение художественных и этических взглядов и положений А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого - двух гениев русской литературы, создавших поэтическое и прозаическое направления, представляющих до сих пор вершины не только русской, но и мировой литературы, обнаруживается внимание к одним и тем же художественным гениям, интерес к истории России в попытке решить важнейшие вопросы современной гениям власти, рассмотрение проблем становления личности, отношения к людям искусства и т. д.

        При различии художественных жанров и методов у А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого темы, герои и проблемы совпадают и обозначают определенную преемственность, несмотря на художественную доминанту у А. С. Пушкина и этическую у Л. Н. Толстого.

        Обращаясь сегодня к Л. Н. Толстому, помня о его философских и религиозных взглядах, нравственных поисках, нельзя забывать о том, что осознание себя как писателя и мыслителя у автора «Войны и мира» произошло, через литературно-художественную форму и тот художественный метод, который был близок создателю «Евгения Онегина»        

        Не вызывает сомнения то, что личность А.С.Пушкина была симпатична Л.Н. Толстому и вызывала у него живой интерес на протяжении всей жизни. Автор «Хаджи–Мурата» родился в пушкинскую эпоху, поэтому все детство и юность он провел среди тех, кто разделяли и проповедовали идеи Пушкина, а многие были знакомы с ним лично. [43]

        И Пушкина и Толстого волновали одни и те же проблемы писательской деятельности на протяжении всей жизни: проблема восприятия художественного произведения и ориентации писателя на тот или иной круг читателей, проблема становления, развития и демократизации русского языка как в области художественного, так и философского (метафизического - на языке пушкинской эпохи).

        Обоим писателям близки проблемы несформированности  эстетического вкуса читательской публики, народного содержания и народного языка в книжной литературе, простоты и ясности при глубоком содержании художественного произведения, осмысленной и пророчески просветительской направленности деятельности творца. Впервые поднятые Пушкиным, они нашли свое продолжение и в творчестве Толстого.  [6]

        Едва ли не чаще других предметом сопоставительного обсуждения становится проблема историзма в творчестве Пушкина и Толстого и непосредственно связанный с нею круг вопросов. В данном случае вполне можно констатировать ряд очевидных положений. Прежде всего, это наличие у обоих писателей ярко выраженного интереса к сюжетам из русской истории. Если мысленно выстроить в хронологической последовательности толстовские и пушкинские произведения на эту тему, то получим достаточно полный очерк русской истории от древнейших времен до событий, развернувшихся в пушкинскую эпоху.

        Выражаясь словами Толстого, оба автора искали, каждый в своем направлении, «где узел русской жизни», поэтому предметом обоюдного внимания стали все переломные моменты русской истории: Смута, Петровское время, Пугачевщина, рубеж XVIII-XIX веков, Отечественная война 1812 года и, наконец, 1825 год. Это свидетельствует о сходно направленной работе мысли. Второе, что обращает на себя внимание в исторических произведениях, - включение реально живших предков в непосредственный круг персонажей произведений не только как прототипов, но и как исторических лиц, принимавших активное участие в описываемых событиях. [9]

        Интерес к национальной истории, обозначенный у А. С. Пушкина в «Капитанской дочке» и «Борисе Годунове», обозначен у Л. Н. Толстого через современников поэта - декабристов: роману-эпопее «Война и мир» предшествовал оставшийся незаконченным роман «Декабристы». В «Войне и мире», имевшей своим истоком намерение Толстого писать о вернувшемся декабристе, под пером писателя буквально ожила пушкинская эпоха, которая, согласно неосуществленным замыслам автора, должна была еще раз стать объектом изображения и временем действия в романе о декабристах, продолжающем великую книгу либо так  или иначе примыкающем к ней. Неудержимое желание Толстого писать о той эпохе, о людях того поколения объясняется стремлением писателя понять характер, жизнь, души людей поколения, к которому принадлежали его родители, что было очень важно для рано осиротевшего Толстого. [45]

        Если в исторических произведениях первой половины XIX века исторические события, каждое из них, являются основой сюжета, то в «Войне и мире» они раскрыты как значимые и решающие события в череде жизни и судьбе народа и героев романа. Исторические события не вторгаются в жизнь героев, ломая ее привычный уклад, судьбы героев, они сопутствуют им, составляя фон и атмосферу их существования. Пересечение исторического и личного в романе-эпопее выявляется в различных формах на протяжении всего романа.

                Столь же пристальное внимание уделялось изучению «самого пушкинского романа» Л. Толстого «Анна Каренина». Этот роман отмечен особенно романтической и прямой связью с обликом дочери Пушкина — М. А. Гартунг и с пушкинским наброском «Гости съезжались на дачу».

        Основная доминанта «Евгения Онегина» - формирование молодого человека, его отношений с окружающими, история поисков своего предназначения. Герои Толстого - люди онегинского сословия, воспитания и образа жизни.

        Герои исторических произведений А. С. Пушкина включены в поток больших исторических событий, что и определяет их судьбу. Личная жизнь героев развивается на фоне исторических событий («Капитанская дочка»), вступает в столкновение с внешними силами, и зачастую герой гибнет, выступая жертвой стихийных сил («Медный всадник»), расплачиваясь за собственные поступки («Борис Годунов»). [3]

        Знаменитый толстовский психологизм, внутренний монолог  бесспорно содержит в своем основании романтические произведения А. С. Пушкина, его «Маленькие трагедии, повесть «Дубровский».

2.2 СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ: «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА» А.С.ПУШКИНА И «ХАДЖИ-МУРАТ» Л.Н.ТОЛСТОГО

        Повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка» является итоговым произведением писателя. Творчество Пушкина оказало огромное влияние на развитие всей последующей русской литературы. В данной повести Пушкин обращается к одному наиболее трагических событий послепетровской России - пугачевщине. «Капитанская дочка» приобрела дополнительный смысл авторского завещания, поскольку вскоре последовала гибель поэта. [20]

        Аналогичное место в творческой судьбе Толстого, одного из самых значительных последователей Пушкина, занимает повесть «Хаджи- Мурат». Итоговый характер толстовского произведения - это изначальная установка самого художника, пожелавшего как бы написать духовное завещание. Раздумья Толстого обращены к не менее трагическим проблемам национально-исторического бытия России - к кавказской войне, и шире - к принципам национальных отношений на современном этапе развития русской и мировой цивилизации.

        Оба художника, творения которых с двух сторон обрамляют золотой век русской культуры, стремились найти и воплотить «формулу» русской истории. Отсюда предельная емкость, масштабность и конспективность повествования.

        Толстой в подходах к историческому материалу многому учился у Пушкина: быть верным историческим реалиям, даже в мелочах; тонко воссоздавать специфику переживаний, образ мыслей и дух ушедшей эпохи; органично сопрягать исторические лица, факты, события с вымышленными и все вместе подчинять идее целого, задаче воссоздания художественного облика эпохи. Для Толстого, как и для Пушкина, обращение к истории не было самоцелью, а являлось необходимостью более глубокого прочтения социально-политического контекста современности, стремлением осознать перспективы последующего общественного развития и желанием постичь законы исторического бытия. [16]

        В повести Толстого «Хаджи-Мурат» можно обнаружить много параллелей, восходящих к пушкинской «Капитанской дочке». Идейная структура обоих произведений распадается на два враждебных лагеря: в «Капитанской дочке» - дворян и крестьян, в «Хаджи-Мурате» - русских и горцев. Но сюжеты повестей построены так, что происходит постоянное мирное взаимодействие отдельных представителей противоборствующих сторон. Эти контакты осуществляют в основном главные герои - Гринев и Хаджи-Мурат, вследствие чего границы воюющих лагерей для них оказываются преодолимыми. Главные герои выполняют роль и сюжетно-композиционных центров, вокруг их судеб разворачиваются основные события. Сюжеты повестей строятся на одинаковом конфликте - столкновении частной жизни человека с государством. Оба художника стремятся раскрыть двойственную связь человека — связь с семьей и связь с государством.

        В повестях можно найти много аналогичных сюжетных ситуаций, например: служба в крепости, человек на войне, судьба человека и царь, барин и слуга, отцы и дети и другие. Однако Пушкин и Толстой диаметрально расходятся в оценке роли государства как общественного института, поэтому и основной конфликт, и все сюжетные узлы они освещают по-разному - в соответствии со своими мировоззренческими установками.

        Поздний Толстой в результате своего нового религиозного миропонимания приходит к анархическому бунту против всякого государства. Толстой в «Хаджи-Мурате» основной источник зла видит в существовании государства. Кавказскую войну он рассматривает не как национальное противоборство, а как борьбу двух деспотов за власть (Николая и Шамиля), в которую втянуты люди двух национальностей - русские и чеченцы. Пушкин в «Капитанской дочке» причины кровавых событий связывает с несовершенством государственного устройства, при котором плохо учитываются интересы низших сословий, и правящий класс во главе с монархом проявляет преступную беспечность и бездеятельность в управлении огромной страной. [27]

        Однако, несмотря на разницу своих политических воззрений, оба художника удивительным образом оказываются едины в заглавных пунктах своего завещания потомкам. Они ориентируют национальное самосознание на христианские идеалы свободы, единения и любви. По их убеждению, обустройство России должно совершаться исключительно мирным путем, из формулы русской истории должно быть вычеркнуто насилие. Это тем более показательно, так как подкреплено эстетически. Толстой заимствует у Пушкина художественные приемы, отрицающие насилие. Это — созерцание героями злодеяния при свете месяца, символ отрубленной головы, нравственная оценка происходящего женщиной и другие.

        Знаменательно, что уже название повестей указывает на сходство и различие мировоззрений художников. Пушкинское содержит в себе элементы государственного сознания автора, антропоцентризм его художнической позиции и пафос христианского гуманизма. Эпитет «капитанская» сопряжен с образом капитана Миронова, бедного дворянина, без колебаний, просто и мужественно отдавшего жизнь, защищая устои государства. Справедливость требует, чтобы его отцовский долг перед дочерью выполнило государство, высшую власть которого олицетворяет императрица. Она в повести Пушкина поступает гуманно, проявляет подлинное милосердие к обездоленной сироте, устраивает ее личную жизнь и заботится о ее состоянии. Таким образом, название концентрирует главные идеи Пушкина - стремление пробудить в людях, облеченных властью, чувство нравственной ответственности за судьбу граждан, желание возвести человечность в государственный принцип. [33]

        Толстой в название повести выносит имя героя, который является не только жертвой несовершенных социальных отношений, как пушкинская героиня, но и активным проводником существующих государственных устоев. Перед Хаджи-Муратом действительно открывается реальная возможность «покорить русскому царю Кавказ», захватить Шамиля и заслужить «славу, чины, богатство». Однако художник в конце повести заставляет героя отказаться от честолюбивых планов и осознать только свой человеческий долг - сына, мужа, отца. Отсюда в названии повести не указано социальное положение Хаджи-Мурата. Тем самым Толстой, оставаясь, как и Пушкин, на позициях антропоцентризма и христианского гуманизма, желает особо подчеркнуть момент нравственной ответственности каждой личности за все происходящее с ней, с окружающими ее людьми и миром в целом.

        Хаджи-Мурат и Гринев отличаются прежде всего независимостью своей личности, гордостью духа, органичным неприятием самовластья. Этот тип личности также воплощает в себе лучшие черты национального характера, показывая современному молодому человеку путь соединения государственного и личностного интересов.

        Оба автора используют фольклорные элементы для создания образов главных героев – Гринева и Хаджи-Мурата.

        Как вечный упрек сытому мещанскому благополучию и прозябанию Пугачев  вдохновенно рассказывает Гриневу калмыцкую сказку об орле и вороне. Гордым, страшным и суровым аккордом завершается страстный рассказ Пугачева: «Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!..»

        Хаджи-Мурат вспоминает легенду, также символически-трагичную, когда оказывается между молотом Николая I и наковальней Шамиля: «И он вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах остались бубенцы. И соколы не приняли его. «Лети, — сказали они, — туда, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут». Сокол не хотел покидать родину и остался. Но другие соколы не приняли и заклевали его».

        Как Бутлер, так и Гринев выглядят людьми несостоявшимися, незрелыми рядом с Хаджи-Муратоми и Пугачевым, решения и поступки которых значительны и необратимы. Пугачев и Хаджи-Мурат обладают властной притягательной силой для обоих молодых героев. Оба испытывают в финале сильнейшее потрясение: Бутлер видит страшную отрубленную голову Хаджи-Мурата с «детским добрым выражением» посиневших губ, Гринев — мертвую, окровавленную голову казненного Пугачева. И Пушкин и Толстой, смело обнажая противоречия и накладывая «тени», создают истинно поэтические образы своих мятежных героев.

        Еще одной параллелью между «Капитанской дочкой» А. С. Пушкина и «Хаджи-Муратом» JI. Н. Толстого можно считать страшный символ — это отрубленные головы главных героев. Писатели показывают, насколько деспотизм беспощаден борьбе с непокорными бунтарями. Образы  Пугачева и Хаджи-Мурата переполнены силой жизни, отвагой, мужеством. Они призваны любой ценой разорвать любые путы, даже если эта цена – собственная жизнь. Они обречены изначально, но они не пассивные жертвы, а героические борцы. [23] [29]

        Необходимо упомянуть и о женских образах в повести «Капитанская дочка» А. С. Пушкина и «Хаджи-Мурат» JI. Н. Толстого. Это образ Марьи Дмитриевны у Толстого и  образ Маши Мироновой у Пушкина.  Образ Марьи Дмитриевны можно воспринимать как своеобразное продолжение образа Маши Мироновой. В то же время в Марье Дмитриевне есть и черты Василисы Егоровны Мироновой – комендантши Белогорской крепости. [4]

Марья Дмитриевна является верной женой, которая презирает своего мужа. Похожая ситуация наблюдается и в отношениях хозяев Белогорской крепости. Василиса Егоровна не очень высоко ценит деловую самостоятельность старого солдата, но тем не менее верит в его солдатскую храбрость.

В одной из редакций черновика повести сказано: «В одной из Кавказских крепостей жил в 1852 году воинский начальник Иван Матвеевич Канатчиков, с женой Марьей Дмитриевной. Детей у них не было, и как и все бездетные супруги, которые не разошлись и живут вместе, жили  были самые нежные супруги. Для Ивана Матвеевича это было легко, потому что трудно было не любить здоровую, полную, миловидную, всегда веселую, добродушную, хотя и вспыльчивую Марью Дмитриевну, прекрасную хозяйку и помощницу. Но для Марьи Дмитриевны казалось бы и трудно любить всегда прокуренного табаком, всегда после двенадцати часов пахнущего вином рябого, курносого крикуна Ивана Матвеевича. Но Марья Дмитриевна, хотя и любила понравиться молодым, особенно приезжим офицерам, но только понравиться, именно только затем, чтобы показать им, что хороша, но не для них, Марья Дмитриевна любила всеми силами простой души и здорового тела одного Ивана Матвеевича, считая его самым великодушным, храбрым, глубокомысленным военным, хотя и самым глупым хозяином дома». [40]

Герой, глазами которого впервые увидена в повести Марья Дмитриевна - Бутлер. Образ и роль этого героя в сюжете повести менялись несколько раз в процессе работы Толстого, но всегда этот герой приносил свое ложно-книжное представление о Кавказе и о «поэзии боевой жизни»: он как бы был эталоном отклонения ложного литературного представления от действительности.

Отношение Бутлера к Марье Дмитриевне показано как более чистое и поэтичное. Толстой в черновиках повести сам сравнивал их с отношением Гринева к Маше в «Капитанской дочке» Пушкина. Однако образ такого офицера не мог быть встречен в кавказской офицерской среде, и, стремясь к наибольшей достоверности в изображении характеров героев, Толстой  постепенно снижает образ Бутлера

Даже само название повести Пушкина иногда упоминается Толстым в черновиках: «…Горохов невольно часто сравнивал свои отношения к семье Петрова с отношениями героя из «Капитанской дочки» к семье коменданта, с той разницей, что жена Ивана Матвеевича, Марья Дмитриевна, была для него, по чувствам, которые он к ней испытывал, заодно и капитаншей-матерью и Машей. Он был и благодарен ей за ее материнское попечение о нем, и вместе с тем был влюблен в нее, и она знала это, и это было ей приятно, но делала вид, что не только не знает этого, но что этого и не может быть». [41]

Такова Марья Дмитриевна первых редакций.

В развитии повести Толстой отходит от идиллии, как бы используя опыт «Воскресения». В окончательной редакции написано: «Майор жил супружески с дочерью фельдшера, сначала Машкой, а потом Марьей Дмитриевной. Марья Дмитриевна была красивая, белокурая, вся в веснушках, тридцатилетняя бездетная женщина. Каково ни было ее прошедшее, теперь она [была] верной подругой майора, ухаживала за ним, как нянька, а это было нужно майору, часто напивавшемуся до потери сознания». [39]

Увлечение молодого офицера Марьей Дмитриевной осталось. Название повести Пушкина теперь не упоминается, но при показе отношений молодого офицера и жены коменданта она называется не Марьей Дмитриевной и не Машкой, а Машей.

«…Маша, или Марья Дмитриевна, сожительница Петрова, угощала их и была особенно проста и мила со всеми, но в особенности, как ему казалось, была к нему ласкова. Марья Дмитриевна, с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и сияющей улыбкой покрытого веснушками доброго лица, невольно влекла Бутлера, как сильного, молодого холостого человека, и ему казалось даже, что она желает его». [39]

Именно Маше-Машке и передал Толстой истинное отношение к Хаджи-Мурату.

«Отношение Хаджи-Мурата к его новым знакомый сейчас же очень ясно определилось. К Ивану Матвеевичу Хаджи-Мурат с первого знакомства с ним почувствован отвращение и презрение и всегда высокомерно обращался с ним. Марья Дмитриевна, которая готовила и приносила ему пищу, особенно нравилась ему. Ему нравилась и ее простота, и особенная красота чуждой ему народности, и бессознательно передававшееся ему ее влечение к нему. Он старался не смотреть на нее, не говорить с нею, но глаза его невольно обращались к ней и следили за ее движениями». [39]

Уезжая, Хаджи-Мурат «…взявшись за холку лошади, обвел глазами всех провожавших его и ласково встретился взглядом с Марьей Дмитриевной.

– Прощай, матушка, – сказал он, обращаясь к ней, – спасибо»

Разговор между Хаджи-Муратом и хозяйкой идет все время о семье; он не всегда понимает слова, но понимает, что к нему относятся хорошо.

Про уехавшего Хаджи-Мурата Марья Дмитриевна говорит: « – Неделю у нас прожил; кроме хорошего, ничего от него не видели, – сказала она. – Обходительный, умный, справедливый.

– Почему вы это все узнали?

– Стало быть, узнала.

– Втюрилась, а? – сказал вошедший Иван Матвеевич, – уж это как есть.

– Ну и втюрилась. А вам что? Только зачем осуждать, когда человек хороший. Он татарин, а хороший». [39]

Марья Дмитриевна идет с молодым офицером, которому она очень нравится. Идут молодые люди, окруженные сиянием. Здесь красота их прогулки нужна потому, что она сейчас будет опровергнута привычной жестокостью. Они встречают офицера Каменева и донского казака с переметными сумами за седлом.

« – Ну, достань-ка штуку, – сказал Каменев, слезая с лошади.

Казак тоже слез с лошади и достал из переметной сумы мешок с чем-то. Каменев взял из рук казака мешок и запустил в него руку.

– Так показать вам новость? Вы не испугаетесь? – обратился он к Марье Дмитриевне.

– Чего же бояться, – сказала Марья Дмитриевна.

– Вот она, – сказал Каменев, доставая человеческую голову и выставляя ее на свет месяца. – Узнаете?

Это была голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все раны головы, в складе посиневших губ было детское, доброе выражение.

Марья Дмитриевна посмотрела и, ничего не сказав, повернулась и быстрыми шагами ушла в дом». [39]

Эта сцена долго и тщательно обрабатывалась Толстым.

Марья Дмитриевна и Хаджи-Мурат написаны в одной манере; они утверждены как настоящие люди, несмотря на все тени, которые смело наложены на их изображение, так смело, как бросает тени настоящий свет. Маша оказалась в повести человеком, художественно приближенным к герою – Хаджи-Мурату.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Почти все исследователи повесть «Хаджи-Мурат» воспринимают как художественное завещание гения. При этом ученые обычно подчеркивают, с каким упорством в течение семи лет (1897-1904) писатель работал над этим небольшим по объему произведением. Духом борьбы, энергии, силы проникнута повесть Толстого. В ней воплотилась философия жизни писателя. Опубликованный после смерти Льва Толстого, «Хаджи-Мурат» стал последним произведением и художественным завещанием писателя. Повесть-наследие, повесть-ключ к пониманию Кавказской войны, повесть-завещание потомкам своим и Хаджи-Мурата, читателям и писателям, солдатам и правителям.

Выводы по работе:

1) Своеобразие выражения авторской позиции. В повести «Хаджи-Мурат» другая, не имеющая аналога в творчестве писателя художественная структура. «Исчезновение» автора и «свободная» композиция повести здесь, может быть, наиболее существенные черты авторского стиля. Мы не найдем в тексте повести прямых сравнений или контрастных противопоставлений, исходящих от самого автора. Но многочисленные нити, незримо связывающие одни картины с другими, являются одним из важнейших элементов идейно-художественного содержания произведения.

Данная позиция объективного демиурга прослеживается не только в Хаджи-Мурате, но и, например, в романе «Воскресение». Такой способ повествования дает возможность передать объективную истину без субъективных оценок.

2) Роль пролога в  повести. Именно пролог выступает фоном всего произведения, его рамой. Через пролог читатель уже начинает воспринимать чувства и стремления автора.

Для читателя результатом работы именно над образом цветка, который рисует автор в прологе, является раскрытие представления об образе Хаджи-Мурата, понимание идеи произведения, авторской позиции. Приходит осознание большого значения этого образа, который на первый взгляд мог показаться ненужным.

Автор показал нам пример сравнения не только развернутого, но и замкнутого в единое образное кольцо. Образ репья очеловечен, а  не просто символичен. Хаджи-Мурат показан в повести как человек  близкий к природе, сын природы, поэтому смерть его воспета и опоэтизирована.

3) Время и пространство в повести. Повесть называли «сжатой эпопеей», «конспективной эпопеей» и т.д. Толстой идет по пути преобразования образной мысли в сторону максимальной ее концентрации. Автор, сохраняя масштабы содержания, присущие большой форме, предельно минимизировал занимаемое им пространство. Действие колеблется, то забегая на несколько часов вперед, то возвращаясь назад. У повести, таким образом, появляется свое художественное время, но и связь его с внешним, заданным временем тоже не теряется.

4) Своеобразие изображения исторических персонажей. Повесть невероятно насыщена историческим материалом. Большая часть её героев – реальные исторические лица. Однако к исторической беллетристике писатель относился отрицательно и противопоставлял свою повесть историческим сочинениям.  Метод, который использует Толстой можно назвать история-искусство. Толстой восстанавливает, возвращает из небытия те факты из жизни исторических лиц, которые нельзя было зафиксировать или передать потомкам. Мастерство заключается в том, что благодаря этому герои становятся частью современной читателю жизни — благодаря животворящей деятельности образа

5) Образы – символы в повести. Вся повесть насыщена символическими образами. Через произведение проходит идея «дома», пристанища, очага, приюта. И это не случайно. Жизнь Хаджи-Мурата отличалась постоянными поисками этого самого приюта, пристанища духа. Смешение явлений природы с проявлениями человеческой души» не раз встречается у Толстого. Особую значимость в структуре повести «Хаджи-Мурат» приобретает образ-символ «татарника». Писатель использует цветовую гамму в качестве мощного фактора эмоционального и эстетического воздействия. Так, чёрный цвет является доминирующим в повести Толстого. Это цвет траура, печали, скорби. Красный цвет – это признак гнева, мучений, страданий и свидетельство состояния внутренней энергии. Образ дороги, смерти «дома» (иллюзорного, метафизического) выражают философский смысл повести Толстого, её трагедийный конфликт, утверждение писателем высокого права человека на счастье.

6) Значение этнокультурного, фольклорного материала в художественной системе повести. Неповторимую народную окраску в художественную систему повести приносит фольклор. По мнению Толстого именно этнокультурные элементы отражают характер народа, помогают лучше понять детали быта и общественной жизни.

Многие этнографические черты, введенные в повесть, Толстой наблюдал сам и вносил в свои произведения. Отсюда и реалистичность изображаемых событий.

Этнокультурный, фольклорный материал, который широко использует Толстой, является важным элементом для углубления художественных образов, выведенных в повести, создания национального характера и в целом воплощения авторского замысла.

Ошибочно рассматривать любой фольклорный образ только как фон, на котором происходит изменение настроения героев. На этот вопрос нужно смотреть шире. Толстой в повести «Хаджи-Мурат» использует фольклор как важный «строительный материал», который помогает  углубить образ Хаджи-Мурата.

7) Стоя на разных полюсах века, Пушкин и Толстой одинаково определяли главные проблемы своего времени и пути их преодоления - это преодоление невежества через духовное просвещение, основанное на вере, разуме и любви  и наиболее созвучное христианскому миропониманию, христианскому  человеколюбию.

Сходство творческих манер авторов проявляется на самом общем (идейном) уровне – интерес к русской истории, включение реальных исторических лиц в произведения, проблема власти и войны, отношения частного человека и государства, семейные отношения в кризисных исторических условиях. Также и на более конкретном (сюжетном) уровне – схожие персонажи (Пугачев – Хаджи-Мурат, Марья Дмитриевна - Маша Миронова, Гринев - Бутлер), которые обязательно обладают чертами героической личности, похожие сюжетные ситуации (служба в крепости, человек на войне и т.д.).

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Андреева, Е. П. Толстой-художник в последний период деятельности.- Воронеж.: Изд-во Воронежского ун-та, 1980.
2. Афанасьев Э.С. О некоторых особенностях творческого метода Л.Н. Толстого позднего периода // Рус. лит.-1976.-№ 4.
3. Бабаев Э.Г. Творчество А.С. Пушкина. – Москва.: Издательство МГУ, 1988.
4. Бойко М.Н. Комментарии. Л.Н. Толстой. // Л.Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 тт.-М.: Художественная литература, 1983. Т. 14.
5. Бялый Г.А. Русский реализм конца XIX века.-Л.: Издательство Ленинградского университета, 1973.
6. Вершинина Н.Л. Пушкин и Толстой. - В кн.: Проблемы пушкиноведения. - Л.: ЛГПИ, 1975.
7. Виноградов Б.С. Л.Н. Толстой на Северном Кавказе // Русские писатели в нашем крае: сб. статей. – Грозный, 1958.
8. Галаган Г. Я. Л. Н. Толстой: Художественно-этические искания. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1981.
9. Гервольская Е. А. A. С. Пушкин и JI. Н. Толстой: этико-художественная преемственность» // Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин: сопричастность идей, образов, судеб/ Материалы XXV Международных Толстовских чтений. – Тула:. Тульск. гос. пед. ун-т им. Л.Н. Толстого, 1999.
10. Евнин Ф. И. Последний шедевр Л. Н. Толстого: «Хаджи-Мурат» // Толстой-художник.-М.: Худож. лит., 1961.
11. Жариков Е.В. Особенности психологизма позднего Л.Н. Толстого: (От кавказских повестей к «Хаджи-Мурату»).: автореф. дис. канд. филол. наук.-М., 1985.
12. Зверев А.М., Туниманов В.А. Лев Толстой.- М.: Молодая гвардия, 2007.
13. Келдыш В.А. Русская литература рубежа веков: 1890-е - н. 1920 годов. Книга 1. - М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000.
14. Ковалёв В. А. Поэтика Льва Толстого: Истоки. Традиции. — М.: Изд-во Московского университета, 1983.
15. Кузина Л. Н. Психологический процесс, способы и форы изображения в творчестве «позднего» Толстого.: автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1970.
16. Куркина Т. Н. «Многому я учусь у Пушкина...». («Капитанская дочка» А. С. Пушкина- «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого) // Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин: сопричастность идей, образов, судеб/ Материалы XXV Международных Толстовских чтений. – Тула:. Тульск. гос. пед. ун-т им. Л.Н. Толстого, 1999.
17. Лакшин В.Я. Пять великих имён: статьи, исследования, эссе.- М.: Современник, 1988.
18. Линчевская С.Н. Характерная специфика повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат» // Идейно-эстетическая функция изобразительных средств в русской литературе XIX века. – М.: МГПИ, 1985.
19. Ломунов К. Н. Эстетика Льва Толстого. -М.: Современник, 1972.
20. Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.-М.: Просвещение, 1988.
21. Магомедов Б. М. Повесть Толстого «Хаджи-Мурат».: автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1953.
22. Маймин Е.А. Проблема «история-искусство» в творческих исканиях Л.Н. Толстого // Вопр. лит. 1978.- № 4.
23. Макогоненко Г. П. «Капитанская дочка» А.С. Пушкина.-Л.: Художественная литература, 1977.
24. Меерсон О. А. Персонализм как поэтика: Литературный мир глазами его обитателей.- СПб.: Пушкинский Дом, 2009.
25. Мусаева С. А. Элементы устного народного творчества как вспомогательное средство раскрытия характеров в повести Л. Н. Толстого «Хджи-Мурат»//Вестник московского государственного лингвистического университета.-М.: Московский государственный лингвистический университет, 2012.-№ 24.-С. 164-170.
26. Мышковская Л. М. Работа Толстого над произведением (Создание «Хаджи-Мурата»).- М.: Федерация, 1931.
27. Николаева Е. В. Пушкин и Лев Толстой. (Размышляя о характере сравнительного изучения) // Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин: сопричастность идей, образов, судеб/ Материалы XXV Международных Толстовских чтений. – Тула:. Тульск. гос. пед. ун-т им. Л.Н. Толстого, 1999.
28. Николаева Е. В. Художественное своеобразие творчества Л. Н. Толстого 1880—1900-х годов.: автореф. дис. д-ра филол. наук. М., 1995.
29. Опульская Л.Д. Героическая тема в творчестве Л.Н. Толстого // Знамя.- 1978.-№ 8.
30. Опульская Л.Д. Л.Н. Толстой // История русской литературы в 10 Т. Т. 9. Ч. 2.- М.: АН СССР, 1941—1956.
31. Палиевский П. В. Литература и теория.- М.: Сов. Россия, 1979.
32. Палиевский П. В. Реалистический метод позднего Толстого (повесть «Хаджи-Мурат»). //Лев Николаевич Толстой: сб. статей о творчестве / под ред. Н.К. Гудзия в 2 Т.- М., 1959.
33. Ремизов В. Б. Толстой и Пушкин о «просвещенном народе» и «чистоте нравов» // Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин: сопричастность идей, образов, судеб/ Материалы XXV Международных Толстовских чтений. – Тула:. Тульск. гос. пед. ун-т им. Л.Н. Толстого, 1999.
34. Савченко М.М. Л.Н. Толстой и Кавказ // Толстой Л.Н. Кавказские повести: Хаджи-Мурат; Казаки; Кавказский пленник.-Краснодар, 1983.
35. Салманова И. Ф. Система нравственно-философских и художественных исканий Л. Н. Толстого 1880—1900-х годов.: автореф. дис. канд. филол. наук. Томск, 1990.
36. Семенов Л. П. Кавказ и Лев Толстой.- Владикавказ.: Ингуш, гос. тип. изд. Сердало, 1928.
37. Токарев Г. В. Лингвокультурологический потенциал повести Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат»// Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки.- Тула.: Тульский государственный университет, 2014.-№ 1.-С. 357-363.
38. Толстой Л.Н. Дневники 1895-1910 //Собрание сочинений в 22 Т. Т.22.- М.: Художественная литература, 1985.
39. Толстой Л.Н. Хаджи-Мурат // Собрание сочинений в 22 Т. Т. 14. Повести и рассказы. 1903–1910.- М.: Художественная литература, 1983.
40. Толстой. Л. Н. Полн. собр. соч., т. 35, с. 286.-М., Гослитиздат, 1951.
41. Толстой. Л. Н. Полн. собр. соч., т. 35, с. 489.-М., Гослитиздат, 1951.
42. Туниманов В. А. История-искусство в повести Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат»//Русская литература.- 1984. - №1.-С. 14-34.
43. Фридлендер, Г.М. Пушкин и молодой Толстой // Пушкин. Исследования и материалы : сб. науч. тр. – М.: Изд-во АН СССР, 1956.
44. Хайбулаева Н.М. Л.Н.Толстой. Хаджи-Мурат: проблема войны и мира//Вопросы кавказской филологии.- Нальчик.: ФГБУН Институт гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского Научного центра РАН, 2009.-№ 5.-С. 81-86.
45. Шайденко Н. А. С Пушкиным и Толстым - в третье тысячелетие.// Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин: сопричастность идей, образов, судеб/ Материалы XXV Международных Толстовских чтений. – Тула:. Тульск. гос. пед. ун-т им. Л.Н. Толстого, 1999.
46. Шкловский В. Последняя повесть Л.Толстого // Вопр. лит.-1959.-№7.
47. Шкловский. В.Б. Повести о прозе. Размышления и разборы – М.: Художественная литература, 1983.
48. Эйхенбаум Б. М. О повести Л.Н.Толстого «Хаджи-Мурат».-М.: Ленинград, 1936.
49. Эйхенбаум Б. М. Пушкин и Толстой // Эйхенбаум Б. О прозе: Сб. ст. / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1969.
50. Эйхенбаум Б. О противоречиях Льва Толстого // Эйхенбаум Б. О прозе: Сб. ст. / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1969.