Метафизика Юрия Казарина: пространство-время-смерть
материал по литературе (11 класс) на тему

Метафизика Юрия Казарина: пространство-время-смерть.

Введение

Поэт живет — физически и метафизически, т.е. ментально, психически и духовно, — пока он способен петь, говорить или бормотать. Мандельштамовское “губ шевеленье” — это определение непосредственного процесса сочинительства, усилия, направленного на то, чтобы познакомить слова и уговорить их, убормотать, убаюкать “шумом времени” и пространства, которые незамедлительно под воздействием чудовищной и чудотворной силы смыслового сжатия будут поглощены и словом, и строкой — и дойдут в них до светящейся, нестерпимо горячей точки — до кровяного шарика звука, морфемы, слова, предложения и текста.

Ю.Казарин

Поэт именует мир. А миру имена ни к чему. Он просто есть. И все. Имена нужны людям. А если это поименование просто вычеркнуть, порвать, скомкать, бросить в почтовый ящик, что сродни не-бытию… Что тогда? Пус-то-та. Ти-ши-на. Может быть, тогда душа обретет бога (бог тоже следует писать с маленькой буквы – в этом больше сути, существования во всем), потому что бог сродни молчанию и немоте… А поэт именует мир – значит, движется не к богу, а от бога. Как догорающая свеча – сверху вниз. Такова человеческая природа. И поэт – в общем-то, просто человек, нашедший в слове чуть ли не единственного (благодарного!) собеседника. А слово есть начало и конец. Просто точка. Жизнь, впрочем, как и смерть, и любовь, и пространство, и время,  - тоже просто точка, сплошное болеточие…

Поэт именует мир… просто потому, что человеческое существование погружено в пространство и время, которые сами по себе составляют некую материализованную мысль, некое материализованное слово окружающего нас и заполняющего нас бытия. Более того – пространство и время не столько материализуются, сколько одухотворяются в момент обращения в слово, потому что обретают имя.

«Все, что никак не называлось –/ Пространство, Время и Творец/– и материализовалось, /и стало словом наконец».

При этом и пространство, и время  в понимании поэта вмещают в себя одно – пустоту. «Пустота – это взгляд, он повсюду, мой друг».

 Основа поименованного пловцом бытия – лишенное деталей пространство (разнообразие мира – лишь иллюзия), так как в мире все сходно, любая вещь – так или иначе, повторима, а значит, в конце концов, вырабатывается взгляд поверх вещей, взгляд в никуда… взгляд в пустоту, которая поглощает все, разрушает  все, все обезличивает.

«Скошены пчелы, пропали поля,

Срезаны с веток шмели,

Прямо под окном земля

Вся состоит из земли…»

Пустота – отсутствие человека. Пространство по природе своей пустое, а значит, человека в нем рано или поздно обязательно не будет, и пустоту пространства следует понимать как смертность и уязвимость всего находящегося в нем.

Человек физически принадлежит пространству.  По внутреннему же содержанию он, как и вся живая материя,  относится категории времени, поскольку время ассоциируется с воздухом, небом… небом «в тебе и со всех сторон».

Я вышел весь, как в небе самолет.

И холодит у божьего предела.

Душа – подвал, подземный переход

Из тела в тело.

Более того – «душа –побег», а «побег – смерть».

Значит, ход времени совершается за счет перехода смерти из тела в тело.

Когда знобит последнее тепло

И пятерня небес легла на темя.

И прежнее пространство перешло в сплошное время.

В этом пункте тождественность человека и Времени многое объясняет. Все в конечном итоге сводится к состоянию, где нет человека, а человек «сводится» ходом времени к небытию… если угодно – к безвременью. Безвременье (или сплошное время) – то, что можно достичь лишь вне человеческой жизни. И то, что при жизни ощущается как течение времени есть, во-первых, то же самое как умирание, а во вторых – не что иное, как возврат в исходное состояние, соскальзывание к безвременью, если угодно даже тяга к нему. Ощущение человеком течения времени – это также и ощущение им своей тяги к смерти.

«Меня на свете нет,

мне сорок девять лет

на том да и на этом –

хожу себе, предмет предметом…»

Смерть выявляет связь времени и пространства.

Зренье в горах, обмирая, лежит пластом,

Время как тень от пространства отброшено светом,

Будто любовники заночевали валетом,

Чтобы – уже задыхаясь – проснуться крестом.

Но, однако, связь эта не сопряжена со страхом, несмотря на то, что смерть – это сугубо частное дело, касающееся только одного человека – себя.  В   этом  вопросе   очень  трудно  прийти  от   частного  к  общему   и удовлетвориться той мыслью, что подобная судьба уготована нам всем -  всему человечеству.

Казарин приходит  к отсутствию страха -  к универсализму точки зрения на  смерть. Поскольку сама жизнь содержит в себе смерть, не существует  без нее, то жизнь есть одновременно и умирание.

И жизнь как умирание направленное впять

Осеннее желание сырой землею стать.

А значит, смерть не настигает внезапно, не преследует и даже не тревожит своей неизбежностью. Она просто заполняет собой каждый миг человеческой жизни. Она просто есть и все. При осознании смерти как сущности не остается ничего, как прийти к элементарному принятию всего, что связывает человека с небытием. В этом не просто процесс преодоления страха смерти, а уже свершившийся его акт. Более того – в этой «неотделимости смерти от жизни и заключен ее, смерти, смысл, назначенная  и нареченная судьбой неизбежность», а в неизбежности этой, точнее в ее принятии, кроется «один из способов свободного и осмысленного мироосвоения».

Возможно, потому пловец стремится  слиться со смертью воедино, стать ей, уйти в последнее стихотворенье…

Где снова – ночь встает не с той ноги,

И шепчется: прости и помоги

В последнее уйти стихотворенье.

Схожие мотивы звучат в  философии  Тютчева, понимавшего смерть как слияние с «родимым хаосом», которое  ему не только не страшно, но иногда даже желательно:

        Чувства мглой самозабвенья

        Переполни через край!

        Дай вкусить уничтоженья,

        С миром дремлющим смешай!

    Итак, Казарин далек от игнорирования  самого существования смерти для данной личности.

Погрузившись целиком и без остатка в размышления о времени, пространстве, смерти, он не принимает ни позицию борьбы с неизбежность небытия через отрицание двух последних величин, ни позицию смирения перед их лицом. В вопросе о смерти Казарин, кажется, лишен дара различать настоящее и будущее время. Неизбежность небытия сделала для Казарина смерть уже свершившимся фактом. Дыхание смерти чувствуется постоянно и окрашивает отношение к любому из фактов жизни.

Где светает за полгода,/ где до сотворенья – твердь…//Начинается погода //настоящая, как смерть.

Здесь следует отметить, что время, (в отличие от всего остального) существует и до и после смерти. В чем разница между состоянием времени до и после? Вероятно, важнейшее отличие – отсутствие слова, его смолкание.

И остается звук без боли и значенья,

И миру сходит с рук твое исчезновенье.

В этом контексте, несмотря ни на что, словесное поименование бытия представляется попыткой противостояния времени и  пространству.

Слово заполняет собой пустоту пространства и времени.

И небо, и в землю, и хором

Из кровельных Божьих пустот,

Боля беспризорным простором,

Как дерево, слово растет.

Творит окружающее бытие. Материализует и  его. Наделяет именами всех и вся.

Как древо – творит спозаранку

Округу с округой впритык.

Согласные звуки, как ранку,

Смакует всухую язык.

А после –  слово обретает смысл… дух… жизнь…

Когда, перелетные звезды

Значеньем обременяя,

Сквозные на воздухе гнезда (память)

Стоят как костры без огня.

Более того – живое слово обладает силой памяти, благодаря которой пустота перестает быть безликой.

И Богом стиснутые звезды –

Как небывалые слова –

Оставят в воздухе (время) борозды (память),

Где горевала голова.

В момент оживления мыслью слово становиться смертным… как и все сущее.

Когда, облачивши в объятье

Высокого голоса ось,

Его корневое распятье

С твоим – кровеносным – сошлось.

И именно эта смертность делает слово связующим звеном  между временем и пространством… точкой координат, в которой сходятся категории бытия… точкой уходящей в бесконечность,  беспредельность…в сплошное пространство и время…

При этом слово способно  материализовать, вразумить, одухотворить то бытие, в которое оно погружено, наделив его собственным именем, и дать ему, таким образом, свободу – свободу жизни и смерти, пространства и времени, свободу одиночества.

Отчуждение личности  от мира приводит человека к «абсолютной  свободе».  

     «Абсолютная свобода» – это, прежде всего, свобода  выбора себя и несение полной ответственности за  этот выбор. Более того – «абсолютная  свобода»  есть одиночество, которое не  каждый человек может вынести. Мотив одиночества – один  из доминирующих  в  поэзии Ю. Казарина. Поскольку одиночество в мире пловца есть некая ось пространства и времени, смысловой стержень жизни и смерти.

Мир,  в который  помещен  поэт, зачастую лишен  карт  и  календарей,  время  года  определяется  вовсе не по известной  последовательности  чередования, а  по  внешним ассоциациям: осень - «в роще ремонт, шелушатся обои», зима - «мотыльков новогодние хлопья отведу занемевшей рукой» и т.д. Имеется  отвлеченный  дом,  где  живет  герой, отвлеченная  улица,  на  которую  он  выходит  из  этого  дома,  отвлеченный городской или сельский  пейзаж, реальный или возникающий  в его воображении.

     Поэт воздерживается  от философских и исторических  обобщений, все, что он  испытывает,  крайне лично, вместо законченных  рисунков – наброски,   произвольный  калейдоскоп  впечатлений  и   размышлений.

Первая капля находит ведро –

Колокол сада, сухое нутро.

Здравствуй, плохая погода.

Словно в чернильницу ткнули перо

и написали СВОБОДА.

Кровля фонетики – жесть. Небеса

ввинчены в левое ухо

так, что в правом застряла оса –

по волосатое брюхо.

Только жестянка, убитая медь,

повелевает вглухую допеть

из колокольной запруды.

От одиночества не умереть

и дотянуть до простуды.

     Настроения  и  состояния иллюстрируются неожиданными сравнениями  и парадоксальными умозаключениями.     Художественная     действительность складывается  из   двух-трех   импрессионистических   деталей. При этом приглушенность  стиха   служит   катализатором искренности и силы его интеллектуального трагизма: одиночество,  безлюдие, безвременье  заставляют поэта уноситься мыслями или в прошлое, или в будущее, но  нигде он не находит ничего отрадного, ибо и прошлое и будущее одинаковы из-за своей связи  с сегодняшним.

     Деревяшка, топорик, пешня –

Скоро будет земля у меня. (будущее)

Повернешься проплешиной, как города

На раскопках, под рубищем льда.

В этом месте, где в узел не вяжется звук,

 словно саженец в мае, кренился каблук. (прошлое)

А сегодня, когда хорошо декабрю

и когда я морозом зрачок серебрю,

залетает снежинка в ноздрю. (настоящее)

При разной  тематике стихотворения Ю.Казарина объединены  силой и искренностью передаваемого чувства одиночества.

Его поэзия – смелое экзистенциалистское понимание существования смерти в пространстве и времени, осознание своей полной свободы от  иллюзий  бытия, погруженность в свободу одиночества. Тем не  менее,  из-за этого  жизнь вовсе не теряет смысла; от человека что-то остается людям,  и это что-то – его слово. Слово, материализованное и одухотворенное, погруженное в свободу одиночества. Слово, обреченное на полное и осмысленное существование. Слово, преодолевающее собственное одиночество посредством соприкосновения с читателем, с « со-творцом со-чинений, со-страданий, со-названий – жизней – и – смертей». От человека что-то остается людям,  и это что-то – его слово.

Все остается, как вечный глагол несовершенного вида.

И потому поэт именует мир… именует окружающее бытие, посредством слова, стремясь постичь его, пропустив через самого себя… Читатель в этом аспекте подобно поэту невольно впадает в процесс поименования… переименования, если угодно, ведь названное, поименованное - существует, и существование его более полно и осмысленно, чем бытие безымянных вещей … Читатель подобно поэту погружается в пространство осмысленного существования…осмысленного до-сотворения себя … своего мира…

А потому, наверное, представляется невозможным дать  прямое отражение  поэтических текстов  Ю.Казарина.  Поскольку данная задача недостижима в силу самой сути  поэзии - быть  средоточием знаков  человеческих эмоций, чувственных или  интеллектуальных, под  которые каждый читатель подводит свои конкретные переживания, свой личный чувственный и метафизический опыт,  почти всегда существенно отличающийся от опыта  автора. Ведь «читать – значит сочинять себя»… потому что имеешь потребность быть… мыслить и чувствовать.