История изучения вопроса генеалогии демонических образов романа М.А.Булгакова "Мастер и Маргарита"
статья по литературе (11 класс) на тему

История изучения генеалогии демонических образов романа М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита»

Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» сразу же после публикации был воспринят читателями как явление совершенно необычное, не имеющее аналогии в мировой и отечественной литературе. Но при более внимательном чтении все более очевидной для всех становилась традиционность этого необычайно оригинального произведения. Особенно много аллюзий, перекличек с философско-религиозными учениями, народными представлениями о силах зла, западноевропейской и русской литературой содержит в романе линия Воланда.

Интерес к потусторонним силам был свойствен Булгакову с детства. Однажды (ему было тогда двенадцать лет) сказал сестре Наде: «Ты думаешь, я сегодня ночью спал? Я был на приеме у сатаны»^[1]. И даже будучи уже юношей, он продолжал пугать родных рассказами о дьяволе.

Можно сказать, что и замысел романа имел «мистическое» для Булгакова происхождение. В середине двадцатых годов, по воспоминаниям Л. Е. Белозерской-Булгаковой^[2], Михаилу Афанасьевичу подарили книгу А. В. Чаянова «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей». Герой, от имени которого ведется рассказ, носит фамилию Булгаков. А все повествование в книге Чаянова связано с пребыванием Сатаны в Москве. Совпадение имен и сама повесть оказали, как считает Белозерская-Булгакова, «настолько сильное воздействие на писателя»^[3], что послужили толчком к написанию уже своего «романа о дьяволе».

Примерно в 1928 году Булгаков приступил к написанию романа. По текстам различных редакций и вариантов видно, как эволюционировал булгаковский замысел. Но, судя по менявшимся названиям, фигура Воланда не утратила своего значения на всех стадиях работы над романом. Так, И. Ф. Бэлза приводит в своей работе следующие варианты заглавий: «Великий канцлер», «Сатана», «Вот и я», «Шляпа с пером», «Черный богослов», «Он появился», «Подкова иностранца»^[4]. Мариэтта Чудакова расширяет этот ряд, установив варианты названия первой редакции романа: «Черный маг», «Гастроль (Воланда)», «Консультант с копытом», «Копыто инженера», «Жонглер с копытом»^[5].

Произведение продолжало оставаться для самого Булгакова почти до самых последних этапов работы прежде всего «романом о дьяволе». Все перечисленные названия имеют в виду именно этого героя. Заглавие, как справедливо отметил С. Кржижановский, «лишь конденсирует тему и высказывание своей книги», «книга и есть — развернутое до конца заглавие, заглавие же — стянутая до объема двух-трех слов книга»^[6].

В дальнейшем облик Дьявола менялся, совмещая в себе разные задания, но для автора роман долгие годы оставался именно «романом о дьяволе». Об этом свидетельствуют отрывок из письма Булгакова правительству от 28 марта 1930 года: «И лично я, своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе»^[7] и запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 27 сентября 1933 года: «Миша читал Коле Л[яшину] новые главы романа о дьяволе»^[8].

В ходе работы образ Князя Тьмы эволюционировал. Если Воланд первой редакции очень напоминал Коровьева последней своим ерничеством и фиглярством и по духу был близок гетевскому Мефистофелю, то в окончательном тексте сатана обрел истинную демоничность. Предполагаем, что именно множественность кодирования текста литературными, сказочными, мифологическими претекстами обуславливает эволюцию Воланда.

В то же время в последних редакциях роман все более освобождался от прямых отождествлений образа Воланда с дьяволом. Выбор «нейтрального» имени дьявола объясняется не только уходом автора от литературных ассоциаций, но и отвечает глубинным сторонам замысла Булгакова.

Дьявола не узнают многие герои, хотя во всем облике Воланда мы можем увидеть знакомые приметы Мефистофеля. И весь сонм чертей, ведьм, говорящих котов, упырей, окружающий Сатану, указывает на природу этого персонажа. Их генеалогия прослеживается и в народнопоэтических  сказаниях, повествующих об отношениях человека с демонами зла, и в древней русской литературе, а также в произведениях Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, В. Ф. Одоевского, А. Погорельского, А. К. Толстого, Ф. М. Достоевского и других русских писателей. Широка связь демонических персонажей романа Булгакова с мировой и особенно с западноевропейской литературой (Данте, Гете, Байрон, Гофман и др.).

Традиционность демонических образов романа «Мастер и Маргарита» несомненна. Фигуры Воланда и его свиты интересны тем, как гармонично они впитали в себя опыт предшествующей отечественной и мировой литературы в разработке подобных тем. Установление литературного влияния для нас не самоцель. Необходимо помнить, что «…своеобразен гений И собственным величием велик» (Е. А. Баратынский). Исследование генеалогии демонических образов в произведении Булгакова нельзя свести  только к поискам «источников» и «прототипов», а роман «Мастер и Маргарита» рассматривать лишь как сумму заимствованных мотивов. Хотя Л. Фиалкова и утверждает, что «выдумывать Булгаков не умел, и это хорошо известно всем исследователям его творчества»^[9], мы не согласны с категоричностью этого вывода. Темы и мотивы предшествующей литературы вбираются «космическим» романом Булгакова, получая в нем дальнейшее развитие. Поэтому важно не только определить мифологические, фольклорные и литературные источники, питавшие эти образы, но и выяснить особенности их трансформации в произведении Булгакова.

Проблема связей образа Воланда и его свиты с традициями русской и западноевропейской литературы, религиозно-философскими учениями и фольклорным материалом может быть правильно решена лишь в том случае, если ее исследование будет опираться не только и не столько на сходство отдельных мотивов, а на общие исторические и теоретические закономерности развития литературного процесса.

При решении поставленной проблемы мы попытаемся отграничить «прямые» заимствования, «опосредованные» влияния и объективно-типологические связи, определяемые сходством социально-исторических условий жизни различных стран, а также характером отношения художника к миру.

Важно помнить, что творческое взаимодействие никогда не представляет собой процесса механического перенесения однажды найденного в иную художественную систему. «Чужой» материал подвергается сложной переработке, включая в себя как процесс приятия, так и спор, отталкивание, преодоление. Как писал В. М. Жирмунский, для исследователя, «изучающего проблему взаимодействия и влияний…вопрос о чертах различия и их исторической обусловленности не менее важен, чем вопрос о сходстве»^[10].

История создания романа (многолетняя работа Булгакова над «Мастером и Маргаритой», большое количество редакций и в то же время отсутствие канонического текста) обусловила возникновение качественно нового текста вследствие необратимых изменений авторского замысла, распространившихся на все уровни текста. В произведении автором используется (сознательно или бессознательно) огромное количество самых разнообразных кодов: историко-религиозных, философских, художественных, на пересечении которых создается текст, работающий по определенным законам. И законы эти обусловлены в первую очередь самим подходом Булгакова к традиции.

Булгаков воспринимал культуру как начало, поддерживающее связь времен, осознавая особое значение незыблемых духовных ценностей. Если предположить, что Булгакову было близко символистское мироощущение, определившее его представление об искусстве как высшем проявлении прекрасного и мифе как наиболее ярком выражении сущности творческих начал мира, то становится понятной жанровая соотнесенность романа с неомифологическими текстами-мифами русских символистов начала XX века («Петербург» А. Белого, «Мелкий бес» Ф. Сологуба и др). К жанровой особенности романа-мифа относится и структурно выделенные сюжетно-образные планы повествования – современность и собственно миф, выполняющий функцию «шифра-кода» и проясняющий тайный смысл происходящего. В основной части исследования мы подробнее охарактеризуем жанровые признаки романа М. А. Булгакова, его ориентацию на мифопоэтическую традицию.

В философском плане в центр романа-мифа выдвигается собственно авторская картина мира, особый булгаковский космос с продуманным иерархическим взаимоположением частей в рамках оппозиции смерть – бессмертие. В плане религиозных убеждений авторская позиция может быть истолкована как право личности на веру, не обязательно совпадающую с церковными догматами.

На страницах романа выстраивается особая модель мира, имеющая прямое отношение к области «трансцендентального». Важную роль в этом плане играют персонажи из «пятого измерения». Воланд, по верному замечанию Г. А. Лесскиса, «так же необходим для реализации философского замысла произведения, как и Христос, – в нем тоже реализован замысел Господа Бога»^[11].

Используя евангельский пласт, Булгаков временами уходит от новозаветного изложения событий и создает, как считают Б. М. Гаспаров,  И. Белобровцева и С. Кульюс, В. Сахаров, своего рода апокриф, Евангелие от Мастера.

Иного мнения придерживается профессор Московской Духовной Академии М. М. Дунаев. В статье “Истина в том, что болит голова”, проводя довольно прямолинейный критический анализ романа, он утверждает, что «роман, созданный мастером, является ни чем иным, как “евангелием от сатаны”, искусно включенным в композиционную структуру произведения об антилитургии»^[12].

Н. Гаврюшин в работе «Литостротон, или Мастер без Маргариты» исходит из следующего убеждения: «Обращение М. Булгакова к апокрифу обусловлено /…/ сознательным и резким неприятием канонической новозаветной традиции»^[13], и доказывает его рядом сопоставлений текста романа с первоисточником.

Можно предположить, что Булгаков, обращаясь к столь чувствительной теме, рассчитывает, с одной стороны, на актуализацию всего комплекса идей и образов, связанных с Новым Заветом, а с другой стороны, на этом фоне создает символ распятия нового времени, состоявшегося в современной писателю Москве. История и современность являют, таким образом, изоморфы некоего мирового всеединства, что также характеризует неомифологическую направленность романа.

Несомненно одно: не все соответствия с Библией, имеющие каждое свою идею, можно отнести к источникам романа Булгакова. И как вполне справедливо полагает П. В. Палиевский, неотвратимой «становится катастрофа, когда в источники попадает вера»^[14]. Здесь уместно вспомнить слова отца Александра Меня, который в свое время говорил, что «роман “Мастер и Маргарита” имеет к Евангелию весьма отдаленное отношение. Это не трактовка и не интерпретация, а просто другое о другом»^[15].

Говоря о понятии авторской позиции, М. М. Бахтин обратил внимание на возможность влияния на сознание автора сознания созданного им героя. Эволюция авторской позиции, по Бахтину, может происходить и по причине того, что «герой буквально завладевает автором»^[16].

Применительно к М. А. Булгакову, задумавшему в 1928 г. «роман о дьяволе» (именно так он сам обозначает эту книгу в дневниках и письмах того времени), мы можем понимать слова М. М. Бахтина достаточно буквально. Даже если говорить об инфернальной сфере не как о реальности, а как об архетипе, можно предположить, что эволюция писателя «от Иешуа к Воланду» не была осознанной и целенаправленной для самого Булгакова. Находя подтверждения для этого положения в фактах биографии писателя, мы отрицаем версию «сознательного сатанизма» Булгакова. Рассмотрение материалов по проблеме интерпретации этого романа приводит к выводу о чрезвычайной сложности трактовки романа с христианских позиций; носителю христианского мировоззрения этот материал позволяет говорить о духовной трагедии автора романа «Мастер и Маргарита».

В своем произведении Булгаков явно уравновешивает образы Иешуа и Воланда, пытаясь средствами искусства создать своего рода глубинный аналог гармоничного мироустройства. В этом он близок символистской традиции, согласно которой «мир художественного текста наделен “онтологическим” бытием и истинностью, то есть приравнен мифу»^[17].

Но слишком уж многое соединилось и переплелось в образе Князя Тьмы, являя другую важнейшую особенность неомифологического текста – его метакультурность.

Смешение разных религиозных и культурных факторов в «Мастере и Маргарите» можно также объяснить популярным в России 1910-х гг. и позднее богоискательством. Мы попытаемся исследовать возможные истоки  своеобразной концепции в «Мастере и Маргарите» образов Воланда и Иешуа в трудах русских религиозных философов. Одна из особенностей их работ – неразрывность религиозной и художественной проблематики, стремление к духовному преображению действительности. Само понятие «богоискание», с точки зрения Н. А. Бердяева, является неотъемлемой частью как русской души в целом, так и русской литературы в частности. И хотя «над-религиозность» Воланда может иметь масонские корни (масонский слой романа изучался И. З. Белобровцевой, С. К. Кульюс, В. Я. Лакшиным, Н. Гаврюшиным, М. Золотоносовым, Б. В. Соколовым), само стремление к синтезу христианских и языческих традиций, поиск высшего духовного начала  характеризуют атмосферу того времени. Слияние в образе Воланда нескольких религиозных факторов дают отсылку к философии всеединства В.С.Соловьева, идеям «нового религиозного сознания» Д. С.Мережковского, Н. А.Бердяева.

Вопрос о генеалогии демонических сил в романе «Мастер и Маргарита» неоднократно возникал в трудах исследователей творчества М.А.Булгакова. Отмечались связи образа Воланда с образами Люцифера Данте, Мефистофеля Гете, романтическими силами зла в произведениях Байрона, Гофмана, Лермонтова, Гоголя. В трудах литературоведов, посвященных данной проблеме, выявлялись сходные сюжетные ситуации, аналогичные образы и мотивы. При этом фактический материал в некоторых работах не поднимался выше эмпирического уровня, в лучшем случае подтверждавшего факт знакомства Булгакова с творчеством того или иного писателя.

Начало генеалогическим исследованиям инфернальных образов романа Булгакова было положено В. Я. Лакшиным. В своей работе «”Мастер и Маргарита” М. Булгакова» он посвятил этому вопросу четвертую главу. В ней исследователь пишет, что роман «пронизан бесчисленными отголосками “Фауста” Гете», и признает «преемственную связь Воланда с Мефистофелем очевидной»^[18]. Критически подойдя к решению этого вопроса, В. Я. Лакшин показывает отличие демонического персонажа Булгакова от образа гетевского Мефистофеля. Исследователь раскрывает один из многочисленных источников, питавших образ Воланда.

Наиболее обстоятельная работа по данной теме принадлежит И. Ф. Бэлзе. Литературовед сделал немало весьма существенных наблюдений, касающихся связи образов Воланда и его свиты с образами Мефистофеля Гете, Люцифера Данте. Бэлза, безусловно, прав, считая, что в романе пародируется образ Мефистофеля, которому «автор “Мастера и Маргариты” противопоставил свое понимание духа зла и повелителя теней»^[19]. Но, как нам кажется, исследователь несколько преувеличил доброту булгаковского Сатаны, объяснив дуализм в романе лишь влиянием болгарского богомильства.

Традиционность демонических образов романа «Мастер и Маргарита» отмечает Н. П. Утехин. Наиболее подробно ученый останавливается на проблеме влияния на произведение Булгакова романа В. Брюсова «Огненный ангел», указывая в своей статье на сходство ряда эпизодов. Можно согласиться с исследователем в том, что «бал Воланда одним из генетических источников имеет сцену черной мессы, изображенной в “Огненном ангеле”»^[20].

Преемственность в изображении Булгаковым сил зла с гоголевскими традициями раскрывают в своих работах М. О. Чудакова, В. Р. Щербина, В. А. Чеботарева, В. В. Сахаров. Наиболее интересные сведения по нашей проблеме мы почерпнули из статьи В. А. Чеботаревой «О гоголевских традициях в прозе Булгакова»^[21]. Исследователь привлекает наше внимание к образу ведьмы в романе «Мастер и Маргарита» и ее связи с подобными персонажами в повестях Гоголя. Интересно предположение  В. Р. Щербины о продолжении Булгаковым гоголевского «мотива дьявольских денег» и «неизбежного наказания за жадность»^[22] к ним. Вывод В. В. Сахарова о том, что зло и дьявол у Булгакова, «как и у Гоголя, вынуждены служить человеку и добру»^[23], нельзя признать достаточно убедительным.

Безусловно, прав В. А. Доманский, отмечая в статье «Только человек ответствен за добро и зло» родственность образов Воланда Булгакова и Демона Лермонтова, считая, что их сближают такие черты, как «бесстрашное всеведение и гордое одиночество»^[24]. Правда, дальше этого вывода исследователь не идет, оставив его неаргументированным, на уровне гипотезы.

Тема «Грин и Булгаков» была открыта М.О. Чудаковой^[25], сопоставившей раннюю редакцию «Мастера и Маргариты» (1928-29 г.г.) с рассказом «Фанданго» и указавшей на сходство деталей сюжетной линии Воланда в романе Булгакова и гриновского рассказа.

Е. А. Яблоков, развивая тему «Булгаков-Грин», отмечает связь демонологической темы «Мастера и Маргариты» с романом Грина «Блистающий мир»^[26]. Некоторые положения статьи этого исследователя имеют ценность для нашей работы, хотя автор не всегда разграничивает «прямые» заимствования от объективно-типологических связей. В книге «Мотивы прозы Михаила Булгакова» Е. А. Яблоков исследует заимствованные сюжеты в булгаковских текстах, показывая взаимодействие языческих и христианских символов, раскрывая роль подтекстовых тематических пластов, которые присутствуют в прозе Булгакова. Как пишет автор книги, она, главным образом, посвящена «связям творчества писателя с художественно-культурным интертекстом в двух его разновидностях: в аспекте мифопоэтической традиции и в аспекте влияния старших писателей-современников»^[27]. Исследуя роман «Мастер и Маргарита», Е. А. Яблоков считает, что наибольшее число мифопоэтических ассоциаций вызывает мотив астральной символики. При этом Е. А. Яблоков образы инфернальных персонажей связывает с лунарной мифологией.

Рассматривая связи романа «Мастер и Маргарита» с творчеством писателей-современников, Е. А. Яблоков считает, что наиболее существенное влияние на Булгакова оказали произведения Леонида Андреева и Ивана Бунина. Неоконченный роман Андреева «Дневник Сатаны» Е. А. Яблоков сопоставляет с «Мастером и Маргаритой», хотя и допускает, что сходства этих двух произведений «объясняются установкой их авторов на одинаковую литературную традицию: прежде всего – традицию Достоевского»^[28].

Б. В. Соколов, автор «Булгаковской энциклопедии», монографии «Расшифрованный Булгаков. Тайны “Мастера и Маргариты”», а также ряда  работ, посвященных творчеству М. А. Булгакова, опираясь на выписки, сохранившиеся в архиве писателя, обращается к проблеме связи образов и мотивов романа «Мастер и Маргарита» с традициями предшествующей литературы. Так, пишет автор, «источники, которыми пользовался Булгаков, помогают разгадать многие загадки демонологии романа»^[29]. Особое значение Б. В. Соколов придает книге  М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом», из которой Булгаков почерпнул множество сведений для своего романа. Однако отмеченные исследователем переклички не рассматриваются в контексте поэтики романа. Да и название книги – «Расшифрованный Булгаков», и в этом мы согласны с мнением Ксении Атаровой, «самонадеянное и в принципе неточное»^[30]. «Текст “Мастера и Маргариты” не поддается однозначной расшифровке. И важно не расшифровать, а хотя бы обозначить возникающие в нем ассоциативные ряды, выявить принципиальную многомерность текста, его открытость самым неожиданным сопоставлениям и интерпретациям. Для понимания поэтики “Мастера и Маргариты” это особенно важно»^[31].

Для нашей работы представляют интерес наблюдения Б. В. Соколова^[32], раскрывающие влияние на демонологическую линию романа Булгакова Симфоний и «Московского чудака» А. Белого.

Вячеслав Вс. Иванов в статье «Черт у Набокова и Булгакова» проводит параллель между булгаковским сюжетом с трамваем на Патриарших прудах в Москве и подобным эпизодом из «Сказки» Набокова. Автор статьи считает, что случайность совпадений этих историй кажется исключенной. Хотя дьявола можно считать архетипической идеей, продолжает Вячеслав Вс. Иванов, которая всплывает со дна подсознания писателя, чаще всего ему помогает «всплыть» прочитанное этим писателем сочинение другого автора^[33].

Литературоведы О. Кушлина и Ю. Смирнов отмечают переплетение в демонических образах «Мастера и Маргариты» нескольких культурных и историко-религиозных традиций, наиболее полно освещая присутствие в инфернальных персонажах «элементов христианского вероучения» и «форм народных суеверий»^[34].

Л. В. Карасев предлагает свое прочтение текста знаменитого романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Анализ романа он производит в рамках так называемой «онтологической поэтики», когда текст понимается как «живое существо». Л. В. Карасев полагает, что «новое прочтение текста – это на самом деле не столько прочтение, сколько совместное предприятие, в которое пускаются и сам знаменитый сюжет, и его истолкователь»^[35]. В статье «Масло на Патриарших…» автор называет «эмблемами» художественного текста наиболее прославленные сцены или фразы, способные, как визитные карточки, представлять сразу весь сюжет. Эмблемами с его точки зрения являются в романе масло, огонь, гроза. Рассматривая как эмблематическое выражение фразу Воланда «рукописи не горят», исследователь считает, что логика булгаковского романа в противопоставлении преходящего и вечного.

Говоря о поэтике «закатного» романа, можно согласиться с мнением Ким До Еб, отметившего в своем исследовании, что «специфика поэтики романа заключается в свободном сочетании жизнеподобного и условного, обыденного и фантастического, романтически возвышенного и сатирического, космического и земного»^[36]. Именно эта многоплановость композиционной структуры помогает автору «Мастера и Маргариты»  выразить философско-этическую концепцию, в которой роль персонажей из «пятого измерения» трудно переоценить.

Одной из задач данного исследования является выявление действия конструктивных принципов организации текста романа на уровне мотивной структуры, а также на уровне прототипов.

В этом плане особого внимания заслуживают исследования Б. М. Гаспарова. Его работа «Из наблюдений над мотивной структурой романа»^[37] важна для нас в методологическом плане, так как обращена к поэтике романа посредством исследования внутренней формы произведения. При этом важно отметить, что при характеристике композиционной структуры немалое внимание уделяется именно системе образов (расстановке персонажей).

На музыкальный принцип композиции указывает Н. П. Утехин, утверждая, что этот принцип «помог соединить сюжетные линии в единое целое через внутренние ассоциации, повторение, столкновение и развитие противоположных мотивов и идей»^[38].

Исследованию конструктивных принципов организации текста (игровой принцип и принцип двойственности), его культурно-историческим кодам посвящена работа И. Белобровцевой и С. Кульюс ^[39]. Игровой принцип смыкается у Булгакова с принципом не менее важным, принципом двойственности. На два композиционно-тематических плана романа указывают в своих исследованиях Б. М. Гаспаров, В. Я. Лакшин, Г. А. Лесскис, говоря о параллельности образов и событий. Однако ряд ученых (Б. В. Соколов, И. Л. Галинская, Э. Проффер) настаивают на трехмирной структуре романа. Б. В. Соколов рассматривает композиционную структуру «Мастера и Маргариты» в связи со взглядами П. Флоренского о триединстве, выводя триады героев. И. Л. Галинская видит в отражении структуры романа теорию трех миров Г. Сковороды. Тем не менее именно принцип двойственности проведен на всех уровнях текста: и  на композиционном (роман в романе), и в существовании двух пространственных и временных миров (Москва и Ершалаим), а также на уровне мотивном.

В «закатном романе» Булгакова, по мнению И. Белобровцевой и С. Кульюс, ярко явлен калейдоскопический принцип построения или, говоря словами Д. Ортега-и-Гассета, система зеркал, «бесконечное число раз отразившихся друг в друге», где «ни один образ не бывает окончательным – все перемигиваются, создавая чистую мнительность»^[40]. И тот, и другой принцип архитектоники объяснимы эсхатологической моделью мира, положенной в основу всего творчества Булгакова. Этому вопросу посвящена диссертационная работа О. А. Орловой.^[41] Мысль о безусловном наличии эсхатологических мотивов в романе можно проследить в работах А. Н. Баркова, А. Вулиса, Б. М. Гаспарова, А. Зеркалова, В. Я. Лакшина, Г. А. Лесскиса^[42]. Роман, впитывающий в трансформируемом виде культурные традиции предшествующего времени и современности, исследуется нами как одно из «итоговых» произведений, отвечающее идеям «конца литературы».

В англоязычном литературоведении роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» давно приобрел статус «современной классики». Этот роман принадлежит к тем произведениям русской литературы, которые, как и «Раковый корпус» А. Солженицына и «Доктор Живаго» Б. Пастернака, не просто интересуют литературоведов, а изучаются едва ли не во всех университетах и колледжах, где есть филологическая специализация. Общее число англоязычных работ о «Мастере и Маргарите» давно перевалило за сотню. В англоязычном булгаковедении можно выделить два подхода к толкованию романа: социально-политический и философско-эстетический^[43].

Профессор университета Дж. Вашингтона Надин Натов в своей книге говорит о «метафоре ада». Эта метафора появляется «на всех уровнях романа путем противопоставления различных сегментов экзистенции во времени и в пространстве»^[44]. Говоря о связи «Мастера и Маргариты» с «Фаустом», автор отмечает, что бессмертная поэма Гете пронизывает роман скорее своим духом, нежели существует конкретное сходство этих произведений, «которое было прослежено в многочисленных статьях»^[45].

Борис Брикер из Ратгерского университета (США) полагает, что сюжетные функции Воланда и его свиты в булгаковском романе «Мастер и Маграрита» можно свести к двум основным положениям: 1) черти «выступают как помощники Мастера и Маргариты»; 2) черти «наказывают московских граждан»^[46]. Основным сюжетным стержнем, по мнению Б. Брикера, является мотив наказания, вокруг которого формируются эпизоды романа. Пророчество Воланда Берлиозу («Вам отрежут голову») организует вокруг себя «сюжетное поле, в которое попадают мифы о казни, нашедшие отражение в многоплановом сюжете романа»^[47].

Э. Барретт загадочную связь между Воландом и Иешуа сопоставляет с центральными фигурами христианства – Иисусом и сатаной. Прежде всего Э. Барретт стремится ответить на вопрос, кто же такой Воланд в романе – «иностранный профессор», Мефистофель, дьявол или инструмент возмездия. Отвергая затем каждый из вышеназванных вариантов, исследователь заявляет, что «аллюзия на конвекциональный образ дьявола служит для установления идентичности Воланда только в негативном смысле: Воланд не является сатаной из Откровения св. Иоанна»^[48]. Э. Барретт склонен полагать, что в образе Воланда мы имеем дело с «гностическим вестником»^[49].

Исследуя этико-философскую и мифопоэтическую концепцию человека и бытия в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», болгарский литературовед Николай Звезданов утверждает, что роман этот «вобрал огромную часть культурно-исторической, мифологической и философской памяти человечества. В нем “в странном сожительстве” соседствует античная мениппея, средневековая мистерия и модернистский гротеск. Христианское повествование разворачивается на фоне драматической современности, а фольклорно-демонологическая традиция подкрепляется древней масонской легендой о Великом Мастере»^[50]. Образ Воланда исследователь считает гениальным художественным открытием Булгакова, «его новым словом в мировой демонологической традиции»^[51]. Воланд не подвластен случаю, его действия закономерны. Истиной для него является подчинение моральному закону. Миссия Воланда, по глубокому убеждению Н. Звезданова, есть не что иное, как «гротескная редакция страшного суда»^[52]. Однако, определяя границы и координаты булгаковского романа, литературовед не всегда ссылается на авторов, впервые открывших генетические источники булгаковских образов и мотивов.

Итальянская исследовательница Рита Джулиани рассматривает в своей статье демонический элемент в булгаковских «Записках на манжетах». Ее вывод, что центральным элементом булгаковской поэтики является «магическое», а что касается «дьявольского», то это «подкласс магического»^[53], применим также по отношению к последнему роману Булгакова и имеет ценность для нашего исследования.

Таким образом, является неоспоримым тот факт, что особенности поэтики романа связаны и с богатством литературных и культурных подтекстов, кодов, и с многоплановостью принципов организации текста. Именно демонологическая линия романа имеет корни во множестве источников, спектр которых простирается от мифологии и народного творчества до литературы и философии. Генезис демонических героев романа обширен, многие источники исследованы. Можно выделить несколько факторов, определивших создание инфернальных образов «Мастера и Маргариты»: желание дать ответ времени, стремление самовыразиться, влияние стимулирующего контекста (архаика, философия, религия, литература). Роман  являет нам сложную полигенетичность (термин В. М. Жирмунского), гетерогенность образов и сюжета, что характерно, с точки зрения З. Г. Минц, для «неомифологических» символистских текстов. В формате данной работы мы будем исследовать лишь одну из граней генезиса: анализировать мифологические, религиозные, литературные истоки демонических образов.  Полигенетичность выявляется как способ художественного осмысления Булгаковым творческой практики художников-предшественников и современников. Наша задача – не только в систематизации выявленных исследователями культурных кодов, нахождении новых источников, но и в анализе «составных» компонентов, спрессованных в демонических образах. Однако необходимо учитывать, что исчерпывающий анализ в принципе невозможен, и причин тому несколько: изменение авторской стратегии на всем протяжении работы с романом, отсутствие канонического завершенного текста, непроясненность источников знания Булгакова по многим проблемам мировой культуры, а также склонность к мистификациям.

Актуальность настоящей диссертации обусловлена важностью исследования демонических образов романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» с точки зрения генеалогии, их роли в организации внутренней структуры и в выражении философской концепции произведения. Поскольку проблемы прототипичности демонических образов в большинстве работ не связаны с анализом текста, его внутренней структурной организацией, актуальным является анализ действия конструктивных принципов организации текста романа на уровне мотивной структуры, исследование жанровых особенностей романа-мифа. Актуальным также является выход на проблему интертекстуального анализа романа, рассмотрение демонических образов как гетерогенных, полигенетичных. За счет взаимодействия претекстов  в художественном пространстве «Мастера и Маргариты» происходит процесс порождения множественных смыслов, что является жанрообразующим моментом. В целом работа отражает тенденцию к обобщению результатов исследований, накопленных в булгаковедении.