Анализ поэмы М Ю. Лермонтова "Валерик"
учебно-методический материал по литературе (10 класс) на тему
Учебный комплекс под редакцией Коровиной В. Я. предполагает изучить стихотворение Лермонтова М. Ю. "Валерик" в 10 классе. Предлагаю посмотреть материал, собранный мною и просистематизированный.
Скачать:
Вложение | Размер |
---|---|
lermontov_valerik.doc | 108.5 КБ |
Предварительный просмотр:
Тема жизни и смерти в лирике М. Ю. Лермонтова. Анализ стихотворения «Валерик»
«Пора уснуть последним сном, /
Довольно в мире пожил я; /
Обманут жизнью был во всем /
И ненавидя и любя» 2
Тема жизни и смерти — вечная во всей литературе — является ведущей и в лирике Лермонтова и своеобразно в ней преломляется. Размышлениями о жизни и смерти проникнуты многие стихи поэта. Некоторые из них, например «И скучно и грустно», «Любовь мертвеца», «Эпитафия» («Простосердечный сын свободы...»), «1830. Мая. 16 числа» («Боюсь не смерти я. О нет!..»), «Могила бойца», «Смерть» прослушаем (создавая настроение размышления).
И СКУЧНО И ГРУСТНО
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка...
Михаил Лермонтов
эпитафия
«Простосердечный сын свободы»
Простосердечный сын свободы, |
ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА
Пускай холодною землею
Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.
Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки —
Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную
Как в старину.
Коснется ль чуждое дыханье
Твоих ланит,
Моя душа в немом страданье
Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
По мне огнем.
Ты не должна любить другого,
Нет, не должна,
Ты мертвецу святыней слова
Обручена;
Увы, твой страх, твои моленья -
К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
Не надо мне!
Боюсь не смерти я. О, нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
Когда-нибудь увидел свет;
Хочу — и снова затрудненье!
Зачем? что пользы будет мне?
Мое свершится разрушенье
В чужой, неведомой стране.
Я не хочу бродить меж вами
По разрушение! — Творец,
На то ли я звучал струнами,
На то ли создан был певец?
На то ли вдохновенье, страсти
Меня к могиле привели?
И нет в душе довольно власти —
Люблю мучения земли.
И этот образ, он за мною
В могилу силится бежать,
Туда, где обещал мне дать
Ты место к вечному покою.
Но чувствую: покоя нет:
И там, и там его не будет;
Тех длинных, тех жестоких лет
Страдалец вечно не забудет!...
Думами о конце человеческой жизни проникнуты многие страницы «Героя нашего времени», будь то гибель Бэлы, или мысли Печорина перед дуэлью, или вызов, который бросает смерти Вулич.
Стихотворение «Валерик» впервые появилось в печати в 1843 году в альманахе «Утренняя заря».
Стихотворение «Валерик» написано на основе наблюдений Лермонтова над боевыми делами отряда генерал-лейтенанта Галафеева во время похода в Чечню.
Речка Валерик существует на самом деле и впадает в реку Сунжу, правобережный приток Терека. «С 6 по 14 июля 1840 года Лермонтов участвовал в боях и, по преданию, вел журнал военных действий отряда генерала Галафеева. Совпадение текста „Журнала военных действий“ и лермонтовского стихотворения дает представление о том, как точно воспроизвел он действительную обстановку похода и, в то же время, в каком направлении шло поэтическое освоение материала его наблюдений. Из сопоставления текста стихотворения с соответствующими страницами „Журнала военных действий“ видно, что совпадает в них не только фактическая основа, но и самый стиль, целые предложения „Журнала“ и строки стихотворения. <...> Лермонтов за участие в деле 11 июля 1840 года при Валерике и проявленную при этом храбрость был представлен к ордену Станислава III степени, Николай I этого представления не утвердил. Отказ был получен уже после гибели Лермонтова»3 (Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. — М., 1948. — Т. 1. — С. 353).
«Валерик», 1840.
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?— ничего!
Что помню вас?— но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,— но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?— что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво!—
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!..— Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии[1] далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,
В приклады!— и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
Спасите, братцы.— Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат... Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня?— Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать?— зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?—
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..
Стихотворение «Валерик» связано с важными процессами в лирике Лермонтова в частности и в русской литературе вообще.
Во-первых, напряженная, форсированная, возвышенная стилистика постепенно уступает место «прозаической» речи, сниженному стилю, обиходному разговорному языку. Высокая романтическая поэтика теперь вызывает эстетическое отторжение («Но красоты их безобразной Я скоро таинство постиг...»).
Теперь художественные предпочтения отданы обыкновенному, часто разговорному, языку, лишенному патетики, возвышенности. Но надо при этом учитывать, что этот язык остается поэтическим, т. е. художественным языком, эстетически обработанным, а не живым языком, непосредственно перенесенным на бумагу. «Снижение» романтического стиля вовсе не означает, что чувства поэта лишаются глубины, силы и энергии. Напротив, спрятанные внутрь, они становятся более напряженными и более могучими. И язык выявляет эти их свойства.
Стихотворение «Валерик» является примером нового, по сравнению с ранней лирикой и с некоторыми стихотворениями зрелого периода, отношения Лермонтова к слову, а через слово – к жизни.
Например, в стихотворении «Валерик» высокая лексика, связанная обычно с декламацией, утрачивает патетичность, а элегические обороты («жизни цвет» (89 с.) и др.), способствующие напевности речи, тоже выговорены нарочито прозаично. В зрелой лирике чувства заметно притушены: Лермонтов избегает открытой эмоциональности. В связи с этим возрастает внимание к предмету и увеличивается роль повествовательно-лирических жанров.
Во-вторых, смена поэтических ориентаций («поэзия» и «проза» меняются местами: обыкновенное, «прозаическое» становится поэтичным),
1. К какому жанру можно отнести это стихотворение: любовное послание, поэтический рассказ, письмо?
Происходит смешение жанров: в послание включаются батальные сцены («Валерик»)
По форме «Валерик» – любовное послание, включающее и охватывающее, однако, стихотворную повесть. Первая и последняя части выдержаны в духе типичного любовного послания, в котором патетика и серьезность искреннего признания несколько снижены условностью жанра и ироничностью тона:
Во-первых потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, – но вас
Забыть мне было невозможно.
Как правило, в послании воспроизводится некоторый итог размышлений и переживаний. В послании «Валерик» нет синхронности (одновременности) переживания и размышления: чувства героя обдуманы, взвешены, и он пришел к некоему, пусть печальному, но все-таки вполне определенному итогу относительно своего отношения к любимой женщине и относительно самого себя. Он любит, любит сильно и глубоко, но не рассчитывает на счастье, потому что его возлюбленная, как он думает, равнодушна к нему («И вам, конечно, все равно»):
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Но теперь поэтические клише («Потом в раскаяньи бесплодном Влачил я цепь тяжёлых лет; И размышлением холодным Убил последний в жизни цвет») звучат настолько прозаично, что нуждаются в обновлении и оживлении. Этого и добивается Лермонтов, обращаясь
- к разговорному языку,
- разговорным интонациям
- и к иронии.
- Прежде всего рифмовка лишена всякой упорядоченности: рифмы то перекрестные, то охватывающие, то смежные, причем могут рифмоваться два или три стиха без всякой регулярности. Это приближает литературную речь к речи разговорной.
- Та же цель преследуется «переносами», которых в обрамляющем рассказ послании немного, но они предваряют их господство в дальнейшей речи:
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего;
Во-первых, потому, что много,
И долго, долго вас любил...;
Любовь, поэзию, – но вас
Забыть мне было невозможно.
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая...;
Приводит первобытный вид:
Больную душу: сердце спит...
Уверясь, что возлюбленной нет дела до него, поэт тем не менее рассказывает о себе, подводя итог своему нынешнему мирочувствию:
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не всё ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За всё я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Всё, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Итак, поэт перенесен из привычного светского общества в иное, естественно-природное бытие. Теперь он ведет иную, походную жизнь.
2. Какова композиция стихотворения? Какие жанровые особенности характерны для основных частей текста?
В стихотворении «Валерик» при кажущейся простоте содержания сложная композиция. Описанию кровопролитного сражения в нем предшествуют посвящение любимой женщине (ее имя не названо) и мирные картины жизни горцев:
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые.
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Это спокойное, мирное течение дня обрывается, когда спадает жара:
Чу — дальний выстрел
прожужжала
Шальная пуля...
славный звук...
В стихотворном повествовании Лермонтова описывается тревога в русском лагере, вызванная горскими конниками, прискакавшими во главе с мюридом, одетым в красную черкеску... Короткий его поединок с гребенским[2] казаком:
Уж близко... выстрел... легкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!..— Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Но уже из следующих строф стихотворения выясняется, что этот эпизод только «присказка», а главная «сказка» — впереди. И посвящена она сражению на «речке смерти» (91) — Валерике. Только находясь в самой гуще событий, мог поэт запомнить, а затем запечатлеть главные эпизоды жестокого боя, следовавшие один за другим. Его кульминацией была двухчасовая рукопашная схватка, после которой долго речная «мутная волна//Была тепла, была красна» (с. 90).
Завершив рассказ о том, как прошел «этот день кровавый» (91), поэт обращается к любимой женщине с кратким напутствием:
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли.
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог?
Довольно есть...
Посвящение (вступление) и послесловие, казалось бы, написаны лишь на глубоко личную тему — о любви и вынужденной разлуке. Они как бы заключают в «кольцо» главную часть стихотворения, где показаны ужасы войны, обнажена ее сущность.
И вслед за адом войны, в момент, когда приумолкли ее звуки, но остались страшные следы, когда «дым пороховой» (91 с.) туманом еще окутывает окрестные леса, глаза поэта-воина устремляются к «вечно гордой и спокойной» (91) горной гряде, к остроконечной главе Казбека, к высокому небу, которое в другую пору увидел один из главных героев «Войны и мира» Л. Н. Толстого — князь Андрей Болконский, раненный в Аустерлицком сражении.
Оценивая значение «Валерика» в лермонтовском творчестве, Белинский подчеркнул, что в этом произведении проявилась особенность таланта поэта, которая «заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении приукрашивать их».
Перерывы в военных действиях оставляют его наедине с природой, которая одновременно проста и прекрасна
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Штыки горят под солнцем юга.
В это спокойное и мерное описание внезапно вторгается война сначала сшибками удалыми, своей игрой напоминающими «трагический балет», а потом – «иными представленьями», «Каких у вас на сцене нет...» И вот тут рассказ лирического героя идет о войне, доселе нисколько не похожей на другие войны, например, на Отечественную: войну 1812 года, о которой вел рассказ солдат-артиллерист в стихотворении «Бородино».
Повествование о кровавом сражении в стихотворении «Валерик» воспринимается на фоне героического, приподнятого изображения войны (ср. описание боя в «Полтаве» Пушкина), увиденного глазами поэта-историка и государственного мыслителя, и на фоне не менее героического, но лишенного патетики и увиденного рядовым-участником («Бородино» Лермонтова) . Тут имеет значение и точка зрения рассказчика, и время рассказывания. Лирический герой находится внутри сражения и отделен от него несколькими днями. Таким образом, переживание о событии не остыло, и сейчас сражение снова встает перед глазами. Лирический герой мысленно погружен в бой.
Весь стиль и тон стихотворения резко меняется: нет иронии, нет условного книжного языка романтической лирики,
- нет спокойной изобразительно-описательной речи.
- Рассказ становится прерывистым, нервным,
- число переносов значительно возрастает, фраза не вмещается в стих,
- определение отрывается от определяемого слова,
- подлежащее от сказуемого,
- сказуемое от дополнения. И все это вместе создает, во-первых, впечатление уродливости происходящего, атмосферу хаоса, иррациональности, не подвластной разуму, а во-вторых, неразличимости.
Когда идет бой, людей (личностей) нет – одна сплошная масса, не понимающая, что происходит, но автоматически делающая свою кровавую работу.
Для воспроизведения картины сражения Лермонтов ввел множество глаголов действия, но носителем действия в стихотворении выступила не личность, а масса («Скликались дико голоса», «в арьергард орудья просят», «Вот ружья из кустов выносят. Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей», «Вдруг с гиком кинулись на пушки»).
С этим связано и употребление слов с безличными и неопределенно-личными значениями («дело началось», «всё спряталось»),
отсутствие личных местоимений единственного или множественного числа («подходим ближе. Пустили несколько гранат; Еще подвинулись: молчат...»). Лирический герой тоже не вполне сознает, что происходит, а после боя выглядит опустошенным:
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Люди едва ли не перестали быть людьми:
... и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
В дальнейшем, после окончания битвы снова различимы отдельные люди и среди них лирический герой:
- здесь можно увидеть солдата,
- умирающего капитана,
- генерала, сидящего в тени на барабане,
- чеченца Галуба.
Картина войны нужна Лермонтову для того, чтобы передать ее бессмысленность, неестественность и уродливость. С этой целью ломается стих, который перестает быть мерно и плавно текущим, гармоничным и музыкальным.
Прозаически нарисованной картине войны противостоит поэтически переданная природа. Началу перестрелок и сражений дважды предшествует описание природы, выдержанное во вполне конкретной стилистике с легким налетом романтического стиля. В первом пейзаже («Зато лежишь в густой траве...») романтический стиль почти не ощущается, во втором он проявляется резче и определеннее:
Раз – это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
И дальше:
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса:
Скликались дико голоса.
Под их зелеными шатрами.
Наконец, романтическая стилистика торжествует в заключительном описании природы
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
Легко заметить, что здесь «перенос» («и Казбек /Сверкал главой остроконечной») не ломает стих, не делает его прозаичным, а напротив, подчеркивает величественность картины, выделяя ее центр. Военным командам, военной профессиональной лексике, грубому и точному разговорному языку противопоставлены высокие и торжественные обороты речи, восходящие к традиционно романтической поэтической стилистике. И это свидетельствует о том, что Лермонтова интересует не смысл данного эпизода и не смысл русско-чеченской войны, а враждебность человека природе, себе подобным и всему мирозданию. Он не может понять, в чем заключается смысл этой враждебности, этого всеобщего, нескончаемого в истории человечества бунта, какую цель преследует этот мятеж
И с грустью тайной и сердечной:
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом много места всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?
Почему человек превращает прекрасную поэзию природы и жизни в безобразную прозу войны или разрушения?
Любовное послание, включившее батальный «безыскусственный» рассказ, таким образом, наполняется серьезным философским содержанием, которое одновременно безнадежно-безысходно и иронично-саркастично («В самозабвеньи Не лучше ль кончить жизни путь? И беспробудным сном заснуть С мечтой о близком пробужденьи?»). В заключительных стихах философская романтическая ирония переведена в бытовой план: все описанное в стихотворении шутливо именуется «шалостью» «чудака», размышления которого над жизнью и смертью не стоят внимания. В лучшем случае они способны «развеселить» и не надолго занять мысль и воображение адресата послания.
В стихотворении поэт полемизирует с официозным воззрением на войну с горцами, с поверхностным, бьющим на внешние эффекты её изображением. Трагизм ситуации, по мысли Лермонтова, в том, что горские племена и русские солдаты вынуждены убивать друг друга, вместо того, чтобы жить в мире и братстве. В конце стихотворения возникают окрашенные в тона философской медитации размышления о бессмысленности "беспрестанной и напрасной" (91) вражды, о том, что война и кровопролитие враждебны лучшему в человеке и "вечно гордой и спокойной" жизни природы
Чтобы понять в полной мере отношение Лермонтова к чеченцам, необходимо вчитаться в каждую строчку. Важны не только слова, но и умолчания. Предваряя описание жестокой схватки, поэт считает необходимым прямо заявить о своей любви к горцам:
"Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор."
На всем протяжении описания боя автор ни разу никак не обозначает противника. Дав четкие географические привязки: "Из гор Ичкерии далекой / Уже в Чечню на братний зов...", врагов в предстоящем бою он обозначает нейтральным в этническом смысле понятием - "удальцы", а после завершения схватки - "горцы". Нежелание Лермонтова видеть врагов в уже знакомом ему народе подтверждает применение в стихотворении этнонима - "чеченец". Если появление этого слова в ранней лирике поэта всегда было связано с описанием боя или предстоящей стычки, то здесь, в стихотворение, описывающем бой именно с чеченцами, это слово многозначительно появляется лишь после окончания сражения и в связи с другом - "он был / кунак[3] мой".
Лермонтов явно не хотел создавать для русского читателя из чеченца "образ врага". И скупо, но ясно давал понять, что видит будущее лишь в дружбе между русскими и чеченцами. Недаром его "кунак" носит многозначительное имя - Галуб, дающее отсылку к пушкинскому "Галубу". Это незаконченная поэма, написанная вскоре после "Путешествия в Арзрум". Герой поэмы, горский юноша Тазит, таинственным образом усваивает европейскую, а не горскую мораль и отказывается от кровной мести, от набегов и грабежей
В основе взгляда Пушкина и Лермонтова на кавказскую драму лежала уверенность в неизбежности включения Кавказа в общероссийский мир. Это не фатализм, это понимание логики событий. И, не сомневаясь, что "силою вещей" Кавказ обречен стать частью империи, оба великих поэта старались вникнуть в сознание горца и объяснить особенности этого сознания русскому обществу, чтобы смягчить, гуманизиpовать тяжкий для обеих сторон, но неотвратимый процесс. Пушкина и Лермонтова волновала прежде всего не степень вины того или другого народа. Они стремились не проклясть и обличить, но отыскать возможность совмещения двух глубоко чуждых миров, видя в этом единственный выход из трагических коллизий.
Сейчас наша жизнь, жизнь молодых людей нашего времени так тесно связана с Кавказом, что не читать стихи Лермонтова нельзя, особенно стихотворение «Валерик». На Кавказе особый народ, своеобразная жизнь, дух, обычаи, традиции... В колыбельных песнях матери поют мальчикам о том, как они вырастут, «смело вденут ногу в стремя и возьмут ружье...». Они не могут иначе, это их образ жизни, закон предков. Их легенды воспевают мужество и героизм, стойкость и отвагу, выносливость и терпение.
Да, такой это народ, не прощающий обид, веками мстящий за кровь погибших предков. От деда к отцу, от отца к сыну передается кровавый завет: «Убей врага!». И идет череда убийств, идет веками, даже тысячелетиями. "Чеченский след" обнаружен при расследовании массовых убийств ни в чем не повинных людей, когда были взорваны жилые дома в Москве и Волгодонске. Захват заложников в Москве во время представления мюзикла «Норд-Ост» был произведен чеченскими террористами. Продолжится ли кровавый список? Продолжить можно до бесконечности... Но надо ли? И кому это нужно, кому выгодно?
Ясно, что не нам, простым людям, любящим жизнь, своих близких, родных.
Использованная литература:
1. В.И.Коровин, Н.Л. Вершинина,
Л.А. Капитанова, С.В.Тихомиров,
Е.Г.Чернышева, Н.В.Беляева Методические рекомендации к учебнику
В.И. Коровина и др. «Русская литература XIX века»
2. http://www.rlspace.com/analiz-stixotvoreniya-lermontova-valerik/
3. http://www.litra.ru/composition/get/coid/00860071320079524740
[2] ГРЕБЕНСКІЕ КАЗАКИ, древнѣйшая изъ возникшихъ на Кавказѣ казач. общинъ
[3] Тот, кто связан с кем-л. обязательством взаимной дружбы, защиты, помощи, гостеприимства (у кавказских горцев); друг, приятель.
По теме: методические разработки, презентации и конспекты
Анализ поэмы М.Карима "Үлмәҫбай" в 8 классе
Я из племени Салавата ...
Анализ поэмы святителя Иоасафа Белгородского, чудотворца
Святитель Иоасаф, Белгородский, чудотворец оставил после себя удивительно нужную сегодняшнему человеку поэму "Брань семи честных добродетелей с семью грехами смертными". О чем эта поэма, читайте в мое...
Анализ поэмы поэта - земляка А. Рашита "Суембика"
Ә. Рәшитнең “Сөембикә” поэмасын анализлауЭшне башкарды:татар теле һәм әдәбияты укытучысыЮнысова Мәсгудә Мәсхут кызыПлан I. Кереш. Сүзләремнең очы..........
Комплексный анализ поэмы Гоголя "Мёртвые души"
Комплексный анализ текста включает историко-литературный компонент, особенности формы и содержания, преемственность с другими литературными произведениями....
Комплексный анализ поэмы Пушкина "Медный всадник"
Комплексный анализ текста включает историко-литературный компонент, особенности формы и содержания, преемственность с другими литературными произведениями....
Открытый урок по литературе на тему: "Анализ поэмы Н.Старшинова "Гвардии рядовой".
Материал для проведения открытого урока по литературе на тему: "Анализ поэмы Н.Старшинова "Гвардии рядовой"....
Анализ поэмы Н.А.Некрасова "Кому на Руси жить хорошо"
Анализ поэмы Н.А.Некрасова "Кому на Руси жить хорошо"(вопросы и задания)...