Исследовательская работа
материал по литературе по теме

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ

УПРАВЛЕНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ АДМИНИСТРАЦИИ Г.БРЯНСКА

СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА №11 ИМ. П.М.КАМОЗИНА

МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ (ЛИЦЕНЗИЯ А № 031917)

Исследовательская работа

Поэтическая деятельность М.В.Ломоносова.

 Сатира «Гимн бороде».

Бежицкий район гор. Брянска

Муниципальное общеобразовательное учреждение "Средняя общеобразовательная школа №11 им.П.М.Камозина" г.Брянска

Диденко Лариса Дмитриевна, учитель русского языка и литературы,

Г. Брянск, ул.ХХII съезда КПСС, д.53, кв.92,

57-48-87, 8-952-963-57-51,

dida32@mail.ru

Борисова Людмила Анатольевна, учитель русского языка и литературы,

Г. Брянск, ул. Молодой Гвардии, д. 31а,   кв.13,

57-48-87, 8-920-835-14-38

borisowa.lu@yandex.ru

Оглавление

1. Введение – с.3 – 5
2. Основная часть – с.6 – 39

1. Труды Ломоносова в области языка – с.6 – 10  
2. Реформа стихосложения – с.11 – 12  
3. Поэтическая деятельность Ломоносова – с.13 – 19
4. Анализ сатиры "Гимн бороде" – с.20 – 33  
5. Критика поэзии М. В. Ломоносова – с.34 – 37

3. Заключение – с.38 – 39
4. Список литературы – с.40
5. Приложение – с.41 – 51  

1.  Введение

На берегах Ледовитого моря, подобно северному сиянию, блеснул Ломоносов. Ослепительно и прекрасно было это явление. Оно доказало собой, что человек есть человек во всяком состоянии и во всяком климате, что гений умеет торжествовать над всеми препятствиями, какие не противопоставляет ему враждебная судьба, что, наконец, русский способен ко всему великому и прекрасному

(В.Г. Белинский)

         Наука, Творчество, Прогресс – эти слова так прочно вошли в нашу жизнь, так слились с ней, что мы часто даже не задумываемся, какой огромный смысл, какая гигантская человеческая деятельность стоит за ними. А если мысленно вернуться на несколько столетий назад? Наше внимание привлекут отдельные фигуры творцов новой мысли, энтузиастов и тружеников знания, которым приходилось почти в одиночку, среди суеверий и псевдонаучных идей прокладывать новые дороги в науке.

         Одной из таких наиболее знаменательных и величественных фигур в истории был замечательный русский исследователь, выдающийся ученый-энциклопедист, первый русский академик и основатель Московского университета Михаил Васильевич Ломоносов, которому 8 (19) ноября исполнится  300 лет со дня рождения.

           М.В.Ломоносов провел реформу русского языка и показал всему миру его красоту и богатство. Он был известным поэтом своего времени и выдающимся оратором. Его постоянной заботой было служение родине и науке. А.С.Пушкин назвал Ломоносова нашим первым университетом, а Радищев — вождем всего передового и прогрессивного, что есть в истории русской мысли и науки.

Жизнь и деятельность Ломоносова – ярчайший пример беззаветного служения своему народу, неутомимого, разностороннего труда на благо Родины.

Актуальность данной темы заключается в том, что многие изменившиеся обстоятельства в жизни общества, в частности, в социально-экономическом и культурологическом  планах, вызывают необходимость пересматривать старые и вырабатывать новые подходы к изучению наследия М.В.Ломоносова.  Особенно интересным представляется исследование поэтической деятельности,  его сатирических произведений, в частности, «Гимна бороде».

Проблема исследования вызвана противоречиями

1. между интересом учащихся, возникающим в период ускорения научно-технического прогресса и содержанием материала, представленного в учебной литературе
2. между литературоведческими знаниями, полученными на уроках литературы и способностью применять их в жизненной практике, будущей профессиональной деятельности
3. между низким уровнем мотивации учащихся к обучению и как следствие – слабая литературоведческая подготовка учащихся, при этом – высокие требования, предъявляемые обществом к выпускнику.

Объект исследования – учение о «трёх штилях» в рассуждении «О пользе книг церковных в российском языке», “Российская грамматика”, сатира «Гимн бороде».

Предмет исследования – анализ списков «Гимна бороде», адресаты сатиры «Гимн бороде» Ломоносова.

Цель данной работы – комплексное изучение трудов Ломоносова в области языка, реформы стихосложения под его руководством, поэтической деятельности, позволяющих выявить и показать существующие на данный момент подходы к поэтическому таланту  М.В.Ломоносова

Для достижения цели необходимо решить ряд важных задач:

- рассмотреть имеющиеся теоретические подходы к исследованию творческого наследия Ломоносова М.В., выделяя при этом самое главное и существенное на сегодняшний день;

- изучить те особенности сатиры «Гимн бороде», которые являются подтверждением авторства данного произведения

- осмыслить логику изменений и исправлений в списках «Гимна бороде»

Методы исследования, применяемые в данной работе, сводятся, прежде всего, к методу сбора информации путем анализа литературы:

- анализ литературы по теме исследования;

- изучение опыта учителей-практиков в рамках патриотического воспитания;

- наблюдение.

Гипотеза исследования: если осмыслить логику авторских исправлений в сатире «Гимн бороде» и подробно рассмотреть теоретические подходы к творческому наследию Ломоносова, то можно отчётливо представить тенденции социальной и литературной жизни общества ХVIII века.

2. Основная часть

1. Труды Ломоносова в области языка

           Очень важное значение имеют научные труды Ломоносова в области языка и теории поэзии. Этими работами Ломоносов произвёл существенную реформу в области русского литературного языка и утвердил систему стихосложения, которая стала основной в XVIII и XIX веках и дошла до наших дней.
           Ломоносов видел, что русский язык в его время был сильно засорен как иностранными словами, так и устаревшими, обветшалыми церковнославянскими словами и выражениями.            Ломоносов и поставил своей задачей очистить русский язык, раскрыть его богатства, развить литературный язык на народной основе. Откроем наугад первый попавшийся документ петровского времени: “Младый шляхтич, или дворянин, ежели в ексерциции (обучении - И.Щ.) своей совершенен, а наипаче в языках, в конной езде, танцовании, в шпажной битве, и может доброй разговор учинить, к тому ж  красноглаголив и в книгах научен, оный может с таким досуги прямым придворным человеком быть”. Это один из пунктов знаменитой в своё время (первое издание – в 1717 году) книги “Юности честное зерцало”, заключившей в себе свод “правил”, которыми должен руководствоваться молодой дворянин, начинающий самостоятельную жизнь. Можно представить, каким был язык деловых книг, а тем более правительственных постановлений: реформа письменного, литературного языка была жизненно необходима. К выполнению этой ответственной задачи времени и приступил Ломоносов.

Он пришел к выводу, что совершенствование русского литературного языка возможно лишь на основе сближения с народной речью. Учёный не только ощущал «природную» красоту и силу народного языка, но и показывал всё это на примере собственной речи. “Карл Пятый, римский император, говаривал, - писал Ломоносов, - что ишпанским языком – с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, итальянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашёл в нём великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка”. Не правда ли, всё, о чём говорит Ломоносов, присутствует уже в самой его фразе? И крепость, и сила, поэтическая выразительность, и лёгкость по тем временам необычайная.

Преодолеть “слепоту” и “немоту” народную (и не только народную) без ямной и толковой книги по русскому языку было невозможно. К созданию такой книги и обратился Ломоносов, опубликовав в 1757 году первую “Российскую грамматику”, в которой на научной основе разработаны основные грамматические категории родной речи.

“Российская грамматика” открывала доступ к образованию самым широким слоям населения. Написана она ясным и чётким языком, примеры красочны, легко запоминаются. Учёный раскрывал в своих пояснениях и правилах значение человеческого слова. Слово, в истолковании Ломоносова, - это сгусток человеческого опыта. Оно отражает различные стороны бытия, в нём (и в выборе его) сказывается глубина восприятия отдельным человеком окружающего мира, связь с национальными традициями, темперамент личности. Значит, и относится к слову надо серьёзно, ибо “тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики”. “Ломоносов был великий человек. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом”, – сказал А.С.Пушкин в “Путешествии из Москвы в Петербург”. Ломоносов настойчиво боролся за чистоту и самобытность родной речи и приложил немало усилий для создания школы русского красноречия. Сам он понимал толк в этом деле, прослыл “златоустом”,  соотечественникам в обращении с родными словами. Подготовленная им “Риторика” (1748) издавалась несколько раз, что свидетельствует о её большой популярности. Учение Ломоносова о «трёх штилях», как и разработанные им грамматические категории, - это шаг вперёд в овладении богатейшими возможностями русской речи.

           Ломоносов излагает свое учение о «трёх штилях» в своем рассуждении «О пользе книг церковных в российском языке» (1757). Здесь он говорит, что в «российском» языке есть три рода «речений», т.е. три рода слов:

           - К первому относятся слова, которые являются общими и для славянского и для русского языка, например: слова, рука, ныне, почитаю. 
           - Ко второму принадлежат такие славянские слова, которые хотя и редко употребляются, особенно в разговорной речи, но понятны грамотному человеку, например: отверзаю,господень, насаждённый, взываю. «Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, напр., обаваю (очаровываю), рясны (ожерелье),овогда (иногда), свене (кроме)». 
           - К третьему относятся слова, которых нет в церковнославянских книгах, например: говорю, ручей,который, пока, лишь, т.е. слова чисто русские. От различного сочетания слов этих трех групп рождаются три «штиля» - «высокий», «средний» (Ломоносов называл его «посредственным») и «низкий».

           «Высокий штиль» составляется из слов первой и второй групп. Это стиль торжественный, величественный, важный. Им должно писать героические поэмы, оды, а в прозе - ораторские речи «о важных материях». 
           «Средний штиль» должен состоять преимущественно из русских слов, т, е. слов первого и третьего рода, к которым можно присоединить слова славянские, т. е. второго рода, но делать не надо с большой осторожностью, «чтобы слог не казался надутым». Этим стилем нужно писать трагедии, стихотворные дружеские письма, элегии, сатиры, а в прозе - исторические, сочинения. 
           «Низкий штиль» состоит ис ключительно из русских слов, которых нет в славянском языке. Им надо писать комедии, эпиграммы, песни, а в прозе - письма, «описания обыкновенных дел».

Велика роль Ломоносова в образовании русского научного языка.

Всестороннее знание родного языка, обширные сведения в точных науках, прекрасное знакомство с латинским, греческим и западноевропейскими языками, литературный талант и природный гений позволили Ломоносову заложить правильные основания русской технической и научной терминологии. Его рекомендации в этой области имеют и сегодня большое значение: прежде всего, чужестранные слова и термины надо переводить на русский язык; оставлять непереведенными слова лишь тогда, когда невозможно подыскать равнозначное русское слово или же когда иностранное слово уже получило распространение, и в этом случае придать иностранному слову форму, наиболее близкую русскому языку.

Мы и не замечаем, что многие из научных выражений, применяемых нами всеми сегодня, составлены по этим правилам. Например, земная ось, законы движения, удельный вес, негашеная известь. Именно Ломоносов ввел в науку ряд русских слов, имевших бытовое значение, таких как: опыт, движение, явление, частица. В итоге ломоносовские научные и технические слова и выражения мало-помалу заменили собой прежние неуклюжие термины. Так великий ученый земли русской положил начало нашему точному научному языку, без которого теперь никто не может обходиться

            Большое значение для укрепления национального русского языка имела борьба Ломоносова с засорением русского языка иностранщиной. Гениальный учёный и прекрасный знаток многих языков, он сумел найти русские слова для выражения научных понятий и тем заложил основание русского технического и научного словаря. Очень многие из оставленных им научных выражений прочно вошли в обиход и применяются до настоящего времени, например: земная ось, удельный вес, равновесие тел, кислота, квасцы, воздушный насос, магнитная стрелка и другие. Без перевода Ломоносов оставил те научные и технические выражения и слова, которые или затруднительно было перевести на русский язык, или они очень прочно с давних пор вошли в русский словарь, но и их он старался приспособить к правилам русского языка, например: вместо употреблявшегося до него и в его время слова квадратуум он писал квадрат, вместо оризонт - горизонт, вместо препорция - пропорция.

2. Реформа стихосложения

Огромной заслугой Ломоносова перед русской литературой является та реформа русского стихосложения, которую он провел вслед за Тредиаковским.

Русский язык обязан ему правилами, стихотворство и красноречие –

формами, тот и другие образцами”, – писал А.Бестужев.

Но русское стихотворство обязано Ломоносову не только “формами”, но и содержанием. Ломоносов в шутку именовал свои занятия поэзией “утехою” (в сравнении с физикой и химией “главным” делом).  Вероятно, слово “утеха” употребляется больше в смысле “услады”, в смысле “восторга” души. Ломоносов – выдающийся поэт.

Появившаяся в XVII веке виршевая силлабическая поэзия перешла и в XVIII век. Но в 1735 году В.К Тредиаковский (1703 - 1769), поэт и учёный, опубликовал сочинение «Краткий и новый способ сложения стихов Российских». В этой книге он первый задался высокой целью: создать стих, соответствующий строю русского языка, отказаться от силлабического. Тредиаковский указывает, что «поэзия нашего простого народа довела» его до мысли, что русскому языку свойственно не силлабическое, основанное на количестве слогов в строке, а силлабо-тоническое стихосложение, опирающееся на одина ковое число ударений в каждом стихе, на чередование ударных и неударных слогов. Это была очень важная и правильная мысль.

            Ломоносов оценил основную мысль Тредиаковского: русскому языку свойственно силлабо-тоническое стихосложение. Но Ломоносов развил это положение, довёл преобразование русского стиха до конца. В 1739 году Ломоносов, учившийся тогда в Германии, написал «Письмо о правилах Российского стихотворства», в котором доказав (и теоретически, и отрывками из своих поэтических произведений), что русский язык даёт возможность писать не только хореем и ямбом, как утверждал Тредиаковский, но и анапестом, и сочетанием ямбов с анапестами, и хореев с дактилями, что можно применять рифмы и мужские, и женские, и дактилические и чередовать их. Ломоносов считал, что силлабо-тоническое стихосложение следует распространять на стихи любой длины - восьмисложные, шестисложные, четырёхсложные, а не только на одиннадцати и тринадцати сложные, как это делал Тредиаковский.

Ломоносов закончил реформу русского стихосложения и подкрепил ее своими поэтическими произведениями. Он содействовал созданию русского классицизма в литературе.

3. Поэтическая деятельность Ломоносова

           Ломоносов был не только великий учёный, но и лучший поэт своего времени. Гражданин-патриот Ломоносов ценил то искусство, которое слу жит пользе общества, народа. Он боролся за содержательность и идейность литературы. Сам Ломоносов в своей поэтической деятельности блестяще осуществил требования, которые он предъявлял к литературе и к поэту.

           Писать стихи Ломоносов начал рано. Но его поэтическое творчество развилось и расцвело после возвращения из заграничной командировки. Он писал произведения самых различных жанров: оды, трагедии, лирические и сатирические стихотворения, басни, эпиграммы. Любимым его жанром "была ода".

Родина, ее необъятные просторы, неисчерпаемые природные богатства, ее сила и мощь, будущее величие и слава — одна из основных тем в поэзии Ломоносова.

Родина в одах Ломоносова воспроизводится не только как "держава царская", как страна, одерживающая те или иные воинские победы. Для Ломоносова это также место, где человек сделал свои первые шаги, это беспредельные просторы земли, ее природные богатства, сам русский народ, к труду "избранный", выдержавший во имя мира и добра "тьму сильных боев". Именно с приходом в поэзию Ломоносова тема Отчизны, России наполнилась глубинным смыслом, стала ключевой в произведениях русской литературы, а само чувство к Родине уже рассматривается как важный шаг нравственной категории. 

Вокруг тебя цветы пестреют, 
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли... 
Воззри в поля твои широки, 
Где Волга, Днепр, где Обь течет;
Богатство в оных потаенно...

Патриотическое чувство Ломоносова сказалось в его заботах о сохранении отечественных природных ресурсов. Он призывает не к хищничеству и бесхозяйственности, отчего сейчас гибнет природа, а к рачительности и любви по отношению к ней!

Поэт одухотворял природу. Для него она не только источник материальных благ, но и олицетворение сущности человека, который вышел из природы и может жить только в единении с ней. Рисуя картины природы, Ломоносов удивительно тонко передает живое дыхание, безграничность мира, его тайную невидимую связь с каждой клеточкой земного бытия: 

Лицо свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь, 
Взошла на горы черна тень, 
Лучи от нас склонились прочь. 
Открылась бездна звезд полна;
> Звездам числа нет, бездне дна.

В своей поэзии Ломоносов утверждал, что без понимания людьми самих себя как частицы целого не может быть ни духовного оздоровления человека, ни тем более его разумной деятельности. В его одах чувствуется та всемогущая, всепроникающая нить, которая скрепляет все и которая именуется жизнью. Вот как поэт изображает мир без войн, без вражды и политических стяжательств: 

Кристальны горы окружают, 
Струи прохладны обтекают 
Усыпанный цветами луг. 
Плоды румянцем испещренны,
И ветви, медом орошенны,
Весну являют с летом вдруг.

Мне кажется, это не идиллия, а мир, к которому должен стремиться человек, ведь именно от него зависит не разрушить, не уничтожить эту гармонию и красоту. Как необходимы эти слова сейчас нам, живущим в конце XX века, когда так хочется в душном, шумном городе воскликнуть: 

Восторг все чувства восхищает, 
Какая сладость льется в кровь! 
В приятном жаре сердце тает! 
Не тут ли царствует любовь?
И горлиц нежное вздыханье,
И чистых голубиц лобзанье
Любви являют тамо власть.
Древа листами помавают,
Друг друга ветвьми обнимают, 
В бездушных зрю любовну страсть!

Что необходимо для процветания и благополучия России? По мнению Ломоносова, упорный, напряженный труд всех слоев населения. Тема труда занимает важное место в поэзии Ломоносова. В «Оде на взятие Хотина» он показывает, что победу над Турцией одержал «в труде избранной наш народ». 

С темой труда в творчестве Михаила Васильевича тесно связана тема науки, просвещения, которые способны облегчить «усердный труд», обогатить народ не только материально, но и духовно. 

В «Оде на день восшествия...» поэт обращается к молодому поколению с призывом посвятить себя служению науке, сменив чужеземных ученых: 

О вы, которых ожидает 
Отечество от недр своих 
И видеть таковых желает,  
Каких зовет от стран чужих,  
О, ваши дни благословенны! 

Ломоносов был убежден в том, что занятия науками должны сделать человека счастливым: 

Науки юношей питают, 
Отраду старым подают, 
В счастливой жизни украшают, 
В несчастный случай берегут... 

Чтобы народ мог беспрепятственно пользоваться плодами своего труда, чтобы получили развитие науки и просвещение, России необходим мир. Ломоносов славит успехи русского оружия («Ода на взятие Хотина»), н война, по его мнению, несет с собой разрушение, беды, плач народа: 

Воззри на плач осиротевших, 
Воззри на слезы престаревших, 
Воззри на кровь рабов твоих. 

«Возлюбленная тишина» для Ломоносова - это не только установление мира между народами, но и прекращение внутренних раздоров, сплоченность всех слоев населения в стремлении достичь «процветания» России. 
       В своих одах писатель прославляет победы русских над врагами ("Ода на взятие Хотина") или отмечает различные торжественные даты. Религиозные и научные темы также присутствуют в одах Ломоносова. Таковы "Утреннее размышление о божием величестве", где автор дает научное описание физического строения солнца, и "Вечернее размышление о божием величестве при случае великого северного сияния", в котором писатель излагает свою теорию происхождения северного сияния.

По самому складу своей натуры и по своим взглядам Ломоносов был поэтом-гражданином. Его стихотворение "Разговор с Анакреоном" ярко демонстрирует отношение к поэзии и понимание им задач поэта. 

Хоть нежности сердечной 
В любви я не лишен, 
Героев славой вечной 
Я больше восхищен.

Здесь автор противопоставляет себя как певца героев певцу любви Анакреону.

Лучшим произведением этого жанра является ода "На день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны, 1747 года". Автор приветствует Елизавету как поборницу просвещения, восхваляет мир и тишину как залог преуспевания наук. Он славит преобразования Петра. Автор рисует огромные пространства России с ее морями, реками, лесами и богатейшими земными недрами. Всеми этими богатствами державы должно овладеть и обратить их на пользу государства и народа. Сделать это могут люди науки, ученые. Глубокой верой в русский народ и твердым убеждением в его талантливости звучат слова Ломоносова о том, 

Что может собственных Платонов 
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.

Восторженный гимн науке — важная и интересная тема в поэзии Ломоносова. По убеждению поэта, благо и слава Родины — в развитии "божественных" наук: механики, химии, астрономии, географии. 

Науки пользуют везде 
Среди народов и в пустыне,
 В покое сладком и в труде.

Ломоносов был великим ученым, и это также отразилось в его стихах. Когда он смотрел на солнце, то очень ясно представлял себе, что оно похоже на расплавленный океан, в котором огненные вихри налетают друг нa друга, словно они борются один с другим... 

Там огненные валы стремятся 
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся, 
Борющись множество веков, 
Там камни, как вода, кипят, 
Горящи там дожди шумят.

Тема Петра I, "просвещенного монарха", "отца Отечества", "неустанного строителя, плавателя, в морях — героя" широко представлена в творчестве Ломоносова, который был горячим приверженцем петровских преобразований, а самого Петра видел как посланника Бога: 

Ужасный чудными делами, 
Зиждитель мира искони 
Своими положил судьбами 
Себя прославить в наши дни:
Послал в Россию Человека, 
Какой не слыхан был от века.

Ещё одна тема, к которой прибегает Ломоносов, - веселая и злая сатира на ханжей-церковников. Понятно, как негодовали высокопоставленные церковные служители, к которым попадали научные статьи и стихотворения поэта. Особенно возмутил их "Гимн бороде" (1757)!

4. Анализ сатиры "Гимн бороде"

Это была веселая и злая сатира на ханжей-церковников, умело прикрывающих свои неблаговидные делишки "завесой" роскошной бороды. Можно быть казнокрадом и вралем, можно иметь "незрелый разум" или вовсе быть "безголовым", – это не имеет значения, если умело пустишь в ход свою "дорогую прикрасу" – бороду. Не вспомнил ли Н.В. Гоголь в своей повести "Нос" дерзкий ломоносовский "Гимн бороде", когда язвительно "прославлял" чиновничий мундир, способный выставить личностью обыкно                           венный нос.

 В то время во главе церкви стоял Синод. Чиновники из Синода отправили императрице гневное донесение о крамольном "Гимне бороде". Они требовали, чтобы стихотворение "было сожжено через палача под виселицею", а его автор подвержен жестокому наказанию. "Гимн бороде" ходил по рукам в списках, напечатать его было невозможно. Ломоносов рисковал, если не головой, то служебным положением. Но разве это могло его смутить!?!

Нет сомнений, что литературная и научная деятельность Ломоносова была взята церковными властями под наблюдение еще задолго до появления «Гимна бороде». Не случайно, скорее всего, что первые известные нам выпады духовной цензуры против «натурализма» относятся к 1748 г.^[1], т. е. к тому году, когда вышла в свет ломоносовская «Риторика», в составе которой впервые была обнародована знаменитая ода Ломоносова о северном сиянии (стихотворение 31; т. VII наст. изд., стр. 315—318).

Чуть позже по рукам столичных жителей стали ходить списки «Гимна бороде». Точно неизвестно, какой именно эпизод послужил непосредственным поводом к его сочинению. Существует  мнение, что «Гимн бороде» был направлен против какого-то одного церковного деятеля.^[2] Такие суждения порождены тем, что в один из рукописных сборников «Гимн бороде» был вписан под таким заглавием: «Стихи на архиепископа Кулябку, соч. г. Ломоносова» (Акад. изд., т. II, стр. 160 втор. паг.; упомянутый сборник принадлежал в 1867 г. А. М. Княжевичу; где находится он сейчас, не выяснено) и что, по утверждению митрополита Евгения Болховитинова, авторитетного знатока литературных и общественных отношений второй половины XVIII в., «Гимн бороде» был «пасквилем на Сильвестра [Кулябку], архиепископа петербургского»^[3].

П. Н. Берков внес две очень существенных поправки в суждения по этому предмету, отметив совершенно справедливо, что ничем не обоснованная гипотеза о «бойком секретаре» Сильвестра Кулябки «нисколько не убедительна» и что как анонимные письма, так и приложенная к ним стихотворная пародия «со стороны идеологической и стилистической могут быть признаны произведениями одного и того же лица»^[4].  С этим нельзя не согласиться. Не следует забывать, кроме того, что Пушкин, знакомый с письменной и устной литературной традицией XVIII в., не хуже, должно быть, чем умерший в один год с ним митрополит Евгений Болховитинов, называл весьма уверенно участником «стихотворной перепалки» с Ломоносовым не Сильвестра Кулябку, а другого члена Синода, подписавшего, как и Сильвестр, пресловутый доклад о «Гимне бороде», а именно рязанского епископа Дмитрия Сеченова^[5]. Историко-стилистический анализ может оказаться полезен и здесь, а сохранившиеся в довольно большом количестве печатные произведения Кулябки и Сеченова дают достаточный материал для такого анализа. Эти два иерарха, оба дворяне, один украинец, другой великоросс, учились в разных духовных школах — первый в Киевской, второй в Московской академии, церковную карьеру делали тоже по-разному и обладали весьма различными вкусами, житейскими навыками и темпераментами. Кулябка был человеком по преимуществу кабинетным: по словам его биографа, он «почитался в свое время славным из россиян богословом»^[6], имел за собой довольно большой духовно-педагогический стаж и был автором, вернее компилятором курсов богословия, философии и риторики В отличие от украинского схоласта Кулябки, бывший московский бурсак Сеченов был деятелем главным образом практическим: он любил учреждать, строить, распоряжаться, начальствовать, не задумываясь над вопросом о пределах предоставленной ему власти. В бытность миссионером в Казани, а затем архиереем в Нижнем Новгороде он стяжал громкую, но недобрую известность не в меру грубыми и жестокими приемами насаждения православия среди местного мордовского и чувашского населения. Заменяя методы убеждения циничными посулами налоговых льгот и угрозами,  прибегая к услугам полиции и к помощи войск, он разорял языческие кладбища, подвергал не желающих креститься телесным наказаниям,  забивал в колодки, заковывал в кандалы, а иногда «и в купель окунал связанных»^[7]. Индивидуальные особенности Кулябки и Сеченова сказались очень заметно и на их словесном творчестве. Биограф Сильвестра говорит сдержанно, что поучения Кулябки  «отличаются строгою нравственностью и рассудительностью»^[8]. Точнее было бы сказать, что слог Кулябки был тяжел, сух и вял, синтаксис местами до крайности неуклюж и запутан (например: «Но и оное земное недро, в недавних годех, сребро ей открывшее Колывановоскресенским назвать судилось, из которого уже начатки Богу (осьмый день назад) как императорскою ракою почитая, тело Александра Невского, или принести, или освятить благочестно изволила», а лексика перегружена сложными словами, не всегда благозвучными, а часто и неудобопонятными, такими, как: каменносердечие, безблагодатники, благовременство, честносветлость, недосказуемый, приятнолюбный, сроднолюбнейший, благочестнолюбный, многоименитый, всеблагоутробнейшая и т. п.

Указанных особенностей стиля Сильвестра Кулябки, чрезвычайно характерных для всех дошедших до нас его проповедей, нет ни в докладе Синода, ни в письмах Христофора Зубницкого, ни в пародии на «Гимн бороде», ни в проповедях Димитрия Сеченова. Стиль Сеченова дает совсем иную картину: он, как и стиль Сильвестра, очень далек от той «чистоты», которой домогался Ломоносов, но несравненно более жив, ярок и выдает местами неподдельную силу и даже буйность темперамента. Биограф Димитрия сообщает, что сочинения Сеченова славились «ясностью слога, а наипаче обличительной резкостию»^[9]. Это довольно верно и было бы еще вернее, если бы слово «резкость» было заменено словом «грубость». Ораторский слог Димитрия, близкий к разговорной речи, сбивался нередко на самое вульгарное просторечие. Сеченову ничего не стоило сказать, например, с церковной кафедры, что премудрый царь Соломон «не потрафил иногда рассуждением своим»^[10] или: «слово отрыгнем царице-матери». Димитрий был не прочь иной раз предаться публичному самообличению, и его аудитории приходилось выслушивать в этих случаях такие, например, признания своего архипастыря: «Сам шанпанские и венгерские вина вместо квасу употребляю, а в церковь никогда и волоско́го га́ленка [т. е. крохотной бутылочки] не посылаю». Или еще крепче и выразительнее: «Мы за чарку винца, за ласкательство, за честишку, за малую славицу, в суде за гостинец, в торгу за копейку, в пост святой за курочку душу нашу промениваем». Ничего похожего не найдем мы в бесцветных проповедях «рассудительного» Сильвестра Кулябки, но зато нечто очень близкое только что приведенной цитате и по смыслу и по стилю отыщем у Христофора Зубницкого: «Поверьте, — читаем в его письме Ломоносову, — что он [т. е. автор «Гимна бороде»] столько подл духом, столько высокомерен мыслями, столько хвастлив на речах, что нет такой низости, которой бы не предпринял ради своего малейшего интересу, например для чарки вина»^[11].  Дело, однако, не в отдельных смысловых и фразеологических совпадениях,  а в общем и при том местами довольно разительном стилистическом сходстве: в анонимных письмах ощущаются та же, что и в «поучениях» Сеченова, бойкость наметанного пера, та же безудержная развязность мысли, тот же запальчивый тон и та же вульгарность выражений: «беспутное сочинение», «непотребное сочинение», «сумасбродный стихотворец», «сей ругатель», «пьяница», «пьяная его голова», «негодный ярыга», «везде, как пес, лает», «ученые шарлатаны его» и т. п. Таким образом, стиль анонимных писем и пародии, несомненно,  ближе к стилю Сеченова, чем к стилю Кулябки.

Но есть и еще два обстоятельства, которые нельзя упускать из виду. Сеченов, бесчеловечно обращавшийся с иноверцами, гораздо снисходительнее относился к раскольникам, прибежище которых, река Керженец, протекала в пределах его епархии. Если весь «Гимн бороде» в целом был адресован не Сеченову, а другому духовному лицу, то несколько туманная строфа 5 этого «Гимна», где упоминается какой-то «керженцам любезный брат», метила, может быть, в Сеченова. Ведь не случайно же, в самом деле, говорит здесь Ломоносов именно о керженских раскольниках, а не об архангельских, которых знал гораздо ближе. Когда Ломоносов, уйдя из родительского дома, поступил в Московскую славяно-греко-латинскую академию, он застал там среди своих новых товарищей-студентов двадцатидвухлетнего монаха Димитрия Сеченова, определившегося туда примерно за год до него. При Ломоносове Димитрий был пострижен в мантию (14 марта 1731 г.) и вскоре (24 ноября 1731 г.) посвящен в иеромонахи, при нем же окончил курс Академии и незадолго до переезда Ломоносова в Петербург (24 ноября 1735 г.) был назначен в ту же Московскую академию учителем^[12].  Личное знакомство Ломоносова с Сеченовым было, следовательно, очень давнее. У крестьянского сына, ставшего профессором химии и знаменитейшим поэтом своего времени, и у дворянина в архиерейском омофоре могли быть, таким образом, кроме новых, еще и какие-нибудь старые, не известные нам счеты.

Всего сказанного мало, чтобы вынести окончательное решение, так как пока есть только косвенные, а не прямые улики, но есть все же некоторое основание предположить, что Пушкин был более прав,  что под псевдонимом «Христофор Зубницкий» скрывался скорее Сеченов, чем Кулябка.

 При жизни М.В.Ломоносова стихотворение «Гимн бороде» не публиковалось, распространялось в списках; местонахождение подлинника неизвестно. В ответ на эту сатиру, воспринятую духовенством на свой счёт вообще, 6 марта 1757 года Синодом во всеподданнейшем докладе императрице высказана просьба «таковые соблазнительные и ругательные пасквили истребить и публично сжечь, и впредь то чинить запретить, и означенного Ломоносова для надлежащего в том увещевания и исправления в Синод отослать». Предположения относительно раскольников в виде центрального объекта сатиры, несмотря на имеющиеся косвенные основания к тому, давно признаны несостоятельными — об этом говорит и тот факт, что сатира эта затронула именно высшее духовенство. Просьба Синода была оставлена без последствий, а доклад, «подобно и прежним жалобам на Ломоносова, не навлек на него никакой ответственности, и через несколько дней… он был назначен советником академической канцелярии».

        Дошедшие до нас списки «Гимна бороде» отличаются друг от друга только большей или меньшей исправностью и не всюду одинаковой расстановкой строф. Говорить при таких условиях о существовании различных авторских редакций «Гимна» нет причины. Из всех известных списков существует только один, о котором можно сказать с твердой уверенностью, что хронологически он весьма близок к ненайденному подлиннику: это список, найденный в делах Синода; он появился никак не позднее 6 марта 1757 г. (день подачи Синодом доклада императрице). Совершенно точно воспроизвел этот список своей рукой академик Г.-Ф. Миллер, который выправил при этом очень старательно и умело многие орфографические погрешности синодального писца. Список Миллера, являющийся во всех отношениях наиболее надежным и исправным, и выбран поэтому в качестве основного текста. Датируется он предположительно последней третью 1756 г. или первыми двумя месяцами 1757 г.  Основанием для такой датировки служат:

1) возвращение Синодом 16 сентября 1756 г. И. И. Шувалову русского перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке» с извещением, что Синод не разрешает печатать этот перевод

2) начальные слова доклада, поданного Синодом императрице 6 марта 1757 г.: «В недавном времени проявились в народе пашквильные стихи, надписанные: Гимн бороде».

          Ни при жизни Ломоносова, ни в ближайшие после его смерти десятилетия, документальных доказательств того, что автором «Гимна бороде» был Ломоносов, не отыскано. Сам он ни в одном из дошедших до нас документов не упоминает ни разу ни об этом стихотворении. Если же Синод в упомянутом выше докладе и говорит, что во время «свидания и разговора» с синодальными членами Ломоносов, «сверх всякого чаяния, сам себя тому пашквилному сочинению автором оказал», то в основу такого утверждения Синода положено не признание Ломоносова, а лишь умозаключение синодальных членов, построенное,в свою очередь,  только на косвенных уликах. Улики эти, однако же, настолько серьезны, что едва ли можно не согласиться со сделанным из них выводом. Члены Синода — гласит их доклад — сказали Ломоносову, «что оный пашквиль, как из слогу признавательно, не от простого, а от какого-нибудь школьного человека, а чуть и не от него ль самого [т. е. от Ломоносова] произошел». Если верить тому же докладу, Ломоносов и не признал, и не отверг предъявленного ему обвинения, а «исперва начал оный пашквиль шпински [т. е. издевательским образом] защищать», затем же «таковые ругательства и укоризны на всех духовных за бороды их произносил, каковых от доброго и сущего христианина надеяться отнюдь невозможно». Если бы Ломоносов не был автором «Гимна бороде», он, само собой разумеется, заявил бы о том Синоду. При этих условиях приобретают значение и такие дополнительные, сами по себе менее веские доказательства его авторства, как показания ряда рукописных сборников XVIII в., где сочинителем «Гимна» назван Ломоносов. Таким образом, сомневаться в том, что «Гимн бороде» написан Ломоносовым, вряд ли возможно.

         Итак, сам Ломоносов признается, что досадил сперва только «одной из сих пустых бород», после чего за нее вступились «и прочие». При всем том, однако, содержание сатиры вышло далеко за пределы личного выпада и носит ярко выраженный общественный, публицистический характер. Этого ни в какие времена не оспаривал никто. И в этом все ее значение.

          Были в XIX в. попытки рассматривать «Гимн» как осмеяние одних только раскольников, но это мнение давно уже отвергнуто и уступило место вполне обоснованному и твердому убеждению, что ломоносовская сатира направлена не столько против раскола, не столько против суеверия вообще, сколько против высшего духовенства^[13].  Это доказывается и текстом «Гимна»,  где рассеян целый ряд таких намеков, которые никак не могут быть отнесены к расколу (например, о жрецах, о чинах, о бородах, заплетенных в косы, о завитых тупеях и т. п.), и главным образом той бурной реакцией на «Гимн», которая последовала со стороны Синода. Если бы высмеивались одни только преследуемые церковью раскольники, то Синод не имел бы основания негодовать на Ломоносова.

«Гимн бороде» нельзя рассматривать как изолированный факт истории одной только русской литературы: при всей самостоятельности замысла и исполнения, чуждого какой бы то ни было подражательности, «Гимн» опирался все же некоторым образом на всеевропейскую литературную традицию. В католических странах вопрос о бритье бород представителями духовенства имел свою, очень долгую и несравненно более сложную, чем у нас, историю. На протяжении VIII—XVII столетий ношение бород церковниками то решительно запрещалось, то допускалось с теми или иными ограничениями, то поощрялось. В средние века этот вопрос не раз обсуждался поместными соборами и поднимался на догматическую высоту. В XV—XVI столетиях воззрения Ватикана на этот счет утратили устойчивость. На портретах времен позднего Возрождения мы видим в пределах каких-нибудь сорока лет то долгобородых, то чисто выбритых пап. В эту пору догматические споры о бороде уступали иной раз место политическим пререканиям на ту же тему. Так, когда в 1527 г., после ограбления Рима испанскими войсками императора Карла V хозяин опустошенного города, папа Климент VII Медичи, отпустил в знак печали длинную бороду и когда примеру папы захотели последовать рядовые священники, этому воспротивился военный союзник Климента, французский король Франциск I, по требованию которого папа обложил священнические бороды особым налогом. В это самое время, в 1531 г., итальянский гуманист Джиованни-Пиерио Валериано, человек, близкий к семейству Медичи и пользовавшийся в свое время покровительством знаменитых пап Юлия II и Льва X, выпустил в свет в Риме с благословения Климента VII прозаический памфлет в защиту бороды на латинском языке под заглавием «Pro sacerdotum barbis ad clarissimum cardinalem Hyppolytum Medicem declamatio» («Речь к пресветлейшему кардиналу Ипполиту Медичи в защиту священнослужительских бород»). Это весьма изящно написанное произведение приобрело огромную популярность и положило начало целой литературе о бороде. Наряду с заступниками и гонителями бороды выступали в печати и нейтральные ее историки, старавшиеся сохранить бесстрастие, что в обстановке горячих догматических и политических споров давалось нелегко. Таким объективным историком пытался стать, например, француз А. Готман (Ant. Hotmann или Hotomannus). В 1586 г. он выпустил в Антверпене сочинение под заглавием «Pogonologia sive dialogus de barba et coma» («Погонология, или разговор о бороде и волосах»), где в форме беседы сторонника бороды с ее противником и в свете высказываний античных и средневековых, духовных и светских писателей всесторонне, с большой серьезностью обсуждался вопрос о стрижке и бритье растительности, украшающей мужскую голову. Однако ни один из писавших на эту тему авторов не стяжал такой славы, как Валериано, чей памфлет получил особенно широкую известность в XVII в. (он переиздавался в 1604, 1613, 1626 и 1631 гг.), когда под давлением придворной моды католическому духовенству пришлось окончательно отказаться от бороды и когда ее сторонники предпринимали последние отчаянные попытки отстоять ее право на существование. Сочинение Валериано читали, конечно, и высшие русские иерархи, в кругу которых наблюдался в ту пору немалый интерес к латинской церковной и околоцерковной литературе, и раскольничьи начетчики, которые не переставали поносить католических священников за бритье бород. Читал, вероятно, это произведение и Ломоносов: когда в припеве к «Гимну бороде» он посмеивался над тем, что борода «не крещена», он пользовался цитируемым в памфлете Валериано (стр. 14 по изданию 1613 г.) аргументом западноевропейских брадоборцев. Тем чувствительнее воспринимали эту насмешку русские носители бород.

      Не мешает добавить, что вопрос об обязательном бритье бород, весьма остро поставленный Петром I на исходе XVII в., продолжал занимать правительственные круги и в Ломоносовское время. Так, в начале 1748 г. Сенату и Синоду докладывалось, что «в Российской империи многие разных чинов люди, в противность состоявшихся указов, упрямством своим ходят в неуказном платье и носят бороды». Сенату пришлось разъяснять, что отпускать бороду не имеет права никто, «опричь священного и церковного причта и крестьян»^[14], и грозить нарушителям штрафами.  Что же касается ношения бород церковниками, то Синод рассматривал это не как право, а как непременную обязанность духовных лиц. В том самом 1756 г., когда появился ломоносовский «Гимн», Синод строго наказал некоего иеромонаха за то, что он, находясь в Голштинии, сбрил бороду и усы.

         «Гимн бороде» сразу же, после того как был сочинен, получил весьма широкое распространение. Об этом можно судить по тому значительному количеству его списков, которое дошло до нас. Они отысканы и в Петербурге, и в Москве, и в Костроме, и в Ярославле, и в Казани, и в Красноярске, и даже в Якутске, где содержавший «Гимн» рукописный сборник, принадлежавший местному купцу Ф. В. Макарову, датирован последним «своеручно» 2 марта 1768 г.  Синод выразился точно, сказав, что «пашквильные» ломоносовские стихи «проявились в народе»^[15].  «Гимн бороде», судя по тем же спискам, стал достоянием не одних только образованных верхов столичного общества: им заинтересовались и губернские чиновники, и сибирские купцы. Успех «Гимна», как правильно отмечалось предшествующими комментаторами, объяснялся главным образом его антиклерикальной направленностью в духе уже входившего в моду «вольтерьянского» вольнодумства, в какой-то мере поднятым вокруг «Гимна» шумом и, наконец, грубоватой игривостью выражений и образов .

        Не приходится удивляться, что при такой популярности «Гимн бороде» стал очень скоро известен членам Синода. Вполне вероятно, впрочем, что этому помог кто-либо из недоброжелателей Ломоносова. Возможно, например, что Синоду донес на Ломоносова В. К. Тредиаковский, который незадолго до этого, в конце 1755 г., подал в Синод подобный «извет»^[16] на  А. П. Сумарокова.

        Из не раз упоминавшегося доклада Синода императрице «о явившихся письменных пашквилях, хуливших человеческие брады, стишками сочиненных»^[17], видно, что Синод, узнав о существовании «Гимна бороде», решил первоначально не давать делу официального хода. В докладе говорится о «бывшем с профессором Академии наук Ломоносовым свидании и разговоре». Дата «свидания» не известна, так как ни в журналах, ни в протоколах Синода оно не оставило никакого следа. Из этого можно заключить, что Ломоносов был не «потребован» в Синод, как тогда выражались, а приглашен частным образом. Предполагалось, вероятно, на первый раз ограничиться одним негласным внушением. Но внушению была придана чрезвычайно резкая форма: Ломоносову сказали, что он не только всех бородатых «персон», но и «тайну святого крещения, к зазрительным частям тела человеческого наводя, богопротивно обругал и чрез название бороду ложных мнений завесою всех святых отец учения и предания еретически похулил»^[18]. При этом было добавлено, что «таковому сочинителю, ежели в чювство не придет и не раскается, надлежит как казни божией, так и церковной клятвы ожидать». Как ни серьезна была угроза, Ломоносов не «пришел в чювство» и не раскаялся, а, дав волю своему темпераменту, принялся произносить тут же, в присутствии членов Синода, «ругательства и укоризны на всех духовных за бороды их». Предполагавшийся «разговор» перешел в перебранку. Синод не стал бы, может быть, предавать ее огласке, зная, какие сильные при дворе люди могут заступиться за дерзкого академика, однако сам Ломоносов усложнил дело. Очень скоро после «свидания» с синодальными членами, под свежим еще, по-видимому, впечатлением от их выступлений, он «таковой же другой пашквиль в народ издал, в коем, — как писал Синод, — между многими явными уже духовному чину ругательствы безразумных козлят далеко почтеннейшими, нежели попов, ставит». Официальное дело на том и кончилось. Просимых Синодом распоряжений не последовало. Ломоносова, который за пять дней до подачи Синодом доклада, получил крупное служебное повышение, не тронули. Вмешались, очевидно, те самые сановные его заступники, которых опасался Синод. Но участники столкновения на этом не успокоились. «Перепалка» между ними (так охарактеризовал ее Пушкин), правда, лишенная уже всякой официальности, продолжалась еще несколько месяцев.

5. Критика поэзии М. В. Ломоносова

            Известно, по крайней мере, два образца критической оценки поэтического наследия М. В. Ломоносова: А. С. Пушкина — в его произведении третьего, если не четвёртого плана — не слишком известных «разнородных путевых заметках» эссе—перифразе радищевского «реального путешествия» — в «Путешествии из Москвы в Петербург»  и в главе «Чёрная грязь» радищевского же «Путешествия», цитируемой тем же А. С. Пушкиным.

        В конце книги своей Радищев поместил слово о Ломоносове. Оно писано слогом надутым и тяжелым. Радищев имел тайное намерение нанести удар неприкосновенной славе Ломоносова. Достойно замечания и то, что Радищев тщательно прикрыл это намерение уловками уважения и обошелся со славою Ломоносова гораздо осторожнее, нежели с верховной властию, на которую напал с такой безумной дерзостью. Он более тридцати страниц наполнил пошлыми похвалами стихотворцу, ритору и грамматику, чтоб в конце своего слова поместить следующие мятежные строки:        Мы желаем показать, что в отношении российской словесности тот, кто путь ко храму славы проложил, есть первый виновник в приобретении славы, хотя бы он войти во храм не мог. Бакон Веруламский не достоин разве напоминовения, что мог токмо сказать, как можно размножать науки? Недостойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того что не могли избавить человечества из оков и пленения? И мы не почтем Ломоносова, для того, что не разумел правил позорищного стихотворения и томился в эпопее, что чужд был в стихах чувствительности, что не всегда проницателен в суждениях и что в самых одах своих вмещал иногда более слов, нежели мыслей.        

         Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом. Но в сем университете профессор поэзии и элоквенции не что иное, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекающий. Однообразные и стеснительные формы, в кои отливал он свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжелый. Эта схоластическая величавость, полуславенская, полулатинская, сделалась было необходимостию: к счастию, Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова. В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым. Ломоносов сам не дорожил своею поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему искусству, об этом человеке, который ни о чем, кроме как о бедном своем рифмичестве, не думает!.. Зато с каким жаром говорит он о науках, о просвещении! Смотрите письма его к Шувалову, к Воронцову и пр.

        Но не следует забывать о том, что А. С. Пушкина, если и можно счесть до какой-то степени литературоведом, то уж учёным он всё-таки не был (он и не силился им казаться — какую-либо систему сложить даже в этой столь близкой его пониманию области не тщился); и в его и в А. Н. Радищева «филиппиках» выражено только их частное мнение: в первом случае — поэта, человека, как известно, достаточно импульсивного и непостоянного, — художника, стихотворца уже другой эпохи, других вкусов — когда многое из сравнительно недавно минушего — «осьмнадцатого века, века од» — было переоценено. Именно в это время «проглядели» и Ломоносова-естетествоиспытателя; но если тот же А. Н. Радищев, чьё поколение начало эту переоценку, ничего ни в химии, ни в точных науках, ни даже в поэзии не смысливший, берёт на себя смелость сказать, что «Ломоносов не достиг великости в испытаниях природы», то А. С. Пушкин, в конце концов, понимая свою полную несостоятельность в данном вопросе, от такого «приговора» воздерживается и, дав в этих же своих заметках чрезвычайно подробный реестр научных публикаций естествоиспытателя, ограничивается общими хвалебными эпитетами, как и те, кто не видел и не понимал истинного значения и сущности трудов М. В. Ломоносова — только по прошествии более чем полувека начали их ценить по достоинству, когда «добрались» до глубин и высот, которые он предвосхитил. Не экстраполируя последнее на всё творчество в целом Ломоносова-естествоведа, мы вынуждены наблюдать, что малоизвестное до поры критическое мнение А. С. Пушкина о Ломоносове-гуманитарии вступает в противоречие с уже известными нам восторженными оценками именно Ломоносова-гуманитария в других публикациях того же А. С. Пушкина (см. выше), вероятно, другие задачи преследовавших, или другим его настроениям обязанных… Через сто лет помянутого А. П. Сумарокова, которого и Пушкин-то не слишком уверенно защищает, и которому в этом же эссе (как и многим другим из елизаветинской эпохи) от него достаётся, О. Э. Мандельштам вообще найдёт возможным назвать «жалким»…

      Таков он, богатый и разнообразный поэтический мир Михаила Васильевича Ломоносова.

И как ученый, и как поэт, Ломоносов все свои знания и силы отдал служению народу и родине. Русские люди восхищаются и гордятся своим великим предком, истинным сыном своей Родины. 

3. Заключение

           1. Ломоносов выполнил огромную работу в деле развития русского литературного языка на народной основе, довел до конца начатую Тредиаковским реформу русского стихосложения и подкрепил ее своими поэтическими произведениями.

           2. Ломоносов содействовал созданию русского классицизма, прогрессивного по тому времени направления, и был отцом той торжественной оды, которая после него становится популярным жанром в русской литературе XVIII – XIX века.

           3. Поэзия Ломоносова, глубоко идейная, патриотическая, граждански направленная, значительно способствовала быстрому и успешному развитию русской литературы. И как ученый, и как поэт Ломоносов все свои знания и силы отдал служению народу и родине. Вся его жизнь была полна неуставных творческих исканий и героической борьбы с врагами, всячески препятствовавшими его преобразовательной деятельности в области просвещения. В своих предсмертных записях Ломоносов, между прочим, пишет: «За то терплю, что стараюсь защитить труд Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство…Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют… »

Деятельность Ломоносова была всегда целеустремленно связана с наиболее важными потребностями страны, с ее промышленным, культурным развитием, направлена на ее процветание. Историческое значение Ломоносова состоит также и в том, что он настойчиво добивался широкого развития образования в России, привлечения в науку способных людей из народа, показав личным примером, на какие подвиги способны люди ради своей Родины. 

Несмотря на то что со времени, когда жил и работал великий русский ученый, прошло более двух столетий, его имя живет в памяти народов нашей страны и за рубежом. Его жизни и деятельности посвящено много книг и статей; его образ запечатлен в произведениях живописи, графики, скульптуры; его имя носят в нашей стране города и села, улицы и площади, учебные заведения и школы. 

Того, что сделал Ломоносов, включая его определяющий вклад в становление литературного и научного русского языка и поэзии, более чем достаточно для вечной славы нашего замечательного соотечественника. 

Список литературы

1. Акад. изд., т. II, стр. 160—161 втор. паг.; Ломоносовский сборник, СПб., 1911, стр. 89; Берков, стр. 208, 212—213
2. Ломоносовский сборник. СПб., 1911, стр. 189
3. Берк Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XI, Изд. АН СССР, 1949, стр. 253
4. Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви. Изд. 2-е, т. II, СПб., 1827, стр. 207; Н. И. Петров, ук. соч., стр. 290—291, № 689 (483); Берков, стр. 225
5. Соловьев, кн. V, стлб. 209—211, 328—329; Русский биографический словарь, т. «Дабелов — Дядьковский», СПб., 1905, стр. 394—395ов, стр. 219 и 224
6. Слово 25 марта 1742 г.; БАН, шифр 38.4.13
7.   Русский биографический словарь, т. «Дабелов — Дядьковский», СПб., 1905, стр. 394; С. Смирнов. История Московской славяно-греко-латинской академии, М., 1855, стр. 213
8.  В. Н. Перетц. Кто был Христофор Зубницкий? Ломоносовский сборник, СПб., 1911, стр. 85—86; Берков, стр. 196—197, 205
9.  ПСЗ, 9479; Полное собрание постановлений и распоряжений по Ведомству православного исповедания Российской империи, т. III, СПб., 1912, стр. 130—131
10.  «Чтения в имп. обществе истории и древностей российских», 1865, кн. I, отд. V, стр. 59
11.  Б. Е. Райков, ук. соч., стр. 268—269; ср. примечания к стихотворению  ЦГИАЛ, ф. 797, оп. 97, № 180; ср. там же, ф. 796, оп. 209, № 205, Протоколы Синода, лл. 284—285; ф. 796, оп. 443, № 52, Журналы Синода, лл. 97 об. — 99

Приложение

Гимн бороде.

Не роскошной я Венере,

Не уродливой Химере
В имнах жертву воздаю:
Я похвальну песнь пою
Волосам, от всех почтенным,
По груди распространенным,
Что под старость наших лет
Уважают наш совет.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Попечительна природа
О блаженстве смертных рода
Несравненной красотой
Окружает бородой
Путь, которым в мир приходим
И наш первой взор возводим.
Не явится борода,
Не открыты ворота.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Борода в казне доходы
Умножает по вся годы:
Керженцам любезной брат
С радостью двойной оклад
В сбор за оную приносит
И с поклоном низким просит
В вечный пропустить покой
Безголовым с бородой.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Не напрасно он дерзает,
Верно свой прибыток знает:
Лишь разгладит он усы,
Смертной не боясь грозы,
Скачут в пламень суеверы;
Сколько с Оби и Печеры
После них богатств домой
Достает он бородой.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

О коль в свете ты блаженна,
Борода, глазам замена!
Люди обще говорят
И по правде то твердят:
Дураки, врали, проказы
Были бы без ней безглазы,
Им в глаза плевал бы всяк;
Ею цел и здрав их зрак.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Если правда, что планеты
Нашему подобны светы,
Конче в оных мудрецы
И всех пуще там жрецы
Уверяют бородою,
Что нас нет здесь головою.
Скажет кто: мы вправды тут,
В струбе там того сожгут.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Если кто невзрачен телом
Или в разуме незрелом;
Если в скудости рожден
Либо чином не почтен,
Будет взрачен и рассуден,
Знатен чином и не скуден
Для великой бороды:
Таковы ее плоды!

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

О прикраса золотая,
О прикраса даровая,
Мать дородства и умов,
Мать достатков и чинов,
Корень действий невозможных,
О завеса мнений ложных!
Чем могу тебя почтить,
Чем заслуги заплатить?

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Через многие расчосы
Заплету тебя я в косы,
И всю хитрость покажу,
По всем модам наряжу.
Через разные затеи
Завивать хочу тупеи:
Дайте ленты, кошельки
И крупичатой муки.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Ах, куда с добром деваться?
Все уборы не вместятся:
Для их многого числа
Борода не доросла.
Я крестьянам подражаю
И как пашню удобряю.
Борода, теперь прости,
В жирной влажности расти.

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Между концом 1756 и февралем 1757

 Апостол Петр.
Мозаика