Движение поэтической мысли в стихотворении А.С.Пушкина "На холмах Грузии..."
статья по литературе (9 класс) по теме

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 19 В.

Движение поэтической мысли в стихотворении А.С. Пушкина «На холмах Грузии».

(АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ  А.С.ПУШКИНА «НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ…»)

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит - оттого

Что не любить оно не может.

                                   1829

Стихотворение невелико по объему, написано простым языком, не содержит ни необычных сравнений, ни красочных метафор и, кажется, непосредственно и просто вылилось из-под пера автора.

Приступая к анализу, следует обратить внимание на черновик стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» Мы видим следы напряженной работы поэта: обилие зачеркнутых, исправленных и переделанных строк. Из этого следует сделать вывод, что простота и легкость стихотворения явились результатом упорного труда автора и что, следовательно, в тексте нет ни одного случайного слова: каждое из них имеет глубокий смысл, и именно потому такое короткое стихотворение может производить столь глубокое впечатление.

Давно известно, что особенность стиля «поздней» пушкинской лирики - простота и ясность, проявляющаяся в стремлении к точному     словоупотреблению, в стремлении избегать поэтических метафор, в     ограничении доли условной поэтической лексики. По словам замечательной и тонкой исследовательницы русской поэзии Л.Я. Гинзбург, «от прозрачного элегического стиля Пушкин шёл не к повышенной образности, а, напротив того, к «нагой простоте». <…>

Лирическое слово зрелого Пушкина живёт не изменением или замещением значений, но непрестанным их обогащением» [3, с. 105].

Отказ от использования «классических» поэтических средств приводит к перенесению художественной функции на те элементы текста, которые прежде казались эстетически нейтральными, служебными. Это грамматические категории.

В 1961 году блестящий русский филолог Р.О. Якобсон так суммировал результаты своей редакторской работы над переводами лирических стихотворений Пушкина на чешский язык: «Становилось всё ясней: в поэзии Пушкина путеводная значимость морфологической и синтаксической ткани сплетается и соперничает с художественной ролью словесных тропов, нередко овладевая стихами и превращаясь в главного, даже единственного носителя их сокровенной символики» [6, с. 215].

В пушкинском тексте есть лишь одна метафора: сердце горит, да и она - cтёртая, настолько привычная, что уже не замечается. Спустя почти сто лет Владимир Маяковский, чтобы оживить это поэтическое клише, изобразил пожарных, приехавших тушить «пожар сердца» лирического героя. Есть в пушкинском тексте, правда, и выражение лежит мгла, которое, строго говоря, тоже метафора. Но это метафора не литературная, а языковая, и ничего необычного, останавливающего внимание в ней нет.

Зато грамматика в стихотворении «На холмах Грузии…» очень значима. Первое, что бросается в глаза сразу: в этом произведении ни разу не употреблено местоимение «я» в исходной форме - в именительном падеже.

Встречается оно только в косвенных падежах: мною, мне. Кроме того, есть и притяжательные местоимения, образованные от местоимения «я»: моя, моего. Отсутствие в тексте слова «я» необычно и неожиданно. Во-первых, лирика всегда тяготеет к использованию этого слова: стихотворение, как правило, строится именно как ряд высказываний - признаний, жалоб, размышлений - этого «я». Во-вторых, «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» принадлежит к традиции элегического жанра, а в элегиях - стихотворениях, посвящённых разочарованию в жизни, анализу испытанных лирическим героем чувств, - признания «я» есть главное, есть основа текста. Конечно, исповедальное начало, черты лирического монолога присутствуют и у Пушкина, но всё же отказ от слова «я» демонстративен по причине своей необычности [2, c. 62].

Синтаксическая структура стихотворения такова. Преобладают двусоставные предложения - предложения, в которых есть и подлежащее, и сказуемое: лежит мгла, шумит Арагва, печаль светла, печаль полна, ничто не мучит, (ничто) не тревожит, сердце горит и любит. Но ни в одном из них лирический герой не представлен как субъект высказывания или действия.

Говорится либо о явлениях внешнего мира (о мгле и Арагве), либо о чувствах лирического героя, которые приобретают как бы отдельное, автономное бытие - независимо от «я» (об унынии, о сердце). Встречается в стихотворении и одно безличное предложение: «Мне грустно и легко».

В этом стихотворении сама синтаксическая структура предложений служит выражению такого мотива, как стихийность, произвольность чувства, неподвластность любви воле «я». Люблю не «я», а моё сердце, моя душа, и не «я» пребываю в покое, а моё уныние; не «я» грущу и чувствую лёгкость, а «мне грустно и легко». Так на уровне грамматики создаётся тот смысл, который будет прямо выражен только в двух последних строках стихотворения: «И сердце вновь горит и любит — оттого, // Что не любить оно не может» [1, c. 15].

Стихотворение начинается следующими строками:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Пейзаж содержит скрытое противопоставление двух начал. Первый стих рисует холмы - возвышенности, поднятые к небу. Второй - лежащую у ног поэта глубокую реку. Чувство глубины подчеркивается глубоким звуком «у»; «Шумит Арагва предо мною». Таким образом, первые строки вводят в сознание читателя образы высоты и глубины. Но еще более важна упомянутая в первом стихе «ночная мгла». Ночь, которая обычно встречается в негативном контексте, здесь впервые связана с лирическими, задушевными переживаниями автора. Мгла у Пушкина никогда не означает просто темноту, а всегда ночную тьму, перемешанную с чем-либо. В стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» ночная мгла создает сразу два образа - ночи и лунного света. Ночь, о которой говорит Пушкин,- светлая ночь, пронизанная успокаивающим и примиряющим светом луны [5, c. 17].

Таким образом, пейзаж первых строк содержит и образы горных вершин, и глубокую реку, текущую в темноте, и ночную тьму, и лунный свет. Это противоречие имеет, однако, не трагический, а примиренный характер, что подчеркивается спокойной музыкальной организацией стиха. Если выписать гласные и согласные фонемы, можно убедиться в обилии и разнообразии согласных звуков: их почти столько же, сколько гласных. Кроме того, обильно представлены плавные: [м], [н], [л]. Все это вместе создает картину контрастную и примиренную одновременно, широкую и спокойно-печальную [4, c. 48].

Третий и четвертый стихи характеризуют внутреннее состояние лирического героя. Оно находится в согласии с окружающим пейзажем. Чувства, испытываемые героем-автором, противоречивы: «грустно и легко» - это не только разные, но и трудно совместимые чувства. Объяснение их соединению дает выражение «печаль моя светла»: подобно тому как ночная темнота, пронизанная лунным светом, делается не страшной, не враждебной, а грустной и поэтичной, печаль пронизана светом. Каким светом (светом чего), в стихе пока не говорится. Этому посвящен следующий стих:

Печаль моя полна тобою.

Введенное в стихотворение поэтическое «ты» - образ неназванной возлюбленной (кому Пушкин адресовал это стихотворение, мы точно не знаем, вопрос этот до сих пор составляет предмет споров комментаторов) - становится источником света. Именно ею полна печаль, и это делает печаль светлой. Параллелизм пейзажа и душевного мира подчеркивается системой звуковых повторов: слова третьего стиха повторяют звуки первого, являясь как бы их эхом.

Чувство лирического героя - небанально, сложно и противоречиво. Но в стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» есть и привычная для жанра элегии черта, легко узнаваемая современниками. Это лирическая ситуация, которую условно можно назвать так: размышления грустящего лирического героя ночью на берегу реки или ручья.

Есть и ночь, очевидно, навевающая печальные размышления, и река, наверное, напоминающая о быстротечности другой реки - жизни… Но местность, где находится лирический герой, названа точно - это Грузия. И река имеет имя - Арагва. Так в стихотворении Пушкина не только дан мотив разлуки с родным краем и с «нею», но и воссоздана некая автобиографическая ситуация. На берегу безымянного ручья мог оказаться всякий, «на холмах Грузии» и на берегу Арагвы - лишь какой-то конкретный, определённый человек. Для читателя неважно, кому именно посвящено пушкинское стихотворение (исследователи называли и Марию Раевскую, и Наталью Гончарову). [2, c.31] Важно, что лирическая ситуация представлена как единичная, конкретная, а не как клише элегического жанра. Таким образом, сходство с элегической традицией в стихотворении Пушкина не менее значимо, чем различия. А читательские ожидания, связанные с упоминанием о реке и ночи в первых строках пушкинского текста, сбываются лишь отчасти: чувства лирического героя не очень похожи на «тихую грусть».

Начинаясь почти как элегия, «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» оказывается поэтическим фрагментом, состоящим всего из восьми строк. Но в этих восьми стихах сконцентрирована такая мера смысла, к которой и отдалённо не приближаются длинные элегии.

          Следующие четыре стиха меняют интонацию. Спокойно-печальная повествовательная интонация первого четверостишия делается более напряженной. Одновременно увеличивается число слов, несущих семантику победы любви над грустью и света над темнотой,- «горит», «любит». Следует обратить внимание на еще одну важную особенность: стихотворение посвящено любви и представляет собой авторский монолог. И по жанру, и по типу речи в центре должен быть субъект. Между тем в стихотворении не встречается местоимение «я» в форме подлежащего. Одновременно бросается в глаза наличие безличных конструкций: «мне грустно», мне «легко». Носитель речи появляется лишь в косвенных падежах, что не создаёт эгоцентрической структуры. Место поэтического «я» и одновременно место подлежащего в предложении занимают слова «печаль», «сердце» - свободные от эгоцентрической окраски. Тем более сильно звучит выделенность поэтического «ты». Это придает стихотворению особую окраску. Любовь, о которой говорит поэт,- любовь не эгоистическая, а самопожертвенная. Это особенно ясно в ранней, черновой редакции стихотворения:

Все тихо - на Кавказ идет ночная мгла

Мерцают звезды предо мною

Мне грустно и легко - печаль моя светла

Печаль моя полна тобою

Я твой по-прежнему - тебя люблю я вновь

И без надежд, и без желаний

Как пламень жертвенный чиста моя любовь

И нежность девственных мечтаний.

Этими примерами поэтическая роль синтаксиса не исчерпывается [5, c. 18].

Не менее значим и синтаксический параллелизм в предложениях «печаль моя светла» и «Печаль моя полна тобою». Схема предложений такова: подлежащее (одно и то же имя существительное «печаль») + определение (притяжательное местоимение «моя») + именное сказуемое (краткие прилагательные «светла» и «полна»).

В стихотворении прямо не сказано, почему грустно лирическому герою и отчего печаль его «светла». Упоминание в первых строках стихотворения о далёкой земле, Грузии, и о грузинской реке Арагве побуждает читателя предположить, что грусть и печаль лирического «я» вызваны разлукой с нею, оставшейся «там», в России. Это был бы традиционный элегический ход. Но благодаря соседству одинаково построенных предложений «печаль моя светла» и «Печаль моя полна тобою» рождается мысль, что именно воспоминания о «ней», чувство к «ней» придают печали лирического героя этот светлый тон. Строка «Печаль моя полна тобою» многозначна: она может быть прочитана как «Печаль моя вмещает тебя», «Ты внутри моей печали».

Это наиболее очевидная интерпретация. Но возможно и другое понимание этого стиха: «Ты наполняешь меня печалью», «Ты заполняешь мою печаль». Творительный падеж, в форме которого употреблено местоимение «ты», обладает и значением косвенного объекта действия, и значением субъекта действия, и в пушкинском тексте происходит взаимоналожение и мерцание этих двух смыслов. Лирический герой не только думает и вспоминает о «ней», но и под «её» воздействием чувствует, переживает любовь. Не «он», не «я», а «она», «ты» становится подлинным субъектом в стихотворении. Следующее за высказыванием «Печаль моя полна тобою» неполное предложение «Тобой, одной тобой» подчёркивает с помощью повтора местоимения «тобою / тобой» значение и действенную роль «её» («тебя»).

Значимой в пушкинском тексте оказывается и граница между двумя последними строками, создающая интонационную паузу: «И сердце вновь горит и любит — оттого, // Что не любить оно не может». Правила языка побуждают сделать паузу перед словом «оттого», а не после него: «И сердце вновь горит и любит, оттого что не любить оно не может». Но правила ритма и метра диктуют сделать паузу после слова «оттого», и благодаря этому совершается сдвиг, смещение значения. Получается, что «И сердце вновь горит, и оттого любит». Грамматика вступает в конфликт с метрикой, но от этого происходит не ущерб, а обогащение смысла [1, c. 47].

Своеобразие пушкинского текста ограничивается смыслопорождающей ролью грамматических элементов. Стихотворение отличает смещение, сдвиг значений, осуществляемый посредством неожиданного и даже парадоксального соединения слов в словосочетания и предложения. Первое необычное высказывание – «Мне грустно и легко». Правила языка и требования логики заставляют поставить между наречиями «грустно» и «легко» не союз «и», а союз «но». Ведь «грустно» и «легко» - это скорее антонимы, чем синонимы.

В той же строке языковые и логические правила нарушены ещё раз - в выражении «печаль <…> светла». Печаль должна быть «тёмной», а не «светлой». Наконец, уныние - состояние, которое принято считать тяжёлым, мучительным, - оказывается дорого лирическому герою: «Унынья моего // Ничто не мучит, не тревожит». Если что-то может принести «унынью» мучения, вызвать тревогу, то, значит, уныние, с одной стороны, и мучения, тревога, с другой, - состояния непохожие, даже противоположные [4, c. 164].

Да, стихотворение Пушкина выглядит очень простым. Но эта простота достигнута искусными приёмами, которые, однако же, неощутимы и незаметны.

Список использованной литературы

1. Бабаев Э.Г. Творчество А.С. Пушкина. - М.: Издательство московского университета, 1988. - С. 52.
2. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. -  М.: Наука, 1989. - С.194.
3. Гинзбург Л.Я. О лирике. 3-е изд.  - М.: Просвещение, 1997. - С. 209.
4. Кулешов В.И. Пушкин. Жизнь и творчество. - М.: Наука, 1994. - С. 194.
5. Непомнящий В.С Лирика Пушкина как духовная биография. – М.: Издательство Московского университета, 2001. - С.15-21.
6. Якобсон Р.О. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика / Сост. и общая редакция Ю.С. Степанова. Т. 2. М.: Просвещение, 1983. - С. 489.