Трансформация былинных образов во времени и пространстве
методическая разработка по истории (10 класс)

Андреева Людмила Николаевна

Трансформация былинных образов

во времени и пространстве

Научно-исследовательская работа

«Мини Тайп»

Ростов-на-Дону

2019

УДК 801.81:398.1

ББК        82.3 (2Рос=Рус)

А 655

Андреева Л. Н.

Трансформация былинных образов во времени и пространстве. Научно-исследовательская работа. Ростов-на/Д: «Мини Тайп», 2019 г. – 80 с.

ISBN 978-5-98615-362-9

Монография посвящена изучению генезиса русского эпоса, его модификации, связанной с хронологическими особенностями собирательных образов, со спецификой драматургии сюжетов, авторскими разночтениями, индивидуальными переработками былин.

Книга адресована широкому кругу лингвистов, преподавателей, аспирантов, студентов филологических факультетов, школьникам, т.е. всем, кто изучает эпос, интересуется его историческими корнями, а также их зависимостью от реальности разных эпох.

УДК 801.81:398.1

ББК  82.3 (2Рос=Рус)

А 655

ISBN 978-5-98615-362-9

© Андреева Л.Н., 2019 г.

© ООО «Мини Тайп», 2019 г.

    © Копировально-издательский центр    «Тональ», 2019 г.

Рецензия

Мир эпоса не только историчен и художественен, но загадочен и многогранен, ведь к незамысловатым сюжетам есть глубокие, порою скрытые пеленою времени, подтексты. Именно они и влекут своей неизведанностью, побуждают к поиску.

Работа Л.Н. Андреевой, учителя высшей категории школы № 1 города Азова – это отклик на зов истории, побуждающей к открытиям и переосмыслению очевидного и общепринятого. В широком смысле работа ориентирована на детальное познание исторических корней русского эпоса, в узком – на образ конкретного былинного героя.

Информационная насыщенность, глубина содержания, научный подход к анализу информации, методологичность и многое другое предопреденяют многоплановость использования данного издания, его ориентированность на широкий круг разновозрастных читателей и на достижение многовекторных целей. Другими словами, оно может стать незаменимым помощником для студентов и школьников; для лиц, как занимающихся научным трудом, так и простых любителей эпоса. Книгу, как источник информации, можно использовать, как на уроках истории, МХК, во внеклассной деятельности; проектно-исследовательской, методической.

Работа является полноценным научным исследованием. Автор стремится открыть то, что находится за пределом общеизвестного. Глубокий детальный анализ многочисленных интерпретаций былин о Дунае даёт возможность выдвинуть смелые гипотезы, претендующие на потенциальную трансформацию в истину.

Климова Татьяна Михайловна,

кандидат филологических наук,

научный сотрудник

Дома русского зарубежья имени Солженицына,

г. Москва

Введение

Переступив в третье тысячелетие, мы с удивлением отмечаем, что, несмотря на все научные открытия и технические достижения, многие страницы истории ещё хранят свои тайны.

Не изучен полностью и русский эпос. Это связано с поздним его открытием, с отсутствием до сих пор единой общепринятой концепции по его исследованию, с долгим доминированием в науке исторической школы, представители которой считали, что в основе эпоса лежат исторические реалии, и поэтому эпос отражает события политической истории, а былинные герои соотносятся с историческими личностями.^[1]

В комментариях к сборникам былин преобладали выводы, основанные на соотношении эпоса и исторических событий прошлого. Так, к былине о Дунае – свате прилагался один неизменный текст, сводящийся к объяснению взаимосвязи этого эпического произведения и летописного рассказа о женитьбе князя Владимира. При этом вскользь упоминалось о древнейших мотивах былины: бое богатыря с поляницей и проистекании рек из крови богатырей. Даже представители этнографического направления в науке в своих комментариях к былине о Дунае зачастую использовали доводы исследователей XIX века.^[2] Но исследования последних десятилетий показали, что нельзя так однозначно соотносить политические события и содержание эпоса. Поэтому выявление исторических корней образов героев русского народного эпоса может стать основой ни одного исследования. В данной работе – объект исследования – Дунай.

Сюжеты, связанные с Дунаем, привлекают внимание своей противоречивостью, как следствием его формирования в течение нескольких исторических периодов. В ходе работы будет предпринята попытка доказать, что появлению каждого отдельного сюжета, в котором присутствует образ Дуная, соответствует определенный промежуток времени с его специфическими особенностями, влияющими на творчество народа.

В соответствии с этим будут проанализированы былинные сюжеты, связанные с образом Дуная, выявлена их типология, охарактеризован процесс генезиса исследуемых сюжетов и осуществлено соотнесение былинных образов с историческим фоном.

Русский эпос был открыт достаточно поздно. Только с конца XVII века былинные сюжеты проникают в рукописную повесть и под названием «Гистория», «Слово» или «Повесть» излагаются как занимательный материал для чтения.^[3] Однако упоминание о былинах встречается в «Слове о полку Игореве»: «Начати же ся тъй песни по былинамъ сего времени, а не по замышлению Бояню»,^[4] что говорит о более древней природе этих произведений народного творчества. Само открытие русского эпоса состоялось лишь в XIX веке, когда появились «Сборник Кирши Данилова»^[5] и первые публикации былин из собраний П.В. Киреевского и П.Н. Рыбникова.^[6] Массово сбор былинных текстов начал осуществляться во второй половине XIX века и продолжался до середины XX века – до практического отмирания живой былинной традиции.

Первая опубликованная запись былины о Дунае относится к началу 19 века, поскольку обнаруживается в «Сборнике Кирши Данилова» (1804, 1818).

Основная масса текстов песен о Дунае собрана на территориях, прилегающих к рекам Мезени и Печоре, а также неподалеку от Петербурга – в Заонежье и на берегах Белого моря.

Все это в совокупности предопределило географические и хронологические рамки работы.^[7]

Данная тема обеспечена большим количеством источников, которые можно подразделить на следующие группы фольклорные и письменные. Фольклорные источники представлены былинами, балладами, а также обрядовой поэзией.

Наибольшее количество текстов исследуемой песни содержится в нескольких крупнейших сборниках.

Одно из самых важных собраний былин – сборник, выпущенный П.Н. Рыбниковым (1832 – 1885). Рыбников – сын московского купца – старообрядца был выслан властями в Петрозаводск за антиправительственную деятельность (образование кружка «раскольников – социалистов» «Вертеп»). Однако в ссылке ему дана была возможность служить. Как секретарь статистического комитета, П.Н. Рыбников разъезжал по губернии, где и услышал впервые пение былин, а также понял и оценил значение сделанного им открытия. Собиратель записал 220 текстов былин, из которых 7 – о Дунае. Собрание этих песен вышло в 1861-1867 годах под названием «Песни, собранные П.Н. Рыбниковым». В данной работе использовалось издание обозначенного сборника, выпущенное в 1909-1910 годах А.Е. Грузинским.

Через десять лет после появления сборника П.Н. Рыбникова в те же самые места уже специально с целью записывания былин отправился ученый – славист А.Ф. Гильфердинг. Посоветовавшись с Рыбниковым и заранее установив маршрут, собиратель за два месяца сумел записать более 300 текстов. Некоторые былины записывались им позже от певцов, приезжавших в Петербург. Собранные песни под названием «Онежские былины, записанные Александром Федоровичем Гильфердингом летом 1871 года» вышли в Петербурге в 1873 году в одном томе. Большим преимуществом сборника было расположение песен по исполнителям. В записях собирателя впервые выпукло обрисованы фигуры таких замечательных певцов, как Рябинин, Сорокин, Сарафанов, Иевлев, Романов, Щеголенок и другие. Сборник Гильфердинга в 1896 году в трех томах был переиздан Академией наук. В 1938 году АН СССР приступила к изданию нового издания. До войны вышли тома второй и третий (1938 – 1940), после войны вышел первый том (1949), а второй и третий были изданы заново. В первом томе (1949) имеется только один вариант былины о Дунае, записанный от И.А.Гришина (Толвуй, Пудога), который нельзя отнести к полным, поскольку сказитель прерывает повествование на эпизоде победы героя над поляницей. Более богатый материал по «Дунаю» содержится во втором томе (1950): в Кижах обнаружено 9 вариантов. Сюда же отнесены песни от Семена Корнилова о молодце и королевичне (№ 117) и аналогичная – от И.А. Касьянова (№ 162), исполнители не отрывают их от песни о Настасье Никуличне и Дунае – № 113, в связи с чем необходимо комплексное рассмотрение текстов). Одни из самых лучших, полных вариантов былины о Дунае представлены замечательными сказителями из Кижей, от которых до А.Ф. Гильфердинга писал также П.Н. Рыбников: Т.Г. Рябининым – № 81 (Рыбников, № 9), К. И. Романовым – № 94 (Рыбников, № 42), Т. Иевлевым (Рыбников, № 83), А.В. Сарафановым (Рыбников, № 83). Отличен от других вариант былины о Дунае, записанной П.Н. Рыбниковым от Чукова (Песни, собранные П.Н. Рыбниковым, № 23), его впоследствии не фиксировал А.Ф. Гильфердинг. Необычны импровизационные вставки в общую схему былины о Дунае, сделанные В.П. Щеголенком (№ 125) – герой соревнуется с поляницей на литовской стороне. Полный вариант песни записан также от Д.В. Суриковой (№ 139). Ещё один вариант песни о молодце и королевичне записан на Выгозере (№ 184), здесь же зафиксирована версия былины о Дунае от Е.А. Лисицы (№ 191), склонной к импровизации. В третьем томе обнаружено 3 текста песен, связанных с образом Дуная: № 214 –                    от А. Петрова (Водлозеро), № 272 – от И.А. Гурьбина. Это неполные варианты. От С.Т. Юрьева записана песня о молодце и королевне (№ 314) на Моше.

С наступлением реакции 80-х гг. интерес к народной поэзии на время упал. Новое большое собрание «Беломорские былины» выпустил в свет только в 1901 году А.В. Марков, ученик академика В.Ф. Миллера. Марков побывал на крайнем севере и на восточном берегу Белого моря в Зимней Золотице открыл былинную традицию в семье Крюковых. Сюжеты, стиль и форма бытования песен оказались здесь существенно иными, чем в Онежском крае. Сборник Маркова расширил имевшиеся до его появления в науке представления о былине. Варианты былины о Дунае, записанные от Аграфены Матвеевны, Марфы Семеновны и Гаврилы Леонтьевича Крюковых (№№ 9, 10, 75, 109) являются полными, хотя следует отметить высокую степень импровизации, допускаемую сказителями. Особо жестко эту импровизацию критикует в советский период академик Б.А. Рыбаков,^[8] он пишет: «…сказители вроде М. Крюковой самовольно искажали их (былины), добавляли, сливали, одним словом творили «фольклор», к которому раньше народ сотни лет относился очень бережно».^[9]

Значительная работа по сбору былин была проведена крупной экспедицией А.Д. Григорьева в Архангельскую губернию. Летом 1899 года Григорьев двинулся на запад от Архангельска к городу Онеге и охватил записями селения в районах, прилегающих к устью Онеги и расположенных на побережье Белого моря. В 1900 году были обследованы селения по р. Пинеге. В 1901 году Григорьев объездил села и деревни по рекам Кулою и Мезени и заезжал снова на Пинегу, чтобы записать на фонограф напевы былин. За три лета собирательской работы им было записано 424 текста, которые были впоследствии изданы в трех томах под заглавием «Архангельские былины и исторические песни» (Т. 1 – М., 1904; т. 2 – Прага, 1939; т. 3 – Петербург, 1910). В первом томе обнаружено 3 песни, связанные с образом Дуная, из них две, по определению собирателя, «поздние» – №№ 17, 37, а именно баллада о молодце и королевичне (от А. Каппалиной, дер. Колежма) и былина о бое Добрыни с Дунаем. Исполнение последней заслуживает особого внимания, поскольку эта песня записана А.Д. Григорьевым от одного из самых ярких «поморских» песенников – А.В. Рычкова в деревне Тимшелье. Основной массив исследуемой былины содержится в 3 томе «Архангельских былин» (территория собирания – Мезень): песен о Дунае – свате здесь 8, кроме них зафиксированы 2 былины о бое Добрыни с Дунаем. Исследования, проведенные А.Д. Григорьевым, дали миру имена таких замечательных песенников, как А.П. Прокопьев, А.П. Чупова, А.М. Мартынов (Олекса Большой). В данном томе варианты былины о Дунае-свате, записанные от названных сказителей соответственно определены под №№ 80, 73, 116, они являются полными; остальные 5 песен о Дунае нельзя отнести к этой категории былин из-за искажений сюжета и утраты отдельных частей былины (№№: 41, 58, 63, 94, 99).

После «Архангельских былин» А.Д. Григорьева, самых объемным и важным сборником является двухтомник, опубликованный А.М. Астаховой «Былины Севера». В него вошли былины, записанные А.М. Астаховой, ее сотрудниками и учениками, уже в послереволюционное время. Первый том (1938) охватывает Мезень и Печору, второй (1951) – Прионежье, Пинегу и Поморье. Всего в этом сборнике опубликовано 224 текста. «Мезенских» песен о Дунае представлено в сборнике 9, из них полных вариантов – 4: №№ 3 (этот вариант можно считать полным, так как он содержит все части былины о Дунае, однако в нём нет упоминания о проистекании рек из крови богатырей), 34, 38, 45; остальные четыре варианта – неполные, вследствие исполнения сказителями отдельных частей общей версии исследуемой песни, либо из-за сильного искажения певцами былинного сюжета: т. 1, №№ 18 (М.Г. Антонов из Усть-Низемы повествует лишь о сватовстве Владимира, при чем даже данную часть песни он не доводит до конца), 27 (Н.К. Семенов из деревни Белощелье сильно сокращает сюжет о женитьбе киевского князя, дальше которого повествования не ведет. При исполнении используется повествовательная речь), 41 (в этом варианте от И.И. и Д.С. Поздняковых роль Дуная переносится на Василия – пьяницу), 43 (версия от певца от Ф.В. Позднякова имеет то же искажение что и предыдущая, присутствуют повествовательные вставки), 46 (несмотря на исполнение В.Ф. Ивановым из дер. Большие Нисогоры всех частей песни, сильные искажения сюжета не позволяют отнести данный вариант к полноценным). «Печорских» вариантов 8 – из них – 4 песни о бое Добрыни с Дунаем (№№ 49, 52, 66, 82), остальные же 4 песни нельзя характеризовать как полные, поскольку они имеют только сюжет о сватовстве Владимира (с искажениями) – 65, 72, 76, 86. Во втором томе представлены былины Прионежья, текстов о Дунае здесь 5 – №№: 106, 110, 158, 164, 185. Из них только №№ 110 (от Н.С. Богдановой, Сенная Губа, дер. Зиновьево), 158 (П.Г. Горшкова, Космозеро, дер. Демидово) можно определить как полные. Вариант от К.Д. Андрианова (№ 106) – всего лишь краткий отрывок песни, в двух остальных – № 164 (от П.Н. Филипповой, дер. Комлево), и № 185 (от П.П. Царева, дер. Северская) певцы, импровизируя, ведут речь только о женитьбе Владимира.

Кроме перечисленных изданий, существует ряд сборников, которые не уступают по степени своей значимости крупнейшим изданиям. Так, ценны данные исследований, проведенных Н.Е. Ончуковым на Печорской земле в 1901 – 1902 году. Следуя примеру А.В. Маркова, нашедшего былины в новых, мало изученных областях, Н.Е. Ончуков отправился в еще более отдаленные и глухие края – на Печору. Несмотря на неблагоприятные для записи условия, исследователю удалось записать около 100 былин, которые были опубликованы Географическим обществом в 1904 году под заглавием «Печорские былины». Вошли в сборник и песни о Дунае. Вариант от П.Г. Маркова, записанный в деревне Бедовая (№ 86), если не учитывать отсутствие упоминания сказителем о проистекании рек, можно отнести к полным. В селе Замежное записана собирателем и песня о бое Добрыни и Дуная от А.Е. Осташова (№ 7), который исполнял и полную версию былины о Дунае – свате (№ 45).

Огромную ценность представляет собой сборник «Былины новой и недавней записи из разных мест России», вышедший в свет под редакцией В.Ф. Миллера в Москве в 1908 году. В этом сборнике также обнаруживаются сюжеты, связанные с Дунаем. В.С. Норкин из Архангельской губернии, г. Кеми, В.Т. Мяхтин из дер. Гридина Беломорья, А.В. Полежаева из села Кандалакше у Белого моря дают не встречавшуюся прежде контаминацию былины о Дунае-свате с балладой о молодце и королевичне №№: 62, 63, 64. Всего в сборнике 6 песен о Дунае (№№ 61, 65, 66 – варианты неполной былины о Дунае-свате, которые не контаминируются с другими песнями).

После революции, в 1926-1928 годах Государственная Академия художественных наук в Москве по инициативе братьев Б.М. и Ю.М. Соколовых снарядила экспедицию в Онежский край под лозунгом «по следам Рыбникова и Гильфердинга». В результате планомерной работы было записано 376 текстов. Материалы экспедиции были опубликованы В.И. Чичеровым в 1948 году в книге «Онежские былины». Вместе с другими, в сборник вошли 6 былин о Дунае, записанные в Кижах, Пудоге и на Кенозере. Из них, полных версий исследуемой былины – 3, все они записаны в Кижах (№ 116 – от А.Е. Балагуриной; № 132 – от А.В. Суриковой; № 149 – от Богданова – Зиновьева).

В сборнике «Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи)», изданном по инициативе АН СССР в 1961 году (главный редактор – А.М.Астахова), содержатся записи былин, проведенные на обозначенных в названии сборника территориях в конце 40-х – начале 50-х гг. По состоянию текстов, вошедших в данный сборник, можно сделать выводы о критическом этапе в эволюционировании былин. Из 8 песен о Дунае нет ни одной полноценной версии. Сказители допускают частые вставки повествовательного характера, импровизируют (М.Д. Дуркина, П.С. Пахолова, Н.Ф. Попова, А.В. Стрелкова), прерывают исполнение песни, ссылаясь на забывчивость или незнание продолжения. Варианты былины о Дунае – №№ 23, 26, 63, 102, 103, 127, 135, 149.

На Алтае в 40 – 60-х годах 19 века записывал былины этнограф С.И. Гуляев. Сибирские записи имеют большое значение, поскольку сохраняют более архаическую форму сюжетов, чем на Севере, где былины сильнее изменялись. Однако по имеющимся материалам исследования можно констатировать, что в Сибири полноценных версий былины о Дунае не обнаружено.

Полная версия былины о Дунае-свате имеется и в сборнике Древних российских стихотворений от К. Данилова (№ 11). Следует отметить, что в данном издании отсутствуют песни о бое Добрыни с Дунаем и о молодце и королевичне. Нет и информации о том, от кого была записана исследуемая в данной работе былина.

Таким образом, к данному исследованию привлечено 108 вариантов песни о Дунае, включая былины о бое богатырей.

Баллады рассматривались в данной работе с целью прояснить вопрос об их отношении к тем сюжетам, в которых присутствует образ Дуная. Это – некоторые варианты песни «Молодец и королевична», «Ванька – ключник», «Худая жена».

Кроме того, песня-баллада о молодце и королевичне встречается в уже названных выше сборниках былин А.Ф. Гильфердинга, А.Д. Григорьева, А.М. Астаховой.

Судя по количеству собранных исследователями вариантов былин «дунайского цикла», можно считать песни о Дунае одними из самых распространенных в русском эпосе. В Заонежье и на Мезени были записаны лучшие варианты песни о Дунае-свате; можно выделить 5 областных групп бытования этой былины на Севере России: Заонежская, Мезенская, Беломорская золотицкая, Поморская, Печорская. Обнаружены были также варианты былины о Дунае и в Сибири (Алтай). Песни о молодце и королевичне и о бое Добрыни с Дунаем имеют собственные пределы распространения. На Поморском берегу имеются те варианты баллады, где герои – Дунай и Настасья, и баллада обработана в былинном духе. Здесь данная песня входит начальным звеном в особую версию контаминированного с ней «Дуная», известную на Поморском, Карельском и Терском берегах Белого моря. Былина «Бой Добрыни с Дунаем» является, сравнительно с двумя другими, редкой. Наиболее распространена она на Мезени и Печоре. Контаминаций данной былины с «Дунаем» и балладой «Молодец и королевича» нет. Особенно подробно вопрос географического распространения былин раскрыт С.И. Дмитриевой, использовавшей метод картографирования былин.^[10]

В настоящее время приходится констатировать факт утраты былинной традиции по всем указанным территориям.^[11] Так, к примеру, проведенной еще в 1958 г. экспедицией Институтом русской литературы (Пушкинским Домом) АН СССР по району реки Мезени, где былина о Дунае была одной из самых популярных, что подтверждают многочисленные ее записи А.М. Астаховой и А.Д. Григорьевым, были зафиксированы серьезные регрессивные изменения в репертуаре и бытовании былин на Мезени. На сюжет о добывании Дунаем невесты для князя Владимира в 1958 г. Было записано два полных текста и три скомканных отрывка. Полные тексты своеобразны, благодаря импровизации исполнителей, отрывки же, записанные в Азаполье от А.Д. Ловцовой и Е.Д. Ловцовой, в Юроме от Е.Ф. Ружниковой и в Кузьмине Городке от Терентьевой^[12], передают традиционную канву сюжета, но, в общем, они носят характер припоминаний былинного сюжета, излагаются прозой, за исключением описания пира у Владимира. Одна из полных былин, записанная в 1950 г. от А.Е. Паюсовой в г. Мезени, представляет собой совершенно особый вариант не имеющий параллелей в записях А.Д. Григорьева. Особенности содержания былины обусловлены творчеством А.Е. Паюсовой, по всей видимости, забывшей содержание песни, в результате чего исполнительницей был создан новый сюжет былины о Дунае.

Исследователи эпоса еще в 60-е гг. говорили об отмирании былинной традиции на Севере (В.Я. Пропп, Б.Н. Путилов и др.), в настоящее же время можно говорить о полном ее исчезновении. Однако проблема изучения эпоса не становится от этого менее актуальной. Поиск исторических корней любого былинного героя может привести к обнаружению в эпической песне признаков того или иного исторического периода.

Обрядовая поэзия. Кроме былин и баллад, в качестве источников использованы записи русского свадебного фольклора (величальные, корильные, лирические песни),^[13] собранного на разных территориях России, с целью доказать, что в исследуемой былине нашли свое место элементы русского свадебного обряда и что фольклорный образ дружки со стороны жениха в определенных игровых свадебных ситуациях находится в опосредованной связи с образом былинного Дуная.

Письменные источники представлены в данной работе летописями, документами периода Киевской Руси («Русская Правда» и более позднего времени – «Домострой»).

При исследовании исторического фона рассмотрены источники, в которых упоминаются сюжеты, связываемые рядом исследователей с образом Дуная. Так, в Повести временных лет есть два сказания о сватовстве исторического Владимира Святославовича: одно – к полоцкой Рогнеде, ответившей отказом Владимиру: «Не хощу розути Володимира, но Ярополка хощу» (980 г.);^[14] другое к греческой Анне, в качестве выкупа за которую он получает Корсунь (988 г.).^[15] Представители исторической школы считали два эти сказания неоспоримой исторической основой для былинной истории о добывании невесты богатырями Дунаем Ивановичем и Добрыней Никитичем, проводя между былиной и летописью параллель. Однако эта концепция не выдержала опровержений «этнографистов» и утратила свою авторитетную позицию.

«Русская Правда» и «Домострой» позволят определить и положение женщин в обществе той эпохи, что даёт возможность охарактеризовать отношения Дуная со своей женой.

Глава 1

Дунай-сват

§ 1. Сватовство Владимира

Былина о Дунае является одной из самых распространенных в русском эпосе. На первый взгляд, кажется, что она состоит из двух частей, одна из которых отражает эпическую версию женитьбы киевского князя Владимира, другая – женитьбу Дуная, прежде странствующего богатыря, с течением времени ставшего помощником князя. «Мифологи» сводили женитьбу Владимира к общеэпическому мотиву. В центре повествования они видят миф «о браке одного, светлого, благотворного существа (мужского) с другим (женским), отнимаемым у темной, зловредной силы».^[16]

Представители исторической школы в лице В.Ф. Миллера напрямую связывали историческую основу былины с преданиями о женитьбе Владимира Святославовича на полоцкой княжне Рогнеде, в которых определенную роль играл исторический Добрыня. Однако Миллер, ставя вопрос об отношении былины к летописному рассказу, в тоже время заявлял о независимости былины от летописи, говоря: «В подробностях нет сходства, и я привел летописное придание не с целью доказать, что именно летописная его редакция была переработана в былину».^[17] Но, кроме этого, исследователь, касаясь формы произведения, утверждал следующее: «Былина о Дунае с двумя действующими лицами – богатырями сложена чисто механически из двух былин».^[18] Лобода А.М., характеризуя былину, отталкивался от факта сватовства того же Владимира к византийской царевне Анне и походе князя на Корсунь. Для него центральный сюжет былины – женитьба Владимира, «а всё остальное находится в довольно отдалённой связи с ней и является в значительной степени смутным распространением и дополнением основной темы».^[19] Рыбаков Б.А., стремясь во всех былинах выявить всевозможные хронологические приметы, считал, что былина о Дунае, имеющая догосударственные корни, объединена позднейшими сказителями с былиной о Владимире, и это заставляет Дуная действовать вместе с Добрыней.^[20]

В противовес этому «этнографисты» (Пропп В.Я., Меллетинский Е.М., Путилов Б.Н.) рассмотрели былинные образы как обобщенные, исходя из того, что былины отражают не происходившие в прошлом политические события и не деятельность конкретных исторических лиц, а широкий исторический фон и этнографические реалии. Поэтому и образ Дуная исследователи не соотносят с образом определенного исторического лица, поскольку «былинный сюжет о Дунае – свате и летописный рассказ о поездке Добрыни за невестой для князя Владимира – одно из характерных совпадений между эпосом и летописью».^[21]

Концепция «этнографистов» на сегодняшний день наиболее актуальна. Представители этого направления доказали возможность соединения исторического анализа с анализом художественным, так как «историзм и художественность в эпосе слиты и составляют нерасчленимое единство».^[22]

Один из сюжетов былины о Дунае-свате касается темы добывания невесты для киевского князя Владимира. Из 108 исследуемых в данной работе вариантов былин, содержащих образ Дуная, сюжет о сватовстве Владимира присутствует в 63 случаях (перечни былин о Дунае-свате можно обнаружить лишь в комментариях к сборникам былин А.М. Астаховой и А.Д. Григорьева, эти перечни составлены названными собирателями русского эпоса).^[23]

На мой взгляд, эпическая «история» женитьбы князя – это самостоятельная былина в русском эпосе, благодаря одаренности сказителей сросшаяся с «историями» других героев. В данном параграфе я раскрываю её, как «Сватовство Владимира», где объектом исследования является образ Дуная. Итак, определим сюжетную схему былины, проанализируем её и докажем художественную и логическую завершенность былины «Сватовство Владимира», т.е. её самостоятельность в русском эпосе.

В большинстве вариантов былины повествование начинается с описания пира у киевского князя Владимира. Князь собирает не только своих приближенных, а весь народ. Чаще всего встречается подробное перечисление приглашенных – от князей и бояр до мужиков деревенских, но в некоторых вариантах певцы не называют категории гостей, обходясь обычным «все»:

Ищо все на пиру да ле напивалисе,

Ищо все на пиру да ле наедалисе

И стали на пиру да разговаривать.^[24]

Не является также секретом и то, ради чего затеяно празднование. Главный повод к нему – желание Владимира проститься со своей холостой жизнью. Поскольку выбор невесты для Великого князя имеет общегосударственное значение, то на пиру присутствуют представители всех социально-политических уровней. По крайней мере, так должно быть по представлению создателя былины:

Заводилса право почестен пир.

Про всех про русскиих богатырей,

Про всех палениц удалыих,

Про всех ле купцов людей торговыих,

Про всех ле бояр толстобрюхих,

Про всех ле крестьян православныих.^[25]

Дунай не всегда исключен из празднования. Более того, он чаще присутствует на пиру, и в момент, когда ему предоставляется право голоса, он выходит – не из темницы, не из глубокого погреба, а просто выходит с целью сделать свое заявление:

Выходит тут Дунай-тот сын Иванович,

Супротив-то государя становился он...^[26]

Иногда он встает из-за стола, обращаясь к Владимиру:

Из-за того стола да из-за переднего

Встават Дунай да сын Иванович…^[27]

Однако, в семи случаях Дунай отсутствует на пиру в силу своего заключения в темном погребе или сырой темнице (Астахова А.М. Былины Севера, т. 1, №№ 3, 38, 45; Астахова А.М. Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи), № 102; Григорьев А.Д. Архангельские былины, т. 2, № 15, т. 3, № 73; Соколов-Чичеров, Онежские былины, № 132).

Это говорит о том, что вследствие эволюции былины произошло заимствование из смежной с исследуемой былиной «О бое Дуная с Добрыней» эпизода заключения героя за его проступки. Ни в одном из вариантов указанной былины исполнителями не упущен момент заточения Дуная в темный погреб либо темницу. Это наказание – плата героя за его службу ляховинскому королю, за пренебрежительность и дерзость по отношению к русским богатырям, к самому Владимиру и Киеву:

И тут брали ведь ключники ведь золоты ключи;

Повели они Дунаюшка во чисто поле,

Посадили Дунаюшка в тот глубок погреб,

Который ведь погреб сорока локот.^[28]

Сказители, исполняющие все три версии былины, как это происходит в данном случае, пытаются не противоречить себе, придерживаясь определенной последовательности в изложении событий, и свидетельствуют о неволе Дуная даже в том случае, где ей нет места быть. Так, к примеру, в новых записях Астаховой А.М., № 102, вариант от Пахоловой П.С., при выборе посла к королю Лехоминьскому, обращающийся к Владимиру Добрыня рассказывает о жизни Дуная за пределами Родины с такими подробностями, которые известны только другой версии былины о Дунае. Говорится о его скитаниях, о труде и тяготах на чужой стороне, о любовных отношениях с поляницей – дочерью иноземного правителя. Сказительница от имени Добрыни даже формирует собственные выводы о напрасности заключения Дуная Владимиром:

Как Дунай – от все у тя Иванович,

Понапрасному он засажен да в темници.^[29]

В других исследуемых вариантах подобных выводов не обнаруживается.

В моменте отсутствия Дуная на княжеском пиру в силу его заточения Владимиром присутствует не только перенесение эпизода смежной былины, в этом перенесении открывается желание певцов-сказителей подчеркнуть необычность героя, его неабсолютную принадлежность Киевской Руси, определить его богатырский образ как антипод образу чисто русского богатыря. Таким образом, уже в начало зачина песни «О женитьбе Владимира» исполнитель пытается вложить долю негативного отношения к герою, порождая у слушателей сомнения относительно преданности Дуная своей Родине.

В тех многочисленных вариантах былины, где Дунай присутствует на пиру, также обнаруживаются некоторые «детали», при помощи которых сказители заявляют о дистанции между Дунаем и другими гостями князя. Эти детали, хотя и не в столь резкой форме, как момент заключения героя в темницу, погреб и т.д., всё-таки дают возможность почувствовать напряжение над образом главного героя былины. Так, например, в версии от Т. Иевлева, одного из самых ярких песенников, записанной Гильфердингом А.Ф. (№ 102, Онежские былины), после описания князем своей будущей избранницы, Дунай Иванович не из-за стола встает, чтобы обратиться к Владимиру с речью, а выходит из-за печи, чтобы подойти к столу. Примечательно то, что в самых первых стихах былины (3-5) после перечисления собравшихся на пиру, сказитель отмечает:

Все были за столы посажены,

И всем были кушанья налажены...^[30]

Согласно этому варианту, Дунай выходит неким исключенным элементом, недостойным нахождения за столом, а отправленным за печь, символизирующую переход между мирами. Только, если в сказках, печь, на которой, к примеру, возлегала баба-яга, находилась на стыке жизни и смерти, то здесь она тоже выражает предел, который в силу особенностей времени, создавшего этот сюжет, не сводится к тотемистическим и другим верованиям, а выступает как черта между догосударственным (языческим) и государственным – оберегаемым единой религией и политической властью. Дунай, выходящий из-за печи, непосредственно несет с собой некую «запредельную» древность, архаичность, которая обнаруживается в разных проявлениях на протяжении всего сюжета былины.

Изолированность и обособленность Дуная раскрывается в любом варианте былины по-разному. Вот, к примеру, когда все замерли, услышав о желании Владимира жениться, он один надменно – радостен:

Ай-я един Дунай право весел е сидит,

Весел сидит, высоко гледит...^[31]

Хотя, по сюжету, нет причины испытывать русскому человеку такой яркой радости, поскольку Владимир желает свататься к чужеземке. Несмотря на то, что в большинстве вариантов былины описание внешности своей будущей невесты сводится князем к указанию параметров истинно русской, по народному представлению, красоты (ясные очи, черные брови, коса до пояса, речь тихая, походка плавная…), с одной стороны, с другой же, Владимир хочет взять в жены равную себе – «супротивницу», а значит чужеземку:

Знаете ль вы про меня княгиню супротивную…^[32]

Представления народа о русской девической красоте бывают и не отражены в сюжете, поскольку очевиден замысел князя – свататься в чужую сторону. В этом случае при характеристике образа потенциальной спутницы указываются другие качества: высока, походка часта, речь баска, красовита.^[33]

По другим вариантам, Дунай одинок и беспристрастен ко всему происходящему на княжеском пиру до такой степени, что на него указывают как на бывалого в послах и как на знатока многих земель. В версии от Т.Г. Рябинина это делает Пермил Иванович, после чего Дунаю преподносят чару вина в полтора ведра, лишь опустошив которую, герой набирается смелости и становится красноречивым.^[34] Иногда Дуная «пробуждают» разговоры о той стороне, где, согласно сюжету, он служил долгое время. Так, о дочерях литовского короля сначала заговаривает Бермята Васильевич, услышав которого Дунай, вспыхивая, начинает свой диалог с Владимиром.^[35] В былине, записанной А.В. Марковым от В.А. Норкина в Архангельской губернии, только после трехразового описания Владимиром своей будущей избранницы, у Дуная возникает желание говорить.^[36]

Специфическая обособленность героя совершенно очевидна, поэтому богатырю даже не обязательно не присутствовать на пиру у киевского князя. Если не своим поведением, то словами, Дунай уже в самом зачине былины проводит ту черту между своей судьбой и судьбой богатыря в идеале народа, которая, в конце концов, ведет его до роковой черты: Дунай говорит о своем пребывании на чужой стороне, о службе нерусскому королю, об образе жизни и обычаях в других краях. Это – его прошлое и одновременно – его грех, поэтому герой в постоянном одиночестве, которое подается слушателю как некая моральная плата. Единственный выход – искать примирения с самим собой и с обществом. Пропп считает, что герою общество дает возможность заслужить прощение, но, мне кажется, что Дунай сам выбирает свой путь, в противном случае, он мог бы умолчать о своем прошлом, оставшись в стороне от обсуждения княжеского выбора, как мог бы и отказаться от функции посла тогда, когда на него указывают.^[37] Но сюжету не нужен другой оборот.

Дунай, прежде всего, исполнитель народного замысла и ему необходимо измениться, чтобы соответствовать духу «нового» времени, в котором он уже не может свободно странствовать от земли к земле и служить нерусским правителям. По всей видимости, перед создателями песни стоит вопрос о том, сможет ли вообще Дунай стать истинным богатырем, бескорыстно преданным русской земле, и что может убедить в такой преданности. Мы находим ответ в самом сюжете. – Такое испытание, которое бы подтвердило не только физические достоинства Дуная, но и его нравственное очищение. Что касается богатырской силы героя, то сомневаться в ней не приходится: выпрыгнув из погреба, он направляется в сени:

Да во светлы сени вошел он и сени те пошаталисе…^[38]

У Дуная богатырский аппетит – он выпивает все вино из поднесенной ему чаши в полтора ведра. Иногда ему подносят сначала треть ведра вина, затем полведра и только потом – полтора ведра. Отталкиваясь от этого эпизода, Белинский В.Г. сделал вывод о том, что в значительной мере итоговый трагизм былины «О женитьбе Владимира» обусловлен склонностью Дуная к алкоголизму.^[39] Но с таким выводом нельзя согласиться. В данном случае, автор, опираясь всего лишь на один текст песни от Кирши Данилова, не учитывает степени гиперболизации образов былинных героев и гиперболизированности их действий. Выпивая столько вина, Дунай проявляет, во-первых, свое почтение к киевскому князю (тот же, в свою очередь, предлагая чару, показывает снисходительность к герою, отчасти прощение и, прежде всего, свою княжескую щедрость – Великий князь не может предложить меньше! С таким же размахом Владимир предлагает Дунаю военную помощь для успешности осуществления сватовства на чужой стороне), во-вторых, герой демонстрирует свои богатырские способности: в подавляющем большинстве вариантов песни, он поднимает чару одной рукой и выпивает её за единый дух.

О могучей силе Дуная можно судить и по эпизоду отказа героя от войска, предлагаемого князем. Дунай просит дать ему в помощники Добрыню (есть и другие варианты) и заявляет о равной с ним силе. В совокупности мощь этих двух богатырей может заменить целое войско:

Только дай мни единого напарщика.

Только дай мни супротив сиби могучево богатыря,

Дай мне Добрыню свет Никитича…,

У нас силушка с Добрыней одинакая.^[40]

Физическую мощь героя подтверждает и тот момент былины, когда Дунай расправляется с литовцами, демонстрируя свое превосходство над ними.

По исследуемому сюжету о нравственности героя сложно сделать определенные выводы. Несмотря на то, что сказители показывают невтороплановость богатырской роли Дуная, тот факт, что часть жизни героя сводится к его пребыванию на чужой стороне, заставляет песенников сомневаться в его морали и нравственности, и эти сомнения делают невозможным характеризовать Дуная, как истинно русского богатыря.

При этом, очень интересен тот момент, когда вместе с Дунаем добывать невесту для князя отправляется Добрыня Никитич, чья былинная репутация в своей положительности не вызывает никакого сомнения. Если бы это было попыткой подстраховать Дуная на чужой стороне от необдуманных действий, тогда бы Добрыня по княжеской инициативе мог бы быть прикреплен к послу, но, в подавляющем количестве вариантов, разворачиваются так, что Дунай сам просит дать ему в дорогу сотоварища, называя события конкретное лицо, на что Владимир реагирует согласием:

Ай же ты, Добрынюшка Никитинец!

Пожалуй ты к Дунаюшке в товарищи.^[41]

Если согласиться с А. М. Лободой и расценить первую часть былины как «только случайный придаток» ко второй части, (исследователь традиционно разделяет былину «О женитьбе Владимира» на две части, одна из которых раскрывает тему добывания жены для киевского князя, другая – для Дуная), то роль Дуная мог бы принять на себя любой богатырь, но что происходит в таком случае, можно пронаблюдать, к примеру, по былине, записанной П.Н. Рыбниковым от Чукова в Кижах, где в роли сватов выступают два брата – Федор Иванович и Василий Иванович. Их цель – сосватать Настасью (о другой дочери нерусского короля не упоминается). Настасья по своей воле соглашается выйти за Владимира и даже предлагает закопать в чистом поле своего отца в случае его противления браку с русичем. Но, при этом, Фёдор Иванович, не обладает эпической судьбой, подобной судьбе Дуная: в нем нет той противоречивости, непредсказуемости, которая идеально сочетается с оригинальностью народного замысла. Этот вариант былины Рыбникова П.Н., его собственная запись, не дублированная позже Гильфердингом А.Ф., является неполным и содержит только сюжет, касающийся сватовства Владимира. В нем отсутствуют какие бы то ни было элементы архаики, это – чистый вариант былины Киевского цикла. Ни в каком другом варианте Федор Иванович и Василий Иванович не выступают больше в качестве послов, а это свидетельствует о том, что Чуков переадресовал функцию Дуная другому былинному герою – Федору Ивановичу. В этом варианте, при сохранении центральным мотива сватовства к чужеземке, детально нарушена сюжетная схема былины «Сватовство Владимира»: зачин былины в данном случае идентифицируется со сказочным началом:

Жил – был славный Владимир князь.

Похотел тут князь поженитися…

Вызывает он сватов, добрых молодцев.

Сваты едут к литовскому королю сватать его единственную дочь Настасью. Королевишна с радостью соглашается идти за Владимира, вопреки желанию её отца. Девушку увозят в Киев, где по приезду устраивается пир.

Вариант Г. Чукова существенно отличается от кижинских, но содержание образов героев в нём в целом совпадает с содержанием образов героев в былинах Гильфердинга, а это говорит о районной традиционности в передаче эпоса.

Фёдор Иванович, как и Дунай: берет себе сотоварища; демонстрирует дерзкое поведение перед литовским королем; произносит идентичные дунаевским слова на вопрос короля о причинах появления:

Рыбников П.Н. № 23 (слова Фёдора)^[42] Гильфердинг, № 102 (слова Дуная).^[43]

Первое дело – себя показать, Вас посмотреть, да и себя показать

Другое дело – тебя посмотреть, Другое ести больши, –

Третье дело – есть сватовство О добром деле – о сватовстве

На твоей любимыя на дочери, На твоей на дочери Опраксиньи

На той Настасье королевичной… За нашего князя за Владимира.

Следует отметить, что у Рыбникова П.Н. отсутствует привычный зачин былины, сводящийся к описанию пира, к долгому сетованию Владимира на одиночество, к обсуждению выбора избранницы. Его вариант просто констатирует «факты»: решил жениться, собрались, отправились… Активнее события разворачиваются в развязке этого варианта сюжета, но степень этой активности невелика в сравнении с вариантами других исполнителей.

Примечательно, что чаще всего, Дунай, отвечая на вопрос нерусского короля о цели визита, первоначально заявляет о своей свободе. Он подчеркивает тем самым реальность своего разрыва с иноверными:

Кирша Данилов, № 11;^[44] Астахова А.М., Б.С., № 34.^[45]

А и я к тебе приехал Я приехал к вам не служить

Не по-старому служить верою и правдою,

 и не по-прежнему Уж приехал я к вам нонеце

Я приехал о деле добром к тебе… постататься…

Леонтьев Н.П., № 11;^[46] Астахова А.М., Б.С., № 3.^[47]

Приехал я к тебе не в услуженьице Я не в ключники приехал

Посватать Авдотью дочь Семеновну да не в замочники…

За того же солнышка Владимира. Я о добром деле да о сватовстве.

Иногда нерусский король, опережая Дуная, спрашивает – не для службы ли он прибыл к нему. Примерно теми же словами, что и в приведенных выше вариантах Дунай обозначает цель своего визита.

В очевидном отрицании героем возможности остаться в пределах враждебного (в сознании народа) королевства (Орды или княжества) кроется частица единого для былины замысла: сказители подчеркивают, что теперь их герой другой, поскольку у него иное отношение ко всему иностранному, к собственному прошлому, проведенному на нерусской земле; иное поведение на чужом дворе, сводящееся к дерзости и пренебрежению всем иностранным.

Вместе с Дунаем добывать невесту Владимиру иногда отправляется не только Добрыня, но и Олеша Попович, опять – с княжеского одобрения (Гильфердинг, № 34, Григорьев, т. 2, № 33, т. 3, № 80; Миллер, №№ 61, 62, Соколов-Чичеров, № 79, Крюкова, № 44). Есть и другие варианты: у Леонтьева Н.П., № 10 (Владимир сам назначает Дунаю спутников – старого Илью Муромца и Олешу Поповича); № 11 (Дунай сам просит о таком назначении, в былине, записанной от Осташова Я.А.)^[48] Дунай желает получить в помощники Илью Муромца, на что получает разрешение. В варианте Астаховой А.М., Б.С, № 3, герой обращается к Владимиру, указывая на троих человек: Илью Муромца, Олешу и Добрыню. В записи от Алексея Петрова (Гильфердинг, т. 3, № 214) Дунай отправляется в путь вместе с Василием Буславьевым и Ванюшкой поваренным. У Соколова – Чичерова, № 116, кроме Олеши в напарники, сват просит у Добрыни добра коня…

Из этого видно, что Дунай в очень ограниченном числе вариантов былины, содержащих первую часть, отправляется с миссией свата один. Его путь в одиночестве просматривается по немногочисленным записям (Астахова А.М. Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи) №№ 63, 102, 127; Астахова А.М. Былины Севера. № 38, Н. Ончуков, № 86, Григогьев А.Д. Архангельские былины, № 94). В основном рядом с Дунаем находятся авторитетные русские богатыри. Это значит, что потенциально герой прощен, ведь на его плечи возложено дело государственной важности (добыть жену правителю), успешное выполнение которого приравнивается к подвигу. При данном раскладе кажется маловероятным то, что прошлое героя может обернуться против него. С другой стороны, и тем же Илье Муромцу, и Олеше Поповичу, и Добрыне Никитичу тоже приходилось привыкать к новому государственному укладу. В эпической судьбе этих героев также сохранено архаичное прошлое, противопоставляющееся дунаевскому только тем, что не случалось никому из них гнуть на кого бы то ни было спину. Дунай же постоянно подчеркивает свои «знания» лихоимской стороны. Если на него не указывают, то он сам вызывается рассказать о дочерях нерусского правителя, в деталях обрисовывая чужестранную обстановку; если же указывают, то подтверждает, что часть его жизни проведена за пределами Русской земли и передает те же подробности, что и в предыдущем случае. При этом причастность Дуная к чужому, иноземному заставляет народ сомневаться в моральных качествах героя. Как эта причастность может в дальнейшем повлиять на его мысли, поступки? – Он едет совершать подвиг, по сути, недостойный статуса подвига (Владимир хочет жениться на инакомыслящей). Для создателя былины – это низость, преступление. Поэтому и расценить присутствие рядом с Дунаем в этом деле истинных русских богатырей можно двояко: во-первых, они даны в помощь Владимиром для успешного завершения миссии, Дунаю – для большей уверенности и надежности в трудный момент; во-вторых, за их присутствием может таиться определенная степень недоверия народа своему герою, а поэтому создатели песни подстраховывают Русь от любого предательства на чужой территории со стороны Дуная.

По всем вариантам былины, содержащим исследуемый сюжет, Дунай имел отношения с ляховитами до его возвращения на Русь. Сказители указывают на разную продолжительность времени, проведенного Дунаем за пределами Руси:

Ай у короля у Жимана у польского

И жил я в услуженьице двенадцать лет.^[49]

или

Ай же ты Дунаюшко Иванович,

Жил ты у нас ровно тридцать лет.^[50]

Иногда срок службы не настолько велик: три года, пять лет, девять, а в некоторых случаях он просто остается неопределенным:

Он бывало жил-ходил по иным странам,

И был он жил у короля литовьского.^[51]

Указание времени пребывания на чужой стороне само по себе ничего не означает, поскольку эпос не подчиняется законам обычного времени. Определяя названные сроки, сказители тем самым всего лишь подчеркивают некую в прошлом зависимость Дуная от потенциальных врагов русской земли, а также связь между ними. Подобным образом, определяются и сроки нахождения героя в погребе у Владимира (10, 12, 20, чаще – 30 лет), никак не соотносясь с реальной возможностью такого наказания. Такие гиперболизированные сроки, с одной стороны, указывают на длительность зависимости Дуная от ляховитов, с другой – на суровость Владимира в случае провинности героев.

Равносильно, не существует и особой разницы в определении чужой стороны как ляховитской, польской, золотоордынской, литовской, шаховской, задонской, задонецкой, дажской, красноградской и т.п. Под каким бы названием не выступало иностранное княжество, для создателей песни оно, прежде всего, вражеское. Соотносимости названий с конкретными государствами, княжествами или ордами здесь нет, даже не смотря на возможную реальность существования во время создания исследуемого сюжета тех или иных объединений, поскольку отдельные исторические имена и названия, если им удается попасть в русский эпос, «сразу же начинают полностью подчиняться его эстетике и его принципам».^[52]

Особенно очевидны былые отношения Дуная с ляховитами в момент его встречи с нерусским королем. Дунай узнан и обвинен в его недостойном посла социальном статусе. Обычно это обвинение негромогласно, просто герою-свату дают понять, что позор – для Владимира – послать в качестве свата человека, бывшего у них на службе. В версии от Т.Г. Рябинина, записанной Гильфердингом, король восклицает, даже обозначая социальное положение посла:

Глупый Владимир стольно-киевский:

Он не знал кого послать ко мне посвататься,

Из крестьян ко мне крестьянина богатого,

Из бояр ко мне боярина хорошаго,

Из богатырей богатыря могучаго:

Он послал ко мне холопину дворянскую!^[53]

Но в целом сказители сводят негатив момента встречи к общей неприязни со стороны зарубежного короля, ставшей особенно явной после обозначения Дунаем основной цели визита. Акцент поставлен в большей степени не на неприязни к сватам, а прежде всего к самому Владимиру, так как сначала следует оскорбление в адрес киевского князя в невеличии и глупости, и только после этого, как бы в дополнение – в адрес Дуная:

Возьму-то я тебя за желты кудри,

Посажу-ко я тебя во глубок терем.^[54]

В некоторых вариантах отсутствует нелестный отзыв о русском князе, но сравнительно таких вариантов немного, поэтому отсутствие оговаривания иностранным королем Владимира можно свести к пропускам, допущенным сказителями.

В некоторых вариантах в эпизоде встречи Дуная с нерусским королем указываются его прислужнические функции в период жизни героя на чужой стороне. Король встречает Дуная, как давнего знакомого:

Прежняя ты слуга, слуга верная.

Жил ты у меня ровно три году,

Первый год жил ты во конюхах,

А другой год жил ты во чашниках,

А третий год жил ты во стольниках.^[55] 

Иногда король узнает Дуная как бывшего приворотника, придверника,^[56] постельщика,^[57] писаря,^[58] целовальника.^[59] Есть и другие варианты – дворника, портомойника, прислужника и т.п. Поскольку наиболее полно служба героя обрисована в былине «Дунай и королевна» (с меньшими подробностями – в песне «Бой Добрыни с Дунаем»), то, можно предположить, что указание вышеназванных должностей в исследуемой в данный момент былине «Сватовство Владимира» – это результат перенесения информации о герое из смежных былин, что, с одной стороны, способствует формированию общего представления о Дунае, но, с другой – в совокупности с другими, аналогичными перенесениями, загромождает сюжет, а это является отрицательным моментом в исследовании.

Судя по «выступлению» Дуная на княжеском пиру и по рассмотренному выше эпизоду встречи героя с нерусским королем, можно отметить следующее: Дунай «действительно» имел отношения с ляховитами. Это – часть народного замысла, некая эпическая «реальность». Если в зачине былины мы еще обнаруживаем некоторые моменты, которые относят исследуемый образ в догосударственность (так, к примеру, Дунай отбывает наказание за службу нерусскому правителю, будучи посаженным в глубокий погреб, вырытый в поле, т.е. за пределами Киевского княжества; или же он выходит к Владимиру из угла, из-за печи, вообще из неоткуда – без обозначения его местонахождения до разговора с князем), то в развязке – пограничность образа (между древностью и огосударствлением) трансформируется в новом контексте: теперь это пограничность между иноземным, языческим, нерусским и охристианизированным, государственным.

Поскольку исследуемую былину «Сватовство Владимира», ставшую составной частью песни «О женитьбе князя Владимира», можно беспрепятственно отнести к Киевскому циклу (в ней совершенно очевиден исторический фон, четко прорисована создателями обстановка Киевской Руси, присутствует описание Владимира как главы государства и описание его окружения, а также отражена заинтересованность простого народа в укреплении новой Руси – богатыри, являющиеся народными представителями и защитниками поставлены на службу государства), то образ Дуная находится в промежутке между соответствием и несоответствием Киевскому времени.

Примечательно то, что былины Киевского периода, особо пропитаны религиозной идеей. Причем, проявление Дунаем своей христианской роли выглядит в какой-то мере демонстративно. Соколов Б.М., проводя исследование былины о женитьбе князя Владимира, в первой половине XX века, на основе 45 имеющихся текстов, сделал вывод о том, что Дунай, в большинстве вариантов, не крестится, прибыв к литовскому королю, чтобы не вызвать гнев.^[60] Но в настоящий время, сопоставляя 94 варианта, видно, что, напротив, Дунай, зачастую пренебрегает мнением литовцев, и вызывающе проявляет набожность, войдя в палаты (крестится, молится, на четыре стороны бьёт поклоны).

Таким образом, «обновлённый» в Киевскую эпоху образ Дуная несет в себе глубокое противоречие. С одной стороны, герой предстает другим: он стремится быть вместе со всеми, с русскими богатырями, хочет быть полезным обществу, показывает окружающим свою яркую готовность к дальнейшим переменам в собственной жизни – сказители характеризуют его как всецело воспринявшего государственность и христианство. В версии былины, записанной Астаховой А.М. от Палкина А.И. в Больших Нисогорах (Былины Севера, № 45) даже будучи помещенным в темный погреб, Дунай читает Евангелие:

Де отворили двери – ти у погреба,

Тут Задунай – то да сын Иванович,

Он и седит читат свето евангелие…

Свою набожность герой демонстрирует особенно наглядно по прибытии на чужую землю. Это фиксируют подавляющее большинство сказителей:

Отправляется Дунаюшко Иванович,

Отправляется в палату белокаменну,…

Становился на место указанно,

Кресты полагал по писанному,

Поклоны провел по ученому,

На вси три, на четыре стороны…^[61]

С другой стороны, Дунай попал в эпицентр двух противоположных полюсов – христианства и язычества. Он вышедший своими корнями из глубокой древности, где приходилось сражаться с савроматками, верить духам и поклоняться целому пантеону богов, теперь находится в постоянном напряжении, в состоянии борьбы с самим собой: крестится и соблюдает Евангелие, не зная, на что будет готов уже в следующий момент своей жизни.

Набожность Дуная проявляется, на мой взгляд, в большей степени как показная, помпезная, ведь куда больше огня, нежели от молитвы, загорается в нем от возможности оказаться лицом к лицу с тем, что еще мгновение назад казалось ему запредельным.

После намека Бермятой Васильевичем Владимиру сосватать дочь литовского короля, тихо сидящий «у стола конца да верхнего» Дунай загорается:

Как вскочил Дунай да на резвы ноги,

Как говорил Дунай да таковы слова...^[62]

Особенно ярко двойное желание героя (и оказаться полезным русскому князю и побывать на «заморской земле») обнаруживается в тех вариантах, где на него не указывают и он по собственной инициативе решается «словце вымолвить».^[63] В атмосфере всеобщего затишья и опечалинности, во многом зависящей от того, что собравшиеся гости понимают неозвученное намерение киевского князя свататься к чужеземке, выходит Дунай, чтобы заявить о своих знаниях чужой стороны, о своей невысокой роли там и о возможности, предоставляющейся Владимиру, выбрать одну из дочерей заморского короля – Опраксию. Многие из исследователей отмечают, что, открывшись, Дунай начинает пробуждаться как герой и как богатырь.^[64]

Да, можно согласиться с тем, что, добывая жену для русского князя, Дунай, по народному замыслу, совершает героический поступок, подвиг, но, в то же время, это ещё не характеризует его, как героя в целом. Русский богатырь, в народном понимании должен быть абсолютно безупречным в поступках, помыслах, словах и т.д., он должен находиться, прежде всего, в гармонии с самим собой, чего нельзя сказать о Дунае. Он – герой эпического произведения, отважившийся на героический поступок, но – не герой в собственном смысле этого слова. Дунай отличен от других тем, что за его плечами – такое прошлое, которое не соотносится с его богатырской природой. Даже могучая сила и навыки, в которых не приходится сомневаться, не могут поставить Дуная в один ряд с Добрыней Никитичем, Олешей Поповичем, Ильей Муромцем только из-за сомнения в его моральных качествах. Уже с зачина былины, мы обнаруживаем склонность Дуная к хвастовству, касаясь эпизода расхваливания героем чужеземной невесты. Русский князь подмечает:

Знал ты, Дунаюшка, повыхвастать,

Дакъ умей-ко оттуда ю повывезти!^[65]

Это замечание единично, поэтому может являться собственно вставкой сказителя, – обычно Владимир после описания Дунаем дочери нерусского короля, сразу же начинает просить его отправиться в путь и предлагать казну и войско. Однако обличение князем Дуная в хвастовстве в целом вполне соотносится с замыслом былины с содержанием рассматриваемого сюжета в частности, помогая характеризовать исследуемый образ. Мы видим, с каким вдохновением говорит Дунай о заморской невесте для Владимира. В его словах чувствуются нотки гордости за свои знания нерусской стороны, и этими знаниями герой хвастает, красноречиво описывая и свою жизнь у лихоминьского короля, и нравы его дочерей, и их внешность.

Сказители указывают на моральные недостатки Дуная.  Хвастовство – это один из его пороков, это первая ступень к гибели героя. По этому сюжету, сводящемуся к сватовству Владимира, этот порок только лишь обозначен исполнителями, но в полной мере он раскрывается в сюжете, замыкающем цепь сюжетов, в совокупности составляющих былину «О женитьбе князя Владимира». Здесь, на своем пиру, Дунай не просто невинно хвастает – он превозносит себя над всеми. В ответ на порицание его женой, в душе героя просыпается ярость, которую он не может контролировать и которая порождает желание отмщения. Подобную ярость мы наблюдаем во многих вариантах былины по приезду сватов к чужестранному двору. После пренебрежительных слов в адрес Киевского князя, Дунай мстит литовцам, применяя физическую силу. Однако в этом случае такое поведение является оправданным, поскольку оно – ответ на двойное оскорбление – Дуная, как представителя интересов Владимира, и самого Владимира, как правителя Киевской Руси.

Брак Владимира с дочерью чужеземного короля изначально не приятен создателям былины и это отражено в исследуемом сюжете. Мы видим и всеобщую опечаленность в разгар княжеского пира, и колебание гостей из-за того, кого послать сватом за пределы Киевской Руси:

Все за столом призамолкнули;

Призамолкнули все, окичаются…^[66]

или

И думали они да думу крепкую

Кого послать по чужу орду.^[67]

Создатели песни отчетливо понимали, что ничто не могло воспрепятствовать желанию Владимира, но при этом певцы былины всячески пытаются намекнуть на недостойный, в их понимании, выбор русского князя. В былине нет прямого выражения народного противления браку с иноземкой, но зато оно обнаруживается в словах, действиях отдельных лиц. Сказители пытаются показать абсурдность задуманного киевским правителем брака посредством некоторых эпизодов: так, к примеру, в версии Гильфердинга А.Ф., записанной от Сарафанова, старый Илья Муромец с грустью замечает, что бывалые богатыри никогда не имели никаких дел с ляховитами:

Не бывали мы в сторонах дальних,

Не видали мы людей чужестранныих…^[68]

Или – литовский правитель, позволяет себе в присутствии послов оскорбить Владимира, называя его глупым – версия былины от Рябинина Т.Г., записанная А.Ф. Гильфердингом, № 81). В другом варианте он сводит свою неприязнь к следующим словам:

Как ваш тот князь не велик собой,

И ваши царищи уродливы…^[69] 

Даже былины о Дунае более поздних записей, часто искажая исследуемый сюжет былины в целом, зачастую сохраняют момент всеобщего дискомфорта. Так, например, в варианте от Осташова Я.А., записанном Астаховой А.М., услышав о намерениях Владимира, точно так же гости приутихают, приумолкают, как и в «дореволюционных» версиях:

А и старшой хоронится за среднего,

Аж и средний – то хоронится за младшего,

А от младшего князь не мог ответ держать…^[70]

Аналогично эту часть былины исполняет и Е.В. Субботина, которая не доводит ее до логического конца, обрывая ее на просьбе Дуная взять с собой в качестве напарника Добрыню Микитича. Сказительница при этом, понимая, что песня не завершена, объясняет прерванность повествования даже не забвением, а просто незнанием продолжения.^[71]

Момент всеобщего смущения фиксирует и Кирша Данилов.^[72]

Большинство записей, содержащих описание всеобщей подавленности, в сравнении, имеют значительные текстовые совпадения.

Хроническое нежелание «литовцев» родниться с русскими диаметрально совпадает с аналогичным нежеланием простого русского народа принимать в свою большую семью, названную государством, инакомыслящих, по эпической сути – врагов. Обычный создатель песни чувствует и осознает свою незначительность, как и невозможность участия в событиях государственной важности. Единственное, что он может сделать – это противопоставить княжескому выбору выбор своего представителя – богатыря. Владимир выбирает Опраксию, послушную и кроткую; Дунай – Настасью, непокорную поляницу. При этом, они обе – дочери одного и того же литовского короля. Разница между избранницами только в образе жизни, а соответственно в их отношении к укладу в пределах нерусского королевства. Как бы то ни было, в венах девушек течет чужая, в народном понимании, кровь. Забегая вперед, можно предположить, что, нарушая все нравственные запреты убийством своей жены, Дунай в тоже время отражает протест народа против брака Владимира с чужеземкой. По всей видимости, создатели песни понимают, что невозможно изменить решение киевского правителя, зато эпическая судьба Дуная – всецело принадлежит им.

Вернёмся к анализу сюжета. Когда стало определено с кем Дунай едет свататься, богатыри, оседлав коней, отправляют в путь. В большинстве исследуемых вариантов сказители резко переводят героев от момента сбора в дорогу к моменту их появления на нерусском дворе. Это подтверждает особенность протекания эпического времени, его условность.^[73] Реже в былине встречаются описания пути, подобные следующему:

А скакали ихъ кони чрезъ стену городовую,

Пошли их кони съ горы на гору поскакивать,

С холмы на холмы перемахивать,

Оны реки и озера межъ ногъ несли.

И поехали оны изъ земли в землю,

Изъ земли в землю, изъ орды в орду,

Ко тому королю по-Литовскому.^[74]

Исходя из того, что былинная география условна, такие географические «зарисовки» не означают намека создателя эпического произведения на реальный маршрут героев.

Между сказочным и былинным добыванием жены на чужой стороне можно провести тонкую параллель. Сказочный герой, чтобы добыть или – чаще всего – спасти объект поиска от темных сил, собирается, отправляется в путь, едет по горам и долам, проходит через пограничную зону, отделяющую реальный мир от потустороннего, и оказывается за гранью. Там он натыкается на бесчисленные препятствия, борется с враждебными силами, побеждает их и спасает девушку, при этом неважно для кого она предназначена – для добытчика или для заказчика (царя, короля). Е.М. Мелетинский указывает на то, что князь, персонифицирующий государственную власть, и богатырь находятся в патриархальных отношениях и имеют общие эпические цели.^[75] Чтобы преодолевать препятствия герой находит помощников. Компоновка элементов сказочного сюжета, связанного с добыванием жены, может меняться, но формула решения проблемы остается постоянной: поиск – препятствия – соприкосновение с запредельным и враждебным – победа над злом (обычно абсолютная) – успешное завершение миссии.

В былинах нечасто присутствуют сказочные элементы, но иногда из-за их видимого отсутствия может быть упущено возможное замещение таких элементов эпическими «реалиями». Так, мы видим, что Дунай (вместе с напарником) тщательно собравшись, отправляется в путь, в котором преодолевает препятствия (горы, холмы, реки, озера…), подъехав в литовскому княжеству, он иногда перескакивает через стену, которая в данном случае выступает в роли пограничного объекта, и оказывается на враждебной для Руси территории.^[76] Там герой «добывает» жену Владимиру, вступая в конфликт с её отцом, убивая (сам или его напарник) несчетное количество подданных этого короля. Опраксу увозят в Киев, как условно спасённую от некого зла. В Киеве же устраивается чудесный пир по этому поводу.

В то же время, сохраняя некоторую «сказочную» последовательность в развитии событий, т.е. в опосредованном виде, былина подчиняется, прежде всего, своим законам, одним из которых является художественное обобщение исторического опыта народа целой эпохи. И в этом обобщении на первом плане «находятся исторические идеалы народа».^[77]

Поскольку эпос склонен к «изобретательству» этнографических реалий и подбрасыванию в качестве действительных никогда не существовавших в бытовой практике явлений,^[78] то о литовском королевстве, к которому отправляются герои, можно говорить как об условном, т.е. «созданном» народом. Конечно, некоторые характеристики королевства можно попытаться соотнести с историческими, но при этом соотношении снова не обнаруживается прямой связи с конкретными событиями. Так, к примеру, особенно интересен момент, когда, описывая поездку Дуная в то или иное княжество, орду или королевство, сказители определяют в качестве подданных татар:

Унимает Дунай своих товарищей:

«Будет вам рубить, топтать проклятых тотар…»^[79]

Вот Опраксия пытается остановить разъярившегося Дуная:

Ай же ты Дунай сын Иванович,

Оставь – кось ты татар хоть и на семена!^[80]

По следу татарина отправляется Дунай, исполнив волю киевского князя – добыв ему невесту:

А отправился ко Дунаюшко

За Татарином во погоню вслед.^[81]

 Обычно чужая земля не называется татарской. И только – как исключение:

Приехали во землю татарскую…^[82]

Исходя из всего вышеобозначенного, нет оснований предполагать, что по народному замыслу, путь Дуная-свата за невестой для русского князя мог лежать в татарскую орду. Ненависть народа к поработителям настолько велика, что сказители допускают собственные, более поздние (относительно времени возникновения сюжета) вставки – пояснения в песни, воодушевленно описывая расправу Дуная или Добрыни над татарами. «Раскоряживая» новые палаты, бросаясь на иностранного короля, опрокидывая столы, Дунай – в народном понимании – ведет себя как национальный герой. Добрыня же в это время чинит расправу во дворе:

Он прирубил-то всих татар да ведь поганыи…^[83]

Такими методами герои защищают честь Руси и Киева, христианскую веру и величие Владимира.

Конфликт между сватами и ляховитами просматривается практически по всем полным вариантам исследуемой былины. При решении этого конфликта Дунай в очередной раз проявляет свои богатырские способности и в этом случае – героизм.

По всем имеющимся вариантам былины «Сватовство Владимира» цель успешно достигается. После расправы над «татарами» литовский король либо соглашается на брак дочери с русским князем, либо Опраксу выводят силой (в большинстве случаев) и она от безвыходности говорит сватам, что три года молилась о том, чтобы выйти замуж за солнышко Владимира. Иногда роль Опраксии более активна – она даже пытается разрешить конфликт и успокоить разъяренного Дуная.^[84]

Таким образом, при решении возникшего национального конфликта, Дунай проявляет себя как абсолютный подданный киевского князя, он оправдывает возложенные на него Владимиром надежды, защищает интересы Руси и проявляет свое богатырское достоинство и независимость от литовцев. Так герой искупает вину за свое прошлое, проведенное на чужой земле. Однако с этой же земли Владимир берет себе жену, и создатель былины снова ищет причину, чтобы возразить такому выбору – он оставляет Дуная в поле искать супротивника.

В рассмотренной песне «Сватовство Владимира» нет даже малейшего намека на то, что, совершая поездку к нерусскому королю, Дунай имеет хотя бы какую-то возможность добыть и себе жену. По сюжету, поставлена одна цель – сосватать Опраксу за Владимира, и эта цель по всем рассмотренным вариантам достигнута: дочь иностранного короля привозят в Киев и по поводу свадьбы устраивается пир. То обстоятельство, что Дунай остается в поле ждать супротивника или же отправляется на его поиск, никак не соотносится с центральной темой исследуемой былины – добыванием жены для киевского князя. Исходя из этого, можно сделать вывод, что эпизод поиска или ожидания поединщика становится связкой между смежными частями песен «Сватовство Владимира» и «Поединок с поляницей».

Былина «Сватовство Владимира» художественно и логически завершена.

При сопоставлении её имеющихся вариантов определена следующая схема сюжета: киевский князь Владимир устраивает пир, на котором присутствуют представители всех социально-политических уровней. Изначально цель пира неизвестна, все веселятся, хвастаются, кто чем может: женой, конём, силой, подвигами, товарами... Однако Владимир грустит, и причина его грусти становится известной: ссылаясь на то, что все поженены, а он один холост, киевский князь просит совета у присутствующих на пиру в выборе невесты, предварительно описав её качества. Одним из основных требований в выборе невесты становится равенство по сану, князь желает взять в жены супротивницу. От этого момента пир превращается в совещание: Владимир ждет ценных советов, но его окружение притихло, с осуждением относясь к озвученным киевским правителем запросам. Князь повторяет свое пожелание. Боясь вызвать его гнев, чаще всего Добрыня, вспоминает о Дунае, который странствовал от земли к земле, служил у нерусского короля и знает его дочерей, одна из которых непокорная поляница Настасья, а другая – кроткая красавица Опраксия, которую можно сосватать. Дунай либо находится на пиру, но не вызывается сам сказать Владимиру о своих «знаниях», либо он в заточении у Владимира – и тогда его освобождают, приглашают к столу, расспрашивают; либо он присутствует в качестве гостя и сам вызывается рассказать Владимиру о дочерях короля, у которого он служил. Рассказ об Опраксии заинтересовал князя, он определяет Дуная сватом и просит отправиться добывать ему невесту, предлагая герою войско, казну, коней для успешного проведения миссии. Однако Дунай хочет взять с собой, вместо всего предложенного, напарника, равного ему по силе, чаще всего Добрыню. Князь соглашается. Богатыри седлают коней и отправляются в дорогу. Прибыв в нерусское королевство, чаще всего Дунай оставляет Добрыню или иных напарников ждать его на дворе, а сам идет в палаты, чтобы встретиться с королем. Увидев Дуная, который нарочито крестится и молится, король вспоминает его как своего бывшего прислужника, но Дунай заявляет о своей свободе и о цели визита, вызывая тем самым на себя гнев: звучат оскорбления в адрес киевского князя и Дуная. Нерусский король угрожает герою расправой, грозит ему заточением либо принудительной службой на долгие годы. Не в силах терпеть оскорблений, Дунай применяет физическую силу по отношению к обидчику, в то время как Добрыня яростно расправляется на дворе с охраной. После учиненного погрома король соглашается выдать дочь за русского князя. Отклоняя категорически приглашение к столу, исходящее от нерусского правителя, богатыри силой берут Опраксинью, и все вместе они уезжают. Но на обратном пути, герои обнаруживают богатырский след. Дунай, предчувствуя опасность, остается в поле ожидать или отправляется искать противника, в то время как Добрыня вместе с девушкой продолжает свой путь. По их приезду в Киеве устраивается княжеский пир. Цель достигнута, невеста добыта, Дунай же снова остается за гранью внутригосударственных событий, поскольку проблема Владимира решена, а он был нужен только в связи с ее возникновением.

Таким образом, былину «Сватовство Владимира» можно определить как самостоятельную в русском эпосе и отнести ее к былинам Киевского цикла, поскольку в этой песне четко отражен исторический фон и конкретно прорисована обстановка исторического Киева. Мы видим, что и богатыри теперь у государства на службе. Они угодливы и кротки перед киевским князем. Проявление противоречивости в отношении княжеской власти с их стороны, в каком бы виде она не проявлялась, нежелательный показатель, и это возможно пронаблюдать, анализируя образ Дуная.

Исследованная былина является составной частью песни «Дунай-сват».

Через неё проходят следующие идеи: идея укрепления государственности и власти Великого князя; религиозная, связанная с укоренением и дальнейшим распространением христианства на Руси; а также идея противостояния враждебному языческому миру и миру чужеземному.

Тема добывания жены на чужой стороне для киевского правителя в контексте последней указанной идеи вызывает много спорных вопросов относительно целесообразности задуманного Владимиром брака. Нельзя согласиться с тем, что, сватаясь к иноземной царевне, князь совершает почетный шаг, как для себя, так и для той страны, куда он засылает сватов.^[85] Народ, создавший эпос, не мог так мыслить. По его представлению, Владимир в данном случае делает шаг к чужому, враждебному, нерусскому. Именно поэтому собравшиеся на пиру замолкают, услышав пожелание князя, именно поэтому Дунай устраивает расправу над литовцами по прибытию с миссией свата, и, исходя из этого, герой не возвращается в Киев, поскольку создатель не может согласиться с абсолютным благополучием исхода песни. Несмотря на то, что при выявлении типологии сюжетов с присутствием образа Дуная, я пытаюсь доказать в ходе данной работы что каждый из рассмотренных сюжетов самостоятелен, в былине «Дунай-сват», включающей в себя четыре сюжетных схемы, обнаруживаются также эпизоды – связки между отдельными песнями, которые представляют историческую ценность. Так, эпизод ожидания Дунаем поединщика в концовке былины «Сватовство Владимира» выпадает из общей схемы сюжета, но в тоже время именно в нем обнаруживается оригинальность и непредсказуемость народного замысла. В это, казалось бы, обычное для русских былин ожидание и/или поиск супротивника, вложен дополнительный смысл – создатель не может «оставить» таким финал, посредством Дуная он ищет противопоставление благополучному завершению сватовства и его творческая мысль останавливается на уже существующей былине, которая в данной работе обозначена как «Поединок с поляницей».

§ 2. Поединок с поляницей

В русском эпосе встречаются мифологические сюжеты «в чистом виде». Но в нём также немало реминисценций из архаического эпоса. Поединок богатыря с богатыркой и возникновение рек из крови богатырей представляют два центральных, отдельных друг от друга мотива в былине о Дунае-свате. Поединок героя с поляницей – это целый сюжет, который по своей природе архаичен. Архаические пласты, включённые в этот сюжет, не пережили полной трансформации, однако они несут на себе черты принадлежности к классическому типу эпического творчества. Эти черты придает сюжету фон, окружение, подключение типовых имен, но при этом сюжетная основа сохраняется прежняя – архаическая. Так являются «подключёнными» имена Дуная и Настасьи, а также фон исторического Киева и т.д. В исследовании нельзя прибегать только к выявлению архаических пластов былины, поскольку, создавая былину, народ отражал через свои представления, суждения, идеалы свою современность, которая теперь для нас исторична.

Исходя из этого, одной из целей исследования былины «Поединок с поляницей» является – доказать самостоятельность исследуемого сюжета в русском эпосе, раскрыть причины включения сюжета о битве богатыря с женщиной-воином в былину о Дунае. Для этого необходимо отразить, что сюжет этого эпического произведения имеет архаичные корни; выявить «новизну» былины, как результат ее трансформации и эволюционирования в классический тип; раскрыть образ героя – богатыря – по исследуемой былине и сопоставить его с образом Дуная, представленным смежной былиной «Сватовство Владимира». При этом проанализируем все имеющиеся варианты былины «Дунай-сват», содержащие исследуемый сюжет.

В исходе былины «Сватовство Владимира» сказители единогласно повествуют об успешности миссии сватов: Опраксия «сосватана», и герои, игнорируя запоздалое приглашение литовского короля «присесть к столу», садятся на своих коней и уезжают на Русь. Однако, возвращаясь в Киев, герои на своем пути обнаруживают след богатыря:

А наехали на ископыть лошадиную…^[86]

После того, как Добрыня отправляется вместе с Опраксией – дочерью литовского короля – к Киеву, перед Дунаем возникает новая цель – поиск «поединщика», герой пускается «…за татарином во погоню вслед».^[87] Он ищет равного в чистом поле, и с этого момента начинается зачин другой былины, название которой сопряжено мной с ее смыслом. Иногда Дунай сам ищет встречи:

Я поеду теперича во чисто поле,

Знаю – есть во чистом поли наездничек,

Ищет себе поединщика,

Уж я воина убью или сам паду. ^[88]

Иногда супротивник находит героя:

Наехала Настасья королевична

Из того раздольица чиста поля,

Накатилася за нима, как сильна гора.^[89]

Во всех вариантах Настасья – грозная поляница. Она полякует в чистом поле, ищет себе поединщика, но при этом является дочерью литовского короля, сестрой Опраксии, насильно увезенной по предыдущему сюжету для брака с русским князем Владимиром.

В целом образ богатырки самостоятелен в русском эпосе. Упоминание о них может встречаться на любом этапе былинного повествования. Мы «видим» их на пиру у Владимира не только по «Дунаю-свату». Так, к примеру, в качестве приглашенных гостей фиксирует присутствие поляниц на пиру Е.В. Разсолов, лучший мезенский сказитель. Григорьев А.Д., фиксирует, передавая былину «Василий Казимирович отвозит дани Батею Батеевичу»:

А во стольном городе во Киеве

А у ласкова у князя у Владимира

А было пированье, стол, почестен пир.

А про многих хресьян, про руських бояроф,

А про тех же про руськиех богатырей,

А да про тех же полениц да преудалые,

А про тех же наездникоф пресильниех.^[90]

Или – Е.А. Зубова, по прозвищу Лисица, в песне «Данило Игнатьевич» передаёт такой зачин:

Заводил государь да почестен пир

На многии на князи, на бояра,

На сильни могучи богатыри,

На вси поляници удалыя.^[91]

Таких вариантов множество. Б.Н. Путилов замечает, что хотя слово «поляница» употребляется в женском роде («она», «говорила»),^[92] это не означает того, что речь идёт о женщине-богатырке, поскольку женский род здесь – механическое следствие согласования со словом «поляница», которое фактически означает «богатырь», причем «чужеземный».^[93]

Однако, в сознании народа, сохранившего былину до момента ее записи, чётко отложилось другое – определение поляниц, как женщин – богатырок. И примером тому, пояснение А.М. Крюковой, данное при исполнении песни: «Поляници преудалые – это богатырици были в старо время, ездили в мужских платьях – в старинах названо».^[94] 

Исполнители былин, обозначая присутствующими на княжеском пиру поляниц, имеют ввиду именно женщин-богатырок, поскольку описание собравшихся за столом они сводят к некому перечню тех, о ком они могут петь вообще. В этом перечне «сильни могучи богатыри» идут отдельной строкой от «поляниц преудалых», которые занимают совершенно самостоятельное место в эпосе. На вопрос Гильфердинга – «Что такое поляница?», заданный водлозерцу Никозеркину, певец ответил: «А вот видите досюсь (т.е. в прежнее время) и женщины воевали, ходили на войну, как и мужчины, это поляницы значит по нашему, по-деревенски».^[95] Кроме того, исследователь замечает, что в северной части Олонецкой губернии на Выгозере, на Водлозере, на Повенецком и Пудожском побережье каждый крестьянин может сказать, что встарину богатырские подвиги совершали одинаково и мужчины и женщины, и что как мужчины назывались богатырями, так женщины поляницами. Несмотря на то, что на аналогичный вопрос в других районах можно и не услышать подобного ответа (к примеру, на Кижах и на Кенозере говорят, что поляница – то же самое, что богатырь, либо это воители пониже степенью, чем богатыри или же вообще ссылаются на незнание) лучшие певцы употребляют слово «поляница», причем, что самое главное, применительно к Настасье:

Говорит ему Опракса королевична:

– Ай же, тихий Дунаюшка Иванович!

– Есть у меня сестрица родимая,

– Молода Настасья королевична:

– Она ездит в чистом поле паленицею,

– Имеет в плечах силушку великую;

– Ежели наедет вас в раздольице чистом поле,

– С ней не делайте противности великия.^[96]

Несмотря на «воительственную» характеристику, данную Настасье, Рябинин в тоже время теряет в своей версии былины о Дунае эпизод о поединке героя с богатыркой, встречу Дуная с поляницей сказитель сводит к приветствию героями друг друга, и к предложению Дуная выйти за него замуж. Однако для меня важно то, что для Настасьи песенник сохраняет черты воина, и при неполноценном варианте сюжета, касающегося встречи с поляницей, он не утрачивает в дальнейшем повествовании эпизода состязания Дуная с женой.

Пытаясь доказать самостоятельность образа женщин-поляниц в русском эпосе, что в целом должно отразиться при дальнейшем исследовании, мы видим, что богатырки могут быть жёнами героев (жены Добрыни, Ильи Муромца, Дуная…), при этом они – далеко не второстепенные персонажи, а напротив – живут активной «эпической жизнью»: поляница Савишна – жена Ильи Муромца, переодевшись в его богатырское платье, спасает Киев от Тугарина; Настасья – жена Дуная – готова родить ему сына-богатыря, а значит – преумножить силу Русского государства. Богатырские качества присущи и матери богатыря: именно у матери – Марфы Всеславовны – Волх просит богатырского благословения, говоря:

Пеленай меня, матушка в латы булатныя,

А на буйну голову клади злат шелом,

По праву руку – палицу,

А и тяжку палицу свинцовую,

А весом та палица в триста пуд.^[97]

Кстати, в этой былине очень сильно мифологическое начало и отчётливо видны сказочные мотивы: Волх (можно предположить, что роли Дуная и Волхва тождественны, как Настасьи и Марфы Всеславовны) сравнивается с громом гремящим. Его рождению отдают дань рыбы, птицы, туры, олени и т.п. Имеются моменты «оборотничества» – Волх превращается то в мурашика, то в горностая. Сказочно течёт время – в полтора часа герой уже просит посвящения в воины. Явно проступает идея двух миров: прохождение сквозь стену равносильно переправлению в потусторонний мир… Именно поэтому образ Марфы Всеславовны вызывает особый интерес. Она «скакивает» на «лютого змея», из чего можно сделать предположение о чужеродности отца Волха, (по былинам, для поляниц характерны связи с иноплеменниками). Она сильна, но такой же могучей силой обладает и Настасья.

Исходя из всего вышеизложенного, можно определить, что есть вероятность того, что до трансформирования сказания о битве чужеземного (иноплеменного) воина с поляницей, образу былинной Настасьи были присущи ещё более яркие черты богатырки, которые в результате «огосударствления» эпоса частично утрачены.

К тому же в классическом эпосе становятся ценны другие качества женщины. Даже если героиня былины и является богатыркой, ей все равно определена новая роль – послушной жены богатыря и матери его детей, которым она передает свою силу.

Не смотря на то, что Владимир для создателя – не герой, не добытчик, нам всё же важна мотивация выбора князем не Настасьи-поляницы, а её сестры Опраксы.

Во многих вариантах былины «Сватовство Владимира», рассказывая о дочерях литовского короля, Дунай (или Добрыня), когда он объявляет Дуная как знатока литовской стороны и рекомендует его для функции свата) характеризует одну их них – Опраксию – как ровню Великому князю, другую же – Настасью как «не про него жену». Даже в тех случаях, где произошло замещение имен, и Настасья выступает под другим именем, сохраняется противопоставление между сестрами:

Первая дочь е Марфа королевична, –

Тою тебе государь не владати;

И другая е дочь Опраксея королевична, –

Было бы кому нам поклонятися…^[98]

Князь, в силу своего высокого положения и в соответствии с требования-ми «нового времени» не может и не хочет взять в жены женщину, подобную Настасье. Не может – потому что он не богатырь и не добытчик, а значит победить богатырку не в его силах, не хочет – поскольку в своем описании невесты заявляет требование кротости и смирности:

А походочка была чтобы павинная,

Тихо – смирная речь была бы лебединая.^[99]

или

А собой бы была она смиренная,

Умом бы сверстна да волосом желта…^[100]

Примечательно, что в некоторых вариантах, при описании своей невесты, Владимир заявляет следующее требование в форме вопроса:

Не знаете ли вы кто мне поединщицы,

Не знаете ли супротивницы?^[101]

или

Вы не знаете ли кто мне поединщицу,

Вы не знаете ли кто да мне невесту-ту?^[102]

Такое заявление киевского князя дает возможность сделать предположение об эпической традиционности добывания жены в поединке, идущей из догосударственности. Однако, в силу своей новой роли в эпосе, Владимир не может «опуститься» до битвы с поляницей, а поэтому выбирает ее покладистую сестру. Погром, учиненный сватами от русского князя на территории литовского короля, насильное увезение Опраксы из родного дома, оскорбления в адрес ее рода – всё это в своем роде замена поединку. Эта замена – следствие принадлежности былины «Сватовство Владимира» к Киевскому периоду.

Былина же, обозначенная мной как «Поединок с поляницей», лишь соотносится с данным периодом, принимая киевский исторический фон, однако её корни за пределами этого периода, и поэтому бой Дуная с Настасьей для создателя исследуемого произведения естественен, типичен, всецело оправдан.

Вновь вернёмся к анализу сюжета. Выстраивая схему былин о Дунае, Соколов Б.М. констатирует: «…Дунай отдает Опраксу Добрыне, который отвозит ее в Киев, а сам едет в поле. Там он видит шатёр, в котором спит поляница. По некоторым вариантам он ложится рядом с ней, а затем бьётся с нею».^[103]

Сравнительный анализ имеющихся вариантов былины показывает, что разыскание Дунаем поединщика в очень редких случаях приводит его к шатру, в котором отдыхает Настасья. Поставленный в чистом поле шатер сродни тому, который мы наблюдаем по былине «Бой Добрыни с Дунаем». Он – за пределами Русского государства, в нём – иноземная богатырка. И хотя обстановка шатра не показана так, как в смежной былине, есть основания считать его вражеским. Обычно этот объект характеризуется как «черный»:

Он поехалъ Дунай да сынъ Ивановичъ

Заздрилъ на чистомъ поли стоитъ чернъ шатёр.

Приехалъ ко шатру да нынъ ко черному…^[104]

Отношение народа к такого рода «находкам» определяется посредством слов Добрыни («Бой Добрыни с Дунаем»):

Наши русские не ставят тут черных шатров...^[105]

Исходя из того, что основной целью сказителей является не зарисовка фона, на котором происходит встреча богатыря с воительницей, а описание былинного события – битвы с поляницей со всеми вытекающими из этого последствиями, нет оснований включать эпизод обнаружения шатра в поле и «добитвенного» конфликта между героями в сюжетную схему былины. В подавляющем количестве вариантов бой начинается без предварительных объяснений между супротивниками. В контексте уже имеющейся информации от «Сватовства Владимира» предполагается, что причина поединка и мотивация поступков героев известна. В связи с этим, можно сделать вывод о косвенном отношении рассмотренного эпизода к исследуемой былине.

Смолицкий В.Г. в статье «Былина о Дунае» справедливо замечает, что Настасья Дуная сильно отличается от Настасьи Добрыниной, которая так велика и сильна, что принимает богатырские удары за укусы «русских комариков», а потом, заметив богатыря, кладёт его вместе с конем в «глубокий карман».^[106]

Настасья из былины о Дунае не имеет сверхъестественных способностей. Она мужественна, ловка, сильна, но вступает в бой с героем, не имея никакого перевеса в силе и росте. В ней борется воин и женщина, но слушатель уже в начале поединка может сделать предположение о предстоящей победе героя. Исследуемая былина находится в слишком тесной связи со «Сватовством Владимира», а поэтому невозможно представить, что Дунай, который недавно так жестко расправился с «татарами», может уступить какому-то нежданному противнику.

В подавляющем количестве вариантов мы видим, что исход поединка не был изначально абсолютно предопределен в пользу Дуная. Во многих вариантах и татарин оказывается физически крепким, напористым, хитрым... Любому супротивнику могут приписываться и фантастические качества: немереная сила, удивительная изворотливость, иногда он даже рычит по-звериному, свистит по-змеиному, так, что вянут травы и рассыпаются камешки. Его образ в былине сильно гиперболизирован. Но подобными качествами не обделен и герой, его сила также преувеличена, что видно и по «Сватовству Владимира» и по «Поединку с поляницей». В какой-то момент битвы даже возникает сомнение – удастся ли Дунаю одержать верх:

Как мецетъ Настасьюшка Дунаюшка,

Как метала Настасья на сыру землю,

Садилась ему дакъ на белы груди.^[107]

В такой ситуации может появиться «помощник»: на поединщиков наезжает Добрыня и начинает укорять Дуная за его «не выслугу», побуждая тем самым к действиям. Дунай, собравшись с силами, встряхивает с себя Настасью.

Поединок абсолютно равноценных друг другу соперников рисует А.В. Суриков:

Съехались с поляницей со удалыи,

Ударились копьями мурзамедскими, –

Копьица в одно место свиваются.

Ударились они палицами булатные, –

Палицы до рук сломалися.

Как ударились саблями острыми, –

Сабли до рук притупилися, –

Более нечем биться да игратися.^[108]

Примечательно то, что только после определения дальнейших действий героя игры, сказитель продолжает описывать схватку противников, результатом которой становится победа над поляницей и что самое главное – примирение и обручение с ней.

В момент узнавания героями друг друга, в который раз сказитель подчеркивает причастность Дуная к жизни «ляховитов». Настасья говорит о том, что они с Дунаем прежде «езживали» по одной дороженьке, «сиживали» в одной беседушке, «кушивали» из одной чарочки.^[109] Далее она обозначает, кем был у её отца Дунай (конюхом, ключником, стольником, предворником, партомойщиком, придверником, плотником и т.д.) и указывает на продолжительность времени проведенного героем у нерусского короля:

Жил ты у нас ровно тридцать лет,

А нунечку меня, Дунай, не узнал.^[110]

Такие «вставки» – следствие восприятия сказителями былины о Дунае, а именно – всех её составляющих частей – как неразделимого целого.

Сказители всегда исход былины рисуют благополучным. Благополучие по замыслу автора, состоит в торжестве нового времени над старым: Дунай предлагает Настасье перевоплощение в женщину иного типа:

…и обрал у девицы сбрую всю:

Куяк и панцырь с кольчугою, –

Приказал он девице наряжатися

В простую панечку белую.

И поехали ко городу ко Киеву.^[111]

Побежденная (в большей степени – спасённая героем) поляница больше не предъявляет претензий по поводу увезения в Киев её сестры, более того – она и сама теперь согласна отправиться туда жить, с радостью принимая предложение Дуная, изложенное в следующей форме:

Ай же ты Настасья Микулична!

Сядем-ка пойдем на добрых коней,

Поедем-ко ко стольному граду ко Киеву,

Ко ласкову ко князю ко Владимиру,

Станем мы креститься, молиться,

Сходим мы с тобой во божью церковь,

Примем мы с тобой золоты венцы.^[112]

Эти слова Дуная можно характеризовать как общие для всех вариантов. После них герои отправляются в путь. По приезду в Киев они идут в церковь и венчаются. По многим вариантам на церковном крыльце они встречаются с княжеской четой – Владимиром и Опраксией (Астахова А.М. Былины Севера, т. 1, №34, т. 2, №№ 86, 158; Гильфердинг А.Ф. Онежские былины, т. 2, №№ 94, 139; Григорьев А.Д. Архангельские былины, т. 3, №№ 80, 94; Крюкова М.С. № 44; Соколов Ю.М. – Чичеров В.И. Онежские былины, №№ 79, 116, 132; Леонтьев Н.П. Печорские записи, № 11; Ончуков Н. Печорские былины, № 45).

События, «происходящие» по приезду героев в Киев (встреча в церкви, венчание двух пар, пир) пропитаны «киевской атмосферой», их фон существенно отличен от фона, на котором происходил поединок. После поединка пределами Киева подобный исход былины выступает более согласованным со «Сватовством Владимира». Появляется ощущение целостности двух исследованных сюжетов, хотя и очевидна их разность.

Примечательно, что ни в ранних записях былин о Дунае, собранных первыми собирателями (Рыбников П.Н., Гильфердинг А.Ф.…), ни в записях послереакционных годов, сделанных после тридцатилетнего затишья (Марков А.В., Ончуков Е.Н., Григорьев А.Д.…), ни в послереволюционных текстах (Гуляев С.Н., Соколов Ю.М., Астахова А.М.) не обнаруживается ноток осуждения Дуная за сделанный им выбор жены – поляницы. Исследуемая былина «Поединок с поляницей» заканчивается в атмосфере абсолютного благополучия. Общий конфликт песни, являющийся следствием женитьбы героев на нерусских женщинах сглажен в контексте новой христианской религиозности. Можно предположить, что эпизод встречи в церкви изначально не входил в былину, которая, вероятнее всего, песня заканчивалась благополучным приездом героев в Киев и пиром по этому случаю. Появление обозначенного эпизода в исходе былины может являться результатом переработки былины в условиях усиление верховной княжеской власти и укрепления позиций церкви.

Серьезный акцент создателем и переработчиками былины поставлен на идее создания единого русского монолитного государства, сила которого во многом зависит и от господствующей внутри объединения религии. В том, что Владимир и Опраксия встречаются в церкви с Дунаем и Настасьей отражена значимость единения церкви и государства, в котором семья начинает приобретать социально-политический вес. Одновременное венчание княжеской и богатырской пары отражает не только противопоставление двух выборов, которое тоже имеет место быть, оно в своем роде «узакониваниет» новое положение женщины в эпосе, смену её воительственной функции на мирную.

Новая религия призывает жену «убояться своего мужа», «оставить отца своего и мать свою и идти за мужем своим» (Евангелие от Матфея, стр. 56). Начиная состязание с Дунаем на пиру, Настасья вступает в конфликт, который носит религиозный характер.

Центральной темой былины «Поединок с поляницей» выступает битва героя – богатыря с женщиной – воином. Исследуемая былина, являющая составной частью песни о Дунае-свате, представляет собой совершенно самостоятельное и отдельное от былины «Сватовство Владимира» эпическое произведение. Соединение двух былин воедино связано с необходимостью противопоставить два брака – киевского князя и богатыря, а также способы «добывания» невест.

Кроме того, в исследуемой былине обнаруживаются следы раннего докиевского эпоса, идеология которого направлена против рода как социального института, который уже отжил своё. В рассматриваемом произведении мы видим борьбу героя за семью. То, что богатырь, принявший имя Дуная, бьётся не с конкретными врагами, а с женщиной, на которой впоследствии женится, это не уменьшает степени его героизма и ответственности: вступая в бой с поляницей, герой пытается спасти избранницу от ее «злого» начала, поскольку зло вытекает из старых общественных отношений. Будучи русским, Дунай берёт в жены иноземку. И это обстоятельство тоже отражает характерную особенность для родового общества – экзогамную форму брака, при которой жена берётся из другого рода. Тема добывания героем жены является в исследуемой былине центральной. В связи с тем, что известный нам эпос относится к периоду существования средневекового государства, а не к периоду родового строя, брак в эпосе не героизируется, и борьба за жену подчинена борьбе за интересы государства. Обычай брать жен в чужой земле осуждается, поскольку «киевский эпос всем своим содержанием устремлен на защиту и укрепление государства, благополучия всего народа».^[113] Мы видим и по другим былинам, что взятые из чужой стороны жены приносят несчастье, оказываясь то колдуньями («Михайло Потык»), то вероломными изменщицами («Иван Годинович»). Неудачен и брак Дуная, что отражено в следующем сюжете.

Поляница, уже будучи женой героя, вступает с ним в соревнование военного характера, что недопустимо идеологией эпоса киевского периода. Утрата воинственности женщиной при вступлении в брак с богатырем – одно из общих требований раннегосударственного эпоса, и поскольку это требование не выполняется – за состязанием на княжеском пиру следует трагический исход.

Яркость и продолжительность поиска жены, который также является одним из древнейших элементов героического эпоса, в «Поединке с поляницей» сведены к недолгому ожиданию Дунаем супротивника или к такому же разысканию поединщика, что говорит о пережитой былиной трансформации.

Исходя из того, что по всем вариантам «Дуная – свата», содержащим исследуемую былину, «Поединок с поляницей» следует за «Сватовством Владимира», слушатель вполне может предполагать, что именно богатырская лошадь Настасьи, пустившейся в погоню за сестрой, увезенной сватами, оставила в поле «ископыть глубокую». В связи с этим развязка исследуемой былины оказывается в какой-то мере предполагаемой. В ней, кроме прочего, проступает идея кровной родовой мести.

При всём этом, былина «Поединок с поляницей», сохраняя следы раннего догосударственного эпоса, как известное нам произведение формировалась уже в государственный период, поэтому и содержание её не исчерпывается идеей сватовства к чужестранной Настасье. В былине нашли отражение и социально-политические противоречия. Мы видим, что Дунай делает свой выбор, который в целом соответствует явному противопоставлению княжеского и богатырского выбора невест, а, следовательно, историко-бытовой обстановке средневековья. Эти противоречия введены в данное эпическое произведение и темой битвы героя-богатыря, принадлежащего всецело Киеву и его правителю, с чужеземной женщиной-воином, одерживая победу над которой, Дунай, прежде всего, демонстрирует преимущество силы русского государства над всем запредельным – незаконным, враждебным Руси. Кроме того, герой выражает общенародное стремление к укреплению государства. Поэтому и сам «факт» битвы имеет двойную природу: с одной стороны, он архаичен, а с другой стороны, в него воплощен народный идеал непобедимого «государственного» богатыря. «Прошлое» Дуная в данном случае опускается, поскольку он осуществляет, вступая в бой с воином, изначально не видя в ней женщину, главную функцию богатыря – защиту родной земли от врага. Лишь после отступления опасности – победы над поляницей, сказители снова возвращают Дунаю прежние характеристики: Настасья напоминает ему о службе у литовского короля, о ее продолжительности, об их любовных отношениях…

В результате проведенного сравнительного анализа определена следующая сюжетная схема былины: богатырь возвращается домой, выполнив успешно задание князя, и вдруг наезжает на ископыть. Эта ископыть – глубока, а значит где-то рядом богатырь – супротивник. Герой либо едет по следу, либо ждёт поединщика. Иногда Настасья сама «накатывается за ним, как гора», иногда Дунай нагоняет врага. Битва начинается без объяснения причин и в первом и во втором случае. Бой проходит несколько стадий, последняя из которых – рукопашная. В начале битвы противник демонстрирует свою немеренную силу, иногда превосходящую силу героя. В последнем случае, по некоторым вариантам, Дунай сам находит в себе мужество и берёт инициативу в свои руки. Есть варианты, когда на поединщиков наезжает из Киева Добрыня и упрекает Дуная на невеличие в битве и за слабость. Этот упрек побуждает богатыря проявить себя так, что враг утрачивает лидерство в бою. В роковой момент, когда близка расправа с побежденным противником, герой узнает в неприятеле женщину и спрашивает ее какого она роду. Иногда Настасья первой заговаривает с Дунаем, напоминает о их былой любви, объясняет причину погони. Герой узнает возлюбленную, предлагает замужество, зовет с собой в Киев. Настасья счастлива их встрече, с радостью соглашается стать женой Дуная и принять венец.

 По многим вариантам исследуемой былины явно проступает и религиозная идея: в желании Дуная взять в жены чужеземку и принять с ней в православной церкви венец отображено общенародное противление язычеству, как антигосударственному показателю. Идея укрепления русского государства для создателей эпоса становится неразделимой с идеей усиления христианства и всеобщей христианизации. Принимая новую веру, жена богатыря начинает другую жизнь, в которой в которой ей определена иная роль.

Глава 2

Драматургия былины о Дунае

§ 1. Состязание с женой на пиру

Былина о Дунае-свате, очевидно, включает в себя четыре сюжета, каждый из которых имеет свои особенности и специфическую почву для прорастания. Итак, производя анализ этих сюжетов, продолжим поиск доказательств того, что соединение сюжетов – не факт их механического соединения (исследуемая былина, как художественное произведение, единое целое), а того, что существовали факторы, повлиявшие на возникновение каждого из сюжетов в отдельности.

Одна из «частей» былины «Дунай-сват» условно обозначена в данном исследовании как «Состязание с женой на пиру». Центральным для нее является мотив соревнования между Дунаем и Настасьей-поляницей, побеждённой по предыдущему сюжету в поединке и ставшей после этого женой главного героя произведения.

Уже, будучи женой Дуная, Настасья соревнуется с мужем в стрельбе из лука. Из этого вытекает основной конфликт песни, предопределяющий трагический исход былины. В эпицентре драматургии этой песни оказывается гибель младенца (младенцев), которых носила Настасья в утробе. Поскольку в этом виноват Дунай, то большинство исследователей характеризуют его как детоубийцу. Впервые такую характеристику дал Дунаю В.Г. Белинский.^[114]

Итак, проследим связь между мотивом состязания супругов в вариантах исследуемой былины и элементами состязательного характера в русском свадебном обряде. Кроме этого, определим тип былины «Состязание с женой» и сопоставим её с вышерассмотренными песнями о Дунае. При рассмотрении источников по свадебному фольклору отразим, что обрядовая основа, применительная к свадьбам, нашла своё выражение и в былинах.

Как уже было отмечено в предыдущем параграфе, по приезду Дуная и Настасьи в Киев, в большинстве вариантов «Поединка с поленицей» – герои идут в церковь, где принимают венцы, т.е. венчаются. После венчания устраивается пир:

И вдруг оны крестились, и вдруг оны венчалися.

И тут-то былъ великий почестный пиръ.

После венца разъезжалися

И на почестенъ пиръ опять сибиралися.^[115]

Однако пир, с которого начинается зачин «Состязания с женой» не похож на свадебный. Нельзя его характеризовать и как пир Дуная, поскольку зачастую сказители определяют его как «княжеский»:

И поехали да ле с ей во стольный град

И приехали ко князю ко Владимиру,

И приехали оны к ему на почестен пир.^[116]

Для того чтобы сгладить несоответствие между эпизодом венчания и эпизодом княжеского пира-развлечения, певцы в полных вариантах былины «Дунай-сват» ставят некое условное многоточие после успешной развязки в предыдущем сюжете; и, переходя к новой части былины, подразумевают, что прошло определенное время от приезда Дуная и Настасьи в Киев. Порицая Дуная за хвастовство, Настасья говорит:

Не много я в городи жила – много повидела.^[117]

Иногда сказитель сам заявляет о том, что прошло какое-то время:

А жили они ровно три году, –

В совете – любови да три году.^[118]

Как уже отмечено, это условное время. В данном случае обозначение времени говорит о желании исполнителей разграничить два былинных события. Здесь – два былинных сюжета.

В неполных вариантах, в которых повествование начинается непосредственно с описания «дунаевского» пира, такой проблемы не возникает. Однако Настасья все равно говорит о том, что уже пожила недолго в Киеве, но за это время много узнала.

Основная проблема, по мнению Проппа В.Я., вытекает из хвастовства Дуная.^[119] Вариант хвастовства, в записи от Рябинина Т.Г. соответствует описанным событиям: Дунай хвастает не просто молодой женой, а именно тем, что для него особенно актуально – своими заслугами, качествами свата, деловитостью, исполнительностью и молодецкой удалью:

А й никто не смел ехать посвататься

Да й за славного князя за Владимира

На Опраксии королевичной.

Сам я женился и людей женил.

Сам я боец и удалой молодец.^[120]

Эту версию хвастовства при общем сопоставлении вариантов былины – дополняет дополняет следующая:

…нет против меня во Киеве такова стрельца

из туга лука по приметам стрелять.^[121]

Хотя Дунай выставляет свои «реальные» заслуги, русскому богатырю не присуще хвастаться, и Пропп В.Я. характеризует хвастовство в эпосе как клеймящееся «величайшим позором».

Однако, касаясь истории русского свадебного обряда, мы видим, что между подобным хвастовством Дуная на княжеском пиру и похвальбой дружки на русской свадьбе обнаруживается много общего.

Образ дружки, так же как образы жениха и тысяцкого, является одним из центральных в венчальных, корильных свадебных песнях. Песни о дружке дают представление о человеке, идеально совершающем свои свадебные обязанности и идеально (в соответствии со своим положением) себя ведущим. Песни-величания рассказывают о дружке, прежде всего, как о самом «пригожем» человеке, достойном похвальбы:

Лучше всех у нас друженька,

Умная головушка!^[122]

Первоначально дружку хвалят по «приезду» «свадебного поезда» к воротам невесты, затем в ходе свадебных игрищ.^[123]

Былинный Дунай тоже успешно выполнил волю князя, в определенной мере он «достоин похвальбы», и поэтому герой хвалит себя сам как лучшего, потому что этого больше некому сделать. Образ Дуная находит больше аналогий в свадебном фольклоре с образом дружки, нежели с образом свата, индивидуальная окраска которого не столь заметна, поскольку «ничего собственного, кроме чина, в нем нет».^[124]

Ту похвальбу, которая на свадьбе исходит от третьего лица, в былине – речь Дуная.

В форме свадебной игры, дружка должен «добывать» невесту – красну девицу для жениха, называемого в свадебном фольклоре «князем». При этом данному образу даётся следующая характеристика:

У дружки подружье воистое...

Он горазд на коне воевать,

Вострым копьем шумовать,

Стены камены пробивать,

Красну девицу доступать.^[125]

По первому исследованному в данной работе сюжету «Сватовство Владимира» видно, что Дунаю «действительно» приходилось «шумовать», «пробивать» и «доступать» Опраксию для Владимира. Есть основания полагать, что конфликт между Дунаем и литовским королем объясним в определенной мере традиционностью поведения двух сторон на свадьбе после приезда свадебного поезда до запорук.

Поскольку в былине «Сватовство Владимира» идет описание действий только одной стороны – жениха, то соответственно, о том, что происходит в невестиных пределах, слушатель может лишь предполагать. Для русской свадьбы при появлении родни жениха невесте принято бросаться на грудь отцу и голосить:

Не выходи, сударь батюшка,

Ты на свой широкий двор,

Не встречай, сударь батюшка,

Ты своих дорогих гостей,

Не води дорогих гостей

Во свой, во высок терем.^[126]

Таким образом, дочь просит своего отца не отдавать ее на чужую, дальнюю сторону.

Переработчики былины рисуют сватовство Владимира на основе собственных знаний русского свадебного обряда, несмотря на то, что «чужестранной» невесте он может быть чужд. Они традиционно представляют переход женщины из одного «рода-племени» в другой, где она попадет под другое покровительство, как невольный акт.

В соответствии с этим, можно оценить и поведение литовского короля в момент приезда сватов, его отношение к гостям.

В свадебном фольклоре, в частности в корильных песнях, принято в ответ на расхваливания «князя» дружкой хулить, ругать жениха. Типичный пример:

Наша – то (имя невесты) не пара тебе.

Тебе пара – во дворе свинья

Полосатая, с поросятами.^[127]

Примерно до такой же степени унижает жениха король Ляховиньский в варианте Маркова № 9, в ответ на просьбу Дуная отдать Опраксу за «красно солнышко князя Владимира»:

Говорит то король да Ляховиньския:

«Не отдам то Опраксеи Королевисьны:

Опекает то он кучи все наземные.

Ишше слыхал у вас про князя про Владимира, –

Белотой-то он все как котельная пригарина».^[128]

Одновременно, помощник свата в былине расправляется с подданными иноземного короля на дворе. Проведем параллель: в русской свадьбе по приезду свадебного поезда к воротам невесты возникает конфликт между сторонами: жениха с его «свитой» не пускают за ворота, и приехавшим приходится «драться» за право войти. Дружка – активный участник в решении конфликта. Незамужние девушки могут «подраться» с ним, защищая свою подругу:

Девки дружку били,

Под печь посадили,

Колодою закатили,

Соломою защитили.

– Вот тебе, дружко, мука,

От девок наука.^[129]

В конце концов «вороты пробиваются»… Когда гости входят в дом, дружка, в соответствии с «законами» обрядовой лирики, произносит приговор, общая форма которого сводится к следующей:

Выбран дружка я не сам собой,

А нашим общим мнением

Хозяйским распоряжением.^[130]

Как видно, Дунай тоже выбран для исполнения функции свата к ляховитам. Нерусскому королю герой говорит о том, что приехал о добром деле от Владимира.

Слёзные причитания невесты по традиции – до рукобития – уже должны закончиться.^[131] Нет их и в былине: Опракса, увидев сватов не плачет, а говорит, что три года молилась выйти за русского князя.

В дополнение к вышеизложенному, следует отметить, что почетнаю роль дружке отведена и в «Чине свадебном». Во-первых, он нарядно одет: «И дружка поедет в золоте»^[132]; во-вторых, ему принадлежит ответственная миссия посредника в свадебном «чине»: он договаривается о времени приезда, о постановке и накрытии столов, он ведет речь от имени новобрачного, его встречают как важного гостя: «А как дружка женихов приедет, и люди встречают у ворот, и середи двора, и у лестницы, а на крыльце дружку встретит дружка ж (со стороны невесты)».^[133] Самое важное то, что он ведёт речь от имени жениха, который, как и невеста, считается находящимся на «пограничной зоне» в момент перехода от «добрачного состояния» к «брачному». В силу особой «уязвлённости» жениха, все обязанности новобрачного принимает на себя его представитель – дружка. В былине происходит то же самое: князь лично не участвует в сватовстве, однако Дунай достойно представляет его интересы: ведет переговоры с литовским королем, хвалит Владимира и т.п. до момента отказа свату иноземным королем.

Таким образом, в былине нашли отражение элементы русского свадебного обряда, а былинная текстовая структура включает в себя фрагменты свадебного фольклора (величальные, корильные песни).

Однако, хотя причину нежелания литовского короля выдать дочь за русского князя можно в определенной мере связать с особенностями русской свадьбы, для автора былины доминантой в оценке конфликта остается чежестранность, а значит «враждебность» невесты. По этой причине, предложение короля к столу отклоняется, и увезение невесты в былине выглядит насильным.

В этом эпизоде обнаруживаются элементы драматургии свадьбы, согласно которым, дружка в «аналогичной» игровой ситуации представлен вором:

Дружка – вор, дружка – вор,

Дружка – воровьи глаза!^[134]

В качестве обоснования к вышеизложенному, хочется отметить, что свадебный обряд, также как былины, имеет достаточно древние корни, поэтому вполне вероятно их взаимодействие. Мы видим, что начальная русская летопись, хотя в ней и не ведётся речи о самом обряде, говорит о похищении невест и о выкупе.

Из сказаний о Владимире. Лето 6496 (988 г.): «…Владимир взял царицу и Анастаса и попов Корсунских, взял и сосуды церковные, и иконы, двух медных идолов, и четырех коней, которые и ныне стоят за церковью святой Богородицы Десятинной и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам, как вено за царицу, а сам пошел в Киев…»^[135]

В этом отрывке из летописи отражены первые шаги Владимира к христианизации Руси, его Корсунский поход и женитьба на греческой Анне, вопреки ее желанию. Вено, в данном случае, это выкуп за Анну, согласие на брак с которой Владимир получает «от греческих царей» при условии своего крещения, так как Анна не может выйти замуж за язычника.

Свадебный пир, обычаи и сваты упомянуты и в «Слове о полку Игореве»: «Какой раны побоится тот, кто забыл честь и богатство, и города Чернигова отчий золотой стол, и своей милой жены, прекрасной Глебовны, свычаи и обычаи».^[136]

О свадебной езде «в объезд» говорится в летописном рассказе о сватовстве древлянского князя Мала к великой княжне Ольге:

Из сказаний об Ольге. 6453 (945 г.):

«…и послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать в объезд в ладье к Ольге. И пристали под Боричевым взвозом в ладье. Ведь тогда вода текла под горой Киевской, и на Подоле не жили люди, но на горе…»^[137]

Кроме того, «Повесть временных лет» говорит и о древнем обычае умыкания жен. Древляне «умыкиваху у воды дивиця».^[138] Обряд умыкания у воды, как и обряд «символического битья невесты» связан с необходимостью лишить женщину сверхъестественной «нечистой» силы.

Таким образом, несмотря на то, что свадебные песни менее архаичны, чем сам обряд, но, как и он, они тоже сложились при определенном влиянии древних факторов, под влиянием которых в свою очередь оказались и былины.

Грань между былинными событиями и свадебными действами обозначается посредством слов Опраксы-королевичны, упрекающей отца в нерадивости. На этой стадии «игровая атрибутика русской свадьбы» оказывается под доминантным давлением эпических законов:

Государь ты родитель да мой батюшко!

Ты пошо же меня нонъ да не добром отдаешь,

А не добром отдаешь, да ведь уж силою,

Не из-за хлеба давашь ты, да не из-за соли,

Со великого кровопролития?^[139]

Такую же зависимость мы обнаруживаем, исследуя эпизод состязания Дуная с женой на княжеском пиру. Соревнование между героями оказывается «перенесенным» из-за момента увезения Опраксии с отцовского двора: cогласно былине, Настасьи не оказывается дома (она по обыкновению полякует в чистом поле), а в её лице отсутствует главный защитник Опраксии, которая досадует на то, что нет дома старшей сестры, а поэтому некому за нее заступиться. По варианту, записанному Гильфердингом А.Ф. от Щеголенок В.П., поляница оказывается дома, здесь же она приглядывается Дунаю, и герои состязаются на территории литовского королевства.^[140] Несмотря на сохраненность сказителем основ исследуемого сюжета (соревнование; победа поляницы; ярость Дуная; убийство героем женщины, ожидающей рождения сына), из-за смены художественного фона в данном случае происходит разрушение оригинальной композиционности былины: во-первых, выпадает сцена битвы поединщиков в поле, имеющая явные архаичные черты; во-вторых, отсутствует эпизод венчания героев, посредством которого в определенной мере становится объяснимым убийство жены, совершенное Дунаем.

Сопоставляя два столкновения между Дунаем и Настасьей – поляницей, невозможно не заметить их различия. В первом случае герой бьется с женщиной, чей прототип – сказочная воительница, добывать которую помогал жениху в русских сказках слуга, заранее предупреждая о неудачности господского выбора. Это бой героя за свою семью, и он побеждает в нём, покоряя поляницу. Во втором случае, Дунай соревнуется с непокорной женой, которая унизила его богатырское достоинство, посмела перечить и демонстрировать свои сверхъестественные для женщины способности, лишиться которых она должна была, став его женой. По этой версии очевидно, что чудесного перевоплощения не случается, и в Настасье остается доля того «порочного», чего конкретное общество опасается. Герой не может перешагнуть через унижение, в которое ввела его жена, он констатирует:

Ты не есть мне нонче да молода жена.^[141] 

В этом отречении – предопределенность эпической судьбы Настасьи.

Балашов Д.М. в своей работе о Дунае выражает свое убеждение в том, что трагический исход былины – это решение спора славян с сарматской военной организацией, Дунай, якобы, решил вопрос: кто кого? Исследователь также подмечает, что герой, убив и своих детей, замахнулся «на патриархальное родовое право, то самое, защищать которое он был призван всеми своими силами...»^[142] Исходя их этого, герою не оставалось ничего другого как совершить «единственно оставшийся ему подвиг» – убить себя. Автор не затрагивает той проблемы, что, совершая убийство, Дунай выступает против новых критериев морали государственного строя, и в этом отношении больше прав В.Г. Смолицкий, подметивший, давая объяснение исходу былины, что трагедия Дуная заключается в том, что он непреодолимое желание нового, но это новое еще не оформилось, и поэтому так и находится «полностью в рамках древнего быта, но вместе с тем он уже чувствует противоречив герой и его поведение, так необычна его судьба, так трагичен его конец...»^[143]

Автор былины рисует образ Настасьи как осознавшей свою вину. Она просит прощения у мужа за то, что перечила ему:

Печорские варианты:

Прости меня, Дунай, да во первой вины,

Не стреляй меня, Дунай да сын Иванович.^[144]

Онежские варианты:

Ай же тихия Дунаюшко Иванович!

Прости-тко меня в женской глупости.^[145]

Мезенские варианты:

Уш ты тихие Дунай сын Ивановичь!

Ты прости меня бабу глупую:

Ишше женьски-ти волосы долги же,

Аи ум-то у женьшшины короткой же.^[146] 

Жизнь дорога Настасье вдвойне, поскольку она ждёт ребенка, и женщина просит простить, больше всего беспокоясь о судьбе ещё нерожденного русского богатыря:

Ай не жаль мне князя до со княгинею,

А не жаль мне сего свету белого, –

Только жаль мне в утробы да млада отрока.^[147]

Дунай не может переступить через свою ярость, он совершает преступление, пронзая Настасью стрелой. Самое строгое обвинение, какое может быть при оценке этого злодеяния, исходит из уст его сына (сыновей), который выскакивает из «распластанной» Дунаем утробы убитой матери:

Как бы дал мне сроку на три часа,

Аи я бы на свете был попрыжея

И полутчее в семь семериц тебя…^[148]

Очевидно, что сам мальчик мертв, поэтому за него – неродившегося потомка богатырского рода – говорит дух предков, обвиняющий Дуная в детоубийстве.

Подвести черту под вышеизложенным хочется словами Балашова Д.М.: «Настасья пытается восстать против власти мужчины в семье и гибнет, но и Дунай, утверждая свою власть, нарушает целостность института семьи – губит своего сына, а потому гибнет и сам».^[149]

Особый драматизм сюжету придает сам фон исторического Киева. Останься Дунай жить у литовского короля, и случилось бы произойти таким событиям вне Руси, трагедия исхода не воспринималась бы так остро, поскольку не шло бы речи о преумножении русского богатырства, о критериях христианской морали. Только в варианте М.С. Крюковой Епраксия, не желая, чтобы Настасья уезжала от отца, предлагает богатырю, женившись на ее сестре, остаться жить у литовского короля:

Оставайся-ко, Дунаюшко, жить во Чахове,

Вот во Чахове жить и во Ляхове,

И вот поженишься на сестрице любимоей,

Как на Настасье-то поженишься на королевишне,

Вот ведь будешь, будешь жить да королить здесь.^[150]

Такой вариант единственный в своем роде. Подобное предложение герою не встречается больше нигде. Сказительница допустила оригинальную вставку в былину, но, следует заметить, что это нововведение замечательно вписывается в песню. Крюкова подмечает то, что в других вариантах идет подтекстом: Дунай и Настасья не соответствуют требованиям нового времени.

Жестокая расправа Дуная над женщиной не единична в русском эпосе: Добрыня казнит Марину Игнатьевну, погубившую много русских богатырей; расправляется с невестой Иван Годинович. Но именно былина о Дунае выводит нас к широко распространенной в свадебных и любовных песнях параллели свадьба-охота. Д.А. Мачинский, исследуя образ восточнославянского фольклорного Дуная, подробно останавливаясь на теме традиций в его развитии и бытования (исследователь определяет две темы: женскую – тема свободного девичества, тесного союза между девицей и водой – Дунаем, любви и ее разнообразных последствий, свадьбы; и мужскую – героическую и героизирующую даже свадебные мотивы, отражающую противостояния между молодцем и Дунаем, трагические мотивы в связи с Дунаем), особое внимание уделяет сюжетам, где речь идет о любви или свадьбе, где активным началом является молодец, упоминается Дунай и главное – присутствует мотив стрельбы из лука.^[151] Сопоставляя эти сюжеты (олень обещает помочь в свадьбе, боясь быть побитым или застреленным на острове или на берегу Дуная; сокол, боясь быть застреленным, обещает перенести свадьбу через Дунай; молодец пускает на Дунай стрелы, чтобы он отнес их суженой), Мачинский Д.А. доказывает, что здесь речь идет именно об охоте-свадьбе.

Мотив стрельбы Дунаем из лука в сюжете о состязании героя с женой имеет явные архаические корни. В большинстве вариантов былины в качестве метки избрано кольцо, которое можно расценивать как символ девичества (круг), в кольцо нужно попасть стрелой, стрела же выступает в качестве символа мужественности (стержень), а это относит нас к символике верхнего палеолита, когда изображение круга или овала представляло тему женского пола, а различные стержнеобразные знаки – мужскую тему. Настасья и Дунай в данном случае находятся в «древней» связи с сакрализованной рекой Дунай, с которой связаны древние мифологические существа, держащие женскую сторону и которые готовы уступить женщину мужчине «при выполнении им определенных действий, в которых главную роль играл выстрел стрелой из лука».^[152] Исходя из этого, в предложенном Настасьей своему мужу Дунаю состязании – прострелить стрелой золотое кольцо на голове другого или попасть стрелой в лезвие ножа, расколов ее надвое, присутствует опосредованный эротический мотив.

Непопадание Дунаем в кольцо равносильно невыполнению им «условий», исходящих от мифологических существ, о которых говорилось выше, а поэтому эти существа не «отдают» богатырю Настасью, по сюжету она умирает. Жертвой необузданного характера Дуная становятся и его дети. Мачинский Д.А. видит в этом эпизоде отражение факта ритуального топления в Дунае-реке младенцев (утопление женщин и детей было связано с жертвами, приносимыми рекам и низшим божествам. В доказательство этому – засвидетельствованный Львом Диаконом обряд утопления русами младенцев в Дунае и утверждения Прокопия о том, что владыкой надо всем у склавинов и антов является «бог, творец молний» – Сварог или Перун, распоряжающийся жизнью и смертью, которому они приносят в жертву быков. Кроме того, Прокопий сообщает, что они «почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы им и при помощи этих жертв производят гадания»). Таким образом, и эпизод убиения Дунаем отроков является, по всей видимости, не собственной вставкой автора с целью усугубить степень совершенного Дунаем злодеяния, но имеет в определенном смысле исторические основания, которые в нейтрализованном виде нашли свое место в русском эпосе.

Настасья и Дунай погибают. Настасья – как «лебедь белая», Дунай – как «ясный сокол»:

– Где пала лебедь белая, тут пади и ясный сокол.^[153]

И в этих заключительных аккордах присутствуют традиционные нотки из символической части русского свадебного фольклора, где основной ассоциацией невесте выступает «лебедь», жениху – «сокол» или «орел».

Итак, в ходе исследования по текущей проблеме, как и в двух предыдущих случаях, определена следующая схема сюжета:

У Владимира снова пир. На этом пиру Дунай хвастает своей силой и меткостью в стрельбе из лука. Жена Дуная – Настасья прекословит ему, восхваляя качества других богатырей и свои способности стрелка. Дунай принимает слова жены за «досадушку великую», «за обиду» и зовет ее посостязаться в чистом поле. В качестве «меточки» выбран перстень. Первой стреляет Настасья, ее удачная стрельба еще сильнее злит Дуная, который, оказавшись после своей попытки не лучшим, метит ей прямо в сердце. Настасья умоляет мужа простить ее, чтобы спасти жизнь отроку (отрокам), который скоро должен появиться на свет и стать богатырем. Однако Дунай не принимает её слов всерьез, и убивает жену. Распластывая груди ножом, герой видит сына и впадает в отчаяние. Отрок выскакивает из материнской утробы и упрекает родителя за то, что тот не выждал срока и не дал появиться богатырю на свет. Не в силах пережить муки совести, Дунай бросается на воткнутое тупым концом в землю копье (или нож) и умирает.

Если исследование двух предыдущих сюжетов дает возможность разграничить их сюжетные схемы и определить две первые части, входящие в песню о Дунае-свате как эпически самостоятельные, то «Состязание с женой на пиру» оказывается в более тесной зависимости от «Сватовства Владимира», нежели «Поединок с поляницей».

В связи с тем, что в ходе исследования установлено отражение в былине элементов русского свадебного обряда, а в текстовой структуре выявлены фрагменты русского свадебного фольклора, то обрядовая «атрибутика», включенная в «Состязание с женой на пиру», является дополнением к песне о сватовстве Владимира.

Поскольку создание нового, единого централизованного государства требовало пересмотра старых представлений о семье, морали, благочестии, роли государственного правителя, то отпала и необходимость добывать князю самостоятельно жену. «Повесть временных лет» говорит о личном участии Владимира в сватовстве и к греческой Анне, и к полоцкой Рогнеде. Автор создал в былине образ «ровни для князя», но образ женщины-воина, который «не про него», он не мог исключить из этого исследуемого произведения, так как сам Владимир не является в государственном эпосе героем, и его женитьба на Опраксии без всех известных былинных подробностей не отличалась бы особой оригинальностью.

Утрату обрядовых составляющих в сюжете о сватовстве Владимира (отказ от рукобитья, отсутствие символического битья невесты) автор «компенсирует» именно в «Состязании с женой на пиру», а не в «Поединке с поляницей», поскольку «Поединок…» имеет иные корни, и суть боя между Дунаем и воительницей сводится к битве героя за семью. Фон же пира, соответствующий данному исследуемому сюжету, идентичен фону сюжета «Сватовство Владимира». Это фон исторического Киева. Исходя из этого, в качестве мотивации для соревнования между Дунаем с Настасьей выступает, с одной стороны, запоздалое заступничество за сестру; с другой стороны, превзошедшее допустимые пределы «символическое битье невесты»; с третьей – нарушение законов богатырской этики (Дунай, проигравший в соревновании женщине, расплачивается позором за свое хвастовство).

Учитывая особенности государственного строя Киевской Руси, характер отношений супругов, чрезмерную доминантность в семье мужчины этого периода, можно сделать вывод об определенной оправданности убийства непокорной жены с позиций средневековой морали. Однако и то общество не может оправдать Дуная за детоубийство. Именно поэтому, уже с самого зачина «Дуная», данному герою эпоса даётся характеристика «неабсолютно-русского богатыря» Так автор постепенно подводит слушателя к трагическому итогу.

§ 2. Гибель Дуная

Мотив о возникновении рек из крови богатырей, как и мотив поединка богатыря с поляницей, является центральным в былине о Дунае.

Отсутствие эпилога в исследуемой былине не означает его необязательности, о которой заявляет В.Я. Пропп, – учёный пишет следующее: «Эпилог этот (имеется в виду проистекание рек из крови) отнюдь не обязателен. Он может отсутствовать и действительно часто отсутствует».^[154] Однако, потеря сказителем обозначенного мотива, определенно имеющего под собой архаическую почву – это значительная утрата, вследствие которой невозможно характеризовать конкретный вариант былины о Дунае как полноценный.

Есть предположение, что исследуемый сюжет хранит следы древнего общеславянского культа реки Дунай, и то, что мотив о проистекании рек из крови богатырей связан с мифологическими представлениями о происхождении великих рек.

Отразить взаимосвязь между образом русского богатыря Дуная и названием великой реки, и охарактеризовать, как подобная взаимосвязь проявляется в былинном сюжете о Дунае возможно при обращении внимания на историю древних славян.

Исследователи былины о Дунае редко касаются проблемы гибели героя, чаще всего рассматриваются общие былинные причины смерти богатыря. Единственное исследование, где дано полноценное определение роли реки Дунай в сакральной жизни славянства после массового выхода славян на берега Дуная и затронута проблема распространения лексемы «Дунай» в русском фольклоре – это труд А.Д. Мачинского «Дунай» русского фольклора на фоне восточнославянской истории и мифологии». В поиске исторических корней былинного Дуная исследования, проведенные А.Д. Мачинским, помогают раскрыть исследуемый образ как новое «дунайское образование», созданное в христианизованной Руси на основе «дунайских элементов», и определить характер взаимосвязи между образом былинного Дуная и Дунай – рекой.

Обратим внимание на историю древних славян.

В конце V в. славяноязычные словене и анты большими массами стали заселяться с севера на левобережье Дуная, где наиболее активные их группы, объединенные в союзы племен, при контакте и конкуренции с более развитыми соседями впервые отчетливо осознали себя как самостоятельные этнические единства; воспоминание о выходе на Дунай и о пребывании на нём – древнейшее отчетливое «историческое воспоминание» славянства:

«По мнозехъ же временехъ селе суть словени по Дунаеви, кде есть ныне Угорьская земля и Болгарьская. От техъ словенъ разидошася по земьли и прозвашася имены своими, кде седше на котором месте…»^[155]

Миф – обрядовое осмысление жизни у славян этой поры было не менее богатым, чем у любого другого этноса, находящегося на сходной стадии развития. Развитые и чёткие формы мифологического мироосмысления изначально не были свойственны древнейшему славянству. Для славян характерна относительно слабая структурность представлений, нечеткая выраженность идеи борьбы положительного и отрицательного начал, представленная в ряде индоевропейских традиций мифом о борьбе бога грозы со змееобразным противником. Этот сюжет, наряду с другими существовал и у славян^[156], но он не был «основным мифом» славянской мифологии. Мотив змееборчества усилился в среде восточных славян под влиянием скандинавской традиции, а затем христианства, превратившись в доминирующий сюжет в эпосе; развитие оппозиций «добро – зло», «бог – чёрт» также происходило а условиях христианизации.^[157]

В восточно- и западнославянской традиции змееобразные и иные зооморфные демоны тесно связаны со стихией воды (реки, моря), являясь своего рода ее хозяевами.

Вода играла огромную роль в бытовой и в сакральной жизни славянства.

Человек боготворил водную стихию как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия – земля. В силу этого особое значение приобретает мифообрядовая связь воды с мотивами женщины, любви – брака, зооморфных демонов, с темой гадания и предсказания.

Мир мифических представлений и обрядовой жизни славянства пережил яркий расцвет после массового выхода на берега Дуная (VI-VII вв.) Природное богатство Балканского полуострова, контакты с родственными индоевропейскими этносами привели к обогащению славянской обрядности новыми элементами. Возникают новые образы, обрядовые циклы и реалии.

Дунай стал центральным образом в складывающемся «дунайском пласте» славянского космологического сознания. С рубежа V-VI вв., когда Дунай становится южной границей славянской земли и линией притяжения для всего славянства, образ его начинает стягивать вокруг себя все славянские представления, связанные с культом воды, обогащающиеся новыми элементами и ассоциациями. Дунай, главная река наиболее активной части славян, связывается с представлениями о священной воде – покровительнице девушек и женщин, с образом границы с миром иным, с благими землями. Мачинский Д.А. предполагает, что примерно в это же время происходит определенная персонификация Дуная как мужского демона.^[158]

С VII в. начинается интенсивный отлив славянского населения с левого берега Дуная, частично переселяющегося на юг, частично возвращающегося на север и северо-восток; подунайские земли отрезаются от северо-восточных групп славянства барьером из тюрко-, романо- и угроязычных народов.

На мой взгляд, потеря сказителем обозначенного мотива, определенно имеющего под собой архаическую почву – это значительная утрата, вследствие которой невозможно характеризовать конкретный вариант былины как полноценный.

Не вызывает сомнения то, что исследуемый сюжет хранит следы древнего общеславянского культа реки Дунай, и то, что мотив о проистекании рек из крови богатырей связан с мифологическими представлениями о происхождении великих рек.

Приведём древнейшее отчетливое «историческое воспоминание» славянства:

«Славяне сели по Дунаю, где ныне земля Угорская и Болгарская. И от тех славян разошлись славяне по земле и стали называться по тем местам, где селились…»^[159]

Яркие впечатления, полученные славянством на Дунае, оказались устойчивыми и продуктивными. Оторвавшись от дунайско-балканской реальности, образ Дуная и связанный с ним пласт понятий переживает дополнительную сакрализацию: слово «Дунай» приобретает неявное значение сакрализованной воды с определенным и сильнодействующим семантическим полем.

С IX в. у восточных славян резко возрастает структурность общественной организации и в связи с этим происходят преобразования многих мифологических образов и представлений.

Военно-торговые походы Руси в IX-XI вв. «по морю да и за Дунай» укрепили представления о Задунавье как земле предков и сородичей, богатых землях, о Дунае – границе, за которым богатство, опасность и смерть.

Христианизация Руси усилила и закрепила «дунайские элементы» в терминологии русской языческой обрядности и мифологии. Эти элементы распространялись на север и на их основе порождались новые яркие образования, одним из которых является образ Дуная – богатыря, порожденный всем семантическим полем фольклорного «Дуная».

Мотив о проистекании рек из крови богатырей, обнаруживающийся в былине о Дунае, находится в определенной связи с основными мотивами «Дуная» русского фольклора в целом, к которым относятся мотив «святости» Дуная. В связи с этим мотивом исполнительница Пахолова П.С. упоминает в былине о Дюке «святую» воду с Дуная.

Особенно четко проступает мотив святости в северорусских заговорах. В них Дунай может обозначаться неким священным местом: «Через Дунай реку, через калин мост, шла божья матерь кости исцеляти …»^[160]

Дунаем в обрядовой сакрализованной ситуации называется любая речка. Так, к примеру, если ребенок болен, подходят к речке, бросают в нее денежку, берут воду, кланяются и говорят: «святая истечина водица, матушка Дунай – речка Телза, течешь, омываешь пенья-коренья, крутые бережочки. Так смой же недуг с раба божия с младенца…»^[161]

Мотив святости Дуная присутствует и в текстах свадебных причитаний о переправе через Дунай «к церкви священной». До этой переправы девушка говорит о своем возлюбленном, связывая его образ с Дунаем:

Как над нашими да над воротами

Да Дунай, мой Дунай, тихой мой Дунай!

То мой суженый, то мой ряженый (мя жениха)…^[162]

Мотив свадьбы – смерти. Он, как и мотив святости «Дуная» переплетен корнями с мотивами древних верований и обычаев. Речь идёт о «водном» и «женском» мотивах.

У склавинов и антов «владыкой надо всем» являлся, по утверждению Прокопия, «бог творец молний», распоряжающийся жизнью и смертью, которому они приносят в жертву быков.^[163] Мачинский Д.А. полагает, что в число этих неназванных жертв могли входить и человеческие жертвоприношения.

Приведем сведения из ПВЛ: «В лето 6491. Иде Володимиръ на ятвягы и вся землю ихъ. И приде къ Киеву и творящее требу кумиромъ с людьми своими. И кропол старци и бояре: Мечемъ жребий на отрока и девицю, на негоже падеть, того зарежемы богомъ».^[164] Далее в летописи подробно рассказано о том, как жребий пал на сына варяга, который исповедовал веру христианскую и о том, что и отец, и сын были убиты.

Повесть временных лет рассказывает о языческих игрищах радимичей, вятичей и северян, где по предварительному сговору умыкали жен. К этому имеется дополнение в Летописце Переяславля Суздальского, где в повествовании о свободе нравов, допускавшейся на таких праздниках, рассказывается о том, что иных жен «метааху на насмеание до смерти».

Именно над рекой Добрыня, посаженный в Новгороде Владимиром, ставит священного идола над Волховым, и приносили ему жертвы новгородцы как богу.

Из того же источника узнаем, что имя сестры трех братьев Кия, Щека и Хорива совпадает с названием протекающей поблизости реки Лыбеди, что говорит о дополнении «водного» мотива «женским». Лыбедь – название реки, впадающей в Днепр. Здесь же имеется и упоминание о Днепре: «…у Киева би перевозъ бяше тогда съ страны Днепра семъ глаголяху: «На перевозъ, на Киевъ»».

Верховный идол Перун из языческого пантеона Руси при Владимире тоже придается воде – враждебной ему стихии…

С момента появления славян на Дунае, его образ пережил несколько периодов сакрализации. С распространением христианства на основе веры в божественное происхождение воды выросло и убеждение в святости и чудодейственной силе водной стихии.

За нашими реками сохранились, в виде легенд, следы олицетворения их как существ богатырского склада. Проистекают реки из крови героев в исследуемом сюжете; аналогично Настасье, Непра-королевична вступает в богатырский спор на пиру у киевского князя с Доном Ивановичем и в единоборстве оказывается побежденной. Дон убивает её калёной стрелой и сам в отчаянии падает на ножище – кинжалище. В результате – течёт река Непра (Днепр) и река Дон:

От крестьянскии крови безнапрасныи

Как потекла тут да Непра река

Во глубину двадцати сажень

И ширину река сорока сажень.

Только ведь Донушку славу поют,

А той ли этой Непре королевичной.^[165]

Аналогичен исход исследуемой былины о Дунае:

От Настасьюшки протекала Настасья река,

Река быстрая ко королю ко Литовскому,

От Дунаюшки протекала Дунай река

Ко городу ко Киеву.^[166]

Из общей схемы исхода выпадает вариант от А.П. Чуповой, в нем от убившего себя Дуная проистекает Дон:

Протеки от меня и от моей жены,

Протеки от меня да славной тихой Дон.^[167]

Эпитет «тихий», часто прилагаемый к былинному Дунаю, по всей видимости, является частицей трансформированных представлений о благодатном Подунавье, поскольку его приложение к Дунаю – самой бурной по характеру личности русского эпоса, а также к Дону – богатырю, имеет определенное противоречие. Представление о благодатных землях по Дунаю, некогда принадлежавших предкам, а позднее ставших объектом вожделений и устремлений народной массы и князей, действительно находит соответствие в фольклорных фактах. Приведенный выше пример с заменой Дуная Доном-богатырём показывает на тесную связь «Дуная» русского фольклора с Доном – рекой «вольных земель», куда убегало на свободные земли русское население с XVI в.

В варианте былины от Кирши Данилова река Дунай впадает в море:

Сгоряча он бросился во быстру реку,

Потому быстра река Дунай словетю

Своим устьем впала в сине море…^[168]

В этом усматривается бытовавшее до XII века представление о Дунае как о главной водной артерии той земли, где славяне обитали на заре своей истории. Кроме этого, в данном случае речь идет о фольклорно опосредованной связи «Дунай-море», «обязанной своим возникновением как частичному совпадению слов в славянских диалектах, так и реальной историко-географической связи Дуная и Чёрного моря». ^[169]

В некоторых вариантах исследуемой былины, кроме Дунай-реки, проистекает река женского типа – из крови Настасьи. В этих случаях, сказители обычно называют её по имени погибшей женщины – река Настасья.^[170] Есть варианты, где река зовется Чёрной.^[171]

В первом случае прослеживается древняя мифообрядовая связь воды с мотивами женщины, любви, брака, зооморфных демонов, с темой гадания и предсказания.^[172] Здесь вероятно присутствуют представления о границе с миром иным: героям предоставляется возможность жить дальше, но только в качестве воды, которая неиссякаема и вечна, как боги. Во втором же случае, эпитет «черная» указывает на ее «злое», враждебное начало, исходя из того, как по аналогии расцениваются черный шатер (поставленный Дунаем), татаровья черныя (татары как иноверные враги), черна туча (надвигающая гроза). Балагурина А.Е. даже «определяет» направление двум рекам – Настасье и Дунаю (обычно сказители говорят лишь о том, куда течет Дунай):

От Настасьи протекала Настасья – река

Во тую ли землю во татарскую

Ко тому ли королевскому величеству.

От Дуная протекала Дунай – река

Ко стольному ко городу ко Киеву

Ко ласкову князю ко Владимиру.^[173]

В остальных вариантах былины, имеющих исследуемый мотив, речь идет об одной реке – Дунае.^[174]

Своеобразен вариант исхода былины о Дунае, записанный А.М. Астаховой:

Протекай от меня да как Дунай река,

А от моей жены вырастай кипарисно дерево.^[175]

Терентий Иевлев, в свою очередь, повествует и о проистекании двух рек (Настасьи и Дуная) и о вырастании деревьев в том месте, где реки стекались (речь идёт о Киеве):

Тут – то они в местечко стекалися,

Тут вырастало два деревца кипарисныих,

Два деревца вместе сплеталися…^[176]

Можно предположить, что такой исход песен находится в определенной нейтрализованной связи с известным фактом соотносимости древних женских божеств с культом деревьев. В имеющихся на сегодняшний день исследованиях по свадебному фольклору не раз подчеркивалось, что в сохранении в том или ином виде цветущего дерева в свадебном великорусском обряде – есть остаток древности, указывающий на весенний период свершения свадеб, отодвинутый уже позднее «в силу экономических условий на осень и зиму».^[177]

В.Я. Пропп пишет: «Свершение брака считалось нужным в целях воздействия на плодородие».^[178] К тому же, следует учитывать и то, что некогда отношение человека к дереву было как к живому человеку. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что в былине о Дунае нашел свое место мотив поисков влюбленного, мотив любовного томления, стремления к бракосочетанию, проходящий через весенние обряды. По многим вариантам, содержащим эпизод о проистекании рек из крови, говорится о близости двух водных течений, которые не пересекаются.

В подтверждение этому, можно привести и рассказ из Повести временных лет об уничтожении идолов богов при Владимире. Мокошь, божество женского типа, была сожжена как божества, не связанные с культом огня. В ряде идолов Мокошь стояла последней: Перун, Хорс, Дажьбог, Стрибог, Симарьгл, Мокошь. Идолы, связанные с культом огня, были изреблены, так как они были не подвластны его действию; божества же, подвластные огню, были сожжены, в том числе и Мокошь.^[179]

Палкин А.И., исполняя былину, называет Дуная Здунаем, реку Задунаем.^[180] В этом прослеживается связь с припевом «да и за Дунай», «а ты Здунай мой, Здунай», с который обычно сочетается сюжет, входящий в число сюжетов – святочных виноградий – величаний дому – двору – хозяину – семье или свадебных величаний новобрачному на Русском Севере. В Поморье величальные песни на этот сюжет именуются виноградьями. На Летнем берегу Беломорья исполнение святочных и свадебных виноградий называется «ходить со Здунаем», а в с. Зимняя Золотица на Зимнем берегу само виноградье называется «Здунай».^[181] Сюжет «Здуная» содержит «морской» мотив: «Ещё по морю, да по морю синему». Река Дунай, образовавшаяся от крови богатыря, тоже иногда впадает в море. Словосочетание «по морю да и за Дунай» вызывает ассоциации с походами и торговыми поездками русских в Царьград, которые направлялись буквально «по морю и за Дунай». Таким образом, между морем и Дунаем присутствует очевидная теснейшая связь.

В одном варианте из Южной Сибири река Дунай характеризуется как «матушка река». Это редкое исключение, поскольку «Дунай» в русском фольклоре преимущественно употребляется в форме мужского, реже среднего рода. Точно так же употреблялось славянами имя этой реки в догосударственный период, что говорило в пользу мужского пола его персонификаций. Возможно, в данном случае такое определение реки подразумевает отношение сказителя к водной стихии в целом, но в то же время оно выпадает из общей схемы концовки былины:

От той ли крови от горячия

Протекала матушка Дунай-река. ^[182]

В приведенном выше варианте от А.Е. Балагуриной ^[183] Дунай протекает к Киеву. Это не частый мотив. Он сочетается в сознании исполнителя с отчетливым представлением о том, что под Киевом протекает река Непра (Днепр).

Таким образом, по проблеме взаимосвязи образа былинного Дуная и названия одноименной реки, можно сделать вывод о том, что образ богатыря Дуная действительно находится в опосредованной связи с Дунай-рекой.

Итак, на данном этапе исследования двух сюжетов, содержащих образ богатыря Дуная, отражено, что в былине нашли отражение элементы русского свадебного обряда, в текстовой же структуре песни выявлены фрагменты русского свадебного фольклора. Отмечено, что в период христианизации «дунайские элементы» распространились на Север. На их основе был создан образ Дуная-богатыря, базирующийся на всем семантическом поле фольклорного Дуная. Кроме того, исследование показало, что мотив о проистекании рек от крови богатырей не является собственно созданием автора или переработчиков былины о Дунае. Он находится в установленной связи с мотивами, относящимися к исследуемому образу, в основе которых лежат древние верования и обычаи. К ним относятся мотивы: «святости», «водно-женский», «свадьбы – смерти», «морской». Выявлено, что главный мотив исхода былины «Дунай-сват», неотделимый от основного сюжета о состязании героев произведения, результатом которого становится их смерть, имеет достаточно явные архаические корни.

Заключение

В ходе исследования по проблеме выявления исторических корней былинного образа Дуная в русском эпосе было рассмотрено 108 вариантов былин, содержащих образ Дуная – богатыря, проанализированы все былинные сюжеты, связанные с этим образом, определены их типы, выявлены общие сюжетные схемы. Кроме того, охарактеризован процесс генезиса исследуемых сюжетов, определены соотношения былинных образов с историческим фоном, обозначены временные и географические рамки появления отдельных сюжетных линий в песнях о Дунае.

В качестве итоговых выводов по данному исследованию можно определить:

1. Былинный образ Дуная – это «дунайское образование», созданное во время христианизации Руси. Оно образовано на основе существовавших на тот момент «дунайских элементов», исторические корни которых архаичны и связано с различными, касающимися «Дуная» мотивами, берущими своё начало задолго до образования Древнерусского государства, а именно – начиная с момента появления славян на Дунае – реке, в опосредованной связи с которой находится и объект исследования.

2. Образ Дуная-богатыря базируется на всём семантическом поле фольклорного Дуная, именно поэтому в исследованных сюжетах присутствуют элементы архаики, обнаруживаются обрядовые элементы, а в текстовой структуре песен различимы фрагменты русского свадебного фольклора.

3. Определение группы былин с присутствием образа Дуная, данное представителями исторического направления, как «дунайского цикла» весьма условно, поскольку каждый их рассмотренных сюжетов имеет разные исторические корни.

В подтверждение последнему выводу обозначим группу выявленных сюжетов, связанных с объектом данного исследования:

1. «Сватовство Владимира» – классический тип сюжета, в котором элементы архаики сведены до минимума. Песня о сватовстве киевского князя самостоятельна в русском эпосе, она относится к былинам Киевского цикла. Здесь чётко отражен фон исторического Киева и обозначена его обстановка, хотя для автора былины эпический Киев – это историческое воспоминание.

2. «Поединок с поляницей» – реминисценция из архаического эпоса с основным мотивом поединка героя с богатыркой, созданная в киевский период русского эпоса. Компонуя два сюжета – о поиске жены для Владимира и о добывании себе жены Дунаем, автор былины противопоставляет два брака: княжеский и богатырский. Кроме того, в песне просматривается тема борьбы героя за семью.

3. «Состязание с женой на пиру» – классический тип сюжета, в котором присутствуют элементы из архаического эпоса, а также «нейтрализованная атрибутика» русского свадебного обряда. Этот сюжет, как следующий за ним содержит мотивы, подтверждающие то, что образ былинного Дуная находится в зависимости от семантического поля фольклорного Дуная.

4. «Гибель Дуная» – реминисценция из архаического эпоса с основным мотивом возникновения рек из крови богатырей. Кроме того, в данном сюжете имеют место три других мотива, говорящие о догосударственных корнях Дуная: «cвятости», «водный», «женский». Установлено, что исследуемый образ находится в опосредованной связи с Дунай – рекой.

5. «Бой Добрыни с Дунаем» – поздний тип сюжета, созданный с целью дополнить эпическую «биографию» Дуная. В этом сюжете отсутствует ярко выраженная в обозначенных выше сюжетах «дунайская семантика». Имя «Дунай» является здесь перенесенным на образ богатыря, ставшего противником Добрыне Никитичу.

6. «Молодец и королевична» – поздний тип сюжета, заимствованного из песни балладного характера и прикрепленного к Дунаю с целью дополнения его эпической «биографии». Традиционный трагический исход баллады о молодце и королевичне был изменен сказителями с целью разъяснения «эпической судьбы» Дуная (Поморье, Прионежье). Былина о Дунае и обозначенная баллада – это самостоятельные, непересекающиеся сюжетами произведения.

В рамках изучения специфических особенностей эпических сюжетов позднего цикла, в которых по-прежнему главным героем является Дунай, планируется провести следующую исследовательскую работу.

Источники

1. Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899 – 1901 гг., т. 1: Поморье. М., Издание императ. АН, 1904.

2. Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899 – 1901 гг., т. 3: Мезень. С.-Петербург, Издание императ. АН, 1910.

3. Былины / Составление В.И. Чичерова, примечания П.Д. Ухова, М., Худ. лит, 1971.

4. Былины в двух томах / Подготовка текста, вступительная статья и комментарии В.Я. Проппа и Б.Н. Путилова. М., т. 1-2, 1958.

5. Былины. Русские народные сказки. Древнерусские повести / Вступит. статьи, составление и комментарии В.П. Аникина, Д.С. Лихачева, Т.Н. Михельсон. М., 1986.

6. Былины / Составитель, автор предисловия и вводных текстов В.И. Калугин. М.: Современник, 1986.

7. Былины в записях и пересказах 17-18 веков / Издание подготовили А.М. Астахова, В.В. Митрофанова, М.О. Скрипиль. Изд-во АН СССР, М.-Л., 1960.

8. Былины и песни из Южной Сибири. Собрание С.И. Гуляева / Под редакцией В.И. Чичерова. Новосибирск, Новосиб. обл. гос. изд-во, 1952.

9. Былины новой и недавней записи из различных местностей России / Под редакцией В.Ф. Миллера при ближайшем участии                    Е.Н. Елеонской и А.В. Маркова. М., издание Моск. Высших женских курсов, 1908.

10. Былины Печоры и Зимнего Берега (новые записи) / Ответст. редактор А.М. Астахова. М.-Л., изд-во АН СССР, 1961.

11. Былины Севера. Т. I. Мезень и Печора / Записи, вступительная статья и комментарий А.М. Астаховой. М.-Л., 1938.

12. Былины Севера. Т. 2. Прионежье, Пинега и Поморье / Подготовка текста и комментарий А.М. Астаховой. М.-Л., изд-во АН СССР, 1951.

13. Гаген – Торн Н. Свадьба в Салтыковской волости Моршанского уезда Тамбовской губернии / Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР. Л., 1926.

14. Добровольский В.Н. Некоторые поверья, песни, обряды Орловской и Калужской губерний // Живая старина, вып. 2, 1902.

15. Домострой. Редакция Сильвестра. / Вступ. статья и комментарии В. Колесова и Т. Рогожниковой. – М., Худож. лит., 1991.

16. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. С.-Петербург. Тропа Троянова, 2000.

17. Исторические песни. Баллады / Составление, подготовка текстов, вступительная статья и примечания С.Н. Азбелева. М., 1986;

18. Кривощеков А. Обряды и обычаи оренбургских казаков // Вестник оренбургского учебного округа, № 2, 1915.

19. Народные песни Ивановской области. Запись, составление, предисловие и примечания И. Ельчевой. Ярославль, 1968.

20. Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. I-III, М.-Л., 1949, 1950, 1951.

21. Онежские былины. Подбор былин и научная редакция текстов Ю.М. Соколова. Подготовка текстов к печати, примечания и словарь В.И. Чичерова. Изд. Гос. лит. Музея. М., 1948.

22. Песни, собранные П.В. Киреевским. Новая серия. М., вып. 1, 1911.

23. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым. Т. I. М., 2-е издание, Сотрудник школ, 1909.

24. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым. Т. II. М., 2-е издание, Сотрудник школ, 1910.

25. Печорские былины. Записал Н. Ончуков. СПб., 1904.

26. Печорские былины и песни, записанные Н.П. Леонтьевым. Архангельск, 1979.

27. Повесть временных лет / Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1., 11-12 века. С.-Петербург, Наука, 1997.

28. Правда Русская / Зимин А.М. Правда Русская. М., Древлехранилище, 1999.

29. Рассказы начальной русской летописи / Подг. Т. Михельсон и Д. Лихачев. 2-е издание. М., 1966.

30. Серебренников В. Свадебные обряды и песни крестьян Андреевской волости Оханского уезда Пермской губ. – Материалы по изучению Пермского края, Пермь, вып. 6, 1912.

31. Сидельников В. Былины Сибири. Томск, Изд-во Томского ун-та, 1968.

32. Слово о полку Игореве (Подлинный текст и перевод Д.С. Лихачева) / Древнерусские повести // Составление и коммент. В.П. Аникина, М., 1979.

33. Шейн П.В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, легендах и т.п. С.-Петербург, т. 1, вып. 2, 1900.

Литература

1. Азбелев С.Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982.

2. Аникин В.П. Русский богатырский эпос. Пособие для учителя. М., 1964.

3. Аникин В.П. Теория фольклорной традиции и её значение для исторического исследования былин. М., 1980.

4. Аникин В.П. Былины. Метод выяснения исторической хронологии вариантов. М., 1984.

5. Аникин В.П. Русское устное народное творчество. М., 2004.

6. Анфертьев А.Н. Об историзме в изучении этнографических истоков фольклора // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984.

7. Астахова А.М. Комментарии к былинам // Былины Севера. Т. I. Мезень и Печора. М.-Л., 1938.

8. Астахова А.М. Комментарии к былинам // Былины Севера. Т. 2. Прионежье, Пинега, Поморье. М.-Л., 1951.

9. Астахова А.М. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.-Л., 1966.

10. Астахова А.М. Заговорное искусство на р. Пинеге // Крестьянское искусство СССР, Л., 1928.

11. Астахова А.М. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948.

12. Астахова А.М., Митрофанова В.В. Былины и их пересказы в рукописях и изданиях XVII-XVIII вв. // Былины в записях и пересказах XVII-XVIII вв. М.-Л. 1960.

13. Байбурин А.К., Левинтон Г.А. К проблеме «у этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов» // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984.

14. Балашов Д.М. Из истории русской баллады («молодец и королевна», «худая жена – жена верная») // Русский фольклор. Материалы и исследования. Вып. VI, М.-Л., 1961.

15. Балашов Д.М. «Дунай» // Русский фольклор. Вып. 16. Историческая жизнь народной поэзии. Л., 1976.

16. Белинский В.Г. Статьи о народной поэзии / Полн. собр. соч., т. 5. М., 1954.

17. Виноградова Л.Н. Фольклор как источник для реконструкции древней славянской духовной культуры // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской духовной культуры: источники и методы. М., 1989.

18. Гильфердинг А.Ф. Комментарии к былинам // Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. 1, М.-Л., 1949.

19. Гильфердинг А.Ф. Комментарии к былинам // Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. 2, М.-Л., 1950.

20. Гильфердинг А.Ф. Комментарии к былинам // Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. 3, М.-Л., 1951.

21. Глушко Е.А. Медведев Ю.М. Словарь славянской мифологии. – Нижний Новгород, 1996.

22. Григорьев А.Д. Комментарии к былинам // Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. Т. 1: Поморье. М., Издание императ. АН, 1904.

23. Григорьев А.Д. Комментарии к былинам // Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899 – 1901 гг. Т. 3: Мезень. С.-Петербург, издание императ. АН, 1910.

24. Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984.

25. Дмитриева С.И. Географическое распространение русских былин. М., 1975.

26. Жданов И. Русский былевой эпос. Исследования и материалы. Вып 1-5. С.-Петербург, 1895.

27. Жирмурский В.М. Эпическое творчество славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса. М., 1958.

28. Зимин А.А. Правда Русская. М., изд. Древлехранилище, 1999.

29. Калугин В.И. Герои русского эпоса: очерки о русском фольклоре. М., 1983.

30. Калугин В.И. Вводные тексты к былинам // Былины / Составитель, автор предисловия и вводный текст В.И. Калугин, М., 1986.

31. Круглов Ю.Г. Русские свадебные песни. М.: Высшая школа, 1978.

32. Лобода А.М. Русские былины о сватовстве. Киев, 1904.

33. Мачинский Д.А. «Дунай» русского фольклора на фоне восточнославянской истории и мифологии // Русский Север. Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981.

34. Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М., 1963.

35. Миллер В.Ф. Очерки русской народной словесности. Былины. Вып. 1-16, М., 1897.

36. Миллер О.Ф. Илья Муромец и богатырство Киевское. Сравнительно-критические наблюдения над составом народного русского эпоса. С.-Петербург, 1869.

37. Митрофанова В.В. Мезенская былинная традиция в наши дни // Русский фольклор. Материалы и исследования. Вып. 6, М.-Л., 1961.

38. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1999.

39. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963.

40. Пропп В.Я., Путилов Б.Н. Комментарии // Былины в двух томах / Подготовка текста, вступительная статья и комментарии В.Я. Проппа и Б.Н. Путилова. М., т.1-2. 1958.

41. Путилов Б.Н., Русский и южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971.

42. Путилов Б.Н. Историко-фольклорный процесс и эстетика фольклора // Проблемы фольклора. М., 1975.

43. Путилов Б.Н., Героический эпос и действительность. Л., 1988.

44. Путилов Б.Н. Историко-песенный фольклор 13-16 вв. АН СССР, М.-Л., 1960.

45. Путилов Б.Н. Экскурсы в историю и теорию славянского эпоса. С.-Петербург, «Петербургское востоковедение», 1999.

46. Рыбаков Б.А., Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.

47. Рыбаков Б.А. Исторический взгляд на русские былины // История СССР. 1961. №№ 5, 6.

48. Селиванов Ф.М. Русский эпос: Учебное пособ. для пед. институтов. М., 1988.

49. Скафтымов А.П. Поэтика и генезис былин. Очерки. М. – Саратов., 1924.

50. Смолицкий В.Г. Былина о Дунае // Славянский фольклор и историческая действительность. М., 1965.

51. Соколов Б.М. Эпические сказания о женитьбе князя Владимира (Германо-русские отношения в области эпоса) // Учёные записки гос. саратовского университета. Т. 1, вып. 3. Саратов, 1923.

52. Шаповалова Г.Г. Культ дерева в русском свадебном обряде и свадебной лирике // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984.

53. Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история. Работы разных лет. – С.-Петербург, СПУ, 1997.

Содержание

Введение                                                                                         4

Глава 1. Дунай-сват                                                                      13

§ 1. Сватовство Владимира                                                          13

§ 2. Поединок с поляницей                                                          34

Глава 2. Драматургия былины о Дунае                                         46

§ 1. Состязание с женой на пиру                                                  46

§ 2. Гибель Дуная   58

Заключение                                                                                  66

Источники                                                                                   68

Литература                                                                                  70

Научное издание

Андреева Людмила Николаевна

Трансформация былинных образов во времени и пространстве

Научно-исследовательская работа

Сдано в набор 12.03.2019. Подписано в печать 25.03.2019.

Формат 60х84 1/16. Печать ризография.

Гарнитура Times New Roman.

Объём 5 усл.печ.л. 80 стр. Обложка мягкая.

Тираж 300 экз. Заказ № 4

ООО «Мини Тайп»

г. Ростов-на-Дону, пр. Ворошиловский, 87/65.

тел. (863) 282-63-63

        Отпечатано: Издательско-полиграфическая фирма «Тональ»

        г. Ростов-на-Дону, ул. Ерёменко, 66/1. Тел.: 8-928-131-94-72.

E-mail: tonal-print@yandex.ru