Открытое мероприятие: "Козьма Прутков"
классный час по истории (8 класс) по теме

Биография

 Козьмы Пруткова

Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому. Он родился 11 апреля 1803 г.; скончался 13 января 1863 г.

В “Некрологе” и в других статьях о нем было обращено внимание на следующие два факта: во-первых, что он помечал все свои печатные прозаические статьи 11-м числом апреля или иного месяца; и во-вторых, что он писал свое имя: Козьма, а не Кузьма. Оба эти факта верны; но первый из них истолковывался ошибочно. Полагали, будто он, помечая свои произведения 11-м числом, желал ознаменовать каждый раз день своего рождения; на самом же деле он ознаменовывал такою пометою не день рождения, а свое замечательное сновидение, вероятно, только случайно совпавшее с днем его рождения и имевшее влияние на всю его жизнь. Содержание этого сновидения рассказано далее, со слов самого Козьмы Пруткова. Что же  касается способа писания им своего имени, то в действительности он писался даже не “Козьма”, но Косьма, как знаменитые его современники: Косьма и Дамиан, Косьма Минин, Косьма Медичи и немногие подобные.

В 1820 г. он вступил в военную службу, только для мундира, и пробыл в этой службе всего два года с небольшим, в гусарах. В это время и привиделся ему вышеупомянутый сон. Именно: в ночь с 10 на 11 апреля 1823 г., возвратясь поздно домой с товарищеской попойки и едва прилегши на койку, он увидел перед собой голого бригадного генерала, в эполетах, который, подняв его с  койки за руку и не дав ему одеться, повлек его молча по каким-то длинным и темным коридорам, на вершину высокой и остроконечной горы и там стал вынимать перед ним из древнего склепа разные драгоценные материи, показывая их ему одну за другою и даже прикидывая некоторые из них к его продрогшему телу. Прутков ожидал с недоумением и страхом развязки этого непонятного события; но вдруг от прикосновения к нему самой дорогой из этих материй он ощутил во всем теле сильный электрический удар, от которого проснулся весь в испарине. Неизвестно, какое значение придавал Козьма Петрович  Прутков этому видению. Но, часто рассказывая о нем впоследствии, он всегда приходил в большое волнение и заканчивал свой рассказ громким возгласом: “В то же утро, едва проснувшись, я решил оставить полк и подал в отставку; а когда вышла отставка, я тотчас определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку, где и останусь навсегда!” — Действительно, вступив в Пробирную Палатку в 1823 г., он оставался в ней до смерти, т. е. до 13 января 1863 года. Начальство отличало и награждало его. Здесь, в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника включительно, и наивысшую должность: директора Пробирной Палатки; а потом — и орден св. Станислава 1-й степени, который всегда прельщал   его, как это видно из басни “Звезда и брюхо”.

Вообще он был очень доволен своею службою. Только в период подготовления реформ прошлого царствования он как бы растерялся. Сначала ему казалось, что из-под него уходит почва, и он стал роптать, повсюду крича о рановременности всяких реформ и о том, что он “враг всех так называемых вопросов!”. Однако потом, когда неизбежность реформ сделалась несомненною, он сам старался отличиться преобразовательными проектами и сильно негодовал, когда эти проекты его браковали по их очевидной несостоятельности. Он   объяснял это завистью, неуважением опыта и заслуг и стал впадать в уныние, даже приходил в отчаяние. В один из моментов такого мрачного отчаяния он написал мистерию: “Сродство мировых сил”, впервые печатаемую в настоящем издании. И вполне верно передающую тогдашнее болезненное состояние его духа. Вскоре, однако, он успокоился, почувствовал вокруг себя прежнюю атмосферу, а под собою прежнюю почву. Он снова стал писать проекты, но уже стеснительного направления, и они принимались с одобрением. Это дало ему основание возвратиться к прежнему самодовольству и ожидать значительного повышения по службе.

У стен Пробирной палатки

         Внезапный нервный удар, постигший его в директорском кабинете Пробирной Палатки, при самом отправлении службы, положил предел этим надеждам, прекратив его славные дни. В настоящем издании помещено в первый раз его “Предсмертное” стихотворение, недавно найденное в секретном деле Пробирной Палатки.

Но как бы ни были велики его служебные успехи и достоинства, они одни не доставили бы ему даже сотой доли той славы, какую он приобрел литературною своею деятельностью. Между тем он пробыл в государственной службе (считая гусарство) более сорока лет, а на литературном поприще действовал гласно только пять лет (в 1853 — 54 и в 1860-х годах).

До 1850 г., именно до случайного своего знакомства с небольшим кружком молодых людей, состоявшим из нескольких братьев Жемчужниковых и двоюродного их брата, графа Алексея Константиновича Толстого, — Козьма Петрович Прутков и не думал никогда ни о литературной, ни о какой-либо другой публичной деятельности. Он понимал себя только усердным чиновником Пробирной Палатки и далее служебных успехов не мечтал ни о чем. В 1850 г. граф А. К. Толстой и Алексей Михайлович Жемчужников, не предвидя серьезных последствий от своей затеи, вздумали уверить его, что видят в нем замечательные дарование драматического творчества. Он, поверив им, написал под их руководством комедию “Фантазия”, которая была исполнена на сцене с.-петербургского Александрииского театра, в высочайшем присутствии, 8 января 1851 г., в бенефис тогдашнего любимца публики, г. Максимова 1-го. В тот же вечер, однако, она была изъята из театрального репертуара, по особому повелению; это можно объяснить только своеобразностью сюжета и дурною игрою актеров. Она впервые печатается лишь теперь.

Картинка "Козьма Прутков среди своих литературных опекунов"

Эта первая неудача не охладила начинавшего писателя ни к его новым приятелям, ни к литературному поприщу. Он, очевидно, стал уже верить в свои литературные дарования. Притом упомянутый Алексей Жемчужников и брат его Александр ободрили его, склонив заняться сочинением басен. Он тотчас же возревновал славе И. А. Крылова тем более, что И. А. Крылов тоже состоял в государственной службе и тоже был кавалером ордена св. Станислава 1-й степени. В таком настроении он написал три басни: “Незабудки и запятки”, “Кондуктор и тарантул” и “Цапля и беговые дрожки”; они были напечатаны в журнале “Современник” (1851 г., кн. XI, в “Заметках Нового Поэта”) и очень понравились публике. Известный литератор Дружинин поместил о них весьма сочувственную статью, кажется, в журнале “Библиотека для чтения”.

Делая эти первые шаги в литературе, Козьма Петрович Прутков не думал, однако, предаться ей. Он только подчинялся уговариваниям своих новых знакомых. Ему было приятно убеждаться в своих новых дарованиях, но он боялся и не желал прослыть литератором; поэтому он скрывал свое имя перед публикою. Первое свое произведение, комедию “Фантазия”, он выдал на афише за сочинение каких-то “Y и Z”; а свои первые три басни, названные выше, он отдал в печать без всякого имени. Так было до 1852 г.; но в этом году совершился в его личности коренной переворот под влиянием трех лиц из упомянутого кружка: графа А. К. Толстого, Алексея Жемчужникова и Владимира Жемчужникова. Эти три лица завладели им, взяли его под свою опеку и развили в нем те типические качества, которые сделали его известным под именем Козьмы Пруткова. Он стал самоуверен, самодоволен, резок; он начал обращаться к публике “как власть имеющий”; и в этом своем новом и окончательном образе он беседовал с публикою в течение пяти лет, в два приема, именно: в 1853—54 годах, помещая свои произведения в журн. “Современник”, в отделе “Ералаш”, под общим заглавием: “Досуги Козьмы Пруткова”; и в 1860—64 годах, печатаясь в том же журнала в отделе “Свисток”, под общим заглавием: “Пух и перья (Daunen und Federn)”. Кроме того, в течение второго появления его перед публикою некоторые его произведения (см. об этом в первой выноске настоящего очерка) были напечатаны в журн. “Искра” и одно в журн. “Развлечение”, 1861 г., № 18. Промежуточные шесть лет, между двумя появлениями Козьмы Пруткова в печати, были для него теми годами томительного смущения и отчаяния, о коих упомянуто выше.

В оба свои кратковременные явления в печати Козьма Прутков оказался поразительно разнообразным, именно: и стихотворцем, и баснописцем, и историком (см. его “Выдержки из записок деда”), и философом (см. его “Плоды раздумья”), и драматическим писателем. А после его смерти обнаружилось, что в это же время он успевал писать правительственные проекты, как смелый и решительный администратор (см. его проект: “О введении единомыслия в России”, напечатанный без этого заглавия, при его некрологе, в "Современнике”, 1863 г., кн. IV). И во всех родах этой разносторонней деятельности он был одинаково резок, решителен, самоуверен. В этом отношении он был сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий. То было, как известно, время знаменитого учения: “усердие все превозмогает”. Едва ли даже не Козьма Прутков первый формулировал это учение в означенной фразе, когда был еще в мелких чинах? По крайней мере, оно находится в его “Плодах раздумья” под № 84. Верный этому учению и возбужденный своими опекунами, Козьма Прутков не усомнился в том, что ему достаточно только приложить усердие, чтобы завладеть всеми знаниями и дарованиями. Спрашивается, однако: 1) чему же обязан Козьма Прутков тем, что, при таких невысоких его качествах, он столь быстро приобрел и доселе сохраняет за собою славу и сочувствие публики? и 2) чем руководились его опекуны, развив в нем эти качества?

Для разрешения этих важных вопросов необходимо вникнуть в сущность дела, “посмотреть в корень”, по выражению Козьмы Пруткова; и тогда личность Козьмы Пруткова окажется столь же драматичною и загадочною, как личность Гамлета. Они обе не могут обойтись без комментариев, и обе внушают сочувствие к себе, хотя по различным причинам Козьма Прутков был, очевидно, жертвою трех упомянутых лиц, сделавшихся произвольно его опекунами или клевретами. Они поступили с ним как “ложные друзья”, выставляемые в трагедиях и драмах. Они, под личиною дружбы, развили в нем такие качества, которые желали осмеять публично. Под их влиянием он перенял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое свое писание и изречение— истиною, достойною оглашения. Он вдруг счел себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и свое невежество, которые иначе остались бы неизвестными вне стен Пробирной Палатки. Из этого видно, впрочем, что его опекуны, или “ложные друзья”, не придали ему никаких новых дурных качеств: они только ободрили его и тем самым они вызвали наружу такие его свойства, которые таились до случая. Ободренный своими клевретами, он уже сам стал требовать, чтобы его слушали; а когда его стали слушать, он выказал такое самоуверенное непонимание действительности, как будто над каждым его словом и произведением стоит ярлык: “все человеческое мне чуждо”.

Самоуверенность, самодовольство и умственная ограниченность Козьмы Пруткова выразились особенно ярко в его “Плодах раздумья”, т. е. в его “Мыслях и афоризмах”. Обыкновенно форму афоризмов употребляют для передачи выводов житейской мудрости; но Козьма Прутков воспользовался ею иначе. Он в большей части своих афоризмов или говорит с важностью “казенные” пошлости, или вламывается с усилием в открытые двери, или высказывает такие “мысли”, которые не только не имеют соотношения с его временем и страною, но как бы находятся вне всякого времени и какой бы ни было местности. При этом в его афоризмах часто слышится не совет, не наставление, а команда. Его знаменитое “бди!” напоминает военную команду: “Пли!” Да и вообще Козьма Прутков высказывался так самодовольно, смело и настойчиво, что заставил уверовать в свою мудрость. По пословице! “смелость города берет”, Козьма Прутков завоевал себе смелостью литературную славу. Будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты; не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления. — “Усердие все превозмогает!”...

Упомянутые трое опекунов Козьмы Пруткова заботливо развили в нем такие качества, при которых он оказывался вполне ненужным для своей страны; и, рядом с этим, они безжалостно обобрали у него все такие, которые могли бы сделать его хотя немного полезным. Присутствие первых и отсутствие вторых равно комичны, а как при этом в Козьме Пруткове сохранилось глубокое, прирожденное добродушие, делающее его невинным во всех выходках, то он оказался забавным и симпатичным. В этом и состоит драматичность его положения. Поэтому он и может быть справедливо назван жертвою своих опекунов: он бессознательно и против своего желания забавлял, служа их целям. Не будь этих опекунов, он едва ли решился бы, пока состоял только в должности директора Пробирной Палатки, так откровенно, самоуверенно и самодовольно разоблачиться перед публикою.

Но справедливо ли укорять опекунов Козьмы Пруткова за то, что они выставили его с забавной стороны? Ведь только через это они доставили ему славу и симпатию публики; а Козьма Прутков любил славу. Он даже печатно отвергал справедливость мнения, будто “слава —дым”. Он печатно сознавался, что “хочет славы”, что “слава тешит человека”. Опекуны его угадали, что он никогда не поймет комичности своей славы и будет ребячески наслаждаться ею. И он действительно наслаждался своею славою с увлечением, до самой своей смерти, всегда веря в необыкновенные и разнообразные свои дарования. Он был горд собою счастлив: более этого не дали бы ему самые благонамеренные опекуны.

Слава Козьмы Пруткова установилась так быстро, что в первый же год своей гласной литературной деятельности (в 1853 г.) он уже занялся приготовлением отдельного издания своих сочинений с портретом. Для этого были тогда же приглашены им трое художников, которые нарисовали и перерисовали на камень его портрет, отпечатанный в том же, 1853 году, в литографии Тюлина, в значительном количестве экземпляров. Тогдашняя цензура почему то не разрешила выпуска этого портрета; вследствие этого не состоялось и все издание. В следующем году оказалось, что все отпечатанные экземпляры портрета, кроме пяти,  удержанных издателями тотчас по отпечатании, пропали, вместе с камнем, при перемене помещения литографии Тюлина; вот почему при настоящем издании приложена фотогиалотипная копия, в уменьшенном формате, с одного из уцелевших экземпляров того портрета, а не подлинные оттиски.

Первый литературный портрет Козьмы Пруткова

Дорожа памятью о Козьме  Пруткове, нельзя не указать и тех подробностей его наружности и одежды, коих передачу в портрете он вменял художникам в особую заслугу; именно: искусно  подвитые и всклокоченные, каштановые, с проседью, волоса; две бородавочки: одна вверху правой стороны лба, а другая вверху левой скулы; кусочек черного английского пластыря на шее, под правою скулой, на месте постоянных его бритвенных порезов; длинные, острые концы рубашечного воротника, торчащие из-под цветного платка, повязанного на шее широкою и длинною петлею; плащ-альмавива, с черным бархатным воротником,живописно закинутый одним концом за плечо; кисть левой руки, плотно обтянутая белою замшевою перчаткою особого покроя, выставленная из-под альмавивы, с дорогими перстнями поверх перчатки (эти перстни были ему пожалованы при разных случаях).

Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Художники удовлетворили это его желание, насколько было возможно в оконченном уже портрете; но в уменьшенной копии с портрета, приложенной к настоящему изданию, эти поэтические лучи, к сожалению, едва заметны.

Козьма Прутков никогда не оставлял намерения издать отдельно свои сочинения. В 1860 г. он даже заявил печатно (в журн. “Современник”, в выноске к стихотворению “Разочарование”) о предстоящем выходе их в свет; но обстоятельства мешали исполнению этого его намерения до сих пор. Теперь оно осуществляется, между прочим, и для охранения типа и литературных прав Козьмы Пруткова, принадлежащих исключительно литературным его образователям, поименованным в настоящем очерке.        

Ввиду являвшихся в печати ошибочных указаний на участие в деятельности Козьмы Пруткова разных других лиц, представляется нелишним повторить сведения о сотрудничестве их:

Во-первых: литературную личность Козьмы Пруткова создали и разработали три лица, именно: граф Алексей Константинович Толстой, Алексей Михайлович Жемчужников и Владимир Михайлович Жемчужников.

Во-вторых: сотрудничество в этом деле было оказано двумя лицами, в определенном здесь размере, именно:

1) Александром Михайловичем Жемчужниковым, принимавшим весьма значительное участие в сочинении не только трех басен: “Незабудки и запятки”, “Кондуктор и тарантул” и “Цапля и беговые дрожки”, но также комедии “Блонды” и недоделанной комедии “Любовь и Силин”

2) Петром Павловичем Ершовым, известным сочинителем сказки “Конек-горбунок”, которым было доставлено несколько куплетов, помещенных во вторую картину оперетты: “Черепослов, сиречь Френолог”

И в-третьих: засим, никто — ни из редакторов и сотрудников журнала “Современник”, ни из всех прочих русских писателей —  не имел в авторстве Козьмы Пруткова ни малейшего участия.

13 января 1884 г.

 Козьма Прутков

Текст приведен по книге "Прутков Козьма. Сочинения. - М.: Правда, 1986"

http://samuraev.narod.ru/prutkov/pr_biogr.htm

Алексей Константинович ТОЛСТОЙ [24 авг. (5 сент.) 1817 — 1875], граф, русский поэт, прозаик, драматург, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1873). Судьба самого известного из создателей Пруткова писателя не уступала в фантастичности книжным биографиям его персонажей. Его изящность сочеталась с силой богатыря, гнувшего подковы и вилки винтом, а эти молодецкие забавы не мешали высоким гражданским поступкам.

 Он организовывал ополчениние в Крымскую войну и вступил в стрелковый полк, где едва не погиб от тифа, а потом женился на своей спасительнице.

 Его заступничество спасло от ссылки его длуга Тургенева, благодаря давней близости с царской семьей: с восьми лет он был друг детских игр наследника престола Александра (II), а в девять, сидя на коленках у старина Гете в Веймаре, видимо, получил благословение от творца Фауста в разгар его творения и еще в молодости стал родоначальником русского мистического триллера («Упырь», 1841, опубликован его другом Владимиром Соловьевым в 1900). Автор баллад, психологических новелл в стихах («Средь шумного бала, случайно...», «То было раннею весной»), сатирических поэм «Грешница» (1858), «Иоанн Дамаскин» (1859) и опубликованных посмертно — «Очерк русской истории от Гостомысла до Тимашева» (1878) и «Сон статского советника Попова» (1882), баллад и сказаний («Василий Шибанов»), исторического романа «Князь Серебряный» (опубликован в 1863), драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870). В соавторстве с Алексеем Жемчужниковым написал пьесу «Фантазия» — первое творение Пруткова, для которого им написаны самостоятельно «Эпиграмма № 1», «Юнкер Шмидт», «Письмо из Коринфа», «Древний пластический грек», «Память прошлого», «Мой портрет» и, предположительно, «Философ в бане».

Остроумнейший «Путник» Козьмы Пруткова среди пародий не менее значителен, чем среди лирических стихов вдохновившие его популярные «Колокольчики мои» А. К. Толстого, получившие в автопародии неожиданное продолжение.

        Козьма Петрович Прутков – пародийная личность, маска литератора – чиновника, созданная поэтом Алексеем Константиновичем Толстым и братьями Алексеем Михайловичем и Владимиром Михайловичем Жемчужниковыми при участии Александра Михайловича Жемчужникова.

        Алексей Михайлович ЖЕМЧУЖНИКОВ [10 (22) февраля 1821 — 1908], русский поэт некрасовской школы, почетный академик Петербургской АН (1900), получивший это звание в числе первых четырех русских писателей вместе со Львом Толстым, Чеховым и Короленко. Литературной критикой считался совестью русской интеллегенции. Завершили творчество патриарха великого века русской словесности «Песни старости» и «Прощальные песни» спустя полстолетия после его дебюта в «Современнике» с комедией в стихах «Странная ночь» в 1850 году. В том же году в соавторстве с А. К. Толстым написана пьеса «Фантазия», запрещенная к показу после премьеры, — первое творение Козьмы Пруткова еще до возникновения этого псевдонима, для которого писал самостоятельно «Древней греческой старухе...», «В альбом N. N.», «Стан и голос», «Чиновник и курица» «Сродство мировых сил», «Помещик и садовник», «Помещик и трава», «Блестки во тьме», «Перед морем житейским» и написанное за год до смерти в возрасте 86 лет «Посмертное произведение Козьмы Пруткова».        

        Александр Михайлович ЖЕМЧУЖНИКОВ [13 (25) июня 1826 — 1896), русский писатель. Отличался литературным озорством среди клевретов Козьмы Пруткова. Первая басня Пруткова «Незабудки и запятки», появилась еще без его подписи, придуманная Александром Жемчужниковым «для шутки». Творческие искания Александра во многом сделали самого Пруткова. Именно он научил «неудачника» драматурга писать стихи и басни, способствовал философизации мысли и одарил талантом мистика, сделав Пруткова первым литератором, вещавшим с того света. Публикация им своих творений под именем Пруткова без согласия других авторов вызывала протест брата Владимира, лоббировавшего в группе целостность псевдонима. Александру не хватало места под альмавивой образа, благодаря ему ставшего необъятно широким. Время показало, что эта широта смогла вместить все новаторское, не нарушая концептуальности, ибо необъятность и стала фундаментом концепта. Им написаны «Незабудки и запятки», «Азбука для детей», «При поднятии гвоздя близ каретного сарая», «Любовь и Силин», «С того света», «Простуда», «Я встал однажды рано утром...», «Сестру задев случайно шпорой...», «Некоторые материалы для биографии К. П. Пруткова», «Выдержки из моего дневника в деревне («На горе под березкой лежу...» и «Желтеет лист на деревах...»)».        

Владимир Михайлович ЖЕМЧУЖНИКОВ [11 (23) апреля 1830 — 1884], русский писатель, в отличии от других создателей Пруткова писавший только под его именем. Ключевая роль в создании образа Козьмы Пруткова принадлежит именно Владимиру Жемчужникову, не только предложившему писать вместе под вымышленным именем, но и сочинившему биографию псевдонима, и ставшему автором или соавтором почти половины творений с установленным авторством его создателей. После многолетних попыток опубликования собрания сочинений Пруткова, неоднократно срывавшегося в течении 30 лет по самым невероятным причинам, в последнем в своей жизни 1884 году он издал-таки том сочинений Козьмы Пруткова, сохранив для нас образ, вероятно, затерявший бы свою цельность в старых журналах. Его перу принадлежат «Немецкая баллада», «Разница вкусов», «Поездка в Кронштадт», «Мое вдохновение», «Аквилон», «Проект: о введении единомыслия в России», «К друзьям после женитьбы», «Пятки некстати», «Эпиграмма № III», «Желания поэта», «Безвыходное положение», «В альбом красивой чужестранке», «К толпе», «Возвращение из Кронштадта», «Защита памяти Косьмы Петровича Пруткова», «Биографические сведения о Козьме Пруткове», «Мое посмертное объяснение к комедии «Фантазия», «Разочарование», «Осень», «Эпиграмма № II», «Предсмертное». Кроме того, значительную часть сочинений Пруткова написал с совместно с братьями и Алексеем Толстым. Единственное из написанного им и не относящееся к сочинениям Пруткова — его «Записки». Они опубликованы после смерти писателя.        

КРАТКИЙ НЕКРОЛОГ И ДВА ПОСМЕРТНЫХ

ПРОИЗВЕДЕНИЯ КУЗЬМЫ ПЕТРОВИЧА ПРУТКОВА

Текст приведен по книге "Прутков Козьма. Сочинения. - М.: Правда, 1986"

        Ужасное горе постигло семейство, друзей и ближних Кузьмы Петровича Пруткова, но еще ужаснее это горе для нашей отечественной литературы... Да, его не стало! Его уже нет, моего миленького дяди! Уже не существует более этого доброго родственника, этого великого мыслителя и даровитейшего из поэтов; этого полезного государственного деятеля, всегда справедливого, но строгого относительно своих подчиненных!.. Драгоценнейший мой дядюшка Кузьма Петрович Прутков всегда ревностно занимался службой, отдавая ей большую часть своих способностей и своего времени; только часы досуга посвящал он науке и музам, делясь потом с публикой плодами этих трудов невинных. Начальство ценило его ревность и награждало его по заслугам: начав службу в 1816 году юнкером в одном из лучших гусарских полков, Кузьма Петрович Прутков умер в чине действительного статского советника, со старшинством пятнадцати лет и четырех с половиною месяцев, после двадцатилетнего (с 1841 года) безукоризненного управления Пробирной Палаткой! Подчиненные любили, но боялись его. И долго еще, вероятно, сохранится в памяти чиновников Пробирной Палатки величественная, но строгая наружность покойного: его высокое, склоненное назад чело, опушенное снизу густыми рыжеватыми бровями, а сверху осененное поэтически всклоченными, шантретовыми с проседью волосами; его мутный, несколько прищуренный и презрительный взгляд; его изжелта-каштановый цвет лица и рук; его змеиная саркастическая улыбка, всегда выказывавшая целый ряд, правда, почерневших и поредевших от табаку и времени, но все-таки больших и крепких зубов; наконец—его вечно откинутая назад голова и нежно любимая им альмавива... Нет, такой человек не может скоро изгладиться из памяти знавших его!

      Кузьма Петрович Прутков на 25-м году жизни соединил судьбу свою с судьбою любезной моей тетушки Антониды Платоковны, урожденной Проклеветантовой. Неутешная вдова оплакивает своего мужа, от которого имела множество детей, кроме находящихся в настоящее время в живых четырех дочек и шести сыновей. Дочки ее, любезные моему сердцу племянницы, отличаются все приятной наружностью и высоким образованием, наследованным от покойного отца; они уже в зрелых летах и—смело скажу—могут составить несомненное счастье четырех молодых людей, которым посчастливится соединить свою судьбу с их судьбою! Шесть сыновей покойного обещают твердо идти по следам своего отца, и я молю небо о даровании им необходимых для этого сил и терпения!..

     Кузьма Петрович, любезный и несравненный мой дяденька, скончался после долгих страданий на руках нежно любившей его супруги, среди рыдания детей его, родственников и многих ближних, благоговейно теснившихся вокруг страдальческого его ложа... Он умер с полным сознанием полезной и славной своей жизни, поручив мне передать публике, что «умирает спокойно, будучи уверен в благодарности и справедливом. суде потомства; а современников просит утешиться, но почтить, однако, его память сердечной слезою»... Мир праху твоему, великий человек и верный сын своего отечества! Оно не забудет твоих услуг. Нет сомнения, что недалеко то время, когда исполнится пророческий твой стих:

И слава моя гремит, как труба,

И песням моим внимает толпа

                  Со страхом...

Но вдруг я замолк, заболел, схоронен,

Землею засыпан, слезой орошен,

И в честь мне воздвигли семнадцать колонн

                Над прахом!..

(«Соврем.», 1852 г.)

Всеми уважаемый мой дядюшка умер на шестидесятом году своей жизни, в полном развитии своего замечательного таланта и своих сил, 13-го сего января в два и три четверти часа пополудни... Славные художники профессор Бедеман и Лев Жемчужников поразительно верно передали замечательную его наружность на портрете, который предназначен для украшения полного собрания сочинений покойного. Я уверен, что, по отпечатании этого собрания, оно будет раскуплено нарасхват образованною частью публики; иначе, впрочем, и быть не может!

      В портфелях покойного дяденьки найдено много неизданных его сочинений, не только стихов, философских изречений и продолжения исторического труда, столь известного публике под заглавием «Выдержки из записок моего деда», но также и драматических произведений. В особом портфеле, носящем золотую печатную надпись: «Сборник неконченого (d'inacheve)», находится множество весьма замечательных отрывков и эскизов покойного, дающих полную возможность судить о неимоверной разносторонности его дарования и о необъятных сведениях этого, столь рано утраченного нами поэта и мыслителя! Из этих-то последних отрывков я извлекаю пока один и возлагаю его на алтарь отечества, как ароматический цветок в память драгоценного моего дядюшки... Надеюсь и вполне уверен, что из груди каждого патриота вырвется невольный крик удивления при чтении этого отрывка и что не одной слезой благодарности и сожаления почтится память покойного!.. Вот этот отрывок.

<Далее следует «Опрометчивый Турка, или: Приятно ли быть внуком?».—Ред.>

       Здесь рукопись прерывается... К сожалению, смерть не допустила Кузьму Петровича Пруткова вполне развить и довести до конца это в высшей степени замечательное произведение, вплетающее новую роскошную ветвь в лавровый венок моего бессмертного дядюшки!..

     Произведение это помечено так: «11-го декабря 1860 года (annus, i)». Исполняя духовное завещание покойного, я поставляю священным для себя долгом объяснить, для сведения будущих библиографов, что Кузьма Петрович Прутков родился 11-го апреля 1801 года, недалеко от Сольвычегодска, в деревне Тентеленой; поэтому большая часть его сочинений, как, вероятно, заметили сами читатели, носит пометку 11-го числа какого-либо месяца. Твердо веря, подобно прочим великим людям, в свою звезду, достопочтеннейший мой дяденька никогда не заканчивал своих рукописей и другое число, как в 11-е. Исключения из этого весьма редки, и покойный не хотел даже признавать их.

       Искреннейший племянник Кузьмы Петровича Пруткова и любимейший родственник его:

Калистрат Иванович Шерстобитов

Второе посмертное произведение

Кузьмы Петровича Пруткова

        Для вящей характеристики Кузьмы Петровича Пруткова, как государственного человека и верного сына отечества, я привожу здесь еще один отрывок из портфеля, наполненного множеством неоконченных произведений покойного (d'inacheve). Это—проект, не вполне отделанный, на котором сделана пометка: «Подать в один из торжественных дней на усмотрение». Проект этот был написан в 1859 году, но был ли он подан и принят, мне не может быть известно по весьма малому моему чину.

      Отставной поручик Воскобойников

     < Далее следует «Проект».— Р ед.>

     П р и м е ч а н и е. На полях этого замечательного проекта, доказывающего светлый взгляд, государственный ум и беспредельную преданность покойного Кузьмы Петровича Пруткова нашему общему престол-отечеству,—сохранились драгоценные заметки, которые даровитый писатель и слуга намеревался развить при окончательной отделке своего предположения. Так, сбоку трактата о невозможности правильно судить правительственные мероприятия без наставнического указания верховного начальства находится следующая заметка: «Подобно сему неопытный ребенок, будучи временно оставлен без руководителя и увлекаемый между тем прохладной тенью близлежащего леса, опрометчиво устремляется в оный от дому, не рассудив — о, несчастный! — что у него недостанет ни ума, ни соображения для отыскания обратной дороги. NB.

     Развить это прекрасное сравнение, особенно остановившись на трогательной картине, изображающей плачущих родителей, отчаяние провинившегося песту- на и раскаяние самого ребенка, страдающего в лесу от голода и холода». Из других замечаний почтеннейшего Кузьмы Петровича видно, между прочим, что  он, исчисляя доход редакции с проектированного им официального издания и предполагая пустить оное по дешевой цене, вместе с тем признавал необходимым: «1) с одной стороны, сделать подписку на сие издание обязательною для всех присутственных мест; 2) с другой стороны - велеть всем издателям и редакторам частных печатных органов перепечатывать руководящие статьи из официального органа, дозволяя себе только повторение и развитие их; 3) сверх того, наложить на них денежные штрафы в пользу редакции официального органа, за все те мнения, кои окажутся противоречащими мнениям, признаваемым господствующими; и 4) вместе с тем вменить всем начальникам отдельных частей управления в обязанность неусыпно вести и постоянно сообщать в одно центральное место списки всех, служащих под их ведомством, лиц, с обозначением: кто из них какие получает журналы и газеты, и не получающих официального органа, как не сочувствующих благодетельным видам правительства, отнюдь не повышать ни в должности, ни в чины и не удостаивать ни наград, ни командировок»... «Таким образом, — заключает достоуважаемый Кузьма Петрович Прутков, — правительство избегнет опасности ошибочно помещать свое доверие».

     Надеюсь, что редакция не откажется поместить этот верный исторический документ в назидание потомству...

     Искренне преданный и нежно любимый племянник покойного

Тимофей Шерстобитов

Козьма Прутков

Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни.

Никто не обнимет необъятного.

Смотри в корень!

Отыщи всему начало, и ты многое поймешь.

Лучше скажи мало, но хорошо.

Наука изощряет ум; ученье вострит память.

Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?

Самопожертвование есть цель для пули каждого стрелка.

Память человека есть лист белой бумаги: иногда напишется хорошо, а иногда дурно.

Слабеющая память подобна потухающему светильнику.

Слабеющую память можно также сравнивать с увядающею незабудкою.

Слабеющие глаза всегда уподоблю старому потускневшему зеркалу, даже надтреснутому.

Воображение поэта, удрученного горем, подобно ноге, заключенной в новый сапог.

Влюбленный в одну особу страстно — терпит другую токмо по расчету.

Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.

Человек, не будучи одеян благодетельною природою, получил свыше дар портного искусства.

Не будь портных, — скажи: как различил бы ты служебные ведомства?

Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?

Что есть лучшего? — Сравнив прошедшее, свести его с настоящим.

Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную.

Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.

Женатый повеса воробью подобен.

Усердный врач подобен пеликану.

Эгоист подобен давно сидящему в колодце.

Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине.

Умные речи подобны строкам, напечатанным курсивом.

Начало ясного дня смело уподоблю рождению невинного младенца: быть может, первый не обойдется без дождя, а жизнь второго без слез.

Если бы тени предметов зависели не от величины сих последних, а имели бы свой произвольный рост, то, может быть, вскоре не осталось бы на всем земном шаре ни одного светлого места.

Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу.

Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя.

Магнитная стрелка, непреодолимо влекомая к Северу, подобна мужу, который блюдет законы.

Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти.

Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней

приготовиться.

В доме без жильцов — известных насекомых необрящешь.

Ничего не доводи до крайности: человек, желающий трапезовать слишком поздно, рискует трапезовать на другой день поутру.

Пища столь же необходима для здоровья, сколь необходимо приличное обращение человеку образованному.

«Зачем, — говорит эгоист, — стану я работать для потомства, когда оно ровно ничего для меня не сделало?» — Несправедлив ты, безумец!

Потомство сделало для тебя уже то, что ты, сближая прошедшее с настоящим и будущим, можешь по произволу считать себя: младенцем, юношей и старцем.

Вытапливай воск, но сохраняй мед.

Пояснительные выражения объясняют темные мысли.

Не всякому человеку даже гусарский мундир к лицу.

Бди!

Камергер редко наслаждается природою.

Никто не обнимет необъятного.

Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорорую пищу;

б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется.

Прежде чем познакомишься с человеком, узнай: приятно ли его знакомство другим?

Здоровье без силы — то же, что твердость без упругости.

Все говорят, что здоровье дороже всего; но никто этого не соблюдает.

Достаток распутного равняется короткому одеялу: натянешь его к носу, обнажатся ноги.

Не растравляй раны ближнего: страждущему предлагай бальзам...

Копая другому яму, сам в нее попадешь.

Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? — ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц — ночью.

Но, с другой стороны: солнце лучше тем, что светит и греет; а месяц только светит, и то лишь в лунную ночь!

Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бессмертия души человеческой.

Душа индейца, верящего в метемпсихозию, похожа на червячка в коконе.

Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют.

Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно глупо?

Принимаясь за дело, соберись с духом.

Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца.

Щелкни кобылу в нос — она махнет хвостом.

Не робей перед врагом: лютейший враг человека — он сам.

И терпентин на что-нибудь полезен!

Всякий необходимо причиняет пользу, употребленный на своем месте.

Напротив того: упражнения лучшего танцмейстера в химии неуместны; советы опытного астронома в танцах глупы.

Часами измеряется время, а временем жизнь человеческая; но чем, скажи, измеришь ты глубину Восточного океана?

Говорят, что труд убивает время; но сие последнее, нисколько от этого не уменьшаяся, продолжает служить человечеству и всей вселенной постоянно в одинаковой полноте и непрерывности.

На дне каждого сердца есть осадок.

Под сладкими выражениями таятся мысли коварные: так, от курящего табак нередко пахнет духами.

Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий.

Никто не обнимет необъятного!

Болтун подобен маятнику: того и другой надо остановить.

Два человека одинаковой комплекции дрались бы недолго, если бы сила одного превозмогла силу другого.

Не все стриги, что растет.

Ногти и волосы даны человеку для того, чтобы доставить ему постоянное, но легкое занятие.

Иной певец подчас хрипнет.

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Единожды солгавшы, кто тебе поверит?

Жизнь — альбом. Человек — карандаш. Дела — ландшафт. Время — гумиэластик: и отскакивает и стирает.

Продолжать смеяться легче, чем окончить смех.

Смотри вдаль — увидишь даль; смотри в небо — увидишь небо; взглянув в маленькое зеркальце, увидишь только себя.

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

Чем скорее проедешь, тем скорее приедешь.

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Не в совокупности ищи единства, но более — в единообразии разделения.

Усердный в службе не должен бояться своего незнанья; ибо каждое новое дело он прочтет.

Петух пробуждается рано; но злодей еще раньше.

Усердие все превозмогает!

Что имеем — не храним; потерявши — плачем.

И устрица имеет врагов!

Возобновленная рана много хуже противу новой.

В глубине всякой груди есть своя змея.

Только в государственной службе познаёшь истину.

Иного прогуливающегося старца смело уподоблю песочным часам.

Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны.

Чрезмерный богач, не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти.

Магнит показывает на север и на юг; от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни.

На чужие ноги лосины не натягивай.

Человек раздвоен снизу, а не сверху, — для того, что две опоры надежнее одной.

Человек ведет переписку со всем земным шаром, а через печать сносится даже с отдаленным потомством.

Глупейший человек был тот, который изобрел кисточки для украшения и золотые гвоздики на мебели.

Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.

Чувствительный человек подобен сосульке; пригрей его, он растает.

Многие чиновники стальному перу подобны.

Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння.

В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь

образует купол.

Взирая на высоких людей и на высокие предметы, придерживай картуз свой за козырек.

Плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно обнять необъятное!

Земной шар, обращающийся в беспредельном пространстве, служит пьедесталом для всего, на нем обретающегося.

Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим.

Муравьиные яйца более породившей их твари; так и слава даровитого человека далеко продолжительнее собственной его жизни.

Всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия.

Во всех частях земного шара имеются свои, даже иногда очень любопытные, другие части.

Глядя на мир, нельзя не удивляться!

Самый отдаленный пункт земного шара к чему-нибудь да близок, а самый близкий от чего-нибудь да отдален.

Философ легко торжествует над будущею и минувшею скорбями, но он же легко побеждается настоящею.

Небо, усеянное звездами, всегда уподоблю груди заслуженного генерала.

Доблий* муж подобен мавзолею.

* Доблестный (церковнослав.).

Вакса чернит с пользою, а злой человек — с удовольствием.

Пороки входят в состав добродетели, как ядовитые снадобья в состав целебных средств.

Из всех плодов наилучшие приносят хорошее воспитание.

Любовь, поддерживаясь, подобно огню, непрестанным движением, исчезает купно с надеждою и страхом.

Рассчитано, что петербуржец, проживающий на солнопеке, выигрывает двадцать процентов здоровья.

Человеку даны две руки на тот конец, дабы он, принимая левою, раздавал правою.

Иногда достаточно обругать человека, чтобы не быть им обманутым!

В сепаратном договоре не ищи спасения.

Ревнивый муж подобен турку.

Почти всякий человек подобен сосуду с кранами, наполненному живительною влагою производящих сил.

Умная женщина подобна Семирамиде.

Любой фат подобен трясогузке.

Вестовщик решету подобен.

Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.

Всегда держись начеку!

Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет.

Не ходи по косогору, сапоги стопчешь!

Советую каждому: даже не в особенно сырую и ветреную погоду закладывать уши хлопчатою бумагою или морским канатом.

Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?

Снег считают саваном омертвевшей природы; но он же служит первопутьем для жизненных припасов. Так разгадайте же природу!

Барометр в земледельческом хозяйстве может быть с большою выгодою заменен усердною прислугою, страдающею нарочитыми ревматизмами.

Собака, сидящая на сене, вредна. Курица, сидящая на яйцах, полезна. От сидячей жизни тучнеют: так, всякий меняло жирен.

Неправое богатство подобно кресс-салату, — оно растет на каждом войлоке.

Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.

Вещи бывают великими и малыми не токмо по воле судьбы и обстоятельств, но также по понятиям каждого.

И саго, употребленное не в меру, может причинить вред.

Взирая на солнце, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь в нем пятна.

Время подобно искусному управителю, непрестанно производящему новые таланты взамен исчезнувших.

Талантами измеряются успехи цивилизации, и они же предоставляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству.

И при железных дорогах лучше сохранять двуколку.

Покорность охлаждает гнев и дает размер взаимным чувствам.

Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?

Счастье подобно шару, который подкатывается: сегодня под одного, завтра под другого, послезавтра под третьего, потом под четвертого, пятого и т. д., соответственно числу и очереди счастливых людей.

Иные настойчиво утверждают, что жизнь каждого записана в книге Бытия.

Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?

Козыряй!

Лучшим каждому кажется то, к чему он имеет охоту.

Издание некоторых газет, журналов и даже книг может приносить выгоду.

Никогда не теряй из виду, что гораздо легче многих не удовлетворить, чем удовольствовать.

Хорошего правителя справедливо уподобляют кучеру.

Добрая сигара подобна земному шару: она вертится для удовольствия человека.

Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою.

Благочестие, ханжество, суеверие — три разницы.

Степенность есть надежная пружина в механизме общежития.

У многих катанье на коньках производит одышку и трясение.

Опять скажу: никто не обнимет необъятного!