Лингвистические теории 20 века. Статья.
статья на тему

ПОИСКИ НОВЫХ ИСТИН .ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ 20  ВЕКА

Язык любого народа бесспорно является его богатством , частью национальной культуры и национального самосознания .Наглядным примером тому являлась публикация стихотворения Анны Ахматовой в газете «Правда» в первые дни войны. Слова поэта, находящегося практически под запретом, зазвучали на всю страну со страниц - « не страшно в могилу убитому лечь, не страшно остаться без крова, но мы сохраним тебя русская речь, великое русское слово…»

Сила языка давно известна, это привлекает к нему особое внимание ученых, общественности и политиков. Лингвистика относится к разряду ведущих гуманитарных дисциплин. Она развивается , появляются новые теории и мнения.

               НИКОЛАЙ МАРР и ЯФИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

  В России в 20-ом  столетии в русской лингвистической науке происходили страшные процессы. Мало кто сегодня помнит , а многие возможно и не слышали о лингвисте Николае Марре и его теории.

Еще до революции он объявил о существовании так называемой яфетической семьи языков, куда включил чуть ли не все языки Средиземноморья и Передней Азии, чьи родственные связи не были в то время выяснены.  Эта гипотеза еще была в пределах теоретически возможного, но о степени научности ее разработки говорит уже то, что в число яфетических Марр безапелляционно включил нерасшифрованный этрусский язык и пеласгский язык, о котором тогда не знали ничего, кроме названия.

В ноябре 1923 года (с этого времени марристы потом вели отсчет «новой эры» в языкознании) Марр впервые выступил с докладом, где отрицал основные постулаты науки о языке. «Яфетическая теория» превратилась в «новое учение о языке» (хотя термин «яфетическая теория» как синоним «нового учения» существовал и позже).

Согласно Марру, «праязык есть сослужившая свою службу научная фикция», а развитие языков идет в обратном направлении от множества к единству. Языки возникали независимо друг от друга: не только русский и украинский языки исконно не родственны, но каждый русский диалект и говор был некогда отдельным, самостоятельно возникшим языком. Затем происходит процесс скрещения, когда два языка объединяются в новый, третий язык, в равной степени являющийся потомком обоих языков-предков. Второе положение заключалось в следующем. Хотя языки возникли независимо друг от друга, они развивались и будут развиваться по абсолютно единым законам, хотя и с неодинаковой скоростью. Звуковая речь, возникшая в первобытном обществе в результате классовой борьбы, поначалу состояла из одних и тех же четырех элементов сол, бер, йон, рош, имевших характер «диффузных выкриков». Постепенно из их комбинаций стали формироваться слова, появились фонетика и грамматика. Языки проходят одни и те же стадии развития, определяемые уровнем социально-экономического развития. На некоторой социально-экономической стадии любой народ обладает языком определенного фонетического и грамматического типа. Более того, эти языки независимо от географического расположения имеют и материальное сходство: Марр писал, что у любого народа на определенной стадии развития вода будет именоваться су, как в ряде тюркских языков. При изменении базиса язык как часть надстройки подвергается революционному взрыву и становится структурно и материально иным, однако в языке остаются следы прежних стадий вплоть до четырех элементов, которые можно выделить в любом слове любого языка. Отыскание таких следов Марр называл лингвистической палеонтологией.

Оба положения Марра противоречили не только всем существовавшим к тому времени лингвистическим теориям, но и накопленному фактическому материалу. Давно было установлено, что, например, латынь была праязыком для романских языков, что упрощение морфологии во французском языке — не древнее, а относительно новое явление, зафиксированное в памятниках, что разделение русского и украинского языков тоже произошло в историческую эпоху. В то же время никто не мог доказать существования четырех элементов или «языковых взрывов» в переломные исторические эпохи. Но для Марра установленные факты просто не существовали. В своих исследованиях по истории слов он отбрасывал строгие фонетические законы, открытые наукой XIX века, основываясь исключительно на внешнем созвучии, которому можно было поставить в соответствие любое произвольное развитие значения. Так, Марр связал немецкие слова Hund, «собака», и hundert, «сто», имевшие на самом деле разное происхождение, придумав следующие «закономерности развития»: собака — тотем «собака» — члены рода — множество людей — много — сто. Он спокойно сопоставлял французское rouge, «красный» с частью рас русского красный (начальную часть корня он просто отбрасывал за ненадобностью), связывая оба слова с первичным элементом рош, к которому он возводил и названия народов русы, эт-рус-ки, пе-лас-ги, лез-гины и т. д. Все эти упражнения были чистой игрой воображения, умерявшейся лишь идеологическими соображениями (Марр с возмущением отвергал вполне реальную общность происхождения слов раб и работа).

Первоначальная увлеченность  Марром была обусловлена многими причинами. Среди них — и научный авторитет Марра, основанный прежде всего на его ранних не лингвистических работах, и яркость его личности, и широта диапазона его проблематики. Но особое значение имели две из них: совпадение его деятельности с периодом кризиса мирового языкознания и созвучность его идей эпохе двадцатых годов. . Это импонировало широким массам и представителям власти. Пользуясь поддержкой последних, мифотворцы добивались монопольного положения.

Тут, конечно, вспоминается печальная история советской биологической науки и прежде всего лысенковщина.Много было общего, прежде всего — сам механизм формирования научного мифа и завоевания с его помощью научной власти.

К тому же Марр предлагал объяснения многих проблем, не поддававшихся решению просто из-за отсутствия конкретных званий, например о происхождении языка. Однако внешнее наукообразие сочинений Марра, большое число примеров впечатляли нелингвистов и создавали иллюзию того, что один компонент человеческой доистории — язык — уже поддался научным методам изучения, а это может дать ключ для решения остальных проблем.

Марр в чем-то использовал традиционный авторитет сравнительно-исторического языкознания, дававшего до некоторой степени возможность реконструкции дописьменной истории. Но лишь до некоторой степени. Марр же своей палеонтологией обещал докапываться до таких глубин, до которых не могла дойти компаративистика его времени. Не случайно среди распространителей и популяризаторов мифа мы видим людей, среди которых немало достойных в своей области, но далеких от лингвистики. Это видные ученые-негуманитарии А. П. Карпинский (тогда президент Академии наук) и A. Ф. Иоффе, давно знавшие Марра академики-востоковеды С. Ф. Ольденбург (тогда главный ученый секретарь Академии наук), B. М. Алексеев, И. Ю. Крачковский и многие другие. Им в той или иной степени импонировала незаурядная личность Марра, казались интересными широта его знаний, глобальность и внешняя революционность его идей. Ненаучную же суть марристского учения они не могли оценить. Марра они воспринимали больше как личность, чем как специалиста. То есть научный миф поддерживал и питал и миф об ученом. Так, А. Ф. Иоффе писал: «Общеизвестен факт, когда в течение одного дня Николай Яковлевич сумел изучить раньше не известный ему язык в таком совершенстве, что к вечеру он уже мог разговаривать на нем с представителями местного населения».

Но еще важнее было то, что идеи Марра вполне соответствовали духу двадцатых годов эпохи «великих свершений» и еще более великих надежд, порождавшей ощущение возможности и близости всего, казавшегося невероятным. В это время идеи Марра о полном отказе от старой науки и замене ее новой, его рассмотрение всех явлений «в мировом масштабе» (любимая присказка Марра), без национальных границ, постоянная апелляция к народным массам и угнетенным национальностям, его постоянные заявления о будущем всемирном языке, близкое создание которого тогда казалось многим актуальной задачей — все это не могло не привлекать многих.

Сам Марр хорошо понимал конъюнктуру и обильно уснащал свои статьи и речи политической фразеологией того времени, особенно разнообразной в отношении «врагов»: «потуги», «рабы», «рынок с тухлым товаром», «прореческие карканья и шипения», «преступное действие оппортуниста» и т. д., и т. п. «Индоевропеисты» сопоставлялись Марром то с Чемберленом, то с Пуанкаре, то с немецкими фашистами. В противовес «империалистической науке» Марр выдвигал «творчество масс» и хвалился, что в отличие от дипломированных ученых чуваш-учитель сразу понял его идеи и через несколько дней написал по-чувашски статью о «новом учении». На все же возражения у Марра был один ответ. Он заявлял, что «новое учение о языке» требует «особенно и прежде всего нового лингвистического мышления. Надо переучиваться в самой основе нашего отношения к языку и к его явлениям, надо научиться по-новому думать, а кто имел несчастье раньше быть специалистом и работать на путях старого учения об языках, надо перейти к иному «думанию»... Новое учение о языке требует отречения не только от старого научного, но и от старого общественного мышления».

Примерно с 1927—1928 годов Марр начал обильно уснащать свои сочинения цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, а затем и Сталина, обычно никак не относящимися к делу, и заявлять о «пролетарском» характере своих идей.

Движение Марра навстречу представителям власти находило поддержку. Марр казался в то время очень важной фигурой. Среди видных представителей русской науки отношение к новой власти было различным — от полного неприятия до активного сотрудничества. Но власти очень хотелось, чтобы среди авторитетных ученых были люди, не просто лояльные к новому строю, но полностью перешедшие на коммунистические позиции, принявшие новую идеологию.  В 1928 году в Коммунистической академии, ранее не интересовавшейся проблемами языка, создается подсекция «материалистической лингвистики» председателем ее числился Марр.  По требованию М. Н. Покровского тогдашний ректор Первого МГУ А. Я. Вышинский дал команду внедрять «новое учение о языке» в программы для студентов-филологов. В Ленинграде, где жил Марр, его насаждение шло еще активнее. Яфетический институт, основанный Марром еще в 1921 году, превратился из малочисленного коллектива в солидное учреждение; в 1929 году там была учреждена аспирантура, в то время единственная в системе академии. В печати шло активное восхваление Марра и его идей.

И в это время все же нашелся человек, который решился открыто выступить против мифа. Это был великий лингвист-революционер Евгений Дмитриевич Поливанов. По собственной инициативе он прочел доклад в Коммунистической академии. Он открыто критиковал Марра, отверг тезисы о четырех элементах, о движении человечества от многих языков к единству. М.Д.Поливанов отстаивал незыблемость принципов сравнительно-исторического языкознания. Началась кампания по борьбе с «поливановщиной».

Славистика была запрещена как «проповедь панславизма», тюркология — как «проповедь пантюркизма». Рассыпались наборы книг по сравнительно-историческому языкознанию, многие видные ученые лишились работы или были арестованы. . Никто, кроме узкого круга марровского окружения, не был застрахован от разносной критики по самому неожиданному поводу. Сам Поливанов был арестован и вскоре погиб.

И когда в июне 1930 года собрался XVI съезд ВКП(б), Марр, только что ставший вице-президентом Академии наук, выступил там с приветствием от ученых. Рассказывают, что часть речи в присутствии Сталина Марр произнес на родном для обоих грузинском языке. На том же съезде Сталин сказал: «В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым». Это была любимая идея Марра, который за четыре года до того писал: «Ясное дело, что будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей... Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространенных живых языков мира». Теперь учение Марра получило высочайшую поддержку, и В. Б. Аптекарь мог заявлять, будто «Н. Я. Марр доказал и иллюстрировал на богатом языковом материале гениальное положение, высказанное т. Сталиным на XVI съезде ВКП(б)», хотя историческая связь этих положений была обратной. Марр умер в 1934 году  , но преследования лингвистов только усилились. Массовые репрессии в том же, 1934 году, а затем в 1937—1938 годах обрушились на головы других ученых.. Погибли многие ученые из числа тех, кто не принимал «новое учение о языке» и с той или иной последовательностью выступал против него. Это Е. Д. Поливанов, выдающиеся слависты Н. Н. Дурново и Г. А. Ильинский, организатор изучения языков народов Севера Я. П. Алькор (Кошкин), русисты Г. К. Данилов и К. А. Алавердов. Но та же участь постигла и тех, кто сдавался под напором марризма, например академика А. Н. Самойловйча, и ближайших сподвижников Марра В. Б. Аптекаря, Л. Г. Башинджагяна и С. Н. Быковского. Тем не менее к концу тридцатых годов обстановка в советском языкознании улучшилась. Некоторые ученые — В. В. Виноградов, А. М. Селищев, В. Н. Сидоров, Н. И. Конрад и другие,— испытав ужасы тюрем, лагерей и ссылок, сумели через несколько лет вернуться к работе. Немалую роль в улучшении обстановки сыграл преемник Марра академик Иван Иванович Мещанинов, поддерживающий Марра чисто формально.

Но уже не за горами была новая волна проработок и чисток, начавшаяся в 1946 году постановлением о журналах «Звезда» и «Ленинград». До языкознания эта волна дошла не сразу. Лишь осенью 1948 года, после печально известной сессии ВАСХНИЛ, была получена директива разоблачать «менделистов-вейсманистов-морганистов» в любой области науки. Мещанинов был вынужден сдаться. И реальную власть в языкознании стали захватывать два опытных проработчика — Ф. П. Филин в Ленинграде и Г. П. Сердюченко, к тому времени перебравшийся в Москву. Черным днем для советского языкознания стала пятница 22 октября 1948 года, когда на совместном заседании ученых советов Института языка и мышления и Института русского языка прозвучали доклады Мещанинова «О положении в лингвистической науке» и Филина «О двух направлениях в языкознании». Если Мещанинов как-то старался сохранить лицо и ограничиться безадресным поношением «буржуазной науки», то доклад Филина был откровенно погромным.  Начались публичные разбирательства, проработки и покаяния, погромные статьи в «Литературной газете», специальном проработочном органе «Культура и жизнь», а затем и в «Правде». Клеймили «проповедников реакционных идей», «блоки поклонников заграничных талантов», профессоров, «питающихся до сих пор манной кашей младограмматизма», «стирающих грани между учениями прогрессивных и реакционных лингвистов». Ни один ученый, кроме Филина и Сердюченко, не был гарантирован от самых нелепых обвинений. Если вначале ругали лингвистов, далеких от Марра, то с началом в январе 1949 года кампании против «космополитизма» в число обвиняемых попали и ведущие сотрудники марровского института В. М. Жирмунский, Б. А. Ларин, М. М. Гухман, А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон и другие. Чем дальше, тем больше задевали и самого Мещанинова, обвиняя его в отходе от Марра.

И вдруг случилось нечто,чего меньше всего можно было ожидать!!!

 20 июня 1950 года появилась статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». К первой статье Сталина вскоре добавилось четыре ответа читателям, в сумме они составили брошюру «Марксизм и вопросы языкознания», немедленно выпущенную миллионными тиражами и объявленную «гениальной». Она содержала резкую критику учения Марра.

Обстоятельства, предшествовавшие появлению работ Сталина, до конца не известны. Вполне правдоподобную версию высказывает автор французской книги о Марре Р. Лермит. По его мнению, Сталину нужно было на примере Марра разгромить идеи, не соответствовавшие его политике послевоенных лет. Действительно, космические идеи Марра, его национальный нигилизм, отвержение всей русской науки были созвучны атмосфере двадцатых годов, но не начала пятидесятых, когда «отечество» и «самобытность» из бранных слов превратились в непременные эпитеты газетных статей. Мог заметить Сталин и сходство идей Марра с концепциями, которые он сам в прошлом громил. Недаром он сопоставил Марра с рапповцами и пролеткультовцами.

 Хотя в самой работе Сталина о современной мировой лингвистике прямо не говорилось, общая обстановка тех лет привела к тому, что тезисы о «маразме» и «оскудении» современной западной науки, расхожие в 1948—1949 годах, продолжали повторяться и после выступления Сталина. Реабилитации подверглось не все наследие мировой науки о языке, а лишь наука прошлого века, в первую очередь русское дореволюционное языкознание. Отвергнуты были вместе с наследием Марра и работы И. И. Мещанинова и других его учеников, хотя «новому учению о языке» они часто следовали лишь внешне.

Коренное изменение ситуации намечается лишь с 1957—1958 годов, когда в советское языкознание стали активно проникать идеи западного структурализма. Примерно к этому времени со страниц лингвистических изданий исчезает и полемика с «новым учением о языке».  

Годы марризма уже стали историей. Это, конечно, не означает, что всякое наследие тех печальных времен ушло в прошлое. Остались и даже укрепились в семидесятые годы упрощенный социологизм в объяснении лингвистических явлений, априорное отрицание зарубежной науки. Но при всех трудностях в развитии советское языкознание ушло далеко вперед, поэтому яфетидология, палеонтология, четыре элемента, стадиальность, единство глоттогонического процесса и многое другое стали делами давно минувших дней, каким-то полузабытым страшным сном.

В науке всегда идет борьба теорий, нового со старым. Это естественный процесс, если к нему не примешивается политика. Десятки, а возможно и сотни талантливых честных русских лингвистов погибли в сталинских застенках. Вечная им память!

          ЯЗЫК ОДИН НА ВСЕХ

     Другим вполне безобидным явлением 20 века стало создание нового языка под названием эсперанто.

Создателем языка эсперанто стал польский лингвист Людвиг Заменгоф. 26 июля 1887 года в Варшаве на русском языке появилась небольшая брошюра «Международный язык. Предисловие и полный учебник». Автор подписался псевдонимом д-р Эсперанто, что в переводе с нового языка означает «надеющийся». Заменгоф отказался от авторских прав и разрешил вносить в язык изменения.  Разработка оказалась удачной и изменений вносить практически не потребовалось. Была создана академия эсперанто и в 1905 году состоялся Первый Всемирный конгресс эсперанто.

В языке эсперанто 28 букв, из них 5 гласных. Каждая буква произносится одинаково в каждом слове, и слова пишутся так, как произносятся. Письмо и чтение трудностей не составляет.

Приверженцы эсперанто ассоциируют его с библейской историей Вавилонской башни. Согласно преданию, после Всемирного потока человечество было представлено одним народом, говорившим на одном языке. Люди решили построить город Вавилон и башню до небес, чтобы узнать, есть ли Бог. Бог разгневался и создал новые языки для разных людей.

 Люди не смогли понимать друг друга, поэтому не смогли продолжать строительство и рассеялись по всей земле.

    Люди, изучающие эсперанто, есть и сегодня, хотя их немного. Они вполне толерантны. Сообщество эсперантистов поддерживает идею языкового разнообразия. Они утверждают, что все языки представляют ценность мира, признают, что эсперанто не идеальный язык. «Эсперанто ни абсолютно нейтрален, ни абсолютно справедлив. Однако, он  более нейтрален и справедлив, чем национальные языки»  Не имеет смысла спорить с этим утверждением, оно имеет право на существование.

Лингвисты признают, что эсперанто обладает большой педагогической (пропедевтической) ценностью, поскольку существенно облегчает последующее изучение других языков.

Языки не разобщают людей. Они делают мир красочнее, связаны с историей каждого народа, передают национальный колорит. Языки требуют изучения и бережного к себе отношения.