Литературно-музыкальная композиция "Мы были музыкой во льду...", посвященная творчеству М.И.Цветаевой и Б.Л.Пастернака
материал (11 класс) на тему

« Мы были музыкой во льду…»

(Литературно-музыкальная композиция)

Действующие лица: ведущий, Пастернак, Цветаева, Ариадна Эфрон

Оформление: кресло, покрытое теплым пледом, круглый стол, скатерть с бахромой, подсвечник с горящей свечой, ваза с букетом из осенних веток клена

Пастернак:

                      Вы снова здесь, изменчивые тени,

                      Меня тревожившие с давних пор,

                      Найдется ль наконец вам воплощенье,

                      Или остыл мой молодой задор?

                      Вы воскресили прошлого картины,

                      Былые дни, былые вечера.

                      Вдали всплывает сказкою старинной

                      Любви и дружбы первая пора…

                      Им, не услышать следующих песен,

                      Кому я предыдущие читал.

                      Распался круг, который был так тесен,

                      Шум первых одобрений отзвучал.

                      Непосвященных голос легковесен,

                      И, признаюсь, мне страшно их похвал…

                      Насущное отходит вдаль, а давность,

                      Приблизившись, приобретает явность.

Цветаева: Действие Пастернака равно действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем. Под него попадаем. В него попадаем. Пастернака, когда мы его понимаем, то понимаем, помимо него, помимо смысла… через интонацию, которая неизменно точна и ясна.

Ариадна Эфрон: Почему я так тянусь к тебе, так радуюсь твоим письмам? Не только потому, что ты старый друг, что твоё имя навсегда связано у меня с маминым – и ещё и оттого, что я, ничего не создавшая, зрячая и слышащая, тянусь к тебе, как к творцу, тянусь к твоему земному бессмертию.

Пастернак:

Во всём мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

                       До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Всё время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

                       О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

                       О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

                       Я вывел бы её закон,

Её начало,

И повторял её имен

Инициалы.

                       Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

                       В стихи б я внёс дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

                       Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

                       Достигнутого торжества

Игра и мука -

Натянутая тетива

Тугого лука.

(Звучит музыка. Ф.Шопен. Прелюдия №6)

Ариадна Эфрон: Я выросла среди твоих стихов и портретов, среди твоих писем, похожих на партитуры, среди вашей переписки с мамой, среди вас обоих, вечно близких и вечно разлучённых.

Пастернак: Весной 1922 года я в Москве купил маленькую книжечку «Вёрсты». Меня сразу покорило лирическое могущество цветаевской формы. Я написал Цветаевой в Прагу письмо…Она ответила мне. Между нами завязалась переписка. Мы подружились. Цветаева была женщиной с деятельной мужской душой, решительной, воинствующей, неукротимой.

Цветаева: 

     В мире, где всяк

     Сгорблен и взмылен,

     Знаю – один

     Мне равносилен

     В мире, где столь

     Многого хощем,

     Знаю – один

     Мне равномощен.

     В мире, где всe –

     Плесень и плющ,

     Знаю: один

     Ты – равносущ

     Мне.

Моему брату в пятом времени года, шестом чувстве и четвёртом измерении – Пастернаку (3 июля 1924 г.)

Ариадна Эфрон: Два человека – он и она! – равновозрастных, равномощных во врождённом и избранном поэтическом даровании, равноязыких, живущих бок о бок в одно и то же время, в одном и том же городе и в нем эпизодически встречающихся, обретают друг друга лишь в непоправимой разлуке, лишь в письмах и стихах, как в самом крепком из земных объятий!

Цветаева:

Не суждено, чтобы сильный с сильным

Соединились бы в мире сем.

Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,

Брачное дело решив мечом.

(Звучит музыка. Ф.Шуберт. Симфония №8)

Пастернак: Я четвёртый вечер сую в пальто пучок мглисто-слякотной, дымно-туманной ночной Праги с мостом то вдали, то вдруг с тобой перед самыми глазами – качу к кому-нибудь… и прерывающимся голосом посвящаю в ту бездну ранящей лирики, которая называется «Поэмой Конца». Какой ты дьявольски большой артист, Марина!

Цветаева: Ничья хвала и ничьё признание мне не нужны, кроме Вашего. О, не бойтесь своих безмерных слов, их вина в том, что они ещё слова, то есть не могут быть ещё только чувствами.

Пастернак: Марина, золотой мой друг, изумительное, сверхъестественное, родное предназначение, утренняя дымящаяся моя душа, Марина… Какие удивительные стихи Вы пишите! Как больно, что сейчас Вы больше меня! Вообще Вы возмутительно большой поэт!

Пастернак: Мой Пастернак, я может быть, вправду когда-нибудь сделаюсь большим поэтом благодаря Вам! Ведь мне нужно сказать Вам безмерное: разворотить грудь. В беседе это делается путём молчания, а у меня ведь только перо.

Ариадна Эфрон: Обоим поэтам не пришлось встретиться в жизни так, как в письмах, рукописях.

Цветаева: 

Рас-стояние: вёрсты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

                            Рас-стояние: вёрсты, дали…

Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это — сплав

                            Вдохновений и сухожилий…

Не рассо́рили — рассори́ли,

Расслоили…

Стена да ров.

Расселили нас, как орлов-

                            Заговорщиков: вёрсты, дали…

Не расстроили — растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

                            Который уж, ну который — март?!

Разбили нас — как колоду карт!

(Звучит музыка. Русская народная песня «Что стоишь, качаясь…»)

Ариадна Эфрон: Дорогой Борис! Так хочется хоть немного поговорить с тобой. Всё бы ничего, но я ужасно тоскую, грущу и по-настоящему страдаю и по Москве. Этот город – действительно город моего сердца и сердца моей матери. И во сне вижу московские улицы, улички и переулочки.

Цветаева:

Облака - вокруг,

Купола - вокруг,

Надо всей Москвой

Сколько хватит рук! -

Возношу тебя, бремя лучшее,

Деревцо мое

Невесомое!

В дивном граде сём,

В мирном граде сём,

Где и мертвой - мне

Будет радостно, -

Царевать тебе, горевать тебе,

Принимать венец,

О мой первенец!

Ты постом говей,

Не сурьми бровей

И все сорок - чти -

Сороков церквей.

Исходи пешком - молодым шажком! -

Всё привольное

Семихолмие.

Будет твой черед:

Тоже - дочери

Передашь Москву

С нежной горечью.

Мне же вольный сон, колокольный звон,

Зори ранние -

На Ваганькове.

(Звучит музыка. П.И.Чайковский. Симфония №6)

Цветаева: Москва меня не вмещает. Мне некого винить. И себя не виню… Сегодня (26 сентября по старому) Иван Богослов – мне 48 лет. Поздравляю себя, тьфу, тьфу, тьфу, с уцелением…

Ведущий: 8 августа 1941 года Марина Цветаева уезжала из Москвы пароходом в Елабугу, и провожал её Борис Леонидович Пастернак. Там 31 августа её не стало.

Цветаева:

Рябину рубили зорькою.

Рябина – судьбина горькая.

Рябина – седыми спусками.

Рябина! Судьбина русская.

Пастернак: Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина… Я не хочу верить этому. Если это правда, то какой же это ужас! Ах, какая вина на мне, если это так! Это никогда не простится мне.

Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей,

Как скопидомкой мильонершей

Средь голодающих сестер.

Что делать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть.

В молчаньи твоего ухода

Упрек невысказанный есть.

Bсегда загадочны утраты.

В бесплодных розысках в ответ

Я мучаюсь без результата:

У смерти очертаний нет.

Тут все - полуслова и тени,

Обмолвки и самообман,

И только верой в воскресенье

Какой-то указатель дан.

Ариадна Эфрон: Дорогой Борис! Живу в Рязани уже скоро год, работаю в местном художественном училище – ставка 360 р. В месяц, а на руки, за всеми вычетами, приходится чуть больше 200 – представляешь себе такое удовольствие! Работать приходится очень много. Всё мечтала этим летом съездить в Елабугу, но, конечно, при таком заработке это совсем неосуществимо.

(Звучит музыка. Колокольный звон.)

Пастернак:

Мечтателю и полуночнику

Москва милей всего на свете.

Он дома, у первоисточника

Всего, чем будет цвесть столетье.

(Звучит музыка. А.Журбин – М.Цветаева

«В огромном городе моём – ночь…»)

Цветаева: 

Напиши мне о милрй моей Москве,

Моей до страсти – из всех любимой…

Пастернак:

В московские особняки
Врывается весна нахрапом.
Выпархивает моль за шкапом
И ползает по летним шляпам,
И прячут шубы в сундуки…
И можно слышать в коридоре,
Что происходит на просторе,
О чем в случайном разговоре
С капелью говорит апрель.
Он знает тысячи историй
Про человеческое горе,
И по заборам стынут зори
И тянут эту канитель…
И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте,
И всюду воздух сам не свой.
И тех же верб сквозные прутья.
И тех же белых почек вздутья
И на окне, и на распутье,
На улице и в мастерской.
Зачем же плачет даль в тумане
И горько пахнет перегной?
На то ведь и мое призванье,
Чтоб не скучали расстоянья,
Чтобы за городскою гранью
Земле не тосковать одной.
Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера прощанья,
Пирушки наши завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.

Летом 1935 года я попал в Париж, на антифашистский конгресс. Там я познакомился с сыном, дочерью и мужем Цветаевой. Члены семьи Цветаевой настаивали на возвращении в Россию… Я не знал, что посоветовать, и слишком боялся, что ей и её замечательному семейству будет у нас трудно и неспокойно. Общая трагедия семьи неизмеримо превзошла мои опасения.

Ведущий: Вслед за мужем и дочерью в 1939 году Марина Цветаева с сыном переехала в Москву. Переехала за погибелью – своей и своих родных…

Невидимка, двойник, пересмешник,

Что ты прячешься в черных кустах,

То забьешься в дырявый скворечник,

То мелькнешь на погибших крестах,

То кричишь из Маринкиной башни:

"Я сегодня вернулась домой.

Полюбуйтесь, родимые пашни,

Что за это случилось со мной.

1937-ой – страшный год репрессий. Многие друзья Пастернака были задержаны и расстреляны.

Пастернак:

Душа моя, печальница

О всех в кругу моем,

Ты стала усыпальницей

Замученных живьем.

Тела их бальзамируя,

Им посвящая стих,

Рыдающею лирою

Оплакивая их,

Ты в наше время шкурное

За совесть и за страх

Стоишь могильной урною,

Покоящей их прах.

Их муки совокупные

Тебя склонили ниц.

Ты пахнешь пылью трупною

Мертвецких и гробниц.

Душа моя, скудельница,

Всё, виденное здесь,

Перемолов, как мельница,

Ты превратила в смесь.

И дальше перемалывай

Всё бывшее со мной,

Как сорок лет без малого,

В погостный перегной.

(Звучит музыка. В.А.Моцарт. Реквием)

Ведущий: Судьба Пастернака удивительна и трагична: машина репрессий, не тронув практически ни разу самого поэта, безжалостно уничтожала дорогих и близких ему людей. Это о них, «замученных живьём», тосковала душа поэта, ставшая «усыпальницей» всех безвинно погибших. Это о них написаны стихи…

Пастернак:

Мы были музыкой во льду.

Я говорю про всю среду,

С которой я имел в виду

Сойти со сцены, и сойду.

Здесь места нет стыду.