Литературный быт пушкинской поры
статья по литературе (9, 10, 11 класс)

ВСТУПЛЕНИЕ

Культура – это построение многоярусное. И если её высшее проявление – искусство, то «культура быта» её фундамент, кирпичи, из которых здание строится.

Человек начинает обучаться искусству поведения в обществе с детства, как родному языку. Это – естественный путь развития. Но в жизни каждого общества  есть случаи, когда человек должен вести себя особенным образом: на дипломатическом приёме, например, или в церкви. Пётр I в своём стремлении повернуть страну лицом к Европе, ввёл в стране чужеземные обычаи. И поскольку новые правила приходилось специально заучивать, чему помогала книга «Юности честное зерцало», то любой жест, одежда, распределение занятий в течение дня приобретали почти символическое значение. Павел I запретил носить круглые шляпы – эта мода шла из Франции, казнившей своего короля, и в России воспринималась как революционная. А Николай I преследовал эспаньолки (короткая остроконечная борода) как проявление вольнодумства.

В XVIII веке все понимали язык «тафтяных мушек», которые наклеивали на лицо. Кокетка могла при помощи мушек и веера, которым их прикрывала или обнаруживала, объясниться в любви. А «язык цветов» переписывали в альбомы ещё и в конце XIX века. Замужняя дама надевала платье цвета мундира своего мужа, а по составу публики, которая гуляла на Невском проспекте, можно было определить время.

Все эти особенности быта, отдалённого от нас почти двумя столетиями, требует расшифровки. Почему Татьяна Ларина, написавшая Онегину письмо с объяснением, рискует своей честью? Почему Онегин, не желая убивать Ленского, выстрелил первым? Что такое бал и чем он похож на парад? Почему именитые люди считали неприличным ездить в наёмной карете и когда они перестали обращать на это внимание? В каком порядке гости усаживались за стол во время званого обеда? И почему в порядочном обществе считалось неприличным явиться на утренний визит в бриллиантах?

Всё это мелочи быта, но без них многое непонятно в произведениях Пушкина, Лермонтова, Л.Толстого…Это наша история и история нашей культуры, поэтому быт наших предков нам интересен, в нём нет мелочей.

Проблемами быта как явления культуры занимались Ю.Тынянов, В.В.Виноградов, В.М.Жирмунский, этому посвящены многие работы В.Э.Вацуро.

Ю.М.Лотман в статье «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века» пишет: «Говорить же о поэтике бытового поведения – значит утверждать, что определённые формы обычной, каждодневной деятельности были сознательно ориентированы на нормы и законы художественных текстов и переживались непосредственно эстетически. Если бы это положение удалось доказать, оно могло бы стать одной из важнейших типологических характеристик культуры изучаемого периода».

В своей работе я  постараюсь показать, как литературный быт первой половины XIX века отразился в художественных произведениях, письмах, мемуарах современников Пушкина, какое значение в их жизни имели литературный салон – женский альбом, карты – дуэль, бал – парад, маскарад – театр.

ЗИМНИЕ ПРАЗДНИКИ.

      «Елка была самым большим моим праздником, и я терпеливо ждал, пока папа, няня и живший у нас дядя Гога, закрыв двери в кабинет, наряжали елку. Многие елочные украшения мы с папой готовили сами: золотили и серебрили грецкие орехи (тоненькое листовое золото постоянно липло к пальцам), резали из цветной бумаги корзиночки для конфет и клеили разноцветные бумажные цепи, которыми обматывалась елка. На ее ветках вешались золотые хлопушки с кружевными бумажными манжетами и с сюрпризом внутри. С двух концов ее тянули, она с треском лопалась, и в ней оказывалась шляпа или колпак из цветной папиросной бумаги. Некоторые бонбоньерки и украшения сохранялись на следующий год, а одна золотая лошадка и серебряный козлик дожили до елки моих собственных детей. Румяные яблочки, мятные и вяземские пряники, подвешенные на нитках, а в бонбоньерках шоколадные пуговки, обсыпанные розовыми и белыми сахарными крупинками, - до чего все это было вкусно именно на рождественской елке! Сама елка у нас всегда была до потолка и надолго наполняла квартиру хвойным запахом. Парафиновые разноцветные свечи на елке зажигались одна вслед за другой огоньком, бегущим по пороховой нитке, и как это было все восхитительно!»

Так вспоминал рождественскую елку в родном доме замечательный русский художник Мстислав Валерианович Добужинский.

Обычай украшать елку пришел к нам из древности. Да и сама елка в доме – это не просто зеленое дерево среди зимы. Это напоминание о том, как наши предки зажигали костры и приносили символическую жертву ради будущего урожая – так называемое «рождественское полено». Потом о жертве забыли, но обычай собираться всей семьей и сжигать в очаге «рождественское полено», призывая в дом благодать и довольство, остался. В городах вместо полена в дом вносили зеленую елку, украшали ее. По самой древней традиции игрушки делали из специально приготовленного теста, конфет, яблок, а зажженные свечи напоминали о костре, который жгли в древности. Под елку клали подарки для каждого члена семьи, а во все время рождественского ужина должна была гореть свеча. И ужин, и подарки - все должно было обеспечить семье благополучный год и сытую жизнь.

С наступлением Рождества кончался пост, и начиналось веселое время святок – переодевания, маскарады, святочные гадания, шутливые стихи.

Праздник Рождества совпадал по времени с зимним солнцестоянием: самая длинная ночь проходила, и дни начинали увеличиваться. Люди говорили: солнце на лето, зима на мороз. Святки обязательно связывали с переодеванием. В языческие времена такие действия имели символическое значение – обмануть злых духов, отвести от дома беду. К началу XIX века символика забылась, а переодевания остались и превратились в веселый маскарад, как в доме Ростовых накануне 1812 года в романе Л.Н.Толстого «Война и мир»:

     «Наряженные дворовые: медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснились в залу и сначала застенчиво, а потом все веселее и дружнее начались песни, пляски, хороводы и святочные игры».

Время от Рождества до Крещения насыщено событиями, особенно значительными.

В старину в России новый год начинался 1 сентября, а счет велся от сотворения мира. Но однажды Москва праздновала новый год дважды. Как всегда, 1 сентября 7209 года все порадовались хорошему урожаю и наступлению нового 7209 года, а 19 сентября на Ивановской площади в Кремле был оглашен именной указ Петра I «О писании впредь Генваря с 1 числа 1700 года во всех бумагах лета от Рождества Христова, а не от сотворения мира». В том же указе велено было день 31 декабря 7208 года от сотворения мира считать 1 января 1700 года и оглашен еще один указ – «О праздновании Нового Года». Всем москвичам предписывалось отметить это событие особенно торжественно, пускать ракеты и стрелять из мушкетов, людям зажиточным украсть свои дома хвоей «из дерев и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых», а с наступлением ночи зажигать огни. Петр сам подал пример: в канун Нового года зажег первую ракету на Красной площади и дал сигнал открытию праздника. Гуляние продолжалось всю ночь: улицы осветились иллюминацией из горящих плошек, взлетали ракеты, звонили колокола, раздавались звуки труб и литавр, пушечная и оружейная пальба. Россия вступила в новое столетие вместе с Европой – начинался XVIII век.

В отличие от Рождества, праздника семейного, Новый год отмечали балами и маскарадами – публичными, и домашними. О таком домашнем маскараде вспоминала дочь художника графа Федора Петровича Толстого:

     «Канун нового 1835 года встретили у нас чем-то вроде маскарада. Мы и все дамы в этом году не наряжались, но зато приходило много наряженных из учеников Академии и также приезжало много знакомых в прелестных костюмах. Очень умно и мило был наряжен “старым 1834 годом” скульптор Рамазанов. Он изобразил из себя древнего седого старца в рубашке, обвешанного с головы до ног старыми объявлениями и газетами за прошлый год, и печально с старенькой поломанной дубинкой в руке бродил по нашей зале в ожидании Нового года. Как только зашипели часы, чтобы начать бить полночь, в залу влетел “новый 1835 год”, Нестор Васильевич Кукольник, одетый в новенький с иголочки светло-серенький фрак, с большим букетом свежих роз в петлице фрака. Влетел и прямо кинулся весело обдирать со старого 1834 года все отжившие свое время объявления и новости, а самого беззащитного старца схватил поперек сгорбленного туловища и без церемоний выкинул за дверь залы. Все это безжалостное торжество нового над старым совершилось по-театральному – в одно мгновение ока; часы били еще первые свои удары на новый год, когда о старом годе не было уже и помину. А новый со свежими розами, стоя один в торжественной позе посреди залы, проворно вынимал из своих новых карманов и кидал в публику новые, своей стряпни, четверостишия с пожеланиями и пророчествами на новый 1835 год».

Сочинять пророчества на Новый год было принято. Накануне нового 1832 года на маскараде в Московском Благородном собрании появился звездочет – в мантии и в колпаке, усыпанном звездами, с большой книгой, украшенной таинственными кабалистическими знаками, из которой он вынимал и раздавал пророчества и эпиграммы. Под маской звездочета прятался Михаил Юрьевич Лермонтов.

Целая неделя проходила в веселых праздниках: балы, театральные представления... А в Москве прямо на льду Москвы-реки у Каменного моста устраивали состязания в быстрой езде на тройках, на площадях устраивали ледяные горки.

Наконец наступал Сочельник – вечер накануне Крещения Господня. В этот вечер девушки гадали о своей судьбе. Так и начинается баллада Жуковского «Светлана»:

                          Раз в крещенский вечерок

                               Девушки гадали:

                               За ворота башмачок,

                               Сняв с ноги, бросали;

                               Слушали; кормили

                               Счетным курицу зерном;

                               Ярый воск топили;

                               В чашу с чистою водой

                               Клали перстень золотой;

                               Серьги изумрудны;

                               Расстилали белый плат

                               И над чашей пели в лад

                               Песенки подблюдны.

Праздник Богоявления, или Крещения Господня, отмечали в России особенно торжественно. Издревле близ Кремлевской стены во льду Москвы-реки делалась четырехугольная прорубь: «Прорубь эта по окраинам своим обведена была чрезвычайно красивой деревянной постройкой, имевшей в каждом углу такую же колонну, которую поддерживал род карниза, над которым видны были четыре филенки, расписанные дугами; в каждом углу постройки имелось изображение одного из четырех евангелистов, а наверху два полусвода, посреди которых был водружен большой крест. Самую красивую часть этой постройки, на востоке реки, составляло изображение крещения Господа нашего во Иордани Иоанном Крестителем...» Дальше шел старинный обряд крестного хода, выходящего к Иордани из главного собора Московского Кремля: «Весь этот ход состоял единственно из духовенства, за исключением только нескольких человек из мирян в светских платьях, которые шли впереди и несли хоругви на длинных древках. Митрополит, занимавший место патриарха, шел тотчас за большой книгой, держа в руках большой золотой крест, усыпанный драгоценными камнями, причем священники постоянно поддерживали его под руки с обеих сторон. Прибыв в таком порядке на берег реки и закончив обряд, продолжавшийся добрые полчаса, митрополит приблизился к воде и погрузил троекратно в оную крест, произнося, подобно тому, как делает это обыкновенно патриарх, следующие слова: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое!» Затем все возвратились в Кремль».

После этого вода в реке почитается освященною – ее набирали и бережно относили домой, кропили углы в доме, поили этою водою больных.

Когда столицей России стал Санкт-Петербург, самую торжественную Иордань стали строить на Неве.  

В пушкинское время Иордань стали строить напротив Зимнего Дворца. Церемония была особенно торжественной.

Крещением оканчивался цикл рождественских праздников. Но весь зимний праздничный цикл завершала масленица: «Самым веселым временем в Петербурге была масленица и балаганы. Елка и Пасха были скорее домашними праздниками, это же был настоящий всенародный праздник и веселье, - так вспоминал свое детство М.В.Добужинский. – Приближаясь к Марсову полю; где стояли балаганы, уже с Цепного моста и даже раньше, с Пантелеймоновской, я слышал, как в звонком морозном воздухе стоял над площадью веселый человеческий гул и целое море звуков – и гудки, и писк свистулек, и заунывная тягучка шарманки, и гармонь, и удар каких-то бубен, и отдельные выкрики – все это так тянуло к себе, и я изо всех сил торопил свою няню попасть туда поскорей. Балаганы уже виднелись за голыми деревьями Летнего сада – эти высокие желтые дощатые бараки тянулись  два ряда вдоль всего Марсова поля и на всех развевались трехцветные флаги, а за балаганами высились вертящиеся круглые качели  стояли ледяные горы, тоже с флажком наверху».

Праздники кончались веселым обрядом проводов зимы – сжигали чучело Масленицы. Наступала весна-красна, которая приводила с собою тепло, первые цветы и клейкие листочки... Возрождалась к новой жизни природа.

МАСКАРАД.

В 1830 году В.В.Энгельгардт открыл в своем доме впервые в России публичные балы и маскарады. Попасть на них было нетрудно, нужно было только купить билет и иметь маскарадный костюм.

Маскарад – это игра, в которой невозможное становится возможным, это отдых от бесконечно нормированного быта, немало утомлявшего общество. Маска уравнивает всех. Здесь светская дама может танцевать с мелким чиновником, которого никогда не приняли бы в ее доме, а именитый щеголь – флиртовать с дамой полусвета. Временами в дом Энгельгардта на маскарад являлся сам император в сопровождении своего семейства. Они входили в зал без масок, оставались недолго, на это время все как-то замирало, становилось особенно чопорным, а после их отъезда веселье возобновлялось с новой силой. Множество роскошно и разнообразно убранных комнат позволяли обществу то уединиться, то снова попадать в толчею, создавали фантастическое маскарадное пространство.

Злые языки передавали, будто императрица, переодевшись в домино, возвращалась сюда инкогнито. Женщину привлекали рискованные приключения.

Никому неизвестная маска могла позволить себе поведение, недопустимое строгим светом, даже рискованные шутки и признания, волнующие кровь...

Как всякая игра, маскарад имел свои правила и свое так называемое игровое пространство и время. Время – от святок до Великого поста. Пространство – бальные залы, украшенные по такому случаю особенным образом. Правила игры, которые никто из участников не мог нарушить – иначе какая же это игра? – допускали к участию в празднике только тех, кто являлся в масках и костюмах. Тот, кто надел костюм, ведет себя соответственно своей новой роли: графиня становится крестьянкою, барон превращается в пастушка или шута. Появление императора без маски, как всякое исключение, только подтверждает правило.

В России маскарад был введен указом Петра I.

Грациозный праздник-карнавал был устроен в Москве по случаю коронации Екатерины II в 1762 году, во время масленицы. Режиссером и изобретателем этого праздника был русский актер Федор Григорьевич Волков. В маскарадном шествии участвовало 4000 человек, 200 огромных колесниц, в каждую из которых запрягли от 12 до 24 волов.

Шествие состояло из множества групп, которые изображали различные человеческие пороки – пьянство, «действие злых сердец», «вред непотребства» и т.п. В отделении, которое представляло «Мир навыворот, или Превратный свет», хор шел в одежде навыворот, некоторые музыканты шли задом, ехали на быках, на верблюдах, слуги  ливреях везли карету, в которой разлеглась лошадь, модники везли карету, где сидела обезьяна.                      

Отголоски карнавала, с его характерным переодеванием, в России можно было наблюдать и в царских собраниях времен Елизаветы Петровны и молодой Екатерины II, когда это были тайные увеселения. Там обязательным считалось переодевание в одежды противоположного пола – обе императрицы, достаточно стройные, прекрасно выглядели в мужском наряде. У Пушкина Онегин тщательно одевается, завивается и выходит из своей уборной «...подобно ветреной Венере, // Когда, надев мужской наряд, // Богиня едет в маскарад» (гл.1, XXV).

Рядом со стройными Елизаветой Петровной и Екатериной особенно смешными выглядели толстые и не всегда молодые фрейлины или братья Орловы, мужчины огромного роста и богатырского телосложения, в женских платьях с фижмами и хвостами, в которых они путались и падали, вызывая немало шуток и веселья.

Это шутейное переодевание в особо ответственных для государства ситуациях приобретало символическое значение. Так было в моменты государственных переворотов, когда Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна надевали офицерские мундиры полков, преданных им и участвующих  перевороте, садились в мужское седло на коня и возглавляли войско, возводящее претендентку на престол. Мужское платье имело особое значение: во главе войск выступала не слабая женщина, но император огромного государства. В таких случаях об императрице говорили, употребляя мужской род вместо женского: государь приказал.  

На время праздника маска становилась заменой «Я» личности, освобождая его от социальной роли, навязанной ему судьбой, от внешности, может быть, немолодой или безобразной. Человек освобождается, он играет ту роль, которая ему нравится. Поэтому особенно важен выбор маски. Если маска выбрана правильно, тогда и образ и поведение персонажа совпадают, что доставляет истинное удовольствие участнику маскарада, достигающему таким образом катарсиса, чувства гармонии. Но, как всякая игра, маскарад кончался, усталые участники снимали маски и возвращались к своим обычным делам.

ПАРАД.

Петербург просыпался рано. В 5 часов утра загорались окна царского кабинета, а офицеры начинали подготовку к ежедневному вахтпараду, который при Павле I стал уже явно государственным делом.

Вахтпарад – это ежедневная смена караула. В екатерининское время - капральское дело, но Павел I сам ежедневно присутствовал на церемонии, наблюдая за тщательностью выправки, за стройностью рядов и четкостью выполнения команды. Император строг.

Сергей Никифорович Марин (1776-1813), офицер и поэт, прославившийся остроумными эпиграммами и пародиями. Он, храбрый офицер, был на несколько месяцев разжалован в солдаты только за то, что во время вахтпарада на глазах Павла I сбился с ноги. Император гневлив. И за плохо начищенную амуницию или недостаточно вытянутый носок ноги при разводе можно было попасть в крепость, в Сибирь, а солдат били палками.

   По мысли Павла I, чтобы управлять самодержавно Россией, надо было предельно регламентировать жизнь, точно определить место каждого россиянина, заставить каждого быть колесиком и винтиком большого государственного механизма, работающего четко и точно, как часы. Начало этому положил еще Петр I: Санкт-Петербург пробуждался по барабану, по этому знаку солдаты приступали к учению, а чиновники бежали в департаменты. Павел I имел обыкновение вставать в 3-4 часа утра. Тогда должны были начинать работу в департаментах – вся Россия починялась режиму, предложенному императором.

В Петербурге регламенту подчинялось все, даже градостроительство. Улицы должны были быть выровнены по линейке, и если хозяин строил свой дом, отступя от «красной линии», у него попросту с почти оконченной постройки снимали крышу и заставляли все переделать. Фасады домов, даже дворцов, имели узаконенные образцы, даже цвет, в который красили дома, был строго предписан сверху.

Вся жизнь государства оказалась под неусыпным контролем императора. Вот несколько распоряжений 1799 года – года рождения Пушкина:

   18 февраля: Запрещение танцевать вальс.

   6 мая: Запрещение дамам носить через плечо разноцветные ленты наподобие кавалерских.

   12 августа: «Чтобы никто не имел бакенбард».

   28 сентября: «Чтоб кучера и форейторы, ехавши, не кричали».

Александр Дюма, знаменитый автор «Трех мушкетеров», известный исторический романист, посетил Россию в конце 1850-х годов. Он, конечно, не застал царствования Павла I, но по рассказам очевидцев представил его необыкновенно живо в своих путевых записках:

«Павел I придумал множество изменений в военном костюме и строго следил за их соблюдением. Сначала изменил цвет русской кокарды: найдя, что белый цвет делает ее мишенью для вражеских пуль, он превратил ее в черную с желтой каемкой. Изменил и форму плюмажа, высоту сапог, количество пуговиц на гетрах, учредил во дворце ежедневный смотр в  три часа пополудни и назвал его вахтпарадом, ставшим скоро едва ли не важнейшим делом его правления, но также центральным пунктом всех имперских дел. Во время смотра отдавались распоряжения, диктовались указы. Для этих парадов были изобретены кожаные штаны. Независимо от времени года, солдаты могли их надеть, лишь смочив; высохнув, они принимали форму трико. На этих парадах присутствовали и великие князья – Александр и Константин (великий князь Николай был еще слишком молод). Каждый день при любой погоде Павел, без шубы, с непокрытой лысой головой, лицом к серному ветру, закинув руку за спину, а другой то поднимая, то опуская трость, кричал: раз, два, раз, два. Он не обращал внимания на двадцатиградусный мороз и лишь топал ногами, чтобы согреться.

Однажды во время такого вахтпарада один из полков плохо маршировал: император велел повторить маневр, но и во второй раз было не лучше.

- Шагом марш в Сибирь! – закричал Павел.

И полк, который умел лишь безоговорочно подчиняться, с командиром во главе, покинув дворцовый плац, отправился в Сибирь. И дошел бы до Сибири, если бы не устроил привал в 80 верстах от Санкт-Петербурга, где примчавшийся курьер и передал полковнику депешу об отмене приказа».

Конечно, это анекдот, но прекрасно передающий дух эпохи.

Парад – это театрализованное действие. Парад - это кордебалет, в котором каждый солдат должен как можно лучше исполнить свою партию. Абсолютно прямые ноги поднимаются на уровень носа, носок должен быть вытянутым, а движения отличаться особой плавностью, для чего на тренировках солдат заставляли маршировать так ровно и слаженно, чтобы можно было живых людей принять за хорошо отлаженный механизм. Всякий сбой, нарушающий это зачаровывающее однообразие, карался самым жестоким образом.

Парад воспитывал в человеке повиновение, уничтожал личность. Об одном генерале, человеке беззаветной личной храбрости, А.Н.Ермолов говорил, что он умрет от страха, если посмеет нарушить приказ, даже на войне, даже для того, чтобы выиграть сражение.

Войско, воспитанное для парада, не годилось для войны. Великий князь Константин Павлович искренне считал, что война портит армию. Войско, воспитанное для парада, умеет только починяться. Бой тоже идет по единому плану, задуманному командующим, но в отличие от парада бой предполагает всегда личную инициативу.

История со всей жестокостью доказывала, что жизнь отличается от парада, и все же на протяжении, по крайней мере, трех царствований - Павла, Александра и Николая – государи стремились построить Россию «во фрунт», чтобы проще было управлять огромной империей. Выдуманы были военные поселения, когда целые деревни отдавали в солдаты: крестьяне должны были сами и содержать армию, и работать в поле вместе со всей семьей. Самое тяжелое бремя – это пристальный надзор. Весь быт крестьян строго регламентировался: определено время, когда можно задернуть занавеску, чтобы одеться, время, когда хозяйка должна подметать в избе пол; даже строго оговорено, что следует готовить на обед... Трудно придумать каторгу тяжелее, недаром самые первые бунты возникали в военных поселениях. Но Александру I нравился этот «земной рай»: все чисто, все подчиняется порядку. Он не вдавался в подробности, что такое этот порядок – крестьян-солдат забивали до смерти, без суда и следствия, они не имели никаких прав...

БАЛ.

Бал – это совершенно особенное событие в жизни человека прошлого века. Для юной девушки, которую только начинали вывозить, это повод для волнений – там ее увидят в красивом бальном платье, и будет много света, и она будет танцевать, и тогда все узнают, какая она легкая, грациозная... Вспомните первый бал Наташи Ростовой!

Бальный сезон начинался поздней осенью и разгорался зимой, когда столичные дворяне возвращались из своих усадеб, а дворяне поместные, окончив полевые работы, целыми обозами тащились в Москву со своими взрослыми дочерьми – «на ярмарку невест».

Подъезжали кареты к празднично освещенному подъезду. В вестибюле сбрасывали шубы и по ярко освещенной лестнице поднимались в зал, где при входе гостей встречала хозяйка. И вот уже музыка, и праздничное сиянье...

Бал открывался полонезом, то есть польским танцем, который сменил менуэт, царивший в Европе до Французской революции.

В 1858 году Теофиль Готье присутствовал на балу в Зимнем дворце и так описал его:

«В России балы при дворе открываются полонезом. Это не танец, а нечто вроде процессии, имеющей свой ярко выраженный колорит. Присутствующие теснятся по сторонам, чтобы освободить середину бального зала, где образуется аллея из двух рядов танцующих. Когда все занимают свои места, оркестр играет музыку в величественном и медленном ритме, и процессия начинается. Ее ведет император, дающий руку княгине или даме, которой он желает оказать честь.

За императорской семьей шли офицеры высшего состава армии и охраны дворца, высшие должностные лица, каждый их которых подавал руку даме.

Процессия продвигается, и к ней присоединяются новые пары: какой-нибудь господин отделяется от зрителей, подает руку даме, стоящей напротив, и новая пара пускается в путь, замедляя или убыстряя шаги, в ногу с теми, кто идет впереди.

Наверное, не так-то просто идти, касаясь, друг друга лишь кончиками пальцев, под огнем тысячи глаз, с такой легкостью становящихся ироничными: здесь видны как на ладони самая малая неуклюжесть в движениях, самая легкая неуверенность в ногах, самое неуловимое непопадание в такт. Военная выправка спасает многих, но какая трудность для дам! Однако большинство превосходно выходит из положения. Женщины шествуют под перьями, цветами, бриллиантами, скромно опустив глаза или блуждая ими с видом совершенной невинности, легким движением тела или пристукиванием каблука управляя волнами шелка и кружев своих платьев, обмахиваясь веерами так же непринужденно, как если бы они прогуливались в одиночестве по алле парка. Пройти с благородством, изяществом и простотой, когда со всех сторон на вас смотрят! Даже большим актрисам не всегда это удавалось».

После полонеза – вальс. Это был очень простенький танец, на два такта (а не на три, как сейчас), он вошел в моду в конце XVIII – самом начале XIX века и сразу стал очень популярен.

Главный танец бала – мазурка.

Во времена Пушкина именно в мазурке во всем блеске проявлялось мастерство бального танцора. Это был танец-балет. Мазурку танцевали с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим кульминацию танца. У мазурки был распорядитель, каждый участник должен был проявить изобретательность и способность к импровизации, при этом общий рисунок танца нарушать не разрешалось.

Во время каждого танца – соответствующая его характеру беседа. Во время мазурки – легкий разговор, непроизвольные шутки, нежные, как бы невольные признания – словом, «мазурочная болтовня».

Завершает бал котильон. Это род кадрили, которую танцевали на мотив вальса. Котильон – это танец-игра, самый непринужденный и шаловливый.

Анна Федоровна Тютчева, одна из умнейших женщин своего времени, дочь поэта и фрейлина великой княгини, будущей императрицы Александры Федоровны, писала в своих мемуарах: «На днях у цесаревны был большой бал, очень блестящий, очень роскошный. Странное чувство я испытываю на балах и вообще в свете. Когда я нахожусь среди этой блестящей толпы, нарядной и оживленной, среди улыбок и банальных фраз, среди кружев и цветов, скрывающих под собой неизвестных и малоприятных мне людей, ибо даже близкие знакомые принимают на балу такой неестественный вид, что их трудно узнать, - мною овладевает какая-то тоска, чувство пустоты и одиночества, и никогда я так живо не ощущаю ничтожества и несовершенства жизни, как в такие минуты».

Современники В.Ф.Одоевского хорошо знали, сколь разорительны для них такие роскошные праздники. В романе Пушкина «Евгений Онегин» отец героя, например, «давал три бала ежегодно // И промотался наконец». Известный острослов А.Л.Нарышкин сказал о великолепном бале, который он как придворный должен был дать в честь прусского короля, посетившего Петербург: «Я сделал то, что было моим долгом, но я и сделал это в долг».

«ВСЕ ЭТО К МОДЕ ОЧЕНЬ БЛИЗКО...»

Целый кусок истории – глазами моды. Костюмы XVIII века очень нарядны. Мужской костюм состоял из камзола, шитого из разных материй малинового или зеленого цвета – темных цветов не носили, только штаны-кюлиты (до колен) могли быть сшиты из черного атласа. Камзолы расшивали золотом и разноцветными шелками, башмаки украшали пряжками, усыпанными драгоценными камнями, пуговицы были настоящее произведение ювелирного искусства. При этом наряде носили белые шелковые чулки, белье тонкого голландского полотна, манжеты – шитые или кружевные.

Дамы не отставали от мужчин. Роскошные платья шили из бархата, штофа, атласа, обшивали блондами, накладками из флера и дымки, серебряной и золотой бахромой.

Французская революция принесла большие изменения. Дамы отбросили фижмы, пудреные парики и шлейфы. Жозефина, супруга первого консула Бонапарта, ввела в моду античные туники и легкие сандалии или атласные туфельки. В нарядах отражалось равнение на античные добродетели и римские доблести.

Однако ради справедливости стоит сказать, что до России эти моды дошли не сразу.

Мода становилась знаком политических пристрастий. Французская революция не на шутку испугала Екатерину II, а ее сын Павел, едва вступив на престол, принялся бороться с «французской заразой» и одним из первых указов запретил... круглые шляпы.

Быстро меняющаяся мода – не только причуда щеголей, но и знак социальной принадлежности человека. Вступив на престол в 1796 году, сорокалетний император хочет стереть в памяти современников прошедшее царствование, он делает все наоборот: освобождает тех, кто был сослан, меняет указы и распоряжается, чтобы общество выглядело иначе, чем при Екатерине: жилеты велено заменить камзолами, запрещены башмаки с пряжками, большие шейные платки, дамам запрещено носить на поясе и через плечо разноцветные ленты, украшенные блестками, потому что они похожи на орденские.

Павел строго карал за нарушения и вольнодумство в одежде. Особенно это касалось военных мундиров, где не только офицеры, но и солдаты должны были самым тщательным образом следить за сиянием мундирных пуговиц и своей прической.

Человек так устроен, что насилие в одежде переживает как самое бесцеремонное вмешательство в его личную жизнь. «Это, конечно, безделицы, - писал в своих воспоминаниях Н.И.Греч, - но они терзали и раздражали людей больше всякого притеснения». Может быть, поэтому, как только Павла не стало, на улицах Петербурга появились запрещенные шляпы. Вигель вспоминал:

«Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, была перемена костюма: не прошло двух дней после известия о кончине Павла, круглые шляпы явились на улицах; дня через четыре стали показываться фраки, панталоны и жилеты, хотя запрещение с них не было снято; впрочем, и в Петербурге все перерядились в несколько дней.

В военном мундире сделаны перемены гораздо примечательнейшие: широкие и длинные мундиры перешиты в узкие и через меру короткие, едва прикрывающие грудь; низкие отложные воротники сделались стоячими и до того возвысились, что голова казалась в ящике т трудно было ее поворачивать. Перешли из одной крайности в другую, и все восхищались новой обмундировкой, которая теперь показалась бы странною...»

Война 1812 года все перевернула. Французские моды теперь выглядели непатриотично, французских модисток выгнали из Москвы. Вигель вспоминал: «Всю осень, по крайней мере, у нас, в Пензе, в самых мелочах старались выказывать патриотизм. Дамы отказались от французского языка. Многие из них, почти все, оделись в сарафаны, надели кокошники и повязки; поглядевшись в зеркало, нашли, что наряд к ним очень пристал, и не скоро с ним расстались». Конечно, сарафан стилизованный, из парчи и бархата, и кокошник расшит драгоценными камнями. Этот наряд стал как бы частью официальной формулы русского самодержавия: православие, самодержавие и народность.

В 1817 году Пушкин окончил Лицей и наконец оказался на свободе, в Петербурге. Какие моды застал поэт в столице? Вяземский вспоминал: «Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами поверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх Сапогов или при башмаках на балах».

Изображая день своего героя Онегина, Пушкин пишет: «Надев широкий боливар, // Онегин едет на бульвар...» «В описываемую эпоху на улицах Петербурга попадались и модные на головах «боливары», это была шляпа необычайной величины, не сняв такой шляпы, трудно было пройти в узкую дверь; но были также гулявшие на улице, усвоившие себе привычку ходить с непокрытой головой, – писал знаток старого Петербурга М.И.Пыляев. – Молодые модники ходили зимой в белых шляпах и при самых бледных лучах солнца спешили открыть зонтики; светские кавалеры тех времен носили из трико в обтяжку брюки и гусарские с кисточками сапожки; жабо у них было пышное, шляпа горшком, на фраках – ясные золотые пуговицы, воротники в аршин. У часов висели огромные печати на цепочках, у других виднелись небольшие серьги в ушах: обычай носить серьги у мужчин явился с Кавказа, от грузин и армян, нередко тоже протыкали уши мальчикам, по суеверию, от некоторых болезней. Военные ходили затянутыми в корсеты: для большей сановитости штаб-офицеры приделывали себе искусственные плечи, на них сильнее трепетали густые эполеты. Волокиты того времени ходили с завитыми волосами, в очках и еще с лорнетом, а также и с моноклем; жилет непременно бывал расстегнут, а грудь – в батистовых брыжжах. В конце 40-х гг. типом для наряда щеголя считался актер, игравший роли любовников. Шиком в то время считалось только менять часто шарфы, а не платья. Нынешние брюки сверх сапог вошли  моду тоже в начале царствования императора Николая I; перенял эту моду Петербургу приезжавшего тогда в наш город герцога Веллингтона, генерал-фельдмаршала английской и русской армий. Такие брюки стали называть «веллингтонами». Знаменитый сподвижник Александра I ввел у нас и узкий длинный плащ без рукавов, называемый тогда воротником (cools)».

«КАК DANDY ЛОНДОНСКИЙ ОДЕТ...»

Жизнь светского человека жестко регламентирована. Распорядок дня, туалеты, самый способ жизни – все подчинено строгому этикету.

Жестокие правила не дают простора индивидуальности и потому неизбежно вызывают протест. В России появлялись замечательные чудаки и оригиналы, которые становились своего рода знаменитостями, а в Англии возник дендизм.

Денди – не просто человек высшего общества, законодатель моды. «Денди – это вся манера жить, а живут ведь не одной только материально видимой стороной, - писал исследователь этого явления культуры Барбэ д’Орвильи. – Это -  “манера жить”, вся составленная из тонких оттенков».

Денди – герой праздной элегантности. Он не стремится делать карьеру и уже этим обескураживает окружающих и привлекает к себе внимание. Он восстает против правил, принятых в обществе; в каком-то смысле он даже бунтарь, но его бунт – это дерзость воспитанного человека, дерзость на грани разрешенного; его поведение всегда вызов, но вызов элегантный. Он привлекает к себе внимание, раздражая общественное мнение. Денди, утонченный стилист, утверждающий свою индивидуальность всеми возможными способами. Его задача – привлечь к себе внимание, заставить говорить о себе.

«Дендизм, прежде всего, - именно поведение, а не теория или идеология», - замечает Ю.М.Лотман. Однако это поведение приобретало окраску романтического бунтарства. И это ярче всего, конечно, видно в манере одеваться. Проявляя массу фантазии и изобретательности, денди то являются, одетые с вызывающей элегантной простотой, то идут наперекор моде своего времени.

«Одно из следствий дендизма и одна из его существенных черт, лучше сказать, его главная черта, состоит в том, чтобы поступать всегда неожиданно, так, чтобы ум, привыкший к игу правил, не мог этого предвидеть, рассуждая логически», – писал Барбэ д’Орвильи. И заключает: «Всякий денди – человек дерзающий, но, дерзая знающий меру и умеющий вовремя остановиться».

Парадокс существования денди заключается в том, что он нарушает правила, одновременно подчиняясь им. Его трудно «поймать». Герой пушкинского «Романа в письмах» описывает механизм дендистской наглости: «Мужчины отменно недовольны моею fatuite indolente (томным фатовством – фр.), которая здесь еще новость. Они бесятся тем более, что я чрезвычайно учтив и благопристоен, и они никак не понимают, в чем именно состоит мое нахальство, - хотя и чувствуют, что я нахал».

Характерный признак бытового дендизма – элегантная поза разочарования и пресыщенности.

В Россию разочарованность пришла с увлечением Байроном. Пушкин называет это английским сплином или русскою хандрой, которая овладевала понемногу Онегиным. прочем, когда мода на разочарованность и усталость стала в Англии общей, денди опять изменили линию своего поведения. Шатобриан писал: «В 1822 году щеголю полагалось иметь вид несчастный и болезненный, непременным атрибутом его почитались: некоторая небрежность в одежде, длинные ногти, неухоженная бородка, выросшая как бы сама собой, по забывчивости скорбящего мученика; прядь волос, развевающаяся по ветру, проникновенный, возвышенный, блуждающий и обреченный взгляд, губы, кривящиеся от презрения к роду человеческому, байроническое сердце, томящееся скукой, исполненное отвращения к миру и ищущее разгадки бытия.

Нынче все переменилось: денди должен держаться победительно, непринужденно и дерзко; должен тщательно следить за своим туалетом, носить усы или бородку, подстриженную ровным полукругом, словно “мельничий жернов” королевы Елизаветы или сверкающий солнечный шар; щеголяя гордым и независимым нравом, он не снимает шляпы, разваливается на диванах, протягивает длинные ноги чуть не в лицо дамам, которые обступают его, обмирая от восхищения; если ему случается ехать верхом, он не расстается с тростью, которую держит прямо, как свечку, и не обращает ни малейшего внимания на коня, очутившегося под ним как бы по недоразумению. Ему необходимо пребывать в добром здравии и иметь пять или шесть упоительных привязанностей».

Денди помнит правило Макиавелли: «Мир принадлежит холодным умам». Главная задача денди – производить впечатление, его главная и единственная страсть – тщеславие, власть над окружающими. И настоящий денди добивается этой власти всеми возможными средствами. Сначала денди довольствовался произведенным впечатлением и даже удостаивал дам своим вниманием, танцевал, но потом... «Он оставался лишь несколько минут при входе на бал; пробегал его взглядом, произносил свое суждение и исчезал, применяя, таким образом, знаменитый принцип дендизма “оставайтесь в свете, пока вы не произвели впечатления, лишь только оно достигнуто, удалитесь”.

С этим блеском в жизни, с этой властью над мнениями, с этой цветущей молодостью, лишь удваивающей славу, с этим обликом, обольстительным и жестоким, исторгающим у женщин проклятие обожания, он должен был неминуемо вызывать противоречивые страсти – глубокую любовь, неутолимую ненависть...»

Денди ироничен. Высмеивает он метко – его суждений опасаются. «Ирония, - пишет д’Орвильи, - тот гений, который освобождает от необходимости обладать другими гениями. Она придает человеку вид сфинкса, заинтересовывающий, как тайна, и беспокоящий, как опасность»,

Откроенная насмешка прикрыта такой утонченной вежливостью, что обличить насмешника нелегко...

«Искусство дендизма создает сложную систему собственной культуры, которая внешне проявляется в своеобразной “поэзии утонченного костюма”», - пишет Ю.М.Лотман. И дальше: «Между поведением денди и разными оттенками либерализма 1820-х гг. были пересечения. В отдельных случаях, как это имело место, например, с Чаадаевым или с кн. П.А.Вяземским, эти формы общественного поведения могли сливаться». Это наводит на мысль, что природа дендизма, в частности восприятия этого явления в России пушкинского времени, не так проста. Быт как бы служит зеркалом гораздо более сложных явлений.