«Не дай себе погибнуть!» (О последствиях алкоголя и курения на страницах произведений художественной литературы).
план-конспект урока по литературе (10 класс)

муниципальное общеобразовательное учреждение

им. Л.Н. Толстого

п. Лев Толстой Липецкой области

(О последствиях алкоголя и курения на страницах произведений художественной литературы)

Климова Т.Г.

Тема: «Не дай себе погибнуть!» (О последствиях алкоголя и курения на страницах произведений художественной литературы).

Цель: 1) на конкретных примерах из произведений художественной литературы показать пагубные последствия  алкоголизма и табакозависимости;

          2) способствовать расширению знаний и представлений  учащихся о сущности пьянства и курения;

         3) вырабатывать отрицательное отношение к употреблению  алкоголя и табака.

Ход урока

I. Орг. момент.

Сегодня мы проводим урок внеклассного чтения на тему «Не дай себе погибнуть!» (О пагубности алкоголя и курения на страницах произведений художественной литературы). Вдумываться в тему урока нам поможет отрывок из одного произведения, я надеюсь, догадаетесь из какого. Послушайте его.

      Чтение учителем отрывка из повести В. Липатова «Серая мышь»

- Семен Васильевич, держи! – великодушно сказал Ванечка. – Грамм сто семьдесят тебе набухал…

            Однако Семен Баландин и на это раз не услышал – сидел неподвижный,  бледный как смерть, и Витьке Малых пришлось пошевелить плечом, чтобы он пришел в себя. Почувствовав толчок, Баландин выпрямился, медленно повернулся к Ванечке Юдину и вдруг испуганно и нервно расширил мутные глаза – увидел водку. Глядя на  бутылку, он делал мелкие глотательные движения, стиснув губы, вздрагивал так, словно его колотила лихорадка.

            -Похмелись, Семен Василич!

            Еще раз вздрогнув. Баландин неожиданно для всех вскочил, прикрыв рот ладонью, бросился в гущу молодых елок, извиваясь и стоная, он три дня ничего не ел, только пил, и сейчас Семену рвотой выворачивало внутренности, из желудка поднималась ядовитая желчь, пузырилась на губах, дыхание прерывалось, и все это было так тяжело, что приятели Баландина, отвернувшись  от него, стали глядеть на утреннюю реку.

- Ну чего, Семен Василич, полегчало? – деловито спросил Ванечка, наклонив голову и плечи, пошел на Ванечку и стакан с водкой таким шагом, точно его подталкивали в спину острым штыком; в обморочных глазах Семена светилась яростная решимость, подбородок задрался, руки были по-солдатски прижаты к бокам.

- Ставь на землю! – хрипло попросил Семен и осторожно лег грудью на землю.

- Поближе ставь!

            На землю Семен Баландин лег потому, что не мог держать стакан в руках – так они тряслись. Нацелившись, он схватил край стакана зубами, закрыв глаза, сгорбатив худую спину и затаив дыхание, начал пить водку так, как теленок в первый раз сосет мать. И опять все это продолжалось мучительно долго, и трое снова отвернулись от товарища – Витька малых с жалостью и состраданием, Ванечка Юдин с расчетливой целью не помешать человеку «принять дозу», а Устин Шемякин со злобой к алкоголику Баландину.

- Прошла? – заботливо спросил Ванечка. – Гляди, Семен, не дай ей бог обратным ходом пойтить! Это для тебя хуже беды…

Распластано лежа на земле, Семен еще несколько томительных мгновений боролся с собственным организмом, потом все услышали такой протяжный и долгий вздох, какой издает расседланная лошадь; вздрогнув широко открытым ртом,  сел прямо.

- ну вот! – удовлетворенно сказал Ванечка. – Полный ажур! А что могло получиться? Да вот что: брак – и нет человека!

            Какая проблема затрагивается в отрывке? И что вы можете сказать о нем?

II. Слово учителя.

Да, проблема алкоголя. В рамках акции «Скажи Нет!», проводимой в нашей стране с 15 ноября по 15 декабря, сегодня на  уроке мы  поговорим о проблеме пьянства и курения. На примерах произведений художественной литературы мы рассмотрим пагубные последствия пьянки и курения, которые ведут к деградации личности, к ненормальному образу жизни, к лишению основных жизненных ценностей: семьи детей, материального благополучия, уважения окружающих людей и самое главное, здоровья.

Это вечная и злободневная проблема, волнующая все общество, как наших дней, так и предшествующего поколения. Поэтому мне хочется начать наш разговор со слов мудрейшего классика Л.Н. Толстого.

«Трудно себе представить, какая счастливая перемена произошла бы в нашей жизни, если бы люди перестали одурманивать себя и отравлять себя водкой»

Давайте вдумаемся!

Эти слова исторгнуты с горечью, заставляют сердцем вслушаться в них.

            Для Л.Н. Толстого ясна первопричина несчастья.

Вино и водка – лишь средство, с помощью которого человек сам себя одурманивает.

            Разбудить, укрепить в человеке человеческое – вот задача, которую ставили перед собой мастера литературы. Тем самым обращая нас к теме больной и драматичной. Загубленное здоровье, разбитые судьбы, слезу матерей, жен, детей. И самое страшное – гибель самих героев, людей, потерявших человеческий облик.

            А все начинается с самого обыкновенного: со стакана вина, веселой компании, а затем очередной пьянки. И к чему все это ведет?

III. Давайте совершим небольшое путешествие по станицам художественных произведений и вспомним примеры, где пьянка и курение привели к трагическим последствиям.

а) Достоевский «Преступление и наказание».

Стыд и вина в эмоциональном мире лица, больного алкогольной зависимостью

Соблюдение алкогольных традиций в сельской общине считались большим преимуществом, чем соблюдение абсолютной трезвости.

Религиозное восприятие злоупотребления алкоголем в нашей стране всегда было негативным. Оно формировалось на базе таких памятников раннего христианства, как проповедь святителя Василия Великого «На упивающихся».

Советы по профилактике пьянства можно найти в работах Иоанна Златоуста.

Не отрицая полезности алкоголя Иоанн Златоуст рекомендует священникам проповедовать против пьянства и защищает свою точку зрения. Грех пьяницы состоит в том, что он порочит добрые свойства алкоголя и позорит себя самого. Алкоголизм в представлении Златоуста — просто частный случай неумеренности, отсутствие заботы о себе. Не существует ни зависимости, ни болезни — одна только неумеренность.

Не случайно старинные надписи на сосудах для спиртного украшены девизами, связанными с самооправданием, с декларацией умеренности или с тем, что все остальные тоже употребляют алкоголь. Много надписей, связанных со стыдом, раскаянием и даже самобичеванием.

Литературные памятники XVIII — начала XIX века характеризуются поглощением проблемы алкоголизма смеховой культурой (Д. Фонвизин, В. Капнист, Д. Давыдов). Идеологом нового представления о раскаявшемся пьянице стал Ф. М. Достоевский.

В романе «Преступление и наказание» появляется первый герой-пьяница русской литературы: чиновник Семен Мармеладов. В парадоксальной системе мышления Достоевского Мармеладов — извращение самого понятия об искуплении, но он следует культурному мифу о пьянстве: стыдится, хотя и напоказ,  чувствует вину, не только раскаивается, но и наложил на себя «епитимью»: побои жены и нищету. Но прорыва не происходит. Все его раскаяние обращено на окружающих, у них он пытается «выхлопотать себе оправдание, а если можно, то и уважение» [Сам себя Мармеладов не прощает, поведения своего не меняет. В смерти Мармеладов «добился своего»: умирающего нельзя не простить.

б) Давай закурим!

Давай закурим!

(роман Г. Флобера «Госпожа Бовари»)

Врачующая роль коллектива не единожды доказывалась литературой социалистического реализма. Коллектив боролся за социальное здоровье жертвы алкогольной зависимости, культура с воодушевлением клеймила рабов нездоровой жизни, и редко когда голос медиков, предостерегающих от вреда курения, прорывался на страницы книг. Создаётся впечатление, что табакокурение относится к тому типу прегрешений, которые аттестуются по разряду ребяческого баловства. Даже сама идеологическая риторика чётко фиксирует границы между дурными занятиями. Когда речь заходит о пьянстве, произносится милитаристская реплика: “Пьянству – бой!”– а выпад против табака оформляется в некое подобие объективной сентенции (“Курение – вред!”), по семантике уравнивающейся с надоедливыми прописными истинами: летом жарко или сахар сладкий. Самое поверхностное истолкование проблемы заключается в том, что табак не относится к явным инструментам покушения на устройство общества, он наносит вред только здоровью конкретного человека и не собирается посягать на одряхлевшее тело социума. Обнаруживается ещё и сугубо литературное объяснение феномена.  В романе Флобера «Госпожа Бовари» встречается сцена, повергающая в трепет негодования и дрожь недоумения любого читателя, воспитанного на романтических образцах литературы. Шарль и Эмма возвращаются из гостей, лошадка бежит иноходью, вожжи покрыты пеной, о кузов коляски бьётся привязанный чемодан – словом, уныние и беспросветная скука. Супруги находятся под обаянием воспоминаний: совсем недавно они были в замке, в непривычном блеске интерьеров, в обществе изысканных женщин и благородных кавалеров. Неожиданно ритм повествования меняется: “...Навстречу им вымахнули и понеслись мимо смеющиеся всадники с сигарами во рту <...> одни ехали рысью, другие галопом”.

Современному читателю представить себе человека с сигаретой не составит особого труда. Повсеместное распространение табакокурения делает обычным вид курящих влюблённых, водителей, бизнесменов и так далее. Эстетическое чувство идеального читателя и романтическая мифология аристократических всадников не допускают сигар. Читателю легче представить гофмановских саламандр, чем всадника, отличающегося благородством осанки, жестов и с... сигарой.

Воображение героини потрясено; воспитанная на ферме, вдали от изящных увеселений, она редко видела светских дам и кавалеров. Оттого фигуры всадников показались ей чем-то бесконечно красивым и далёким, сошедшим со страниц рыцарских романов. Дендизм, увиденный глазами провинциалки, становится основной темой сцены. А далее события развиваются по известному сюжету. Две сигары, обнаруженные Шарлем в траве, используются по назначению. Он, выпячивая губы, закуривает, ежеминутно сплёвывает. Первый опыт курильщика не идёт доктору Бовари на пользу: “...Он отложил сигару и побежал на колодец выпить воды”, а Эмма схватила портсигар и “засунула его поглубже в шкаф”, чтобы потом рассматривать его, “обнюхивать” подкладку, “пропахшую вербеной и табаком”.

Реакция Шарля на сигары уже подробно расписана литературой. Бальзак почти за два десятилетия до появления романа Флобера обрушился с жесточайшей критикой на табак, устрашающе вывел выстраданную личным опытом аксиому: “Курить сигарету – значит курить огонь”. Застань Бальзак Эмму Бовари за рассматриванием и “обнюхиванием” портсигара, он не удержался бы воспроизвести известные положения своего трактата «О табаке»: “...Женщины гораздо больше страдают от дыма сигар, чем от огня любви <...> поначалу курение табака вызывает сильное головокружение <...> Денди ни за что не расстался бы с сигарой, даже ради любимой женщины <...> У курильщика перестаёт выделяться слюна <...> если он никогда не выплёвывает слюну, тем самым засоряет сосуды <...> Всякое излишество <...> сокращает жизнь”. Бальзак и, позволительно предположить, Шарль Бовари знали работы Ф.Бруссе и Ф.Распая, исследователей химических процессов в организме. Бальзак сознательно, а Шарль интуитивно отрицают табак, видят в нём зло, которое ещё не заметно для литературы, восторгающейся вместе с Эммой Бовари элегантной привычкой аристократической жизни.

«Тартарен из Тараскона»

Европе зловредную любовь к табачному дыму прививает Колумб.В XVI веке табак используется в медицинских целях – как средство от мигрени. История табачных плантаций в Виргинии начинается в 1588 году. Молниеносное и повсеместное распространение зелья вызывает запреты на курение. В 1604 году Англия вводит ограничение на ввоз и потребление табака, в 1632 году к запрету присоединяется Швеция, в 1634-м – Россия, а 1649-м – Германия. Курение, несмотря ни на что, становится весьма распространённым и модным занятием.

Сигары прописываются в ассортименте злокозненных увлечений в XVII столетии, затем наступает эпоха трубок. В 30-е годы XIX века романтики уже предпочитают сигареты.

Табак приходит в европейскую культуру также и с Востока – вместе с терпкостью пряностей и витиеватостью поэтических метафор, с сюжетами о смелых охотниках и таинственными историями о запрятанных в джунглях городах, охраняемых жестокими ядовитыми гадами. Восток изменяет и привычный ритуал отношений с дамами сердца. Герой «Тартарена из Тараскона», собираясь идти на свидание к алжирской мавританке, “перво-наперво” сочиняет “наивосточное” письмо, смело перемешивая в нём напыщенную речь индейцев Густава Эмара, экзотические заметки Ламартина, эротику «Песни Песней». “Началось оно: «Как страус в песчаной пустыне...» А кончилось: «Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка...»”

От намерения послать мавританке букет цветов “со значением” пришлось отказаться: влюблённого надоумили купить в подарок даме несколько трубок, аргументировав подобное предложение тем, что ей такой презент “не может не доставить удовольствия, так как она завзятая курильщица”.

Указанная ситуация представляет интерес в контексте проблемы распространения в литературе табачной образности. Табак или курительная трубка оказываются более привлекательными подарками, нежели цветы. В тему табакокурения проникает наркотический подтекст, который намечает оригинальную для культуры геометрию фабулы, ранее связываемую с мотивом алкогольного опьянения. Теперь, минуя горячительные напитки, герои без всякого насилия над смыслом, исключительно через обращение к табаку могут на принципах причудливой ассоциации объединять страуса, пустыню, отца и цветок.

Долгое время общество терпимо относится к табаку, воспринимает его модным увлечением. Одинокие голоса физиологов, очеркистов, химиков против дурной привычки тонут в табачном дыме, не услышанные никем. Мода на здоровый образ жизни ещё не известна, она наступит только в начале XX века, когда откроются страшные последствия табакокурения.

Начиная с XIX века в сознании укореняются казуистические формулы, отражающие неоднозначные отношения человека с вредной привычкой. Л.Толстой негодует, увещевает, утверждает, что курение – это “добровольное сокращение жизненных сил, истощение жизненных соков, осознанное отупление и отказ от человеческой самости”. У.Черчилль, верный аристократическим представлениям об удовольствиях, замечает: “Хорошая сигара – такая же дань законам общества, в котором ты живёшь, как умение читать по-французски и поездка на скачки в Аскоте”. Признание Ж.Верна: “Удовольствие от курения, право, достойная плата за неизбежные неприятности со здоровьем” – указывает на капитуляцию здравого смысла перед сомнительной страстью. Противоречивы и всевозможные рекомендации по избавлению от нездоровой привычки. В.Вульф с грустью констатирует: “Если бы я могла не курить, я бы не курила. Если бы я могла...” Известный афоризм, приписываемый многим писателям, скрывает за иронией бессилие человеческой природы, вкусившей прелести никотинового отравления: “Нет ничего легче, чем бросить курить. Я сам это делал неоднократно”.

В 40-е годы XIX столетия общественное мнение обсуждает наряду с судебными делами, возбуждёнными против газет и союза типографских работников, и запрет курить в Люксембургском саду. Россия, напротив, демонстрирует терпимое отношение к табаку.
4 июля 1865 года было опубликовано постановление, разрешающее курить на улицах Петербурга. Литература поначалу относится к нездоровому увлечению с некоторой иронией, связывает его прежде всего с привычками франта, или, как его называет И.Гончаров, “льва”, модника 40-х: “Он хорошо ест <...> ему надо подумать, где и как обедать, какой сорт из вновь привезённых сигар курить и заставить курить других”.

Тургенев и Толстой

Что же касается литературных героев, то авторы не собираются беречь здоровье. Только положительные персонажи Тургенева и Толстого не желают дружить с табаком. Раздолье для курильщиков наступает в романах и повестях Золя, Чехова. Эстетика натурализма подробно исследует дружбу человека с табаком, подробно расписывает, как герой затянулся, как выдохнул, как сплюнул, какого цвета его слюна. Натурализм оказывается прилежным иллюстратором химико-физиологических трактатов. В романах писателей соотношение поклонников табака и некурящих почти одинаково: здесь курят дети, женщины, даже представители профессий, которых мифология XX века наградит стойким неприятием табака. К примеру, рассказывая об американской акробатке Томпкинс, авторы «Братьев Земганно» с интересом изучают привычки заокеанской примы: “Позавтракав и вернувшись в гостиницу, она курила папироски, то и дело цепляясь за трапецию, которую не оставляла ни на минуту в покое”. В качестве иллюстрации дурной страсти и необузданности характера курильщицы приводится анекдотический случай. Служащие цирка сделали гимнастке замечание, предупредив, что папироска может причинить неисчислимые убытки, если заведение сгорит; американка, не теряя хладнокровного спокойствия, поинтересовалась о размере страховки цирка и пообещала выплатить “несколько тысяч” франков в том случае, если её папироска станет причиной пожара.

Табакокурение долгое время ассоциировалось с аристократическим времяпрепровождением; как только оно становится демократической привычкой, то мгновенно утрачивает своё исключительное обаяние. Распространённая литературная сценка: кабак, угар пьяного веселья и сизый дым, заволакивающий лица. Социальный статус литературных героев можно определить по их предпочтениям, исходящим от возможностей. Деклассированные элементы курят и пьют только тогда, когда найдут (украдут) деньги или раздобудут финансового попечителя своим дурным наклонностям. Чиновничество же возводит табак и спиртное в особый ритуал; рюмка водки до обеда и папироска после еды выполняют “медицинскую” функцию и способствуют пищеварению. Разубедить в этом своих героев писатели не пытаются.

В XIX веке, к 60-м годам, страсть к табаку приобрела устрашающие масштабы. Усиленная идеями эмансипации женщины, она заявлялась способом преодоления извечной социальной закабалённости слабого пола. Женщины начинают демонстративно курить на улице, тем самым доказывают своё право ничем не отличаться от мужчин. Тургеневская героиня Евдоксия Кукшина ведёт жизнь настоящей “эмансипе”, у неё в доме, скорее походящем, отмечает автор, на “рабочий кабинет”, заваленный письмами, неразрезанными журналами, окурками папирос, всегда можно найти не одну бутылку шампанского, покурить, поговорить об Эмерсоне, Либиосе, Жорж Санд, Маколее, Домострое, Мишле, Бунзене, то есть удовлетворить желание поболтать о прогрессивном. Сама хозяйка небрежна, неопрятна, этакая “замечательная натура... в истинном смысле слова, передовая женщина”, не прочь посидеть с “прогрессивными” собеседниками, порассуждать о материализме и свободе, предаться скромным мужским удовольствиям: “Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала её и закурила”.

Сцена, нарисованная Тургеневым, только ироническим подтекстом отличается от литературного портрета салона первой трети XX века, когда партнёрские отношения между полами – результат бурной деятельности шестидесятниц и революций – выразятся в равноправии привычек и стиля поведения. XX век создаст образ женщины, настолько похожей на мужчину, что какие-либо половые различия подвергаются утрированию. Внимание Д.Лондона привлекут бицепсы красавицы, отечественная литература наденет на женщину комиссарскую тужурку. Показателем женской независимости станет, конечно же, страсть к табаку.

В творческом сюжете весьма распространена мизансцена, рождённая мышлением декаданса: владычица умов возлежит на кушетке, устало поглядывает на огонёк папироски, а дым окутывает её отточенный профиль, стелется по горностаевому манто. Картина вызывает прилив восторга у немногочисленных счастливцев, допущенных к созерцанию дива, и читателей, которые умиляются изысканности ситуации и не допускают мысли, что перед ними известная история Кукшиной, предложенная в иных интерьерах                                                                            

  Чехов Медицинский диагноз “эмансипе” ставит Чехов. В рассказе «Володя большой и Володя маленький» писатель с усталостью врача констатирует запущенность болезни Маргариты Александровны: “...Девушка уже за тридцать, очень бледная, с чёрными бровями, в pince-nez, курившая без передышки, даже на сильном морозе; всегда у неё на груди и на коленях был пепел”. Для Чехова-медика курение на морозе означает прямой путь к чахотке. Автор жалеет эмансипе 80-х, она нелепа в своих мужских привычках, она перестала быть женщиной без надежды поменять пол: “...Могла пить ликёры и коньяк, сколько угодно, и не пьянела, и двусмысленные анекдоты рассказывала вяло, безвкусно. Дома она от утра до вечера читала толстые журналы, обсыпая их пеплом, или кушала мороженые яблоки”.

Сюжет несчастной Риты показателен в качестве примера деградации дворянских привычек. Гоголевский Манилов любовно выбивал золу из трубок и расставлял “не без старания” горки пепла “очень красивыми рядками” на подоконниках. Изменилось время, теперь пепел становится знаком неопрятности курильщицы. Некогда Гоголь использовал табачную метафору, чтобы определить длительность духовного блаженства любящих сердец: “И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу <...> они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно было легко выкурить маленькую соломенную сигарку”. Теперь же, в литературе конца XIX – начала XX века, всё чаще появляется сюжет, пародирующий любовное томление: женщины лёгкого поведения пристают к прохожим с недвусмысленным предложением, завязка которого своей бесхитростностью (“Мужчина, сигаретки не найдётся?”) пародирует дискуссии 60-х, когда сигарета и совместные перекуры символизировали идею женской свободы.

Чехову принадлежит и сатирический анализ причин интереса к табаку. Иван Иванович Нюхин из сцены-монолога «О вреде табака» читает лекцию о пагубном влиянии дурной привычки на человека. Ботанические справки в его речи соседствуют с “полезными” для “господ врачей” жизненными наблюдениями и умозаключениями: “...Если муху посадить в табакерку, то она издохнет, вероятно, от расстройства нервов”. Сам Нюхин курит по причинам, уже осмеянным в середине столетия: нервы надо успокоить. Лекция превращается в горестное признание: жизнь обманула, юношеские мечты рассеялись, уступили место повседневности. Всё безрадостно и бесперспективно: жена, дочери, бедность. Тема, предложенная в названии лекции, лишь заявляется (“табак заключает в себе страшный яд”), она мало интересует лектора, убеждённого, что курение – всего лишь малая толика тех бедствий, которые обрушивает на человека жизнь. Был Нюхин когда-то “молод, умён, учился в университете, мечтал, считал себя человеком”, а теперь докатился до роли пропагандиста здорового образа жизни, в необходимость которого и сам не верит.

Чеховская сценка предлагает развязку отношения героя русской литературы к своему здоровью. На протяжении всего XIX века на карте болезней литературных персонажей наиболее убедительными являлись болячки душевные. Редко кому из героев приходила мысль позаботиться о теле. Немногочисленные примеры – Рахметов, Константин Левин – смотрятся исключениями из правила. Отсюда и нюхинская забывчивость, лекция о вреде табака превращается в исповедь на заданную русской литературой тему об обманутых надеждах, о злой судьбе, о противности самому себе. Очевидно само решение вопроса: из двух ядов – табак и жизнь – более страшен второй, а табак – это уже так, верный способ “издохнуть” от расстройства нервов, печально признаётся герой Чехова. Пожалуй, ни один из мотивов литературы так не выявляет метаморфозы мира, как табакокурение. От благородной позы аристократа, задумчиво наблюдающего за дымком сигары и любующегося пирамидками пепла, до темпераментных защитников женской эмансипации, резких в суждениях, истеричных в поступках, ставших идеологическими заочными наставниками проституток, – движение сюжета страсти к табачному дыму. Один из центральных мотивов, связанных с табакокурением, – это возможность обретения персонажем ощущения публичной независимости. Романтики с интересом рассматривали героя, задумчиво вдыхающего дым: на лице таинственного незнакомца отпечатались следы перенесённых страданий и память о ветрах героических странствий. Пока герой курит, автор имеет возможность подробно описать его внешность, поиграть с ожиданиями читателя. Вот герой докурил, бросил реплику, а потом принялся исповедоваться – фабула, распространённая в 40–50-е годы XIX века, постепенно предстаёт не более чем привычным сюжетным ходом. Литература понимает усталость самого приёма и начинает ограничиваться воспроизведением его декоративных элементов. Курение перестаёт быть знаком психологической нюансировки характеров, становится самоцельным занятием, оттеняет фабулы перемещений героев в пространстве, бесед и так далее. Тема курения приобретает новую жизнь, объединившись с женским образом, подчеркнув “мужские” притязания бездетной, стареющей, истеричной и свободной героини или идеологической рабыни века. Затем наступает черёд детей приобщаться к дурным привычкам взрослых.

Тема первой сигареты

Тема первой сигареты развивается в пределах традиционной композиции: неожиданное обретение свободы, обаяние курящих героев приключенческих романов, прогулянные уроки, появление “демократических” товарищей, зависть юного барчука, наблюдающего раскрепощённые нравы новых друзей. Затем эйфория независимости сменяется перечислением физиологических реакций юного организма на первую сигарету: кашель, тошнота, позывы к рвоте – и обещания больше не курить, даваемые самому себе и мудрому отцу. Сюжет табачной инициации, посвящения во взрослую, независимую жизнь основывается на классической паре: беспризорный мальчишка (сын рыбака, крестьянина) обучает дворянского отпрыска вдыхать дым сигарет и радуется эффекту, бесплатному комическому представлению: выпученные глаза барчука, испарина и бледность до синевы. Варианты этой темы встречаются в “бурсацкой”, потом в “гимназической” теме, когда заботу о новичках берут на себя старшие товарищи.

Курение предлагается физическим и символическим актом вхождения в новую жизнь: герой проходит испытание табачным дымом и начинает воспринимать себя приобщившимся к миру взрослых. Литература открывает одну из самых драматических ипостасей темы – неестественную интенсификацию процесса взросления. Предстаёт он, как бы это ни звучало банально, в виде мгновенного открытия “взрослого” мира: сигарета, рюмка, женщина – триада, убыстряющая динамику социализации, порождающая жизненную усталость. Дети познают запретные плоды, взрослеют, и больше не остаётся в этой жизни ничего, что могло бы удивить и порадовать прелестью ожидания, любования таинственностью, открытиями. Подобный вывод может показаться морализаторским, но он, к сожалению, происходит из жизненной реальности, которая вот уже на протяжении почти столетия не утрачивает трагического звучания.

Табак привлекателен для юного героя литературы открывшимися возможностями показать себя в сюжете взрослого существования, обнаружить в театральном антураже поведения нервического человека искусства, сигаретой успокаивающего расшалившиеся от любовной и творческой горячки нервы, испробовать себя в роли романтического, загадочного страдальца. Внешне безграничный диапазон возможностей самореализации, открываемый мотивом табакокурения, привлекателен и для подростков, и для самой литературы, открывающей новые перспективы в осмыслении привычных конфликтов. Образ курящего мужчины не идёт ни в какое сравнение с описанием физических мучений мальчика, закуривающего первую в жизни сигарету. О мужчине можно рассказать, что его покинула любимая, что рифма не приходит, что глобальные проблемы космоса ждут от него скорого решения. Что же касается ребёнка, то его первое знакомство с сигаретой можно облечь в жанр лекции о том, что падение духовности начинается с первой затяжки, рюмки, что мир гибнет и никто не спасётся. Когда эта тема исчерпает свой дидактический ресурс, то от неё останется лишь портрет мальчика в кольцах дыма – обыденность, которую литературе станет и комментировать как-то скучно. Пафос сострадания и негодования сменится нейтральностью констатации и усталым безразличием к неестественной привычке в Чехов «Рассказы»

IV. И конечно, такие примеры мы можем приводить еще и еще. И везде последствия пьянки и курения самые трагические. Скандалы, слезы, материальные недостатки, драки, а иногда и смерть. И почти везде искалеченное здоровье. Самыми разными болезными страдают пьющие люди. Одной из них является алкогольный психоз, белая горячка. Вспомним  роман Шишкова «Угрюм – река». Разве можно Прохора считать здоровым? Яркий пример такого психоза мы встретим в романе Шишкова.

V. У Прохора белая горячка. Что еще  может быть страшнее? А самое страшное еще то, что постоянная пьянка приводит не только к такому состоянию, но и к деградации личности, когда человеку уже не в силах никто помочь.

VI. Каждый человек за свои поступки несет ответственность. А за правонарушение, совершенное в состоянии опьянения, наказывается вдвойне. Вспомним рассказ Василия Шукшина «Материнское сердце»

Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошел в винный ларек «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» — прямо спросил Витька. «Ну», — тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» — «А у тебя есть?» Витька купил еще. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, еще?» — спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое — сладостно-скользкое — вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким — занавесочки, скатерочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит — как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы — денег не было. И пока дошел он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил еще бутылку, выпил её всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», — сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжелую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал… И его отвезли в КПЗ.

Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был её пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет — дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» — «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, — сказали ей. — Ты погляди на ремень твоего сына — таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». — «А к кому же мне теперь идти?» — «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». — «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе — одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил её сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» — «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». — «Разреши хоть свиданку с сыном». — «Это можно».

С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах её все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» — спросили её в милиции. «Велел в краевые организации ехать, — слукавила мать. — А вот — на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс — больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма… Рядом сидел её ребенок, виноватый, беспомощный. Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетет душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» — «Тебя как вроде уже осудили! — сказала мать с укором. — Сразу уж — жизнь кувырком. Какие-то слабые вы… Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» — «Где была?» — «У прокурора… Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации… Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме помолись. Ничего, ты — крещеный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».

Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: «Спаси тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать — действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сделать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние — это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, что помогут.

Одному ли себе принёс Витька мучительные страдания?

VII. Ребята, а как вы относитесь к данной проблеме? Какое ваше мнение по этому вопросу? (Выступление учащихся)

VIII. Мы все говорили с вами о страшных последствиях, о трагических результатах пьянки и курения. Неужели нет никакой надежды на то, что люди, пьющие люди, остановятся, поймут, что их затягивает в пучину, и раскаются. Можем ли мы сказать, что все-таки к  некоторым приходит сознание, и они вовремя возвращаются к жизни.

Мини-сочинение по проблеме «Как вы относитесь к пьянству и табакокурению?»

Д/З: познакомиться с книгой А. Лиханова «Бремя молодости»

IX. Вывод учителя.

            Давайте вдумаемся во все сказанное и услышанное и сделаем для себя вывод. Ведь к таким страшным последствиям человек приходит постепенно. И все начинается с самого малого, с самых обыкновенных выпивок, поводы для которых обычные. С убийственным сарказмом перечисляется их шотландский поэт Роберт Бернс:

            Для пьянства есть такие поводы:

            Поминки, праздник, встречи, проводы,

            Крестины, свадьба и развод,

            Мороз, охота, Новый год.

            Выздоровленье, новоселье,

            Успех, награда, новый чин,

            И просто пьянство – без причин.

Эти слова сохраняют актуальность и в наше время. Задумайтесь над ними, чтобы не дать себе погибнуть.

1.Азбука трезвости / Сост. А. Рождественский. СПб.: Шпиль, 1992.

2.Белов В. И. Повседневная жизнь русского Севера. М.: Молодая гвардия, 2000.

3.Былины. Русские народные сказки. Древнерусские повести. М.: Детская литература, 1986.

4.Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI–XIX веков. М.: Московский рабочий, 1991.

5.Даль В. И. Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа: В 2 т. СПб.: Литера, ВИАН, 1997. Т. 1, 2.

6. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1981.

7.Завьялов В. Ю. Психологические аспекты формирования алкогольной зависимости. Новосибирск: Наука. Сиб. отд., 1988.

8.Карамзин Н. М. Об истории государства Российского / Сост. А. И. Уткин. М.: Просвещение, 1990.

9.Кон И. С. Сексуальная культура в России. М.: О. Г. И., 1997.

10.Копыт Н. И., Скворцова Е. С. Алкоголь и подростки. М.: Медицина, 1985.

11.О вине и пьянстве. Русские пословицы и поговорки / Сост. Г. Ю. Багриновский. М.: Аграф, 2001.

12. Похлебкин В. В. История водки. М.: Центрполиграф, 1997.

13.Слово о бражнике, како вниде в рай // «Изборник» (сборник русской средневековой литературы). М.: Художественная литература, 1969. С. 50–61.

14.Снегирев И. М. Словарь русских пословиц и поговорок; Русские в своих пословицах. Н. Новгород: «Русский купец», «Братья славяне», 1996.

Стыд и вина в эмоциональном мире лица, больного алкогольной зависимостью

Соблюдение алкогольных традиций в сельской общине считались большим преимуществом, чем соблюдение абсолютной трезвости.

Религиозное восприятие злоупотребления алкоголем в нашей стране всегда было негативным. Оно формировалось на базе таких памятников раннего христианства, как проповедь святителя Василия Великого «На упивающихся».

Советы по профилактике пьянства можно найти в работах Иоанна Златоуста.

Не отрицая полезности алкоголя Иоанн Златоуст рекомендует священникам проповедовать против пьянства и защищает свою точку зрения. Грех пьяницы состоит в том, что он порочит добрые свойства алкоголя и позорит себя самого. Алкоголизм в представлении Златоуста — просто частный случай неумеренности, отсутствие заботы о себе. Не существует ни зависимости, ни болезни — одна только неумеренность.

Не случайно старинные надписи на сосудах для спиртного украшены девизами, связанными с самооправданием, с декларацией умеренности или с тем, что все остальные тоже употребляют алкоголь. Много надписей, связанных со стыдом, раскаянием и даже самобичеванием.

Литературные памятники XVIII — начала XIX века характеризуются поглощением проблемы алкоголизма смеховой культурой (Д. Фонвизин, В. Капнист, Д. Давыдов). Идеологом нового представления о раскаявшемся пьянице стал Ф. М. Достоевский.

В романе «Преступление и наказание» появляется первый герой-пьяница русской литературы: чиновник Семен Мармеладов. В парадоксальной системе мышления Достоевского Мармеладов — извращение самого понятия об искуплении, но он следует культурному мифу о пьянстве: стыдится, хотя и напоказ,  чувствует вину, не только раскаивается, но и наложил на себя «епитимью»: побои жены и нищету. Но прорыва не происходит. Все его раскаяние обращено на окружающих, у них он пытается «выхлопотать себе оправдание, а если можно, то и уважение» [Сам себя Мармеладов не прощает, поведения своего не меняет. В смерти Мармеладов «добился своего»: умирающего нельзя не простить.

Давай закурим!

(роман Г. Флобера «Госпожа Бовари»)

Врачующая роль коллектива не единожды доказывалась литературой социалистического реализма. Коллектив боролся за социальное здоровье жертвы алкогольной зависимости, культура с воодушевлением клеймила рабов нездоровой жизни, и редко когда голос медиков, предостерегающих от вреда курения, прорывался на страницы книг. Создаётся впечатление, что табакокурение относится к тому типу прегрешений, которые аттестуются по разряду ребяческого баловства. Даже сама идеологическая риторика чётко фиксирует границы между дурными занятиями. Когда речь заходит о пьянстве, произносится милитаристская реплика: “Пьянству – бой!”– а выпад против табака оформляется в некое подобие объективной сентенции (“Курение – вред!”), по семантике уравнивающейся с надоедливыми прописными истинами: летом жарко или сахар сладкий. Самое поверхностное истолкование проблемы заключается в том, что табак не относится к явным инструментам покушения на устройство общества, он наносит вред только здоровью конкретного человека и не собирается посягать на одряхлевшее тело социума. Обнаруживается ещё и сугубо литературное объяснение феномена.  В романе Флобера «Госпожа Бовари» встречается сцена, повергающая в трепет негодования и дрожь недоумения любого читателя, воспитанного на романтических образцах литературы. Шарль и Эмма возвращаются из гостей, лошадка бежит иноходью, вожжи покрыты пеной, о кузов коляски бьётся привязанный чемодан – словом, уныние и беспросветная скука. Супруги находятся под обаянием воспоминаний: совсем недавно они были в замке, в непривычном блеске интерьеров, в обществе изысканных женщин и благородных кавалеров. Неожиданно ритм повествования меняется: “...Навстречу им вымахнули и понеслись мимо смеющиеся всадники с сигарами во рту <...> одни ехали рысью, другие галопом”.  Современному читателю представить себе человека с сигаретой не составит особого труда. Повсеместное распространение табакокурения делает обычным вид курящих влюблённых, водителей, бизнесменов и так далее. Эстетическое чувство идеального читателя и романтическая мифология аристократических всадников не допускают сигар. Воображение героини потрясено; воспитанная на ферме, вдали от изящных увеселений, она редко видела светских дам и кавалеров. Оттого фигуры всадников показались ей чем-то бесконечно красивым и далёким, сошедшим со страниц рыцарских романов. Далее две сигары, обнаруженные Шарлем в траве, используются по назначению. Он, выпячивая губы, закуривает, ежеминутно сплёвывает. Первый опыт курильщика не идёт доктору Бовари на пользу: “...Он отложил сигару и побежал на колодец выпить воды”, а Эмма схватила портсигар и “засунула его поглубже в шкаф”, чтобы потом рассматривать его, “обнюхивать” подкладку, “пропахшую вербеной и табаком”.  Реакция Шарля на сигары уже подробно расписана литературой. Бальзак почти за два десятилетия до появления романа Флобера обрушился с жесточайшей критикой на табак, устрашающе вывел выстраданную личным опытом аксиому: “Курить сигарету – значит курить огонь”. Бальзак и, позволительно предположить, Шарль Бовари знали работы Ф.Бруссе и Ф.Распая, исследователей химических процессов в организме. Бальзак сознательно, а Шарль интуитивно отрицают табак, видят в нём зло, которое ещё не заметно для литературы, восторгающейся вместе с Эммой Бовари элегантной привычкой аристократической жизни.

«Тартарен из Тараскона»

Европе зловредную любовь к табачному дыму прививает Колумб. В XVI веке табак используется в медицинских целях – как средство от мигрени. История табачных плантаций в Виргинии начинается в 1588 году. Молниеносное и повсеместное распространение зелья вызывает запреты на курение. В 1604 году Англия вводит ограничение на ввоз и потребление табака, в 1632 году к запрету присоединяется Швеция, в 1634-м – Россия, а 1649-м – Германия. Курение, несмотря ни на что, становится весьма распространённым и модным занятием. Сигары прописываются в ассортименте злокозненных увлечений в XVII столетии, затем наступает эпоха трубок. В 30-е годы XIX века романтики уже предпочитают сигареты. Табак приходит в европейскую культуру также и с Востока – вместе с терпкостью пряностей и витиеватостью поэтических метафор, с сюжетами о смелых охотниках и таинственными историями о запрятанных в джунглях городах, охраняемых жестокими ядовитыми гадами. Восток изменяет и привычный ритуал отношений с дамами сердца. Герой «Тартарена из Тараскона», собираясь идти на свидание к алжирской мавританке, “перво-наперво” сочиняет “наивосточное” письмо, смело перемешивая в нём напыщенную речь индейцев Густава Эмара, экзотические заметки Ламартина, эротику «Песни Песней». “Началось оно: «Как страус в песчаной пустыне...» А кончилось: «Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка...»” От намерения послать мавританке букет цветов “со значением” пришлось отказаться: влюблённого надоумили купить в подарок даме несколько трубок, аргументировав подобное предложение тем, что ей такой презент “не может не доставить удовольствия, так как она завзятая курильщица”.  Табак или курительная трубка оказываются более привлекательными подарками, нежели цветы. В тему табакокурения, ранее связываемую с мотивом алкогольного опьянения, проникает наркотический подтекст. Теперь, минуя горячительные напитки, герои без всякого насилия над смыслом, исключительно через обращение к табаку могут на принципах причудливой ассоциации объединять страуса, пустыню, отца и цветок. Долгое время общество терпимо относится к табаку, воспринимает его модным увлечением. Одинокие голоса физиологов, очеркистов, химиков против дурной привычки тонут в табачном дыме, не услышанные никем. Мода на здоровый образ жизни ещё не известна, она наступит только в начале XX века, когда откроются страшные последствия табакокурения. Начиная с XIX века в сознании укореняются формулы, отражающие неоднозначные отношения человека с вредной привычкой. Л.Толстой негодует, увещевает, утверждает, что курение – это “добровольное сокращение жизненных сил, истощение жизненных соков, осознанное отупление и отказ от человеческой самости”. Черчилль, верный аристократическим представлениям об удовольствиях, замечает: “Хорошая сигара – такая же дань законам общества, в котором ты живёшь, как умение читать по-французски и поездка на скачки в Аскоте”. Признание Верна: “Удовольствие от курения, право, достойная плата за неизбежные неприятности со здоровьем” – указывает на капитуляцию здравого смысла перед сомнительной страстью. Противоречивы и всевозможные рекомендации по избавлению от нездоровой привычки. Известный афоризм, приписываемый многим писателям, скрывает за иронией бессилие человеческой природы, вкусившей прелести никотинового отравления: “Нет ничего легче, чем бросить курить. Я сам это делал неоднократно”.  В 40-е годы XIX столетия общественное мнение обсуждает наряду с судебными делами, возбуждёнными против газет и союза типографских работников, и запрет курить в Люксембургском саду. Россия, напротив, демонстрирует терпимое отношение к табаку.
4 июля 1865 года было опубликовано постановление, разрешающее курить на улицах Петербурга. Литература поначалу относится к нездоровому увлечению с некоторой иронией, связывает его прежде всего с привычками франта, или, как его называет И.Гончаров, “льва”, модника 40-х: “Он хорошо ест <...> ему надо подумать, где и как обедать, какой сорт из вновь привезённых сигар курить и заставить курить других”.

Тургенев и Толстой

Что же касается литературных героев, то авторы не собираются беречь здоровье. Только положительные персонажи Тургенева и Толстого не желают дружить с табаком. Раздолье для курильщиков наступает в романах и повестях Золя, Чехова. Эстетика натурализма подробно исследует дружбу человека с табаком, подробно расписывает, как герой затянулся, как выдохнул, как сплюнул, какого цвета его слюна. В романах писателей соотношение поклонников табака и некурящих почти одинаково: здесь курят дети, женщины, даже представители профессий, которых мифология XX века наградит стойким неприятием табака. К примеру, рассказывая об американской акробатке Томпкинс, авторы «Братьев Земганно» с интересом изучают привычки заокеанской примы: “Позавтракав и вернувшись в гостиницу, она курила папироски, то и дело цепляясь за трапецию, которую не оставляла ни на минуту в покое”. В качестве иллюстрации дурной страсти и необузданности характера курильщицы приводится анекдотический случай. Служащие цирка сделали гимнастке замечание, предупредив, что папироска может причинить неисчислимые убытки, если заведение сгорит; американка, не теряя хладнокровного спокойствия, поинтересовалась о размере страховки цирка и пообещала выплатить “несколько тысяч” франков в том случае, если её папироска станет причиной пожара.

Табакокурение долгое время ассоциировалось с аристократическим времяпрепровождением; как только оно становится демократической привычкой, то мгновенно утрачивает своё исключительное обаяние. Распространённая литературная сценка: кабак, угар пьяного веселья и сизый дым, заволакивающий лица. Социальный статус литературных героев можно определить по их предпочтениям, исходящим от возможностей. Чиновничество возводит табак и спиртное в особый ритуал; рюмка водки до обеда и папироска после еды выполняют “медицинскую” функцию и способствуют пищеварению. Разубедить в этом своих героев писатели не пытаются.

В XIX веке, к 60-м годам, страсть к табаку приобрела устрашающие масштабы. Женщины начинают демонстративно курить на улице, тем самым доказывают своё право ничем не отличаться от мужчин. Тургеневская героиня Евдоксия Кукшина ведёт жизнь настоящей “эмансипе”, у неё в доме, скорее походящем, отмечает автор, на “рабочий кабинет”, заваленный письмами, неразрезанными журналами, окурками папирос, всегда можно найти не одну бутылку шампанского, покурить, поговорить об Эмерсоне, Либиосе, Жорж Санд, Маколее, Домострое, Мишле, Бунзене, то есть удовлетворить желание поболтать о прогрессивном. Сама хозяйка небрежна, неопрятна, этакая “замечательная натура... в истинном смысле слова, передовая женщина”, не прочь посидеть с “прогрессивными” собеседниками, порассуждать о материализме и свободе, предаться скромным мужским удовольствиям: “Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала её и закурила”.   Здесь показателем женской независимости становится, конечно же, страсть к табаку. В творческом сюжете весьма распространена мизансцена, рождённая мышлением декаданса: владычица умов возлежит на кушетке, устало поглядывает на огонёк папироски, а дым окутывает её отточенный профиль, стелется по горностаевому манто. Картина вызывает прилив восторга у немногочисленных счастливцев, допущенных к созерцанию дива, и читателей, которые умиляются изысканности ситуации и не допускают мысли, что перед ними известная история Кукшиной, предложенная в иных интерьерах              

Чехов

Медицинский диагноз “эмансипе” ставит Чехов. В рассказе «Володя большой и Володя маленький» писатель с усталостью врача констатирует запущенность болезни Маргариты Александровны: “...Девушка уже за тридцать, очень бледная, с чёрными бровями, в pince-nez, курившая без передышки, даже на сильном морозе; всегда у неё на груди и на коленях был пепел”. Для Чехова-медика курение на морозе означает прямой путь к чахотке. Автор жалеет эмансипе 80-х, она нелепа в своих мужских привычках, она перестала быть женщиной без надежды поменять пол: “...Могла пить ликёры и коньяк, сколько угодно, и не пьянела, и двусмысленные анекдоты рассказывала вяло, безвкусно. Дома она от утра до вечера читала толстые журналы, обсыпая их пеплом, или кушала мороженые яблоки”. Сюжет несчастной Риты показателен в качестве примера деградации дворянских привычек. Гоголевский Манилов любовно выбивал золу из трубок и расставлял “не без старания” горки пепла “очень красивыми рядками” на подоконниках. Изменилось время, теперь пепел становится знаком неопрятности курильщицы. Некогда Гоголь использовал табачную метафору, чтобы определить длительность духовного блаженства любящих сердец: “И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу <...> они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно было легко выкурить маленькую соломенную сигарку”. Теперь же, в литературе конца XIX – начала XX века, всё чаще появляется сюжет, пародирующий любовное томление: женщины лёгкого поведения пристают к прохожим с недвусмысленным предложением, завязка которого своей бесхитростностью (“Мужчина, сигаретки не найдётся?”) пародирует дискуссии 60-х, когда сигарета и совместные перекуры символизировали идею женской свободы. Чехову принадлежит и сатирический анализ причин интереса к табаку. Иван Иванович Нюхин из сцены-монолога «О вреде табака» читает лекцию о пагубном влиянии дурной привычки на человека. Ботанические справки в его речи соседствуют с “полезными” для “господ врачей” жизненными наблюдениями и умозаключениями: “...Если муху посадить в табакерку, то она издохнет, вероятно, от расстройства нервов”. Сам Нюхин курит по причинам, уже осмеянным в середине столетия: нервы надо успокоить. Лекция превращается в горестное признание: жизнь обманула, юношеские мечты рассеялись, уступили место повседневности. Всё безрадостно и бесперспективно: жена, дочери, бедность. Тема, предложенная в названии лекции, лишь заявляется (“табак заключает в себе страшный яд”), она мало интересует лектора, убеждённого, что курение – всего лишь малая толика тех бедствий, которые обрушивает на человека жизнь. Был Нюхин когда-то “молод, умён, учился в университете, мечтал, считал себя человеком”, а теперь докатился до роли пропагандиста здорового образа жизни, в необходимость которого и сам не верит.  Чеховская сценка предлагает развязку отношения героя русской литературы к своему здоровью. На протяжении всего XIX века на карте болезней литературных персонажей наиболее убедительными являлись болячки душевные. Редко кому из героев приходила мысль позаботиться о теле. Немногочисленные примеры – Рахметов, Константин Левин – смотрятся исключениями из правила. Отсюда и нюхинская забывчивость, лекция о вреде табака превращается в исповедь на заданную русской литературой тему об обманутых надеждах, о злой судьбе, о противности самому себе. Очевидно само решение вопроса: из двух ядов – табак и жизнь – более страшен второй, а табак – это уже так, верный способ “издохнуть” от расстройства нервов, печально признаётся герой Чехова. Пожалуй, ни один из мотивов литературы так не выявляет метаморфозы мира, как табакокурение. Романтики с интересом рассматривали героя, задумчиво вдыхающего дым: на лице таинственного незнакомца отпечатались следы перенесённых страданий и память о ветрах героических странствий. Пока герой курит, автор имеет возможность подробно описать его внешность, поиграть с ожиданиями читателя. Вот герой докурил, бросил реплику, а потом принялся исповедоваться – фабула, распространённая в 40–50-е годы XIX века, постепенно предстаёт не более чем привычным сюжетным ходом. Тема курения приобретает новую жизнь, объединившись с женским образом, подчеркнув “мужские” притязания бездетной, стареющей, истеричной и свободной героини или идеологической рабыни века. Затем наступает черёд детей приобщаться к дурным привычкам взрослых.

Тема первой сигареты

Тема первой сигареты развивается в пределах традиционной композиции: неожиданное обретение свободы, обаяние курящих героев приключенческих романов, прогулянные уроки, появление “демократических” товарищей, зависть юного барчука, наблюдающего раскрепощённые нравы новых друзей. Затем эйфория независимости сменяется перечислением физиологических реакций юного организма на первую сигарету: кашель, тошнота, позывы к рвоте – и обещания больше не курить, даваемые самому себе и мудрому отцу. Сюжет табачной инициации, посвящения во взрослую, независимую жизнь основывается на классической паре: беспризорный мальчишка (сын рыбака, крестьянина) обучает дворянского отпрыска вдыхать дым сигарет и радуется эффекту, бесплатному комическому представлению: выпученные глаза барчука, испарина и бледность до синевы. Варианты этой темы встречаются в “бурсацкой”, потом в “гимназической” теме, когда заботу о новичках берут на себя старшие товарищи.

Курение предлагается физическим и символическим актом вхождения в новую жизнь: герой проходит испытание табачным дымом и начинает воспринимать себя приобщившимся к миру взрослых. Литература открывает одну из самых драматических ипостасей темы – неестественную интенсификацию процесса взросления. Предстаёт он, как бы это ни звучало банально, в виде мгновенного открытия “взрослого” мира: сигарета, рюмка, женщина – триада, убыстряющая динамику социализации, порождающая жизненную усталость. Дети познают запретные плоды, взрослеют, и больше не остаётся в этой жизни ничего, что могло бы удивить и порадовать прелестью ожидания, любования таинственностью, открытиями. Подобный вывод может показаться морализаторским, но он, к сожалению, происходит из жизненной реальности, которая вот уже на протяжении почти столетия не утрачивает трагического звучания.

Табак привлекателен для юного героя литературы открывшимися возможностями показать себя в сюжете взрослого существования, обнаружить в театральном антураже поведения нервического человека искусства, сигаретой успокаивающего расшалившиеся от любовной и творческой горячки нервы, испробовать себя в роли романтического, загадочного страдальца. Внешне безграничный диапазон возможностей самореализации, открываемый мотивом табакокурения, привлекателен и для подростков, и для самой литературы, открывающей новые перспективы в осмыслении привычных конфликтов. Образ курящего мужчины не идёт ни в какое сравнение с описанием физических мучений мальчика, закуривающего первую в жизни сигарету. О мужчине можно рассказать, что его покинула любимая, что рифма не приходит, что глобальные проблемы космоса ждут от него скорого решения. Что же касается ребёнка, то его первое знакомство с сигаретой можно облечь в жанр лекции о том, что падение духовности начинается с первой затяжки, рюмки, что мир гибнет и никто не спасётся. Когда эта тема исчерпает свой дидактический ресурс, то от неё останется лишь портрет мальчика в кольцах дыма – обыденность, которую литературе станет и комментировать как-то скучно. Пафос сострадания и негодования сменится нейтральностью констатации и усталым безразличием к неестественной привычке в Чехов «Рассказы»