Писатель Земли Сибирской (литературная гостиная, посвященная В.Распутину)
материал по литературе (7 класс)

Писатель Земли Сибирской

(литературный вечер, посвящённый жизни и творчеству В.Г. Распутина)

Ход вечера.

Чтец:

До сих пор ходят глупые сказки,

Что Сибирь – де без солнца, без ласки,

До сих пор ходят басни досужие,

Что Сибирь знаменита лишь стужею.

Мол метели там песни заводят,

Да медведи по улицам бродят.

До сих пор ещё часто при встрече

Спросит, ахая, житель столичный:

- Из Сибири? Да что вы? Далече!...

Глухомань вам неужто привычна?

Чтец:

Да, Сибирь далеко от столицы,

Да, здесь вьюга неделями злится,

Да, садами наш край еще беден,

Да, в тайге есть, конечно, медведи,

Но медвежьим одним лишь невежды

Край сибирский считают, как прежде!

Чтец:

А какие тут дивные вёсны!

А какие тут звонкие сосны!

Тихо кедры мохнатые дремлют,

Разбежались цветы по увалам.

Поглядишь – не поверишь: на землю

Словно радуга с неба упала.

Ведущий:

Но богат наш сибирский край, прежде всего, людьми. Многие из них прославили Сибирь. Среди них Валентин Распутин.

Ведущий:

 «Я уверен, что писателем человека делает его детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать всё то, что даёт ему затем право взяться за перо. Образование, книги, жизненный опыт воспитывают и укрепляют в дальнейшем этот дар, но родиться ему следует в детстве»,-  писал В.Г. Распутин.

Ведущий:

Распутин вспоминал: «Родился я в трёхстах километрах от Иркутска- в Усть-Уде, что на Ангаре. Так что я – коренной сибиряк, или, как у нас говорят, тутошний. Отец мой крестьянствовал, работал в леспромхозе, служил, воевал… Словом, был как все. Мать работала, была домохозяйкой, едва – едва управлялась с делами и семьёй, ей забот, сколько помню, всегда хватало».

Ведущий:

Детство Распутина совпало с войной: в первый класс Аталанкской начальной школы будущий писатель пошёл в 1944 году. И хотя здесь не гремели бои, жизнь была трудной, полуголодной. Здесь же, в Аталанке, научившись читать, Распутин полюбил книги.

Ведущий:

“Детство мое пришлось на войну и голодные послевоенные годы. Оно было нелегким, но оно, как я теперь понимаю, было счастливым. Едва научившись ходить, мы ковыляли к реке и забрасывали в нее удочки, еще не окрепнув, тянулись в тайгу, начинавшуюся сразу за деревней, собирали ягоды, грибы, с малых лет садились в лодку и самостоятельно брались за весла, чтобы грести к островам, где косили сено, потом снова шли в лес – большинство наших радостей и наших занятий было связано с рекой и тайгой. Это была она, известная всему свету река, о которой слагались легенды и песни”.

Ведущий:

 Окончив четыре класса в Аталанке, Распутин хотел продолжить учёбу. Но школа, в которой были пятый и последующие классы, находилась только в районном центре Усть-Уда, а это целых 50 километров от родной деревни. Каждый день не наездишься – надо перебираться туда жить, одному, без родителей, без семьи. К тому же, как напишет потом Валентин Распутин, «до того никто из нашей деревни в районе не учился. Я был первым». О том, как чувствовал себя подросток в незнакомом городе, о чём думал, чем занимался, повествует Валентин Распутин в рассказе «Уроки французского»

Инсценировка эпизода из рассказа «Уроки французского»

После уроков, замирая от страха, я ждал Лидию Михайловну в коридоре. Она вышла из учительской и, кивнув, завела меня в класс. Как всегда, она села за стол, я хотел устроиться за третьей партой, подальше от нее, но Лидия Михайловна показала мне на первую, прямо перед собой.

    - Это правда, что ты играешь на деньги? - сразу начала она. Она спросила слишком громко, мне казалось, что в школе об этом нужно говорить только шепотом, и я испугался еще больше. Но запираться никакого смысла не было, Тишкин успел продать меня с потрохами. Я промямлил:

    - Правда.

    - Ну и как - выигрываешь или проигрываешь?  Давай рассказывай, как есть.     Проигрываешь, наверное?

    - Вы... выигрываю.

    - Хорошо, хоть так. Выигрываешь, значит. И что ты делаешь с деньгами?

    В первое время в школе я долго не мог привыкнуть к голосу Лидии Михайловны, он сбивал меня с толку. У нас в деревне говорили, запахивая голос глубоко в нутро, и потому звучал он вволюшку, a у Лидии Михайловны он был каким-то мелким и легким, так что в него приходилось вслушиваться, и не от бессилия вовсе - она иногда могла сказать и всласть, а словно бы от притаенности и ненужной экономии. Я готов был свалить все на французский язык: конечно, пока училась, пока приноравливалась к чужой речи, голос без свободы сел, ослаб, как у птички в клетке, жди теперь, когда он опять разойдется и окрепнет. Вот и сейчас Лидия Михайловна спрашивала так, будто была в это время занята чем-то другим, более важным, но от вопросов ее все равно было не уйти.

    - Ну, так что ты делаешь с деньгами, которые выигрываешь? Покупаешь конфеты? Или книги? Или копишь на что-нибудь? Ведь у тебя их, наверное, теперь много?

    - Нет, не много. Я только рубль выигрываю.

    - И больше не играешь?

    - Нет.

    - А рубль? Почему рубль? Что ты с ним делаешь?

    - Покупаю молоко.

    - Молоко?

    Она сидела передо мной аккуратная, вся умная и красивая, красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре, которую я смутно чувствовал, до меня доходил запах духов от нее, который я принимал за самое дыхание; к тому же она была учительницей не арифметики какой-нибудь, не истории, а загадочного французского языка, от которого тоже исходило что-то особое, сказочное, неподвластное любому-каждому, как, например, мне. Не смея поднять глаза на нее, я не посмел и обмануть ее. Да и зачем, в конце концов, мне было обманывать?

    Она помолчала, рассматривая меня, и я кожей почувствовал, как при взгляде ее косящих внимательных глаз все мои беды и несуразности прямо-таки взбухают и наливаются своей дурной силой. Посмотреть, конечно, было на что: перед ней крючился на парте тощий диковатый мальчишка с разбитым лицом, неопрятный без матери и одинокий, в старом, застиранном пиджачишке на обвислых плечах, который впору был на груди, но из которого далеко вылезали руки; в перешитых из отцовских галифе и заправленных в чирки марких светло-зеленых штанах со следами вчерашней драки. Я еще раньше заметил, с каким любопытством поглядывает Лидия Михайловна на мою обувку. Из всего класса в чирках ходил только я. Лишь на следующую осень, когда я наотрез отказался ехать в них в школу, мать продала швейную машину, единственную нашу ценность, и купила мне кирзовые сапоги.

    - И все-таки на деньги играть не надо, - задумчиво сказала Лидия Михайловна. - Обошелся бы ты как-нибудь без этого. Можно обойтись?

    Не смея поверить в свое спасение, я легко пообещал:

    - Можно.

    Я говорил искренне, но что поделаешь, если искренность нашу нельзя привязать веревками.

Чтец:

Родной сибирский говорок,

Как тёплый лёгонький парок

У губ, когда мороз под сорок.

Как омуль, вымерший почти,

Нет-нет он вдруг блеснёт в пути

Забытым всплеском в разговорах.

Чтец:

Родной сибирский говорок,

Меня ты, паря, уберёг

От всех прилизанных речей

Из гладких ровных кирпичей,

Где нет наличников резных

И голубятен озорных,

Как над тобой, моя изба.

Как над тобой, моя судьба.

Чтец:

Я был во всём огромном мире

Послом не чьим-нибудь – Сибири,

Хоть я совсем не дипломат.

И до конца – в ответ наветам –

Сибирским буду я поэтом,

А тот, кто мне не верит в этом,

Что ж – тот ничо не понимат.

Ведущий:

Как же пришел Валентин Распутин в литературу? В одном из интервью он вспоминал:  «По образованию я журналист, окончил Иркутский университет. Начинал с молодёжной газеты. На третьем году работы послали меня подготовить очерк о лесозаготовителях в один из районов Иркутской области. Я такой очерк написал. Но мне сказали, что очерка не получилось, материал ближе к рассказу. Эта подсказка редактора и послужила толчком к серьёзному отношению к литературе.  Первый рассказ назывался «Я забыл спросить у Лёшки» и был опубликован в  иркутском альманахе «Ангара» в 1961 году».

Чтение отрывка из рассказа «Я забыл спросить у Лешки»

Солнце ушло. Не в силах помочь нам, оно упало за лес. День — за ним и, словно свернувшись шариком, укатился. Его время кончилось. Наступила темнота. Деревья тесно прижались друг к другу. Небо, как халат фокусника, горело звездами. Небо было чистое, звездам нечем было закрыться от нас, и они, вынужденные без конца смотреть на то, как мучается Лешка, дрожали.

Лешка метался, бредил.

— Хватит! — кричал он. — Хватит! Отодвиньте костер! Палатка сгорит, отодвиньте костер! Жарко!

Его руки ползали по животу, а ноги, свесившись, загребали воздух. Я шел опять позади, и мне было труднее, чем Андрею.

Потом Лешка умолк, но через несколько минут заговорил снова, и его голос теперь звучал спокойно и ласково.

— Это ничего, — говорил он. — Это пустяки. Ты напиши. Я жду и жду. Тише. Я хочу поговорить с ней. Тише, я вас прошу. Я не видел, что оно падает. Неужели ты в самом деле не слышишь? Слышишь? Странно. Я говорю, а ты не слышишь. Я тоже не слышал. Если бы я слышал... Я не слышал? Слышишь? Вот теперь слышишь, да?

А мы шли и шли. Ночь лежала на земле толстым темным одеялом. Мы запутались в нем. Мы устали. Мы молчали. Но Лешка не молчал. Никогда еще он не говорил так много. Он то кричал, когда боль хватала его за горло, то переходил на шепот. Он разговаривал и с матерью, и с Ленкой, и с нами. Когда он разговаривал с нами, мы все равно молчали. Хотелось отвечать ему, но мы знали, что он не услышит.

Потом показалась река, и мы свернули на твердую дорогу. Оставалось еще двадцать километров. Лешка молчал. Мы даже не заметили, как стих его шепот. Мы думали, что ему стало легче. Дорога рвалась то в одну, то в другую сторону, но мы находили ее. Я устал. Я здорово устал. «Неужели ты не сделаешь еще один шаг, — думал я, — и еще один?». И я выбрасывал вперед одну ногу, потом другую. Одну и другую.

Лешка молчал.

Вдруг нам стало страшно. Мы остановились и положили носилки на землю. Андрей взял Лешку за руку. Он держал ее и смотрел на меня. Лешка не двигался. Я не поверил. «Не может быть! Он просто спит». Я медленно опустился перед Лешкой и взял его за вторую руку. Она была послушной и мягкой, и пульс молчал.

Мы поднялись одновременно. Мы не кричали и не плакали. Мы стояли караулом с обеих сторон носилок и молчали. Я смотрел в ту сторону, где спал город, и думал о том, что сегодня нам придется отправить Лешкиной матери телеграмму, которая сразу, одним ударом собьет ее с ног, а через несколько дней придет письмо от Лешки. И она много раз будет приниматься за него, прежде чем дочитает до конца.

Я помню все, помню до боли ярко и точно, все, даже мелкие подробности, но я не помню сейчас, кто из нас первый сел рядом с Лешкой. Мы устали. Мы сидели на земле, а между нами лежал Лешка.

Рядом всхлипывала река.

Потом стало холодно, и я растолкал Андрея. Мы бережно, не говоря ни слова, подняли носилки и пошли. Впереди Андрей, позади я. Светало. Я неожиданно вспомнил о том, что забыл спросить Лешку о самом главном. Я не спросил его, будут ли знать при коммунизме о тех, чьи имена не написаны на зданиях заводов и электростанций, кто так навсегда и остался незаметным. А мне очень хотелось узнать, вспомнят ли при коммунизме о Лешке, который жил на свете немногим больше семнадцати лет и строил его всего два с половиной месяца.

Ведущий:

Читателям всегда интересно заглянуть в творческую лабораторию писателя. Вот что говорит о своей работе Распутин: « Начинаю писать тяжело – страница-полторы в день. Чаще всего не знаю, что будет в следующей главе. Постепенно материал проясняется, впереди брезжит финал повествования, я уже представляю, как к нему подобраться, и тогда пишу очень много, часто не хватает дня. Пишу карандашом, к сожалению, очень мелко, приходиться потом самому перепечатывать написанное».

Ведущий:

Много сейчас говорят о языке повестей Распутина. Читателей радует его свежесть, образность, неповторимость. Валентин Григорьевич как-то сказал: «Не сочтите за нескромность, но я считаю, что языку, каким пишут «деревенские» писатели  выучиться нельзя. Этот язык  принадлежит им и их героям, с которыми они долго жили, впитали его. Мои сибиризмы – это моя терминология, язык, на котором говорят сибиряки»

Ведущий:

Вот некоторые сибиризмы Распутина.

Шпарить – быстро, энергично говорить

Пошвыркать – похлебать

Вякать – болтать, говорить

Непогодье – плохая погода, ненастье

Тюкать – несильно ударять

Хлюзда – плут, обманщик

Притайка – то, что спрятано

Обутка – обувь

Драть – убегать

Чтец:

Мечтою чуть не каждый ныне

Стать дворянином обуян –

В архивной утопает тине,

А я горжусь, что из крестьян!

И я горжусь, что наши деды

Растили хлеб, а в дни войны

С мечом шагали до Победы,

Не посрамив родной страны.

Чтец:

Ну кто вот так ещё до боли

Любил свой васильковый край?

Они сначала вспашут поле,

Потом уж соберутся в рай.

Хотелось бы поймать жар-птицу,

Чтоб стала жизнь светлей кругом,

И разве кто на заграницу

Из них сменял бы отчий дом?!

Чтец:

Не зря в душе растёт тревога:

Заполонил поля бурьян.

Дворян в России стало много,

Зато поди найди крестьян.

Ведущий:

В 1976 году в журнале  «Наш современник» появилась повесть «Прощание с Матёрой». Действие книги происходит в 1960-х годах в деревне Матёра, расположенной на одноименном острове посередине реки Ангары. В связи со строительством Братской ГЭС деревня должна быть затоплена, а жители переселены.

Многие люди не хотят оставлять Матёру, в которой провели всю свою жизнь. Это преимущественно старики, принимающие согласие на затопление деревни как измену предкам, похороненным в родной земле. Главная героиня, Дарья Пинигина, белит свою избу, которую через несколько дней предаст огню санитарная бригада, и не соглашается, чтобы сын перевёз её в город. Старушка не знает, что будет делать после гибели деревни, боится перемен. В аналогичной ситуации находятся другие старики, которые уже не в состоянии привыкнуть к городской жизни.

Чтец:

Горестно ушла от нас Матёра.
Всуе на закланье отдана.
Скрыта толщей вод навек от взора.
В чём перед людьми её вина?
Почему пошли в чужие дали,
Погасив последнее окно?
Брошена и выжжена, в печали,
Опускалась Мать-земля на дно.
Всё как будто и легко, и просто.
Нет земли. И что же? - Не беда!
Пепелища, память и погосты –
Всё схоронит стылая вода!
Только воды всё же сохранили
В памяти, как сирая земля
Погибала в грязном липком иле,
Тщетно о спасении моля.
Как берёзы тихо, со слезами,
Погружались в бездны круговерть,
И как рыбы мутными глазами
Видели жестокую их смерть.
И берёзы всплыли вдруг укором,
Зачернели в призрачной воде,
Чтоб напомнить людям о Матёре,
О нелепой смерти и беде.
На слезах земли не сделать счастья.
Не согреет жизнь огонь прикрас.
Но плотин незыблемых запястье
Руки рек обвило много раз.
Есть дешёвый свет. И год от года
Всё сильнее путы барыша.
Ослабев, великого народа
Дремлет неприкаянно душа.

Инсценировка эпизода из повести «Прощание с Матёрой»  

Автор: Старухи втроем сидели за самоваром и то умолкали, наливая и прихлебывая из блюдца, то опять как бы нехотя и устало принимались тянуть слабый, редкий разговор. Сидели у Дарьи, самой старой из старух; лет своих в точности никто из  них не знал, потому что  точность эта  осталась при крещении в церковных записях,  которые  потом куда-то  увезли  - концов не  сыскать.  О  возрасте старухи говорили так:

Дарья:

    -  Я, девка, уж Ваську, брата, на загорбке  таскала,  когда ты  на свет

родилась. Я уж в памяти находилась, помню.

Настасья:

 - Ты, однако, и будешь-то года на три меня постаре.

Дарья:

  -  Но, на три! Я замуж-то  выходила, ты кто была - оглянись-ка! Ты  ишо

без рубашонки бегала. Как я выходила, ты должна, поди-ка, помнить.

Настасья:

  - Я помню.

Дарья:

 - Ну дак от. Куды тебе равняться! Ты супротив меня совсем молоденькая.

Автор:

Третья   старуха,   Сима,   не   могла   участвовать   в  столь  давних

воспоминаниях, она была пришлой, занесенной в Матеру случайным ветром меньше десяти лет назад,- в Матеру из Подволочной, из ангарской же  деревни, а туда - откуда-то  из-под Тулы,  и говорила, что два раза,  до  войны  и  в войну, видела Москву, к  чему в  деревне по извечной  привычке не очень-то доверять тому,  что нельзя  проверить, относились со смешком. Как это  Сима, какая-то непутевая старуха, могла видеть  Москву, если никто  из них  не видел?  Ну и что, если рядом жила? - в Москву, поди,  всех подряд  не  пускают.  Сима, не злясь, не настаивая, умолкала,  а после опять  говорила то  же самое, за что схлопотала прозвище  "Московишна".  

Настасья:

     - Утром подымусь,  вспомню со сна... ой,  сердце  упрется,  не ходит,

-  Осподи!.. А  Егор пла-а-чет, плачет. Я ему говорю: "Ты не плачь, Егор, не надо", - а он: "Как мне нe плакать, Настасья, как  мне не плакать?!" Так и иду с каменным сердцем ходить, убираться. Хожу, хожу, вижу,  Дарья ходит, Вера ходит, Домнида  - и вроде  отпустит маленько, привыкну. Думаю: а может, попужать нас только хочут, а ниче не сделают.

 Дарья:

 - Че нас без пути пужать?

Настасья:

- А чтоб непужаных не было.

Автор:

     Им  предстояло самое скорое, раньше других,  прощание  с Матерой. Когда дело дошло до распределения, кому куда переезжать, дед Егор со  зла  или  от растерянности подписался на город, на тот  самый, где строилась ГЭС. Там для таких  же, как  они, одиноких  и горемычных  из зоны  затопления,  ставились специально два  больших  дома. Условия были  обменные: они  не  получают  ни копейки  за свою избу, зато им дают городскую квартиру. Позже  дед Егор,  не без  подталкивания и нытья Настасьи,  одумался и хотел переиграть  город  на совхоз, где и квартиру тоже дают, и  деньги  выплачивают, но  оказалось, что поздно, нельзя.

 Дарья:

     - Зато никакой тебе  работушки,  Я у  дочери  в городе-то гостевала - дивля:  тут тебе, с места не сходя, и Ангара, и лес, и уборна-баня, хошь год на улицу не показывайся. Крант, так  же от как  у самовара, повернешь  -  вода  бежит, в одном  кранту холодная, в другом горячая. И  в плиту  дрова не подбрасывать, тоже с крантом - нажмешь, жар  идет. Вари, парь. Прямо куды тебе с добром! - баловство для хозяйки. А уж хлебушко не испекчи, нет, хлебушко покупной. Я с непривычки да с невидали  уж и  поохала  возле крантов этих - оне надо  мной смеются, что мне чудно. А  ишо чудней, что баня и уборна, как у нехристей, в одном закутке, козле кухоньки. Это уж тоже не дело. Сядешь, как приспичит, и дрожишь,  мучишься,  чтоб за столом не услыхали. И баня...  какая  там баня, смехота  одна, ребятенка  грудного споласкивать. А оне ишо че-то булькаются, мокрые  вылазят.  От и будешь ты, Настасья, как барыня,  полеживать,  все на дому, все  есть, руки  подымать  нe  надо. А  ишо этот... телехон заимей. Он тебе: дрынь-дрынь, а ты ему: ле-ле, поговорела, и опеть на боковую.

Настасья:

 - Ой, не трави ты мое  сердце! (прижимала к груди дряблые руки, закрывала глаза). Я там в одну неделю с тоски помру. Посередь чужих-то! Кто ж старое дерево пересаживает?!

Дарья:

 - Всех  нас, девка,  пересаживают,  не  однуе  тебя.  Всем  тепери туды дорога. Только  успевай, господь,  прибирай

Настасья:  

  - Не равняй меня, Дарья, не равняй. Вы все в одном будете месте, а я на

отдельности.  Вы,  которые с Матеры, друг к дружке соберетесь, и веселей,  и

будто дома. А я? Ой, да че говореть?!

 Автор:

 Не  спрашивая у Настасьи, Дарья  взяла  ее  стакан,  плеснула в него из

заварника  и  подставила под самовар - большой,  купеческий, старой  работы, красно  отливающий чистой медью,  с  затейливым решетчатым  низом, в котором взблескивали угли, на красиво изогнутых осадистых ножках. Из  крана  ударила тугая и ровная, без разбрызгов, струя - кипятку, стало быть, еще вдосталь, - и потревоженный самовар тоненько засопел. Потом Дарья налила Симе и добавила себе - отдышавшись,  приготовившись, утерев выступивший пот, пошли по новому кругу,  закланялись,  покряхтывая,  дуя  в   блюдца,  осторожно  прихлебывая вытянутыми губами.

     Настасья:

 - Четвертый, однако, стакан.

    Дарья:

 - Пей,  девка,  покуль чай живой. Там  самовар не поставишь. Будешь  на

своей городской фукалке в кастрюльке греть.

     Настасья:

- Пошто в кастрюльке? Чайник налью.

    Сима:

 -  Без самовара  все равно не чай. Только что  не всухомятку.  Никакого

скусу. Водопой, да и только.

     Дарья:

     - Доведись до меня, взяла  бы и никуды нe тронулась.  Пушай топят, ежли

так надо.

     Сима:

- И потопят

     Дарья:

- Пушай. Однова смерть - че ишо бояться?!

     Настасья:

- Ой, да ить неохота утопленной быть.Грех, поди-ка. Пускай лучше в землю укладут. Всю рать до нас укладали, и нас туды.

     Автор:

     Угарно и сладко пахло  от  истлевающих в самоваре  углей, косо и лениво

висела над столом солнечная пыль, едва шевелящаяся,  густая; хлопал крыльями и горланил  в ограде петух, выходил под окно, важно ступая на  крепких,  как скрученных, ногах, и заглядывал в него нахальными красными глазами. В другое окно виден был левый рукав Ангары, его искрящееся, жаркое на солнце  течение и  берег на той  стороне, разубранный по луговине березой  и  черемухой, уже запылавшей  от цвета.

Ведущий:

В 1985 году публикуется повесть  Распутина «Пожар», которую можно воспринимать как продолжение"Прощания с Матёрой". Здесь пожар для Распутина – символ, огненный знак беды, следствие неблагополучия в обществе. "Пожар" появился в переломное для страны время – в самом начале активного поиска выхода из создавшегося положения, решительного поворота к правде. Но и сегодня повесть Распутина остаётся одним из самых сильных произведений современности. Сила её в правде жёсткой и резкой,

продиктованной любовью к человеку, ответственностью за судьбу народа.

Вместо того, чтобы совместно бороться с бедой, люди поодиночке,

состязаясь друг с другом, растаскивают выхваченное из огня добро.

Видео: Распутин о справедливости

Ведущий:

Валентин Распутин – большой мастер, умный и чуткий к нашим тревогам и бедам. Для него любовь к земле не абстрактное понятие, она подкреплена конкретными делами. Как истинный русский писатель, он очень хорошо понимал свой долг перед родиной и совершил свой нравственный подвиг – стал писать статьи в защиту Байкала, бороться за его спасение. Он публиковал очерки и статьи в защиту озера, принимал деятельное участие в работе природоохранных комиссий. В августе 2008 года в рамках научной

экспедиции Валентин Распутин совершил погружение на дно Байкала на глубоководном обитаемом аппарате "Мир".

Чтец:

Байкал любил он, как отца, как друга.
Он здесь уединения искал.
И понимал, что если в жизни туго,
То легче там, где плещется Байкал.

Земную боль он сердцем знал ранимым.
И от мучений озера страдал.
Боролся он за то, чтобы родимый
Жил, полнился и процветал Байкал.

Хотел, чтобы он был незадымлённым,
Чтоб яд в хрусталь воды не проникал,
И доброй чтоб была, незамутнённой,
Душа людская, как святой Байкал.

Здесь покорял духовные вершины.
И образ плотью слова облекал.
Ему в свои незримые глубины
Дверь открывал с доверием Байкал.

Сложил, как песнь, «Прощание с Матёрой»,
 «Живи и помни» там он написал,
Где дивные раздумчивые горы
С небес глядят, как в зеркало, в Байкал.

На листвене вблизи крутого склона,
У дома, где шумит байкальский вал,
Живёт ещё, наверно, та ворона*,
Которую он «нашей» называл.

Он чувствовал Байкал. Внимая шуму,
Морскую книгу по волнам читал…
Теперь же, одинокий и угрюмый,
Скорбит о нём седой отец Байкал.

В 1989-1990 годах писатель был депутатом Верховного Совета СССР. В 1990-1991 годах являлся членом Президентского совета СССР.

В 2013 году Распутин стал лауреатом Государственной премии в области

гуманитарной деятельности. Среди его многочисленных наград – премия имени Л.Н. Толстого, премия имени Святителя Иннокентия Иркутского, литературная премия Александра  Солженицына , премия имени Ф.М. Достоевского , премия имени Александра Невского "России верные сыны" , а также премия  президента РФ в области литературы и искусства .

В 2008 году писатель получил премию "Большая книга" в номинации "За вклад в литературу". В 2009 году Валентин Распутин был удостоен премии правительства РФ

в области культуры. В 2010 году писателю была присуждена премия Святых равноапостольных братьев-просветителей славян Кирилла и Мефодия.

Позже писатель заявлял, что не считает себя политическим деятелем, так как "политика – дело грязное, порядочному человеку там делать нечего; это не значит, что в политике не бывает порядочных людей, но они, как правило, обречены".

В нем чувствовался надлом. Этот надлом зафиксировали телекамеры летом 2006-го: сгорбленная спина уходящего из иркутского аэропорта. Там сгорела в самолете его дочь Мария.

Мария Распутина, музыковед, органист, преподаватель Московской консерватории. Погибла в авиакатастрофе 9 июля 2006 года в Иркутске. В память о ней в 2009 году советский русский композитор Роман Леденёв написал «Три драматических отрывка» и «Последний полёт». В память о дочери Валентин Распутин передал Иркутску эксклюзивный орга́н, сделанный много лет назад петербургским мастером Павлом Чилиным специально для Марии.

В 2012 году умерла супруга, Светлана Ивановна. Смерти жены и дочери подломили и самого писателя. О себе уже и не думал, все мысли - о России. Это и было литературным и гражданским завещанием великого писателя: беречь и хранить Россию, как бы трудно нам ни было.

Валентин Распутин писал: «Кажется, нет никаких оснований для веры, но я верю, что Запад Россию не получит. Всех патриотов в гроб не загнать, их становится все больше. А если бы и загнали – гробы поднялись бы стоймя и двинулись на защиту своей земли. Такого еще не бывало, но может быть. Я верю – мы останемся самостоятельной страной, независимой, живущей своими порядками, которым тысяча  лет. Однако легкой жизни у России не будет никогда».

Чтец:

Великие нужны России люди,

Вас в мире знает каждый человек.

 Поверив в Вас - жива Россия будет

И твёрдым шагом вступит в Новый век.

Дана Россия русским людям свыше,

Её мы с Вами уберечь должны.

А то она уже на ладан дышит,

Вот потому Вы Родине нужны.

Мы все живём, чтоб возродить Россию,

 Чтоб засветилась русская заря,

И чтоб у русских появились силы

 С надеждой вместе, что живём не зря.

И я уверена, что так оно и будет,

 Что правды час в стране у нас пробьёт.

 Ваш русский слог богатырей разбудит

И свято будет слово - ПАТРИОТ! 

Ведущий:

15 марта 2015 года, не дожив всего лишь несколько часов до 78 лет, в больнице, скончался один из ярких русских писателей – Валентин Григорьевич Распутин.

Чтец:

Как совесть ─ неподсуден,

Как свет ─ необходим

Отечеству и людям

Распутин Валентин.

Для многих ─ неуютен…

Но он такой один ─

Всегда и есть, и будет

Распутин Валентин.

В общенье, вправду, труден

В столице и в селе…

Зато не словоблудьем

Он занят на земле.

Глумленья не таящий

И в пазухе ─ камней,

Писатель, говорящий

О Родине своей.

В Отечестве бесправном

Он правило завел

Являть собою правду ─

И недругов орел.

Их раньше ─ меньше было.

Теперь им несть числа.

Вот только б леность тыла

Его не подвела.

А тыл ─ все мы, все «наши».

В тылу народ един,

С твоей душою слажен,

Распутин Валентин!