Москва Толстого
проект по литературе (10 класс) по теме

МОСКВА ТОЛСТОГО

Поезд приближался  к Москве. Унылой чередой потянулись железнодорожные мастерские, склады, горы угля, штабеля дров.

Лев Николаевич, не отрываясь, смотрел в окно вагона… Над крышами встречного состава мелькнула колокольня Новодевичьего монастыря, за ней – нагромождение домов и бесчисленные церкви.

Толстому шёл тогда 82-й год. Это был его последний приезд в Москву. Давно уже хотел  Лев Николаевич распрощаться с Москвой, но разные обстоятельства вновь и вновь приводили его сюда.

Москву он впервые увидал мальчиком в год смерти Пушкина. Впечатление от древней столицы было огромным и сохранилось в классном сочинении. Москва сопутствовала Толстому всю жизнь.

«Всякий русский человек, - пишет Толстой, - глядя на Москву, чувствует, что она мать, она страдалица и мученица. Она страдала и будет страдать».  Москва в понимании  Толстого – средоточение, неумирающее сердце страны. Познание её начинается маленьким Лёвушкой в одноэтажном особняке на Плющихе. Именно из этого дома отправляются на ежедневные прогулки по Никитскому или Тверскому бульварам и арбатским переулкам герои его повестей «Детство» и «Отрочество».

«Детство», гл. ХХ «Гости»

«При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и с нетерпеливым любопытством смотрел на улицу. Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив - давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось - большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы - какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю».

«Юность», гл. VII «Поездка в монастырь»

«Я несколько раз просыпался ночью, боясь проспать утро, и в шестом часу уж был на ногах. В окнах едва брезжилось. Я надел свое платье и сапоги, которые, скомканные и нечищеные, лежали у постели, потому что Николай еще не успел убрать, и, не молясь Богу, не умываясь, вышел в первый раз в жизни один на улицу.

На противоположной стороне, из-за зеленой крыши большого дома, краснелась туманная, студеная заря. Довольно сильный утренний весенний мороз сковал грязь и ручьи, колол под ногами и щипал мне лицо и руки. В нашем переулке не было еще ни одного извозчика, на которых я рассчитывал, чтобы скорее съездить и вернуться. Только тянулись какие-то возы по Арбату, и два рабочие каменщика, разговаривая, прошли по тротуару. Пройдя шагов тысячу, стали попадаться люди и женщины, шедшие с корзинками на рынок; бочки, едущие за водой; на перекресток вышел пирожник; открылась одна калашная, и у Арбатских ворот попался извозчик, старичок, спавший, покачиваясь, на своих калиберных, облезлых, голубоватеньких и заплатанных дрожках. Он спросонков, должно быть, запросил с меня всего двугривенный до монастыря и назад, но потом вдруг опомнился и, только что я хотел садиться, захлестал свою лошаденку концами вожжей и совсем было уехал от меня. «Кормить лошадь надо! нельзя, барин», - бормотал он.

Насилу я уговорил его остановиться, предложив ему два двугривенных».

Юность писателя тоже проходит в Москве. Семья меняет несколько раз адреса своего проживания.

Сообщения уч-ся

1. Плющи́ха - древняя московская улица, расположенная у Смоленской площади между Москвой-рекой и Садовым Кольцом. История улицы начинается в XV веке, когда вдоль дороги на Смоленск располагалось подворье ростовского архиерея. Плющиха к концу XVII века получает своё название — в честь кабака Плющева, что открывается в начале улицы. Московский пожар 1812 года Плющиха пережила с потерями, но западная часть улицы почти не пострадала, выгорели лишь два дома.

Согласно записям 1850 года на восточной стороне улицы было уже 26 дворов, на западной - 27. Каменные постройки имелись лишь в 18 дворах, принадлежали владения в основном мелким чиновникам и купцам. На углу Плющихи и Смоленской улицы стояла церковь Смоленской иконы Богородицы, в построенном перед ней строении размещалась харчевня, популярная у посетителей Смоленского рынка.

2. Каковинский Большой переулок и Каковинский Малый переулок, Арбатской части. Идут параллельно один другому и находятся между переулками Дурновским и Малым Толстовским. Эта местность слывет под названием Кукавинки. Здесь была стрелецкая слобода в Степанове приказе Каковинского, т. е. начальником слободы был некто Каковинский, от фамилии которого и переулки получили свое название. В этой местности в 1725 г. был и дом стольника Никиты Осиповича Каковинского. Малый Каковинский переулок также назывался Ознобишиным, от домовладельца в 1760 г., ассессора Ивана Дмитриевича Ознобишина. Каковинский Большой переулок назывался Золотаревским, по дому в 1816 г., купчихи Ирины Семеновны Золотаревой.
3. Си́вцев Вра́жек - переулок в Центральном административном округе города Москвы между Гоголевским бульваром и Денежным переулком. Название произошло от оврага («вражка»), по дну которого текла небольшая река Сивец (или Сивка), которая впадала в текший вдоль стены Белого города ручей Черторый. Река Сивка называлась так по сивому (серому) цвету её воды. Длина реки 0,8 км, заключена в трубу в начале XIX в.

В Москве  Толстой впервые пробует сочинять. Первая рукопись осталась незаконченной, а два других замысла воплотились в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». После смерти отца в 1837 году дети остаются круглыми сиротами, им приходится на некоторое время вернуться в Ясную Поляну. В конце 1850 года Лев Николаевич вновь приезжает в Москву. Сначала останавливается в гостинице «Шевалье» в Старогазетном переулке, а затем нанимает квартиру у Глобы на Сивцевом Вражке.

Лев Николаевич ведет светский образ жизни, бывает на балах, занимается фехтованием и гимнастикой, совершенствуется в верховой езде. Это те занятия, которые видят все.  Но существует и другой Толстой – тот, который много читает, мучительно думает, составляет для себя программу жизни, отступает от неё и снова, виня себя, неутомимо стремится к духовному совершенству. Внимательно всматривается но в кипящую вокруг него городскую жизнь. Аксаковы, Островский, Фет, Щепкин – таков круг постоянного дружеского общения Толстого в Москве.

«Отдаюсь работе 8 часов в сутки, а остальное время слушаю музыку, где есть хорошая, и ищу хороших людей», - пишет он своей родственнице Толстой А.А.

Неудивительно, что памятные московские места во множестве присутствуют на страницах произведений писателя; адреса его литературных героев – это весь город, исхоженный Толстым вдоль и поперёк.

«Анна Каренина», гл. IX

«В четыре часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левин слез с извозчика у Зоологического сада и пошел дорожкой к горам и катку, наверное зная, что найдет ее там, потому что видел карету Щербацких у подъезда.

Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.

Он шел по дорожке к катку и говорил себе: – «Надо не волноваться, надо успокоиться. О чем ты? Чего ты? Молчи, глупое», – обращался он к своему сердцу. И чем больше он старался себя успокоить, тем все хуже захватывало ему дыхание. Знакомый встретился и окликнул его, но Левин даже не узнал, кто это был. Он подошел к горам, на которых гремели цепи спускаемых и поднимаемых салазок, грохотали катившиеся салазки и звучали веселые голоса. Он прошел еще несколько шагов, и пред ним открылся каток, и тотчас же среди всех катавшихся он узнал ее».  

«Война и мир», т.3, ч.3, гл. 15.

«Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.

Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром».

Толстой не расстается с Москвой надолго в течение многих лет, но работа, семья, хозяйство отнимают у него всё свободное время, и в 70-е годы в столице он бывает только наездами, по делам. Когда дети незаметно выросли и пришлось подумать об их образовании, семья Толстых переезжает на жительство в Москву. В 1882 году Толстой наконец отыскал дом, подходящий для большой семьи и литературной работы. Он находится в Долгохамовническом переулке.

«Отцу нравилось уединённое положение этого дома и его запущенный сад размером почти в целую десятину, в котором, по его словам, было густо, как в тайге», - вспоминал Сергей Львович.

Дом Толстых – свидетель наполеоновского нашествия и пожара Москвы. Семье в нем оказалось тесновато, и над первым этажом надстроили три «высокие комнаты с паркетными полами», просторный зал, гостиную, диванную. Племянница писателя Е.В, Оболенская в своих мемуарах рассказывает: «Лев Николаевич сам очень внимательно занялся устройством дома и его меблировкой. Сначала он делала это для того, чтобы облегчить Софью Андреевну, но потом сам увлёкся. Он сам очень охотно по всем мебельным магазинам разыскивал старинную мебель красного дерева и покупал всё с большим вкусом».

Когда ремонт был наконец окончен, Лев Николаевич выбрал для своего кабинета «одну из комнат антресолей с низким потолком и окнами в сад». Зимой площадку в саду перед террасой заливали водой, и катались на коньках и дети, и Софья Андреевна, и Толстой, ни в каких забавах не уступавший молодёжи. В застеклённой беседке тут же у площадки и на насыпном холме в центре сада Лев Николаевич любил посидеть весной и не раз брал сюда рукопись «Воскресения».

 «Воскресение», гл.1

«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе.

Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди - большие, взрослые люди - не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, - красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».

Поутру он обычно привозил на санках или на тележке 10-ведёрную бочку с водой от неблизкого колодца, а то и от самой реки, и, наколов дров, разносил их вязанками ко всем печам дома. Лев Николаевич сохранил в городе привычку к повседневному труду: тачал сапоги, часто работал с пильщиками на Воробьёвых горах. «Это освежает меня, - говорил Толстой, - придает силы – видишь жизнь настоящую  и хоть урывками в неё окунёшься и освежишься».

Порой Лев Николаевич уходил от своей усадьбы далеко, бродил по окраинам Москвы, разговаривал с простыми людьми, запоминал, записывал. Однажды Толстой пришёл смотреть самое страшное в Москве место  - Хитров рынок, с десятками ночлежек, где ютилась нищета. «При виде этого голода, холода и унижения тысячи людей я ни умом, ни сердцем, а всем существом понял, что существование десятков тысяч таких людей в Москве есть преступление, не один раз совершённое, но постоянно совершающееся». Под влиянием всего увиденного в Москве произошёл глубокий перелом в мировоззрении Толстого. «Со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого были во мне всегда. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга – богатых, учёных – не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл». Смысл отныне заключался для него во всемерной помощи народу. И писатель шёл с опросным листом общемосковской переписи в жуткие ночлежные домапроточного переулка, уезжал работать «на голоде» 1891 – 1893 г.г., выпускал в издательстве «Посредник» недорогие, но доброкачественные в художественном отношении книжки.

В 80-е годы в доме Толстых  часто бывает А.А. Фет, читает свои стихи; Златоврацкий излагает программу народничества, происходит знакомство с В.Г. Короленко. В январе 1884 года Н.Н. Ге пишет портрет писателя за работой.  Толстой  и сам часто навещает Фета, живущего неподалёку на Плющихе. Побывав на выставке Товарищества передвижных выставок произведений русских художников, Лев Николаевич отметил в дневнике картины Крамского «Безутешное горе», Репина «Не ждали». Он также осматривает Третьяковскую галерею, вмест е с профессором С.А. Усовым посещает Благовещенский собор Кремля. Писатель знакомится с философом Гротом, присутствует на чтении реферата «О свободе воли», занимается в библиотеке Румянцевского музея. Толстой ведет активную трудовую, творческую, общественную жизнь. Ничто не ускользает от его пристального взгляда художника. Его дом всегда был полон народа. «Тут бывали и выдающиеся артисты Москвы – музыканты, композиторы и художники, профессора и учёные, видные иностранцы не только из Европы, но и издальней Америки и Австралии, питерские фрейлины и сановники, губернаторы и прокуроры; молодёжь – подруги и поклонники дочерей, товарищи сыновей. И рядом с каким-нибудь генералом свиты – другом юности Толстого – социалисты-революционеры, обреченные, может быть, на ссылку в Сибирь… Всё, что в жизни и даже в фантазии казалось несовместимым,  мирно встречалось здесь за большим чайным столом». Так описывает традиционные субботние вечера в Хамовниках художник Л.О. Пастернак, иллюстратор толстовских произведений, отец поэта Бориса  Пастернака…

19 сентября 1909 года Толстой навсегда покидал Москву. Утром, не отступая от заведенного порядка, отправился на прогулку. К полудню площадь перед Курским вокзалом запрудили многотысячные толпы народа. Лев Николаевич с трудом добрался до вагона. В купе он сел у открытого окна и весь ушёл в себя, никак не реагируя на крики «Ура! Да здравствует!... Слва!...» На колени ему в открытое окно упали цветы. Спутник Толстого шепнул ему, что хорошо бы попрощаться с ссобравшимися. Лев Николаевич вышел в коридор, к окну. При виде его в воздух полетели фуражки, замахали платками. Толстой снял шляпу.

- Благодарю! Благодарю за … добрые чувства, - произнес он, и голос его дрогнул.

- Тише! Тише! Он говорит, - послышались возгласы.

Окрепшим голосом Толстой повторил:

- Благодарю… Никак не ожидал такого проявления сочувствия со стороны людей… Спасибо!

- Спасибо, спасибо Вам! – восторженно отозвалась толпа.

И при общем ликующем крике поезд тихо тронулся.