Категория вины в творчестве русских писателей
статья по литературе по теме

Е.В.Цветкова

КАТЕГОРИЯ ВИНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ

РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

(Н.С.ЛЕСКОВ И Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ)

Проблема  нравственного самосознания отдельной личности, вопросы нравственности, основанной на христианской религии и вере, всегда были предметом самого пристального внимания и серьезного изучения в русской классической литературе.

 Эпиграфом ко всему творчеству Ф.М.Достоевского могут служить его слова: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать; и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что зря потерял время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

Всю свою жизнь Ф.М.Достоевский выстраивал концепцию нравственного идеала, исследовал духовные начала русского человека, что роднит его со многими предшественниками в литературе и последователями, по-разному продолжавшими его художественные традиции. Но совершенно особый смысл приобретает эта «перекличка» с  творчеством современника Достоевского - выдающегося русского писателя  Николая Семеновича Лескова.

Одной из доминант в системе нравственных ценностей, бесспорно, является категория вины.

В творчестве Ф.М.Достоевского ощущение вины тождественно пониманию наказания. Чувство вины, испытываемое человеком, осознание своей вины, это мучительное чувство и есть возмездие за  совершенное зло, за содеянное преступление: только сам человек способен, по Достоевскому, имеет право и возможность судить себя и выносить единственно справедливое решение. И так жестоко наказать себя, как он сам, не может наказать его никто.

По-другому и, в то же время, удивительно схоже звучит эта тема у Н.С. Лескова. Схожесть - в неизбежном возмездии за любое зло, причиненное себе и другим. Только наказание у Н.С.Лескова не имеет, порой, ничего общего с осознанием человеком собственной вины, напротив, темой исследования, например, в повести «Леди Макбет Мценского уезда» является отсутствие нравственной категории вины в духовном строе главной героини.

Лесковский зачин повести исполнен авторского изумления перед  стихийной мощью определенного рода характеров: «Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета»(1).

Лесков демонстрирует одну из «пронзительных натур» со сложным внутренним миром, исполненным противоречий, обладающих своей системой ценностей, в том числе и нравственных.

Трагическая коллизия, имеющая общечеловеческое значение, которую открывает Лесков в жизни мценской купчихи, носит двойственный характер. С одной стороны, это тот самый конфликт, который до Лескова разработал А.Н.Островский в драме «Гроза»: конфликт между самыми естественными, непреложно возникающими в человеческом сердце стремлениями к радости, счастью, полноте жизни и таким строем существующих в быту житейских отношений, который игнорирует эти живые запросы личности, деспотически подавляет ее внутреннюю свободу и тем самым неминуемо разрушает самую первооснову возможного ее счастья.

Однако особое внимание Лесков-художник уделяет другому конфликту, еще в большей степени определяющему собой трагическую коллизию повести. Это конфликт, основанный на противоречиях нравственной природы самого любовного чувства, внезапно вспыхнувшего в душе главной героини и изменившего роковым образом ее судьбу.

Новаторский характер в повести имело именно это глубокое и многогранное исследование противоречивого и изменчивого в своем прихотливом течении чувства, всецело захватившего Катерину Львовну.

Что же это за чувство? Ответ на этот вопрос в повести очень сложен. Оно не может быть оценено однозначно как роковая страсть леди Макбет. В нем есть своя высокая самоценность. В то же время писатель выявляет кричащие противоречия чувства своей героини, осмысливая их как особый сплав подлинно трагических коллизий, в которых проявляет себя во всей полноте и многогранности ее недюжинная натура.

Проходят пять лет законоположенного рабства - исполнения супружеского обряда. И когда первый же «сердцеед», известный «девичур», красавец-приказчик обращает внимание на изнывающую в одиночестве, в царстве скуки женщину, все силы ее души устремляются в любовь.

Прежняя пустота заполняется стремительно разрастающимся чувством. «Катерине Львовне без Сергея и час лишний пережить уже невмоготу стало» (1, 104), хотя в чувстве в этом больше говорит вожделение, зов здоровой плоти. Тем не менее, Катерина Львовна, «не по любви или другому какому влечению выданная замуж» не просто уступает мужской силе Сергея, который, разыгравшись, на виду у всего двора вдруг властно привлекает ее к себе. Она тронута его мнимым участием, силой, якобы, давно скрываемого чувства, увлечена безоглядным молодечеством, которым он рисуется. Катерина Львовна впервые впускает в свою жизнь любовь, то, к чему она стремилась, ожиданием чего она жила, и в чем, по свойственному ей детскому простодушию, она не видит фальши.

Вспыхнувшая в ее сердце любовь не знает границ, интенсивность чувства неуклонно растет. Сцена ревности, умело сыгранная Сергеем в канун приезда мужа Катерины Львовны, еще более обостряет ее чувства.

 “Катерина Львовна, - повествует рассказчик, - теперь готова была за Сергеем в огонь, в воду, в темницу и на крест. Он влюбил ее в себя до того, что меры ее преданности ему не было никакой. Она обезумела от своего счастия; кровь ее кипела и она не могла более ничего слушать» (1, 112). Самоотверженная преданность и ослепленность, поразительное бесстрашие, которое дает человеку лишь всепоглощающее  чувство, и совершенная нравственная безответственность, «ширь натуры» и опасная безудержность страсти переплетаются в сознании и характере героини Н.С.Лескова.

Таким образом, психологический рисунок поведения главной героини, построенный как будто на мелодраматическом сюжете, очень сложен. За внешним примитивизмом и эксцентричностью чувства, его почти зоологической оголенностью, Лесков открывает подлинно драматические переживания, что и дает ему право говорить о Катерине Львовне, как о личности трагической.

Лесков подчеркивает, что в характере его героини не было никаких качеств, располагавших к преступлениям, и она ничем не выделялась среди своих веселых бойких сверстниц. «У Катерины Львовны характер был пылкий и, живя девушкой в бедности, она привыкла к простоте и свободе: побежать бы с ведрами на реку да покупаться в рубашке под пристанью, или обсыпать через калитку прохожего молодца подсолнечною лузгою». (1, 123)

Жизнь в патриархальном купеческом доме Измайловых ей быстро наскучила и, так же как Катерина у Островского, она стала тосковать, но никто не обращал на нее внимание. Как ни мечтала Катерина о материнстве, детей у нее не было, и ей надоели попреки мужа и его родни: «Зачем загубила человеку судьбу, неродица». (1,98)

На шестом году жизни в купеческом доме Катерина полюбила мужниного приказчика Сергея. Свое чувство она имела возможность защищать только теми же средствами, которые могли быть обращены против нее: свекор пригрозил отправить Сергея с острог, а Катерину выпороть, - она убила свекра; муж попытался силой вырвать у нее признание и также зверски был убит. Далее под влиянием Сергея она убила малолетнего племянника, сонаследника по капиталу. По дороге на каторгу Сергей покинул ее ради новой любви, а  Катерина, не вынеся издевательств Сергея и его новой подруги Сонетки, бросилась в Волгу (как Катерина у Островского) и погубила вместе с собой соперницу.

Даже в общем изложении сюжета нетрудно заметить сложность авторского замысла и противоречивость  в обрисовке картин русской жизни. Героиня Лескова, насмешливая, бойкая на язык мещанка умеет постоять за себя и расправиться с любым обидчиком. Она изобретательна в своем первобытном разгуле чувственности; откровенно натуралистически характеризует Лесков ее внешность и отношения с Сергеем. В час расплаты за преступления внутренний мир Катерины Львовны  не потрясают решения страшного суда, как прежде его не колебали спровоцированные любовником убийства.

Катерина не испытывает чувства вины за содеянное. «Это не та «предательская» потребность в самооправдании; желание непременно оправдать себя, отвергнуть свою виновность, свалить свою вину на другого или на других, а главное - доказать не только другим людям, но и самому себе, что «я тут ни при чем, и что «я нисколько не виноват в этом». Это не желание убедить себя в том, что виноваты все окружающие, в конечном счете - весь мир, но только не я - враги и друзья, природа и человек, но не я!» (2)

Катерина не испытывает чувства вины, ведь то, что случилось с ней после убийства Феди, племянника, не затрагивало того, чем жила женщина. Ее любовь, оскверненная алчностью Сергея, текла в особых берегах - это была и есть ее единственная жизнь.

Проблема вины Катерины, а вернее ее отсутствия, выводит повествование на новый уровень - на уровень веры. Это совершенно естественный процесс, так как вина, как нравственная категория наиболее полно и отчетливо может быть рассмотрена посредством исследования особенностей человеческой веры и вопроса человеческой совести.

У Катерины, как у всякого отдельно взятого человека, свои собственные отношения с верой (с Богом), как основной нравственной категорией в системе православия. Верит ли она в Бога? Нет. И Лесков совершенно отчетливо дает это понять своему читателю не только при помощи страшных сцен пяти убийств, а и посредством одной «художественной детали», коей является «Киевский патерик» - дань обрядности, из которой слагается купеческое благолепие. Это обязательный, полагающийся по «порядку», строю бытия «вещественный признак», приличествующий житейскому укладу. Патерик - примета следования Измайловых христианскому «зауряд-закону», но никак не средство утоления потребностей духа, ищущего опоры. «Упоминание Печерского свода легендарных биографий монахов-затворников первостроителей и мучеников Киевской обители, имеет только один смысл: книга относится (у Измайловых) к разряду всего того, что томит, смущает человеческую душу. Она логично фигурирует именно в повествовательной композиции, где рисуется неодолимая тоска купеческой усадьбы.(3) Христианская этика, увы, давно умертвлена, существует лишь «христианская норма».

Итак, Катерина не верит в Бога. Но можно ли назвать ее человеком, живущим без веры? Нет. «Вера всегда остается первичной силой человеческой жизни» (4). Катерина верит в нечто, что она принимает за главное и существенное в своей жизни, чем она дорожит и чему она служит, ибо «<....> человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни ... Душа его прилепляется к тому, во что он верит ... он желает предмета своей веры, он ищет его. Словом, здесь реальный центр жизни человека: тут его любовь, его служение, тут он идет на жертвы. Здесь его сокровище; а где сокровище его, - там и вера его». (5)

У Катерины своя собственная вера, свой храм своя религия. Любовь - ее религия. Не скрывая ни одной страшной подробности в кровавых деяниях Катерины Измаловой, автор, тем не менее, отказывается видеть в ней только преступницу: в его глазах она еще и молодая женщина, впервые полюбившая и  «совершающая в своей жизни драму любви» Любимое содержание, Сергей, становится для Катерины Львовны живым, важнейшим центром души, важнейшим в жизни, главнейшим предметом ее.

Любовь Катерины искала того, что ей субъективно нравилось, с тем, чтобы потом слепо идеализировать это нравящееся и без всякого основания приписывать ему в воображении все возможные совершенства: все здесь определялось субъективной приятностью и личным удовольствием, тогда как достоинство, совершенство отошли на второй план, или, вернее, не имели никакого значения. Само собой разумеется, что за этим ослеплением, за этой идеализацией следует разочарование. «Это не та любовь, что тяготеет к достоинству, совершенству, любовь, ищущая подлинно хорошего, и это подлинно хорошее вызывает у человека чувство любви: это - доброта и благородство души, художественное произведение искусства, человек с глубоким и чистым сердцем, справедливость, мудрость, величие и значительность природы, словом - Божественное совершенство во всех явлениях, вещах, людях, состояниях и поступках ... У человека, живущего такой, духовной любовью сердце обращено на добро. Любовь эта есть доброта. Не только потому, что она окружает сочувствием свой любимый предмет, печется о нем, страдает и радуется вместе с ним, но и потому, что вызывает у счастливого потребность осчастливить все и всех вокруг себя и наслаждаться эти чужим счастьем; потому, что духовная любовь сама по себе дает человеку счастье» (6).

Любовь Катерины - любовь «инстинкта». Она не дает развиться другой, «духовной», не дает ей окрепнуть и просто подчиняет себе слабейшую. В повести «Леди Макбет Мценского уезда» роковая избыточность страсти, которой всецело отдается героиня, в том, что ради любви к Сергею Катерина с одинаковой мерой готовности пойдет на высокое подвижничество («в огонь, в воду, в темницу и на крест») и на самое страшное преступление. «Ну, уж я знаю, как я тебя купцом сделаю и жить с тобой совсем как следует стану», - решительно заявляет она возлюбленному. (1,121) Ее чувство развивается вне нравственного абсолюта, вне категорий добра и зла. Ей не нужны заклинания, как героине Шекспира: «Грань меж добром и злом, сотрись!» Эта грань просто не существует в ее сознании, пребывающем на стадии наивной импульсивности. Не случайно автор считает возможным по ходу повествования уподобить Катерину Львовну, которой предстоит совершить столько страшных, зверских преступлений, малому ребенку. О первом дерзостном вторжении Сергея в покои Катерины Львовны говорится так: «Сергей поднял хозяйку, как ребенка, на руки  и унес ее в темный угол» (1, 103).  Как  шаловливое дитя резвится, плещется Катерина в лунном сиянии «золотой ночи», когда она так безмятежно  счастлива с Сергеем..

Инфантилизм Катерины Львовны, порождающий ее нравственную безответственность, в определенных обстоятельствах становится благодатной почвой для произрастания самых греховных ее замыслов. Это неизбежно подавляет в человеке собственно человеческое начало, и тогда, изменяя «своей высшей нравственной природе», он превращается в зверя.

Трагедия Катерины в том, что ей положено верить в Бога. Ей положено обладать тем набором религиозных догматических знаний, которые необходимы для «честной купеческой жены». Она знает законы Божьи, но не испытывает чувства вины от их нарушения, так как не верит, а лишь знает, а вера - это гораздо большее, чем «признание за истину». Она знает эти истины и признает их. Она соглашается опираться на них теоретически и практически, но не отзывается на них сердцем. Такие истины дают уверенность, но лишь во второстепенных, не главных и важнейших вопросах нашей жизни. Мимо них можно пройти или воспользоваться ими, но без того, чтобы могучие творческие силы души пришли в движение.

Катерина не испытывает чувства вины: она лишь не следует истинам, но не предает свою веру. Напротив, она искренно, страстно, как это свойственно «недюжинным натурам», служит ей, - своей вере, своей любви.

Оттого она сильна и спокойна в момент исполнения приговора: она просто не слышала его. Оттого на нее не производит впечатления даже рождение ребенка: кроме Сергея для нее не существовало «ни света, ни тьмы, ни скуки, ни радости; она ничего не понимала, никого не любила, и себя не любила» (1, 131). Когда партия арестантов выступает в дорогу и героиня вновь видит возлюбленного, «с ним ей и каторжный путь цветет счастьем». Что для нее та сословная высота, с которой она рухнула в каторжный мир! Она любит, любовь с нею!

Но приказчик сошел с черного эшафота опустошенным. «Только штемпелеванный дружок Катерины Львовны стал что-то до нее не очень ласков: что ей ни скажет, как оторвет; тайными свиданиями с ней, за которые та не евши и не пивши отдает самой ей очень нужный четвертачок из тощего кошелька, дорожит не очень ...» (1, 132)

Жизненная карьера, где любовь была игральной картой, рухнула, и в  душе остались только сор и грязь. Катерина Львовна более ему не нужна. Автор отдает должное тому мужеству, с которым Катерина, в отличие от Сергея, переносит наказание плетьми.  Бесчувственная в разлуке с любимым, она вновь ощущает себя счастливою с той самой минуты, когда ее партию отправляют в далекий каторжный путь, который она надеется совершить вместе с Сергеем. «А мне, Сережа, все равно, - говорит она о предстоящих тяготах, - мне лишь бы тебя видеть». (1, 123)

Именно во время этого перехода Катерине Львовне, сумевшей и в тюрьме сохранить свою любовь к Сергею, суждено пережить страдания, мера которых внушает автору сочувствие героине. Ее страсть по-прежнему несет на себе печать романтического абсолюта . И во тьме каторжного пути Катерина Львовна счастлива уже одним тем, что видит Сергея, что от этапа к этапу идет с ним одной дорогой, что имеет возможность отдать свой последний пятак за свидание с любимым. Ее преданность ему поистине безгранична:  любое желание Сергея исполняется ею с радостной готовностью, чего бы это для нее ни стоило. Так, по первому слову любимого она бестрепетно отдает ему свои последние шерстяные чулки, которые, к своему ужасу, видит потом на ногах Сонетки. Убедившись самым жестоким образом, что Сергей стал «изменщиком», преисполнившись ненавистью к своим сменявшим друг друга соперницам, Катерина Львовна не в силах разлюбить его. «Она хотела себе сказать: «не люблю ж его» и чувствовала, что любила его еще горячее, еще больше». (1, 135).

Эта вдруг неожиданно открывшаяся ей измена Сергея вызывает столь жестокое потрясение всего внутреннего существа Катерины Львовны, что с этой минуты она теряет само желание выжить, каменеет, становится ко всему безразличной.

Во второй половине повести характер Катерины Львовны  раскрывается в новых трагических коллизиях, порожденных тем, что ей суждено испытать каторжный путь. Уводящий ее далеко от богатого купеческого дома Измайловых, где некоторое время она была госпожой положения. Теперь она выступает перед читателем не как вершительница злодеяний, а как лицо страдательное.

В своей героине Н.С.Лесков видит не только убийцу, но и несчастную, обманутую, брошенную женщину. Писатель вводит в рассказ подробности того ужаса, который пришлось пережить Катерине Львовне, ставшей предметом всеобщих насмешек, чтобы (как писал сам Н.С.Лесков в письме к С.Н.Шубинскому) «сердцу читателя было на чем с ней помириться и пожалеть ее так, как существо, оттерпевшее свою муку».

После страшных преступлений Катерины Львовны Лесков показал ее не менее страшные страдания. В повествовании значительно возрастает роль обстоятельств, обретающих новую старшую власть над людьми, низведенными на положение париев. Лейтмотивом последних глав оказываются определения «темный», «черный», «серый». В начале как будто бы они несут только предметный эмпирический смысл: говорится о холодной черной грязи дороги, по которой вместе с другими арестантами бредет измученная Катерина Львовна, о сером небе, темно-свинцовой полосе Волги, ее «широкопастных темных волнах», о мокром темном пароме, на котором начали размещать партию...  Однако нетрудно заметить, что в рамках единой, «безотраднейшей» картины все эти частные зарисовки, соединенные друг с другом по принципу нагнетания определенного впечатления, получают новое, более широкое значение. Мрак, в который погружена природа, ее стынущая на холодном сыром ветру нагота, ее колющее взгляд безобразие как бы олицетворяют здесь собой «непросветный ужас жизни», который не в силах выдержать человеческая душа.

Характер Катерины Львовны, как он проявляется в этих трагедийно-жестоких обстоятельствах, еще сильнее, чем раньше, поражает нас своими кричащими противоречиями. Своей силой и слабостью, мерой сохраняемой ей внутренней несвободы.

Подвижное диалектическое соотношение этих противоборствующих начал обусловливает собой истинно трагедийную напряженность финала повести. Чем сильнее и ужаснее власть обстоятельств, тем более исключительной представляется мощь характера Катерины Львовны, которая, несмотря на всю тяжесть мытарств, варварскую неустроенность арестантского быта, а главное - разрушающий дух цинической насмешливости, сохраняет способность жить своей особой жизнью, смысл которой для нее - в любви к Сергею.

Среди холодной, черной грязи грунтовой дороги приказчик словно импровизирует пред арестантами бульварную пляску, где балаганный лицедей куражится над беспомощным противником, пародируя и высокий романс и народную песню: «Что, купчиха? Все ль ваше степенство в добром здравии?» - нагло спросил Катерину Львовну Сергей.

... С этими словами он, сейчас же обратясь к Сонетке, покрыл ее своею полою и запел высоким фальцетом: «За окном в тени мелькает русая головка, Ты не спишь, мое мученье, ты не спишь, плутовка, Я полой тебя покрою, так, что не заметят». При этих словах Сергей обнял Сонетку и громко поцеловал ее при всей партии ... Катерина Львовна все это видела и не видела: она шла совсем уж неживым человеком. Ее стали подталкивать и показывать, как Сергей безобразничает с Сонеткой. Она стала предметом насмешек» (1, 140). Ее буквально добивают.

Сергей же, «преследуя для Сонеткиной потехи Катерину Львовну», пакостно и страшно приговаривает переиначенный им песенный запев: «Вспомни, моя разлюбезная, нашу прежнюю любовь, как мы с тобой, моя радость, погуливали, осенние долгие ночи просиживали, лютой смертью с бела света людей  спроваживали» (1, 141)

«Катерина Львовна за себя не заступалась ... Кроме холода, пронизывающего ее под измокшим платьем до самых костей, в организме Катерины Львовны происходило нечто другое. Среди гнусных речей Сергея гул и стон слышались ей из раскатывающихся и ухающих валов ... Катерина Львовна хочет припомнить молитву и шевелит губами, а губы шепчут: «как мы с тобой погуливали, осенние долгие ночи просиживали, лютой смертью с бела света людей  спроваживали». (1, 142)

Мгновенное просветление в душе Катерины Львовны не осознанно, случайно, вызвано лишь горькой обидой за оскорбленное Сергеем чувство («Что мне тут еще совеститься! Я ее, может, и никогда не любил, а теперь ... да мне вот стоптанный Сонеткин башмак милее ее рожи, кошки этакой ободранной...»), а потому запоздало и, увы, бесполезно.

Лесковской героине суждено пройти свой крестный путь, и она окажется у самой границы нравственного прозрения, границы, которую ей не суждено переступить.

Потеряв свое прошедшее, она все потеряла. Силы Катерины Львовны подкошены и потому на какой-то момент она как будто выпускает из своих рук инициативу, покоряясь ходу событий, выступая пред читателем как жертва подлого обмана, мишень насмешек всей арестантской партии.  Однако по логике сюжетных ситуаций это только временное состояние прострации, сменяющееся затем новым всплеском разрушительной энергии, влекущим за собой ее гибель.

Это энергетическое начало характера Катерины Львовны, которая и в самом отчаянном положении, потеряв единственное, чем она дорожила в жизни, - любовь Сергея, нашла способ по-своему направить ход событий, хотя бы ценой собственной гибели, возвышает ее личность и создает вокруг нее ореол истинно трагического лица.

Вместе с тем и в финале повести Лесков далек от идеализации своей героини. Сколь ни велико ее потрясение, он не считает возможным открыть ей путь духовного очищения. Гнетущая  тяжесть содеянных ею преступлений роковым образом изначально ограничивает ее порыв к покаянию: она хотела было произнести слова молитвы, но, не повинуясь этому желанию, ее губы повторяют навязчивые слова Сергея,  с цинической насмешливостью напомнившего ей о их прошлом.

Приговор Катерине Львовне выносит ее создатель.  И при всем сочувствии к «бедной женщине», теряющей рассудок от страшного, циничного надругательства над ее чувством, Лесков не считает возможным открыть Катерине Львовне путь нравственного очищения, ощутить чувство вины за содеянное. Таким образом Лесковым цементируется многозначно звучащая в повести мысль о неотвратимом наказании за совершенное зло, о невозможности возрождения личности при морально-нравственной ее недостаточности.

Хищное, животное начало столь глубоко укоренилось в натуре Катерины Львовны, что в кризисный момент жизни ей не удается переломить себя. Обуреваемая чувством мстительной злобы к своей сопернице, во время переправы через реку, она внезапно сбивает ее с ног и бросается с ней за борт. Стоило Сонетке на минуту выглянуть из воды, как  Катерина Львовна тут же набросилась на нее, «как сильная щука на мелкоперую плотицу»,  и обе более уже не показывались. Лесков вводит в повествование аналогии с животным миром.

Последнее сравнение, которое использует Лесков, завершая свое повествование о Катерине Львовне, - уподобление ее щуке, - вновь сообщает важную качественную определенность той силе, которая владеет героиней: это необоримая, но трагически ущербная сила, подчиняющаяся зову природы. Нечеловечность этой силы имеет своим источником, как это явствует из всей художественной логики произведения, русский быт, царящую в нем нравственную и умственную непроглядную темноту.

Таким образом, не только судьба отдельной личности, но и вся русская действительность изображается Лесковым как действительность трагическая, изобилующая поразительными несообразностями, ужасными происшествиями, изломанными судьбами, роковыми развязками.

Однако, говоря о гнетущей атмосфере русской жизни, Лесков более всего имеет в виду не столько социально-политический аспект, сколько неразвитость самых ближних личностных связей,  отношения людей в быту, дома, в семье.

В повести «Леди Макбет Мценского уезда» Лесков создает яркий и сложный характер, убедительно раскрывает противоречивость натуры своей героини парадоксально соединяющей в себе высокое и низменное, предельную силу чувства и звериную жестокость, способность к самопожертвованию и собственнический инстинкт, стоицизм в страдании и безудержность страсти. При всей органической сращенности с действительностью, которая его формирует, этот характер - не просто ее отражение, он несет в себе некую загадку, тайну, непредсказуемые повороты. И чувство вины, а вернее - его отсутствие, делает этот характер в полной мере об этом свидетельствующим.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Лесков Н.С. Полн. собр. соч. В 11-ти т. Т.1. С.96. М., 1968.
   Далее в тексте ссылки на это издание.
2. Ильин И.А. Сочинения. В 2-х т. Т.2. С.325. М., 1994.
3. Горелов А.А. Лесков и народная культура. М., 1988. С.37.
4. Ильин И.А. Сочинения. В 2-х т. Т.2. С.312. М., 1994.
5. Там же. С.315
6. Там же. С.327