Сценарий литературной гостиной "Марина Цветаева. Моим стихам..."
методическая разработка по литературе (11 класс) по теме

Звучит музыкальный фрагмент «Ноктюрн», соч. №2 Шопена

Тебе, имеющему быть рожденным

Столетие спустя, как отдышу, -

Из самых недр, - как на смерть осужденный, Рукой своей - пишу.

1. Друг! Не ищи меня! Другая мода!
2. Меня не помнят даже старики.
3. Ртом не достать! — Через летейски воды

Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу, Пылающие мне в могилу — в ад,

Ту видящие, что рукой не движет,

Умершую сто лет назад.

Со мной в руке — почти что горстка пыли

Мои стихи! — я вижу: на ветру

Ты ищешь дом, где родилась я — или

В котором я умру.

На встречных женщин — тех, живых, счастливых,

Горжусь, как смотришь, и ловлю слова: Сборище самозванок! Все мертвы вы!  Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!

Все тайны знал, весь склад ее перстней! Грабительницы мертвых! Эти кольца Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы, Раскаиваюсь в первый раз,

Что столько я их вкривь и вкось дарила, — Тебя не дождалась!

И грустно мне еще, что в этот вечер, Сегодняшний — так долго шла я вслед Садящемуся солнцу, — и навстречу

Тебе — через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье Моим друзьям во мглу могил:

— Все восхваляли! Розового платья

Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! — Нет, я корыстна! Раз не убьешь, — корысти нет скрывать,

Что я у всех выпрашивала письма,

Чтоб ночью целовать.

Сказать? - Скажу! Небытие - условность. Ты мне сейчас - страннейшей из гостей,

И ты откажешь перлу всех любовниц

Во имя той - костей.

Чтец

Ведущий 1. 

Марину Цветаеву как-то неловко называть «поэтессой». Она была великим
русским поэтом - женщиной. Вся ее жизнь — это роман с собственной душой, отраженный в стихах.

Чтец (под музыку Чайковского «Вальс цветов»

Красной кистью

Рябина зажглась.

Падали листья;

Я родилась,

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

Ведущий 2. 

У директора Румянцевского музея и основателя московского Музея изящных искусств, и Марии Александровны Мейн 26 сентября 1892 г. в семье Ивана Владимировича Цветаева, профессора Московского университета, родилась дочь Марина.

Марина Цветаева (МЦ) (под звук волн)

Кто создан из камня, кто создан из глины,-

 А я серебрюсь и сверкаю!

 Мне дело - измена, мне имя - Марина,

 Я - бренная пена морская.

 Кто создан из глины, кто создан из плоти -

 Тем гроб и нагробные плиты...

 - В купели морской крещена - и в полете

 Своем - непрестанно разбита!

 Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

 Пробьется мое своеволье.

 Меня - видишь кудри беспутные эти?-

 Земною не сделаешь солью.

 Дробясь о гранитные ваши колена,

 Я с каждой волной - воскресаю!

 Да здравствует пена - веселая пена -

 Высокая пена морская!

Ведущий 1:

Главенствующее влияние - матери (музыка, природа, стихи, Германия). Более скрытые, но не менее сильное влияние отца (страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность). Слитое влияние отца и матери - спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентный рыцарский. Жизнь на высокий лад.

Максимилиан Волошин (звучит «Мелодия слёз»)

К Вам душа так радостно влекома!

 О, какая веет благодать

 От страниц "Вечернего альбома"!

 (Почему "альбом", а не "тетрадь"?)

Ваша книга — это весть "оттуда",

 Утренняя благостная весть.

 Я давно уж не приемлю чуда,

 Но как сладко слышать: "Чудо — есть!»

Ведущий 2:

Шло время, и Марина из круглолицей девочки с глазами цвета крыжовника превратилась в невысокую светловолосую девушку с задумчивым взглядом близоруких глаз. Интерес к музыке у Марины постепенно угасает, особенно после смерти матери. У нее появляется глубокая страсть – книги.

МЦ (звучит Бетховен «К Элизе»)

Что же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям —

Страсти! где насморком

Назван — плач!

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший — сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер?!

Ведущий 1

И эта страстность – на всю жизнь. Сама же она называла это качество «безмерностью в мире мер». Как раздражало это ее качество многих и многих, как не хотели простить ей непохожести, безудержности, самого высокого градуса горения жизни!

МЦ (звучит «Мелодия слёз»)

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду, и кольцом на стеклах, -

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец, - чтоб всем было известно! -

Что ты любим! любим! любим! любим! -

Расписывалась - радугой небесной.

Ведущий 2

5 мая 1911 года Марина приехала в Коктебель к Максимилиану Волошину, другу на всю жизнь, одному из немногих. На пустынном, усеянном галькой морском берегу она встретилась с семнадцатилетним Сергеем Эфроном, только что приехавшим туда из пансиона. Любовь с первого же взгляда – и на всю жизнь.

Ведущий 1

Сергей и Марина нашли друг друга. Письма, которые они писали друг другу всю жизнь, невозможно читать бесстрастно. Это потрясение, это невозможный накал страстей, обжигающий и сегодня.

Чтец (звучит «5 симфония» Шостаковича)

Мы с тобою лишь два отголоска:

Ты затихнул, и я замолчу.

Мы когда-то с покорностью воска

Отдались роковому лучу.

Это чувство сладчайшим недугом

Наши души терзало и жгло.

Оттого тебя чувствовать другом

Мне порою до слез тяжело.

Станет горечь улыбкою скоро,

И усталостью станет печаль.

Жаль не слова, поверь, и не взора,-

Только тайны утраченной жаль!

От тебя, утомленный анатом,

Я познала сладчайшее зло.

Оттого тебя чувствовать братом

Мне порою до слез тяжело.

Сергей Эфрон (звучит «Мелодия слёз»)

Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего от Вас не буду требовать – мне ничего не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы… Берегите себя. Храни Вас бог. Ваш С.

МЦ (звучит «Мелодия слёз»)

Мой Сереженька! Не знаю, с чего начинать. То, чем и кончу: моя любовь к Вам бесконечна.

Чтец:

Я с вызовом ношу его кольцо!

 - Да, в Вечности - жена, не на бумаге. -

 Его чрезмерно узкое лицо

 Подобно шпаге.

 Безмолвен рот его, углами вниз,

 Мучительно-великолепны брови.

 В его лице трагически слились

 Две древних крови.

 Он тонок первой тонкостью ветвей.

 Его глаза - прекрасно-бесполезны! -

 Под крыльями раскинутых бровей -

 Две бездны.

 В его лице я рыцарству верна,

 - Всем вам, кто жил и умирал без страху! -

 Такие - в роковые времена -

 Слагают стансы - и идут на плаху.

Ведущий 2:

Разве это не поэтическое предвидение, не роковое пророчество гениального поэта и любящей женщины?! Судьба?.. Да, судьба! Обвенчались Сергей и Марина в январе 1912 года, а 5 сентября 1912 года родилась дочь Аля – Ариадна Эфрон, которая станет для матери и ребенком, и подругой, и первым читателем.

МЦ

Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена… Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. Ариадна – ведь это ответственно! Именно поэтому.

Чтец (звучит инструментальная мелодия без слов)

Ты будешь невинной, тонкой,

Прелестной - и всем чужой.

Пленительной амазонкой,

Стремительной госпожой.

И косы свои, пожалуй,

Ты будешь носить, как шлем,

Ты будешь царицей бала -

И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,

Насмешливый твой клинок,

И всe, что мне - только снится,

Ты будешь иметь у ног.

Всe будет тебе покорно,

И все при тебе - тихи.

Ты будешь, как я - бесспорно -

И лучше писать стихи...

Но будешь ли ты - кто знает -

Смертельно виски сжимать,

Как их вот сейчас сжимает

Твоя молодая мать.

Чтец

Не знаю, где ты и где я.

Те ж песни и те же заботы.

Такие с тобою друзья!

Такие с тобою сироты!

И так хорошо нам вдвоем:

Бездомным, бессонным и сирым..

Две птицы: чуть встали - поeм.

Две странницы: кормимся миром.

Ведущий 1:

Цветаева всегда стремилась дать детям как можно больше для души. Несмотря на свой возраст (ей было 20 лет) она вкладывала в них Поэзию, Музыку, Романтику, Природу и Любовь. Так было и сыном Муром. Он стал для матери идолом. «Пока я живу, ему должно быть всегда хорошо», - говорила Марина. Дети были частью Сережи, любимого мужа, счастье с которым быстро сменилось тревогой за него.

Сергей Эфрон (СЭ):

Меня страшно тянет на войну, солдатом или офицером… Я прекрасно знаю, что буду бесстрашным офицером, что не буду бояться смерти.

Ведущий 2:

В 1914 году Сергей Эфрон, студент 1 курса Медицинского Университета, отправляется на фронт с санитарным поездом в качестве брата милосердия. В ноябре 1917 года их разлучили революционные события. Сергей уехал в Ростов, где формировалась добровольческая армия Корнилова – так понимал он тогда свой долг русского офицера.

Звучит фрагмент песни Зои Ященко «Белая гвардия»

Ведущий 1:

Цветаева именно теперь стала ревностной поборницей белого движения – то была романтика обреченности. В это время из-под ее пера выходит сборник «Лебединый стан».

Чтец

- Что делали? - Да принимали муки,

Потом устали и легли на сон.

И в словаре задумчивые внуки

За словом: долг напишут слово: Дон.

Ведущий 2:

Превратно понятые идеи товарищества, верности присяге, вскоре возникшее чувство обреченности «белого движения» и невозможности изменить – именно обреченным уводят Сергея самым скорбным, ошибочным и тернистым путем, через Галлиполи и Константинополь – в Чехию и Францию.

Ведущий 1:

А что же Марина Ивановна? Она в Москве, с двумя маленькими дочерьми.

МЦ (звучит «Мелодия слёз»)

Вы хотите видеть мой день? Пожалуйста, встаю – холод – лужи – пыль от пилы – ведра – кувшины, тряпки – везде детские платья, рубашки. Пилю, топлю, мою в ледяной воде картошку, которую варю в самоваре.

Потом уборка, стирка. Маршрут: в детский сад, за усиленным питанием, оттуда в столовую (на карточку от сапожников), к бывшему Генералову – не дают ли хлеб – оттуда опять в детский сад за обедом, оттуда – по черной лестнице, обвешенная кувшинами и жестянками, по черной лестнице – домой. Сразу к печке. Раздуваю. Разогреваю. Все обеды – в одну кастрюльку – суп вроде кааши. Кипячу кофе. Пью. Курю. В десять часов день окончен; в одиннадцать или двенадцать я уже в постель. Счастлива лампочкой у самой подушки, тишиной, тетрадкой, папироской, иногда – хлебом…

Ведущий 2:

В феврале 1920 года умерла младшая дочь – Ирина. Еще один рубец на сердце, еще одна седая прядь… В 1921 году Марина Ивановна узнала, что ее муж жив – она получила от него первую весть.

СЭ

Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим будет наша встреча грядущая. Когда я о ней думаю, сердце замирает: страшно – ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет.

МЦ

Мой Сереженька! Если от счастья не умирают, то - во всяком случае – каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. Последние вести о Вас: Ваше письмо к Максу, потом пустота. Не знаю, с чего начать. Знаю, с чего начать. То, чем и кончу: моя любовь к Вам бесконечна.

Ведущий 1 (звучит «Адажио» Альбинони)

Марина Ивановна принимает решение – ехать к мужу, поскольку ему, недавнему белогвардейцу, в те годы обратный путь был заказан и невозможен.

Ведущий 2:

На этом заканчивается первая часть горькой и невероятной судтьу Марины Цветаевой и начинается вторая – после России.

Ведущий 1:

В понедельник, ярким днем 15 мая 1922 года Марина Ивановна с Алей сошли на вокзале в Берлине, а в июне она впервые после долгой разлуки увидела, наконец, мужа. Как долго стояли они оба, обнявшись, как стали вытирать друг другу мокрые от слез щеки.

Ведущий 2:

Именно этот летний вечер предопределил другую разлуку – долгую, семнадцатилетнюю разлуку с Россией. Выполняя свою клятву, Цветаева едет в Европу. Прага, Париж, Вандея… Долгие версты и годы.

Чтец

Рас-стояние: версты, мили...

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

Рас-стояние: версты, дали...

Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это - сплав

Вдохновений и сухожилий...

Не рассорили - рассорили,

Расслоили...

 Стена да ров.

Расселили нас, как орлов-

Заговорщиков: версты, дали...

Не расстроили - растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

Который уж, ну который - март?!

Разбили нас - как колоду карт!

МЦ

Сын рос, дочь взрослела. В Париже я никому не нужна. Есть – знакомые. Но какой холод я ощущаю постоянно. Все меня выталкивают в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна.

Ведущий 1:

И опять, конечно же, не быт стоит над всем, а ощущение «никому-ненужности», особенно ненужности ее стихов.

Чтец (звучит фрагмент из Эннио Морриконе)

В огромном городе моем - ночь.

 Из дома сонного иду - прочь

 И люди думают: жена, дочь,-

 А я запомнила одно: ночь.

 Июльский ветер мне метет - путь,

 И где-то музыка в окне - чуть.

 Ах, нынче ветру до зари - дуть

 Сквозь стенки тонкие груди - в грудь.

 Есть черный тополь, и в окне - свет,

 И звон на башне, и в руке - цвет,

 И шаг вот этот - никому - вслед,

 И тень вот эта, а меня - нет.

 Огни - как нити золотых бус,

 Ночного листика во рту - вкус.

 Освободите от дневных уз,

 Друзья, поймите, что я вам - снюсь.

Ведущий 2:

В начале 1937 года Сергей Эфрон уезжает в Советский Союз. Чуть позже за ним – Аля. Мур тоже рвется в Россию.

Ведущий 1:

В июне 1939 года мать и сын сели в поезд. Отец и дочь уже там, пока еще не в тюрьме, но уже в России. Из Парижа ее с сыном не провожал никто. Еще два года будет длиться Голгофа Марины, ее расплата… За что? Непохожесть? Нетерпимость? Неумение приспосабливаться к чему бы то ни было? За право быть самой собой?

Расплата за любовь, земную и поэтическую, конкретную и космическую.

МЦ

Москва. Голицыно, Болшево – они почти ничем не отличаются друг от друга. Без мужа и дочери, без жилья и друзей и абсолютно без всяких надежд… Посуда, вода и слезы. Никто не видит, не знает, что я уже год ищу глазами – крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких люстр… Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Я не хочу умереть, я хочу не быть.

(читает по листку):

В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывшуюся столовую Литфонда.

(медленно складывает и убирает листок)

Не приняли.

(читает, снимая кольцо с руки):

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Наддверный…

Ведущий 2:

Город Елабуга: последнее земное пристанище неукротимой души поэта. 31 августа 1941 года великий русский поэт Марина Цветаева повесилась.

МЦ (звучит «Мелодия слёз»)

Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик.

Ведущий 1:

Сын ничего не смог передать: Аля отбывала срок, Сергей Яковлевич будет расстрелян, сам же Георгий Эфрон, известный всем домашним под ласковым именем Мур, погибнет на фронте.

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем…

Ведущий 2:

На кладбище в Елабуге есть такая надпись: «В этой части кладбища похоронена Марина Цветаева».

Чтец (звучит «Лунная соната» Бетховена)

Помнишь, гераневая Елабуга,

 ту городскую, что вечность назад

 долго курила, курила, как плакала,

 твой разъедающий самосад?

Бога просила молитвенно, ранено,

 чтобы ей дали белье постирать.

 Вы мне позвольте, Марина Ивановна,

 там, где вы жили, чуть-чуть постоять.

Бабка открыла калитку зыбучую:

 "Пытка под старость - незнамо за что.

 Ходют и ходют - ну прямо замучили.

 Дом бы продать, да не купит никто.

Помню - была она строгая, крупная.

 Не подходила ей стирка белья.

 Не получалось у ней с самокрутками.

 Я их крутила. Веревку - не я".

Сирые сени. Слепые. Те самые,

 где оказалась пенька хороша,

 где напослед леденяющею Камою

 губы смочить привелось из ковша.

Гвоздь, а не крюк.

 Он граненый, увесистый -

 для хомутов, для рыбацких снастей.

 Слишком здесь низко,

 чтоб взять и повеситься.

 Вот удавиться - оно попростей.

Ну а старуха, что выжила впроголодь,

 мне говорит, словно важный я гость:

 "Как мне с гвоздем-то?

 Все смотрят и трогают.

 Может, возьмете себе этот гвоздь?"

Бабушка, я вас прошу как о милости, -

 только не спрашивайте опять:

 "А отчего она самоубилась-то?

 Вы ведь ученый. Вам легче понять".

Бабушка, страшно мне в сенцах и комнате.

 Мне бы поплакать на вашем плече.

 Есть лишь убийства на свете, запомните.

 Самоубийств не бывает вообще.

Чтец (звучит Чайковский «Времена года. Октябрь»)

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

- Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

- К вам всем,- что мне, ни в чем

Не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто – слишком

грустно

И только двадцать лет,

За то, что мне – прямая неизбежность –

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

- Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.

Чтец

Дожди под-над миром  

Как плач по Марине,

Как реквием на

Неизвестной могиле.

И кисти рябины

Над желтою глиной –

Как капли последние

Крови Марины.

Огромное море

Соленым прибоем

Душой ее вольной

Вздыхает и стонет.

И утром, и ночью

Маринины очи –

Листом подорожника

У обочин.

Чтоб путнику проще

В заснеженной роще –

Маринино сердце

 Кострами быть хочет.

Дожди под-над миром.

Быть может, Марины

Последние слезы

О бедных и сирых?

И голос Марины

В осенней осине.

И крик лебединый

По деве Марине.

Ведущий 1:

Смерть поэта тоже входит в бытие поэта, а его бытие – это жизнь его стихов и память о нем. Роман поэта со своей душой и читателем продолжается, потому что он «вне времени».

Чтец

Моим стихам, написанным так рано,

 Что и не знала я, что я — поэт,

 Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

 Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

 В святилище, где сон и фимиам,

 Моим стихам о юности и смерти,

 - Нечитанным стихам! -

Разбросанным в пыли по магазинам

 (Где их никто не брал и не берет!),

 Моим стихам, как драгоценным винам,

 Настанет свой черед.