«Концептуальная карта» на уроке литературы. Репортаж с урока „Но был ли счастлив мой Евгений?"
методическая разработка по литературе (9 класс) по теме

Андреева Алла Юрьевна,

преподаватель  словесности

ГБОУ СОШ № 353 им. А.С. Пушкина

 г. Москва.

Отличник просвещения, учитель-методист

«Концептуальная карта» на уроке литературы

Репортаж с урока „Но был ли счастлив мой Евгений?"

Учителям-словесникам

Надеюсь, что коллеги, учителя-литературы, заинтересуются этой попыткой осмысления с разных точек зрения некоторых граней многоаспектности образа центрального героя пушкинского романа в стихах и методическим подходом. Я использовала на этом уроке некоторые приемы и понятия методики «критического мышления», правда – выборочно, по-своему, в русле сложившейся в моей многолетней практике системы учебной работы. Обращаю внимание на значительную роль педагога в подобных уроках, которому приходится тщательно готовить и четко планировать итоговую коллективную работу учащихся. Учитель сам формулирует стержневую проблему, организующую сотворческий поиск с учениками. Не навязывая своего мнения, учитель время от времени акцентирует отдельные нюансы обсуждаемого вопроса: тактично  поощряет особенно заслуживающие внимания усилия ребят, стимулирует развитие их диалога. При подведении итогов часто остается перспектива для дальнейших размышлений и обращений учащихся к изучаемому художественному произведению – следуя любимому Пушкиным принципа «открытого финала».

Итоговые уроки масштабной темы, которые сопровождаются составлением «концептуальных карт», всегда вызывают у моих девятиклассников настоящее воодушевление. В этом деле ими уже накоплен интересный опыт. Подобная стратегия применялась нами для осмысления тем «Хлестаковщина», «Молчалины блаженствуют на свете». Объявленная для размышления тема — «А был ли счастлив мой "Евгений?» — была встречена ребятами с подъемом: Наконец-то каждый из них покажет свои знания и способности, посостязается с одноклассниками. Но — и настороженно: вроде бы все ясно и спорить как будто не о чем...

Посмотрим, думаю я... Потому что я-то уж знаю, какими они, когда проблема «задевает за живое», становятся собранными, готовыми к импровизациям, в хорошем смысле непредсказуемыми, и какие любопытные звучат на таких уроках наблюдения, «угадки», соображения. «О сколько нам открытий чудных...» Тем более что итоговое занятие исподволь подготовлено. На протяжении предыдущих уроков мы с учениками постоянно обращались к тексту пушкинского романа. Свой экземпляр «Евгения Онегина» — из семейной, школьной или юношеской библиотеки — имеется почти у каждого ученика. И сегодня книга, конечно, тоже принесена в класс. Формулировка проблемной темы — новая. Но   с у д ь б а  и   разные грани образа главного героя романа постоянно  были   в   центре  внимания.

«Мозговой атакой» дружно работающих групп (класс разделен на 5 групп по 6 человек) движет творческая и соперническая энергия . Едва ли не в каждом проявляется здесь личность, способная выдвигать и отстаивать своё мнение.

Минусом первых подобных уроков было неумение должным образом слушать друг друга, нежелание понять или принять иную точку зрения. Многое интересное порою ускользало в общем гаме.

Но теперь закономерно было ожидать иного: внимания к мнениям «оппонентов», большей терпимости, стремления к, по возможности, четкой аргументации собственной точки зрения.

Так оно, в основном, и случилось. Правда, сдвоенного урока нам не хватило: ребята так увлеклись, что решили остаться и после окончания занятий,— чтобы «доспорить». Не без того, что в нескольких случаях отдельные участники обсуждения все-таки перебивали выступающих своими репликами — но в рамках достаточно корректной, товарищеской дискуссии.

Описываемый далее урок уже для начальной стадии — стадии «вызова» — спланирован был так, чтобы активизировать в памяти учеников то, что может понадобиться им для работы по задуманной теме, стимулировать свободные, личностные размышления по предложенной теме. Поскольку данный этап — «скоротечный» (на каждый вид работы отводится 1 — 1,5 минуты), то и информация, звучащая в классе, не может пока претендовать на исчерпанность, на полную осмысленность и дотошную фактическую достоверность. Это своего рода разминка, это  первые всплески мысли, иногда интуитивные, иногда намётывающие первые стежки к искомой истине, иногда — ассоциативные.

Первый вид деятельности учеников — восстановление «перепутанной логической цепочки». На табличке, вывешенной на доске,— слова, записанные в произвольном порядке:

труд

любовь

Зевс

себялюбие

покой

наслаждение

свобода

Учащимся предлагается пронумеровать эти слова — расположить их по степени логической близости к «главному» слову сегодняшней темы счастье. И бегло обосновать свои решения. Работают все. Одна ученица -   у доски. Оживление, комментарии, шутки сразу создают атмосферу раскованного общения. Звучат реплики:

1. А наша одноклассница, оказывается, трудоголик — труд у нее под № 1!        .
2. А с Зевсом вообще неувязочка — не вмещается в цепочку...

— Покой, может быть, продвинем вперед? «И вечный бой! Покой нам только снится...» — это уже я. (Эти строки уже не раз звучали у нас на занятиях.)

3. Любовь, любовь — вторым номером! — «Пора любви и страсти нежной...»
4. А себялюбие? Оставь его лучше в «золотой серединке».

 Задание второе: разобьем наши знания о пушкинском романе в стихах на «кластер» с ключевым именем Онегин, записанным в центре тетрадного листа и классной доски. В течение минуты пишем все слова, словосочетания, фрагменты из художественного текста, приходящие на ум. Без остановки! Не особенно задумываясь о том, правильно ли это. Такая стратегия открывает доступ к оживлению собственных предварительных знаний и представлений по теме, которую надо будет  освоить на новом уровне.

Далее, следуя своей домашней «задумке», я пытаюсь строками эпиграфа дать импульс «подводному течению» мыслей учащихся. Духовные свершения имеют своими истоками многое из достигнутого в прошлом. Культурное наследие, как сильный поток, очищенный от мути при движении вод, доносит до нас на гребне новых волн наиболее выверенные ценности. Мы, разумеется, иные, чем наши предшественники, но так же, как они, желаем полнокровной, целеустремленной, одухотворенной жизни. Мечтаем о счастье. Отсутствие такого внутреннего стержня — беда. Но чья тут вина?..

Все это пока не произносится вслух. Просто на табличку выписаны слова Марины Цветаевой:

«Волна всегда возвращается, но возвращается всегда иною».

Пауза для раздумья.

Теперь сориентируемся еще раз в эпохе героя романа и его автора. Чтобы избежать казусов, случающихся в таких ситуациях, когда некоторые об Онегине говорят как о «хорошем парне». Надеюсь, они не забудут, что подобное разговорно-просторечное слово далеко не синоним ни к слову dandy, ни к пушкинскому добрый малый. Пусть ребята вновь оглянутся на стены кабинета литературы, специально оформленного к сегодняшнему уроку иллюстрациями разных художников к пушкинскому роману, этой энциклопедии I четверти XIX века. Величественный Петербург, щегольские наряды «золотой молодежи»...

А между тем звучит слово учителя, содержащее и краткий комментарий, и переход к постановке одной из проблем. Русский дендизм, напоминаю я, дендизм как своего рода «философская» система поведения, диктовал своим приверженцам определенные, регламентированные взаимоотношения с окружающими, особые манеры.

Dandy с тросточкой в руках, казалось, взлетал на коня, не чувствуя его под собой. В общество — будь то  бал или театр — являлся только на такой отрезок времени, который достаточен, чтобы привлечь к себе внимание дам и кавалеров — и... исчезнуть, оставив за собой шлейф толков: «Сей ангел, сей надменный бес?»  Все это — для нас как будто совершенно чужеродное — уплывает вместе с давно минувшим XIX столетием. Но почему же нас так трогают переживания пушкинских героев? Задумаемся над этим...

Теперь следует особенно важный момент урока. В течение 20 минут каждая группа из 6 человек, разместившаяся в отдалении от других за сдвинутыми столами, должна подготовить «концептуальную карту» по теме «А был ли счастлив мой Евгений?».

Начинается этап углубленного осмысления темы, прослеживания диалектики ее развития в романе, четкого оформления идеи, подготовка представителя группы к защите, на которую отведено всего четыре минуты. (На деле этот регламент, правда, выдерживается не всегда: реплика «оппонентов» побуждает к развитию мысли; при этом в разговор вступает и «группа поддержки» выступающего.)

«Концепция» группы оформляется словесно и графически. «Опоры» выполняются на ватмане фломастерами и маркерами. Право участников — использовать словесные сигналы, символику произвольного характера, эстетическое оформление на свой вкус.

Пока группы готовятся, я тихо, не отвлекая учащихся, хожу по классу. Наблюдаю за тем, как увлеченно, азартно, споро работают дети. Наученные опытом предыдущих уроков, они умеют теперь  ценить каждую минуту, рационально распределить обязанности, бегло, как бы на репетиции, продискутировать возможные вопросы; продумать защиту. В который раз перелистываются страницы принесенных на урок экземпляров «Евгения Онегина», переложенных закладками и испещренных пометками; сверяются свои идеи с авторскими; извлекаются  дополнительные доказательства.

Уже сейчас можно подметить у ребят полемический задор, он  породит такие «провокационные» вопросы, которые, пожалуй, может изобрести только пылкий и гибкий молодой ум. Содержание «концепций», по услышанным разрозненным репликам ребят, по обрывочным формулировкам, в полифонии голосов, пока уловить трудно. Но о форме составляемых карт уже складывается некоторое впечатление.

— Передаем эпоху: делай вокруг цитат пушкинский росчерк— зигзаг!.. :

1. Линию, линию — плавнее, изящней веди. Как у Нади Рушевой...
2. Цилиндр, тросточка, перо — закодировали  дружбу Онегина с Пушкиным.
3. На всякий случай допиши: «Добрый мой приятель».
4. А пистолет зачем дорисовал?
5. Оба — дуэлянты. «Невольники чести»...
6. Зачем кружевные «вилюшки» выписываешь?
7. А помнишь — как на картинке, где Пушкин, перо, подсвечник?

(Явно имеется в виду демонстрировавшаяся в классе иллюстрация художника И. В. Кузьмина.)

8. Ты зачем кошку нарисовала?
9. Это не кошка. Это знак «животных инстинктов». Мы же решили, что они преобладают на первых этапах онегинской жизни...
10. Это Татьяна в деревне? Тогда зачем шляпка?
11. Думаешь, в провинции они были не в моде?..        i
12. Вообще-то мать Татьяны была горожанка...
13. Оставляем или нет?
14. Оставь!

(А почему бы и нет? Ведь на иллюстрации к «Евгению Онегину» — «Сцена в саду» — художник К. И. Рудаков изобразил деревенскую барышню в шляпке.)

Идут последние, особенно продуктивные, рабочие минуты. «Защитники» строчат свои заметки. Последние озарения...

Стоп!

Листы укреплены на доске.

Пауза.

Заинтересованно разглядываем наши и наших товарищей «творения». Спрашиваю:

1. Чья же работа лучше?

        Хором:

2. Наша!

Разумеется. Ведь в нее — в свою, своей группы,— вложено столько душевного жара (вон как пылают щеки и горят глаза!), столько изобретательности в символах, ведомых только им — тех символов, по которым они будут расшифровывать, разворачивать свою информацию и аргументацию.

  Некоторые идеи вывешенных на доске схем (или их детали) ясны уже при первичном зрительном их восприятии.

На одной из них — в центре солнце, внутри которого знаки:

        Я  =  Н

                ║

               МЫ

И окольцовано всё это пушкинской строкой: «Мы все глядим в Наполеоны». Понятно, что речь пойдет о «наполеоновском» начале не только у Онегина, но и у многих Пушкинских современников, о преувеличении значимости собственной личности:

Мы почитаем всех нулями,

А единицами — себя.

Это начало станет существенным в осмыслении ребятами данной группы духовно-нравственного облика Евгения Онегина.

Так начинается обсуждение темы. (Примерное — обобщенное— содержание выступлений учащихся воспроизводится далее на основе тех записей, которые делались ими по ходу урока, а затем были переданы мне.)

Выступление от имени этой группы звучит как обвинительный акт герою романа.

«Я» эгоиста, говорят они, не знает насыщения, но познает пресыщение. Чужими судьбами герой распоряжается по своему усмотрению. Приближает, удаляет людей или домогается их — по воле собственного «Я», кажется не знающего границ. Но некоторая мера им соблюдена: не нарушать границ светского этикета и порядочности... А также — остаться довольным самим собой.

Убийство на дуэли, продолжают выступающие, допустимо с позиций светской морали. Но убийство друга вызывает у героя взрыв неудовлетворенности собой. «Он обвинял себя во многом» — уже накануне поединка. Заметьте (обращают «солисты» внимание слушателей), что там, где он думает вопреки привычным для него эгоцентристским нормам,— там он нам становится симпатичным или, по крайней мере, вызывает сострадание к себе. Понятно, что о состоянии счастья героя речи быть не может!

Опорный тезис группы уже заявлен. Теперь он развертывается. «Я» Онегина, говорят ребята, отличается  отменным «аппетитом»; поэтому оно раздувается, требуя всё большего объема удовольствий. Но пресыщение дамокловым мечом нависает изначально. Героя снедает хандра еще и потому, что почти всё поглощаемое им — мелко, бесцельно, бездуховно. Оно и не может удовлетворить его натуру, как будто наделенную «сердцем и умом». Отсутствие большего он пытается заменить количеством «встрясок». Ему всегда всего мало: мало светских кокеток — надо еще и в деревне сорвать «белянки черноокой младой и свежий поцелуй». Ему мало признания Татьяны — надо еще усугубить ее страдания, подав надежду:

«Я вас люблю любовью брата,

И, может быть, еще нежней».

Ему мало снисходительно  посмеиваться над Ленским — надо еще позлить его, заставить ревновать. Он по-настоящему не считается с людьми как с личностями. Сначала изящно, красиво — он умел себя так подать — отстранил Татьяну. Потом, годы спустя, преследует ее — чужую жену. Она, видите ли, теперь уже доросла до его уровня...

На «концептуальной карте» этой группы пространство вокруг солнца затемнено, пасмурно. Надо всем царствуют глаза субъекта — «он угрюм»; его мрачный взгляд, считают представители группы, окрашивает всё в темные тона. Они утверждают, что это прослеживается в тексте постоянно.

О книгах: «Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет».

О «причудницах большого света»: «...их разговор — Несносный, хоть невинный вздор»...

«Труд упорный ему был тошен»...

«Волшебный край» театр, в кривом зеркале онегинского видения, вызывает у героя зевоту: «лицами, убором Ужасно недоволен он»; балеты, по его заключению,— «всех пора на смену», «...и Дидло мне надоел».

Пушкин пишет об онегинской «Шутке, с желчью пополам, И злости мрачных эпиграмм»...

Группа ставит свой диагноз: болезнь Онегина — болезнь века; поэтому она трудно излечима. Это — тяжелое состояние души, давящее и на самого страдающего недугом «сплина», и на окружающих.

Болезнь затягивается. И все-таки не столько внешние факторы, сколько внутренние (по мнению ребят) влияют на психологию Евгения Онегина. Развитие болезни учащиеся прослеживают на материале «деревенских» глав романа. На схеме всё это сжато в две «толчковые» цитаты:

15. Как Чайльд Гарольд угрюмый, томный...
16. К жизни вовсе охладел...

Вывод: главная причина несчастий героя — в «призме» его взгляда, искажающего прелесть бытия.

Итоговая оценка, по мнению группы, произнесена самим героем: «Как я ошибся! Как наказан!» Но он не понял, что наказан за себялюбие, самолюбование, за эгоцентризм.

У другой группы сходная мысль художественно была оформлена по-своему.

...По ступенькам лесенки — бегущий знак «Я», последовательно увеличивающийся в размерах. На другой стороне — буквы слова НАПОЛЕон. Слог он написан «мелкими», строчными буквами. Рядом — раскрытая книга, на страницах которой снова ярко подчеркнута литера Я. Около нее — штриховые наброски: бюст Наполеона — «кукла чугунная», портрет лорда Байрона.

(Воображение восстанавливает сцену посещения «бедной Татьяной» дома Евгения Онегина, его деревенского кабинета.)

Вокруг — ключевые слова и словосочетания: амбиции, тщеславие, «современный человек... с его безнравственной душой, самолюбивой и сухой...»

В конце — «проблемный» символ:  =

                                                О?

                                                             ≠

 Всё окольцовано фигурной скобкой и подведено к слову измельчание, подкрепленному строчкой: «Стал чувства мелкого рабом».

В этой «концепции» видоизмененная Татьянина фраза накладывается ребятами не только на любовные переживания героя, но и на судьбу Онегина в целом, на пустоту, заполняющую его мысли и сердце.

Но, подчеркивают ученики этой группы, Онегин — мыслящий человек, с годами все  критичнее  судящий о себе. Он не мог не понимать, что провел «без цели, без трудов» большую часть своей жизни. Понимание этого и делает его несчастным, заключают наши «философы».

А на карте, в витиеватой рамке,— вывод из двух слов: «тоскующий эгоист»,

 Я не вмешивалась в выступления двух первых групп. Но теперь делаю краткое замечание, помогая классу «освоить» прослушанное и активизируя развитие диалога между группами. Отмечаю, что обе первые группы сосредоточили свое внимание преимущественно на индивидуализме, эгоизме героя. Вторая группа развила этот мотив, а также оттенила при этом нюанс, связанный с сочувствием к страданиям Онегина.

— Но нет ли у какой-либо из остальных групп принципиально иной точки зрения? — спрашиваю я. Вопрос вызывает немедленный отклик.

На карте, которую предлагает следующая группа, привлекают внимание «космические» символы: солнце и луна на звездном небе, отделенные друг от друга знаком противоположности:              . Рядом с луной, в круге,— четкий знак минуса. От него — ответвление и онегинская строка: «...как эта глупая луна на этом глупом небосклоне». Символы расположены под рубрикой «Неестественный ритм жизни». От слова небосклон — отводочек вниз, где соседствуют другие, но перечеркнутые, символы: знак лиры, книга, схематическое изображение ямба и хорея. Подпись: «Обеднение».

В своем выступлении представители этой группы развивают мысль о том, что неестественная светская жизнь, маскарадно-фальшивая, празднично-потребительская, изначально задала Онегину патологический ритм существования. Она потребовала от героя такого распорядка дня, который явно противопоказан ему. Бегло просматривается день Онегина в столичной круговерти. Ночь в светских забавах, а днем — «он еще в постели». Когда «Петербург неугомонный» уже вошел в трудовой ритм.

Вторая глава романа как будто подтверждает мысль этой группы экспертов: ночной образ жизни — не для натуры Евгения. Ведь когда судьбой дана была ему свобода действий, то там, в деревне, «в седьмом часу вставал он летом».

По логике ребят, ночь, луна, звезды — это время отдохновения и вдохновения людей творческих, мечтательных. А Онегин, по крайней мере, в первой половине романа,— не поэт, не романтик, не одержимый книгочей. Ночь порой ассоциируется у него с чем-то неприятным. Вероятно, не случайно, к примеру, сравнение не понравившейся ему избранницы Ленского — Ольги с «глупой луной»; оно говорит само за себя.

 Но вот еще одна любопытная точка зрения на проблемы Онегина. «Толчковым» стало здесь такое соображение: причина бед и несчастий этой незаурядной личности — время, отведенное ему судьбой. На первом плане очередной схемы — часы с далеко отведенным маятником. Бегущей строкой плывет слово — предопределение. Выступающий обосновывает следующую мысль: многое в судьбе этого молодого человека было предопределено: и светское прожигание жизни, и потребление ее удовольствий. «Везде поспеть немудрено» - юношеский девиз Онегина. Он обернется многими потерями, издержками. Ведь он, в соответствии с эпиграфом к первой главе романа, «И жить торопится, и чувствовать спешит». В этом, считают ребята, первопричина его бед.

Но они сразу же «нарываются» на вопрос оппонентов:

—Как тогда умещается в вашу схему деревенский период? Там, по словам автора, «Онегин жил анахоретом».

В классе звучат строки:

Уединенье, тишина:

—Вот жизнь Онегина святая;

И нечувствительно он ей

Предался, красных летних дней

В беспечной неге не считая.

—        Где же тут спешка?

(А я про себя радуюсь: с какой легкостью мои ребята ориентируются в деталях текста!) Выступающие парируют:

1. Он и здесь нередко спешит. Например, спешит бежать от соседей.
2. Но не кажется ли вам, что в деревне он отдыхает душой и телом, «оздоравливается»?

— В какой-то мере — да. Но и здесь ему мешает быть счастливым нависающий над ним гнёт предопределения. Ему опять, как замечает Пушкин, суждено было вместо восторга и отдохновения испытать привычку и «скуку ту же». Ученики той же группы подхватывают:

—И опять Онегин спешит, торопится.  Вызов на дуэль принимает не задумываясь.

Выдвинувшие эту версию утверждают: постоянно герой романа действует сверхпоспешно, как будто ведомый какой-то сверхсилой. Следуют примеры — каскад пушкинских строк:

 - «Онегин с первого движенья...»

 - «Сказал, что он всегда готов...»

 - «Он поскорей звонит ...»

 - «Спешит Онегин одеваться...»

 - «Он сел, на мельницу летит. Примчались...»

Ребята подчеркивают, что так же Онегин ведет себя и во время дуэли. Без дальнейших переговоров с Ленским торопится спросить: «Что ж, начинать?» Дети предполагают, что ответ Ленского — иной, как бы замедляющий, тормозящий: «Начнем, пожалуй...» Тут слышится и нерешительность, и как бы робкий вопрос. Но Онегин первым поднимает пистолет и пускает его в действие. Его подталкивает «чувство ложного стыда».

Еще одно наблюдение этих экспертов: взгляд Онегина всегда с сожалением и тоскою обращен назад, вслед упущенным мгновениям, возможностям. Так будет, когда он вновь, уже в Петербурге, встретится с Татьяной. Так было и на дуэли. Ускользнула роковым образом возможность предотвратить беду:

В тоске сердечных угрызений,

Рукою стиснув пистолет,

Глядит на Ленского Евгений.

«Ну, что ж? убит»,— решил сосед.

Убит!.. Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Ребята сравнивают жизнь Онегина с бегом по замкнутому кругу. На их карте это символизирует круг, внутри которого наклоненный в скоростном беге человек. А рядом латинская буква V, знак скорости, заданной, по мнению этой группы, временем, окружением, судьбой.

Вывод данной группы: главная причина несчастий Онегина — в том, что он не смог противостоять среде, обстоятельствам, тому, что полушутливо символизировано у Пушкина словами: «Всевышней волею Зевеса». Это — его беда. И потому его, избалованного, но одаренного, блистательного и в то же время глубоко страдающего, с какого-то момента романа становится просто жаль...

Конечно, в «концепции» данной группы учеников порой чрезмерно акцентирована лишь одна из черт героя. Весьма сомнителен и тезис о фатальном «предопределении». Но мне трудно удержаться от того, чтобы не похвалить их за кропотливую аналитическую работу, проделанную в избранном ими направлении.

 А вот и совершенно неожиданная, парадоксальная точка зрения, вызывающе полемичная, но, как кажется, в своем роде — логичная:

— Отвергая все предыдущие концепции, мы склонны утверждать, что Онегин был счастлив! Он «от небес» одарен оригинальностью, незаурядностью, острым умом. Сам автор пишет:

Мне нравились его черты,

Мечтам невольная преданность,

Неподражаемая странность

И резкий, охлажденный ум.

Нравятся они и нам.

Судьба распорядилась так, что, по крайней мере в молодости, всё, чего бы ни пожелал Евгений, он получал в лучшем, самом впечатляющем виде. Он — «мод воспитанник примерный». Что ж, замечательно! Ведь это вполне согласуется с пушкинским мнением:

Быть можно дельным человеком

И думать, о красе ногтей.

А у Онегина это выглядит особенно изящно и совершенно. Он красив — «подобный ветреной Венере»! Приметишь один только его бобровый воротник, на который морозная пыль русской зимушки нанесла последние штрихи серебрящейся красоты,— и посторонишься. Едет не абы кто, а умеющий любить и роскошно подать себя — «...то, что мы назвали франт». Красивы, дороги и апартаменты, и вещи Онегина. «Забав и роскоши дитя»!

Возникающие у героя проблемы разрешаются Богом и роком легко и просто, не обременительно для этого «избранника Зевеса». Всегда в достатке; в нужный момент появляются у него деньги. Промотался отец? Но Евгений — «наследник своих родных». И даже за деревеньку дядюшки не пришлось ублажать старика. Сознайтесь: ведь многие из нас втайне позавидовали ему?

Скажете, что он должен был получить более основательные знания? Но он получил их в количестве и качестве, востребованном тем обществом, в котором ему предстояло вращаться. Причем все это он умеет подать с блеском, с природной иронией — «возбуждать улыбки дам Огнем нежданных эпиграмм». Он имеет определенные представления о латыни, об исторических, социологических, экономических науках.        

Он пo-французски совершенно

Мог изъясняться и писал;

Легко мазурку танцевал

И кланялся непринужденно...

Попытка выступающей ученицы говорить дальше прерывается не сумевшим дослушать до конца оппонентом. (Вообще-то такие прерывания, конечно, нежелательны. «Перекрестная» дискуссия, согласно принятому у нас порядку, происходит после выступления. Но в самые острые моменты и такое случается...).

17. Подожди! Почему ты обкорнала цитату? Прочти дальше, обрати внимание на авторский комментарий: «Чего ж вам больше? Свет решил...» То, что это якобы «неотразимый» избранник небес,— решил праздно живущий свет. А не кажется ли вам, что кроме бобровых воротников, «янтаря на трубках Цареграда», подлинный  аристократ-интеллигент должен был иметь еще что-то за душой? А имея — должен был как-то возвращать это людям от себя, а не «использовать» их, как, к примеру, сначала использовали, а потом «прогнали со двора» того же гувернера, Monsieur l. Abbe?
18. Разумеется. Но Онегин и дарит людям свое, причем делает он это легко, как бы между прочим:

Ярем он барщины старинней

Оброком легким заменил,

И раб судьбу благословил...

Вспомним, насколько Евгений опередил соседей и будущие российские реформы!

19. Это так. Но разве сделанное им принесло удовлетворение ему самому или помогло взаимопониманию с его окружением?
20. Наверно, нет... «Надулся его расчетливый сосед...» Но ведь  он Гвоздиных и Петушковых и так  сторонился... Однако меценатство, забота о неимущих и страждущих — не его призвание и в первых главах романа. Счастья в этом он в то время и не искал. На этапе, о котором мы говорим, у него не было потребности в том, чтобы осуществлять благодеяния. Она, скорее всего, появится, но значительно позже. Позвольте напомнить, что в замыслах Пушкина, очевидно, было сближение его героя с декабристами...

Вернемся к юности Евгения. Когда «пришла пора надежд и грусти нежной», Онегин преуспевает в «науке страсти нежной». Но вспомним, что и юный — и не только юный - Пушкин тоже был обожателем женской половины рода человеческого и поклонником  женской красоты. Чем же Онегин грешнее?

А когда он возмужал, судьба преподнесла ему драгоценный подарок — любовь самой Татьяны!

...Хотим попутно немного поспорить. Сегодня шла речь о том, будто ночь, луна, звезды — не его, Онегина, стихии. Сомневаемся. Вспомните период дружбы Онегина с Автором. «...Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою». Умиротворяющий, пленительный ночной петербургский пейзаж. Вот вам и намеки на то, что потом, когда он влюбится, Евгений «едва не сделался поэтом». А тогда и Онегин, и его гениальный приятель, «чувствительны, беспечны вновь», мечтали о свободе, о странствиях. Не эти ли состояния — «чудные мгновенья» счастья?

А к самому факту, что Онегину посчастливилось сдружиться с Пушкиным,— нужны ли комментарии? Да, он, как и Чацкий, «в друзьях особенно счастлив». С ним рядом — всегда ждущий его Каверин, с которым он мог разделить досуг, насладиться изысканным вином и заморскими яствами. Чужой деревенским Петушковым, он получает в награду дружбу с пылким поэтом Ленским, который заполнил пустоту его «замка» и чтением своих стихов, и содержательными спорами едва ли не обо всех сторонах человеческого бытия. Словом — богатой духовной пищей. Это ли не счастливый дар судьбы?

Он, наконец, «дозрел» до настоящего любовного потрясения. И здесь его чувство к Татьяне — образчик высокого безумства и обоготворения любимой. Онегин несчастен? Нет! Он сам признается:

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!

...Какой раз мы выходим на раздумье о том, что такое счастье? Счастье — это состояние глубочайшей удовлетворенности, высшая степень довольства. У Онегина сейчас она именно такая. Хотел любить — сгорает в жаре любви. Хотел добиться Татьяниной взаимности — ион услышал; «Я вас люблю, к чему лукавить?».

Итак, Онегин, в сущности; получал от жизни то, чего он страстно желал....

        И еще. Счастье Онегина также и в том, что он как личность изменяется, становится лучше. Все разочарования и беды становятся для него уроками жизни, идущими ему во  благо. Он разочарованно отвернулся от светских развлечений и любовных интрижек. В деревне жаждет иных наслаждений. Правда, поджидают его и потери — по-своему духовно обогащающие его. Кратковременное любование природой быстро улетучивается — зато он научился ценить уединение, тишину.

Когда-то, с Пушкиным, он мечтал о путешествиях. Урок раскаяния и боль утраты после поединка вынудят его осуществить эту мечту. Да, даже почти невольное убийство друга станет для него уроком. Он обрел способность страдать, мучиться угрызениями совести...

И отказ Татьяны будет ему уроком: не все принадлежит тебе, за все бывает расплата, умей думать о других!

Полемика вспыхивает моментально.

3. Вы выдвинули странную версию — о том, будто убийство Ленского имеет определенное значение на пути Онегина к счастью. Не кажется ли вам кощунственной подобная остановка идеи? К счастью — через труп?
4. В такой «подаче», какую представляете вы, да! Но мы е ведем  речь о другом: для героя  эта драма обернулась, выражаясь современным языком, своего рода шоковой терапией. Он почувствовал боль за кого-то. Оттаял сердечный лёд... Трудный, но благой в конечном счете жизненный урок, смысл  которого: от поступков, совершаемых  по инерции,— к бессонным ночам, к ужасу от содеянного, к подлинной глубине душевных порывов...

        Спор продолжался. «Противники» не принимали в полной мере соображении         своих оппонентов. Но чем далее, тем более становится очевидной неисчерпаемая глубина художественного мира пушкинского романа. И — многоаспектность тех размышлений нравственного и психологического характера, к которым он побуждает читателей.

Несчастлив. Но, может быть, доволен

своим «несчастьем»?

Спор учащихся о герое пушкинского романа в стихах разгорается. Порой он стихийно перерастает, вопреки моему замыслу, в схватку между «обвинителями» и «защитниками» Онегина. Из среды первых предлагается неожиданный поворот темы:

—        Был  ли  счастлив  Евгений?  Да  о  чем,  собственно, спор? Читайте роман! Пушкин ответил безоговорочно, даже передвинув  слово  НЕТ  из XXXVI  в начало  следующей, XXXVII строфы. Чтобы оно не затерялось в водовороте перечисляемых «побед», «пиров» и «наслаждений» героя...

Следует возражение из стана «защитников» Онегина:

—        Изначально  неверная  заявка. Это Пушкин  сказал в начале романа — о периоде светских заблуждений Евгения. А о других этапах жизни героя можно поспорить...

Но «обвинители» непреклонны:

—        Вы хотите сказать, будто к концу романа Онегин изменился, то есть, если, мыслить цветаевскими образами: «волна вернулась иною». Мы же склонны считать, что разной может быть только высота и масса подъема возвращающейся волны. А вода в ней остается той же — ее химический состав тот же. Ведь, по утверждению Пушкина, его герой и в 26 лет «ничем заняться не умел».

21. Но 26 лет — не конец жизни!
22. Отсчет времени мало что меняет. Мы пытаемся понять: почему он такой, несчастный и ненужный,  при достатке и разнообразном обществе? И мы пришли к выводу, противоречащему звучавшему сегодня утверждению, будто виноваты перед  ним время и среда.  Нет. Нечего  на время  пенять... Не оно плохое, а плох человек, себя в нем не находящий. Да, Онегин – больной хандрой человек. Но он  д о в о л е н   этой болезнью, этой скукой. Он даже выставляет её напоказ. Громогласно заявляет о ней. Потрясает лохмотьями душевной пустоты перед Татьяной в своём монологе-наставлении. При всей его хандре в нём процветает самолюбование. В той же сцене: я – само благородство; я – ваш наставник; «не всякий вас, как я, поймёт»; «Таков я…» 

        Прямо-таки весь мир вращается вокруг «я» Евгения!

        В письме к Татьяне ситуация повторяется: я страдаю, я люблю, я желаю…

        А что же она? Онегин и не пытается её понять. Хуже того: он подозревает (возможно, меря по «параметрам» собственной души), будто она может быть злорадной и мстительной! Об этом впрямую сказано в самом начале его письма.

        И еще. Ему не нужна была Таня — деревенская барышня. Он ей слова не дал вымолвить. Но до изнеможения он домогается ее, когда она становится «законодательницей зал». Обратите внимание — жены друга! Последнее, по нашему пониманию, особенно безнравственно.

Допустима ли «перелицовка» литературной

ситуации в духе бытового стиля сегодняшней молодежи...

Запальчивые «защитники» героя прибегают к откровенно внелитературному и внеисторическому аргументу:

—        Вы осуждаете Онегина за то, что ему неинтересна была та «барышня уездная», какой была в начале романа Таня Ларина. А представьте себя на его месте. Если бы вам, ученику столичной школы, какая-то не очень приметная, малоизвестная вам девчонка, приехавшая из провинции, — если бы она бросила вам под ноги свое непрошенное чувство? Вы поступили  бы тогда  иначе, чем Евгений?  Вы смогли  бы полюбить ее?

Возникает пауза. Но вслед за нею представитель тех, кто «обвиняет» Онегина, принимает вызов.

—        Если бы она была хорошенькой и развитой, то почему бы и нет? А Татьяна была привлекательной, скромной, начитанной, мечтательной. Преградой была только вожделенная свобода и завышенная самооценка. Поэтому-то на своей схеме характеристики  героя  мы  черкнули  шарж — задранный нос Онегина...

Ребята смеются. Не столько над шаржем «обвинителей», сколько над тем, что «и прокуроры», и «адвокаты» Онегина  уж очень по-бытовому приземляют, на нынешний лад, пушкинских персонажей. «Приближение» к героям, чувствуют они, оказывается все-таки слишком прямолинейным — и вульгаризирует проблему.

«Москвич в Гарольдовом плаще»?

Нечто подобное происходит и после выступления другого «обвинителя».

Правда, вначале он как будто опирается на текст романа. Развивает мысль о том, что несчастье Евгения Онегина кроется в его бесцельном, бесплодном, существовании. Герой, по мнению выступающего, только «паразитировал на всем готовом». Даже книги он берет лишь для того, чтобы «себе присвоить ум чужой». Да, у него — «резкий, охлажденный ум»; есть у Онегина и довольно обширные знания. Однако всему этому нужна реализация. А реализации никакой, этого запаса у Онегина нет. Его рассуждения не идут дальше болтовни на светских раутах: «коснуться до всего слегка с ученым видом знатока». Что-то серьезное как будто намечалось в беседах с Ленским — но он сам положил этому конец, «убив на поединке  друга». Его крестьянская  реформа — вроде бы поступок дерзкий, но масштаб деяния — провинциальный. Он подобен тому типу современного человека, какой «изображен довольно верно» в романах, находящихся в его библиотеке, «с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом».

Некоторые ребята готовы согласиться с той оценкой, которая, как им кажется, принадлежит Татьяне: «Москвич в Гарольдовом плаще» (В тексте романа после этих слов, напомню уже я, стоит, однако, знак вопроса...) Утверждают, что он мол сам виноват; что мода во всем — в одежде, в мыслях, в мироощущении, в чувствах — стала его «компасом».

Но азарт особенно рьяного «обвинителя», того, который начал эту тему,— не только умиляет — он и смешит товарищей. Особенно — когда он начинает явно вульгаризировать предмет разговора подобно участникам предыдущего эпизода дискуссии.  

Дружный смех — реакция на не к месту употребленные им при этом просторечные грубоватые слова.

— Твоя речь шокировала бы и Онегина, и Татьяну — не меньше, чем «благоразумные» разговоры помещиков «о псарне, о своей родне», да о пересоленном пироге...

После звонка

Давно прозвучал звонок. Ушли гости, которые, кстати, удивлялись тому, что ребята в пылу спора позабыли об их присутствии. А дискуссии нет конца. Снова и снова перелистывается «Евгений Онегин». Уже поднявшиеся из-за парт ученики сбиваются в стайки, снова скрещиваются шпаги «за» и «против» Онегина. Как всегда после таких уроков, они будут убеждать друг друга в своей правоте — в коридоре, во дворе, за пределами школы. Вновь и вновь воскресают пушкинские строки. Похоже на то, что как живой оказался интересным сегодняшним гимназистам неординарный герой— «лишний» человек 20-х годов XIX века...

Но не слишком ли наивным, упрощенным, «забытовленным» был при этом сам их подход к герою художественного произведения? Не вылился ли он в нечто подобное «суду над Онегиным», какие проводились в советских школах тоже 20-х годов, но уже XX века? Вспомним «Два капитана» В. А. Каверина...

На этом уроке я пока не подводила итогов. Но заметила на прощанье, что разговор наш, конечно же, надо будет продолжить. А для этого нужно не только вернуться к тексту романа. Пора бы подумать об авторе, о его отношении к своему герою. Какие вопросы, важные для себя — а значит, и для русского общества — стремился он решить, всматриваясь в героя; очень неравнодушно следя за его судьбой; вслушиваясь внимательно — и сочувственно, и критически — в то, что он сам говорит о себе, и в то, что говорят о нем другие...

Продолжение непременно должно последовать

Оговорюсь: меня порадовало на уроке многое. Уже хотя бы то, что практически весь класс прочел «от доски до доски» роман Пушкина (по некоторым приметам был «вычислен» только один ученик, говоривший с чужого голоса; один — против тридцати,— но, может быть, после сегодняшних «схваток боевых» и он увлечется и прочтет «Онегина»?). Отрадно было и то, что в числе самых активных и знающих текст (в том числе — многое наизусть!) участников дискуссии оказались те, кто совсем еще недавно читал неохотно, а при чтении вслух то и дело «спотыкался». Подавляющее большинство — и девочки, и мальчики — говорили живо, последовательно, самостоятельно, стремились аргументировать свою точку зрения.

И всё-таки многое нам еще надо будет наверстать и скорректировать.

По-прежнему не собираюсь навязывать ученикам свою точку зрения.

Но уже в совете-вопросе, прозвучавшем при расставании, предложила более корректное направление для дальнейших поисковых размышлений. И прежде всего – об отношении автора к своему герою.

А впоследствии попрошу ребят внимательнее приглядеться не только к тому, что нового появляется в характере Евгения в последней, восьмой главе романа, но и к тому, как говорит об этом Пушкин. Ну, скажем, не только к строкам: «Им овладело беспокойство, Охота к перемене мест…», - но и к тому, что сказано сразу затем  в скобках: «(Весьма мучительное свойство, Н е м н о г и х   добровольный крест)». А это уже – авторская оценка, отношение поэта к своему герою. Если сами ребята не остановятся на одном из важных признаний Онегина, попрошу вспомнить строки из второго «блока» в его письме к Татьяне: «Я думал: вольность и покой - Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!» Вероятно, ученики заметят сами, что Онегин теперь возвращается к чтению; что он даже попытался было писать стихи; что его преследует образ застреленного им на дуэли Ленского (« То видит он: на талом снеге… Недвижим юноша лежит. И слышит голос: Что ж? убит»).

Стоит, наверное, вспомнить и о том, как часто звучало в стихах Пушкина слово надежда, и о том, что значило для него это понятие надежда: когда речь шла о судьбах страны и когда надвигались поэтические размышления о судьбе человека своего поколения, о возможностях его развития.

А уже в связи с этим поговорим об «открытом финале» романа – о «великом открытии» Пушкина (по словам Ю. М. Лотмана), сказавшемся как на содержательной поэтике, так и на понимании сущности человека в большой русской литературе в XIX и ХХ веках.

По-разному представляли себе варианты вероятной дальнейшей судьбы героя пушкинского романа в стихах и читатели, и критики, и литературоведы. По-разному виделись ими и приметы его нравственного возрождения – порою, как В. С.Непомнящему, только лишь в самых последних строфах произведения. («… Стоит Евгений, Как будто громом поражен. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружен!» – «На его глазах, - комментирует эти строки исследователь,- перевернулся мир: поступок Татьяны показал ему, что существуют иные ценности, иная жизнь, иная любовь, чем те, «чуждые причуды», к каким привык он… Иначе говоря, «гром», поразивший героя, со словами Татьяны, может преобразить его»). Главное – Пушкин побуждает нас размышлять о самой возможности такого развития и преображения его героя…

Да, продолжение разговора непременно должно последовать. Но уже на новом уровне. На уровне особенно волновавших поэта вопросов. Подобных, например, таким: Каков же он, все-таки, на самом-то деле современный молодой человек? И каким ему быть? И что уже сегодня позволяет судить об этом? «Оборвав» свой поэтический рассказ, Пушкин тем самым заставляет не только современных ему, но и будущих читателей искать ответы на эти вопросы. В том числе — вновь и вновь  обращаясь к его  роману. Не  случайно цикл статей одного из самых известных пушкинистов наших дней, уже процитированного выше,  Валентина  Семеновича Непомнящего, посвященных «Евгению Онегину» как «проблемному  роману называется «Книга, обращенная к нам».  С какими-то ответами автора на поставленные поэтом вопросы можно соглашаться или не соглашаться, но он помогает с новой остротой ощутить жгучую злободневность пушкинских вопросов.

Это — задача не для одного лишь следующего урока. Но ведь она была завещана и русским писателям последующих поколений. И она остается одной из самых главных для думающего молодого человека наших дней.

А от того, каким будет этот человек, во многом зависит то, каким станет и общество.

Не для того ли и существуют, по большому счету, уроки литературы? Ведь каков ее предмет — по определению Пушкина? Судьба  человеческая,  судьба народная...