Лирика Б. Л. Пастернака

Конспект урока

Оформление   урока: фотопортрет Б. Пастернака, пластинка  (подписное издание) «Страницы русской поэзии XVIII—XX вв. Б. Л. Пастернак» (Мелодия 1982),    произведения    русских    и    зарубежных    композиторов    (С. Рахманинова, А. Скрябина, П. Чайковского, Т. Альбинони, Ж. Визе, К. Дебюсси, Ф. Шопена).

Разумеется, музыкальное сопровождение может иметь варианты.

Эпиграф к уроку:

«Я пью тебя — о, море света!

Я, свет, тебя поглощаю!»

А. Н. Скрябин. Четвёртая соната.

В начале урока звучит финал Четвёртой сонаты А. Скрябина.

Когда-то Марина Цветаева в полемическом пылу воскликнула:

«Где человек, до конца понявший Пастернака?» И сама же пояснила: Пастернак — это «тайнопись», «иносказание», «шифр». «Пастернака долго читать невыносимо от напряжения (мозгового и глазного), как когда смотришь в чрезмерно острые стёкла, не по глазу (кому он по глазу?)».

Разве это не предупредительный сигнал для тех, кто отправляется странствовать по морю, название которого «Лирика Бориса Пастернака?»

Приедается всё. Лишь тебе не дано примелькаться.

 Дни проходят, и годы проходят, и тысячи, тысячи лет...

 В белой рьяности волн, прячась в белую пряность акаций,

Может, ты-то их, море, и сводишь, и сводишь на нет.

Сказанное поэтом о морской стихии соотносится с его творчеством: при кажущемся однообразии лирических приливов и отливов — абсолютная неповторимость, непред виденность поэтических волн, вызывающих изумление и восторг.

Звучит музыка К. Дебюсси («Море. Три симфонических эскиза». «Разговор ветра с морем»).

Мчались звёзды. В море мылись мысы.
Слепла соль. И слёзы высыхали.
              Были темны спальни. Мчались мысли,        

И прислушивался сфинкс к Сахаре.

(«Вариация», 1918)

Загадка сфинкса. Загадка поэтического феномена. Может быть, надо вслушаться в звуки моря? Может быть, надо вглядеться в его краски? Не подарят ли они ключ к разгадке?

  В осатаненьи льющееся пиво          Светло, как днём. Их озаряет пена.

С усов обрывов, мысов, скал и кос,        От этой точки глаз нельзя отвлечь.

 Мелей и миль. И гул и полыханье        Прибой на сфинкса не жалеет свеч

                 Окаченной луной, как из лохани,            И заменяет свежими мгновенно.

                 Пучины. Шум и чад и шторм взасос.                                      («Тема»,  1918)

Давайте прислушаемся к пастернаковской музыке моря. Разве не гудят строки этого стихотворения, как раковина, которую мы прикладываем к уху? А теперь посмотрим на их лексический 'состав: «льющееся пиво», «полыханье», «окаченный луной», «чад», «светло, как днём», «озаряет пена», «не жалеет свеч»... Как умело пользуется поэт «светотехникой»! Как заправский осветитель в поэтическом театре! Вспышки света и аккорды бушующего моря. Свет и музыка. «На сфинксовых губах — солёный вкус туманностей». Заговорит ли сфинкс?

«Как вам, например, кажется... у вас есть чувство, созерцание звука в свете?
Кажется вам, что звуки светятся цветами?» — это спрашивает у юного Бориса
Пастернака композитор Александр Николаевич Скрябин, мечтающий силой искусства
изменить жизнь всего мира. Тот самый Скрябин (1872—1915), который хочет
установить связь между звуком и цветом, автор удивительных по богатству фантазии
сонат и симфонических поэм, одна из которых — «Прометей» — задумана как
музыкально-цветовое произведение: музыка должна сопровождаться в нём цвето-
световыми эффектами.        

Не для исполнения ли «Прометея» им создан «фантастический» инструмент, о котором вспоминает в своём дневнике А. Блок?

«Изобретение Скрябина: световой инструмент — рояль с немыми клавишами, проволоки от которых идут к аппарату, освещающему весь погружённый во мрак зал в цвета, соответствующие окраске нот».

А. Н. Скрябин, выдающийся русский композитор, входил в число близких знакомых отца будущего поэта — художника Леонида Осиповича Пастернака, профессора московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Кстати, в доме Пастернаков частыми гостями были Л. Толстой, художники Репин, Ге, Врубель, композитор Рахманинов и другие видные деятели литературы и искусства.

Звучит Скерцо № 3 до диез минор, соч. 39 Ф. Шопена.

Музыкальные и философские идеи Скрябина, его поиски, эксперименты захватили всё существо юного Пастернака, серьёзно занимавшегося музыкой и мечтавшего стать композитором. Для него великий импровизатор и мечтатель становится настоящим кумиром. Вот как передаёт зрелый Пастернак первую встречу с композитором:

Раздаётся звонок. Голоса приближаются: Скрябин!

 О, куда мне бежать от шагов моего божества?

 («Девятьсот пятый год», 1925)

Шесть лет отдал юный музыкант своей мечте: бесчисленные экзерсисы и музыкаль ные импровизации, сочинительство и опыты...

Я клавишей стаю кормил с руки

Под хлопанье крыльев, плеск и клёкот.

 Я вытянул руки, я встал на носки,

 Рукав завернулся, ночь тёрлась о локоть.

 («Импровизация», 1915)

И всё же мечте не суждено было осуществиться. Неожиданно для отца и матери (талантливой профессиональной пианистки) Борис Пастернак оставил музыку и всецело посвятил себя поэзии. Чем было продиктовано это решение? Неубеди тельным кажется его собственное объяснение: отсутствие абсолютного слуха. Для того, чтобы стать композитором, не обязательно иметь абсолютный слух, классический пример тому — П. И. Чайковский. Разочарование в музыкальных способностях? Известно, что Скрябин отмечал его как ученика талантливого. Тогда что же?

Скорее всего юноша услышал голос судьбы.

Звучит Адажио Т. Альбинони.

Относя Б. Пастернака к чистым лирикам, Марина Цветаева писала, что ему была свойственна ранняя проницательность, прозрение «своей обречённости на лирику», неусыпное ощущение «судьбы, то есть себя».

            Так начинают. Года в два                                       Так будут начинаться ямбы.

            От мамки рвутся в тьму мелодий,                                  Так ночи летние, ничком

             Щебечут, свищут — а слова                                        Упав в овсы с мольбой: исполнься,

             Являются о третьем годе...                                         Грозят заре твоим зрачком.

             Так открываются, паря                                        Так затевают ссоры с солнцем.

            Поверх плетней, где быть домам бы,                      Так начинают жить стихом.
            Внезапные, как вздох, моря.                                                         («Так начинают», 1921)

Звучит голос Б. Пастернака (стихотворение «Ночь» —

«Страницы русской поэзии XVIII —XX вв. Б. Л. Пастернак»),

Что же становится предметом поэтических откровений раннего Пастернака? Чем живёт, дышит его лирическое «я»?

Вечный и прекрасный мир природы, о котором когда-то сказал Ф. И. Тютчев:

Не то, что мните вы, природа,

Не слепок, не бездушный лик:

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык.

«Его грудь заполнена природой до предела,— писала о Пастернаке Марина Цветаева. — Кажется, уже с первым своим вздохом он вдохнул, втянул её всю — и вдруг захлебнулся ею и всю последующую жизнь с каждым новым стихом (дыханием) выдыхает её, но никогда не выдохнет».

Ранняя лирика Пастернака наполнена в почти буквальном смысле языческим преклонением перед природой. Слёзы восторга и внутренний трепет — постоянные спутники его монологов.

Февраль. Достать чернил и плакать!

 Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

 Весною чёрною горит.

Восклицательные предложения, восторженные междометия, «страсти разряды» создают в каждом его стихотворении приподнятую атмосферу, передают чувство радости влюблённого в природу поэта: «Что почек, что клейких заплывших огарков налеплено к веткам!» («Весна»); «Ужасный! — Капнет и вслушивается: всё он ли один на свете мнёт ветку в окне, как кружевце, или есть свидетель» («Плачущий сад»); «Ты в ветре, веткой пробующем, не время ль птицам петь, намокшая воробышком сирене вая ветвь!» («Светает»); «Наряд щебечет, как подснежник апрелю: здравствуй!» («Из суеверья»); «Расколышь же душу! Всю сегодня выпень» («Воробьёвы горы»); «Как были те выходы в тишь хороши!» («Степь»)...

Весёлые, праздничные звуки. Словно древнегреческий бог Пан бродит по горам и лесам в окружении нимф и играет на флейте.

Чуткий внутренний слух музыканта помогает Пастернаку воспроизвести эти звуки, звуки пробуждающегося мира природы: сколько их в каждой поэтической зарисовке!

«И реплики леса окрепли», «ожил ночью нынешней, забормотал, запах» (о весеннем саде), «смеются и вырваться силятся (о дождевых каплях), «звёзды благоуханно разахались», «и кипящее белыми воплями мирозданье», «то ветер смех люцерны вдоль высот, как поцелуй воздушный, пронесёт»...

Звучит фрагмент Пятой симфонии П. Чайковского (Третья часть. Allegro moderate).

Вслед за Тютчевым Пастернак провозглашает: природа — огромный живой организм, в котором есть душа, любовь и язык. Поэтому в его стихотворениях она не фон, не декорация, а действующее лицо. Пастернак не суфлирует природе, а прислу шивается к её голосам, фиксирует их.

           Поэзия! Греческой губкой в присосках        Расти себе пышные брыжжи и фижмы

          Будь ты, и меж зелени клейкой                   Вбирай облака и овраги,

         Тебя б положил я на мокрую доску                  А ночью, поэзия, я тебя выжму

          Зелёной садовой скамейки.                          Во здравие жадной бумаги.

                                                                                                            («Весна», 1914)

Звуки природы подобно звукам музыкальных инструментов, входящих в состав оркестра, сливаются в симфонию, которую слышит поэт да и не только слышит, а и «видит», как его вдохновитель — композитор Скрябин или, к слову сказать, Римский-Корсаков, обладавший так называемым «цветным слухом». Вот почему стихи Пастернака наполнены цветом. Вся его лирика — своеобразный атлас цветов со множеством тонов, полутонов и оттенков.

Давайте проведём анализ на лексическом уровне стихотворения «Светает» из сборника «Сестра моя — жизнь» (1917), который, по мнению современников поэта, был одним из самых характерных, самых «пастернаковских».

Звучит музыка из «Времён года» П. Чайковского (Май).

                      Ты в ветре, веткой пробующем,               Он ожил ночью нынешней,

                       Не время ль птицам петь,                                  Забормотал, запах.

                      Намокшая воробышком                                 Всю ночь в окошко торкался,

                      Сиреневая ветвь!                                 И ставень дребезжал.

                       У капель — тяжесть запонок,                           Вдруг дух сырой прогорклости

                     И сад слепит, как плёс,                                 По платью пробежал.

                      Обрызганный, закапанный                          Разбужен чудным перечнем

                     Мильоны синих слёз.                                Тех прозвищ и времён,

                      Моей тоскою вынянчен                                Обводит день теперешний

                      И от тебя в шипах,                                Глазами анемон.

Чуть светает. Слышится лёгкий шелест листвы, к которой прикасается ветерок. Покачивается на ветке «воробышек»... Вот незамысловатое содержание первой строфы. Но вглядитесь: можно различить, по крайней мере, три цвета. Сероватый (под стать раннему утру) — цвет оперенья птицы. Едва различимый — зелёный (именно такой должна быть в эту пору листва). И сиреневый — у соцветий.

Но вот по саду пробегают первые лучи солнца (вторая строфа). И он, «обрызганный, закапанный» прошедшим ночью дождём (кстати, дождь — любимей шее явление природы Пастернака), загорается: в каждой капле-«запонке» вспыхивает синий огонёк («мильоны синих слёз»). И уже «слепит» невольного наблюдателя. В этой строфе преобладает синий цвет. Но нельзя забывать о множестве оттенков: ведь подаренные или забытые дождём «запонки» различны и по величине, и по форме. В каждой из них отразилось небо. И можно предположить, что музыкальная тональ ность этой строфы: «ми мажор».

По свидетельству А. Блока, присутствовавшего на скрябинском эксперименте, звук ми вызывал и у Скрябина, и у Римского-Корсакова, и у Метнера одну и ту же цветовую ассоциацию — голубое! Попробуем пофантазировать: звук ми и небесный цвет — пастернаковская цветомузыка этой строфы.

Третья и четвёртая строфы этого стихотворения — зарисовка ночного сада (необходимый контраст). Словно «рояль с немыми клавишами», по Блоку. Чёрный цвет ночи. Тревожный, глухой аккорд: «забормотал», «в окошко торкался», «ставень дребезжал».

И, наконец, заключительная пятая строфа: сад «разбужен» и «обводит день тепе решний глазами анемон». Всё та же цветовая гамма и та же звуковая тональность.

По своей композиции стихотворение «Светает» чем-то напоминает сонату, сопровождающуюся цвето-световыми эффектами. Как видим, «скрябинское» вос приятие мира природы является одной из составляющих «разгадки сфинкса» — поэтического феномена Пастернака.,

К «разгадке» имеет прямое отношение и высокая ассоциативность мышления поэта, которая усложняет, по верному замечанию М. Цветаевой, понимание пастернаковской лирики.

Вот первые строки стихотворения «Импровизация»:

Я клавишей стаю кормил с руки

Под хлопанье крыльев, плеск и клёкот.

Попробуем выстроить ассоциативный ряд: музыкант у рояля — чёрные и белые клавиши — чёрный пруд — белые и чёрные лебеди — «Лебединое озеро» Чайковско го— свет и тьма — добро и зло — жизнь и смерть — Орфей и Эвридика — «Эвридика — Орфею» Марины Цветаевой — М. Цветаева: «Пастернак неисчер паем»...

Безусловно, у каждого из нас свой ассоциативный резонатор. Отсюда: «Можно сказать, что Пастернака читатель пишет сам» (М. Цветаева).

Здесь будет уместно предложить учащимся выстроить свой собственный ассоциативный ряд. А затем, выбрав самый интересный, записать на доске. Можно прочитать таким образом и остальные строки этого стихотворения.

Продолжая поиск составляющих разгадки поэтического феномена Пастернака, мы выйдем на метафоричность его языка, имеющую особенность быть ассоциативной («Осенний лес заволосател» — представляются золотистые паутинки бабьего лета между ветвями деревьев), умение поэта видеть мельчайшие детали, которые усколь зают от нас, остаются незамеченными («намокшая воробышком сиреневая ветвь»),

своеобразная поэтическая интонация, экспрессивная, эмоциональная («Любимая — жуть! Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный») и др.

Можно предложить учащимся найти метафоры в стихотворении «Светает», спросить, какие ассоциации они вызывают.

И всё-таки главным условием правильного прочтения лирики Пастернака является знание его философской модели «божьего мира», как он называл природу.

Звучит Всенощное бдение (для смешанного хора, соч. 37) —

«Свете тихий» — С. Рахманинова.

Понимая лучше других, какие трудности предстоят будущим его читателям, Пастернак, будучи уже зрелым поэтом, в одном из своих стихотворений («Когда разгуляется! 1956) изложил свою философскую концепцию, которой он придержи вался на протяжении всей своей жизни:

Большое озеро как блюдо        Просвечивает зелень листьев,

За ним — скопленье облаков,        Как. живопись в цветном стекле.

Нагромождённых белой грудой        В церковной росписи оконниц

Суровых горных ледников.        Так в вечность смотрят изнутри                                                По мере смены освещенья        В мерцающих венцах бессонниц

И лес меняет колорит,        Святые, схимники, цари.

То весь горит, то чёрной тенью        Как будто внутренность собора

Насевшей копоти покрыт.        Простор земли, и чрез окно

Когда в исходе дней дождливых        Далёкий отголосок хора

Меж туч проглянет синева,        Мне слышать иногда дано.

Как небо празднично в прорывах,        Природа, мир, тайник вселенной,

Как торжества полна трава!        Я службу долгую твою,

Стихает ветер, даль расчистив.        Объятый дрожью сокровенной,
Разлито солнце по земле.                 .      В слезах от счастья отстою!

Проведём анализ этого поэтического текста. Состоит он из 7 строф. 1 — 4 строфы представляют собой развёрнутую картину природы. Всё в ней изменчиво, скоротечно и потому неповторимо. Особенно это подчёркивается во 2 строфе. «И лес меняет колорит, то весь горит, то чёрной тенью насевшей копоти покрыт». Диалектика природы — первопричина её совершенства. А что же первопричина бытия? Природы? Жизни на Земле? Солнце! («Разлито солнце по земле»). Благодаря его животворя щему свету всё изменяется, преображается («по мере смены освещенья»), существует. Солнечный свет — источник не только жизни, но и красоты.

Теперь можно вместе с учащимися проследить, как на протяжении 16 строк стихотворения изменяется «колорит», переливаются, переходя один в другой, цвета. Ребята выстраивают следующий ряд: белый («скопление облаков, нагромождённых белой грудой»), красный («то весь горит»), чёрный («то чёрной тенью насевшей копоти покрыт»), синий («меж туч проглянет синева»), зелёный («просвечивает зелень листьев») и, наконец, золотистый — цвет солнечных лучей, которые проникают сквозь «росписи оконниц» во «внутренность собора», храма Природы.

5 — 7 строфы знакомят с архитектоникой храма (а не «мастерской», как понимал её тургеневский персонаж). Под куполообразным небом — «простор земли». Это и есть прекрасная «внутренность собора». Целые поколения («святые, схимники, цари») смотрели «изнутри» этого храма в звёздное небо, в «вечность», Вселенную. В разноголосице Вселенной слышны голоса Земли, которые сливаются в хор, хор Природы. «Далёкий отголосок» его ловит чуткий музыкальный слух поэта, который «объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья» приобщается к великой тайне. Природа, по Пастернаку,— «тайник вселенной» (7 строфа), заглянуть в который дано не каждому. Поэту это удаётся («слышать иногда дано»). И как это ни трудно, он до конца своих дней готов воспевать Природу и разгадывать её «письмена», готов «отстоять» её «долгую службу».

Продолжая разговор о лирике Б. Пастернака, следует, мне кажется, объяснить учащимся, что поэт не мог да и не хотел «замыкаться» только на теме природы. Две революции (1905 и 1917), три войны (первая мировая, гражданская и вторая мировая), годы сталинщины, хрущёвской оттепели — вот, что вместилось в рамки одной жизни.

Первой русской революции посвящены поэмы Пастернака «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт», Октябрьской — «Высокая болезнь» (1923), в которой Пастернак одним из первых в советской литературе создал образ В. И. Ленина. Воздух революции проникал в поры «чистого» лирика. По словам В. Брюсова, у Пастернака нет отдельных стихотворений о революции, но «его стихи, может быть,  без ведома автора, пропитаны духом современности». В его лирику врывается тревога, истребляющая человеческие жизни гражданская война болью пронизывает его стихи: «a в  наши дни  и  воздух пахнет смертью:   открыть окно — что  жилы  отворить»

(«Разрыв», 1918).

 «Впоследствии в лиро-эпическом романе «Доктор Живаго» (1957) Пастернак выразил сложные и противоречивые чувства, которые довелось испытать ему и его лирическому герою — Юрию Живаго — в те беспощадные годы. В стихотворении «Гамлет», вошедшем в этот роман, отразилась трагическая судьба русской интелли генции, которой подобно шекспировскому герою приходилось решать, быть или не быть, и выбирать, кому вручить свою жизнь. В «Гамлете», написанном в 1946 г., не могла не прозвучать скорбная нота по тем, кто был репрессирован в годы сталинского террора (вспомним хотя бы О. Мандельштама или доведённую до самоубийства М. Цветаеву — «Ах, Марина, давно уже время, да и труд не такой уж ахти, твой заброшенный прах в реквиеме из Елабуги перенести» («Памяти Марины Цветаевой», 1943).

Звучит сочинение Ж. Визе «Искатели жемчуга».

            Гул затих. Я вышел на подмостки        Я люблю твой замысел упрямый

           Прислонясь к дверному косяку,                        И играть согласен эту рол»,

           Я ловлю в далёком отголоске,                       Но сейчас идёт другая драма,

          Что случится на моём веку.                       И на этот раз меня уволь.

         На меня наставлен сумрак ночи                      Но продуман распорядок действий,

         Тысячью биноклей на оси.                     И неотвратим конец пути.

        Если только можно, Авва Отче,                     Я один, всё тонет в фарисействе.

       Чашу эту мимо пронеси.                    Жизнь прожить — не поле перейти.

Роман «Доктор Живаго», изданный за границей и переведённый на 24 языка, привлёк внимание мировой общественности, но был принят в штыки ждановско-сусловской критикой в СССР. Началась открытая травля Пастернака, закончившаяся исключением его из Союза писателей (в то время, как Шведская академия словесности и языкознания присудила ему Нобелевскую премию за «выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционной ниве великой русской прозы»). Опальный поэт, опасаясь продолжения репрессий, отказался от премии. Горечь обиды, боль души вылились вскоре в стихи.

Звучит фрагмент из Пятой симфонии П. Чайковского (Вторая часть. Andanfe Cantabile).

               Я пропал, как зверь в загоне.            Что же сделал я за пакость.

                Где-то люди, воля, свет,            Я, убийца и злодей?

              А за мною шум погони.              Я весь мир заставил плакать

              Мне наружу ходу нет.            Над красой земли моей.

             Тёмный лес и берег пруда,           Но и так, почти у гроба,

             Ели сваленной бревно.           Верю я, придёт пора,

              Путь отрезан отовсюду,           Силу подлости и злобы

            Будь что будет, всё равно.           Одолеет дух добра.

                                                                                    («Нобелевская премия», 1959)

В последних строках звучит надежда на пришествие новой эры — милосердия и справедливости, о которой мечтал когда-то его «кумир» — А. Н. Скрябин. К сожале нию, Б. Пастернак мог об этом только мечтать.

«Травля добила его»,— вспоминал А. Вознесенский и заключал: «Художники уходят без шапок, будто в храм, в гудящие угодья к берёзам и дубам...». На опустев шей без хозяина даче на пастернаковском рояле С. Рихтер играл Скрябина.

Закончить урок можно чтением стихотворения «О, знал бы я, что так бывает...» (1931), в котором Пастернак высказал своё отношение к поэзии как искусству: для него она не забава, не демонстрация таланта и тем более не словоблудие, а судьба, «строчки с кровью».

Звучит Ноктюрн № 11 соль минор, соч. 39 Ф. Шопена.

                        О, знал бы я, что так бывает                  Начало было так далёко,

                       Когда пускался на дебют,                              Так робок первый интерес.

                        Что строчки с кровью — убивают,                 Но старость — это Рим, который

              Нахлынут горлом и убьют!                             Взамен турусов и колёс

                       От шуток с этой подоплёкой                             Не читки требует с актёра,

                      Я б отказался наотрез.                             А полной гибели всерьёз.

Когда строку диктует чувство,

 Оно на сцену шлёт раба,

 И тут кончается искусство

 И дышат почва и судьба.

Сохранился замысел композитора Скрябина написать оперу на собственный сюжет. Главным героем её должен был стать «философ — музыкант — поэт» (в одном лице), мечтающий создать произведение искусства, которое преобразует жизнь, превратив её в великий праздник для человечества. Опера не была написана. Но похоже скрябинская идея получила воплощение в реальном образе: «музыкант — поэт — философ» (жизненная корректировка) — разве это не Б. Пастернак?

Звучит финал Четвёртой сонаты А. Скрябина.

В. В. Рогозинский