«Повесть о стране Вятской» (отрывок)
книга по краеведению (9 класс)

«Повесть о стране Вятской»

(отрывок)

   Древле князи скифсти, нарицаеми Славенъ и рхъ (Русъ), воставше отъ Евксинопонта, сиречь отъ Чернаго моря, еже по нихъ в пролозе пишется русское, со множествомъ народовъ своихъ, пришедше на полунощь отъ великаго езера Илменя полтара поприща, на реце Мутной, ныне же нарицаема Волховъ, создаша градъ и нарекоша во имя старейшаго князя своего Славенъ градъ, въ лето отъ создания мира 3099.

Потомъ граду тому бысть запустение казнями богопопустнымъ моромъ; паче же по семъ нашедше Угры и всеконечно разориша и въ запустение место онои положиша.

И прешедшимъ многимъ летомъ, паки собравшеся отъ реки Дуная и отъ окресныхъ странъ многочисленнии ти народи приидоша на праотеческие запустевшие места и создаша новый градъ и расплодишася и по многимъ странамъ разсеяшася.

   И въ лето 6682, во дни великаго князя Ярослава, сына Владимерова, отделишася отъ пределъ великаго Новаграда житилие Новогородцы самовластцы з дружиною своею и шедше пловяху въ судехъ на низъ по Волге реке и дошедши реки Камы и пребыша ту неколико время и поставиша на Каме реке градъ малъ во обитание себе, и слышаху о Вятке реке и иже по ней живущихъ Чуди Отяковъ, обладающихъ многими землями и угодьи, построиша окопы и валы земляныя кругъ жилищъ своихъ, боящеся находу Руссии, а къ поселению потребны и угодны и обладать ими отъ техъ языкъ не тягостны. И отделишася половина техъ Новгородцовъ и идоша вверхъ по Каме реке до чусовскихъ местъ, а другая половина остася на Каме реке въ новопостроенномъ ихъ городке. Шедши же вверхъ по Каме реке и сшедше на горы на страну ону и дошедше реки Чепцы, и внизъ по оной пловуще, пленяюще Отяцкие жилища и окруженныя земляными валами ратию вземлюще, и обладающе ими, и егда, исплывше тое реку Чепцу, внидоша въ великую реку Вятку и плывше по ней мало боле пяти верстъ и узревше на правой стране на высокой прекрасной горе устроенъ градъ чудской и землянымъ валомъ окруженъ, отъ реки жъ Вятки ровъ глубокой, отъ него жъ кругомъ земляного валу ископанымъ рвомъ обведенъ, называемый Чудью Болванской городокъ, иже ныне нарицается Никулицыно по реке Никуличанке. И видевше Новогородцы той градъ на прекрасной высокой горе, возжелаша ратию взяти его и обещашася прародителемъ своимъ Российскимъ великимъ княземъ страстотерпцемъ Борису и Глебу, и заповедаша всей дружине своей поститися, ни ясти ни пити, еже бы имъ получити той Болванской Чудской градъ во обладание себе и ту селитву имети.

   И приступивше къ тому граду вельми жестоко и сурово призываху на помощь святыхъ страстотерпцевъ Бориса и Глеба, глаголюще: якоже иногда Новгородскому великому князю Александру Невскому даровали есте победу на сопротивныя Шведы за рекою Невою явистеся пловуще въ насаде, тако и ныне намъ способствуйте молитвами вашими, и помощию всесилного въ Троице славимаго Бога и предстателствомъ пресвятыя Богородицы, а ходатайствомъ святыхъ страстотерпцовъ великихъ князей Бориса и Глеба, той крепкий градъ взяша воинскимъ промысломъ въ лето 6689 месяца июлиа въ 24 день на память ихъ всероссийскихъ князей святыхъ страстотерпцевъ Бориса и Глеба, и побиша ту множество Чуди и Отяковъ, а ини по лесамъ разбегошася, и по обещанию своему поставиша въ томъ граде церковь во имя святыхъ страстотерпцевъ Бориса и Глеба и нарекоша той градъ Никулицынъ. Отъ того обладания новгородцы начаша множитися и размышляюще, еже бы имъ где въ пристойномъ месте градъ свой построити местъ разсмотряюще.

   Оставшимся же Новгородцемъ въ городке на Каме вниде въ слухъ, яко дружина их новгородцы обладаша на Вятке Чудскими местами, воставше по Каме реке и внидоша во устие Вятки реки и идоша по ней вверхъ до Черемишских жилищъ и дошедше до Какшарова городка обладаема Черемисою, и слышаху, яко дружина ихъ Новгородцы Божиею помощию и заступлениемъ святыхъ страстотерпцевъ Бориса и Глеба взяша на Вятке славной Болванской городокъ, и они такожде обещашася и молебная пения Господу Богу воспевше призываху на помощь сродниковъ своихъ святыхъ страстотерпцевъ всероссийскихъ князей Бориса и Глеба и начаша ко граду приступати, и въ другий день изъ града того жители побежаху, инии же граду врата отвориша, возвещающе граждане Новгородцемъ, что имъ показася ко граду приступающе неисчетное воинство.

   И тако Божиею помощию той Кокшаровъ грядъ взяша и обладаша, и те Новгородцы распространишася и начаша жити на всей Вятской стране и посылаху отъ себе для уведения вверхъ по Вятке реке места усматривающе.

   И избравше место прекрасно надъ рекою Вяткою близъ устия реки Хлыновицы на высокой горе, иже ныне зовется Кикиморская, место бо оно ко общему вселению удобно и изъ тоя горы преславно источники водъ истекающия мнози. И на томъ месте вначале поставиша церковь во имя Воздвижения честнаго и животворящаго креста Господня и градъ устроиша и нарекоша его Хлыновъ градъ речки ради Хлыновицы.

Валентин Сергеев,

кандидат исторических наук,

профессор Кировского филиала Московского

гуманитарно-экономического института.

Не преминул Карамзин в примечаниях к “Истории государства Российского” заметить: “ВЯТИЧИ МЫ ИЛИ ВЯТЧАНЕ?

Под таким названием летом 1908 года в Вятской ученой архивной комиссии состоялся доклад, завершившийся затем обсуждением. Прошло более девяноста лет, но до сих пор нас называют то вятчанами, то вятичами. Где же истина? “Откуда вы, вятичи?” – вопрошала в одном из своих стихотворений кировская поэтесса Маргарита Чебышева. Ответ вроде бы дал Владимир Крупин в “Вятской тетради”: “Вятичи – это огромное древнеславянское племя, пришедшее из междуречья Москвы и Оки, по Оке, Волге, Каме и Вятке. И для меня совершенно ясно, как произносить название уроженца вятских земель: вятич и вятчанин. Конечно, вятич”.

Но еще в предреволюционные годы газета “Голос Вятки” (1911. 15 янв. № 11) сообщала: “В техническом училище прошел вечер “Старая Свистунья”. Исполнялись песни, пляски. “Мы не вятичи с Оки, а вятчане из Новгорода”, – со знанием дела и с достоинством высказался автор заметки.

Кто же прав? Упомянутые выше современные писатели или корреспондент вятской газеты начала ХХ века? Прозвание “вятич” преследует нас всюду. И пивом торгует ларек “Вятич”, и существует акционерное общество под таким же названием, и как будто гоняет мяч футбольная команда “Нововятич”. И по местному телевидению и радио нет-нет да и назовут нас вятичами, хотя чаще – кировчанами. (Недаром, по радио какая-то поэтесса восхищалась Вятчиной, а еще, более того, некий энтузиаст возглашал о своем намерении изучать историю Кировщины!)

Так как же назывались русские жители Вятской земли, селившиеся между финно-угорскими племенами и отчасти смешиваясь с ними? Вятчане или вятичи? В летописных источниках мы не найдем слова “вятич”. В них упоминаются только вятчане. 1379 – “вятчане ходиша ратью в арскую землю”; 1435 – “поидоша князь Василий к Костроме и посла по вятчан и вятчане придоша к нему”; 1467 – “вятчан сто двадцать человек ходили на вогуличи”; 1471 – “ходиша вятчане ратью на Волгу”. И позднее в “Повести о стране Вятской” (к. ХVII – н. ХVIII в.) читаем: “называху их вятчан разбойниками”.

Откуда приклеилось к вятчанам чужеродное прозвание вятичи? Ведь еще Н.М. Карамзин четко разграничивал вятичей и вятчан, указывая на место расселения вятичей, поминаемых еще Нестором-летописцем: “...Кривичи, Северяне, Вятичи, Радимичи”. (Вятичи были соседями северян и радимичей, жили в бассейне Оки). Не преминул Карамзин в примечаниях к “Истории государства Российского” заметить: “Некоторые из наших писателей думали, что Вятичами назывались жители города Вятки!” (Оказывается, столь ошибочное суждение свойственно не только современникам великого историка, но и иным нашим современникам, претендующим на знание истории). А вот скромный чиновник П.Л. Яковлев, живший в 1820-х годах в Вятке по служебной надобности, не будучи вятским, тем не менее в издаваемом им рукописном журнале “Хлыновский наблюдатель” верно называл наших предков, рассказывая о ночном побоище в Раздерихинском овраге: “Произошло жестокое сражение между вятчанами и устюжанами…”

Позднее обозначилось смешение названий вятчане и вятичи. Похоже, что повинны в том оказались заезжие люди, по разным причинам бывавшие или служившие в Вятке и Вятской губернии. Позднее они покидали наш край, оставляя свои впечатления о нем в записках и воспоминаниях, по счастью, больше доброжелательных. Со стороны же эти люди не особенно вникали в тонкости местной истории. Путала и внешняя схожесть названий... Со временем неверное прозвание, применительное к нашим предкам, подхватывали люди и вовсе не бывавшие на Вятке. Название “вятичи” встречается даже у В.И. Даля как относящееся к Вятской земле, а также у Глеба Успенского, у Горького (хотя он как будто бы один раз все же побывал в Вятке) и у других писателей и публицистов. “Интеллигентная публика” в Вятской губернии стала им подражать. (Не следует преувеличивать степень культурности тогдашней местной интеллигенции, ведь и в ту пору среди них обреталась масса, по меткому выражению А.И. Солженицына, “образованцев”).

К сожалению, и весьма известные вятчане попадали под такое воздействие. Даже, к примеру, Аполлинарий Васнецов, правда, уже прочно осевший в Москве, употреблял название “вятичи”. А одна курсистка из Вятки, обучавшаяся в 1910-х годах в Петербурге, писала А.Д. Кувшинской-Чарушиной, что к ней приходили ее знакомые – “вятички”! Ну а как же по-иному в таком случае именовать уроженок Вятской губернии?

Вот об этом и печалился наш земляк, историк и этнограф Д.К. Зеленин, хотя и сам иной раз прибегал к не совсем удобному названию жителей Вятского края. В 1903 году он даже оправдывался: “Говоря “вятичи”, я делаю уступку местному вятскому обычаю. Правильнее было бы говорить и писать “вятчане” . Все же жаль, что даже Зеленин уступал не очень толковому “местному обычаю”, а скорее подражанию, тем более, что “обычай” не имел глубоких корней, являясь просто-напросто своеобразной “модой” времени. В “Присловьях и анекдотах о русских жителях Вятской губернии” (1905) ученый продолжил и развил тему: “Вятичи – древнерусское племя, ничего общего с Вяткой не имеющее. Кстати, заметим, что обычный у местной интеллигенции и встречающийся даже присловьях Даля термин вятичи, в смысле “жители Вятской губернии”, ничуть не народный и исторически прямо нелепый термин”. Впрочем, не виделось ли тогдашней “интеллигентной публике” в слове “вятчане” что-то грубое, мужицкое, провинциально-косное? Наверное, вспоминались и наивно-забавные герои шутливой поэмы Семена Веснина “Вани-вятчане” и зеленинских “Присловий”. То ли дело – изящное “вятичи”, тем более, что его употребляют и знаменитые писатели. Не так ли позднее бывшие вятчане охотно позволили назвать себя кировчанами, благо, что и областному центру был навязан свыше псевдоним “великого гражданина”. От слова же “вятчане”, по глубокому убеждению некоторых тогда, да и ныне, отдавало чем-то некультурно-лапотным. Авторитетное суждение Д.К. Зеленина подтверждается известным лингвистом-этимологом Максом Фасмером, автором “этимологического словаря русского языка”, который писал о топониме “Вятка”: “Данное название не имеет ничего общего с вятичами”.

                  Гавриил Софрониевич Шутов

(1743 - 1807)

Стихотворец XVIII века, воспитанник вятской духовной семинарии и преподаватель пиитики, затем протоиерей в городе Слободском. Составил вместе с Ушаковым "Учебник пиитики" и написал значительное число стихотворений, из которых многие напечатаны в книге "Вятские стихотворцы XVIII века": "Старик и смерть", "Кот в пиве", "Ворон и лисица", "Гратуляция" и "Ода".

Кот в пиве. 

 Лукавый кот, на чан вскочивший торопливо, 

Вдруг с краю сорвался, упал в парное пиво,

Где жалостно ревел, себе на помощь звал,

«Погиб я, - повторял,- погиб я, в чан упал!»

Услыша, мыши, рев, чрезмерно испужались,

На рев со всех сторон со страху все сбежались.

Увидели они, что в пиве тонет кот,

И  булькая ревет, разинув страшно рот.

Чтоб выняли его, просил мышей покорно,

Награду  обещал дать полную неспорно.

То мыши видя все, поверили лгуну,

Польстившися на мзду, вскочили в глубину,

Под лапы, под бока, под хвост кота хватили,

Из бездны выняв сей, и к жизни возвратили.

Как начали просить за труд свой мзды с него.

«Нет, я не обещал давать вам ничего»,-

Сказал мышам тут кот. Но мыши доказали:

И время тут ему и место указали.

«Напрасно лжете, - крикнул кот, - я пьян вчерася был,

Хоть что и говорил, да все перезабыл».

Все мыши на кота с досадой возроптали

И с бранью за труды просить не преставали.

Сей ропот так кота жестоко огорчил,

Что, бросившись на них, он всех передавил.

 Ермил Иванович Костров

(1755 - 1796)

Гомер «Илиада»

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ (в переводе Е.Кострова)

Воспой Ахиллов гнев, божественная муза,

Источник Грекам бед, разрыв меж них союза,

Сей гнев, что много душ Геройских в ад предслал,

В корысть тела их псам и хищным птицам дал;

Когда Атрид, и с ним Ахилл богоподобный,

Растрогли меж собой приязнь враждой всезлобной.

Так бурна грома Царь свершал судьбу свою.

Но кто из горних сил возжёг вражду сию?

Зевесов светлый сын, Латоною рождённый:

Он гневом ярости к Атриду воспалённый

Тлетворной язвой рать Ахейску поразил;

Зане Атрид жрица Хризиса не почтил,

Что жалостью влеком и чувствием сердечным,

Достигнул к кораблям Аргивским быстротечным;

Да знаменитыми дарами и ценой

Искупит дщерь свою ниспадшу в плен судьбой.

Златой он Фебов Скиптр неся в руках с венцами,

Усердные мольбы смиренными устами

Ко Грекам простирал, а паче к двум Царям,

К Атридам, рати всей начальнейшим вождям:

"Атриды! Греки все красно вооруженны,

Да населяющи места небес священны

Благоволят, чтоб вы разрушив гордый град,

И в домы возвратясь, своих узрели чад!

Но мне любезну дщерь вы ныне возвратите,

И дары за её свободу воспримите,

Благоговейно чтя Зевесов славный плод,

Стрелами быстрыми разящий от высот."

 Александра Осиповна Ишимова

(1805 – 1881)

  Известная русская детская писательница Х1Х века, педагог и переводчик. Автор книги «История России в рассказах для детей».

Новое несчастье Москвы и разбои новгородцев

1380-1388 годы

    Бедные предки наши обманулись в своих ожиданиях: не прошло и двух лет после славного Донского сражения, как Москва опять оказалась в руках татар и опять терпела все те ужасы, какие происходили в ней во времена Батыя. Новый мучитель ее, т.е. новый царь татарский, был не Мамай, которого уже не было на свете, а смертельный неприятель его - хан Тохтамыш, один из потомков Чингисхана. Во время беспорядков, происходивших в Капчакской орде около 1360 года, Тохтамыш был изгнан оттуда ханом Урусом и убежал в Бухарию к чагатайским монголам. Там он сумел войти в милость к главному эмиру, или князю, Тамерлану. Тамерлан очень походил на Чингисхана и так же, как он, хотел завоевать весь свет. Читатели мои, верно, хорошо помнят этого злодея, который бросал людей в котлы. Вот второй Чингисхан - Тамерлан, жалея об участи Тохтамыша, изгнанного из отечества, дал ему войско, чтобы отнять наследственный престол свой у Мамая, который в это время возвращался с остатками своих полков с поля Куликова. Мамая разбили совершенно. Тохтамыш сделался царем в Орде и потребовал от великого князя, чтобы все князья наши, как подданные татар, немедленно явились к нему. Русские удивились, но не встревожились; более того - они выказали так много ненависти к татарам, что ханский посол не посмел ехать далее Нижнего Новгорода и возвратился в Сарай. Димитрий, надеясь на слабость Орды, не думал ни о новом хане, ни о том, чтобы приготовиться к защите.

    Тохтамыш молчал около года, и вдруг в Москве услышали страшную весть - он идет на Россию, а бесчестный Олег, несмотря на благодеяние великого князя, простившего прежнюю измену его, опять принес отечество в жертву варварам и дружески встретил их на границах своего Рязанского княжества. Эта весть была ужасна для всех русских, совсем не приготовившихся к ней; но, если бы все князья одинаково любили свое отечество и соединили свои войска, можно было бы ручаться, что еще одно сражение, как Донское, - и Россия навсегда освободится от притеснителей. Но вместо этого спасительного согласия все князья оставили Димитрия. Даже тесть его, князь нижегородский, не захотел помочь ему, напротив того - он послал к хану двух сыновей своих с дарами. Великий князь потерял твердость духа и, не имея надежды победить Тохтамыша с одним только верным помощником своим, братом Владимиром Андреевичем, решил, что лучше защищаться в крепости, нежели выйти навстречу неприятелю, и удалился в Кострому со всем своим семейством. Тогдашний митрополит Киприан, грек родом, выехал в Тверь, а народ московский, оставленный государем и митрополитом, шумел и спорил с боярами, он то приходил в отчаяние, то храбро защищался и наконец 16 августа 1382 года сдал столицу Тохтамышу. Жестокий хан принудил его к тому хитростью: он обещал жителям не разорять Москвы и тотчас уйти из нее, если они сдадутся добровольно. Москвитяне поверили и дорого заплатили за легковерие: татары злодействовали в Москве с обычным зверством своим, убивали всех, кого встречали, грабили все, что находили в церквах, дворцах, домах и погребах, и, наконец, уходя, подожгли весь город.

    Такая же участь уготовлена была и другим городам Великого княжества - Владимиру, Звенигороду, Юрьеву, Можайску, Дмитрову. Не спаслась и Рязанская область, несмотря на измену князя ее: татары и там поступали, как на земле неприятельской, и доказали Олегу, как ненадежна милость, купленная бесчестием.

    С горестью возвратился в Москву великий князь и увидел все несчастья столицы своей. Только на улицах нашли 24 тысячи мертвых тел, не считая сгоревших и утонувших. Димитрий собрал все силы огорченной души своей и принялся вместе с братом Владимиром Андреевичем возобновлять красоту Москвы, о которой с восхищением говорили историки того времени. На следующий год для спокойствия подданных своих он с честью принял ханского посла, отпустил с ним в Орду старшего сына своего Василия и заплатил большую дань Тохтамышу, который хотя и страшен был во гневе, но миловал показывающих раскаяние и покорность, и потому великий князь не боялся за жизнь сына: хан принял его очень ласково.

    Но Димитрию Иоанновичу, видно, не определено было жить спокойно: едва начал он забывать ужасное нашествие Тохтамыша, как уже новые огорчения, новые беспокойства готовились для доброй души его. Эти огорчения, эти беспокойства причиняли ему своевольные подданные его - новгородцы. Они не только отдали без согласия его два города свои - Ладогу и Русу и берег наровский одному из князей литовских, Патрикию Наримантовичу, но в последние годы, когда великий князь был занят подготовкой к Донскому сражению, а потом несчастьями Москвы, новгородцы вздумали заниматься разбоями и называли это ужасное ремесло удальством или молодечеством. Они собирались большими толпами, выбирали себе начальника - атамана и отправлялись грабить деревни и города по рекам Волге, Каме, Вятке. В 1371 году они завладели таким образом Ярославлем, в 1375-м - Костромой и целую неделю злодействовали в ней: брали в неволю людей, грабили дома, лавки, бросали в реку то, чего не могли взять с собой. Оттуда они отправились вниз по Волге и, не боясь никого, разорили все прибрежные селения до нынешней Астрахани. Правда, эти разбойники были все убиты там татарским князем Сальчеем, но у новгородцев была не одна такая шайка. С каждым годом число их увеличивалось, и наконец дерзость новгородцев дошла до того, что правительство их начало захватывать даже доходы великокняжеские, а духовенство не захотело повиноваться митрополиту московскому.    Великий князь пытался и кротостью, и угрозами напомнить им обязанность их перед государем, но, когда увидел, что все это напрасно и что новгородцы хотят быть независимыми от Великого княжества, решил усмирить их оружием. Он собрал войско с 26 областей своих; кроме того, к нему присоединились даже некоторые из подданных Новгорода - жители Вологды, Бежецка, Торжка, недовольные беспорядками своевольного правительства. С этими силами великий князь расположился лагерем в 30 верстах от Новгорода. Тут встретил его архиепископ новгородский, умоляя простить вину Новгорода, который готов заплатить 8 тысяч рублей за дерзости своих разбойников. Добрый Димитрий, милостивый и для непокорных подданных, согласился на мир с условием, чтобы Новгород всегда повиновался ему как государю своему, платил каждый год черный бор, или дань, собираемую с черного народа, и внес бы 8 тысяч рублей за разбойников. Кроме того, они должны были взять у литовского князя Русу и Ладогу.

    Так и гордость новгородская смирилась перед героем Донским! Мне остается рассказать вам еще об одном знаменитом деле его, - оно намного облегчило судьбу отечества нашего и потому заслуживает особенного внимания.

Николай Заболоцкий

(1903-1958)

Русский поэт. Детские годы прошли в селе Сернур Вятской губернии, недалеко от города Уржума.

ПОРТРЕТ

 Любите живопись, поэты!

 Лишь ей, единственной, дано

 Души изменчивой приметы

 Переносить на полотно.

 Ты помнишь, как из тьмы былого,

 Едва закутана в атлас,

 С портрета Рокотова снова

 Смотрела Струйская на нас?

 Ее глаза - как два тумана,

 Полуулыбка, полуплач,

 Ее глаза - как два обмана,

 Покрытых мглою неудач.

 Соединенье двух загадок,

 Полувосторг, полуиспуг,

 Безумной нежности припадок,

 Предвосхищенье смертных мук.

 Когда потемки наступают

 И приближается гроза,

 Со дна души моей мерцают

 Ее прекрасные глаза.

О КРАСОТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЛИЦ

 Есть лица, подобные пышным порталам,

 Где всюду великое чудится в малом.

 Есть лица - подобия жалких лачуг,

 Где варится печень и мокнет сычуг.

 Иные холодные, мертвые лица

 Закрыты решетками, словно темница.

 Другие - как башни, в которых давно

 Никто не живет и не смотрит в окно.

 Но малую хижинку знал я когда-то,

 Была неказиста она, небогата,

 Зато из окошка ее на меня

 Струилось дыханье весеннего дня.

 Поистине мир и велик и чудесен!

 Есть лица - подобья ликующих песен.

 Из этих, как солнце, сияющих нот

 Составлена песня небесных высот.

НЕКРАСИВАЯ ДЕВОЧКА

 Среди других играющих детей

 Она напоминает лягушонка.

 Заправлена в трусы худая рубашонка,

 Колечки рыжеватые кудрей

 Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,

 Черты лица остры и некрасивы.

 Двум мальчуганам, сверстникам её,

 Отцы купили по велосипеду.

 Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,

 Гоняют по двору, забывши про неё,

 Она ж за ними бегает по следу.

 Чужая радость так же, как своя,

 Томит её и вон из сердца рвётся,

 И девочка ликует и смеётся,

 Охваченная счастьем бытия.

 Ни тени зависти, ни умысла худого

 Ещё не знает это существо.

 Ей всё на свете так безмерно ново,

 Так живо всё, что для иных мертво!

 И не хочу я думать, наблюдая,

 Что будет день, когда она, рыдая,

 Увидит с ужасом, что посреди подруг

 Она всего лишь бедная дурнушка!

 Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

 Сломать его едва ли можно вдруг!

 Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

 Который в глубине её горит,

 Всю боль свою один переболит

 И перетопит самый тяжкий камень!

 И пусть черты её нехороши

 И нечем ей прельстить воображенье,-

 Младенческая грация души

 Уже сквозит в любом её движенье.

 А если это так, то что есть красота

 И почему её обожествляют люди?

 Сосуд она, в котором пустота,

 Или огонь, мерцающий в сосуде?        

 Надежда Ильинична

 Перминова

Портрет дерева

 Как могучего лося рога,

 Корни дерево в землю вонзило,

 И вот так простояло века.

 Ни тебя, ни меня не спросило.

 Никого на равнине вокруг.

 Только ветер, как лучший товарищ,

 Перекинул над ним виадук

 Из семи разноцветных пожарищ.

 Не сочтёшь под корою колец.

 В них, бывало, военной порою

 То стрелу, то ружейный свинец

 Бинтовало густою смолою.

 Время старости преодолев,

 Его крона, как целая роща,

 Сочиняет старинный напев

 Величавой бетховенской мощи.

 Нашей древней земли патриарх,

 Он хранит в своих памятных снах

 Вереницы людей и животных.

 И качает в широких ветвях

 Думы птиц перелётных.

Маме

 Никто не застрахован от невзгод.

 Ты не грусти, моя родная мама,

 Что в доме у меня достатка мало,

 Что не с тобою я не первый год.

 Меж нами почтальоны-поезда.

 Твои тревоги в письмах получая,

 Я знаю, ты писала их ночами,

 Когда стучалась в дверь мою беда.

 И строчки так кричаще велики

 На листиках из тех тетрадей в клетку,

 В каких носила я тебе отметки

 И первые наивные стихи.

 Вся жизнь твоя от счастья в стороне,

 И потому лишь об одном мечталось,

 Чтоб детям счастье доброе досталось

 И за тебя, страдалицу, вдвойне.

 А я живу мечтанью вопреки,

 Да, счастья, что ждала ты, маловато.

 Я тем перед тобою виновата,

 Что правят мною случай да стихи.

 Но я безмерно счастлива опять:

 Вновь вижу дом наш под зелёной крышей.

 И ты навстречу из калитки вышла,

 И я ещё могу тебя обнять!

Вятская земля

 В глухой земле, среди болот,

 в преддверье ига векового,

 родил догадливый народ

 Шаляпина и Васнецова.

 Когда кичились,

 власть деля,

 план комискусства выполняли,

 в нас молча «Три богатыря»

 духовность нашу охраняли.

 Что русский голос всё же жив,

 что суть свою

 он не прошляпил,

 на вятский матушкин мотив

 пел на весь мир

 мужик Шаляпин.

 И не глухой — тогда внимал.

 И не слепой — смотрел и видел,

 как подменяли идеал,

 как создавался новый идол:

 Кому — служить,

 кому — не жить,

 кому — расти под барабаны...

 ...Устали вороны кружить

 над этой битвой окаянной.

 Так помоги нам, грешным, Бог,

 поставить крест

 российской смуте:

 вновь у развилки трёх дорог

 наш вечный витязь

 на распутье.

 Нещадно ветер время рвёт

 на стыке двух тысячелетий.

 ...Но кто-то любящий поёт

 в деревне дальней на рассвете:

 Баю-баюшки-баю,

 баю Родину мою...

Ишутинова

 Людмила Валентиновна

Я уйду, но останется солнце в окне.

Может, вспомнит однажды оно обо мне,

Золотясь на рябине последним огнём.

Мы дружили с ним в детстве далёком моём.

Даже хмурым, ненастным и ветреным днём

Жёлтый солнечный зайчик жил в доме моём.

Где найдёт он приют, если я вдруг уйду?

Не попал бы к недобрым себе на беду!

К вам, друзья обращаюсь: в холодном дому

Не оставьте его, помогите ему.

Крупин Владимир Николаевич

(р. 1941), русский прозаик.

    В девках я здоровая была, наравне с парнями мешки таскала. Тятя жалел, да ведь десять ртов в семье жалость заглушат.
    И вот, никогда не забыть, грузили баржу картошкой. С обеда начали, к вечеру ноги подгибаются. Парни мне стараются мешки поменьше наваливать, а все равно. Дождь шел, промокла я, продрогла, все прокляла. К вечеру дождь перестал. Тащу мешок, а тятя (он тоже грузил) говорит: «Варя, посмотри-ка какая красота». Я отвечаю: «Тять, как же я посмотрю, меня мешок к земле пригибает, только под ногами и вижу». - «Сбрось, говорит, мешок, успеешь натаскаться, а такое не увидь - и не увидишь. Коня, говорит, какого в радугу запрягли». Что такое, думаю. Сбросила тяжесть, разогнулась. И ровно в глазах воссияло. Думала - пожар.  Вятка красная. Радуга во все небо. А над радугой, как под дугой, солнышко, поглядела я - как будто умылась, дышать легче стало.
    И вот, думаю, не обрати мое внимание отец на красоту, да раз, да другой, так слепой бы и прожила. А от него переняла и детям передала.
    Помню, пошла с дочкой за земляникой. День хороший, солнце. В березняке я нашла маленькую полянку и обомлела. Зову дочку, чуть не шепотом, ровно кого спугнуть боюсь. Полянка вся в землянике, красным-красна, и на ней роса играет.
    Дочка на голос прибежала, увидела, хлоп на колени - и рвать. Подожди, говорю, не убегут ягоды, ты полюбуйся. Она встала рядом, смотрела-смотрела и говорит: «Жалко, мама, ягоды трогать, давай просто так уйдем». Я засмеялась: «Милая ты моя! Ты красоту запомни, а пользу зачем упускать».
    И вот чем закончу. У этой дочки своя дочь. Гуляем мы втроем в парке, она дочери говорит: «Смотри, Машенька, какие цветы». На руки взяла: «Смотри, Машенька, какие облака».

«Вятская тетрадь»

(отрывок)

   Вятская земля огромна, как огромен бассейн реки Вятка. И кроме этого прихватывался и камский бассейн, и даже верховья тех рек, что уходят со своими водами в Ледовитый океан. Это, помню, с детства было необыкновенно -- одни реки идут в Волгу, а другие в Печору, Сухону, Северную Двину. Еще, помню, волновала близость Уральских гор. И тут же рядом помню потрясение, что мы, оказывается, принадлежим к Европе. Это вроде было не по одежке. Но и к Азии принадлежать не хотелось. Хотя в истории Вятки бывали времена принадлежности и к Сибирскому и к Казанскому наместничеству. Огромность Вятской земли перешла в огромность Вятской губернии. Она была гораздо больше теперешней Кировской области. Различные размеры площадей, несравнимость уездов с районами, а волостей с сельсоветами очень затрудняют занятия историей, сопоставления и выводы. Десятина не гектар, сажень не метр, золотник не грамм, верста не километр, но земля есть земля, она родная. И сколько гордости она дала нам вместе с жизнью. Чайковский наш, вятский {написал и сразу вдруг представился вид на большой пруд, который мальчиком видел композитор. Это в Воткинске, где Чайковский родился. Предков этих сосен видел он, это же солнце освещало этот же паркет этого дома. Стоит бережно и благодарно сберегаемый дом, вот еще, в добавление к сотням тысяч людей, пришли и мы и потихоньку столпились у порога, пытаясь представить то время, в котором композитор услышал и записал те звуки, которые спасают нас. И только что был на его могиле в Некрополе Александре-Невской лавры. Дождь, и ветер, и снег, как часто в Ленинграде, могила заметена листьями, еще зелеными, сорванными досрочно с деревьев). И наш Шаляпин, и тут снова воспоминание. О Вожгалах, где стоит доселе школа, называемая «шаляпинской», он построил ее на свои деньги. Старик один говорил, что мальчиком видел Шаляпина, когда тот приезжал к родителям, и что когда он пел, то колокола на колокольне отзывались. Легенда, скажете вы. Но ведь рассказывали мне в Советске (бывшая слобода Кукарка), что когда поет Александр Ведерников, он тоже наш и каждое лето приезжает, то слышно, как раньше был слышен колокол, за десятки километров.

    Слово «Вятка» означает не только реку, но географический регион, как, например, Полесье, Поморье, Сибирь, Урал. Поэтому хроники, говоря о Вятке, чаше имеют в виду местность, а не город. Огромность Вятки надо начать описывать с ее красоты. И право, хорошо, что я не рожден художником, я бы не выжил от бессилия выразить красоту. Вот сейчас предзимье. Снега почти нет, но все замерло и по любому болоту можно идти как по дороге. Осока в пасмурном инее, гигантские лужи сейчас как фантастические лекала. Вот озеро «се в зеленой ряске, так и намерзло, и будто месторождение малахита вышло на поверхность. Последнее дыхание речной полыни забелило весь обрыв, только глина краснеет. На льду, у трещин и вдоль наледи, полчища белых перистых бабочек. Жалко ступать, но приходится. Замираешь — из-под льда идет звон, а то вдруг гфоогурит не приставшая к месту льдинка. Скажете, так везде. Так, да не так. Нет ничего похожего, ничего нельзя ни с чем сравнивать. Не все познается в сравнении. Нет двойников в природе. Отпечатки пальцев, рисунок ушей, губ (есть целая наука хейлология об отпечатках губ), здпах, голос, походка — ней это, как говорит криминалистика, единственно в каждом человеке. Что уж говорить о природе, которая древнее человека. Начальник пристани в Русском Туреке рассказывал мне, что он узнал вятский лес, привезенный на стройку Кольского полуострова. «А как узнали?» Но объяснить этого он не мог. «Чувствовал и все». Он именно настаивал на том, что узнал не по клеймению, а по ощущению. И оказался  прав, так как поинтересовался, откуда лес. Точно, лес был, как говорят, «с воды», кировский. «Но ведь по воде плавят не только наш лес».—«Так-то так, но вот чего-то ударило — наш лес. И  точно».

    Здесь Предуралье, и сочетаются увалы с равнинами. Берега рек, обращенные к востоку, к Уралу, как правило, обрывисты, западные низменны. С запада обычно шла плохая погода, с востока ведро. Увалы обычно в сосновых лесах, песчапы. По рекам леса в основном вырублены. Лететь на маленьком самолете — мука мученическая, С большого хоть не видно, а С маленького смотришь — сплошь вырубки, сплошь навалено, как обгорелых спичек, соснового и елового леса. Уж не говоря о лиственных поро--дах. Конечно, военное время вынуждало рубить поближе к вывозке, но от зтого не легче. Сейчас делается много подсадки, новых посадок. Недавно у меня была радость — -посещение лесного питомника, там малыши елочки, сосенки, лиственницы в окружении охраняющих их берез и взрослых елей растут В неисчислимом множестве. Нсть с мизинчик ребенка, есть сантиметров по двадцать. Но как представишь их жизнь и те угрозы, что могут воплотиться — пожары, засухи, порубки — страшно за малышей. Высаживали крохотные елочки в грунт, я взял ростки на ладошку и насчитал их пятьдесят штук.

    Увалы намывают еще тягунами (в Сибири -- тямигусы). «Хоть и не велик подъем, а все на вытяжку», то есть вытягивает силы. Называют и взгорьями.

    Черемисы и вотяки, теперешние марийцы и удмурты, а также угро-финские племена бессермян и тептярей, исчезнувшие совсем недавно, уступали свои места неохотно. Вотяки были менее воинственны и предпочитали уходить на восток, в теперешние районы Удмуртии. Черемисы сопротивлялись, но сопротивления не переходили в многолетнюю вражду. Происходило не завоевание края, а заселение, а после крещения Руси в 988 году - его христианизация. Язычники видели преимущество новой религии даже в практическом смысле. Рассуждая здраво — жертвы, подношения давать бесчисленным идолам-божкам или же одному? Бояться всех злых духов (леса, воды, земли, воздуха, грома, молнии, ветра) или же одного, который, тем более как внушали пришедшие русские, в тебе самом. Христианство не освобождает от страха перед природой, а говорит о сотрудничестве с нею, христианство обещает загробную жизнь, но жизнь эта не' в вещах, в душе. А практически это опять же выгодно — попробуйте снарядить умершего язычника по всем правилам в последнюю дорогу: коня ему надо, лук, стрелы надо, украшения надо, одежду, и не одну, а на все времена года, тоже положи. Не похороны — разоренье. Христианские захоронения скромны, дело снова не в вещах, а в качествах души и в памяти. Память об умершем дороже подношений в могилу. Так учили священники. Так воспринимался любимый русский святой Никола-чудотворец, принятый язычниками как Никола, Микола, Микула.

    Первое поселение было основано в его честь, первый город Вятской земли звался Никулицын. Это к северу от Кирова, за Макарье, к Слободскому. Но первой церковью, говорит история, был храм не в честь Николая-чудотворца, в честь Бориса и Глеба, покровителей русского воинства. В числе русских, следовательно, были люди с саном священников, кто же иначе мог вдохновить строительство храмов и их освящение? А почему в честь Бориса и Глеба? Потому что взятие Болвановки, как называлось Вотское городище перед переименованием в Никулицын, было совершено в день памяти этих мучеников.

    Говорить об истории России, не соотнося ее с историей язычества, христианства,— пустое занятие. История Вятки — не исключение. Не хочется передавать известный рассказ о двух партиях новгородцев. Одна дошла вверх по Вятке, покорив черемисское городище Кокшаров (теперь Котельнич), о другой мы сказали. Другая, якобы подымаясь по Каме, прозевала устье Вятки и дошла аж до Чусовой.

    Оттуда сушей до Чепцы, по Чепце вновь к Вятке, к покорению Болвановки. Но есть предание, что, не зная ничего друг о друге, обосновавшись в ста верстах друг от друга, они так бы и жили, не встреться однажды дровосеки обеих партий в лесу. Тут многое сомнительно. За пятьдесят верст искать леса, когда он рядом, первое; второе, это ведь только представить пеший путь от камских мест до Чепцы, которая очень не сразу судоходна для ушкуев — древних судов. Тащили на руках? Строили заново? Темна вода во облацех. Снова и снова возвращаюсь к мысли, что люди тут были с незапамятных времен {отсылаю к раскопкам славянских могильников на территории области, результаты красноречиво представлены в Кировском краеведческом музее на улице Ленина), но допускаю, что взятие Кокшарова и Болвановки было совершено пришедшими    новгородцами,   которые   принесли    в   сей русский край опыт самоуправления по типу новгородского веча. Три столетия вятичи жили, самоуправляясь именно таким образом.  Но вполне возможно, что строительство города Хлынова-Вятки было начато по настоянию также новгородцев,   как  необходимый  центр огромного  обильного края.

    Тут начинаются чудеса. Место было выбрано. От Кокшарова в девяноста верстах, от Никулицына в двенадцати. Выл наготовлен строительный материал, то есть лес, глина, мох, но еще не было начато строительство, как все материалы  (далее цитирую): «...неведомо кем, как бы по воле таинственных сил, в одну ночь оказались перенесенными на другую, находящуюся ниже по течению Вятки, гору. Пораженные   сначала   таким   событием,    недолго,   однако   ж,  недоумевали  строители  о   причине  его.   Осмотревши   новую местность, они  нашли  ее более выгодною для  поселения, а совершившееся чудо отнесли к действию особенно пекущегося о них промысла божия, повелевавшего начать им постройку города именно на этом, а не на другом каком-либо месте. Первым строением нового Вятского города был,   по  прежде данному ими  обету,  храм в намять воздвижения Честнаго креста Господня.

    Место, на котором предположено было ими строить город, назвали они полем Балясковым, а то место, на котором они выстроили город,— Кикиморкою».

    Суть важно то, что место было выбрано удачно и жилось и нем спокойно. Городского вала и тына не было долгое время, откуда можно заключить о мире с местными племенами.

    Население в Вятке стало прибывать особенно в это время, когда люди уходили от татаро-монгольских захватчиков на Север.

    К этому времени к Хлынову добавились еще несколько городов. Добрая слава о Вятке, как о благодатном, независимом от княжеских податей крае, не могла удержаться внутри ее.

Лиханов

Альберт Анатольевич

р. 1935

Писатель, журналист. В 1975 году становится главным редактором журнала «Смена». Ныне возглавляет Российский детский фонд. Живет в Москве, но не забывает своих вятских корней. При его участии в Кирове ежегодно проходят Лихановские общественно-педагогические чтения.

Последние холода

(отрывок)

Посвящаю детям минувшей войны, их лишениям и вовсе не детским страданиям. Посвящаю нынешним взрослым, кто не разучился поверять свою жизнь истинами военного детства. Да светят всегда и не истают в нашей памяти те высокие правила и неумирающие примеры, – ведь взрослые всего лишь бывшие дети.

Автор

  Осенью я пошел в четвертый класс, и мне снова выдали талоны на дополнительное питание.

  Дорогу в восьмую столовку приукрасила солнечная осень – над головой качались кленовые ветви, расцвеченные, точно разноцветными флажками, праздничными листьями.

  Многое я теперь видел и понимал по-другому. Отец был жив, и хотя еще не вернулся, потому что шла новая война, с японцами, это уже не казалось таким страшным как все, что минуло. Мне оставалось учиться всего несколько месяцев, и – пожалуйста – в кармане свидетельство о начальном образовании.

  Все растет кругом. Деревья растут, ну и маленькие люди – тоже, у каждого сообразительности прибывает, и все меняется в наших глазах. Решительно все!

  Осень стояла теплая, раздевать и одевать народ не требовалось, и тетя Груша выглядывала из своего окошка черным, антрацитовым глазом просто так, из чистого любопытства, тотчас опуская голову, – наверное, вязала.

  И вообще народу в столовке стало меньше. Никто почему-то не толкался в тот час.

  Я спокойно получил еду – опять славная, во все времена вкусная гороховица, котлета, компот, – взялся за ложку и, не оглядываясь по сторонам, бренчал уже о дно железной миски, как напротив меня возник мальчишка.

  Война кончилась, слава богу, и я уже все забыл – короткая память. Мало ли отчего мог появиться тут пацан! Я совершенно не думал о таком недалеком прошлом.

  На виске у мальчишки вздрагивала, пульсировала синяя жилка, похожая на гармошку, он смотрел на меня очень внимательно, не отрывая взгляда, и вдруг проговорил:

– Мальчик, если можешь, оставь!

Я опустил ложку…

Я опустил ложку и посмотрел на пацана. «Но ведь война кончилась!» – хотел сказать, вернее, хотел спросить я.

А он глядел на меня голодными глазами.

Когда так смотрят, язык не поворачивается.

Я промолчал. Я виновато подвинул ему миску, а вилкой проделал границу ровно посередине котлеты.

* * *

Да, войны кончаются рано или поздно.

Но голодуха отступает медленнее, чем враг.

И слезы долго не высыхают.

И работают столовки с дополнительным питанием. И там живут шакалы. Маленькие, голодные, ни в чем не повинные ребятишки.

Мы-то это помним.

Не забыли бы вы, новые люди.

Не забудьте! Так мне велела наша учительница Анна Николаевна.

* * *

Это все правда. Все это было.

Любовиков

Овидий Михайлович

1924 – 1995

Поэт, заслуженный работник культуры России. Участник Великой Отечественной войны, награждён орденами и медалями. Первая книга стихов вышла в 1951 году.

В 1996 учреждена премия им. О.М. Любовикова, которая присуждается победителям творческого конкурса в области литературы, журналистики, искусства.

Вятка

Мастерица и солдатка,

 Семь холмов и семь ветров.

 С крутояра крикну: «Вятка!» —

 Отзовется даль веков.

 И подаст ответно голос

 От посада и от рек

 Меч отважный,

 Хлебный колос, —

 Все, чем крепок человек.

 На Руси, пожалуй, чаще,

 Сомневаешься — поверь,

 Города звучат рычаще:

 Кострома, Самара, Тверь...

 Молвлю: Вятка, —

 взмоет лебедь,

 Осенит своим крылом

 Звон ручья,

 Младенца лепет,

 Грусть березы под окном.

 Не придумка,

 Не сказанье,

 А биографу урок:

 Стихотворца из Рязани

 Некто «Вяткою» нарек.

 С тем прозваньем,

 С нашим краем,

 Размышляю не спеша,

 Повязали прядь льняная,

 Обнаженная душа.

 Не испуга поговоркой,

 О болотном кулике,

 Слышу вятский бас над Волгой,

 Славный бас, под стать реке.

 Песня — песней,

 Слово — словом,

 Путь вздымает,

 держит путь

 Вековечная основа,

 Основательная суть.

Обелиск

Обелиск в глубине России.

 Возле тракта.

 Меж двух берез.

 ...Как в деревне в тот день голосили,

 Захлебнулась деревня от слез.

 Сизарей всполошив над застрехой,

 Вдоль порядка с угла до угла

 Прокатилось тревожное эхо,

 Раскачало колокола.

 Причитания, песни и речи.

 Выходные надев пиджаки,

 Вещмешки нацепили на плечи

 И ушли на войну мужики.

 Проводила кормильца крестьянка

 И осталась всему голова...

 Нет под камнем солдатских останков.

 Через дом на деревне — вдова.

 Забросали подножье венками.

 Сделал снимки наезжий пострел.

 «Камень, бабоньки, все-таки камень,

 Ни в застолье его, ни в постель...»

 И нахлынула, и закружила

 Неуемная сила тоски:

 «Так ждала, что, поди, заслужила

 Попрощаться хотя по-людски...»

 Пыль над трактом, как туча над миром.

 Гром как залп полоснул вдоль реки.

 А машины все мимо и мимо —

 До сих пор на войне мужики.

В семнадцать лет

Под калибры,

 прицельно бьющие,

 Стали маменькины сынки.

 Некурящие и непьющие,

 Не любившие по-мужски.

 Против ярого,

 против наглого —

 Распрямились — и так пошли.

 Вся стратегия — два параграфа:

 «Шире шаг!» и «Длинней коли!»

 Дело правое, а поэтому...

 Нас рубила война сплеча

 Не по писанному и петому,

 Не по сказанному в речах.

 За спиною опять окраина,

 Снова выигран бой врагом.

 Беспощадно война таранила

 Бронированным кулаком.

 И траншеями, и дорогами

 Перемалывала полки.

 Удивительно, но не дрогнули

 В битве маменькины сынки!

 Не воспетые,

 не согретые —

 Ошарашенные судьбой,

 Шли под звездами и ракетами

 В перекрестный и навесной...

Маргарита Петровна

Чебышева

(1932)

Родилась 6 октября 1932 г. в с. Лебяжье Кировской области. Окончила факультет русского языка и литературы Кировского педагогического института. Преподавала русский язык и литературу в школе. В 1960-е годы была членом литературного клуба «Молодость». В 1967 г. вышла первая книга стихов «Северянка». Стихи публиковались в газетах, журналах, коллективных сборниках Кирова, Перми, Горького, Москвы. В 1980-е годы М. П. Чебышева руководила клубом «Молодость». Член Союза писателей России. Лауреат Всероссийской премии им. Николая Заболоцкого.

Вятичи

Откуда вы, вятичи? – Издалека.

Когда-то большое и сильное племя.

Нас гнало тяжелое, смутное время,

В глуши повстречалась нам эта река.

Несла она воды свои широко,

Неспешно и вольно в лесах потаенных.

В огромных укромных чащобах зеленых

Жилось без опаски, дышалось легко.

Какие вы, вятичи, были тогда?-

Славяне от самых корней изначальных.

Уже не осталось преданий печальных,

Вся чистая вятская смыла вода.

Мы избы рубили, пахали поля,

Здесь сказки родились, и песни, и дети.

Здесь шли мы по тяжким ступеням столетий,

И нашим трудом расцветала земля.

Откуда мы? – Здесь поднимались из тьмы.

Над Вяткою пращуров наших могилы,

От этой земли набираемся силы,

Здешние мы.