Конспект урока милосердия на тему: "Святитель Лука"
план-конспект занятия по орксэ (3 класс) на тему

Святитель Лука (Войно-Ясенецкого), архиепископ Симферопольский

В Томск прибыли честные мощи cвятителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа Симферопольского, которого верующие почитают как целителя и покровителя медицины.

Ходит по России странная молва, будто в советское уже время жил хирург-священник. Положит он больного на операционный стол, прочитает над ним молитву, да йодом и поставит крест «в том месте, где надо резать. А уж после того берется за скальпель. И операции у того хирурга отменные: слепые прозревали, обреченные поднимались на ноги. То ли наука ему помогала, то ли Бог... «Сомнительно»,— говорят одни. «Так оно и было»,— утверждают другие. Одни говорят: «Партком служителя культа ни за что бы в операционной не потерпел». А другие им в ответ: «Бессилен партком, поскольку хирург тот не просто хирург, а профессор, и не тая себе священник-батюшка, а полный епископ». «Профессор-епископ? Так не бывает»,— говорят опытные люди. «Бывает,— отвечают им люди не менее опытные.— Этот профессор-епископ еще и генеральские погоны носил, а в минувшей войне всеми госпиталями Сибири управлял».

 ( из книги Марка Поповского  " Жизнь и житие Святителя Луки Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга " )

Архиепископ  Лука , в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, родился в Керчи 27 апреля 1877 года в семье аптекаря. Отец его был католиком, мать - православной. По законам Российской Империи дети в подобных семьях должны были воспитываться в православной вере. Он был третьим из пятерых детей. 

«Мой отец был католиком, весьма набожным, он всегда ходил в костел и подолгу молился дома. Отец был человеком удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял, хотя по своей должности был окружен нечестными людьми... Если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я ее наследовал главным образом от очень набожного отца.»

В Киеве, куда семья переехала впоследствии, Валентин окончил гимназию и рисовальную школу. Собирался поступать в Петербургскую Академию Художеств, но по размышлении о выборе жизненного пути решил, что обязан заниматься только тем, что "полезно для страдающих людей", и избрал вместо живописи медицину.

«С детства у меня была страсть к рисованию, и одновременно с гимназией я окончил Киевскую художественную школу, в которой проявил немалые художественные способности, участвовал в одной из передвижных выставок …  Влечение к живописи у меня было настолько сильным, что по окончании гимназии решил поступать в Петербургскую Академию Художеств. Но во время вступительных экзаменов мной овладело тяжелое раздумье о том, правильный ли жизненный путь я избираю. Недолгие колебания кончились решением, что я не в праве заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей. Из Академии я послал матери телеграмму о желании поступить на медицинский факультет…»

Однако на медицинском факультете Киевского Университета св. Владимира все вакансии были заняты, и Валентин поступает на юридический факультет. На какое-то время влечение к живописи снова берет верх, он едет в Мюнхен и поступает в частную школу профессора Книрра, но через три недели, затосковав по дому, возвращается в Киев, где продолжает занятия рисованием и живописью. Наконец Валентин осуществляет свое горячее желание "быть полезным для крестьян, так плохо обеспеченных медицинской помощью", и поступает на медицинский факультет Киевского университета св. Владимира. Он учится блестяще. "На третьем курсе, - пишет он в "Мемуарах", - произошла интересная эволюция моих способностей: умение весьма тонко рисовать и любовь к форме перешли в любовь к анатомии..."

 Оканчивая университет осенью 1903 года, он заявил о том, что намерен быть земским врачом, чем очень удивил своих товарищей.

«Я был обижен тем, что они меня совсем не понимают, ибо я изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям».

Началась русско-японская война. Валентину Феликсовичу предложили службу в отряде Красного Креста на Дальнем Востоке. Там он заведовал отделением хирургии в госпитале Киевского Красного Креста Читы, где он познакомился с сестрой милосердия Анной Ланской и обвенчался с ней. В Чите молодые супруги прожили недолго. 

«Она покорила меня не столько своей красотой, сколько исключительной добротой и кротостью характера».

Вскоре после свадьбы Валентин Феликсович с женой переехали в небольшой город Ардатов Симбирской губернии, где ему поручили заведовать больницей. Слава о замечательном докторе настолько распространилась, что на прием к нему шли больные не только из близлежащих мест, но даже из соседней губернии. Один нищий, к которому после операции вернулось зрение, собрал слепых со всей округи, и они длинной вереницей выстроились в ожидании медицинской помощи.

Валентин Феликсович сочетал необыкновенно напряженную работу хирурга (оперируя с утра до вечера) и научную работу, которой занимался преимущественно по ночам. Здесь он написал две первые научные статьи.

Земская управа перевела его в уездную фатежскую больницу, но вскоре он был уволен со службы, поскольку отказался прекратить прием и немедленно явиться к заболевшему исправнику: все пациенты всегда были для него равны, и положение в обществе не давало им никаких преимуществ. Неизменно строго относился он лишь к воинствующим безбожникам, болезни которых считал наказанием Божиим.

После увольнения любимого доктора в Фатеже начались беспорядки, и Валентин Феликсович был вынужден поскорее уехать оттуда. В 1909 году он поселился в Москве и около года был экстерном хирургической клиники профессора П.И. Дьяконова. Здесь он вплотную приступил к работе над диссертацией о местной анестезии. В те годы крайне несовершенный общий наркоз бывал «несравненно опаснее самой операции». После нескольких месяцев исследовательской работы в московском Институте топографической анатомии ученый сделал ряд открытий в сфере  анестезии.

Однако жить в Москве с женой и двумя детьми было не на что, и Войно-Ясенецким пришлось уехать в село Романовку Саратовской губернии. Валентин Феликсович вернулся к практической хирургии и полтора года работал в местной больнице. На долю врача нередко приходилось до 200 амбулаторных больных в день, не считая выездов, причем 70% пациентов жили далее чем за 8 верст от его дома. Приемы велись в тесном и душном помещении, а рядом приходилось делать операции — в год не менее трехсот.

"Из Москвы не хочу уезжать, прежде чем не возьму от нее того, что нужно мне: знаний и умения научно работать. Я по обыкновению не знаю меры в работе и уже сильно переутомился. А работа предстоит большая: для диссертации надо изучить французский язык и прочитать около пятисот работ на французском и немецком языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами».

В 1915 году в Петрограде вышла его блестяще иллюстрированная книга «Регионарная анестезия». В ней были обобщены результаты исследований и богатейший хирургический опыт автора. За эту работу Варшавский университет присудил Валентину Феликсовичу премию имени Хойнацкого, которую обычно получали ученые, прокладывавшие новые пути в медицине. Однако полагающихся ему денег (900 рублей золотом) он не получил, поскольку не смог представить в Варшаву нужное количество экземпляров: небольшой тираж книги был раскуплен мгновенно.

Не оставляя службы в земстве, в 1915 году Валентин Феликсович защитил диссертацию («Региональная анестезия») на степень доктора медицины. 

 «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее».

В начале 1917 года Анна Васильевна заболела туберкулезом, и семья переехала в Ташкент, где Валентину Феликсовичу предложили должность главного врача городской больницы. 

Из воспоминаний врача Л. В. Ошанина: «Время было тревожное. В 1917–1920 годах в городе было темно. На улицах по ночам постоянно стреляли… раненых привозили в больницу. Я не хирург и, за исключением легких случаев, всегда вызывал Войно-Ясенецкого… В любой час ночи он немедленно одевался и шел по моему вызову. Иногда раненые поступали один за другим. Часто сразу же оперировались, так что ночь проходила без сна. Случалось, что Войно-Ясенецкого ночью вызывали на дом к больному, или в другую больницу на консультацию, или для неотложной операции. Он тотчас отправлялся в такие ночные, далеко не безопасные путешествия… Никогда не было на его лице выражения досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам (с точки зрения опытного хирурга). Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь. Я ни разу не видел его гневным, вспылившим или просто раздраженным. Он всегда говорил спокойно, негромко, неторопливо, глуховатым голосом, никогда его не повышая. Это не значит, что он был равнодушен — многое его возмущало, но он никогда не выходил из себя, а свое негодование выражал тем же спокойным голосом».

Здоровье Анны Васильевны ухудшалось. Она кое-как ходила по дому, но ни готовить, ни убирать уже не могла. Дети помнят, как отец по вечерам мыл полы, накручивая на половую щетку старые бинты. Вскоре стало совсем плохо с продуктами. Из больничной кухни начали приносить обед — тухлую квашеную капусту в мутной воде. Лечили больную лучшие доктора города, поддерживая ее не только лекарствами, но и усиленным питанием, однако приносимые тайком от Валентина Феликсовича продукты она раздавала детям, а сама довольствовалась капустной похлебкой. Окончательно подорвал ее здоровье арест мужа по клеветническому доносу. Главного врача с еще одним хирургом привели в железнодорожные мастерские, где заседала «чрезвычайная тройка». На разбор каждого дела «судьи» тратили не больше трех минут, практически всех приговаривая к расстрелу. Осужденных выводили через другую дверь и тут же убивали.

Арестованные врачи просидели в мастерских целый день. Все это время Валентин Феликсович оставался совершенно невозмутимым. На тревожные вопросы коллеги: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» — отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером знаменитого хирурга узнал видный партиец, и их отпустили. Вернувшись в отделение, главный врач распорядился подготовить больного к очередной операции и в обычный час встал к операционному столу, как будто ничего не случилось.

После этого Анна Васильевна уже не вставала с постели.

«Она горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице».

После смерти жены Валентин Феликсович стал активно посещать заседания ташкентского церковного братства и богословские собрания, нередко выступал с беседами на темы Священного Писания. В конце 1920 года на епархиальном собрании обсуждалась деятельность епископа Ташкентского и Туркестанского Иннокентия (Пустынского). Валентин Феликсович выступил с продолжительной, горячей речью, и после собрания владыка неожиданно сказал ему: «Доктор, вам надо быть священником!» 

«У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв устами архиерея и, ни минуты не размышляя, ответил: Хорошо, владыко! Буду священником, если это угодно Богу!»

 Служение в Церкви пришлось совмещать с заведованием кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии на медицинском факультете только что открывшегося в Ташкенте университета (знаменитый хирург был одним из инициаторов его открытия). Лекции о. Валентин читал в рясе и с крестом на груди (в таком же виде он ходил и по улицам, чем очень нервировал городское начальство). Послушать его приходили и с других факультетов.

Святейший Патриарх Тихон, узнав о том, что профессор Войно-Ясенецкий стал священником, благословил его продолжать заниматься хирургией, и он по-прежнему «широко оперировал каждый день и даже по ночам в больнице и не мог не обрабатывать своих наблюдений научно». Многие из его исследований легли в основу книги «Очерки гнойной хирургии», которую он продолжал писать в годы своего священства. В октябре 1922 года священник-хирург выступил с четырьмя большими докладами на первом научном съезде врачей Туркестана и активно участвовал в прениях. Помимо всего этого, о. Валентин находил время, чтобы писать иконы для храма. Оставался он и на должности главного врача городской больницы.

Летом 1921 года ташкентская ЧК решила устроить показательный суд над врачами, якобы занимавшимися вредительством. В качестве эксперта был вызван профессор Войно-Ясенецкий. Его ответы привели чекистов в бешенство, и ему стали задавать вопросы, уже не связанные с «делом врачей»:

— Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?

— Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?

— Как это вы верите в Бога? Разве вы Его видели, своего Бога?

— Бога я действительно не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил.

Задуманный спектакль с треском провалился, и освобожденные вскоре врачи говорили, что от расстрела их спасло только выступление знаменитого хирурга.

Даже неверующие коллеги уважали профессора-священника за его нравственные качества. 

Медсестра ташкентской больницы вспоминала: «В делах, требовавших нравственного решения, Валентин Феликсович вел себя так, будто вокруг никого не было. Он всегда стоял перед своей совестью один. И суд, которым он судил себя, был строже любого трибунала».

Вскоре после того, как о. Валентина назначили настоятелем собора и возвели в сан протоиерея епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский) тайно постриг его в монашество. 

«Он… хотел дать мне имя целителя Пантелеимона, но когда побывал на литургии, совершенной мною, и услышал мою проповедь, то нашел, что мне гораздо более подходит имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки». 

31 мая 1923 года о. Валентин рукоположен в сан епископа. Первая архиерейская служба епископа Луки состоялась в воскресенье, в день памяти святых равноапостольных Константина и Елены. Через неделю он был арестован и выслан в Восточную Сибирь. ГПУ решило как можно скорее выслать его за пределы Туркестана. Владыку обвинили в участии в казачьем заговоре и связях с англичанами. 

«Чекисты утверждали, что и на Кавказе, и на Урале я действовал одновременно. Все мои попытки объяснить им, что для одного человека это физически невозможно, ни к чему не приводили».

Между 1923 и 1943 годами владыка Лука около двенадцати лет провел в ссылках и тюрьмах.

В ссылках он продолжал делать операции и совершать богослужения. Он был бодр духом и писал детям, чтобы о нем не беспокоились — он радостен, спокоен и не испытывает никаких нужд.

В операционной у епископа Луки стояла икона с теплившейся перед ней лампадой. Рассказывали, что перед операцией он всегда молился перед иконой и ставил йодом крест на теле больного. Пациенты просили у него благословения, и он никому не отказывал.

Владыка много оперировал, а также вел большой прием у себя на дому. На каждую операцию с участием владыки Луки полагалось получать разрешение, которое давали неохотно — растущая популярность ссыльного епископа сильно раздражала местное начальство. Фельдшеры, катастрофически терявшие заработок, стали жаловаться властям на «попа», который производит «безответственные» операции. Однажды его вызвали в ГПУ. Едва он, как всегда в рясе и с крестом, переступил порог, чекист закричал:

- Кто это вам позволил заниматься практикой?

- Я не занимаюсь практикой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я не беру денег у больных. А отказать больным, уж извините, не имею права.

Находясь в ссылках и тюрьмах, он продолжает медицинские исследования. В тюрьме святитель закончил первый выпуск своих «Очерков гнойной хирургии» — начальник тюремного отделения разрешил ему по вечерам работать в своем кабинете. В 1934 году книга вышла в свет. На заглавном листе рукописи было написано: «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии».

Вернувшись в Ташкент,по воскресеньям и праздникам владыка служил в Сергиевской церкви, а на дому принимал больных — их число достигало четырехсот в месяц. При этом владыка не только лечил, но и оказывал материальную помощь неимущим пациентам. Жители Ташкента, в том числе узбеки, очень почитали святителя Христова и часто обращались к нему за разрешением семейных и бытовых конфликтов.  

24 июля 1937 года его вновь арестовали. Были арестованы также архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Борис (Шипулин), архимандрит Валентин (Ляхоцкий), несколько священников кладбищенской церкви Ташкента, в том числе протоиерей Михаил Андреев и протодиакон Иван Середа. Все они обвинялись в создании «контрреволюционной церковно-монашеской организации», ставящей своей целью активную борьбу с советской властью, свержение существующего строя и возврат к капитализму, а также в шпионаже в пользу иностранной разведки. К этому не постеснялись добавить и обвинение владыки во «вредительстве» — убийстве больных на операционном столе.

Сокамерники относились к владыке уважительно, даже начальство его выделяло. Он был со всеми ровен и сдержан, никогда не вступал в споры и не жаловался, готов был любому оказать медицинскую помощь и поделиться хлебом. Некоторые заключенные, прежде чем идти на допрос, брали у него благословение (и опять начальство не смогло этому воспрепятствовать). Дважды в день святитель на коленях молился, и тогда в до отказа набитом людьми помещении все стихало. 

Особое совещание присудило его к ссылке на три года в Красноярский край. Святителя поселили в районном центре Большая Мурта в ста десяти километрах от Красноярска. Главному врачу районной больницы с трудом удалось добиться для знаменитого хирурга разрешения работать «за белье и питание». Зарплату ему выписывали за счет пустовавшей ставки то ли санитарки, то ли прачки. Владыка , как всегда, открыто говорил о своей вере: «Куда меня ни пошлют — везде Бог». Молиться владыка ходил в рощу, расположенную на окраине поселка.

Еще из тюрьмы он послал Ворошилову письмо с просьбой дать ему возможность закончить работу по гнойной хирургии. Неожиданно получив разрешение ехать в Томск для работы в библиотеке, святитель за два месяца успел перечитать всю новейшую литературу на немецком, французском и английском языках. В начале Великой Отечественной войны епископ Лука послал телеграмму Калинину с просьбой прервать ссылку и направить его для работы в госпиталь на фронте или в тылу. «По окончании войны, — писал он, — готов вернуться в ссылку». Ответ пришел незамедлительно — приказано было перевести его в Красноярск. Владыку назначили консультантом всех госпиталей края и главным хирургом эвакогоспиталя, но оставили на положении ссыльного — дважды в неделю он обязан был отмечаться в милиции. Жил он в сырой холодной комнате и постоянно голодал — на госпитальной кухне профессора кормить не полагалось, а отоваривать карточки ему было некогда. Санитарки тайком оставляли для него кашу. В одном из писем той поры он писал, что «полюбил страдание, так удивительно очищающее душу».

Разъезжая по госпиталям, он консультировал хирургов, осматривал раненых и самых тяжелых переводил в свой госпиталь. Ему удалось спасти многих больных, которых врачи считали безнадежными. Каждого раненого он помнил в лицо, знал его фамилию, держал в памяти все подробности операции и послеоперационного периода. «Для хирурга не должно быть "случая", - говорил он, - а только живой страдающий человек». Святитель очень сильно переживал смерть своих пациентов. Если не было другой возможности спасти больного, он шел на рискованные операции, несмотря на то, что это налагало на него громадную ответственность. Об умерших он молился и считал необходимым не скрывать от умирающих их положение, чтобы они могли умереть по-христиански. Раненые солдаты и офицеры очень любили профессора. Когда он делал утренний обход, все радостно его приветствовали.

С весны 1942 года отношение к владыке заметно улучшилось. Приезжавший в госпиталь с инспекторской проверкой профессор Приоров отмечал, что нигде он не видел таких блестящих результатов лечения инфекционных ранений суставов. Деятельность святителя была отмечена грамотой и благодарностью Военного совета Сибирского военного округа. «Почет мне большой, — писал он в то время, — когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают». По окончании войны епископ Лука был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Срок ссылки закончился в середине 1942 года, но владыка продолжал работу в красноярском госпитале. «Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа». Осенью святитель был назначен на Красноярскую кафедру. В марте 1943 года после усиленных хлопот владыка добился открытия маленького кладбищенского храма в слободе Николаевка под Красноярском. В нем могло поместиться всего сорок-пятьдесят человек, а на богослужения приходило двести-триста. «В алтарь так же трудно пройти, как на Пасху», — писал архиепископ Лука. 

В конце 1943 года было опубликовано второе издание «Очерков гнойной хирургии», переработанное и значительно дополненное, а в 1944 году вышла книга «Поздние резекции инфицированных огнестрельных ранений суставов». Академик И. А. Кассирский писал, что эти труды будут перечитываться и через пятьдесят лет. Святитель получил за них Сталинскую премию I степени, из двухсот тысяч рублей которой сто тридцать тысяч перечислил в помощь пострадавшим в войну детям.

В 1945–1947 годах он работал над сочинением «Дух, душа, тело», которое, по замыслу автора, должно было послужить религиозному просвещению отпавших от веры, а также составил чин покаяния для тех, кто примкнул к обновленцам.

К 1946 году в Тамбовской епархии, куда был переведен владыко, было открыто двадцать четыре прихода. Благодарные жители Тамбова впоследствии назвали именем любимого архипастыря Вторую городскую больницу, устроили при ней музей и в 1994 году установили памятник архиепископу Луке.

В мае 1946 года его перевели на Крымскую и Симферопольскую кафедру. 

«Как ни плакала моя тамбовская паства, как ни просила Патриархию оставить меня, я должен был ехать в Симферополь. Это было несомненно по воле Божией, ибо здесь я очень нужен. Мне приходится устраивать разоренную епархию». 

Поселился архиепископ на втором этаже старого, давно не ремонтированного дома. Здесь же располагалась епархиальная канцелярия, и жило несколько семей. Владыка многим помогал: на архиерейской кухне готовился обед на пятнадцать-двадцать человек. 

«Приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишенных средств к существованию, — вспоминала племянница святителя. — Я каждый день варила большой котел, и его выгребали до дна. Вечером дядя спрашивал: "Сколько сегодня было за столом? Ты всех накормила? Всем хватило?" 

Сам он питался очень просто. Одевался тоже более чем скромно. Всякий раз, когда племянница предлагала сшить новую одежду, он говорил:  Латай, латай, Вера, бедных много». Секретарь епархии вел списки нуждающихся, и в конце каждого месяца по этим спискам рассылались тридцать-сорок почтовых переводов.

С 1946 года он был консультантом госпиталя в Симферополе, помогал госпиталю инвалидов Великой Отечественной войны. До конца 1947 года читал доклады, лекции врачам, оперировал больных и раненых. Но вскоре ему запретили выступать перед аудиторией в архиерейском одеянии, и владыка совсем покинул Хирургическое общество. Он продолжал врачебную практику у себя дома. На дверях его было вывешено объявление, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней. К нему стекалось большое количество больных, которых врачи признавали безнадежными, и многие из них потом с благодарностью вспоминали своего исцелителя.

 Святитель безошибочно диагностировал болезнь — его опытность во многих случаях граничила с прозорливостью. Описаны многочисленные случаи, когда он безошибочно ставил диагноз больному, оставшемуся диагностической загадкой для самых опытных специалистов. При этом, он нередко даже не видел результатов обследования…

Будни старца архиепископа были уплотнены до предела. День начинался в семь утра. С восьми до одиннадцати владыка служил литургию, за завтраком секретарь читала ему по две главы из Ветхого и Нового Завета. Потом начинались епархиальные дела. Архиепископ всегда требовал четких и ясных ответов, решения принимал незамедлительно и твердо. До обеда продолжалось чтение прессы и книг, после обеда — краткий отдых. С четырех до пяти владыка принимал больных, а потом немного гулял по бульвару, рассказывал внучатым племянникам главы из Священной истории. Перед сном опять работа - проповеди, письма, хирургические атласы — до 11 часов. В праздники он был занят еще больше.

В последние годы жизни владыка стал сильно уставать от служб, проповедей, епархиальных дел. К его болезням прибавился новый недуг: единственный глаз стал видеть все хуже и хуже, и в 1955 году святитель полностью ослеп. «Я принял как Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу».

Владыка до смерти продолжал свое служение, с тщательностью вникал во все епархиальные дела, служил без посторонней помощи, на память читая молитвы и Евангелие. Современники вспоминали, что, видя его, нельзя было и подумать, что он слеп. По квартире он тоже передвигался сам, брал нужные вещи, отыскивал книги. К нему даже приводили больных, и он точно ставил диагноз. Известны многочисленные случаи исцелений по его молитве.

Последнюю свою литургию святитель отслужил на Рождество, последнюю проповедь произнес в Прощеное воскресенье.

 «Не роптал, не жаловался, — вспоминала его секретарь. — Распоряжений не давал. Ушел от нас утром, без четверти семь. Подышал немного напряженно, потом вздохнул два раза и еще едва заметно - и все".

Святитель Лука преставился 11 июня 1961 года, на праздник всех святых, в земле Российской просиявших. 

"Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Первую ночь владыка лежал дома, вторую — в Благовещенской церкви при епархии, а третью - в соборе. Все время звучало Евангелие, прерывавшееся панихидами, сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей поклониться владыке… Были люди из разных районов, были приехавшие из далеких мест: из Мелитополя, Геническа, Скадовска, Херсона. Поток стихал лишь часа в четыре ночи, а затем возобновлялся: одни люди сменялись другими, лились тихие слезы о том, что нет теперь молитвенника, что "ушел наш святой".

Все дети профессора Войно-Ясенецкого пошли по его стопам и стали медиками: Михаил и Валентин стали докторами медицинских наук; Алексей — доктор биологических наук; Елена — врачом-эпидемиологом. Внуки и правнуки знаменитого хирурга пошли по тому же пути.

На его могиле во множестве происходили чудеса и исцеления болящих. 22 ноября 1995 года архиепископ Симферопольский и Крымский Лука определением Синода Украинской Православной Церкви причислен к лику местночтимых святых. Канонизирован как местночтимый святой Красноярской епархией РПЦ. В марте 1996 года состоялось обретение святых мощей архиепископа Луки, которые в настоящее время почивают в Свято-Троицком кафедральном соборе Симферополя, а 24 -25 мая состоялось торжество его прославления.

 Архиепископ Лука канонизирован Архиерейским Собором Русской православной церкви в сонме новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания в 2000 году; день памяти — 29 мая по юлианскому календарю (11 июня по новому стилю).

Автор: Наталья Беккер на 15:08 

Отправить по электронной почтеНаписать об этом в блогеОпубликовать в TwitterОпубликовать в FacebookПоделиться в Pinterest

Ярлыки: Духовная культура Отечества, Жизнь замечательных людей