Тексты к Конкурсу "Живая классика"
материал (7 класс)

                                                    Тексты на Всероссийский Конкурс

                                      «Живая классика» для учащихся 5-7 классов

                                                      ГУСИ В ПОЛЫНЬЕ

Мне и прежде приходилось видеть плывущих среди льдин гусей. Где-то в верховьях Енисея они жили себе, жировали и делались настолько беспечными, что и ночевать оставались на реке. Кончалось это тем, что ночью их подхватывало свежей шугой, выталкивало на течение, и к утру они уже оказывались невесть где и в конце концов вмерзали в лед или выползали на него и, конечно, гибли от мороза.

А эти все еще боролись. Их подбрасывало на волнах, разметывало в стороны, как белый пух, и тогда мать вскрикивала коротко и властно. И мы понимали это так: «Быть всем вместе!»

Гусыня кричала с таким горьким отчаянием, что у нас покоробило спины.

— Пропадут гуси. Все пропадут. Спасти бы их! – сказал мой двоюродный брат Кеша.

— А как?

Мы задумались. Ребятишки-ребятишки, а понимали, что с Енисеем шутить нельзя, к полынье подобраться невозможно. Обломится припай у полыньи, и мигнуть не успеешь, как очутишься подо льдом и закрутит, как того гуся, — ищи-свищи потом!

На берегу возле большого штабеля брёвен, гулко охая, бил деревянной колотушкой Мишка Коршунов. Вообще-то он был, конечно, Михаил, вполне взрослый человек, но так уж все его звали: Мишка и Мишка.

— Что за шум, а драки нет? — спросил нас Мишка, опуская деревянную колотушку. Мы рассказали Мишке про гусей. Мишка закурил, выпустил клуб дыма и сказал:

— Погибнут гуси. Надо им, братва, помочь. Всем взять по длинной доске!

— Ну конечно же доски надо! Как это мы не догадались сами?

И вот мы бросаем доски, ползем между торосов к припаю. Под козырьками льдин еще остались оконца воды, но мы стараемся не глядеть туда.

Мишка сзади нас, ему нельзя на доску: он тяжелый. Когда заканчивается доска, он просовывает нам другую, мы кладем ее и снова ползем.

— Стоп! — командует Мишка. — Теперь надо одному. Кто тут полегче? — Он обмеривает всех нас взглядом, и его глаза останавливаются на мне. — Сымай шубенку!

И я начинаю расстегивать пуговицы. Хочется мне закричать, убежать, потому что уж очень страшно дальше ползти.

— Гусоньки, гусоньки... — шепчу я, глядя на сбившихся в кучу гусей. Они отплыли к противоположному краю полыньи и встревоженно, с недоумением погагакивают. — Гусоньки, гусоньки!.. — шептал я, не в силах двигаться дальше. Лед с тонким перезвоном оседл подо мной, под доской, беленькие молнии метались по нему. — Гусоньки, гусоньки!.. — плакал я.

Гуси сбились в плотный табунок, вытянув шеи, глядели на меня.

Вдруг что-то зашуршало, я обмер, подумав, что обломился лёд, и уцепился за доску.

— Держи, держи! — Мишки приблизился, доску мне суёт.

Доска доползла до воды, чуть прогнула ледок, раскрошила его. Я держу кончиками онемевших пальцев доску и опять зову, умоляю:

— Гусоньки, гусоньки, миленькие!..

Мать-гусыня поглядела на меня и, недоверчиво гагакая, поплыла к доске. Все семейство двинулось за ней. Возле доски мать развернулась, и я увидел, как быстро заработали ее яркие, огненные лапы.

— Ах ты умница, ах ты умница!

Гуси стремительно разгонялись, выпрыгивали на теснину и ковыляли по ней. Я отползал назад, дальше от черной, жуткой полыньи и манил:

— Гусоньки, гусоньки!..

Уже на крепком льду схватил тяжелую гусыню на руки, зарылся носом в её тугое, холодное перо.

Ребята подобрали остальных гусей, и мы помчались в деревню.

— Не забудьте покормить их! — кричал вслед нам Мишка. — Да в тепло их, в тепло! Намерзлись, сердечные...

          Я принёс домой гусыню, а остальных гусей ребята растащили по своим домам.

С тех пор в нашей деревне появились гуси. И сейчас важно ковыляют, а то плещутся с утра до вечера в Енисее правнуки и праправнуки той храброй и умной матери-гусыни, которую мы спасли от смерти.                       

(По В. П. Астафьеву)

Виктор Петрович Астафьев (1924-2001) – советский писатель, драматург, сценарист. Член Союза писателей СССР, Герой Социалистического труда, участник Великой Отечественной войны, лауреат многих Государственный премий.

                                                   МАТЕРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ

     Мария остановилась, постояла, сунув озябшие руки в рукава шинели. Ничто не нарушало зимней тишины. Где-то очень далеко шли невиданные по ожесточенности сражения, гремели залпы множества пушек, умирали тысячи людей, стонала потревоженная земля, а здесь, в пустом, осиянном желтым солнцем, заснеженном поле, стояла такая тишина, что Мария слышала дыхание сидевших поодаль собак, и ей казалось, что нет ни войны, ни смертей, а есть только это вечное, глубокой голубизны небо.
     Вдруг Марии почудилось, что она слышит глухие, невнятные человеческие голоса. Ослабив туго завязанный, сшитый из палаточного брезента платок, Мария прислушалась. Да, там, где стояла покрытая снегом копна сена, слышался детский плач, а два голоса, тоже детских, уговаривали кого-то, и Мария ясно услышала слова: 
     - Перестань плакать! Слышишь? Тебе говорят! Перестань, а то немцы придут, всех нас повесят... 
Мария предостерегающе подняла руку. Осторожно, стараясь не скрипеть снегом, пошла к копне. У самой копны остановилась, шепотом сказала собакам: 
     - Тихо! 
     Из копны послышался тот же слабый детский голос: 
     - Не плачь, Дашенька! Слышишь? Не плачь! Разве ты одна хочешь кушать? И Таня хочет кушать, и Наташа, и Лара, и Андрюша - все хотят кушать, а они, видишь, не плачут... 
     Обойдя копну, Мария увидела протоптанную в снегу тропу. Из причолка высокой копны сквозь подтаявший снег едва заметно струился призрачный парок. Сердце Марии сжалось. "Дети! - мелькнула у нес мысль. - Малые дети! Заблудились... голодные..." 
     Она наклонилась, разгребла сено. Увидела смуглое лицо худенькой девочки, ее широко раскрытые, полные страха карие глаза. 
     - Не бойтесь, деточки, - негромко сказала Мария. - Выходите! Немцев тут нет... Я одна... Тетя Мария меня зовут... Выходите, прошу вас...
     Из копны вылезла черноглазая девочка лет тринадцати, такая изможденная и худая, что Мария дрогнула от жалости. 
     - Откуда вы, детки, и сколько вас тут? - спросила она, обняв девочку. 
     Девочка заплакала навзрыд, упала на снег, обхватила ноги Марии непослушными руками, невнятно залепетала: 
     - Нас тут много... Семеро... Мы из Ленинграда, из детского дома... Эвакуированные... Нас долго везли поездом, потом, когда немцы стали бомбить поезд, наши воспитатели были убиты и много детей сгорело... А мы, которые остались живыми, убежали... Бежали долго и заблудились... Нас было восемнадцать, осталось семеро... Одиннадцать умерло по дороге с голода - три девочки и восемь мальчиков... Не обижайте нас, тетечка... миленькая... нам всем очень холодно, и мы хотим кушать... 
     Опустившись на корточки, прижав к себе худое тельце едва прикрытой лохмотьями девочки, Мария забормотала, содрогаясь от рыданий: 
     - Голубяточки мои... Деточки родные... Выходите все... Все выходите... Я вас накормлю, напою, искупаю... Мы будем жить вместе... Я одна, совсем одна... и голоса человеческого давно не слышала... 
     Из копны стали вылезать дети. Худые, полуголые, забитые, придавленные страхом и голодом, с глазами, полными слез, они сгрудились вокруг рыдающей Марии, навзрыд заплакали сами, повисли на ее шее, на плечах, прижимались к ней, бились у ее ног. 
     Мария, пытаясь обнять и согреть их всех, целовала грязные их ножонки, жалкие, запавшие животы, давно не стриженные волосы, в которых торчали колючие сухие остья.

Они шли по заснеженной степи гуськом, одиноким, затерянным в глуши караваном, до которого не было дела ни прозрачному небу, ни холодному солнцу, ни равнодушной, скованной морозом земле.

                                                                                                     (По В. Закруткину)

Вита́лий Алекса́ндрович Закру́ткин (1908—1984) — русский, советский писатель и литературовед.

Лауреат Государственной премии СССР (1982) и Сталинской премии третьей степени (1951).

                                           АЛЕКСЕЙ МЕРЕСЬЕВ

Так полз он ещё день, два, три… Он засыпал на ходу, но сила, тянувшая его на восток, была так велика, что и в состоянии забытья он продолжал медленно ползти, пока не натыкался на дерево или куст или не оступалась рука, и он падал лицом в талый снег. Вся его воля, все неясные мысли, как в фокусе, были сосредоточены в одной маленькой точке: ползти, двигаться, двигаться вперёд во что бы то ни стало.

… Питался подснежными ягодами. Однажды встретилась ему муравьиная куча… Алексей сунул руку в этот рыхлый стог, и, когда вынул её, она была усеяна муравьиными тельцами, крепко впившимися ему в кожу… И он стал есть этих муравьёв, с наслаждением ощущая в сухом, потрескавшемся рту пряный и терпкий вкус муравьиной кислоты…

Между кочками Алексей заметил небольшую лужицу бурой лесной воды и наклонился над ней. Наклонился – и тот час же отпрянул: из тёмного водного зеркала … смотрело на него страшное, незнакомое лицо. Оно напоминало обтянутый тёмной кожей череп, обросший неопрятной, уже курчавившейся щетиной. Из тёмных впадин смотрели большие, круглые, дико блестевшие глаза, свалившиеся волосы сосульками падали на лоб.

«Неужели это я?» - подумал Алексей и, страшась снова наклониться над водой, не стал пить, поел снега и пополз прочь на восток, притягиваемый всё тем же могучим магнитом.  

                                                                                                               (По Борису Полевому)

Бори́с Никола́евич Полево́й (настоящее имя — Бори́с Никола́евич Ка́мпов) (1908—1981) — русский советский журналист и писатель-прозаик.

                                                                                               РУССКИЙ ХАРАКТЕР

       Воевал лейтенант Егор Дрёмов, покуда не случилось с ним несчастье. Во время Курского побоища, когда немцы уже истекали кровью и дрогнули, его танк – на бугре, на пшеничном поле – был подбит снарядом, двое из экипажа тут же убиты, от второго снаряда танк загорелся. Водитель Чувилев, выскочивший через передний люк, опять взобрался на броню и успел вытащить лейтенанта – он был без сознания, комбинезон на нём горел. Едва Чувилев оттащил лейтенанта, танк взорвался с такой силой, что башню отшвырнуло метров на пятьдесят. Чувилев кидал пригоршнями рыхлую землю на лицо лейтенанта, на голову, на одежду, чтобы сбить огонь. Потом пополз с ним от воронки к воронке на перевязочный пункт… «Я почему его тогда поволок? – рассказывал Чувилев. –  Слышу, у него сердце стучит…»

Егор Дрёмов выжил и даже не потерял зрение, хотя лицо его было так обуглено, что местами виднелись кости. Восемь месяцев он пролежал в госпитале, ему делали одну за другой пластические операции, восстановили и нос, и губы, и веки, и уши. Через восемь месяцев, когда были сняты повязки, он взглянул на своё и теперь не на своё лицо. Медсестра, подавшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце.

    – Бывает хуже, - сказал он, - и с этим жить можно.

Но больше он не просил зеркальце у медсестры, только часто ощупывал своё лицо, будто привыкал к нему.

… Он получил двадцатидневный отпуск для полного восстановления здоровья и поехал домой к отцу с матерью…

В село он пришёл, когда были уже сумерки… Увязнув по колено в снегу, нагнувшись к окошечку, увидел мать – при тусклом свете привёрнутой лампы, над столом, она собирала ужинать. Всё в том же тёмном платке, тихая, неторопливая, добрая. Постарела, торчали худые плечи… Егор Дрёмов, глядя в окошечко на мать, понял, что невозможно её испугать, нельзя, чтобы у неё отчаянно задрожало старенькое лицо.

Ну, ладно! Он отворил калитку, вошёл во дворик и на крыльце постучался. Мать откликнулась за дверью: «Кто там?» Он ответил: «Лейтенант, Герой Советского Союза Громов».

У него так заколотилось сердце – привалился плечом к притолоке. Нет, мать не узнала его голоса. Он и сам будто в первый раз услышал сой голос, изменившийся после всех операций – хриплый, глухой, неясный.

- Батюшка, а чего тебе надо-то? – спросила она.

- Марье Поликарповне привёз поклон от сына, старшего лейтенанта Дрёмова.

Тогда она отворила дверь и кинулась к нему, схватила за руки:

- Жив Егор-то мой? Здоров? Батюшка, да ты зайди в избу.

… Чем дальше лейтенант Дрёмов сидел неузнаваемый и рассказывал о себе и не о себе, тем невозможнее было ему открыться – встать, сказать: да признайте же вы меня, урода, мать, отец!...

Ему было и хорошо за родительским столом и обидно… И только за ужином старший лейтенант Дрёмов заметил, что мать особенно пристально следит за его рукой с ложкой. Он усмехался, мать приподняла глаза, лицо её болезненно задрожало.  

                                                                                                                       (По  Алексею Толстому)

Алексе́й Никола́евич Толсто́й (1883 – 1945),  русский и советский писатель из рода Толстых. Написал социально-психологические, исторические и научно-фантастические романы, повести и рассказы, публицистические произведения. Лауреат трёх Сталинских премий первой степени (1941, 1943; 1945 — посмертно).

                                      СЛУЧАЙ НА ГРАНИЦЕ

      Слава Дунаев был учеником 154-й школы Краснопресненского района Москвы; учился он хорошо, любил математику, увлекался спортом и вдруг... начитавшись о Герое Советского Союза, легендарном воине-пограничнике, Никите Фёдоровиче Карацупе, завел щенка, стал его дрессировать и добился таких успехов, что его Туман вскоре стал знаменитостью района, а потом и столицы.

      Когда Слава Дунаев предстал перед призывной комиссией, он сказал:    

— Прошу направить меня с розыскной собакой Туман на границу,  к Никите Федоровичу Карацупе;

      Карацупа тепло встретил вчерашнего московского школьника. В пограничной школе Вячеслав Дунаев прошел специальную подготовку и наконец вышел на охрану государственной границы.                                          

Стояла зима, когда по сигналу тревоги Дунаева с Туманом доставили к месту, где был обнаружен след нарушителя. Враг хитрил— он петлял, то обходил деревни, то шел по селениям, исчезая в лесу, то появлялся на дороге: все делал он, чтобы сбить погоню. Но Туман, обнаружив след, цепко «держал» его. На третьи сутки погони Дунаев вышел с Туманом к одинокому хутору. Молодой пограничник нашел хозяина дома, и тот рассказал, что к нему пришел неизвестный подозрительный человек, судя по всему, вооруженный.

       Получив подкрепление — на помощь подоспели трое солдат-пограничников, — Дунаев обратился к нарушителю с приказом: сложить оружие и выйти из избы. В ответ раздались выстрелы.  Дунаев приказал двум солдатам отвлекать на себя внимание нарушителя, а сам со своим Туманом ловко скользнул по лестнице на чердак. Выиграв минуту, он осторожно открыл люк и увидел: здоровенный человек, озираясь по сторонам, направлялся к двери. Дунаев подал сигнал Туману, и собака тотчас бросилась с высоты чердачного перекрытия на плечи нарушителя. Диверсант упал. Завязалась борьба человека с собакой. С потолка прыгнул Дунаев. Он выбил из рук нарушителя оружие.  

       Так Вячеслав Дунаев со своим Туманом    стал   достойным преемником традиций и славы своего учителя, Никиты Фёдоровича Карацупы.

                                                                                                      (Е. И. Рябчикову)

Евгений Иванович Рябчиков (1909—1996) — советский журналист, писатель, кино- и телесценарист, лауреат Ломоносовской премии АН СССР, пионер спортивной и космической журналистики СССР.

                                            ТИМУР И ЕГО КОМАНДА

На покрытой мешками соломе вокруг Тимура, который разложил перед собой карту поселка, расположились ребята.

У отверстия выше слухового окна повис на веревочных качелях наблюдатель. Через его шею  был перекинут шнурок с помятым театральным биноклем.                                              

Неподалеку от Тимура сидела Женя и настороженно прислушивалась и приглядывалась ко всему, что происходит на совещании этого никому не известного штаба. Говорил Тимур:

-  Завтра, на рассвете, пока люди спят, я и Колокольчиков исправим оборванные ею (он показал на Женю) провода...

-  В саду дома  номер тридцать четыре по Кривому переулку неизвестные мальчишки обтрясли яблоню, - обиженно сообщил Коля колокольчиков. – Они сломали две ветки и помяли клумбу.

-   Чей дом? —И Тимур заглянул в клетчатую тетрадь. – Дом красногвардейца Крюкова. Кто у нас здесь бывший специалист по чужим садам и яблоням?

- Я, - раздался сконфуженный голос.

- Кто это мог сделать?

- Это работал Мишка Квакин и его помощник под названием «Фигура». Яблоня мичуринка, сорт «золотой налив», и, конечно, взята на выбор.

- Опять и опять Квакин! – Тимур задумался…

- Ладно! Квакиным мы займемся особо. Давайте дальше.

- В доме номер двадцать пять у старухи молочницы взяли в кавалерию сына, - сообщил из угла кто-то.

- Вот хватил! – И Тимур укоризненно качнул головой. – Да там на воротах еще третьего дня наш знак поставлен. А кто ставил? Колокольчиков, ты?

- Я.

- Так, почему у тебя верхний левый луч звезды кривой, как пиявка? Взялся сделать – сделай хорошо. Люди придут – смеяться будут. Давайте дальше.

Вскочил Сима Симаков и зачастил уверенно, без запинки:

- В доме номер пятьдесят четыре по Пушкаревой улице коза пропала. Я иду, вижу – старуха девчонку колотит. Я кричу: «Тетенька, бить не по закону!» Она говорит: «Коза пропала. Ах, будь ты проклята!» - «Да куда же она пропала?» - «А вон там, в овраге за перелеском, обгрызла мочалу и провалилась, как будто ее волки съели!»

- Погоди! Чей дом?

- До красноармейца Павла Гурьева. Девчонка – его дочь, зовут Нюрка. Колотила ее бабка. Как зовут не знаю. Коза серая, со спины черная. Зовут Манька.

- Козу разыскать! – приказал Тимур. – Пойдет команда в четыре человека. Ты… ты, ты и ты. Ну все, ребята?

- На горизонте показался Мишка Квакин! – громко доложил наблюдатель. – идет по той стороне улицы.

- Все оставайтесь на местах. Я вернусь скоро. Он (Тимур) пригнул из окна на лестницу и исчез в кустах.

                                                                                                              (По А.П Гайдару)

Аркадий Петрович Гайдар (1904–1941) — писатель, сценарист, военный корреспондент.