Сценарий литературно-мемориального спектакля ко Дню полного снятия блокады Ленинграда
методическая разработка (7, 8, 9, 10, 11 класс)

31.01.2019. Литературная композиция ко Дню полного снятия блокады Ленинграда

Музыка 1. Борис Кукоба – Берлин 1945

Чтец: В 1941 году фашисты вышли на ближние подступы к городу, отрезали Ленинград от нашей страны. Началась блокада. Осенью этого же года в городе находилось 2 миллиона 544 тысячи человек (в том числе 400 тысяч детей). В пригородных районах находилось 343 тысячи чело век.

В сентябре-декабре 1941 года фашистская артиллерия выпустила по Ленинграду свыше 30 тысяч снарядов.

За зиму 1941-1942 гг. и весну 1942 года на фронт ушло свыше 100 тысяч ленинградцев.

В сентябре 1942 года из 2712 фашистских самолетов, участвовавших в налетах, прорваться в город удалось лишь 480, при этом 272 самолета были сбиты.

С 4 сентября по 30 ноября 1942 года врагом было сделано 272 обстрела общей продолжительностью 430 часов. В этот же период немецкая авиация совершила около 100 налетов.

За июль 1943 года средняя ежедневная продолжительность обстрелов составила 9 час. 14 мин.

17 августа 1943 года произошел самый длительный обстрел за все годы блокады, продолжительностью 13 час. 14 мин. В городе разорвалось более 2000 снарядов.

19 сентября 1943 года произошла самая тяжелая бомбардировка города – было сброшено 528 фугасных и 2 870 зажигательных бомб.

Число жертв голода стремительно росло − каждый день умирало более 4000 человек. Были дни, когда умирало 6−7 тысяч человек. Мужчин умирало больше, чем женщин (на каждые 100 смертей приходилось примерно 63 мужчины и 37 женщин). 

Но не сдавался город. Фашисты постоянно атаковали и обстреливали Ленинград. В городе были пожары. Рушились дома от обстрелов. Люди погибали в домах и на улицах. Но ленинградцы держались.

Сегодня мы попробуем прочитать страницы прошлого и прочувствовать то страшное время через стихи, письма, дневники  и воспоминания, написанные в те дни.

Гаснет свет. На экране нарезка кадров из фильма «Ленинград в борьбе», первые дни начало войны и блокады. Бомбардировки, мужчины уходят на фронт под «Вставай страна огромная».

Выходит чтец Геля, свет на неё:

М. Дудин

Весь Ленинград, как на ладони,

С Горы Вороньей виден был.

И немец бил

С Горы Вороньей.

Из дальнобойной «берты» бил.

Прислуга

В землю «берту» врыла,

Между корней,

Между камней.

И, поворачивая рыло,

Отсюда «берта» била.

Била

Все девятьсот блокадных дней…

Чтец: Михаил Александрович Дудин, чьи стихи мы сейчас услышали, был военным корреспондентом, он прошел через огонь и воду, делая свои репортажи, заметки с боевых мест. Известность к нему как поэту, пришла именно во время войны.

На сцену выходит чтец Максим Екимов:

Ю. Левитанский

Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.

Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,

          как достоверный исторический роман,

          где есть местами романтический туман,

но неизменно пробивает себе путь

реалистическая соль его и суть.

          Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.

          Я вам ее на суд смиренно отдаю.

Я все вложил в нее, что знал и что имел.

Я так писал ее, как мог и как умел.

          И стоит вам хотя б затем ее прочесть,

          чтоб все грехи мои и промахи учесть,

чтоб всех оплошностей моих не повторять,

на повторенье уже время не терять, -

          мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней

          моей была бы и правдивей, и верней!

Чтец: Сегодня мы с вами через воспоминания и дневниковые записи будут говорить муж и жена Усковы. Владимир, артист Нового ТЮЗа, в начале войны ушел на фронт добровольцем, после служил в ополчении, где и произошла история, которую вы сейчас увидите.

Два солдата (Саша-Никита Л. и Володя-Петя П.) идут, с помощью проектора на кулисах лес (сами кулисы закрыты), не очень громко выстрелы автоматов (звук №5).

Они садятся на передышку, на опушке, ставят бачки, кладут винтовки. Володя снимает кирзовый сапог и начинает перематывать портянку. Саша с удивлением, почти крича:

- Ёксель-моксель!   Смотри… смотри, сколько земляники!

Саша смотрит удивленно на полянку земляники, перед ними целая россыпь. Они ползают на четвереньках и набивают рты земляникой.

Володя с умилением:

- Ай-яй-яй…  смотри сколько… А? Надо будет ребятам сказать…

Саша с набитым ртом:

- Какие места! Какие места! Вот бы после войны сюда попасть…

Володя:

- Хе-хе, после войны тут не фига не найдешь… найдутся свои собиратели.

 Солдаты поднимают винтовки, бачок, делают шаг вперед и начинается гул миномета (звук №), Володя идет впереди и останавливается.

Саша:

- Ты что?  

Молчит и продолжает слушать.

Саша:

- Ну что ты, миномета не слышал?

Володя:

- Похоже, по нашим бьют?

Саша прислушиваясь:

- Да нет, наши правее.

Саша и Володя читают по очереди, как диалог:

УВЕРЕННОСТЬ (В. Усков)

Я помню день июльский, душный

Травы примятой аромат,

В руке винтовки ствол послушный

И воздух режущий снаряд.

Окоп… могильная прохлада,

Плохой бревенчатый настил.

Под ним – защитник Ленинграда

Свое терпенье примостил.

Сейчас начнется наступленье,

Пойдем в атаку на врага

И веком каждое мгновенье

Мне кажется… От возбужденья

Дрожит затекшая нога.

Но нет команды. Мы лежим.

Над нами небо голубеет.

Откинув головы, молчим.

И каждый мыслею томим:

«На этот раз, кто уцелеет?»

Под градом шквального огня

Кто сохранится, убежит?

Кого убьют? Тебя? Меня?

Судьбы своей узнать нельзя,

Но голос тайный мне твердит:

«Не бойся, смерть тебя не тронет,

Спокоен будь, иди вперед,

Пусть небо от разрывов стонет,

Пусть захлебнется пулемет…»

Так в те мгновенья думал я,

Окопом временно плененный.

Кругом душистая трава

Склоняла, мирно шелестя,

Свой частокол светло-зеленый.

И так мне жить тогда хотелось

Под этим небом голубым,

Земли родной вдыхая прелесть,

Ее плодов тугую зрелость,

Что я забыл про едкий дым,

Ползущий от разрывов мин,

Не слыша грохот канонады,

И погрузившись в сладкий сплин

Смотрел на солнца яркий блин.

Когда же взор свой ослепленный

Я перевел на землю вновь,

То замер, словно пораженный,

Увидев на краю склоненный

Багряный, пурпурный, как кровь,

Плод земляники, томный, нежный,

Который мог бы я небрежно

Раз двадцать грубым сапогом

Сравнять притоптанным песком.

– Откуда ты, венец творенья? –

Спросил я тихо у нее.

Я напишу стихотворенье

Про нашу встречу и про то,

Как в эти грозные мгновенья

Перед атакой, пред сраженьем,

Средь бури шквального огня

Ты посмотрела на меня.

Но вот сигнал: Вперед! Вперед!

В атаку, кто там еще ждет?

Кто смел замешкаться, трусливый?

Я не замешкался, счастливый.

Я с земляникою в зубах,

С винтовкой, сжатою в руках,

Бегу, уверенный в судьбе,

По искалеченной земле.

Солдаты убегают.

Чтец: Первая эвакуация началась ещё до наступления осады. Около 400 тысяч детей были переправили в другие районы Ленинградской области, но немцы оккупировали и эти территории и большинству пришлось вернуться. Вторую волну было решено переправлять по льду Ладожского озера. В этот раз успешно вывезли свыше 500 тысяч человек. Но эта «дорога жизни» также была и «дорогой смерти», ведь озеро непрерывно бомбардировалось, бомбы разбивали лед. Весной, когда лед становился тонким, машины часто проваливались и тонули. Но деваться было некуда, ценой жизни героических водителей спасались жизни жителей Северной столицы.

Музыка 7.Marco Beltrami - A Quiet Life включается на словах «Но деваться было некуда». В этот же момент начинает выходить Скопинцев Никита

Стихи неизвестному водителю

                  Александр Городницкий

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя.

Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, —

Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос.

Водитель, который меня через Ладогу вез,

С другими детьми, истощавшими за зиму эту.

На память о нем ни одной не осталось приметы, —

Высок или нет он, курчав или светловолос.

Связать не могу я обрывки из тех кинолент,

Что в память вместило мое восьмилетнее сердце.

Лишенный тепла, на ветру задубевший брезент,

Трехтонки поношенной настежь раскрытая дверца.

Глухими ударами била в колеса вода,

Гремели разрывы, калеча усталые уши.

Вращая баранку, он правил упорно туда,

Где старая церковь белела на краешке суши.

Он в братской могиле лежит, заметенный пургой,

В других растворив своей жизни недолгой остаток.

Ему говорю я: "Спасибо тебе, дорогой,

За то, что вчера разменял я девятый десяток".

Сдержать не могу я непрошеных старческих слез,

Лишь только заслышу капели весенние трели,

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Что долгую жизнь подарил мне в далеком апреле.

Чтец: Наташа Ускова, жена Владимира во время блокады закончила институт и работала санитаркой, в феврале 1942г ему пришлось отправиться на ораниенбаумский плацдарм в качестве руководителя театрального агитвзвода. Там он задержался на два месяца.

Свет гаснет.

На проекторе фоном вид города зимой, звук ветра (звук №8), закутанные мужчина и женщина (муж Владимир (Петя П.) и жена Наташа (Оксана А.)) выходят из сцены и стоят перед зрителями, свет на них.. Звук ветра тише.

Владимир:

- Меня отправляют на «Приморский пятачок», месяца на два. Это кусок земли, прижатый к Финскому заливу, в районе Ораниенбаума. Нас очень  ждут солдаты и моряки, особенной популярностью пользуется конферанс «Деды», который я исполняю вместе с артистом Паначевным. В Ленинград оттуда можно попасть только через Кронштадт.

Наташа смотрит на мужа, крепко сжимая его руки

Владимир:

- Наташа, меняй и жги всё, только доживи!

Наташа:

- Доживу.

Он убегает, открываются кулисы.

Наташа идёт к столу, который стоит на сцене,  на экране фотокадры весны в Ленинграде, она садится и начинает делать записи, пишет и проговаривает текст вслух:

 «27 марта 1942 года. Итак, я осталась одна. Володя, родной, приезжай скорее!...

29 марта 1942 года. Володечка! Уезжая, ты просил меня дожить. Прости, что я не смогла выполнить своё обещание. Но я, любимый, очень старалась. Ты же знаешь, что я сделала всё, чтобы выжить, но силы так быстро уходят. Ты, наверное, меня не застанешь, но, пожалуйста, не думай, что я умираю от голода, я просто не хочу есть, и мне это не причиняет страдания. Я целую тебя последним, живым и нежным поцелуем.

Твоя Наташа.»

После этого она ложится на импровизированную кровать.

Музыка 11. Борис Кукоба – Russia плавно начинается на словах чтеца и замолкает на последнем слове

Чтец: Владимир вернулся в апреле. С собой он вез бесценные сокровища сухого пайка в виде масла, крупы, сухих овощей, консервов, которые могли спасти близких в городе. Они ехали в грузовике, колыхались и были счастливы от одной только мысли: они живы! Навстречу им едет трамвай, увидев который, Владимир уже не мог сдержать своего возбуждения. Как же ему хотелось написать целую поэму об этом весеннем трамвае с двумя платформами и вожатым!

Владимир возвращается домой, выходит на сцену и подбегает к жене.

- Наташа!

- Ты приехал?

- А где мать?

- В больнице, очень плоха, - еле слышным голосом цедит Наташа, не раскрывая запекшихся губ. – Я не могу говорить. У меня очень распухли и болят десны и шатаются зубы. Приехал??

- Да, да. Я приехал, Наташенька, - очень громко и нелепо говорю я, чтобы протолкнуть проклятый комок слез, застрявший в горле, - сейчас мы всё наладим… - Я привез с собой масло, консервы, вот, смотри. Сейчас мы начнем питаться болтанкой из ржаной муки со сливочным маслом.

Говоря предыдущую реплику, Владимир достает из мешка перечисленное и начинает «готовить», после кормить и Наташа ест и улыбается. Музыка плавно включается  12. Борис Кукоба - ПОБЕДА!, фото на экране меняются. Наташа встает и садится за стол, а Владимир садится на кровать. Наташа пишет и проговаривает вслух:

«20 апреля. А ведь я жива! Весна, апрельское солнце, и я жива, жива. Чудо какое! «Муж мой, удивительный, бесконечно родной человек! Как я счастлива, что ты есть!» - так думала я, глядя, как он сидит, обогреваясь у печки, и рассказывает о разных военных эпизодах, пересыпая всё это присущим ему юмором. Можно «надорвать животики», но на это у меня нет физических сил. Я слушаю, смотрю на него и думаю, что ведь с ним в дом вошла жизнь, что смерть отступила.

Я улыбаюсь впервые за два месяца»        

Чтец: Кого-то из жителей успешно эвакуировали, но многие оставались в городе все 872 блокадных дня. Семья Усковых была как раз в их числе. Несмотря на войну, постоянные бомбардировки, атаки, нужно было жить. Нужно было искать продукты, воду, а также заботиться о себе. Как раз об этом следующая история из дневников Наташи Усковой.

Баня «с паром»

В этой истории, которую я вспомнила и хочу рассказать, переплелось, как это часто в жизни бывает, смешное и трагическое. В благодарность за свою работу, печник, что искусно обновил нашу печь, запросил буханку хлеба. И вот, набрав всякого «хрунья», отправилась с утра на Некрасовский рынок. Первый заход ничего не дал. Я вернулась и пошла снова. К вечеру у меня было 1,5 буханки хлеба. Но... выйдя из рынка, я услышала, что открылись Некрасовские бани. Подумать только! За несколько месяцев впервые помыться в настоящей бане! Об этом и мечтать то было невозможно. И вот, без банных причиндалов, я со всеми своими авоськами отправилась в баню. Очередь на лестнице. Выстояла часа полтора, не меньше. А хлеб, даже не удосужилась завернуть, выставила на всеобщее обозрение. Поистине инфантильная наивность! Нельзя сказать, чтобы в бане было шибко тепло, но все же было всамделишным: и шкафчики, и индивидуальные ключики-замочки, гарантирующие неприкосновенность личного имущества – ну всё, как надо, кроме одного: ключики-замочки были единого образца и ничего гарантировать не могли, хотя и был в бане «обслуживающий персонал».

Внутри, где моются, темновато, свет еле-еле просачивается через окна, а единственную лампочку из-за водяного пара не видать. Самое пикантное, что в одной половине моются мужчины, а в другой женщины, но в сплошном тумане плавают лишь какие-то контуры, очертания тел. Отличительные признаки, если они существует, неразличимы, да это никого не волнует. Даже если бы нас туда запустили вперемежку, вряд ли бы это вызвало нездоровый интерес.

Неуютно, да и для истощавшего тела тепла недостаточно, и я через 10-15 минут покидаю это чистилище бесплотных теней. Открываю своим ключиком, чин по чину, шкафчик, а он пуст!? Когда я осознала, что произошло, то впала в обморочное состояние. Пропали хлеб, паспорт, диплом, хлебные карточки, одна из них рабочая. Это же равносильно смерти! Очнулась, когда на меня брызгали водой приводя в сознание, и чей-то добрый голос спросил:

«Ну, милая не надо так убиваться, все в жизни бывает, у меня было такое, что хотела на рельсы лечь, а видишь, пережила и живу. Все переживётся, надо жить.»

Ну, а дальше начался Зощенко. Накинули на меня моё уцелевшее пальто, и я начала дозваниваться в ДКА. Диалог был потешный. Дрожащим голосом, стараясь придать ему беззаботность: «Володечка, я в бане!»

– «В какой бане?» – Изумляется Володя.

– «Ну в обыкновенной, где моются».

– «Ну и что?»

- «Володя, я голая!»

– «Ну естественно, раз в бане, значит голая!» – И уже с раздражением в голосе: «Наташа, я устал, что ты хочешь?»

– «Да ты пойми, я не просто голая, меня обокрали!»

И вот бедный мой муж, только что вернувшийся из поездки, топает по тёмной Кирочной домой, чтобы собрать необходимое и приодеть жену. Когда-нибудь после войны мы будем смеяться над этим, – говорили мы. Но смеялись мы раньше, как только чуть опомнились от потрясения. Выходя из уже опустевшей бани, работники обнаружили на вешалке плохонькое пальто, в кармане которого оказался паспорт, что помогло установить адрес злоумышленника.

На другой день начальство ДКА выделило нам красноармейца, он  как положено, при винтовке. Мы идём на Мытнинскую улицу.

С большим трудом в кромешной темноте лестничных клеток разыскиваем квартиру. В ней мы обнаруживаем черноглазую девочку, на вид лет 15-16. Это и есть злоумышленник. Несмотря на такой эскорт, я не вижу на её лице и тени испуга. Выясняем, в квартире никого нет, родители и соседи умерли. Она не отпирается и рассказывает, как они с подругой украли из шкафчика вещи, часть из которых уже обменяли на хлеб. Все понятно. Я прошу отдать мне паспорт, диплом, карточки и расстаться полюбовно. Не читать же мне ей мораль о высокой нравственности. Они хотят есть, им надо выжить. Инстинкт жизни, не умереть, это и есть для них сегодня единственный закон. Но… документов у неё нет, они остались у подружки, которая живёт где-то в районе Смольного. Я не очень этому верю, но наш грозный телохранитель с ружьем приказывает ей проводить нас. И вот опять, теперь уже вчетвером, гуськом двигаемся за нашей провожатой. На ней я вижу мои шерстяные рейтузы, но на ногах что-то явно не по сезону, нечто вроде галош, которые ей велики, и она шлёпает ими по скрипучему снегу!

Приходим к очень большому дому. Здесь коридорная система. Мы ощупью пробираемся по бесконечно длинному коридору. Останавливаемся у двери, на стук никто не отвечает, но дверь легко поддается, она не закрыта, внутри темно. Спрашиваем:

 «есть кто живой?» Никто не отвечает, но как будто кто-то шевелится. Мы снова, уже громче задаем вопрос, чтобы удостовериться, что правильно попали:

 «Скажите, у вас есть дочь?». И вдруг неожиданно из этого барака раздается голос:

«Будь она проклята, я проклинаю её, она украла у нас карточки, мы умираем.» Входим, находим и зажигаем коптилку. Большая полупустая комната, сесть не на что, очевидно, сожгли. На высокой кровати лежит мужчина, рядом с ним маленький ребёнок. Мужчина с явными признаками тяжелой дистрофии слабым голосом рассказывает, что они третий день без пищи, что они умирают, дочь исчезла, выкрав у него из-под подушки карточки. Жена умерла месяц тому назад.

«Будь она проклята, будь она проклята навеки веков, пусть будут прокляты её дети и дети её детей» – произносит он страшное проклятие в адрес дочери.

Мы стоим, потрясённые представшей перед нами картиной человеческой трагедии, не находя слов. Ну, какие же тут слова? «Их надо спасать сейчас, сию минуту», – произносится в голове, и тут же понимаешь, что сделать ничего нельзя. Красноармеец объясняет цель нашего визита.

«Откройте ящики в комоде, ищите», – говорит мужчина. Не могу я учинить обыск, не могу разрешить рыться в чужом доме, где умирает человек, где злобно скривив рот, стоит смерть. Это было бы кощунством. Бог с ними, с этими документами. Мы уходим, и я почему-то чувствую себя виноватой. На улице у ворот встречаем женщину. Очевидно, дежурная. Рассказываем ей эту историю, просим сообщить в домоуправление и что-то предпринять.

«Чего уж там предпринимать? Тут таких трагедий, почитай, полон дом... Вывезем, тогда надоть будет».

И мы уходим. Всю дорогу молчим, каждый погружен свои мысли, мысли тяжелые, горькие. И все это сделали немцы. Нет, не свою девочку должен был проклинать отец!

Кулисы закрываются. Выходит Игорь.

Михаил Дудин

Вдогонку уплывающей по Неве льдине

Был год сорок второй,

Меня шатало

От голода,

От горя,

От тоски.

Но шла весна —

Ей было горя мало

До этих бед.

Разбитый на куски,

Как рафинад сырой и ноздреватый,

Под голубой Литейного пролет,

Размеренно раскачивая латы,

Шел по Неве с Дороги жизни лед.

И где-то там

Невы посередине,

Я увидал с Литейного моста

На медленно качающейся льдине —

Отчетливо

Подобие креста.

А льдинка подплывала,

За быками

Перед мостом замедлила разбег.

Крестообразно,

В стороны руками,

Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой

На окаянном «Невском пятачке»,

А мальчик,

По-мальчишески неловкий,

В ремесленном кургузном пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,

Не знаю.

Был пулей сбит или замерз в метель.

…По всем морям,

Подтаявшая с краю,

Плывет его хрустальная постель.

…Я видел мир,

Я полземли изъездил,

И время душу раскрывало мне.

Моей душе покоя больше нету.

Всегда,

Везде,

Во сне и наяву,

Пока я жив,

Я с ним плыву по свету,

Сквозь память человечеству плыву.

Чтец: Среди всех ужасов блокады, холода, голода, одиночества, смерти, ленинградцы не сдавались. Они верили и знали, что долгожданный день придёт. И он пришел.

18 января 1943 года

Что только перенёс он, что он выстрадал…

А ведь была задача нелегка.

На расстояньи пушечного выстрела

Всё это время был он от врага.

Гранитный город с мраморными гранями,

Сокровище, зажатое в тиски.

Его осколочные бомбы ранили,

Его шрапнелью рвали на куски.

Бывали сутки — ни минуты роздыха:

Едва дадут отбой, — и артобстрел.

Ведь немец близко. Дышит нашим воздухом.

Он в нашу сторону сейчас смотрел.

Но город не поколебался, выстоял.

Ни паники, ни страха — ничего.

На расстояньи пушечного выстрела

Все эти чувства были от него…

Мы немцев бьём, уничтожаем, гоним их;

Огонь наш их совсем к земле пригнул.

Как музыку, как лучшую симфонию,

Мы слушаем величественный гул.

Тут сорок их дивизий перемолото.

А восемнадцатое января

История уже вписала золотом

В страницы своего календаря.

Автор: Вера Инбер

Чтец: Прошло 75 лет. Выросло не одно поколение, которое никогда не знало ужасов войны. Но подвиг, совершенный ленинградцами и защитниками Ленинграда в годы блокады, навсегда останется в нашей памяти, в названиях улиц и площадей, в величественных и мемориальных комплексах нашего удивительного города. Это наше наследие, которое мы должны хранить, помнить и не допускать повторения ужасов войны.

Выходит и читает Глафира М.

А. Ахматова

Мужество

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки.

23 февраля 1942

После того как закончит, делает шаг назад, выходят все участники постановки на поклон.