"Тополиный пух". Городской рассказ для детей и их родителей.
материал (7 класс) по теме

                        Тополиный пух

                                          Городской рассказ

   Все ругали его и проклинали. Прохожие на улицах закрывали ладонью носы, чихали, а ворчливые хозяйки выгоняли его вениками из щелей ступенек стареньких веранд и крылечек. Тополиный пух. На городских улицах бушевала  настоящая вьюга.

    Лиза любила эту пору тополиных метелей. Полюбила с тех пор, как стала осознавать себя «большой». Между тем, она часами играла в куклы, копалась в огромной пластмассовой маминой коробке с пуговицами, крючками, ленточками, кружевами, подолгу рассматривала старый альбом с фотографиями. Забравшись с ногами в мягкое дедушкино  кресло, девочка вглядывалась в знакомые и неведомые лица, улыбки, часто вымученные стремлением получше выглядеть на фото. «Ненатуральные» какие-то получались эти улыбки. Это любимое дедушкино словечко. «Ненатурально», - говорил он, когда читал какую-нибудь статью в газете. «Ненатурально!» -выносил дедушка приговор игре актёров в местном театре. Ах, дедушка, дедушка!.. В тонких пальчиках Лизы застыл снимок похорон дедушки: их крошечный дворик в буйной зелени тёрна и сирени, и … белые хлопья тополиного пуха везде- везде, но особенно отчётливо на тёмном дедушкином костюме… А вот любимое Лизино фото: мама, весёлая, яркая и счастливая, в коротком платье в горох. В черных, разбросанных по плечам волосах запутались тополиные пушинки. Здесь – мама студентка Ленинградского университета, юная и ослепительная. Об этой маминой улыбке дедушка никогда не говорил «ненатурально»…

   Лизе недавно исполнилось тринадцать лет, она жила с мамой в небольшом доме на тихой городской улочке, где дома, больше деревянные, так тесно лепились друг к другу, что слышно было, как вздыхает по утрам в соседнем дворе баба Сима (так она вздыхает всякий раз после утреннего похода в магазин), как постоянно бубнит что-то себе под нос Димка Хрустов, одноклассник Лизы. Вот такой он ворчун, в деда пошёл, - так баба Сима определяла истоки Димкиного бормотания.

    Подружки и одноклассницы Лизы выглядели взрослыми, ходили с распущенными, перекрашенными уже не раз и отмелированными волосами, успешно выколачивали из родителей «крутые» шмотки и карманные деньги на сигареты и пиво, у многих были «свои» взрослые парни, мальчишек по классу они считали маленькими, называли их «дегенератами» и откровенно презирали.  А Лиза со своей русой косой, перетянутой на конце серебристой заколкой в виде бирюзовой стрекозы (мамин подарок – как раз под цвет глаз дочки!) пересказывала Димке сюжеты прочитанных книг и даже как-то раз показала ему свои стихи. Димка шмыгнул носом, произнёс восхищённо «супер!» и в свою очередь поделится с Лизой идеей конструирования нового велосипеда из двух старых. Ох, Димка, Димка! Какая уж тут поэзия!..

    Кукол у Лизы было великое множество: длинноволосые тощие барби, пухлые пупсы, картонные принцессы и тряпичные маши. Она шила им причудливые наряды, разговаривала с ними, просила совета, делилась горем по поводу очередной тройки по алгебре, но никогда не показывала своим подругам. Не так поймут. Куклы жили в большом посылочном ящике из прессованного картона, в котором Лиза прорезала дверь и окна. Это было малюсенькое кукольное королевство, где все любили всех, где не было зависти и ссор.

    Мама приходила с работы поздно, всегда уставшая, молчаливая, с синевой под глазами. Несколько минут она лежала на диване, «приходя в себя». Мама преподавала в школе литературу, трудилась в две смены, хотя часов у неё было немного, потому что, как говорила проницательная баба Сима, «не умела подлизаться к завучу», составлявшей расписание уроков. Мама, мамочка… Красавица и умница, с готовой диссертацией, надёжно запрятанной в нижний ящик стола, прозябала в школе и уверяла всех, что ей там хорошо. Лиза знала, пятиклашки от нее без ума, даже перед уроками идут на остановку встречать «любимую Елену Витальевну», а старшеклассники, даже самые равнодушные, откладывали на уроке литературы в сторону свои недосписанные задачки по физике, расправляли вечно скрюченные от постоянного набора эсэмэсок по мобильникам пальцы и, открыв рты (ну, и уши тоже) слушали, как мама читает Лермонтова, Тютчева и Ахматову. Уж Лизе-то известно, она часами может читать наизусть своих любимых поэтов. Девочка однажды составила «реестр» из стихов, которые читала ей мама, и умножила на время звучания каждого стихотворения. Ужас! Астрономическая цифра! Узнав о дочкиных подсчётах, мама долго смеялась и не слишком поверила им: Лиза была не сильна в математике…

     Приходила тётя Марина, мамина подруга. Она всегда ругала маму, говорила, что та зарывает свой талант в землю, что в этой жалкой школе её не ценят…

   - Ничего, - любила повторять Марина, - скоро и мы увидим небо в бриллиантах.

   - В алмазах, - машинально поправляла мама.

   - Пусть будет в алмазах, - великодушно соглашалась Марина.

   Странно, думала Лиза, они доживают последние деньки в своём городе, в своей стране, и ждут их вроде бы «позитивные» перемены, новые края и впечатления, а на душе почему-то тревожно и неуютно, почти как накануне контрольной по геометрии и даже хуже. Марина уже оформила документы на выезд в Америку, теперь хлопотала за маму и Лизу, а Светка, Маринина дочка, бегала счастливая, раздаривала соседям свои вещи и книжки (зачем русские книжки в Америке?), страшно гордилась, что скоро увидит настоящий океан, небоскрёбы, словом, всё будет по-новому.

     Лиза не раз уже ловила растерянный мамин взгляд, а однажды не выдержала:

   - Мамочка, давай не поедем в этот дурацкий Бостон, мы же русские. А?

   Мама низко опускала голову, прятала глаза, нервно теребила тесёмки кухонного фартука и всё повторяла:

   - Так надо, Лизанька, так надо, милая. В Бостоне твой папа, в будущем он поможет тебе …

   - А тебе? – жалобно вопрошала Лиза.

   - А мне-то зачем? – удивлялась мама, зная, что у бывшего мужа там за океаном американская жена и американские дети. Вот Лиза – это другое дело…

    Почти каждый день вечером приходила Марина. Впрочем, «приходила» - это не о Марине. Она врывалась в их маленький домик, как вихрь, блистая новыми нарядами и благоухая дорогими духами.

   - Ленка, ты посмотри вокруг, за что цепляешься? – поучала Марина. -  За этот убогий, прогнивший домишко? За свою школу … Пожалей ребёнка. Лизке твоей через четыре года в институт поступать, а у тебя в карманах – тишина! Ну, не понравится, назад приедешь…

    Мама пыталась робко возражать подруге, дескать, Лиза хорошо знает литературу, есть успехи в английском языке, пишет стихи, но Марина не унималась:

    - Господи! Да почему ж ты такая наивная. Стихи Лизка ее пишет! Эка невидаль! Кто их нынче не пишет. И кому они нужны-то эти стихи? Только ты нищая. Сколько тебе отвалило зарплаты твое «народное образование»? То-то же. Посмотри на свои «выходные» босоножки, из какого они у тебя века? А платья и блузки? По-моему, баба Сима моднее одевается. Кстати, сейчас во дворе увидела её в новых «капри» со стразами… Вот возьми меня: кручусь на своём барахольном рынке – это с инженерным-то образованием, света белого не вижу. Девку, правда, свою одела-обула, но хватит, Светке другой жизни хочу, нормальной...

    Эти железные доводы своей подруги мама выслушивала почти каждый день. Она не спорила. Молча накрывала на стол, все долго пили чай с вишнёвым вареньем, Марина рассказывала «приличные» анекдоты. Лиза уходила спать, а подруги сидели до позднего вечера и плакали. Плакали, что рано похоронили  родителей, что «пнули» своих «гулящих» мужей, что приходится покидать страну, что жизнь у «океана», скорее всего, тоже будет не сахар…

    Рано утром в воскресенье, когда не надо торопиться в школу и можно всласть понежиться в постели, на старом крыльце затопали чужие ноги. Это пожаловали покупатели: дородная тётка в синей ветровке и мужичонка с юркими глазками и крючковатыми пальцами, которыми он ощупал притолоки, стены и подоконники. Их явно не устраивали ни дом, ни цена. Лиза поглубже зарылась в подушки, накрылась с головой одеялом, пытаясь вернуться в нежно-лиловый туман своего прерванного сна, но напрасно. Поздним утром пили чай, у мамы слегка дрожали руки, она поминутно заводила прядь волос за ухо, и она снова падала ей на лицо, отводила от дочери взгляд и задерживала его на кустах сирени в окне, блестевших от ночного дождя.

   А потом наступили каникулы. Дом был продан, вещи уложены. По голым половицам бегал Димкин котёнок Барсик и играл тополиными пушинками, залетавшими в распахнутые форточки. Мама пошла ставить на документах какие-то печати. Лиза нашла в кладовке лопату и за домом вблизи жасминовых кустов стала рыть яму. Земля была мягкая, душистая, на острие лопаты повисали разрубленные пополам дождевые черви. Кусты едва шелестели своими новенькими белыми цветочками. Лиза осторожно опустила в яму свой картонный домик с куклами, засыпала его землёй, набросала сверху сухие ветки и прошлогоднюю листву и пошла на автобусную остановку встречать маму.

    Тополиная метель окатывала густыми волнами прохожих и стремительно проносившиеся машины. У магазина сидела большая рыжая собака и ловила  надоедливые пушинки. Под скамьёй на остановке образовались целые сугробики из тополиного снега. Пух медленно кружил над головой, но Лиза уже не подставляла, как всегда любила, лицо невесомым хлопьям. Они сами оседали на косе с бирюзовой стрекозой, на ситцевом зелёном сарафане и на влажных ресницах.