Поклонимся великим тем годам...
опыты и эксперименты по литературе

Чужих детей не бывает

«Жарко, сил нет, - подумал про себя Иван, подходя к вагону, утирая пилоткой капли пота с морщинистого не по годам лица. – Доехать бы…» Он возвращался домой. После стольких  долгих, кровавых, одиноких и в то же время многолюдных дней он увидит семью, дом, привычно споткнётся о порог, подмигнёт Шарику, со скрипом откроет дверь, подумав при этом, что опять не смазаны петли, откроет дверь – вот оно счастье. Тёплый воздух, пахнет сеном и щами, детьми и уютом – всё это родное и долгожданное. Скорее бы.

Запрыгнув в вагон, осмотрелся, поздоровался. В вагоне, к удивлению, было мало народу: старушка, задремавшая у окошка, её дед в валенках и фуфайке. «Старость не радость», - подумал Иван, желая только скорее сесть и достать фляжку с водой, с тёплой, липкой, тяжёлой водой. Примостившись у окна, напротив бабули, достал воду. Приторная, как парное молоко, тёплая, она не утолила жажду, а, как это бывает, только осушила ещё больше нутро. Ничего, ещё немного – и напьётся он своей колодезной воды, до боли в горле, когда всё свело от холода, но остановиться сил нет, ведь это родное,  живительное. Достанет сам ведром из колодца, стареньким ведром, обиженным за помятые бока, за латаную-перелатаную ручку. Вода холодная, с необыкновенным привкусом родного дома, попадётся соринка, соломинка – не заметишь, нет ничего вкуснее воды в мирное время в родном доме. Да и лучше дома ничего нет, и лучше семьи, и лучше… Сон начинает морить потихоньку. «Проспать бы всю дорогу – открыл глаза, а ты уже дома…»

В вагон вошла девушка лет семнадцати. В стареньком, но чистом платьице, из-под цветастой косынки выбились прядки волос пшеничного цвета, с утра ещё аккуратно причёсанные, с растерянным и уставшим взглядом. А на руках у неё сидел карапуз – причина испортившейся причёски и усталых глаз. Счастливый ребёнок – он не вспомнит ни грохота взрывов, ни тёмных и голодных дней и ночей, ни слёз мамы и её застывших глаз. Крепкий такой малыш, на удивление. Беленький, розовощёкий, глазки круглые, как у мышонка, голосок тоненький, повизгивает, как дельфинёнок. Иван не видел ни разу дельфинов, но почему-то именно это сравнение пришло ему в голову.

Расселись, устроились, поехали.

Началась привычная беседа для того времени: куда едешь, кто остался в живых, кто погиб, где воевал. Выяснилось, что девушку зовут Нюра, то есть Анна, как она сама поправилась, лет ей действительно семнадцать, а это сын её соседки, которую убило осколком от взрыва – нередких взрывов в их деревне. Куда едет она? Да сама не знает, детдомовская она, никого не осталось, перекати-поле… У Ивана защемило в душе, защипало в носу, слёзы застыли в уголках глаз, только одно моргание – и покатятся по небритым щекам мужские слёзы, слёзы отца, сына и брата, слёзы уставшего человека – сколько таких теперь у нас? У которых ни кола ни двора, ни родных, ни близких? Сама ребёнок, а уж на себя взвалила чужого… Забрал бы их, к своим четверым, все живы, слава Богу, остались, жена добрая, она поймёт. Люди за эти годы роднее родных стали, сближает общее горе. Голодными не останемся, работы не боимся, а там, глядишь, и лучшее время настанет… Согласится ли?

Поезд остановился на полустанке с будкой вместо вокзального здания. Пусто, пыльно. Зато тихо, как в обычный летний вечер. Только непривычно тихо. Когда был последний раз Иван дома – мычанье коров, повизгивание голодных поросят, кудахтанье недовольных кур, чириканье, мяуканье, гавканье, топот… Сейчас тихо. Только паровоз скрежетом колёс развеял мрачноватую тишину.

Вышли из него двое, нет, трое – карапуз был на руках у Ивана. Вышли и пошли по дороге – пошли в старую для Ивана и новую для Нюры жизнь, совершенно незнакомые люди, но не оставшиеся равнодушными к чужому горю. «Дети чужими не бывают!» - ещё раз сказал Иван, подмигнул малышу, поправил рюкзак и зашагал по пыльной дороге с видом человека, полностью уверенного в светлом будущем своей увеличившейся семьи.