Женщине дано иное зрение (о поэзии И. Кабыш)
статья по литературе на тему

Родилась в Москве в семье служащих. В 1986 окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой (1980-83), учителем (1983-87) в школе, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик» (1987-89). Первая публикация — в альманахе «Поэзия» (1985). Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов» и других. Член СП СССР (1989). В 1996 году за книгу «Личные трудности» Инна Кабыш была удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Гамбург).

Женщине дано иное зрение

                                 (о поэзии И. Кабыш)

                                                                          Я родилась в большой стране:

пусть больше нет её снаружи,

она целёхонька во мне —

я никогда не буду уже.

В бестрепетной отчизне 
У Евгения Винокурова есть строки: «Поэт и женщина – два разных существа. Их смертный поединок вечен, право!» Поэт знал, о чем говорил. Как, однако, быть в случае, когда поэт и женщина совмещаются в одном лице? Каждая из составляющих этого рискованного союза может легко угробить другую (примеры известны). И в любом случае победа – неважно, поэта над женщиной или ее над ним – оборачивается драмой. 
В стихах Инны Кабыш нет ничего дамского, даже если иметь в виду не расхожий – гламурный – смысл. У Кабыш  не столько «вечно женственное», сколько «женское, слишком женское». Поэтому она говорит с Родиной на равных – как, пожалуй, не смел бы разговаривать мужчина, но как одна мать может обратиться к другой.

Такая смерть — что не собрать костей,

такая жизнь — где ничего не светит...

Россия, береги своих детей,

не то одна останешься на свете. 

Неотделимость от судеб Родины – какой бы она ни была – сродни неотделимости от поэзии, которая только и дает шанс сохранить в себе и то, и другое.                                    

В моей бестрепетной отчизне,

как труп, разъятой на куски,

стихи спасли меня от жизни,

от русской водки и тоски

Как беженку из ближней дали,

меня пустивши на постой,

стихи мне отчим домом стали,

колодцем,

крышею,

звездой...

Как кесарево - тем, кто в силе,

как Богово - наоборот,

стихи, не заменив России,

                                          мне дали этот свет - и тот.
Инна Кабыш в своих отношениях с Родиной очень рациональна

Кто варит варенье в июле,

тот жить собирается с мужем,

уж тот не намерен, конечно,

с любовником тайно бежать.

Иначе, зачем тратить сахар,

и так ведь с любовником сладко,

к тому же в дому его тесно

и негде варенье держать.

Кто варит варенье в июле,

тот жить собирается долго,

во всяком уж случае зиму

намерен пере-зимовать.

Иначе зачем ему это

и ведь не из чувства же долга

он гробит короткое лето

на то, чтобы пенки снимать.

Кто варит варенье в июле

в чаду на расплавленной кухне,

уж тот не уедет на Запад

и в Штаты не купит билет,

тот будет по мертвым сугробам

ползти на смородинный запах...

Кто варит варенье в России,

тот знает, что выхода нет.

Казалось бы, там абсолютно женские реалии: кухня, варенье, муж, любовник. При этом выруливает оно в совершенно другую сторону:

 «Тот» – это кто, мужчина или женщина? Непонятно. Точнее, неважно. Русский человек. Я поняла это гораздо позже, чем написала. Да и то не сама: «объяснил» Евгений Евтушенко. Он сказал: «Посмотри, какой у тебя парадокс: ведь логически здесь должно быть «та», а не «тот»!..

Эдем как детский сад 
У каждого поэта – свои отношения с Богом. Инна Кабыш не молитвословит и не кощунствует (хотя в последнем ее не без оснований может упрекнуть истинно верующий). Она говорит с Богом как свободный человек. Она смеет задавать Ему неудобные вопросы. Подозреваю, что Богу это угодно. Ибо Он поругаем не бывает. 
Мне снова приснятся летящие дети,

И зная наверно, что я им не мать,

В холодном поту я проснусь на рассвете

И сына начну сквозь рыдания звать.

Оставь меня, Господи, лучше в покое!

Когда подымаешь над миром пращу,

Подумай о том, что мы знаем лишь двое:

ЧЕГО я Тебе никогда не прощу...

Пожалуй, редко кому из русских поэтов присуще такое пронзительное и трагедийное ощущение детства – как единственно подлинной жизни, ее единственного мерила. Для Кабыш –

Рай - это так недалеко...

Там пьют парное молоко,

Там суп с тушенкою едят

и с Данте за полночь сидят.

Там столько солнца и дождей,

что вечно алы были маки:

рай - это там, где нет людей,

а только дети и собаки.
«Он награжден каким-то вечным детством» – это Ахматова о Пастернаке. «Детство – Отрочество – Детство»: это Кабыш – о себе. Вечное детство. При том, что авторской искушенности хватило бы на десятерых. 

Цвела картошка у сарая

лиловым, белым, голубым...

Я в детстве так боялась рая,

где будешь ты любим любым

и устремят родные души

к тебе несметные стопы, -

я пряталась на старой груше...

...Я и теперь боюсь толпы.

«Не хочу другого мальчика!» 
Инна Кабыш, конечно же, постмодернист – хотя язык не поворачивается так ее называть. Она продирается сквозь толщу культурных смыслов, а иногда и открыто декларирует свои художественные предпочтения: 
Я переделать мир хочу – 
и от бессилия кричу. 
Я Достоевского читаю, 
я русских мальчиков учу. 
Она учит «русских мальчиков» в прямом и переносном смысле – как школьный учитель и как поэт. И при этом не может забыть мальчиков других – нерожденных. 

Я при своем была рассудке,

тем коридором проходя,

с бельем и книжкою на сутки

я шла убить свое дитя.

И не было назад дороги.

Когда за мной закрылась дверь,

Я в небеса уперла ноги -

и вдруг пошла...

Я шла теперь

стерильно чистым коридором,

и кто куда, как в детсаду,

за дверью дети пели хором.

И знала я, зачем иду.

Я шла - не чтоб меня пустили

казенной двери на порог,

я шла - не чтоб меня простили,

а чтобы взяли узелок.

Шла, веря своему везенью,

отдать гостинец: мармелад,

баранки, сушки, воду, землю...

Но все вернули мне назад.

... Когда займется отовсюду

и всяк предстанет налегке.

У ада детского я буду

с тем узелком стоять в руке...

Мужчины в ее жизни
Кстати, эрос у Кабыш не менее драматичен, чем любимое ею детство. И если судьба начинается «с крови, с мужчины», то и в дальнейшем этот навязчивый персонаж – вечный оппонент, тайный враг, предатель, кумир, предмет восхищения и поношения – кто угодно, но только не друг. У пациенток гинекологического отделения – собственная оптика.

От века в мире совершенства нету:

все бабы —

здесь,

а бабье лето – где-то.

Здесь женщины,

а за окном —

мужчины.

Здесь следствие, —

а за окном —

причины.

 Обитательницы палаты связаны с теми, кто «за окном», далеко не равным образом. За первородный грех расплачивается только одна из сторон.

…Бабье царство.

Кровати.

Окно:

снег,

лежащий на листьях, как соль.

Счастья нет.

Это ясно давно.

Есть любовь.

И как следствие – боль.

Так устроена эта юдоль:

зуб за око

и кровь за любовь.

…Крест на небе.

Больничный офорт!

Есть мгновенье.

А после —

аборт.
Стих Инны Кабыш звучит трезво и внятно. Она смысловик – в том понимании, в каком говорил о себе О. Мандельштам, написавший «Мы живем, под собою не чуя страны»… Она смысловик, ибо ее интересует смысл происходящего – с ней, с историей, со страной, с народом. Она – не побоюсь этого слова – поэт социальный и, более того, социально ответственный. Но прежде всего – поэт. Потому от нее можно ждать каких угодно сюрпризов.

Друзья познаются в счастье.

Мы знаем, как вести себя в беде:

у нас есть традиции.

В счастье мы дикари.

На беду мы сбегаемся —

от счастья шарахаемся.

Счастье разделить не с кем.

В счастье всё труднее:

оставаться человеком,

молиться Богу,

творить.

Счастье – самое большое испытание.

Прошёл огонь, воду и… счастье.

Счастье как река подо льдом:

на ней полыньи, проруби, трещины.

Но от этого река не перестаёт быть рекой.

Все не-счастья находятся внутри счастья.

Оно больше всего:

от него просто некуда деться.

«Человек – кузнец своего счастья» – это бред.

Счастье нельзя выковать,

завоевать,

построить.

Это не-счастье нужно строить,

а счастье уже есть.

Это гидро-электро-станцию нужно строить,

а река уже есть.

Счастье нерукотворно:

оно не дело рук,

а дело глаз:

нужно увидеть, что эти полыньи, проруби, трещины

и есть река,

что этот мужчина, страна, век —

и есть счастье.

Счастье – это не когда всё хорошо,

а когда – всё.

Инна Кабыш говорит в стихах о том, о чём только в стихах и можно сказать - всё остальное будет ложью или пошлостью. Только настоящая поэзия выдерживает темы, за которые она берётся: любовное унижение, старость, смертельная болезнь, ужас физиологии, несчастья и подлости Родины.

Эти стихи жестокие, часто страшные, почти всегда выходящие за грань традиции - потому что Кабыш позволяет себе замечать и называть то, о чём не принято говорить и не хочется думать. Но кто-то должен это делать, потому что иначе эти мучительные вещи никогда не будут преодолены. Из того, что появилось в русской поэзии за последние двадцать лет, некоторые её стихи кажутся наиболее значительным шагом вперёд