Бурятский героический эпос. "Гэсэр" (6 кл)
материал по краеведению (6 класс)

Гэсэр

Бурятский народный эпос

Полет железной птицы

Ствол у дерева серый,

Свечи в желтой листве,

А в стихах о Гэсэре -

Битва в каждой главе.

Нам за ястребом в тучах

Почему б не погнаться,

Родословной могучих

Почему б не заняться?

В поединках побеждены,

С многооблачной вышины

Наземь сброшены были три сына -

Три опоры Атай-Улана.

Утвердились три злобных хана,

Шарагольских три властелина,

Там, где Желтой реки долина.

Самый старший был стар и бел,

Прозывался Саган-Гэрэл,

Табунами коней владел,

Что светились белою мастью.

Черный люд, подневольный люд,

У него находился под властью.

Средний сын, тот Шара-Гэрэл,

Что соловым конем владел,

Был для мира людского напастью.

Черный люд, подневольный люд,

Под его находился властью.

Самый младший, Хара-Гэрэл,

Сероцветной кобылой владел,

На расправу был крут и лют.

Под его находился властью

Черный люд, подневольный люд.

Вот подумал Саган-Гэрэл:

"Не пора ли свату отправиться,

Чтоб для первенца-сына красавицу

На просторной земле присмотрел?"

Стали хитрым трудом трудиться

Три владыки, три колдуна.

Сотворили огромную птицу,

Что, казалось, земле равна.

Хан Саган-Гэрэл белолицый

Создал голову этой птицы

Из белейшего серебра,

Чтоб возвысилась, как гора.

Желтоликий Шара-Гэрэл

Отлил грудь из желтого золота,

Чтоб сверкала жарко и молодо.

Черноликий Хара-Гэрэл

Из железа выковал тело,

Чтобы черным блеском блестело.

Сын Сагана, Эрхэ-тайжа,

Чародействуя, ворожа,

Сделал крылья и оперенье

И вдохнул в нее душу живую

Для полета и для паренья.

Рукотворную птицу большую,

Что была, как земля, велика,

Угощают мясом быка,

И тогда существо рукотворное,

Непомерное, туловом черное,

Шевельнуло клювом по-птичьи

И сожрало все мясо бычье.

Дали целого ей жеребца -

Съела птица мясо и сало

И еще еды пожелала,

Чтоб насытиться до отвала.

Дали целого ей верблюда,

Чтоб насытилась птица-чудо.

Клюв у птицы как мощный молот -

Кое-как утолила голод!

Три владыки, три злобных брата,

Наставляют разбойного свата:

"Троекратно ты облети

Землю круглую, нежную, юную,

Осмотри все дороги-пути,

Ибо девушку надо найти,

Чтоб сияла прелестью лунною,

Ты четырежды осмотри,

Чтоб сияла светлей зари,

А потом уже отбери

Ту, чьи щеки алее дня,

Ту, чьи губы жарче огня,

Ту, чье сердце - пахучий цветник,

Ту, чьи думы - кипучий родник!"

С этим твердым ханским наказом

Рукотворная птица разом

На высокое небо взлетела -

Как земля, велико ее тело!

Распростертые мощные крылья

И луну и солнце закрыли,

Расширялась когтистою тучею,

В небе тварь пожирая летучую.

Троекратно она облетела

Ширь и даль земного предела,

Выполняя слово наказа,

Облетела четыре раза

Землю круглую, нежную, юную,

Но нигде с красотою лунною

Не находит она невесты

Совершенной и наилучшей,

Той, чье сердце - цветник пахучий,

Той, чьи думы - родник кипучий.

Над вселенною пролетая,

Увидала железная птица:

На просторах счастливого края,

Где река Мунхэ, закипая,

По долине Морэн струится,

Расстилается величаво

Ранних жаворонков держава.

Опустилась птица большая,

Землю крыльями закрывая,

Посреди благодатных трав,

Распростершихся без предела,

И на лиственницу присела,

Ветви красные обломав.

А Гэсэра вторая жена,

Дорогая Урмай-Гохон,

Светоносная, как луна,

Озарившая небосклон,

Блеском правой своей щеки

Затмевая закат высокий,

Блеском левой своей щеки

Затмевая свет на востоке,

Как трава степная, звеня,

В это время зарей-восходом

Засияла перед народом,

Возвестив наступление дня.

В это время дядя Гэсэра,

Многомудрый нойон Саргал,

Все измерив, чему есть мера,

Дальновидным умом познал,

Что за птица вдруг прилетела,

Распластав железное тело.

И, с обличьем обеспокоенным,

Он сказал Гэсэровым воинам -

Храбрецам тридцати и трем:

"Прилетела к нам не с добром

Рукотворная эта птица.

В ней опасность большая таится.

Надо справиться с ней, с проклятой,

А не то беда разразится.

К нам проникла, как соглядатай,

На разведку примчалась птица!

У нее голова бела,

Голова блестит серебром,

Пусть взлетит стальная стрела, -

Эту голову разобьем.

Пусть стрела засвистит, взлетая,

Чтоб разбилась грудь золотая,

Пусть и третья взлетит стрела,

Чтоб разбились оба крыла!"

Но Гэсэровы тридцать и три -

Эти грозные богатыри -

Стали робки, стали несмелы,

Не метнули проворные стрелы

В эту птицу величиной

В необъятный простор земной.

И тогда по хребту земли

Поднялась огромная птица, -

На восток, на восток стремится,

Уменьшаясь все время вдали:

То в пылиночку сокращается,

То в былиночку превращается.

На летунью Алма-Мэргэн

Посмотрела с видом расстроенным:

Ведь Гэсэра третья жена

Родилась настоящим воином!

Тетиву натянула она

И пустила стрелу Хангая, -

От большого пальца большая

Сила этой стреле дана!

Восемь верхних высот пронзая,

Сотрясла их до самого дна,

Семь глубин и низин потрясая,

Их стрела пронзила насквозь.

Говорит воитель-красавица:

"На ладони отозвалось,

И в ушах моих отдалось.

Пусть вдвоем верховые отправятся,

Пусть посмотрят, что там стряслось".

По верхушкам трав луговых

Двое двинулось верховых:

Там, где зелень светом дышала,

Там, простреленное, лежало

Из крыла, что было остро,

Быстро выпавшее перо.

Двое славных и сильных бойцов

Пятьдесят притащили возов,

Пятьдесят возов запрягли,

На возах поместили перо

Из крыла, что было остро,

Из крыла, что скрылось вдали,

Из крыла той птицы, чье тело -

Словно ширь земного предела.

На пятидесяти возах

Кое-как притащили перо.

Вспыхнул гнев у Саргала в глазах.

Он, всегда защищавший добро,

Убеленный годов серебром,

Так сказал тридцати и трем:

"Далеко-далеко на востоке,

Желтоцветной долиной владея,

Пребывают, хитры и жестоки,

Три владыки, три хана-злодея,

Ненавистники рода людского.

Зависть, злоба и месть - их основа,

Ложь и мерзость - их клятва и слово,

А разбой и грабеж - ремесло.

Чтоб узнать, что у нас творится,

Чтоб людей победило зло,

Ими послана эта птица

Рукотворная, величиной

В необъятный простор земной.

Жаль, что мой племянник Гэсэр

О державе мало заботится,

Где-то в дальнем краю охотится,

Жаль, что наша Алма-Мэргэн

Не сразила стрелой соглядатая

И разведчица эта пернатая

За далекими скрылась пределами.

Жаль, что вы, тридцать три храбреца,

Растерялись - и стали несмелыми

И беспечными ваши сердца,

Жаль, что в птицу я сам не стрелял:

Постарел, ослабел ваш Саргал..."

Возвращение и гибель птицы-разведчицы

В это время птица, чье тело,

Как сама земля, велико,

К устью Желтой реки прилетела,

В облаках паря высоко,

И губительным блеском блестела,

В гуще множеств небес кружа.

И тогда, сын Саган-Гэрэла,

Кликнул птицу Эрхэ-тайжа.

Кличет, кличет ее, но птица

Не желает на землю спуститься.

Заколол он кобылу буланую

С жиром в восемь перстов толщиной,

Отвергает еду нежеланную

Птица, равная шири земной.

Из бесправного черного люда

Отобрал он раба одного, -

Не спустилась птица, покуда

Ханский сын не зарезал его,

А потом с небосвода раскрытого,

Два крыла широко распахнув,

Опустилась на грудь убитого

И, серебряный вытянув клюв,

Грудь раба насквозь проклевала

И, насытившись до отвала,

Утолила жажду свою

Человеческой кровью красною

И глотала с алчностью властною

Остывающую струю.

Все три хана Желтой долины,

Шарагольские властелины,

Птицу-хищницу, соглядатая,

Напоив и насытив сперва,

Стали слушать ее слова.

Вот разведчица эта крылатая

Сыплет речи свои свысока,

Как монеты из кошелька:

"Молодую круглую землю

Облетела я троекратно

И теперь вернулась обратно.

Молодую круглую землю

Осмотрела четырехкратно.

И, хотя земля необъятна,

Я красавицы ни одной

Не нашла на шири земной,

Что сравнилась бы с солнцем-луной,

Что сияла бы ярче созвездий!

Ничего не узнав о невесте,

Я достигла счастливого края,

Где река Мунхэ, закипая,

По долине Морэн величаво

Устремила чистые воды,

Где цветет, не зная невзгоды,

Ранних жаворонков держава,

Где Гэсэр - предводитель племен,

Где - Гэсэра жена вторая -

Всех чарует Урмай-Гохон,

Блеском правой щеки затмевая

Свет вечерний, закатный свет,

Блеском левой щеки затмевая

Свет восточный, ясный рассвет.

Как пройдет походкою гибкой,

Ей навстречу травы звенят,

Улыбнется светлой улыбкой -

Одарит овец и ягнят.

Подчиняясь вашим наказам,

Я оценивала ее

Острым разумом, острым глазом,

Проницательностью удвоенным,

Но, заметив меня, с приказом

К тридцати и трем своим воинам

Обратился дядя Гэсэра.

Так нойон Саргал повелел:

"Залетевшую в наш предел,

Эту птицу вы повалите,

Пусть пронзят ваши стрелы остро

Головы ее серебро,

Золотую грудь прострелите,

Прострелите оба крыла,

Чтобы гибель она обрела.

Наш Гэсэр сейчас на охоте,

Где-то скачет на вольном просторе.

Если птицу вы не убьете,

Будет нашей державе горе

От пернатого соглядатая!"

И тогда, испугом объятая,

Улетела я на восток,

Я в пылиночку сократилась,

Я в былиночку превратилась.

Но какой-то красивый стрелок,

С юной силою удалою,

Вдруг настиг меня меткой стрелою.

Я с трудом свою жизнь спасла,

Уронив перо из крыла...

Я летала в небесном пространстве,

Я устала от дальних странствий,

Поистерлось груди моей золото.

Я на родину вечного холода

Улечу и лягу на отдых

В ледовитых холодных водах.

Я три года там отдохну!"

Так сказав, она улетела

В чужедальнюю ту страну,

И ее огромное тело,

Растолкав на пути облака,

Рассекая лучи восхода,

Застилало шов небосвода,

Что белел белей молока.

Призадумались властелины,

Эти ханы Желтой долины,

Услыхав донесенья слова,

И решили: птица права.

Но они испугались: "Птица,

Что всей шири земной равна,

Даже в думах своих - кровопийца,

Изверг даже в объятиях сна!

Нам сулит она горькое горе:

Вдалеке отдохнув до поры,

Эта птица очистит вскоре

Наши изгороди и дворы

От животных четырехногих,

От людей очистит двуногих

Наши юрты-дома при дорогах

И кочевья в степной глуши -

Не оставит нам ни души!"

Так подумав, Саган-Гэрэл

Сыну-первенцу повелел:

"Ты возьми плетеный ремень

И ступай - будет ночь или день -

По следам непомерной птицы,

Что равна всей шири земной.

Как дойдешь до холодной границы,

Как дойдешь до страны ледяной,

Как дойдешь до воды ледовитой -

Ты ударь плетеным ремнем

Эту птицу, объятую сном:

Может белый ремень знаменитый

На пятьсот растянуться шагов.

Так во время сна излови ты

И свали в поток ледовитый

Ту, что всех опасней врагов,

Ту, что даже во сне - кровопийца,

Ту, что создана для грабежа,

Ту, что в помыслах даже - убийца!"

Сын Сагана, Эрхэ-тайжа,

Стал преследовать черную птицу,

Что равна всей шири земной.

Перешел он страны ледяной

Вечно стынущую границу

И увидел птицу-убийцу,

Что спала долголетним сном

Возле серой воды ледовитой.

Он взмахнул своим белым ремнем,

И плетеный ремень знаменитый

На пятьсот растянулся шагов.

Был конец этой птицы таков:

Он поймал ее, черную, сонную,

В воду бросил ее ледовитую,

Неожиданно потрясенную

И поэтому гневно-сердитую!

Три шарагольских хана, в отсутствие Гэсэра, идут войной на его страну

Порешили тогда властелины,

Все три хана Желтой долины,

Кликнуть воинов с двух сторон,

На Гэсэра пойти войною,

Чтоб его завладеть женою -

Светлоликой Урмай-Гохон.

Зашумело Севера воинство,

Ополчилась южная рать,

Чтоб Гэсэра страну отобрать,

Чтоб унизить ее достоинство.

Обе рати сильны, как гроза.

Их начальник - нойон Бируза.

Грохоча и гудя, как буран,

И желая лихих перемен,

Поскакали к долине Морэн,

Ворвались в долину Хатан.

Верховые передовые

Топчут свежие травы живые,

Верховые, что в середине,

Топчут пыльные листья полыни,

Те, что скачут в задних рядах,

Топчут зноем выжженный прах.

Если спереди встать и взглянуть,

То покажется: двинулась в путь,

Все деревья взметнув, тайга,

Если сзади на рать поглядишь,

То подумаешь: на берега

Наступает густой камыш.

Страшно воет зимой пурга,

Но страшнее - войско врага,

Быстро веет ветер весны,

Но быстрее - кони войны!

В это время в краю Гэсэра

Достославные богатыри

Догадались - тридцать и три, -

Что от Желтой реки, с истока,

Устремилось войско с востока,

Войско трех ненавистных владык,

Войско ханов, что правят жестоко.

Это полчище - как мурава,

Как дремучих лесов дерева,

Это движутся для боев

Муравейники муравьев,

Это вырос камыш шумливый,

Это - полой воды разливы!

Два нойона, Саргал и Зутан,

Богатырский возглавив стан,

Порешили двинуться в бой.

Повели они за собой

Триста храбрых ратных вождей

И три тысячи воинов грозных,

А они - как потоки дождей,

Как дыханье буранов морозных!

Чтобы встретить войну войной,

По холмистой земле родной

Поскакали в одежде бранной,

Прискакали к горе песчаной.

За песчаной горой сказал

Многомудрый нойон Саргал:

"Как на поле сражения выйдем,

Столько надо врагов одолеть,

Сколько мы под плетью увидим".

Взял он в руки длинную плеть -

Оказалось, что вражью рать

Невозможно узнать-сосчитать.

Он воскликнул, отбросив плеть:

"Надо нам через лук посмотреть,

Чтоб узнать: на поле войны

Скольких мы победить должны".

Лук широкий он в руки берет,

Смотрит прямо, смотрит вперед -

Не вмещается в лук большой

Войско, хлынувшее в поход.

И, старик с великой душой,

Объявляет нойон Саргал:

"Будьте зорки, мои сыны,

Будьте бдительны и умны.

Все вы знаете дело войны:

Если можно, вытянув плеть,

Вражье полчище разглядеть,

Мы идем, разгромом грозя,

Но теперь смотрю я: нельзя

Вражью рать под плетью вместить...

Мы могли врагам отомстить,

Если в лук их гуща вмещалась, -

Но с такой воевать не случалось:

Вражья рать, что нахлынула вдруг,

В боевой не вмещается лук".

Но не вняли тридцать и три

Тем словам, что сказал белоглавый,

Ибо только собственной славы

Эти жаждали богатыри,

И пока погружалось время

Всеми днями в безвестность и тьму,

Поскакали не стремя в стремя -

Поскакали по одному,

Поскакали за собственной славой,

Восклицая: "В битве кровавой

Пусть послышится звон мечей,

Пусть послышится хруст костей!"

Только славы своей им хотелось.

Лишь она им была дорога.

На свою уповали смелость -

И не поняли силу врага.

Предательство криводушного Нойона Хара-Зутана

Криводушный, с черною злобою,

Брат Саргала, Хара-Зутан,

Говорит: "Попытаюсь, попробую

Я напасть на вражеский стан".

Так сказав, на синем коне

Из рядов он вырвался вдруг.

Муравьиного цвета лук -

За спиной, а спина - в броне.

Знал Саргал, что душа Зутана

Состояла из зла и обмана.

Он сказал тридцати и трем:

"В младшем брате не вижу опоры,

С ним погибнем, с ним пропадем,

Он погубит наш край и дом".

Тут пошли меж бойцами споры:

"Пусть пойдет!" - одни говорят,

А другие: "Ваш младший брат

Ни за что с врагами не справится,

Если он пойдет - обесславится!"

Но Хара-Зутан, лиходей,

Говорит, говорит без конца,

Уговаривает силачей.

Вот на синего жеребца

Он садится и скачет вперед,

А навстречу войско идет,

На страну Гэсэра нагрянув, -

Войско трех ненавистных ханов.

Это - многодеревный лес

Поднимается до небес,

Это движутся для боев

Муравейники муравьев,

Это - ветер сорвался с гор,

Это - шумный камыш у озер,

Это - буйное половодье,

Это - душных песков бесплодье,

Это - черный, густой туман!

Испугался Хара-Зутан,

Увидав, что за сила скопилась,

Сколько вражьих полков впереди.

Серо-пестрое сердце забилось

У него в дрожащей груди.

Стали гнуться короткие ребра,

Он забыл свое имя тогда, -

Лишь о черной душе, о недоброй,

Сразу вспомнил, не зная стыда.

Ждал нойон в неоглядном поле,

Чтобы ночь пришла потемней,

А дождавшись, напал на коней,

Что стояли в ночи на приколе.

Сто поводьев разрезал он,

Сто угнал скакунов нойон.

Услыхав об этом захвате,

Предводитель вражеской рати,

Осудил его Бируза,

Злым весельем наполнил глаза:

"Разве слабость для мужа опора?

Разве, если б он был сильней,

Он угнал бы, с повадкою вора,

Темной ночью наших коней?

Так не делает честный воин,

Званья мужа он недостоин!

Он - грабитель, разбойник, тать,

Надо вслед за ним поскакать,

Захватить его надо в плен!"

Два стрелка - Зургалдай-Мэргэн

И Бухэ-Саган-Маньялай,

Одержавшие много побед,

За нойоном Зутаном вслед

Сквозь ночной помчались туман.

Слышит, слышит Хара-Зутан,

Что все ближе во мраке ночи,

Настигают его враги.

У коня его стали короче

И беспомощнее шаги.

Своему покорясь бессилью,

И покрытый горячей пылью,

И от угнанных ста коней

Отделившись в притихшем поле,

С жеребца, что стрелы синей,

Соскочил он, дрожа до боли,

И в байбачьей скрылся норе,

В страхе думая о расплате.

Прискакали туда на заре

Два стрелка из вражеской рати.

Осмотрели они нору,

Разожгли дрова на ветру

В поле диком и нелюдимом

И окуривать стали дымом

Ту байбачью нору поутру.

Из норы долгоспящей твари,

Задыхаясь от дыма и гари,

Выползает Хара-Зутан

Он забыл свое имя и сан,

Он забыл о роде и племени!

Два стрелка, не теряя времени,

Потащили его за волосы,

В пыльном поле выдавив полосы,

И за голени взяли сухие,

Стали бить нойона с размаха

О сыпучие камни сухие.

Завопил он от боли и страха:

"Старика пожалейте седого!

Льется кровь, если режут скотину,

А когда убивают мужчину,

Пусть прольется из уст его слово!"

Так молил он, валяясь у ног

Двух стрелков из войска чужого

И облизывая песок.

Тут стрелки Зургалдай-Мэргэн

И Бухэ-Саган-Маньялай

Говорят: "Не кричи, не стенай.

Если слово имеешь - скажи,

Два имеешь - слова свяжи,

Все, что хочешь, скажи, кроме лжи, -

Или твой мы вырвем язык!"

Начал слово Хара-Зутан,

В чьей душе - навет и обман,

Начал брата чернить клеветник,

Чтоб спасти свою черную душу:

"Пожалейте меня, я старик, -

Обращается к двум стрелкам, -

Верьте, клятву я не нарушу,

Вам сполна за это воздам!

Мой племянник Абай-Гэсэр,

Тот гордец, что возглавил державу,

Ускакал на охоту-забаву.

Хоть и выехал он из дворца -

Тридцать три удальца-храбреца

Берегут его честь и славу.

Не пронзит их стрела, а меч

Удальцов не сможет рассечь.

Если стрелы кончаются в сече,

То без стрел стреляют их руки,

Тетива разорвется - так плечи

Превратятся в мощные луки!

Тридцати и трем крепкостанным

Храбрецам, что у нас в чести,

Только хитростью, только обманом

Вы сумеете смерть нанести.

Мне отдайте сто кляч захудалых,

На войне истощенных, усталых.

Дайте волю мне и коню.

Я обманывать вас не стану:

Этих кляч к богатырскому стану,

К тридцати и трем пригоню

И скажу, прибегнув к обману:

"Повернули три хана вспять,

Еле-еле спасли свою рать.

Посмотрите: их скакуны

Обессилены, истощены!"

Так людей отчизны своей

Я сочту ниже жизни своей,

Их мечта, что живет издревле,

Для меня - моей шкуры дешевле!

Над племянником-богатырем

Занесу я возмездия руку,

Отомщу тридцати и трем,

Обреку их на смертную муку!

К ним вернусь я с речью такой:

"Наступили мир и покой.

Свой наряд вы снимите бранный,

Спрячьте луки, спрячьте колчаны,

Наши дни теперь не тревожны,

Спрячьте сталь смертоносную в ножны,

Не скачите в железной броне!"

Храбрецы, доверившись мне,

Скажут: "Скатерти мы расстелем!"

Будут пить, наслаждаясь весельем,

До беспамятства, до глухоты.

Вот тогда-то, сраженных хмелем,

Я вам выдам богатырей.

Только действуйте побыстрей:

Приходите условной порою,

И ворота я вам открою!"

Черен помыслом, черен душой,

Двух стрелков из рати чужой

Так молил он, валяясь в пыли.

Два стрелка, не веря слезе,

За два уха его повели

К предводителю, к Бирузе.

С речью льстивой, с низким поклоном

Криводушный Хара-Зутан

Пред могучим предстал нойоном,

Возглавлявшим вражеский стан.

Повторил он подлое слово:

"Наших воинов обману:

"Время мира настало снова!" -

Все напьются вина хмельного -

И тогда вторгайтесь в страну.

Снимут панцири, снимут шлемы

Наши тридцать и три храбреца.

Я открою ворота дворца.

Будут глухи и будут немы

Покорившиеся вину -

И тогда вторгайтесь в страну!

Ждите лучшего часа и мига:

Есть у брата священная книга.

Только глянет мой брат Саргал

В эту желтую книгу священную,

Чтобы правду узнать сокровенную, -

Повернитесь всей гущей ратной,

Поскачите стезей обратной,

Не оглядываясь в дороге,

Чтоб развеять его тревоги,

Чтобы сразу был успокоен

Проницательный старый воин".

Так нойон, изменивший стране

И погрязший в своих преступленьях,

Пред врагом стоял на коленях,

Возвышался тот на коне,

А предатель, стоя внизу,

Умолял и просил Бирузу.

Вражьих полчищ ответил глава:

"Произнес ты со смыслом слова.

Сто коней у нас отбери,

Пусть побоище будет устроено,

Пусть погибнут тридцать и три

Удалых Гэсэровых воина!"

Криводушный Хара-Зутан

Выбрал сто захудалых коней,

На войне усталых коней,

По земле, как будто в болоте,

Сто едва ползущих теней,

Сто имен без души и плоти,

И в родные места их погнал.

Вот он стана достиг боевого.

Перед ним - его брат Саргал,

Что смотрел на него сурово,

Перед ним - все тридцать и три.

Он сказал им: "Богатыри,

Вы - родного края основа!

Время мира настало снова,

Время пира, время потехи.

Боевые снимите доспехи,

Вам не нужно стрел и колчанов!

Трое грозных вражеских ханов

Повернулись к сраженью спиной,

Потесненные в битве со мной!

Обессилев, боясь погони,

Ускакали их кровные кони,

И воители трех властелинов

Убежали, оружье раскинув

Посреди равнины степной,

Позабыв, что пришли с войной.

Начинайте праздник счастливый!

Скакунов с шелковистою гривой

На зеленый пустите покров.

Отберите из табунов

Самых вкусных и самых жирных.

Будем гнать арзу и хорзу.

День пришел - и развеял грозу,

День пришел для радостей мирных!"

Многомудрый Саргал-нойон

Со вниманием слушал брата,

Но ему не поверил он:

Подозреньем душа объята.

Он сказал тридцати и трем:

"Только правильный путь изберем!

Быстро скачет порой собака,

Но она не скакун, однако, -

У того, чья душа крива,

Только кривдой полны слова.

Вы не верьте Хара-Зутану,

Вы не верьте его обману!

Три властителя Желтой страны,

Что нагрянули для разбоя,

Распахнув ворота войны,

Не уйдут отсюда без боя,

Так легко не вернутся назад.

Справедливо у нас говорят:

"Кто виновен - дождется суда,

Кто соврет - умрет от стыда!"

Всей душой негодуя черною,

Чуть не плача, Хара-Зутан

Отвечает с обидой притворною:

"Если слово мое - обман,

Загляните в книгу священную,

Чтобы правду узнать сокровенную!"

Вот, умом постигший вселенную,

Раскрывает нойон Саргал

Желтоликую книгу священную...

Долго всматривался, искал -

И увидел: три злобных хана,

Повернув скакунов нежданно,

Верховых повернув поток,

Удаляются на восток...

Ворон сообщает богатырям Гэсэра о тяжелом ранении Эрхэ-Манзана

Зашумели тридцать и три,

Загремели богатыри -

Эта весть была им желанна:

"Если в страхе ушли с войны

Злобных три шарагольских хана,

Властелины Желтой страны,

То к чему нам раны и муки?

То к чему нам стрелы и луки?

Нужно ль мучить напрасно людей?

Разбивать мослаки лошадей?

Что нам делать на поле бранном?

Возвратимся лучше домой,

Насладимся вином и айраном!"

Но Саргал, великий душой,

Опечаленным был и расстроенным.

Он сказал Гэсэровым воинам:

"Вы хотите вернуться, чтобы

Враг разрушил наш мир и покой?

Есть предел у небесной злобы,

Нет предела у злобы людской!"

Так Саргал говорил в печали.

Но бойцы Гэсэра не вняли

Речи твердой, речи прямой

И коней повернули домой.

В золотые вступили ворота,

Прискакали к Алма-Мэргэн,

Говорят ей: "Ушла забота,

И веселье пришло взамен!

Удалились жестокие ханы,

Убежали в испуге вспять,

Убоялись они воевать.

Спрячем стрелы свои в колчаны

И начнем опять пировать!"

И тогда Гэсэра супруга

Стала с севера, стала с юга

Люд-народ на пир созывать.

Гору мяса и гору масла

Перед всеми ставит она,

Чтобы радость в сердцах не гасла.

Разливает озера вина.

Восемь дней веселие длится,

Длится пир девять дней и ночей.

Покраснели желтые лица

Тридцати и трех силачей.

И от хмеля и от курения

Богатырского табака

Ослабели до одурения

Эти тридцать и три смельчака.

Буйный пир Саргала тревожит.

Говорит: "Сыновья-сыны,

Будьте бдительны, будьте умны!"

Но бойцов успокоить не может.

Говорит он: "Дочери-снохи,

Полно пить, будут дни ваши плохи,

Хватит хмеля и табака,

Станьте снова бодрыми-бодрыми!"

Но не слушают старика,

Пьют вино они ведрами-ведрами

И в беспамятстве валятся-валятся -

Над собою сами не сжалятся!

И подумал Саргал: "Не к добру

То, что вижу я на пиру!"

В чутком сердце взметнулась тревога,

Посмотрел он печально и строго,

И увидел старик, что не пьян

Юный воин, Эрхэ-Манзан,

Богатырь пятнадцатилетний.

Подозвал храбреца Саргал,

На разведку его послал -

Не стоят ли враги наготове?

На коне, что краснее крови,

Юный воин пустился в путь,

Чтоб на видимое взглянуть.

На песчаную выехал гору -

И предстали острому взору

Из чужих, далеких краев

Густо движущиеся дружины

Трех властителей Желтой долины -

Муравейники муравьев

В мураве под горой песчаной!

Стало чаще, стало сильней

Биться сердце Эрхэ-Манзана.

Скакуна, что крови красней,

Он ударил, боец сильнорукий,

И стрелу из бухарского лука

Он направил в гущу врагов.

Десять сотен убил он стрелков,

Уложил десять сотен коней,

А потом повернул назад,

Чтобы весть доставить скорей

О врагах, что смертью грозят.

В быстро скачущего верхового

В это время вперил глаза

Предводитель войска чужого,

И стрелкам приказал Бируза:

"Эй, вдогон! Это что там за пьяница?

Пусть он вам немедля достанется,

Или смерть ему - или плен!"

Два стрелка - Зургалдай-Мэргэн

И Бухэ-Саган-Маньялай -

Погнались за Эрхэ-Манзаном,

Поднялись по скатам песчаным,

С храбрецом на вершине столкнулись.

Сабли острые перехлестнулись,

С белым стременем встретилось стремя.

Закричали оба стрелка:

"Чей ты сын? Где твой род и племя?

Для того ли издалека

Прискакал ты, разбойное семя,

Чтобы в нашу вторгнуться рать,

Чтобы грабить нас, разорять,

Отнимать у отцов-матерей

Их богатство - богатырей?"

Супостатам Эрхэ-Манзан,

Богатырь пятнадцати лет,

Говорит с издевкой в ответ:

"Видно, вашим богатырям

Всем на радость отцам-матерям

Надо битву затеять кровавую,

Чтобы с нашей покончить державою,

Чтоб отнять у нас государство?"

Тут Бухэ-Санган-Маньялай

В ход пускает обман-коварство:

"Не мели языком, не болтай.

Если есть в тебе гордость мужчины,

Докажи, что отвагой богат.

Видишь, вороны в небе летят?

Если к ним взметнешься с вершины,

То навряд ли вернешься назад!"

Был доверчив Эрхэ-Манзан,

Разгадать не сумел обман.

Он скосил в ту сторону взгляд,

И стреле Зургалдай-Мэргэна

Две подмышки его насквозь

Прострелить тогда удалось.

Не оглядываясь, мгновенно

Унеслись, от горы отпрянув,

Два стрелка трех свирепых ханов.

А воитель юный схватил

Ту стрелу из последних сил

И сказал: "Плохо дело мое,

Ранен я нежданно-нечаянно.

Наконечник ли, острие -

Не узнает стрела хозяина!".

Он морщины на лбу разгладил,

Ту стрелу к тетиве своей,

Заговаривая, приладил:

"Полети - и врага не жалей,

Зургалдаю не дай вздохнуть,

Прострели его черную грудь!"

Полетела стрела - и, сраженный

Той стрелою заговоренной,

Зургалдай свалился с коня

И простился со светом дня,

Кровью собственной обагренный.

Что же делать Эрхэ-Манзану?

С жеребенка величиной,

Поднял камень в пыли степной

И закупорил правую рану.

Что же дальше делать бойцу?

Наклонился всадник к кургану,

Поднял камень размером с овцу

И закупорил левую рану.

Крепко-накрепко перевязав

Раны шелковым кушаком,

Посреди запылившихся трав

Он поехал тихим шажком.

Кровь его запеклась на седле,

И скакун его - крови красней.

Сколько надо ночей и дней

По пустынной скакать земле!

Повстречался в степи широкой

Богатырь с полосатой сорокой.

Продвигаясь едва-едва,

Говорит ей свои слова:

"Ждут известья Гэсэровы воины -

Удалые тридцать и два, -

Ждут известья, обеспокоены,

Триста храбрых знатных вождей

И три тысячи ратных людей.

Принеси им черную весть:

Три властителя Шарайдай

Вторглись в наш благодатный край.

Их коней и бойцов не счесть.

Попирая волю и честь,

Поднимаются для боев

Муравейники муравьев

На песчаную нашу гору.

Приготовиться надо к отпору,

Уничтожить врага пришедшего!

Ваш соратник Эрхэ-Манзан

Поступил в бою опрометчиво,

И теперь по степной стороне,

Где пылится чахлая зелень,

Чуть дыша, полужив, на коне

Он плетется, насквозь прострелен.

Он товарища просит в подмогу:

Чтоб его спасти, пусть в дорогу

Снарядится Нэхур-Нэмшэн..."

Слышит воин в ответ от сороки:

"Полететь не могу я туда.

Яйца класть наступили сроки,

Ветки надобны мне для гнезда".

Так сказала и улетела,

А Эрхэ-Манзан - полужив,

Ослабели душа и тело,

И упал он, глаза смежив,

А земля - сухая и жаркая,

Ни души на глухой равнине...

Вдруг, в беспамятстве, слышит он: каркая,

Ворон кружится черно-синий.

И зажегся в уме расстроенном

Свет сознанья едва-едва,

И услышал ворон слова:

"Полети к Гэсэровым воинам

И печальную весть передай:

Три властителя Шарайдай;

Три злодея из Желтой долины,

Привели для битвы дружины,

Поднимаются для боев

Муравейники муравьев

На песчаную нашу гору.

Приготовиться надо к отпору.

А в степи угасает от ран

Ваш соратник Эрхэ-Манзан".

Ворон каркает черно-синий:

"Я в полет отправился ныне,

Чтоб детишкам найти ночлег,

Но коль просит меня человек,

Надо просьбу исполнить сперва!"

И, прокаркав эти слова,

Он поднялся в небесную ширь.

Посмотрел ему вслед бедняга,

Тяжко раненный богатырь,

Пожелал ему счастья и блага:

"Если с трех ты увидишь курганов,

С тридцати кругозоров прянув,

Каплю крови не больше наперстка,

Или мяса покажется горстка,

Пусть твоими будут вовек -

Так желает тебе человек!"

Черный ворон летел всю ночь,

Он спешил, чтоб Манзану помочь,

Торопил он время полета.

Засверкал перед ним наконец

Златоглавый Гэсэров дворец.

Ворон сел на его ворота,

Прокричал, поднимая шум,

Он воззвал к тридцати и двум:

"Наказал мне Эрхэ-Манзан,

Чтобы вы услыхали речь его!

Он в бою поступил опрометчиво

И теперь страдает от ран.

Он прострелен насквозь, полужив,

И лежит он, глаза смежив,

Тот, чья верность была совершенна.

Вы пошлите Нэхур-Нэмшэна,

Чтобы вашего друга спасти...

Он велел передать, что в пути -

Войско ханов Желтой долины,

Что спешат на битву дружины,

Муравейники муравьев

Поднимаются для боев

На песчаную вашу гору.

Приготовиться надо к отпору,

Надо встретить войну войной,

Уничтожить надо злодеев,

Их разбойное войско развеяв

На дорогах шири земной.

Надо встать железной стеной,

Надо край защитить родной!"

Так сказав, от ворот твердыни

Удалился гонец черно-синий.

Воительница Алма-Мэргэн принимает облик Гэсэра

Услыхали эти слова

Сильнорукие тридцать и два,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей.

Им готовиться надо к отпору,

Но они были пьяны в ту пору,

По два, по три в обнимку сидели,

Ослабев от пиров и безделья,

Одурев от вина и похмелья.

Услыхав, что вражьи полки

По зеленому скачут простору, -

Разом, разуму вопреки,

Понеслись на песчаную гору

Без рассудка и без порядка,

Без доспехов и снаряженья.

Началась кровавая схватка.

Распахнулись ворота сраженья.

На горе, где песчаные склоны

Обливал жидкий жир зловонный,

Разрастался холм из костей,

Возвышался из мяса курган.

Кровь текла - за ручьем ручей,

Низко стлался черный туман,

Пыль взметнулась в разные стороны.

Прилетевшие с юга вороны

На ночь мясо уносят далёко.

Войско трех владык Шарайдай,

Разбежавшееся широко,

Утопает в красной крови,

Задыхается в гуще потока,

И плывут к голове голова.

А Гэсэровы тридцать и два,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей

От вина, что лилось в изобилии,

Стали страшной томиться жаждой -

Каждый крови напился в бессилии,

И упал в бессилии каждый.

В это время войско трех ханов,

Вновь на ратном поле воспрянув -

Муравейники муравьев, -

Окружило со всех краев

И дома и дворцы Гэсэра.

Горе вам, храбрецы Гэсэра!

Но Гэсэра третья жена,

Что была для битв рождена, -

Принимает Алма-Мэргэн

Облик мужа, облик Гэсэра,

Не желает сдаваться в плен,

Во врагов направляет стрелы.

Видит вражий стан оробелый:

Где взвилась за стрелой стрела,

Там в траве дорога прошла,

Где стрела за стрелой взлетела, -

Там земля навек опустела!

Три владыки, лишенные чести,

Завопили будто от боли:

"О Гэсэре мы слышали вести:

"Он на дальнем охотится поле..."

Обманули нас вестники, что ли,

Иль Гэсэр возвратился домой?

Что случилось? Нам непонятно!"

Войско ханов дорогой степной

Повернуло в смятенье обратно,

Порешило покончить с войной.

Лишь узнал об этом угрюмый,

Криводушный Хара-Зутан -

Вспыхнул, злобою обуян,

Всполошились черные думы,

Сел на синего скакуна,

Поскакал вдогонку владыкам -

К трем врагам, чья совесть черна,

И нагнал их с воплем и криком, -

Этим трем проехать мешая.

У Бухэ-Саган-Маньялая

Дыбом встала тогда седина.

Заскрипели белые зубы:

"Твой обман мы увидели грубый,

Воздадим за это сполна!

Ты сказал, что Гэсэр на охоте,

Посреди далеких раздолий...

Он вернулся негаданно, что ли?

Все вы так, предатели, врете!

Ты решил погубить нашу рать,

Потому и замыслил соврать!"

Рассердился стрелок буйноокий,

Раздувая упругие щеки,

За подмышку схватил Зутана,

Сердце-легкие хочет выдавить.

Кто бы стал Зутану завидовать?

Закричал он истошным криком,

Перед воином грозноликим

Низко ползая в душной пыли:

"Почему вы назад ушли?

Промах вы совершили ныне!

Здесь Гэсэра нет и в помине,

Приняла его облик жена.

Иль Алма-Мэргэн вам страшна?

Вас обманывают обманом,

Одурманивают дурманом!

Если дикая кобылица

Вдруг отстанет от табуна,

Опечалится, убоится,

Растеряет стрелы жена

И с мужской расстанется славою,

Снова станет женщиной слабого!"

Злобных три шарагольских хана,

Вновь поверив словам Зутана,

Чья душа черна и низка,

Вновь на бой повели войска,

С трех сторон повернув обратно.

Эта рать - грозна, необъятна -

Ставку славной Алма-Мэргэн

Окружила вновь троекратно.

Вновь, рожденная сильной и статной,

Облик мужа Алма-Мэргэн

Приняла для работы ратной.

Где взвивалась ее стрела,

Там дорога в траве прошла,

Где стрела за стрелой летела,

Там земля навек опустела.

Так, воюя упорно и смело,

Разметала войско врага, -

Будто сена летят вороха,

Будто стебли дрожат камыша,

Пригибаясь и робко шурша!

Но кончаются стрелы в колчане

У бесстрашной Алма-Мэргэн.

Иль настало время страданий,

Время быть захваченной в плен?

Нет, была у женщины сила -

Тридцать чар, двадцать три волшебства.

Их по пальцам пустила сперва,

А потом по ладони пустила -

И дворец раздвинула с тыла,

Скрылась, быстрая, из дворца

И направилась в глубь океана

В дом царя морского Лусана,

Чтоб найти приют у отца.

Не сумели с женщиной справиться

Три бахвала, три злобных хана,

И, покинув низины Хатана,

Вверх решили они отправиться,

Чтоб Урмай-Гохон захватить,

Чтобы им досталась красавица -

Та, которой мир озарен!

Но ждала их Урмай-Гохон

На пороге, расписанном златом,

С обнаженным мечом-булатом.

Вот булата раздался звон,

Вот послышался хруст костей,

Посмотрите: Урмай-Гохон

Так встречает незваных гостей,

Обладая сноровкой и хваткой:

Если враг на порог ступит пяткой,

Голова его сразу скатится,

Если ступит враг на порог,

Головой за это поплатится...

Трех властителей войско редело.

И Эрхэ, сын Саган-Гэрэла,

Засучив за локоть сперва

Два широких своих рукава,

За блестящий заткнув кушак

Два подола, шелком расшитых,

По телам, по крови убитых

К ней направил с бесстрашием шаг.

Но Гэсэра жена вторая

Меч держала, красой сверкая,

Домом-родиной дорожа,

И как только Эрхэ-тайжа

Попытался просунуть ногу -

Рассекла она его шею,

Только пятку приблизил к порогу -

Головой поплатился своею!

Вражью рать эта смерть потрясла.

Оглянулись ханы, подавленны,

А кругом лежат без числа

Их соратники, обезглавленны.

Для сражения силы не стало,

Нет решимости воевать.

Опозорились три бахвала

И свою поредевшую рать

Повернули, унылые, вспять.

Голова Саргала возносится на небо

Вслед за войском, скакавшим с уныньем,

Поспешил на коне своем синем

Криводушный Хара-Зутан.

Он увидел, что ханы в тревоге,

И тогда поперек дороги

Пред вождем - Бирузой-нойоном -

Он со словом предстал и поклоном:

"Неразумные, где же ваш разум?

Не дождавшись победы обещанной,

Почему повернули вы разом,

Побежденные слабой женщиной?

Если дикая кобылица

Вдруг отстанет от табуна, -

Сразу женщина убоится,

Растеряется, смущена...

Разве так ведется война?

Вы поймите: вам хитрость нужна.

Если скопом в сражение хлынете,

Понесете вы тяжкий урон.

Если войско обдуманно двинете,

Если с двух пойдете сторон -

Победите Урмай-Гохон".

Властелины Желтой долины

С одобреньем услышали то,

Что сказал им язык змеиный,

И повел их предатель презренный

По дороге своей измены.

Так исполнилось наконец

То, что он посулил им раньше:

Он привел их в родной дворец,

Он привел их к прекрасной ханше.

Окружили Урмай-Гохон,

Окружили, взяли в полон.

Все три хана повеселели:

Наконец-то достигли цели,

Завершили победой борьбу!

А красавицу подхватили,

Взяли под руки, посадили

На серебряную арбу,

Запряженную иноходцами,

И враги, совершив разбой,

Возглавляемые полководцами,

Повернули к себе домой.

В это время затрепетала

У Хара-Зутана душа.

Вскрикнул он, тяжело дыша, -

Он боялся брата Саргала

И Гэсэровых богатырей.

Он воззвал: "Три могучих хана.

Помогите мне поскорей -

Вы уходите слишком рано!

Взяли то, что хотели взять,

Повернули дружины вспять,

Видно, вам, глупцам, невдомек:

День победы еще далек.

Слишком рано ликуете вы,

И напрасно рать успокоена:

Не мертвы еще, не мертвы

Тридцать три Гэсэровых воина!

Иль не знаете вы, что, доколе

Будет жить Саргал на земле,

Не подвластны на ратном поле

Тридцать три мечу и стреле:

Если вечером будут убиты

Храбрецы, что славой покрыты,

Оживут они утром опять,

Чтобы с хитрым врагом воевать

В камышах у озера белого

Ныне прячется старый Саргал.

Вы отправьте воителя смелого,

Чтобы, крадучись, отыскал

И сразил его наповал!"

Так изменник упрашивал ханов

Ядом зависти напоен.

На него с пониманьем глянув,

Приказал Бируза-нойон:

"Эй, Бухэ-Саган-Маньялай,

Ты немедля приказ выполняй!

В камышах у озера белого

Ты Саргала, дядю Гэсэра,

От годов и трудов поседелого,

Обезглавь проворной стрелой,

Привяжи к коню его голову,

Как велит обычай седой,

Привязав, привези с собой,

Отруби две руки до плеча,

Преврати две руки в два бича!"

Изготовил воитель свой лук

И пробрался в те камыши,

Где Саргал от позора и мук

Притаился в озерной тиши.

Сиял он голову старца с плеча

И, лишив его крепких рук,

Две руки превратил в два бича,

И с добычею боевой -

С той отрубленной головой -

Он вернулся, предстал пред главой

Непотребной, разбойной рати.

Словно солнышко на закате,

Покидающее небосклон,

Зарыдала Урмай-Гохон,

Обратилась к свирепым ханам:

"Криводушным Хара-Зутаном

Вам я выдана на позор.

Нет мне радости с этих пор.

Край родной покидаю ныне,

Чтоб в неволе жить на чужбине,

В ненавистной мне стороне,

Но, прошу, подарите мне,

Полонянке вашей, рабыне,

Эту голову дяди Саргала!"

Так она к трем ханам взывала.

Младший хан сказал: "Отдадим!"

Средний хан сказал: "Не хотим!"

Старший хан прохрипел слова:

"Превратилась та голова

В жалкий вьюк, в беспомощный вьюк.

От нее нам какая беда?

Убежит от нас? Но куда?"

И красавице, что сверкала,

Словно утренняя заря,

Дали голову дяди Саргала,

Многомудрого богатыря.

По тропинке сошла крутой

Та, что славилась красотой,

С этой мертвою головою

И омыла ее живою

Девятиродниковой водой,

А потом умастила жиром

Неприступных скал девяти

И сказала ей: "Полети

К той, что правит заоблачным миром,

К нашей бабке Манзан-Гурмэ,

Опустись на ее на колени!"

И ее закинула ввысь.

Устремилась к небесной сени

Голова, что была седой,

Голова, целебной водой

Девяти родников освященная,

Жиром скал девяти умащенная, -

Хороша и светла, как разум,

Поднялась она к облакам.

Обратились три хана с приказом

К самым метким своим стрелкам,

Чтобы стрелы в нее метнули,

Чтоб на землю ее вернули.

За стрелой засвистела стрела,

Ни одна догнать не могла:

Голова Саргала седая,

Метких стрел быстрее взлетая,

Облаков пробила покров

И оставила за собою

Поднебесных тринадцать миров,

Голубой покатилась тропою

К мудрой бабке Манзан-Гурмэ,

К той, что радость дарует и милость, -

На колени ее опустилась.

Гэсэр возвращает жизнь богатырям, превращенным в каменные изваяния

В небе Западном восседая

С чашей разума и добра,

Сотворенной из серебра,

Удивилась бабка седая,

Как на эту голову глянула:

Что за горе на землю нагрянуло?

Стукнув левой рукой по коленям,

Бабка вскрикнула с изумленьем,

Властной правой своей рукой

Материнскую книгу раскрыла

И прочла строку за строкой

Многослезного повествованья -

От вершины до основанья,

И открыла ей книга святая:

"На просторах могучего края,

Где река Мунхэ, закипая,

По долине Морэн течет,

Где раскинулась величаво

Ранних жаворонков держава,

У песчаных горных высот,

Где клубится горячая сера, -

Тридцать три храбреца Гэсэра,

Человеческие сыны,

В изваянья превращены,

В изваянья из каменной плоти!

А Гэсэр - далеко на охоте,

И, открыв ворота войны

И пойдя дорогой обмана,

Злобных три шарагольских хана

Захватили Урмай-Гохон,

Что подобна заре беззакатной,

И умчались дорогой обратной".

Многомудрая бабка к Гэсэру

Трех послала его сестер -

На земной опустила простор.

Облик приняли соловьиный

Три сестры, волшебством владея.

Озирая хребты и долины,

Там, где десять лесов Хухэя,

Над деревьями пролетая,

Там, где двадцать холмов Алтая,

Повстречали брата Гэсэра,

И поведали брату рассказ -

От вершины до самых корней:

"Тридцать три твоих друга сейчас

Стали грудой безгласных камней.

Там, где серный поток зловонный

Обливает песчаные склоны,

Триста знатных твоих вождей

И три тысячи ратных людей

В изваянья превращены.

Властелины Желтой страны

Распахнули ворота войны.

Окружили Урмай-Гохон,

Озаряющую небосклон,

Окружили и взяли в плен.

Одолели Алма-Мэргэн,

Что врагов уложила немало,

И она к отцу убежала.

А Бухэ-Саган-Маньялай

Обезглавил дядю Саргала:

Эту голову в жалкий вьюк

Превратил его черный лук...

Брат Гэсэр! А другой твой дядя,

Криводушный Хара-Зутан,

Как слуга на врагов твоих глядя,

Выбрал подлость, измену, обман.

Вражьей силе помог он ратной,

И стране твоей благодатной

Много зла враги принесли,

Чтоб ее уничтожить навеки.

На просторах твоей земли

Красной кровью наполнили реки,

Возвели холмы из костей,

Твой народ, несчастных людей

Всей державы многострадальной,

Заразили болезнью повальной,

А твои стада-табуны

Ныне язвой-чумой больны".

Опечалив брата известьем,

Три его непорочных сестры

Удалились к верхним созвездьям.

Встал Гэсэр на вершине горы,

Глянул вправо - заплакал в голос,

Глянул влево - душа раскололась.

И когда из правого ока

Уронил богатырь слезу -

Та слеза разлилась широко,

И Байкал засинел внизу.

А слеза из левого ока

Стала нашей рекой драгоценной -

Нам сверкающей издалёка,

Полноводной, широкой Леной.

И Гэсэр, в тяжелой броне,

На Бэльгэне - гнедом коне,

Крепкокостный и крепкотелый,

Поскакал в родные пределы.

Широко разлился Байкал,

Высоки вершины Алтая, -

Он спешил, как стрела взлетая,

И на родину прискакал.

Тихо-тихо грустной тропою

Он приблизился к водопою.

Опечалился он, увидев

Край родной, врагами раздавленный,

Опечалился он, увидев

Свой народ, бедой окровавленный.

Становилось добычей тлена

Все, что прежде цвело кругом...

Взял он в спутники Сэнгэлэна

И с отцом помчался вдвоем

На свою песчаную гору.

Что ж предстало тоскливому взору?

Там, где буйная, словно пламень,

Вырывалась кипящая сера,

Превратились в безгласный камень

Тридцать три храбреца Гэсэра,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей,

Каменея в своем бессилье,

Изваяниями застыли.

Дрогнул сердцем Гэсэр могучий,

Опечален печалью жгучей.

Глянул вправо - заплакал в голос,

Глянул влево - душа раскололась.

Чтоб вдохнуть в них пламя деяния,

Вольный дух отцов-матерей,

Обнимать он стал изваяния

Неподвижных богатырей.

На раздавленной, ядом отравленной,

На земле своей молодой

Он упал, богатырь прославленный,

Окровавленный горем-бедой.

Охватил Сэнгэлэна испуг.

Он в тоске оглянулся вокруг.

Как помочь несчастному сыну?

Как развеять его кручину

И кручины этой причину?

Он, владея чарами смолоду,

Светло-синюю выдернул бороду

И в огне освятил ее, сжег, -

Так воителю-сыну помог.

Сердцем светел, обличьем строг,

Встал Гэсэр, озаренный сознанием,

Тридцати и трем изваяниям

Счастье жизни вернул он вновь,

Вновь забилась в их жилах кровь.

Оживил чародейной силой

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей, -

Стала жизнь желанной и милой,

И на мир он взглянул веселей.

И оживших богатырей

Обласкал он, довольный снова

Многотрудной своей судьбой.

Их Гэсэр повел за собой,

И достиг он дома родного,

Где, в сиянии полной луны,

Отогнав на время печали,

Две прекрасные ханши-жены

На пороге его встречали.

Гэсэр наказывает Хара-Зутана

Вновь ожившие богатыри

Поскакали - тридцать и три, -

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей,

Чтобы правой подвергнуть мести,

За измену и за бесчестье,

Криводушного Хара-Зутана.

И предатель, полный обмана,

Понял, выведал: быть беде!

Но, спасенья не видя нигде,

Убоявшись прежних собратьев,

Ловкость-хитрость в страхе утратив,

Прибежал к Гэсэру с мольбой:

"Виноват я, Гэсэр, пред тобой,

Но я старец слабый и хилый,

Ты укрой меня, пожалей,

Защити мою кожу и жилы

От возмездья богатырей!"

Минул день. После жаркой погони

Прискакали к Гэсэру воины.

Притомились быстрые кони,

А бойцы неудачей расстроены.

Говорят они, с гневом глядя:

"Где, ответствуй, твой подлый дядя?

Где сокрылся изменника след?

Нет вблизи, в отдалении нет,

Ни в лесу, ни в селении нет,

Нет его у озер-прудов.

Не жалели мы сил и трудов,

Не поймали на этот раз.

Уж не ты ли изменника спас?

Если этот предатель старый,

С кем связали вас племя и род,

У тебя укрытье найдет

От возмездья, от правой кары,

То запомни, Гэсэр, наперед,

Что готовиться надо к бою:

Будем стрелами биться с тобою!"

И Гэсэр тридцати и трем,

Воевавшим с отвагой и славою,

Протянул свою руку правую,

И увидели смельчаки,

Что в мизинце правой руки

Притаился Хара-Зутан.

Был он темен, как тень, как туман,

Был он черен, как ночь, и невесел.

Губы свесил и нос повесил,

Он в мизинце правой руки

Плакал-каялся, полон тоски,

Бегал-кланялся, в страхе немея.

И Гэсэровы богатыри

Удалились, прокляв злодея,

Но отрезать палец не смея:

Не исполнилась правая месть...

Длится время, разносится весть,

Что скончался Хара-Зутан,

Чьи дела - навет и обман.

"Он мне дядя, - подумал Гэсэр, -

В путь последний его провожу,

Где положено - положу:

Я свой долг нарушать не стану".

Прискакал он к Хара-Зутану

II вошел, никем не встречаем.

Поднимался пахучий пар

Над недопитым крепким чаем,

А над трубкою недокуренной

Поднимался душистый дым...

И, свой глаз не закрыв прищуренный

И не видя глазом другим,

С правой вывернутой ногою,

С левой вытянутой рукою,

Бездыханный, лежал у стены

Криводушный Хара-Зутан.

Поглядишь с любой стороны -

Из одной состоит кривизны!

Но, в его проникая обман,

Так промолвил Абай-Гэсэр,

На безгласного старца глядя:

"Некрасиво умер мой дядя!

Если глаз один не закрыт,

Значит, надо ждать вероломства,

Надо ждать беды для потомства.

Но потомству я помогу,

Этот глаз я золой закрою!"

Он направился к очагу,

Возвратился назад с золою,

Но в испуге Хара-Зутан

Черный глаз прикрывает разом

И моргает закрытым глазом.

Продолжает Абай-Гэсэр:

"Если с вытянутой рукою,

Если с вывернутой ногою

Возлежит мертвец у стены,

То навеки внуки-потомки

Будут светлого дня лишены.

Он отцу моему был братом,

Но я должен подрезать булатом

Сухожилья руки и ноги,

Чтоб не радовались враги".

Но как только Абай-Гэсэр

Вынул меч, причиняющий муку, -

Лжемертвец, хитрец, лицемер

Сразу выпрямил ногу и руку!

Тут воскликнул Гэсэр: "Наконец

Так, как должно, лежит мертвец!

В путь последний его провожу,

Где положено - положу!"

Соболями-бобрами укрыли

Опочившего хитреца.

Путь один у него - к могиле!

Синецветного жеребца

Запрягли в арбу погребальную

И пустились в тайгу чужедальнюю.

Вырвал с корнем Гэсэр деревья,

Их собрал посреди корчевья,

Возле трупа Хара-Зутана,

И поджег с четырех сторон.

Тут вскочил покойник нежданно,

Крикнул: "Больно мне от огня,

Помогите, спасите меня!"

Но схватил обманщика злого

И сказал Гэсэр свое слово:

"Если подлый воскреснет снова,

То не ждать отчизне добра", -

И низверг его в пламя костра.

Стал гореть, исполненный злобы,

Криводушный Хара-Зутан

Посреди таежной чащобы.

С криком: "Жжет! Спасите меня!" -

Снова вырвался он из огня,

Но Гэсэр схватил его снова

И сказал: "Пусть запомнит каждый,

Что беда для всего живого -

Враг людей, воскресающий дважды!

И в. огонь его бросил опять.

Стал злодей гореть и кричать:

"Я навеки отныне твой данник,

Делать зло я не буду впредь.

Пожалей ты меня, племянник,

Я не в силах больше терпеть!"

Справедливый Абай-Гэсэр

Так ответил Хара-Зутану:

"Если клятву-слово даешь,

Что отверг ты подлость и ложь,

То казнить я тебя не стану".

И лжеца с душою преступной

Отпустил Гэсэр, говорят.

А деревья и ныне горят

Посреди тайги неприступной.

Гэсэр решает освободить из плена Урмай-Гохон

'Гэсэр'. Худ. А. Сахаровская.

Возвратился Гэсэр домой.

Он уселся за стол золотой.

Насладился вкусной едой.

Насладился влагой хмельной.

У него лицо раскраснелось.

Стал он думу думать о том,

Что такое робость и смелость,

И о том, что бесславно и славно,

Что случилось давно и недавно.

"Разве сын, что становится мужем,

Должен зло утверждать оружьем?

Разве стать рабыней должна

Та, что женщиной рождена?"

Так подумав, решил он мгновенно,

Что пора ему вырвать из плена

Дорогую Урмай-Гохон,

И, решеньем своим возбужден,

Богатырь запел вдохновенно:

"Желтый лук, мой военный лук,

Верный друг, драгоценный друг,

Ты по-прежнему крепок и туг!

Золотая моя стрела,

Ты, как прежде, быстра и смела!

Грозный меч, оружье мое,

Ты на все закален времена,

Чародей - твое лезвие,

На твоем обушке - письмена!"

Вся душа этой песней полна.

На гнедого сел скакуна

И отправился на восток

Удалой, отважный седок.

Поскакал по хребтам и отрогам,

По объезженным ханским дорогам,

Поскакал по дороге окольной,

Где народ проезжал подневольный,

Поскакал по теснинам безвестным,

Поскакал по вершинам древесным.

Так достиг он чужой страны.

Посредине простора степного

У подножья красной сосны

Спрыгнул всадник с коня гнедого.

Чародейных двенадцать сил

Он по пальцам своим пустил,

Двадцать три волшебства - по ладони.

Удивились бы люди и кони:

В жеребеночка-лончака

Превратил своего гнедого,

А себя самого - в старичка,

Слабосильного, еле живого.

Жеребенка того старичок

Оседлал седлом деревянным,

Подложил кой-какой потничок

И поехал путем чужестранным,

И хотя бесконечна река,

А земля - широка, велика,

Прибыл к трем шарагольским ханам.

Эти ханы, полны свирепости,

Все закрыли дороги-пути,

Все луга превратили в крепости,

Чтоб и червь не сумел проползти.

Колдовство призвав на подмогу,

Две огромных воздвигли горы,

Чтоб они преградили дорогу.

Из утесов и острых скал

Вырывался губительный пламень,

И зубами, сердясь, скрежетал

Каждый выступ и каждый камень.

Две горы на посту своем

Наблюдали за всеми вдвоем

На земных и небесных дорогах

И проглатывали живьем

Всех двукрылых и четвероногих.

К двум горам подъехал Гэсэр.

Над горами клубился туман.

Превратил седой старичок

Жеребеночка в кремешок

И упрятал его в карман.

У подножья саранки росли.

Он их выкопал из земли

И проткнул ими горные жилы.

Колдовские ослабли силы,

И проход меж горами возник.

И прошел по проходу старик,

Опираясь на посох кривой,

И оставил он за собой

Две горы - две волшебных преграды.

Вот почуял дыханье прохлады

И прилег старик на траве

У ключей-родников на полянке.

В это время семьдесят две

Шарагольских ханов служанки

Через старца перешагнули,

Родниковой воды зачерпнули.

Но сказала семьдесят третья:

"Не могу на это смотреть я!

Вы нарушить обычай дерзнули,

Через старца перешагнули,

Погляжу я, вы слишком горды!"

И кругом обошла девица.

"Для чего вам столько воды?" -

Вопросил старик у служанки.

Но, забыв, что старцы хитры,

Что, невидимые до поры,

Ямы есть на старой стоянке,

Та сказала: "Пойдя на войну,

Три могучих отняли хана

У Абай-Гэсэра жену,

И она томится в плену.

Порешили властители те,

Что нойон Саган-Гэрэлтэ

На жене Гэсэровой женится,

Но когда отказалась пленница,

Поместили ее в сарай,

Низкий, темный, холодный, сырой,

Кормят-поят одной лишь водой,

Притесняют ее лиходеи".

У Гэсэра тогда сильнее

Стало биться сердце в груди.

Он сказал: "Погоди, погоди!

Потому ли ее терзают,

Что она из страны чужой,

Потому ли, что не желает

Нелюбимому стать женой?

Почему вы ее не спросите?

Или воду в сарай не вносите?"

Та сказала в ответ старику:

"Нет, не вносим: по желобку

Звонко катится к ней вода".

И, услышав слово такое,

Поступил богатырь хитро:

Он кольцо свое золотое

Опустил незаметно в ведро.

Догнала подружек девица,

И, как только по желобу литься

Родниковая стала вода -

Золотое кольцо покатилось,

Покатилось и очутилось

На ладони Урмай-Гохон.

Показалось: со всех сторон

В том сарае заря засветилась!

Опечаленное лицо

Озарилось надеждой живою,

И Урмай над своей головою

Подняла золотое кольцо.

В сердце вспыхнула жаркая вера:

Здесь он, близко, людей оплот,

Золотое кольцо Гэсэра

Ей свободу и счастье вернет!

На земле шарагольских ханов

День зажегся, для мира воспрянув.

А Гэсэр трое суток подряд

Находился у водопоя:

Для грядущего смертного боя

Он выведывал, говорят,

Мощь и хитрость врагов непотребных.

Три и двадцать уловок волшебных,

Чародейных двенадцать сил

По ладони и пальцам пустил,

Превратился в мальчонку-мальца

И пошел к задворкам дворца,

Где Саган-Гэрэлтэ обитал.

Как приблизился к тем задворкам,

Мальчик плачем заплакал горьким.

Услыхав, что ревет мальчуган,

Подошел к нему хан Саган,

По щеке ударил сперва,

Чтобы выведать: мощь какова?

В храбреца превратится ль ребенок,

Как в коня-скакуна жеребенок?

Он дитя недолго испытывал,

И домой мальчонку отнес,

И растил его, и воспитывал.

Не по дням - по часам он рос:

Уж не к битве ли мальчик готовится?

Тесно в шкуре овечьей становится,

Перерос он и шкуру быка.

Ненароком его затронешь -

Сдачи даст Олзобой-Найденыш:

Так назвали озорника.

Подвиг Найденыша

Шарагольские ханы-владыки

Затевают праздник великий.

В золотой они бубен бьют -

Созывают северный люд,

Бьют в серебряный барабан -

Кличут жителей южных стран.

Мяса целую гору ставят,

Льются вина, как влага ключей.

Восемь суток веселие правят,

Длится пир девять дней и ночей.

Вот Бухэ-Саган-Маньялай,

Богатырь и стрелок умелый,

На пиру расхвастался вдруг:

"Посмотрите на этот лук!

Из него я выпустил стрелы,

И Гэсэровы богатыри -

Знаменитые тридцать и три -

Полегли у степных курганов!"

Все собравшиеся вокруг

Силачи шарагольских ханов

Этот желтый с крапинкой лук

Растянуть-изогнуть пытаются -

А не могут! Им трудно дышится,

Только волосы дыбом вздымаются,

Только скрежет зубовный слышится,

Попросил малыш Олзобой:

"Дайте лук, растянуть попробую".

Кто же знал, что он взыскан судьбой,

Что владеет он силой особою?

Стал Найденыш натягивать лук,

А народ смеется вокруг:

"Потяни посильней, сынок,

Не робей, не робей, стрелок!"

Покраснел мальчуган с натуги,

Стал растягивать лук упругий,

А кругом кричат силачи:

"Потяни и других поучи!"

Мальчик плечи свои расправил,

Мощь умножил, уменье прибавил,

Сила вспыхнула в нем удалая,

Потянул - и как дернет вдруг:

На три части рассыпался лук

Силача Саган-Маньялая!

Рассердился могучий стрелок:

"Этот лук я для битвы берег,

Чтобы местью сразить моей

Всех Гэсэровых богатырей,

Ну, а ты еще глуп и мал -

На три части мой лук сломал!"

Он ребенка схватил за предплечья

И Найденыша начал трясти.

Закричали одни: "Отпусти,

Не нанес бы мальчишке увечья!"

А другие кричат: "Нужен бой,

Бей его, не робей, Олзобой!"

В схватку ринулся мальчик сердитый,

Раскраснелся, как утром восток,

А противник, могуч и высок,

Пышет ненавистью ядовитой.

Мальчуган на него напал,

Будто беркут слетел на добычу.

Ухватился за шею бычью,

Силача под ребра берет,

Под колени берет и за пятки,

Крутит-вертит он взад-вперед

Наглеца, побежденного в схватке.

Как ударит оземь с размаха -

Разлетаются комья праха,

Вырываясь из глубины,

И силач погружается в землю:

Только уши одни видны!

Властелины Желтой долины,

Все вожатые войск, все дружины

Поразились мальчишечьей силе,

Закричали, заголосили:

"Будет смелым богатырем,

Учинит он Гэсэру разгром,

Будет недруг сломлен заклятый!"

Тут воители подошли,

Кто с колом, кто с широкой лопатой,

Чтобы выкопать из земли

Силача Саган-Маньялая.

А мальчишка, важно ступая,

К трем приблизился грозным ханам

И сказал: "Если вкопан воин

В прах земной в поединке бранном,

То такой богатырь достоин,

Чтобы выкопали его

Не лопатами, не колами -

Чтоб другими спасли делами".

Вот ударил о прах земной

Мальчуган тяжелой ступней,

И; злодея хранить не желая,

Разом выбросила земля

Силача Саган-Маньялая!

А Гэсэр, врага победив,

Произнес чуть слышный призыв,

Чтоб его поняла река.

Удлинилась его рука,

И призыв своего вожака

Услыхали издалека

Мощнорукие богатыри -

Знаменитые тридцать и три,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей.

Тот призыв был для них приказом.

Как приказывал ясный разум,

Поскакали воины разом,

Заставляя скрыться в пыли

Небеса с облаками размытыми,

Заставляя сердце земли

Трепетать-стучать под копытами,

Оглушая звоном кольчуг

Все, что жило, росло вокруг.

Шарагольские властелины,

Повелители Желтой долины,

Сообразно рассудку и опыту,

Догадались, прислушавшись к топоту:

Это скачут с силой утроенной

Тридцать три Гэсэровых воина,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей.

Приказали: да будет построена

Их несметная буйная рать,

И Найденышу-Олзобою

Знамя боя велели поднять -

Пусть полки поведет за собою!

Погружая в пыль небосвод,

С двух сторон на дороги нахлынув,

Злое полчище трех властелинов,

Грохоча, устремилось в поход,

А полки Найденыш ведет.

По горам-вершинам скалистым,

По лугам-низинам душистым

Разлетаются стрелы со свистом.

И тогда-то Гэсэр воинственный

Принимает свой облик истинный,

На коня садится гнедого,

И его увидели снова

Мощнорукие богатыри -

Знаменитые тридцать и три,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей.

Приумножили силу свою,

Словно вихрь, на врагов нагрянув,

Перебили войско трех ханов,

Разгромили его в бою

Так, что небо вдруг потемнело,

Распростершееся без предела,

И земли зеленое тело

Неожиданно почернело.

Из костей воздвиглась гора,

И река разлилась кровавая.

Бранный гул затих до утра -

Так закончилась битва правая.

Злобных три шарагольских хана,

Потерпев пораженье нежданно,

Растерялись, испугом охвачены.

Увидав, что войска перебиты,

Призадумались, озадачены,

Смысл желая найти сокрытый,

И увидели три лиходея,

Что недаром конец таков,

Что Гэсэр оказался хитрее -

Обманул он трех простаков.

Проклиная себя и ругая,

В золотой они бьют барабан,

Бьют в серебряный барабан,

Чтобы рать собралась другая

Из полночных и южных стран.

Силача Саган-Маньялая

Впереди головным поставили.

Под водительством Бирузы,

Чтоб дрожали верхи и низы,

Эту рать на битву отправили.

Желанное время

Видишь: движутся для боев

Муравейники муравьев?

Это - грохот и гул половодья,

Это - ветер в пустыне бесплодья,

Это - в поле взвихренный снег,

Это - буйного леса набег!

Но Гэсэровы богатыри,

Остроглазы и мощноруки,

Натянули грозные луки,

Обнажили мечи-булаты

Ради правды, во имя расплаты,

Устрашая сотни полков,

Превращая в козлят волков.

День померк, за тучами скрытый.

Были все враги перебиты.

Из костей, из вражеских тел

Вырастала гора большая.

Словно беркут, вдруг налетел

На Бухэ-Саган-Маньялая,

Гневом яростным обуян,

Храбрый воин Буйдан-Улан -

Из Гэсэровых богатырей.

Оказалось, что он сильней

Силача Саган-Маньялая.

"Ты убийца! - врагу он сказал,

Бычью шею к земле прижимая. -

Обезглавлен тобою Саргал,

Досточтимый старик белоглавый.

Ты стрелу напоил отравой,

Был ты мерзок, коварен в бою,

И за зло я злом воздаю,

За несчастье расплата - несчастье!"

Так сказал он, подлость карая,

И булатным мечом на две части

Разрубил Саган-Маньялая.

В это время Абай-Гэсэр,

И его тридцать три храбреца,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей

Прискакали к воротам дворца

Шарагольских коварных владык.

Закричал Гэсэр - показалось,

Что могучий подняли крик

Десять тысяч, сто тысяч изюбров!

Был испуг мирозданья велик.

В страхе тело земли разверзалось,

И небесная твердь сотрясалась.

Разрушались горы и скалы,

В море вал восставал небывалый,

Падал с грохотом камень стоячий,

И дробился камень лежачий,

По священной Сумбэр-горе

С гулом трепет прошел первозданный!

Шарагольские злобные ханы, -

Растерялись три хитреца,

Заметались в безумном страхе,

Зарыдали, валяясь в прахе

У ворот своего дворца:

"Мы лишились власти и силы,

Наши души, Гэсэр, пожалей,

Пожалей нашу кожу и жилы!"

Так ответил Гэсэр - мощнокрылый

Предводитель богатырей:

"Вашим жалким слезам я не внемлю.

Разоряли вы бедную землю,

Убивали безвинных людей,

С каждым днем становясь лютей,

Ваша злоба крови алкала.

Страшной казнью казнили Саргала,

Увели вы мою жену -

Вы Урмай-Гохон захватили,

Чтоб она зачахла в плену.

Столько зверств совершив и насилий,

Искупите свою вину!"

Побелели от страха три хана -

Три коварства, три зла, три обмана,

И, поняв, что конец недалек,

Облизали пыль и песок:

"Не карай нас карою строгой,

Ты нам кости и жилы оставь,

Наши алые души не трогай!"

И в пыли, у Гэсэровых ног,

Распростерлись они, как мох.

Так сказал им Гэсэр в ответ:

"Мне противны обман и навет,

Я сюда явился с победою,

Ибо зависти-зла не ведаю,

Ибо ложным путем не следую.

Навсегда запомните то,

Что я ныне вам заповедую:

Ваши стрелы, что злобой отравлены,

Пусть теперь будут в вас направлены,

Пусть падут на вас беды-страданья,

Что всегда причиняли вы людям.

Мы людским судом вас осудим -

Да не будет вам оправданья!

Но искупится ваша вина:

Поклянитесь на все времена,

Что болезни распространять

Перестанете с этого времени,

Что не будете зла причинять

Человечьему роду-племени,

Что, в сознанье своей вины,

Вы откажетесь от войны!"

Поклялись шарагольские ханы

Соблюдать до скончанья времен

Человеческой жизни закон,

Зла не делать людскому роду.

А Гэсэр возвестил свободу

Светлоликой Урмай-Гохон,

Что была подобна восходу,

Озарявшему небосклон.

Он с любимой встретился снова,

Он сказал ей хорошее слово.

Сокрушил он врагов земли,

Завершил победой борьбу.

Приказал он, чтоб запрягли

Трех коней-иноходцев в арбу,

На серебряной той арбе

Он повез во дворец к себе

Дорогую Урмай-Гохон,

Озаряющую сердца.

Вслед за ним тридцать три храбреца,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей

Поспешили с победой домой.

Поскакали чужой стороной

То дорогой лесной, то степной.

Вот последний проход-перевал.

Каждый воин возликовал,

Оказавшись на почве родной,

Оказавшись у той воды,

Что их в детские годы поила,

На земле, что свято хранила

С первых, детских лет их следы!

Удалого Абай-Гэсэра,

Тридцать трех его смельчаков,

Триста ратных его вожаков,

И три тысячи седоков,

Претерпевших горя немало,

И Урмай-Гохон, что познала

Униженье и тяжкий плен, -

Вышли встретить отец Сэнгэлэн

И Гэсэровы две жены.

В честь отважных, пришедших с войны,

В золотой они бубен бьют,

Созывают северный люд,

Бьют в серебряный барабан,

Чтоб услышали жители юга,

Чтоб они, поздравляя друг друга,

Шли к извечному морю Манзан,

Чтоб к священному водопою,

Кто лесной, кто степной тропою,

Устремились из разных стран.

У привольных речных побережий,

У прозрачной воды проточной

Угощали их пищей свежей,

Угощали пищей молочной.

Из похода вернувшись домой,

Порешил Гэсэр удалой:

Наступило желанное время!

Ни к чему походное стремя,

Ни колчанов не надо, ни стрел,

Не нужны ни мечи, ни луки!

Он с любовью на землю смотрел, -

Долго пробыл с нею в разлуке, -

И увидел покой и мир,

И устроил великий пир.

Восемь дней веселие длилось,

Девять дней земля веселилась,

Раздавались присловья и шутки.

По домам на десятые сутки

Разъезжаться начал народ.

А Гэсэр, сокрушитель невзгод,

Ниспровергший насилье и горе,

Отпустил своего коня,

Состоявшего из огня, -

Пусть пасется на вольном просторе.

Богатырь упрятал в сундук

Свой колчан, и стрелы, и лук.

Там, где вечное море Манзан,

Где бессмертья шумит океан,

Где в цветущей долине Морэн

Каждый камень благословен,

Где раскинулась величаво

Ранних жаворонков держава, -

На земле, где родился и рос,

У реки, чью испил он воду,

Богатырь, защитивший свободу,

Тот, кто счастье народу принес,

Мир и благо людскому роду, -

Стал Гэсэр, заступник добра,

Светлой жизни вкушать веселье.

Эта радостная пора

Продолжается там доселе.

От забот освобождены

Каждый род и каждое племя.

Наступило желанное время!

Так живут, не зная войны,

Там, где ярки зари переливы,

Богатырь Гэсэр Справедливый,

Три прекрасных его жены

И отважные богатыри -

Знаменитые тридцать и три,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей,

И народ, чья земля благодатна:

В день питается он троекратно,

Наслаждаясь, у всех на виду,

Троекратным счастьем в году!

                     Гэсэр

                 Отрывок

На просторах могучего края,

Где река Мунхэ, закипая,

По долине Морэн течет,

Где раскинулась величаво

Ранних жаворонков держава,

У песчаных горных высот,

Где клубится горячая сера, -

Тридцать три храбреца Гэсэра,

Человеческие сыны,

В изваянья превращены,

В изваянья из каменной плоти!

А Гэсэр - далеко на охоте,

И, открыв ворота войны

И пойдя дорогой обмана,

Злобных три шарагольских хана

Захватили Урмай-Гохон,

Что подобна заре беззакатной,

И умчались дорогой обратной <…>

Встал Гэсэр на вершине горы,

Глянул вправо - заплакал в голос,

Глянул влево - душа раскололась.

И когда из правого ока

Уронил богатырь слезу -

Та слеза разлилась широко,

И Байкал засинел внизу.

А слеза из левого ока

Стала нашей рекой драгоценной -

Нам сверкающей издалёка,

Полноводной, широкой Леной.

И Гэсэр, в тяжелой броне,

На Бэльгэне - гнедом коне,

Крепкокостный и крепкотелый,

Поскакал в родные пределы.

Широко разлился Байкал,

Высоки вершины Алтая, -

Он спешил, как стрела взлетая,

И на родину прискакал.

Тихо-тихо грустной тропою

Он приблизился к водопою.

Опечалился он, увидев

Край родной, врагами раздавленный,

Опечалился он, увидев

Свой народ, бедой окровавленный.

Становилось добычей тлена

Все, что прежде цвело кругом...

Взял он в спутники Сэнгэлэна

И с отцом помчался вдвоем

На свою песчаную гору.

Что ж предстало тоскливому взору?

Там, где буйная, словно пламень,

Вырывалась кипящая сера,

Превратились в безгласный камень

Тридцать три храбреца Гэсэра,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей,

Каменея в своем бессилье,

Изваяниями застыли.

Дрогнул сердцем Гэсэр могучий,

Опечален печалью жгучей.

Глянул вправо - заплакал в голос,

Глянул влево - душа раскололась.

Чтоб вдохнуть в них пламя деяния,

Вольный дух отцов-матерей,

Обнимать он стал изваяния

Неподвижных богатырей.

На раздавленной, ядом отравленной,

На земле своей молодой

Он упал, богатырь прославленный,

Окровавленный горем-бедой.

Охватил Сэнгэлэна испуг.

Он в тоске оглянулся вокруг.

Как помочь несчастному сыну?

Как развеять его кручину

И кручины этой причину?

Он, владея чарами смолоду,

Светло-синюю выдернул бороду

И в огне освятил ее, сжег, -

Так воителю-сыну помог.

Сердцем светел, обличьем строг,

Встал Гэсэр, озаренный сознанием,

Тридцати и трем изваяниям

Счастье жизни вернул он вновь,

Вновь забилась в их жилах кровь.

Оживил чародейной силой

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей, -

Стала жизнь желанной и милой,

И на мир он взглянул веселей.

И оживших богатырей

Обласкал он, довольный снова

Многотрудной своей судьбой.

Их Гэсэр повел за собой,

И достиг он дома родного,

Где, в сиянии полной луны,

Отогнав на время печали,

Две прекрасные ханши-жены

На пороге его встречали. <…>

Возвратился Гэсэр домой.

Он уселся за стол золотой.

Насладился вкусной едой.

Насладился влагой хмельной.

У него лицо раскраснелось.

Стал он думу думать о том,

Что такое робость и смелость,

И о том, что бесславно и славно,

Что случилось давно и недавно.

"Разве сын, что становится мужем,

Должен зло утверждать оружьем?

Разве стать рабыней должна

Та, что женщиной рождена?"

Так подумав, решил он мгновенно,

Что пора ему вырвать из плена

Дорогую Урмай-Гохон,

И, решеньем своим возбужден,

Богатырь запел вдохновенно:

"Желтый лук, мой военный лук,

Верный друг, драгоценный друг,

Ты по-прежнему крепок и туг!

Золотая моя стрела,

Ты, как прежде, быстра и смела!

Грозный меч, оружье мое,

Ты на все закален времена,

Чародей - твое лезвие,

На твоем обушке - письмена!"

Вся душа этой песней полна.

На гнедого сел скакуна

И отправился на восток

Удалой, отважный седок.

<…> достиг он чужой страны.

Посредине простора степного

У подножья красной сосны

Спрыгнул всадник с коня гнедого.

Чародейных двенадцать сил

Он по пальцам своим пустил,

Двадцать три волшебства - по ладони.

Удивились бы люди и кони:

В жеребеночка-лончака

Превратил своего гнедого,

А себя самого - в старичка,

Слабосильного, еле живого. <…>

Вот почуял дыханье прохлады

И прилег старик на траве

У ключей-родников на полянке.

В это время семьдесят две

Шарагольских ханов служанки

Через старца перешагнули,

Родниковой воды зачерпнули.

Но сказала семьдесят третья:

"Не могу на это смотреть я!

Вы нарушить обычай дерзнули,

Через старца перешагнули,

Погляжу я, вы слишком горды!"

И кругом обошла девица.

"Для чего вам столько воды?" -

Вопросил старик у служанки.

Но, забыв, что старцы хитры,

Что, невидимые до поры,

Ямы есть на старой стоянке,

Та сказала: "Пойдя на войну,

Три могучих отняли хана

У Абай-Гэсэра жену,

И она томится в плену.

Порешили властители те,

Что нойон Саган-Гэрэлтэ

На жене Гэсэровой женится,

Но когда отказалась пленница,

Поместили ее в сарай,

Низкий, темный, холодный, сырой,

Кормят-поят одной лишь водой,

Притесняют ее лиходеи".

У Гэсэра тогда сильнее

Стало биться сердце в груди.

Он сказал: "Погоди, погоди!

Потому ли ее терзают,

Что она из страны чужой,

Потому ли, что не желает

Нелюбимому стать женой?

Почему вы ее не спросите?

Или воду в сарай не вносите?"

Та сказала в ответ старику:

"Нет, не вносим: по желобку

Звонко катится к ней вода".

И, услышав слово такое,

Поступил богатырь хитро:

Он кольцо свое золотое

Опустил незаметно в ведро.

Догнала подружек девица,

И, как только по желобу литься

Родниковая стала вода -

Золотое кольцо покатилось,

Покатилось и очутилось

На ладони Урмай-Гохон.

Показалось: со всех сторон

В том сарае заря засветилась!

Опечаленное лицо

Озарилось надеждой живою,

И Урмай над своей головою

Подняла золотое кольцо.

В сердце вспыхнула жаркая вера:

Здесь он, близко, людей оплот,

Золотое кольцо Гэсэра

Ей свободу и счастье вернет! <…>

Превратился в мальчонку-мальца

И пошел к задворкам дворца,

Где Саган-Гэрэлтэ обитал.

Как приблизился к тем задворкам,

Мальчик плачем заплакал горьким.

Услыхав, что ревет мальчуган,

Подошел к нему хан Саган, <…>

Он дитя недолго испытывал,

И домой мальчонку отнес,

И растил его, и воспитывал.

Не по дням - по часам он рос:

Уж не к битве ли мальчик готовится?

Тесно в шкуре овечьей становится,

Перерос он и шкуру быка.

Ненароком его затронешь -

Сдачи даст Олзобой-Найденыш:

Так назвали озорника.

Вот Бухэ-Саган-Маньялай,

Богатырь и стрелок умелый,

На пиру расхвастался вдруг:

"Посмотрите на этот лук!

Из него я выпустил стрелы,

И Гэсэровы богатыри -

Знаменитые тридцать и три -

Полегли у степных курганов!" <…>

Попросил малыш Олзобой:

"Дайте лук, растянуть попробую".

Кто же знал, что он взыскан судьбой,

Что владеет он силой особою? <…>

Мальчик плечи свои расправил,

Мощь умножил, уменье прибавил,

Сила вспыхнула в нем удалая,

Потянул - и как дернет вдруг:

На три части рассыпался лук

Силача Саган-Маньялая!

Рассердился могучий стрелок:

"Этот лук я для битвы берег,

Чтобы местью сразить моей

Всех Гэсэровых богатырей,

Ну, а ты еще глуп и мал -

На три части мой лук сломал!" <…>

В схватку ринулся мальчик сердитый,

Раскраснелся, как утром восток,

А противник, могуч и высок,

Пышет ненавистью ядовитой.

Мальчуган на него напал,

Будто беркут слетел на добычу.

Ухватился за шею бычью,

Силача под ребра берет,

Под колени берет и за пятки,

Крутит-вертит он взад-вперед

Наглеца, побежденного в схватке.

Как ударит оземь с размаха -

Разлетаются комья праха,

Вырываясь из глубины,

И силач погружается в землю:

Только уши одни видны! <…>

А Гэсэр, врага победив,

Произнес чуть слышный призыв,

Чтоб его поняла река.

Удлинилась его рука,

И призыв своего вожака

Услыхали издалека

Мощнорукие богатыри -

Знаменитые тридцать и три,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей.

Тот призыв был для них приказом.

Как приказывал ясный разум,

Поскакали воины разом,

Заставляя скрыться в пыли

Небеса с облаками размытыми,

Заставляя сердце земли

Трепетать-стучать под копытами,

Оглушая звоном кольчуг

Все, что жило, росло вокруг. <…>

Злобных три шарагольских хана,

Потерпев пораженье нежданно,

Растерялись, испугом охвачены.

Увидав, что войска перебиты,

Призадумались, озадачены,

Смысл желая найти сокрытый,

И увидели три лиходея,

Что недаром конец таков,

Что Гэсэр оказался хитрее -

Обманул он трех простаков. <…>

Сокрушил он врагов земли,

Завершил победой борьбу.

Приказал он, чтоб запрягли

Трех коней-иноходцев в арбу,

На серебряной той арбе

Он повез во дворец к себе

Дорогую Урмай-Гохон,

Озаряющую сердца.

Вслед за ним тридцать три храбреца,

И три сотни знатных вождей,

И три тысячи ратных людей

Поспешили с победой домой.

Поскакали чужой стороной

То дорогой лесной, то степной. <…>

Из похода вернувшись домой,

Порешил Гэсэр удалой:

Наступило желанное время!

Ни к чему походное стремя,

Ни колчанов не надо, ни стрел,

Не нужны ни мечи, ни луки!

Он с любовью на землю смотрел, -

Долго пробыл с нею в разлуке, -

И увидел покой и мир,

И устроил великий пир.