ДЕТСТВО, УКРАДЕННОЕ ВОЙНОЙ.
статья по истории

                                            ДЕТСТВО, УКРАДЕННОЕ  ВОЙНОЙ.

Довоенная  фотография. /Моя  мама с  братиком  Вовочкой/.

Не было бы меня, моего сына, брата, племянников, если  бы  моя  мама  /Батурко  Валентина  Фёдоровна  1932г.р./  не выжила  в  блокадном  Ленинграде. Я  слышала  о  войне  с  детства,  поэтому  для  нашей  семьи  9 Мая  и  День  снятия  блокады – дни  памяти  и  горьких  воспоминаний. Год  назад  я  попросила  сделать  наброски  этих  воспоминаний. Мама  долго  сомневалась – нужно ли  это  кому-нибудь,  да и  говорить  легче,  чем  писать. Но  я  её  убедила,  что, прежде  всего,  хотим  знать  мы:  кого  она  родила, а  может  быть  захотят  узнать  и  те, кто  родится  после  нас. Мама  всё-таки  согласилась  и  долго  понемножку  писала.

 По  дате  рождения  понятно,  что  когда  началась  война,  это  была  девятилетняя  девочка,  и  звали  её  тогда – Валя  Стояновская. Жила  она  в  Ленинграде  на  Петроградской  стороне, улице  Пионерской  в  полуподвальной  комнате  с  мамой,  папой  и  братиком  Вовочкой. В  семье  ждали  третьего  ребёнка...

Вот  что  рассказывает  мама.

«Я  закончила первый  класс  в  мае  1941 года.  Нас  с  братиком  Вовочкой  собирали  в  деревню  Сельцо  Новгородской  области. С  нетерпением  мы  ждали  отъезда.  Но  всё  изменило  22  июня. Стальной  голос  из  репродуктора  на  улице  и  по  радио  объявлял  о  начале  войны.  Тревога  у  взрослых,  слёзы  у  женщин…  А  мы  дети  бесшабашные  бегали  и  кричали: «Внимание! Внимание! На  нас  идёт  Германия!» Мы  не  могли  знать,  сколько  горя  кроется  в  этом  страшном  слове  «война».

Папу  призвали  в  Армию  и  отправили  на  фронт. Нас  с  братиком  отправили  в  эвакуацию, куда то в  Вологодскую  область.  Мама  осталась  в  Ленинграде,  потому  что  беременна  третьим  ребёнком. Папа  с  фронта  написал  письмо  и  просил  маму  вернуть  нас  обратно,  крестить  и  быть  всем  вместе. Так  мы  снова  вернулись  в  Ленинград.  А  через  несколько  дней  8 сентября  началась  блокада  города. Осенью  ещё  можно  было,  как  то  прокормиться.  Спасали  домашние  запасы  еды. А в  начале  зимы  выдали  карточки.  Сгорели  Бадаевские  продовольственные  склады  и  нормы  по  карточкам  снизились  до  минимума. Давали только  хлеб, влажный, тяжёлый, непонятно  из  чего  сделанный. 250 грамм – работающим, 125 граммов – детям  и  иждивенцам.

 В  январе  этой  страшной  зимы  родилась  девочка. Сестрёнку  назвали  Ниночкой. Мама  кормила  малышку  грудным  молоком. Его  было  очень  много. Остатки  сцеживала,  и  мы  с  Вовочкой  его  пили. Как  ни  странно, работали  молочные  кухни. Маме давали  для  Ниночки  немного,  каких то молочных  продуктов,  и  она  нас  прикармливала.    Известно, первая  блокадная  зима  была  лютая, с  морозами  40 градусов. Всё, что  горело,  мы  сожгли, хоть  немного  согреваясь. Остались  только  железные  кровати. Спали  все  вместе  поперек  кровати, чтобы  было  теплее. За  водой  на  Неву  ходить  было  далеко, не  было  сил, поэтому  мы  топили  снег.  Воду  грели  в  печке. Однажды  я  опрокинула  чайник  с  кипятком  и  обварила  ручку  своему  братику  Вовочке.  В  то  время  мама  работала  в  госпитале, и  четырёхлетнего  Вовочку  лечили  там. Ему  делали болезненные перевязки. Отрывали  бинт  от  мокнущей  раны. Но  он мужественно  терпел  и  за  это  врач  давал  ему  конфету. Мы  делили  её  на  троих.  Этот  кусочек  можно  было  положить  на  край  хлебушка  и  долго  смаковать,  как  будто  ты  ешь  сладкий  хлеб.

Грудная  Ниночка  отравилась  тем  самым  молочным  питанием. Она  не  прожила  и  двух  месяцев. Вскоре   умер  Вовочка, не  выдержав  голода  и  холода.  Он  до  войны  был  ослабленным  ребёнком, и часто болел  пневмонией.  Мы  остались  с  мамой  вдвоём -  в  холодной, полуподвальной  комнате.

 Ежедневно  по  несколько  раз  в  день  были  налёты  вражеских  самолётов, обстрелы  и  бомбардировки. Об  этом  нас  оповещали  по  радио. Вначале  было  очень  страшно. На  глазах  рушились  здания, гибли  люди. В  нашем  районе  не  было  промышленных  предприятий, поэтому  нас  бомбили  не много. В  бомбоубежище  спускались  не всегда. Когда  уходили, думали: съесть  или  оставить  на  потом  тот  маленький  кусочек  хлеба  от  125 граммов  /его  делили  на  три/  или  съесть. Потому  что, если  разбомбят  дом,  хлебушек  пропадёт.

Прошло  время, и  люди  привыкли  к  ужасам  войны.

В  конце  зимы  1941 года   мы  с  мамой  перебрались   в  барак  на  Крестовском  острове. Там  жили  мамины  родители  и  брат  Сева. Решили  быть  все  вместе. Я  очень  любила  дедушку  Поликарпа  Петровича  и  бабушку  Ксению  Ивановну Сергеевых. Дедушка  работал  плотником.  У  него  остался  столярный  клей  с  довоенных  времён, из  которого  мы  варили  якобы  студень. Олифа  заменяла  масло. Дедушка  много  ел  этого  студня  из  клея,  от  этого  его  мучила  жажда  и  он пил  очень  много  воды. У  него  началась  водянка. Его  тело  увеличилось  в  два  раза. Смотреть  было  жутко…

 Первым  умер  Сева. Мама  свезла  его  на  склад  трупов. Вскоре  не  стало  и  дедушки. Чтобы  захоронить  труп  в  братской  могиле, надо  было  на  санках  везти  через  ЦПКиО  им. Кирова, спуститься  с  одного  берега  Невы  и  подняться  на  другой. А  сил  у  мамы  не  было. Она  довезла  только  до  Невы.  Но  там  стоял  военный  корабль,  и  моряки  помогли   подвести  умершего  отца  до  кладбища. На  кладбище  была  готова  траншея,  в  которую  складывали  трупы. У  мамы  не  было  сил  это  сделать. Она  попросила  это  сделать  могильщика, а  он  запросил  за  это  буханку  хлеба  и  табак…  У  дедушки  кроме  мамы  было  ещё  два  сына. Иван воевал  на  Черноморском  флоте, а  Павел  на  Тихоокеанском, который  умер  от  ранения  в  госпитале. Бабушка  умерла  летом  1943года. Видимо  от  разрыва  сердца, когда  вор  влез  в  открытое  окно  на  первом  этаже  и  хотел  украсть  швейную  машинку, но  не  дотащил  до  окна.

Так  мы  потеряли  пять  человек.

Прошла  зима. 1942 год. Весна. Чтобы  в  городе  не  вспыхнула  эпидемия, были  созданы  специальные  отряды. Чистили  дворы  от  трупов, потому  что  не  у  всех  были  силы  отвозить  умерших  на  кладбище, от  фекалий, которые зимой  выливали  прямо  на  лестницы  в  парадных  и  во  дворы. Природа  помогала  выживать. Зазеленела  трава.  Собирали  крапиву  и  варили  из  неё  щи.  Из  лебеды  пекли  лепёшки. Что  в  них  добавляли,  не  помню.  Выкапывали,  какие  то  светлые  корни. Были  случаи  отравления.  За  зиму  я  очень  исхудала  и  ослабла. Мама  меня  закутывала  и  выносила  на  руках  на  улицу, сажала  на  табуретку  и  я  грелась  на  солнышке. От  голода  у  меня  был  понос. Мама  заваривала  мне  хвойные  иглы,  кору  дуба. Так  я  набиралась  сил. В  этот  страшный  год  мама  меня  спасла.

Радовались  редким  весточкам  с  фронта  от  папы. Ведь  из  троих  их  детей  осталась  я  одна. Он  просил  меня  беречь.

К  весне 1942 года  мама  пошла  работать на завод «Красная  Бавария». Там  изготовляли  пиво, лимонад, квас. В  цехе, где  работала  мама, изготовляли  болванки  для  снарядов. Она работала  на  станке. Иногда  брала  меня  с  собой  на  завод  и  там  я  грузила  на  тележку  эти  тяжёлые  болванки  и  везла  к  пункту  сдачи  продукции. На  заводе  ходили  в  столовую  обедать  на  талоны  из  продовольственной  карточки. Бывало, выдавали густой, сладкий,  натуральный  ягодный  сироп. Там  же,  в  подвалах  рос  солод  для  изготовления  пива. Женщины, чтобы  хоть  как  то  накормить  своих  детей,  таскали  эти  ростки  солода,  мололи  и  пекли  лепёшки. Маму  поймали  и  судили  за  кражу. Но,  поскольку, я  была  малолетним  ребёнком, ей  дали  срок  2  года  условно. С тех  пор  я  боялась  красть.

Первый  поход  в  баню  был  летом  1942 года. Воду  давали  всего  на  несколько  часов. Запускали   в  помывочную  одновременно  мужчин,  женщин, детей  и выдавали  маленький  кусочек хозяйственного мыла. Перед  этим  всю  снятую  одежду  /там  пряталось  огромное  количество  вшей/,  сдавали  в  специальную  кабину  для  дезинфекции. Одежда, полученная  после  обработки,  была  жёсткой  и  пахла  хлоркой. Но  мы  были  рады, потому  что  зимой  не  могли  мыть  даже  руки. Мы  были  давно  острижены  наголо.

Осенью  1942года я  пошла  в  школу  во  второй  класс. В  классе  стояла  печка – буржуйка. Перед  тем, как  заниматься, мы все, и учителя, и  ученики  привозили  дрова, пилили  их  и  кололи, топили  печку. Однажды  мальчишки  положили  в  неё  порох. Хорошо, что  несчастье  не  случилось, но  мальчишек  наказали. В  школе  нас  кормили: давали  макаронный  суп, лепёшки  из  колюшки, выловленной  в  Неве. С  макаронами  мы  баловались: они  были  длинные, мы  их  затягивали  в рот, а  другой  конец  макаронины  шлёпал  нас  по  носу…

 Весной  1943 года  мама  перешла  работать  посудомойкой  в  столовую  для  руководящих  работников,  на  улице  Софьи  Перовской. Я  ходила  с  ней. Там  можно  было  счищать в  котле  пенки  от  каши  и  остатки  другой  еды. Помню, что  однажды  мне  досталось  немного  клубники /значит  руководящие  работники  питались  не  так  уж  плохо/.

Детей  не  забывали. По  радио, когда  не  было объявлений  тревоги, читали  письма  с  фронта, для  детей передавали   передачи. Много стихов  и  рассказов  читала  Мария  Григорьевна  Петрова. Голос  у  неё  был  мягкий, ласковый. Помню, как  Игорь  Ильинский  читал  Л.Н.Толстого  «Детство, отрочество, юность». Так  нас  знакомили  с  литературой. Я  всё  это  впитывала  в  себя, как  губка. Во  мне  развивались  творческие  способности. Я  проявляла  их  везде, где  только  можно.  Мне  хотелось  всё  сразу – петь, танцевать, играть  в  театре,  поэтому  я  участвовала  в  самодеятельности. Осень 1943 года. Занятия  в  школе. Открылся  Театр  Юного  Зрителя /ТЮЗ/  на  Моховой  улице. Меня  выбрали  делегатом  от  школы. Мы  смотрели  за  порядком. Я  увидела  все  спектакли. Впечатлений  было  очень  много. С  тех  пор  появилась  любовь  к  искусству. Общественными   делами  занималась  с  душой. Поэтому  и  сейчас  переживаю  за  многих  кто  в  беде  и  спешу  им  на  помощь.

В  третью  блокадную  зиму  уже  стали  работать  кружки  в  Домах  пионеров  и  школьников. Зимой  1943 года  вновь  открылся  Дворец  пионеров  на  Невском  проспекте. Мы  ждали   субботу, потому  что  в  эти  дни  там  организовывали   танцевальные  вечера. Туда  же  приглашали  курсантов  Нахимовского  и  Суворовского  училищ. Танцы  преподавала  супружеская  пара. Сразу  по  ходу  вечера  нас  учили  танцевать. С  этого  возраста  я  уже  знала  названия   бальных  танцев,  и  умела  их  танцевать,  такие  как  па-зефир, па де труа, падепатинер, гавот, мазурка, вальс  бостон, краковяк. Сами  понимаете, что  в  паре  с  мальчиками – это  было  головокружительно.

Взрослые  отдавали  все  свои  силы, чтобы  в  такое  тяжёлое  время,  мы  были  счастливы.

Наступил  январь  1943  года. 18 января  вечером грохот  канонады  по  всему  городу. По  радио  объявили, что  прорвали  блокадное  кольцо. Радость  была  бесконечная. Салют. Все  выбежали  на  улицу,  кричали, обнимались. После  этого  события  прибавили  нормы  продовольствия  по  карточкам. А  летом  меня  отправили  в  пионерский  лагерь  на  станцию  Песочная  под  Ленинградом. В  лагере  было  здорово. Дети  быстро  отходят  от  невзгод. Там  я  впервые  вышла  на  сцену. У меня была  роль  собачки  в  сказке  «Морозко». Там  я  тявкала  из – под  стола  и  была  безумно  счастлива, что  участвую  в  спектакле.

Пришёл  новый  1944 год. Первый  раз  за  годы  войны  была  новогодняя  ёлка  во  Дворце  пионеров. Подарки. Веселье. Радость. 27 января  сняли  блокаду,  и  вера  в  нашу  победу  утвердилась. Было  уже  намного  легче. Взрослые  очень  помогали  нам  выживать. Снятие  блокады  для  ленинградцев – это  была  уже  Победа. Люди  вздохнули  всей  грудью, не  опасаясь, что  будет  обстрел  или  начнётся  бомбёжка. Американские  союзники  посылали  нам  сгущённое  молоко, свиной  переплавленный  жир, шроты /что то  вроде  творога/, сушеные  овощи, мясные  консервы  в  банках.

Летом  1944 года  в  ЦПКиО  работал  летний  пионерский  лагерь. Я  занималась  в  туристическом  кружке. Мы  выезжали  за  город. Ходили  по  земле  осторожно, потому  что  в  земле  оставались  мины. Но  мальчишки  всё  равно  находили  неразорвавшиеся  мины, снаряды, разбирали их, стучали  по  ним, выковыривали  порох. Были  случаи,  когда  подрывались. В  ЦПКиО  была  волейбольная  площадка, столы  для  шашек  и  шахмат. На  большой  аллее  открытая  эстрада  «Раковина», играл  оркестр  классической  музыки. Работал  закрытый  летний  театр, где  проводились «музыкальные  понедельники»./Цена – 1 рубль/. На  большой  эстраде  лекции  и  концерты. На  площадке  у  Масляного  луга танцы. Играл  оркестр  военного  училища. Скучать  было  некогда. Купались  в  прудах  парка  и  в  Неве. В  школе  обучение  было  раздельное. Девочки  и  мальчики  в  разных  школах.  Но  драматический  кружок  был  один  на  всех. Мы  ставили  спектакли. Я  играла  роли.

Папу  на  фронте  повысили в  звании,  и  он  получал  аттестат - это  деньги, которые  он  переводил  маме. В  Ленинграде  открылись  коммерческие  магазины. Чего  там  только  не  было… Но  всё  безумно  дорого. Мама  меня  баловала, что  ни будь,  там  покупая. Папа  присылал  посылки  с  фронта. Так  называемые  трофеи – то, что  было  награблено  в  освобождённых  городах. Помню, платье  бордо  в  чёрную  клетку. Оно  мне  было  как  раз  в  пору. И  платье  из  шифона  с  яркими  цветами. Не  нужные  вещи  мы  продавали, что  тоже  было  подмогой. На  рынке  уже  можно  было  купить  молоко, яйца. Стоило  это  очень  дорого.

Летом, когда  мама чуть  оправилась  после  удаления  аппендицита, мы  поехали  в  деревню  Сельцо, куда  мы  собирались  в  июне  1941 года. Предварительно  выкупили  продовольствие  по  карточкам. /Их  отменили  только  в  1947 году/. От  станции  до  деревни   12  км  шли  пешком. Маме тяжёлое  нести  было  нельзя,  и  я  всё  тащила  не  себе. Кругом  была  разруха, вместо  домов  одни  трубы. Люди  жили  в  землянках. Тогда я  ещё  не  могла  понять, почему  не знакомые  люди  здороваются. По  пути нас  поили  водой  и  молоком. В  деревне  жили  родственники  моей  бабушки. Нас  встретили, накормили. От  усталости  и  изнеможения  я  спала  двое  суток. В  это  время  года  поспела  вишня  и  смородина. Я  всё  это  жадно  ела, да  так  много, что  сожгла  нёбо. В  хозяйстве  там  была  корова  и  куры. Я  пила  парное  молоко. В  печи  делали  творог, топлёное  молоко  и  яичницу. Всё  было такой  вкусноты, что  запомнила  на  всю  жизнь. Нас  откармливали – к  нам  возвращались  силы.

Папа  был  ранен  и  отправлен  в  госпиталь, куда - то,  на  Урал. Потом  опять  на  фронт. Дошёл  он  до  Польши.  Вернулся  с  тяжёлой  контузией  только  осенью  1945 года. К  приближавшейся  Победе  мы  шили  кисеты, делали  папиросы, набивая  их  махоркой. Сам  День  Победы – 9 мая забыть  не  возможно. Народ  ликовал. Все  обнимались, целовались, плакали… Прогремел  салют. В  своей  жизни  я  помню  только  ещё  один  такой день  солидарности  людей – это  когда  Юрий  Гагарин  полетел  в  космос.

Но  сама  война  не  закончилась. Армии  и  полки  возвращались  постепенно. Помню, как  в  августе  1945 года  войска  северо – западного фронта  прошли  Победным  маршем  через наш  город  по  Кировскому  проспекту /ныне  Каменноостровский/. Выглядели  солдаты  не  как  на  параде, а  как  после  тяжёлого  боя – не мытые, не бритые, в  грязной, запылённой  форме. Но  какая  гордость  была  в  их  уставший  глазах. Все  вышли  на  улицу. Мы  встречали  их  цветами, подбегали, целовали, дарили  кисеты. Мы  победили. Они  там, а  мы  здесь…

Начиналась  послевоенная  жизнь…»

             Фотография  в  День  Победы. 1997 год. /Мои  папа  и  мама/.  

Мой  папа , Всеволод  Григорьевич  Батурко 1927г.р., тоже  пережил  блокаду  с  первого  и  до  последнего  дня.

Но  это  уже  другая  история, не  менее  драматичная…

P.S.  Эту  фотографию  сделал  мой  сын. Каждый  год  он  приезжает  к  бабушке  и  дедушке  в  День  Победы  и  День  снятия  блокады.  Значит, я  не  ошиблась… мы  хотим  знать,  помнить  и  преклоняться  перед  всеми  кто  пережил  это  страшное  время, кто  не  дожил, кто  воевал  и  кто  погиб.

С  глубоким  уважением  ко  всем  кто  прочитал.
Татьяна  Всеволодовна  Батурко.