Курск - город древний
учебно-методический материал

В краеведческой и исторической литературе довольно давно утвердилось и до сих пор преобладает предположение об основании Курска в Посеймье при Владимире Святославиче (? – 1015). Якобы «чтобы защитить свое государство от многочисленных врагов, ... Владимир послал своих людей закладывать пограничные крепости по р. Сейм[у]»1 «Основание Курска как города Киевской Руси ... относится к периоду правления Владимира Святого»2 И т.д., и т.п. Такого рода утверждения продиктованы наивным стремлением удревнить возраст города, искусственно подтянуть его к «заветному» сегодня тысячелетию. Выхваченные из летописного контекста сообщения о военно-политической активности крестителя Руси произвольно распространяются на слишком отдалённый от его столицы район Посеймья. Владимиру I в итоге его княжения едва удалось отстоять от печенегов район Киева — «Русь» в первоначальном его значении. Не только в Полоцке и Турове, но и в Чернигове вплоть до конца X в. явно «сидели» альтернативные Рюриковичам варяжские династии3. Левобережные северяне, одним из центров которых выступал район будущего Курска, в качестве объектов киевской агрессии при Владимире не упоминаются. Те соседние с ними объединения (вроде вятичей или радимичей), которые киевским князьям удалось к тому времени принудить к выплате дани, сохраняли известную автономию вплоть до XII в. Индикатором такой независимости выступает, как видно, их упоминания летописью как народов (а не просто географических мест их прежнего проживания). Так что считать Курск с округой уже в конце X – самом начале XI вв. частью «Русской земли» (в любом смысле этого геополитонима), на мой взгляд, преждевременно. Археологические находки, относящиеся к общерусской культуре (керамика, погребальная обрядность, некоторые др.)4, образуют на Среднем Сейме своего рода островок в северянском море, выглядят этаким плацдармом, с которого Киев начинал борьбу за окончательное покорение носителей роменской культуры. Видимо, надо отказаться от тезиса насчёт «основания русского города» на месте Курска как одномоментной и окончательной акции Киева. Таким «основанием» реалистичнее считать некий период оседания «руси» или её политических представителей на остававшейся от первоначального объединения северян территории. Так понятое «основание Курска» начинается не ранее второй четверти XI в.

Первое письменное упоминание этого города — в «Жития» Феодосия Печерского — относится к началу 1030-х гг.5. Причём Курск представлен там уже как полноценный центр древнерусского типа. Отсюда логично предположить, что момент его строительства приходится как минимум на 5–10 лет ранее. Получается как раз конец правления Владимира Святого и начало междоусобной войны его сыновей за власть над Русью.

Археологические находки свидетельствуют о русской экспансии в пока ещё вполне роменском Посеймье на протяжении конца X – начала XI вв. Соотнести их с политикой того или другого князя-Рюриковича затруднительно, равно как и оценить их геополитический статус (Торговля? Мирная колонизация из Киева и Чернигова? Первые форпосты русской власти?). Во всяком случае, последовавшая накануне и после смерти крестителя Руси междоусобица его наследников вряд ли оставляла им возможность думать о контроле над северянским Левобережьем. На территории собственно Русской земли тогда полыхали экстраординарные политические страсти: физическое устранение Святополком более популярных среди киевлян Бориса, Глеба и Святослава (1015); война между Святополком и Ярославом, в которой участвовали и поляки, и киевская дружина-«русь», и пришлые наёмники-варяги, и словене, и новгородцы, и печенеги (1017–1018); затем отражение Ярославом набега на Новгород Брячислава (1021).

Всё это время Лебережье оставалось, как видно, практически независимым. Вряд ли на северян распространялась хотя бы номинальная власть Мстислава Владимировича, копившего в далёкой Тьмутаракани силы для броска на Киев. Нам неизвестен состав его «полка», с которым он, согласно «Повести временных лет», ходил в 1022 г. в Предкавказье на касогов. Очевидно, ядром его дружины была выделенная ему отцом часть киевской «руси». Может быть, усиленная его новыми союзниками — северянами, которые поддержали его своей дружиной чуть позднее, против Киева. Впрочем, знаменитая сцена единоборства, предложенная Мстиславу касоским князем Редедей, свидетельствует, кажется, против этого предположения. Участники поединка поставили на кон не только собственную жизнь, имущество и семьи, но и «все земли». Если это не просто былинно-ритульая формула, то вообразить Редедю, в случае его победы, властелином пространства от Кавказа до Чернигова мудрено. Как видно, Мстислав тогда представлял только Тьмутаракань, на которую как раз распространялись политические притязания касожского объединения. Да и вряд ли бы северяне стали воевать против своих давних алано-болгарских соседей с юга. Мстислав напал именно на них должно быть потому, что северяне поначалу его самостоятельного княжения оказались ему не по зубам. Зато усилившись касожской данью и воинской силой, он смог в следующем, 1023 г. пойти на Ярослава уже «с хазарами и касогами» в качестве весомого дополнения к собственной дружине. Северяне в составе его войска пока не упомянуты, что может свидетельствовать об их временном нейтралитете при дележе политического наследства Владимира I.

В 1024 г. происходит решающая битва сильнейших князей-Владими-вичей при Листвене, где, наконец, на летописную сцену снова выходят северяне. Они только что приняли Мстислава на Черниговском столе, после отказа киевлян иметь такого князя у себя вместо бежавшего в Новгород Ярослава. Войско северян тут же оказалось цинично принесено Мстиславом в жертву своей военно-политической тактике: накануне сражения он «поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиной своею по обеим сторонам [что напоминает заградительный отряд — С.Щ.]. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: «Пойдём на них». И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча ... сильна и страшна. ... И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским ... Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посечённых своих северян и Ярославовых варягов, сказал: «Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а своя дружина цела» 6.

За нарисованной летописцем живописной картиной Лиственской битвы просматривается особый статус северян в орбите Киевской державы, который они, по всей видимости, сохраняли всю первую четверть XI в. Если посчитать северян полностью подчинёнными Мстиславу по завещанию Владимира, то радость тьмутараканского князя по поводу гибели всего северянского ополчения — части его собственного войска выглядит непонятной. Радоваться в той ситуации можно было только устранению или ослаблению соперника или, по крайней мере, нейтрала в кровавой борьбе Рюриковичей за киевский стол. Мстиславу, скорее всего, удалось увлечь северянскую дружину перспективой посчитаться с их старым соперником — Киевом, обещаниями закрепить их автономию в том случае, если он вырвет верховную власть у Ярослава. Подставив же вооруженные силы «Севера» под удар подобного же «иностранного легиона», только ярославова, тьмутараканский князь добивался сразу нескольких выгод: сохранял свою собственную дружину для дальнейшей борьбы за Киев и подрывал способность Левобережья противоречить его решениям, закреплял обезоруженное по сути Посеймье за собой — победителем.

Вряд ли случайно перед нами последнее упоминание северян (как народа) в летописи. Попав из огня киевской дани и угрозы полной потери автономии в полымя мстиславова вероломства, объединение «Север», и так изрядно скукожившееся к тому времени по своей территории, явно исчерпало возможности сопротивления русскому натиску. Раздел Руси по Днепру в результате мира у Городца, заключенного Ярославом и Мстиславом в 1026 г., принес «великую тишину в страну», явно включившую, наконец, уже в себя и большую часть северянского Левобережья (вятичи и радимичи, впрочем, сохраняли какую-то автономию вплоть до XII в.). Так что именно возглавивший Левобережье Мстислав нуждался в поддержании и укреплении таких опорных пунктов, княжеских городов на Сейме, каким являлся житийный Курск. Вместе с тем, именно с переходом Левобережья под руку Мстислава соблазнительно связать насильственную ликвидацию многих прежних центров этого региона, гибнущих в пожарах начала XI в. — скандинавского военного лагеря в Шестовицах под Черниговом, Переверзевского II городища на Тускари, Люшинского и Капыстичского на Сейме, многих других т.п.

А.К. Зайцев поддержал имевшееся в дореволюционной историографии предложение связывать «факт перевода боярской семьи из киевского города в Курск» с переходом последнего под непосредственное управление Киева «(с 1036 до 1054 г.)»7. 036 г. датируется смерть соправителя тогдашней Руси Мстислава Лаврентьевской летописью. Возможность такого шага связывается этим исследователем с кончиной Мстислава Владимировича, овладевшего в результате победы при Листвене в 1024 г. Днепровским Левобережьем. После же скоропостижной смерти младшего брата «завладел всем его владением Ярослав и стал самовластцем в Русской земле»8. Приобретя, тем самым, возможность и необходимость разместить представителей своей администрации на вновь присоединенных территориях, включая Курское Посеймье.

Исходя из сказанного, В.И. Склярук предложил «к 1036 г. ... приурочить первое упоминание города Курска»9. С лёгкой руки А.К. Зайцева и В.И. Склярука эта дата успела распространиться по научной, краеведческой и даже энциклопедической литературе10.

Однако при этом не обращалось внимания на противоречащие такой датировке соображения. Ведь открытая вражда противоставших в Лиственском сражении сыновей Владимира I прекратилась уже к 1026 г., когда недавние враги провели личные переговоры у Городца и «начали жить мирно и в братолюбии». Даже, «собрав воинов многих», в 1031 г. совместно «пошли на поляков и повоевали землю Польскую, и много поляков привели, и поделили их»11. Эти и подобные сообщения летописи наводят на мысль, что раздел Руси в 1026 г. носил во многом формальный характер и не привёл к ее расколу на два разных государства. Так что установление «прозрачной» границы по Днепру между владениями этих соправителей Руси не исключало возможности обмена личными представителями, в числе которых мог быть и отец Феодосия.

Более того, получены убедительные доказательства того, что при дуумвирате Ярослава и Мстислава одно и то же должностное лицо могло исполнять обязанности представителя их обоих — в Новгороде была найдена подвеска, на лицевой стороне которой изображен геральдический трезубец Мстислава, а на оборотной помещалась родственная тамга Ярослава12. Обладателем этого верительного знака княжеского уполномоченного в промежутке 1026–1034 (1036) гг. предполагается новгородский посадник Коснятин Добрынич. Так что и курский посадник этого времени совсем не обязательно представлял исключительно того или другого из двух полноправных совладетелей Руси, а скорее рассматривался в качестве представителя державного союза наследников Владимира Святого в их общем пристепном тылу. Логично даже предположить, что важным условиям мира между былыми соперниками-братьями выступало именно такое — обоюдное их представительство в ключевых центрах Русского государства.

Если всё-таки кому-то из исследователей вероятность вояжа феодосиева отца и, главное, окончательного переселения его вместе с семьёй из-под Киева на дальний край Левобережья выглядит гораздо большей после устранения c политической сцены Мстислава, то и в этом случае искомая датировка первоупоминания Курска будет разниться. Ведь его кончина датируется источниками не столь однозначно, как это представляется некоторым авторам. Ипатьевской летописью, Тверским сборником, а также загадочными источниками В.Н. Татищева она датирована более ранним временем, чем предложено летописью Лаврентьевской. А именно — 1034 г.13. Правда, отдельные летописеведы полагают разницу в хронологии между Лаврентьевской и Ипатьевской летописями результатом хронологического сбоя именно в этой последней. Другие же исследователи (в последнее время — О.В. Творогов, В.Я. Петрухин) находят более исправным текст ПВЛ именно в Ипатьевской летописи. Примечательно, что и в такой, близкой к Лаврентьевской и одной из самых ранних вообще, харатейной летописи, какой была Троицкая, содержится еще одна, промежуточная датировка кончины Мстислава — 1033 г.14. (Причём именно данное известие сохранилось из этой летописи в её оригинальном виде, будучи процитировано Н.М. Карамзиным ещё до её утраты как целого).

Близость этих последних дат — 1033–34 гг. к уточнённой хронологии «Жития Феодосия», а именно, дате посылки киевским князем его семейства в Курск, побуждает предпочесть их в качестве условного рубежа появления Курска в письменных источниках. Разумеется, наиболее корректно было бы избегать тщетных, как видно, попыток устанавливать время первоупоминания Курска с точностью до года, а относить это событие к 1030-м гг., но к первой их половине. Подобный интервал можно считать достаточно надёжно обоснованным с помощью разбора двух параллельных источников — летописи и жития.

Несмотря на прозвище, фигурирующее в Печерском патерике, — «Лютый», Мстислав Владимирович отличался от прочих Рюриковичей той эпохи повышенными симпатиями к христианской церкви. Даже своего сына он назвал не двумя, а одним, сразу христианским именем — Евстафием15. Это единственное христианское «родильное» имя среди Рюриковичей этого поколения — многочисленных внуков Владимира I (ещё одно такое имя в упомянутом ряду — Илья всё же содержит языческий оттенок, если учесть, что Св. Илья сменил Перуна в роли покровителя дружины). В том же духе утрированной приверженности христианству стоит и тамга этого внука Владимира Святого — найденная при раскопках Таманского городища костяная накладка на лук содержит изображение трезубца Рюриковичей, которое отличается от родственной тамги Мстислава двумя знаками креста — на среднем зубце и на основании. Далее, по обету, данному в поединке с Редедей, сам Мстислав построил в Тьмутаракани церковь в честь Богородицы. Заложенный Мстиславом в Чернигове Спасский собор по размерам соперничал с Новгородской и Киевской Софиями. Вряд ли случайно в тот же самый период с территории Северского Левобережья вышли такие светочи православия, как Св. Антоний и Феодосий, и, похоже, Даниил Паломник

Предполагать в игумене Данииле жителя юга Руси, скорее всего, — уроженца Черниговского княжества, исследователей заставляет предпринятое этим писателем проникновенное сравнение палестинской реки Иордана со Сновь рекой (или же Сновстей). Комментаторы этого места памятника указывают на р. Сновь, приток Десны, впадающий в неё в районе Чернигова, а исток берущий возле г. Стародуба. Обращу внимание на то, что этот гидроним не одиночен на Днепровском Левобережье. Так, речка Снова течёт по Курской земле; беря свой исток рядом с Окой и Очкой и впадая справа в р. Тускарь. Еще одна Снова, правый приток Дона, протекает в Липецкой области. Оба указанные мной реки расположены в тех местах речной сети Посеймья и Подонья, что активно использовались как торговые и вообще путешественные маршруты, начиная с раннего Средневековья. Именно Доном начинал свой путь в Святую землю другой известный паломник, уже XIV в. — митрополит Пимен.

Так что те церкви, в которых подвизался в Курске и его округе Феодосий Печерский, скорее всего, воздвигались там по инициативе христианнейшего князя Мстислава.

Согласно новейшим исследованиям, закрепившись в Чернигове, Мстислав уничтожил соседние Шестовицы — дружинный лагерь с преобладающей скандинавским обликом 16. Варяги сражались против сил Мстислава на Лиственском поле; они безотказно служили его брату-сопернику Ярославу. У тьмутараканско-черниговского князя имелся собственный «иностранный легион» — выходцев с Кавказа, а затем и из северян. Не исключено, что представители подобных формирований, типологически сходных с новгородско-киевской «русью», но южной этнической окраски, похоронены в дружинных курганах (саблями или, точнее, палашами, а не мечами) известного Гочевского комплекса на Верхнем Псле с оружием. Трудно управляемые варяги, да ещё нанятые другими князьями, не устраивали его в роли помощников при строительстве собственного государства на Левобережье. Да скандинавам, их заметному отряду, и затруднительно было попасть на Днепровское Левобережье через многочисленные заставы князя Ярослава. Северо-Западный отрезок пути «из варяг в греки» при желании тамошних обитателей можно было надёжно запереть для незваных гостей (о чём свидельствует хотя бы практика запрета на несанкционированный въезд на Русь представителей иноземных княжеских родов, прослеженная Т.А. Джаксон) В контексте такой политики переустройство Курска, его превращение в княжеский город, как и основание в Посеймье крепостей типа Гоческой в Мстиславов период левобережной истории выглядит вполне логично.

Кончина Мстислава (последовавшая подозрительно скоро после смерти его единственного наследника Евстафия), датированная разными летописями 1033–1036 гг., расчистила Киеву путь к бесконтрольной власти на Левобережье. По определению летописца, Ярослав «стал самовластцем в русской земле». Так завершился двухвековой процесс соперничества двух сильнейших объединений, разделённых в IX–X вв. Днепром — киевской Руси и северянского Подесенья (с Посеймьем). Превращение Курска из роменского центра в древнерусский город связано с политикой сыновей Владимира Святого — началось, должно быть, при Мстиславе «Лютом», а завершилось при Ярославе «Мудром».

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Курск — город древний // Молодая гвардия. Курск, 1952. 15 июня. С. 2.

2. Курск. Краеведческий словарь-справочник. Курск, 1997. С. I.

3. См.: Новик Т.Г., Шевченко Ю.Ю. Княжеская династия Чернигова и киевские Рюриковичи // Деснинские древности. Брянск, 1995; Щавелёв А.С., Щавелёв С.П. Чёрная могила // Вопросы истории. 2001. № 2.

4. См.: См. также: Григорьев А.В. О роменской и древнерусской керамике на Левобережье Днепра // Старожитностi Пiвденноi Русi. Чернигов, 1991; Щавелев С.П. Находки и значение северных древностей в Курском Посеймье рубежа I и II тыс. н. э. // 60 лет кафедре археологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Тезисы докладов юбилейной конференции. М., 1999.

5.См. соответствующий расчёт: Щавелев С.П. Подвиг во имя христианских идеалов: образец Св. Феодосия Печерского (новая хронология) // Святий князь Михайло Чернiгiвський та його доба. Матерiали церковно-iсторичноi конференцii. Чернiгiв, 1996.

6.Повесть временных лет // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI–XII вв. СПб., 1997. С. 191.

7. Зайцев А.К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества X–XIII вв. М., 1975. С. 70.

8. Повесть временных лет… С. 193.

9. Склярук В.И. К биографии Феодосия Печерского // ТОДРЛ. Т. 41. Л., 1988. С. 320.

10. См.: Города России. Энциклопедия. М., 1994. С. 229–230; Курск. Краеведческий словарь-справочник. Курск, 1997. С. I; Енуков В.В. Славяне до Рюриковичей. Курск, 2005; др.

11. Повесть временных лет… С. 193.

12. Белецкий С.В. К вопросу о принадлежности новгородской подвески № 22-27-1181 // Восточная Европа в древности и средневековье. Вып. VIII. Политическая структура Древнерусского государства. М., 1996. С. 5.

13. ПСРЛ. Т. II. Стб. 137–139; Т. XV. 1863. С. 146; Татищев В.Н. История российская. Тт. II–III. М., 1995. С. 77.

14. Русские летописи. Т. I. Симеоновская летопись. Рязань, 1997. С. 31.

15.Столь же уникальной параллелью такому благочестивому наречению служит имя Феодосия Печерского, который не сменил его при пострижении в монахи — случай едва ли не единственный в наших письменных источниках о монастырях.

16. Коваленко В.П., 1999. Исследование Шестовицкого городища // Восточная Европа в древности и средневековье. Чтения памяти В.Т. Пашуто. Вып. 11. М., 1999.

© С. П. Щавелев Заведующий кафедрой философии Курского государственного медицинского университета.