Художественное слово про хлеб
картотека по окружающему миру (подготовительная группа) по теме

СТИХИ

Т. Лаврова

Из чего печётся хлеб,

Что едим мы на обед?

Хлеб печётся из муки,

Что дают нам колоски.

***

Рожь, пшеница в век из века

Щедро кормят человека.

Плюшки с маком, кекс сметанный,

Чёрный с тмином, пеклеванный,

Калачи, батоны, халы…

Хлеб для маленьких и старых,

Для Танюшек и Наташ.

Добрый хлеб – кормилец наш!

***

До чего же вкусен хлеб,

Хлеб водой запил - обед,

А на ужин две горбушки

С молоком по полной кружке,

Что осталось, всё в ладошку,

Птицам кинуть на дорожку.

***

А. Малахова

Есть такие слова:

"Он всему голова"

Хрустящей корочкой одет

Очень Мягкий белый ХЛЕБ.

***

Я. Коваль

На столе краюшка хлеба

Мягкого, душистого,

Сверху корочка хрустит

Цвета золотистого.

Если ломоть мы отрежем,

И намажем маслом свежим,

То получим бутерброд

И отправим прямо в рот.

***

А. Гришин

Вам и расскажут, и в книгах прочтёте:

Хлеб наш насущный всегда был в почёте.

Низкий поклон мастерам урожаев,

Тем, кто зерно в закромах умножает,

И хлебопекам-умельцам искусным,

Всем, кто нас радует хлебушком вкусным.

***

С. Мельников

Золотистую пшеницу

Жернова сотрут в мучицу.

Из муки замесим тесто –

В формочках  в печи ей место.

Подрумянился, окреп

В жаркой печке вкусный хлеб .

***

Г. Стеценко

С белым хлебом положили

Чёрный хлеб мне на обед.

Удивить меня решили?

Чёрный? В чём его секрет?

Видно, пекарь с неохотой

Пёк и хлеб в печи забыл?

Или же перед работой

Чисто руки не помыл?

Мама тут же объяснила,

Что мука ржаная есть:

«Черный хлеб прибавит силы».

Съел. И завтра буду есть!

***

И. Коньков

Самый вкусный, несравненный,

Всем знакомый с детских лет -

Это наш обыкновенный

И любимый русский хлеб:

Каравай пахучий, знатный,

Кренделя и калачи,

Бублик с маком ароматный,

А на Пасху куличи.

Можно с мёдом есть и с маслом,

С сыром, рыбой, ветчиной

И с икрой, кружком колбасным

Белый хлеб или ржаной.

Пироги же - хлеб особый,

Их на праздник подают,

А готовят всё со сдобой

И с начинкою пекут.

Пышки, пончики, ватрушки

Спрыгнуть с противня хотят -

Это хлебные игрушки,

В праздник радость для ребят.

Или пряники, печенье -

То, что мама испечёт,

Для детишек объеденье,

Разевай пошире рот!

***

С. Погореловский

Вот он Хлебушек душистый,

Вот он теплый, золотистый.

В каждый дом, на каждый стол,

Вон пожаловал, пришел.

В нем здоровье наша, сила, в нем чудесное тепло.

Сколько рук его растило, охраняло, берегло.

В нем - земли родимой соки,

Солнца свет веселый в нем...

Уплетай за обе щеки, вырастай богатырем!

***

В. Воронько

Вот и лето пролетело,

Тянет холодом с реки

Рожь поспела, пожелтела,

Наклонила колоски.

Два комбайна в поле ходят.

Взад-вперед, из края в край.

Жнут — молотят,

Жнут — молотят, убирают урожай.

Утром рожь стеной стояла.

К ночи — ржи как не бывало.

Только село солнышко,

Опустело зернышко.

***

Я. Дягутите “Руки человека»

Склонила тяжелую голову рожь.

«Спасибо вам, солнце и ласковый дождь!

Спасибо земле,

Что была моим домом,

И сильным рукам,

Моим старым знакомым.

Я помню, как руки трудились упорно,

Чтоб в землю посеять янтарные зерна,

А нынче они урожай уберут.

Спасибо вам, руки,

За добрый ваш труд!

Я долгую зиму в земле пролежала,

Ютилась под снегом,

От стужи дрожала,

Но солнце меня отогрело давно,

И я принесла золотое зерно.

Кто хочет, отведайте хлеба ржаного!

А если меня вы посеете снова,

Я снова под снегом дорогу найду

И колосом стану,

И к людям приду”.

***

«Чудо» Лев Квитко

Зернышко – крошку всю зиму хранил,

В рыхлую землю весной посадил.

Чудо случилось, наверное, с ним –

Зернышко стало живым и большим.

Зернышко – крошка лежало в земле,

Зернышко – крошка разбухло в тепле.

Сначала разбухло, потом проросло,

Тонким росточком на грядке взошло.

Чубик завил этот слабый росток,

Выкинул перышки нежный листок.

Ну, разве не чудо, что чубик такой

Пробился, прорвался сквозь слой земляной?!

Он землю буравил, он лез на пролом,

Он к свету и солнцу пробился с трудом.

А под землею – опять чудеса: что-то растет не по дням – по часам.

Зернышка нет и в помине давно.

Не угадаешь, чем стало оно?

***

Я.Аким.

Хлеб ржаной, батоны, булки

Не добудешь на прогулке.

Люди хлеб в полях лелеют,

Сил для хлеба не жалеют.

***

«Ломоть хлеба» Т. Шорыгина

Хлеба мягкого ломоть,

Свежего, пшеничного.

Хлеба белого ломоть,

Что в нем необычного?

Дело, может быть, простое -

Белый хлебушек испечь.

Тесто замесить густое

И его поставить в печь.

Но сначала, детки, нужно

В поле вырастить зерно,

Летним днем трудиться дружно,

Чтобы налилось оно.

Чтоб поднялся колос спелый,

Полный зерен, золотой,

Чтоб пшеница зазвенела

На ветру тугой струной.

Надо в срок убрать пшеницу,

И зерно в муку смолоть,

Чтобы мог на свет родиться

Хлеба белого ломоть!

***

СКАЗКИ

 «Колосок» (Украинская народная сказка)

Жили-были два мышонка, Круть и Верть, да петушок Голосистое Горлышко. Мышата только и знали, что пели да плясали, крутились да вертелись. А петушок чуть свет поднимался, сперва всех песней будил, а потом принимался за работу.

 Вот однажды подметал петушок двор и видит на земле пшеничный колосок.

– Круть, Верть, – позвал петушок, – глядите, что я нашел!

Прибежали мышата и говорят:

 – Нужно его обмолотить.

 – А кто будет молотить? – спросил петушок.

 – Только не я! – закричал один.

 – Только не я! – закричал другой.

 – Ладно, – сказал петушок, – я обмолочу.

И принялся за работу. А мышата стали играть в лапту.

 Кончил петушок молотить и крикнул:

 – Эй, Круть, эй, Верть, глядите, сколько я зерна намолотил!

 Прибежали мышата и запищали в один голос:

 – Теперь нужно зерно на мельницу нести, муки намолоть!

 – А кто понесет? – спросил петушок.

 – Только не я! – закричал Круть.

 – Только не я! – закричал Верть.

 – Ладно, – сказал петушок, – я снесу зерно на мельницу.

Взвалил себе на плечи мешок и пошел. А мышата тем временем затеяли чехарду. Друг через друга прыгают, веселятся.

 Вернулся петушок с мельницы, опять зовет мышат:

 – Сюда, Круть, сюда, Верть! Я муку принес.

 Прибежали мышата, смотрят – не нахвалятся:

 – Ай да петушок! Ай да молодец! Теперь нужно тесто замесить да пироги печь.

 – Кто будет месить? – спросил петушок. А мышата опять свое:

 – Только не я! – запищал Круть.

 – Только не я! – запищал Верть.

Подумал, подумал петушок и говорит:

 – Видно, мне придется.

Замесил он тесто, натаскал дров, затопил печь. А как печь истопилась, посадил в нее пироги. Мышата тоже времени не теряют: песни поют, пляшут.

Испеклись пироги, петушок их вынул, выложил на стол, а мышата тут как тут. И звать их не пришлось.

– Ох и проголодался я! – пищит Круть.

 – Ох и есть хочется! – пищит Верть.

 И за стол сели.

А петушок им говорит:

 – Подождите, подождите! Вы мне сперва скажите, кто нашел колосок?

 – Ты нашел! – громко закричали мышата.

 – А кто колосок обмолотил? – снова спросил петушок.

 – Ты обмолотил! – потише сказали оба.

 – А кто зерно на мельницу носил?

 – Тоже ты, – совсем тихо ответили Круть и Верть.

 – А тесто кто месил? Дрова носил? Печь топил? Пироги кто пек?

 – Все ты. Все ты, – чуть слышно пропищали мышата.

 – А вы что делали?

Что сказать в ответ? И сказать нечего. Стали Круть и Верть вылезать из-за стола, а петушок их не удерживает. Не за что таких лодырей и лентяев пирогами угощать.

«Котик – золотой лобик»  (белорусская сказка)

Жили-были дед, да баба. Да так бедно, что ни поесть нечего у них было, ни сварить. Вот баба и говорит деду:

 - Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, сруби дубок, отвези на рынок, продай да купи мерку муки. Напечём хлеба.

 Собрался дед, поехал в лесок, начал рубить дубок. Спрыгнул с дуба котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

 - Дед, дед, а что тебе надо?

 - Да вот, коточек, мой голубочек, послала меня старуха срубить дубок, отвезти на рынок, продать да купить мерку муки на хлеб.

 - Езжай, дед, домой: будет у вас мука! Приехал дед домой, глядь – а муки у него полон закром!

 Испекла баба хлеб, сама наелась, деда накормила и говорит ему:

 - Не мешало бы теперь и затирку сварить. Да вот беда: соли нет. Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него соли.

 Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

 - Дед, дед, что тебе надо?

 - Да вот, коточек, мой голубочек: хлебушко есть, а соли-то нету!

 - Езжай, дед, домой: будет тебе и соль! Приехал дед домой, глядь – а у него целая кадка соли стоит!

 Наварила баба затирки, сама наелась, деда накормила и говорит ему:

 - Не мешало бы теперь и капусты отведать. Точи, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него капусты.

 Наточил дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

 - Дед, дед, что тебе надо?

 - Да вот, коточек, мой голубочек: хлеб есть, соль есть, капусты нету!

 - Езжай, дед, домой: будет тебе капуста! Приехал домой, а у него капусты бочка. Говорит баба:

 - Ай, как хорошо! Вот бы теперь ещё сальца… Мы бы с тобой щей наварили да сальцем заправили. Не ленись, дед, возьми топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него сальца.

 Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

 - Дед, дед, что тебе надо?

 - Да вот, коточек, мой голубочек: просит баба ещё сальца к капусте.

 - Ладно, дед, езжай домой: будет и сало!

 Приезжает дед домой, а у него сала целый кубелец! Рад дед, рада баба. Стали они жить не тужить, детям сказки говорить. И теперь живут, хлеб жуют, щи хлебают. Вот вам и сказка, а мне баранок связка.

«Каравай»  (Латышская сказка)

У одного человека был такой сын, что на седьмом году жизни ещё не ходил: до того ленив, что ни в какую!

Смех, да и только. Но что поделаешь? Отец смастерил тележку, посадил в неё сына, как мешок какой-нибудь, и начал возить его по дворам, побираться.

Вот в одной избе хозяин положил на стол каравай хлеба и говорит:

— Тебе, отец, не дозволено брать хлеб. А ты, сынок, если можешь, бери. Если же не можешь или не хочешь, то оставайся не евши.

Сынок в тот день был очень голоден. Долго он возился в тележке, пока не вытащил одну ногу, а потом и другую.

— Ну, славу богу, уже из тележки вылез, -прошептал отец.

— Отдохни, отдохни, сынок, а то как бы тебе не надорваться! — смеются кругом.

Глядь, а сынок-то уже возле стола!

Но каравай в руки ему не дался. Он вдруг упал со стола да и покатился, а сынок за ним. И вот уже оба они за дверью!..

На дворе сынок бегом бежит, хочет схватить каравай. Но удалой каравай не даётся и так замучил беднягу, что у того вся спина мокрая. А под конец каравай и вовсе пропал, как в воду канул!

Каравай-то пропал, зато сынок бегать научился.

Отец радуется:

— Это хлебушек твою лень вылечил! С того дня сын стал много ходить, ловко работать. И в конце концов вырос хорошим работящим человеком.

«Легкий хлеб» (Белорусская сказка)

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать.

Выходит из лесу голодный волк. Видит - под кустом косарь сидит и ест что-то. Волк подошел к нему и спрашивает:

- Ты что ешь, человече?

- Хлеб, - отвечает косарь.

- А он вкусный?

- Да еще какой вкусный!

- Дай мне отведать.

- Что ж, отведай.

Отломил косарь кусок хлеба и дал волку.

Понравился волку хлеб. Он и говорит:

- Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!

- Ладно, - говорит косарь, - научу тебя, где и как хлеб доставать.

И начал он волка поучать:

- Прежде всего надо землю вспахать...

- Тогда и хлеб будет?

- Нет, брат, постой. Потом надо землю взборонить...

- И можно есть хлеб? - замахал волк хвостом.

- Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять...

- Тогда и хлеб будет? - облизнулся волк.

- Нет еще. Дождись, пока рожь взойдет, холодную зиму перезимует, весной вырастет, потом зацветет, потом начнет колоситься, потом зреть...

- Ох, - вздохнул волк, - долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..

- Где там наешься! - перебил его косарь. - Рано еще. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток...

- И буду хлеб есть?

- Э, какой нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть...

- И все?

- Нет, не все. Надо муку в деже замесить и ждать, пока тесто взойдет. Тогда в горячую печь садить.

- И спечется хлеб?

- Да, спечется хлеб. Вот тогда ты и наешься его, - закончил косарь поученье.

Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:

- Нет! Эта работа больно долгая да тяжелая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.

- Ну что ж, - говорит косарь, - раз не хочешь тяжелый хлеб есть, поешь легкий. Ступай на выгон, там конь пасется.

Пришел волк на выгон. Увидел коня.

- Конь, конь! Я тебя съем.

- Что ж, - говорит конь, - ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.

- И то правда, - согласился волк. Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы... Перекувыркнулся волк - и бежать.

Прибежал к реке. Видит - на берегу гуси пасутся. “А не съесть ли мне их?” -думает. Потом говорит :

- Гуси, гуси! Я вас съем.

- Что ж, - отвечают гуси, - ешь. Но сперва окажи нам перед смертью одну услугу.

- Какую?

- Спой нам, а мы послушаем.

- Это можно. Петь я мастер.

Сел волк на кочку, задрал голову и давай выть. А гуси крыльями хлоп, хлоп - поднялись и полетели.

Слез волк с кочки, поглядел вслед гусям и пошел ни с чем.

Идет и ругает себя последними словами: “Ну и дурень же я! Зачем согласился петь? Ну, теперь кого ни встречу - съем!”

Только он так подумал, глядь - идет по дороге старый дед. Волк подбежал к нему:

- Дед, дед, я тебя съем!

- И зачем так спешить? - говорит дел. - Давай сперва табачку понюхаем.

- А он вкусный?

- Попробуй - узнаешь.

- Давай.

Достал дед из кармана кисет с табаком, сам понюхал и волку дал. Как нюхнул волк во весь дух, так весь кисет табаку и вдохнул. А потом как начал чихать на весь лес... Ничего от слез не видит, всё чихает. Так чихал с час, пока весь табак не вычихал. Осмотрелся, а деда уж и след простыл.

Пошел волк дальше. Идет он, идет, видит - на поле стадо овец пасется, а пастух спит. Высмотрел волк в стаде самого лучшего барана, схватил его и говорит:

- Баран, баран, я тебя съем!

- Что ж, - говорит баран, - такова моя доля. Но чтобы долго тебе не мучиться да не ломать зубы об мои старые кости, стань лучше вон в той ложбинке и раскрой рот, а я взбегу на горку, разгонюсь и сам влечу к тебе в рот.

- Спасибо за совет, - говорит волк. - Так мы и сделаем.

Стал он в ложбинке, открыл рот и ждет. А баран взбежал на горку, разогнался и трах рогами волка по голове. Так искры из глаз у серого и посыпались, весь свет перед ним закружился!

Опамятовался волк, покрутил головой и рассуждает сам с собой:

- Съел я его или нет?

А тем временем косарь закончил работу и идет домой. Услыхал он волчьи слова и говорит:

- Съесть-то не съел, да зато легкого хлеба отведал.

ПОСЛОВИЦЫ  И ПОГОВОРКИ

-Береги хлеб для еды, а деньги для беды.

 -Сеем, пашем, руками машем, о межи тупим, а хлеб круглый год купим.

 -Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу.

 -У голого порой бывает пир горой, да горько после пиру – ходить за хлебом по миру

 -И богат мужик, да без хлеба — не крестьянин.

 -У нищего хлеб на уме, у скупого и корочки на счету.

 -Всяк на себя хлеб добывает.

 -Невеяный хлеб не голод, а посконная рубаха не нагота.

 -Хлеб – батюшка, вода – матушка.

 -Хлеб хлебу брат.

 -Худ обед, когда хлеба нет.

 -Хлеба ни куска, так и в горнице тоска.

 -Хлеб да вода – мужицкая еда.

 -Хлебушко – калач дедушка.

 -Хлеба нет – корочка в честь.

 -Сколько ни думай, а лучше хлеба-соли не придумаешь.

 -Человек хлебом живет, а не промыслом.

 -Покуда есть хлеб да вода, все не беда.

 -Без хлеба, без соли худая беседа.

 -Палата бела, а без хлеба в ней беда.

 -Плевать на обед коли хлеба нет.

 -Хлеб – дар божий, отец, кормилец.

 -Хлеб да соль, и обед пошел.

 -Без хлеба, без соли никто не обедает.

 -Не в пору и обед, коли хлеба нет.

 -Хлеб черствый – обед честный.

 -Был бы хлеб, а зубы сыщутся.

 -Бел снег, да по нем собака бежит, черна земля, да хлеб родит.

 -Была бы голова на плечах, а хлеб будет.

РАССКАЗЫ

«Танин пирожок» Любовь ВОРОНКОВА

Все сидели за столом: дедушка, бабушка, мать и Таня.

На столе стоял большой медный самовар и фыркал паром. Рядом с ним дымился горшок топлёного молока с коричневой пенкой.

Чашки у всех были разные. У бабушки – голубая, у матери – с ягодками, у Тани – с петушками.

У деда не было чашки. Он пил чай из стакана. А на стакане была только одна синяя полоска.

Бабушка достала из печки блюдо горячей картошки. Поставила на стол большую миску студня. А Тане на блюдце бабушка положила пухлый румяный пирожок. Таня обрадовалась.

– Эй, дедушка, – крикнула она, – а у тебя пирожка нету! А у меня-то есть!

– Подумаешь, пирожок! – ответил дед. – А зато я вижу синенькую птичку, а ты нет.

– Где, где синенькая птичка?

– Да вон, на берёзе сидит.

Таня высунулась из окна. Посмотрела на одну берёзу, посмотрела на другую. И на липу посмотрела.

– Где же эта птичка?

А дед встал, вышел на крыльцо, и когда вернулся, то опять сказал, что видел синенькую птичку.

– Да ты не слушай старого! – сказала бабушка. – Он нарочно.

– Вот ведь какой ты, дед, – рассердилась Таня, – всё обманываешь!

Она села на своё место, хотела взять пирожок, а пирожка-то нет! Таня посмотрела на всех по очереди – кто взял пирожок? Мать смеётся. Только у неё пирожка нет. И у бабушки пирожка нет… А дед удивляется:

– Что? Пирожок пропал? Э, да не его ли я сейчас во дворе видел?

– Как так – во дворе?

– Да так. Я иду в избу, а пирожок мне навстречу. Я спрашиваю: «Ты куда?» А он говорит: «Я на солнышко, погреться». А ну погляди, нет ли его на крылечке.

Таня выбежала на крылечко, смотрит – и правда! Лежит пирожок на перильцах. Лежит, греется на солнышке. Таня обрадовалась, схватила пирожок и прибежала обратно.

– Нашла беглеца? – спросила мать. – Ну вот и хорошо. Садись чай пить. Да ешь скорей свой пирожок, а то как бы опять не сбежал!

А бабушка покачала головой и проворчала тихонько:

– Эх, старый! И всё бы ему шутки пошучивать!

«Лисичкин хлеб» Михаил Пришвин

Однажды я проходил в лесу целый день и под вечер вернулся домой с богатой добычей. Снял я с плеч тяжелую сумку и стал свое добро выкладывать на стол.

– Это что за птица? – спросила Зиночка.

– Терентий, – ответил я.

И рассказал ей про тетерева как он живет в лесу, как бормочет весной, как березовые почки клюет, ягодки осенью в болотах собирает, зимой греется от ветра под снегом. Рассказал ей тоже про рябчика, показал ей – что серенький, с хохолком, и посвистел в дудочку по-рябчиному и ей дал посвистеть. Еще я высыпал на стол много белых грибов, и красных, и черных. Еще у меня была в кармане кровавая ягода костяника, и голубая черника, и красная брусника. Еще я принес с собой ароматный комочек сосновой смолы, дал понюхать девочке и сказал, что этой смолкой деревья лечатся.

– Кто же их там лечит? – спросила Зиночка.

– Сами лечатся, – ответил я. – Придет, бывает, охотник, захочется ему отдохнуть, он и воткнет топор в дерево и на топор сумку повесит, а сам ляжет под деревом. Поспит, отдохнет. Вынет из дерева топор, сумку наденет, уйдет. А из ранки от топора из дерева побежит эта ароматная смолка, и ранку эту затянет.

Тоже, нарочно для Зиночки, принес я разных чудесных трав по листику, по корешку, по цветочку кукушкины слезки, валерьянка, петров крест, заячья капуста. И как раз под заячьей капустой лежал у меня кусок черного хлеба: со мной это постоянно бывает, что когда не возьму хлеба в лес – голодно, а возьму – забуду съесть и назад принесу. А Зиночка, когда увидала у меня под заячьей капустой черный хлеб, так и обомлела:

– Откуда же это в лесу взялся хлеб?

– Что же тут удивительного? Ведь есть же там капуста!

– Заячья.

– А хлеб – лисичкин. Отведай.

Осторожно попробовала и начала есть:

– Хороший лисичкин хлеб!

И съела весь мой черный хлеб дочиста. Так и пошло у нас: Зиночка, копуля такая, часто и белый-то хлеб не берет, а как я из лесу лисичкин хлеб принесу, съест всегда его весь и похвалит:

– Лисичкин хлеб куда лучше нашего!

«Горбушка» Борис Алмазов

Гришка, из нашей средней группы, принёс в детский сад пластмассовую трубочку. Посвистел в неё, а потом стал плеваться из неё пластилиновыми шариками. Плевался исподтишка, чтобы воспитательница — Инна Константиновна — ничего не видела.

Я дежурил в столовой. Суп разносить трудно, но я разнёс все тарелки хорошо. Стал раскладывать хлеб на хлебницы. Тут все ребята подошли. Пришёл и Гришка со своей трубочкой. Он как дунет в меня! Пластилиновый шарик попал мне прямо в лоб и отскочил в мою тарелку с супом. Гришка захохотал, и ребята захихикали.

Мне так обидно стало. Я старался, дежурил, а он мне в лоб, и все смеются! В руке у меня была горбушка. Я себе её оставил, я горбушки люблю. От обиды я запустил этой горбушкой в Гришку. Горбушка от его головы отскочила и покатилась по полу.

В столовой сразу стало тихо. Инна Константиновна посмотрела на меня, покраснела, прошла через столовую, подняла горбушку, сдула с неё пыль и положила на край стола.

— Вечером, — сказала она, — когда все, после полдника, пойдут гулять, ты, Серёжа, останешься в группе. Подумай над тем, что сделал. Ты приходишь в детский сад один, но завтра приходи с папой.

Когда я пришёл домой, папа уже вернулся с работы.

— Ну как дела? — спросил он.

— Нормально, — ответил я и поспешил к своим игрушкам.

— Если нормально, то почему некоторые в шапке в комнату входят; явившись с улицы, не моют руки?

Действительно, я и шапки не снял, и руки не помыл.

— Давай-ка, — сказал папа, — рассказывай, что у тебя стряслось.

— Инна Константиновна несправедливо наказывает! Гришка же мне первый в лоб шариком попал. Я в него горбушкой потом…

— Горбушкой?

— Ну да, от круглого хлеба. Гришка первый, а наказали меня!

Папа очень расстроился. Сел на диван, опустил голову.

— За что тебя наказали? — спросил он.

— Чтобы не дрался! Но ведь Гришка первый начал!

— Так!.. — сказал папа. — Ну-ка, принеси мою папку. Она в столе лежит, в нижнем ящике.

Папа её очень редко достаёт. Там папины почётные грамоты, фотографии. Папа достал конверт из пожелтевшей бумаги.

— Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет ни бабушки ни дедушки?

— Задумывался, — сказал я. — У некоторых ребят по два дедушки и по две бабушки, а у меня никого…

— А почему их нет? — спросил папа.

— Они погибли на войне.

— Да, — сказал папа. Он достал узенькую полоску бумаги. — «Извещение», — прочитал он, и я увидел, как у папы задрожал подбородок: — «Проявив мужество и героизм в составе морского десанта, пал смертью храбрых…» — это один твой дедушка. Мой отец. А вот это: «Скончался от ран…» — это второй дедушка, мамин папа.

— А бабушки?

— Они умерли в блокаду. Фашисты окружили наш город. Начался голод. Ленинград остался совсем без продовольствия.

— И без хлеба?

— На день выдавали такой кусочек, какой ты съедаешь за обедом.

— И всё?

— И всё… Да и хлеб-то был с мякиной да с хвоей… Блокадный…

Папа достал фотографию.

— Ну, — сказал он, — найди меня.

Но все ребята-школьники были ужасно худые и похожи между собой, как братья. У всех были усталые лица и печальные глаза.

— Вот я, — папа показал на мальчика во втором ряду. — А вот — мама.

Я бы её никогда не узнал.

— Это наш детский дом. Нас не успели вывезти, и мы всю блокаду были в Ленинграде. Иногда к нам приходили солдаты или моряки. Приносили хлеб. Мама наша была совсем маленькая и радовалась: «Хлебушко! Хлебушко!» А мы, ребята постарше, понимали, что это бойцы отдали нам свой дневной паёк и на морозе в окопах сидят совсем голодные…

Я обхватил папу руками и закричал:

— Папочка! Накажи меня как хочешь!

— Что ты! Что ты!.. Ты только пойми, сынок, хлеб — не просто еда… А ты его на пол…

— Я больше никогда не буду! — прошептал я.

— Я знаю, — сказал папа.

Мы стояли у окна. Наш большой Ленинград, засыпанный снегом, светился огнями и был таким красивым…

— Папа, ты завтра, когда в садик придёшь, про хлеб расскажи. Всем ребятам расскажи, даже Гришке…

— Хорошо, — сказал папа, — приду и расскажу.

«ПЕЧЕНЬЕ» Осеева

Мама высыпала на тарелку печенье. Бабушка весело зазвенела чашками. Все уселись за стол. Вова придвинул тарелку к себе.

- Дели по одному, - строго сказал Миша.

Мальчики высыпали все печенье на стол и разложили его на две кучки.

- Ровно? - спросил Вова.

Миша смерил глазами кучки:

- Ровно... Бабушка, налей нам чаю!

Бабушка подала обоим чай. За столом было тихо. Кучки печенья быстро уменьшались.

- Рассыпчатые! Сладкие! - говорил Миша.

- Угу! - отзывался с набитым ртом

Вова. Мама и бабушка молчали. Когда все печенье было съедено, Вова глубоко вздохнул, похлопал себя по животу и вылез из-за стола. Миша доел последний кусочек и посмотрел на маму - она мешала ложечкой неначатый чай. Он посмотрел на бабушку - она жевала корочку черного хлеба...

«Теплый хлеб» Константин Паустовский

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого коня в деревне, а отряд ушёл дальше, пыля и позванивая удилами, — ушёл, закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.

Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.

Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину, навоз и жерди — помогал Панкрату чинить плотину.

Панкрату трудно было прокормить коня, и конь начал ходить по дворам побираться. Постоит, пофыркает, постучит мордой в калитку, и, глядишь, ему вынесут свекольной ботвы, или чёрствого хлеба, или, случалось даже, сладкую морковку. По деревне говорили, что конь ничей, а вернее, общественный, и каждый считал своей обязанностью его покормить. К тому же конь — раненый, пострадал от врага.

Жил в Бережках со своей бабкой мальчик Филька, по прозвищу Ну Тебя. Филька был молчаливый, недоверчивый, и любимым его выражением было: «Да ну тебя!» Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: «Да ну тебя! Ищи сам!» Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал: «Да ну тебя! Надоела!»

Зима в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас таял. Мокрые вороны садились на печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались, каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.

Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, — хозяйки жаловались, что мука кончается, осталось у каждой на два-три дня, а зерно лежит немолотое.

В один из таких тёплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к Филькиной бабке. Бабьей не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок хлеба, круто посыпанный солью.

Филька нехотя встал, вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и потянулся к хлебу.

— Да ну тебя! Дьявол! — крикнул Филька и наотмашь ударил коня по губам.

Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко в рыхлый снег и закричал:

— На вас не напасёшься, на христарадников! Вон твой хлеб! Иди, копай его мордой из-под снега! Иди, копай!

И вот после этого злорадного окрика и случились в Бережках те удивительные дела, о каких и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не знают, было ли это или ничего такого и не было.

Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло. Филька бросился обратно в дом, но никак не мог найти крыльца — так уже мело кругом и хлестало в глаза. Летела по ветру мёрзлая солома с крыш, ломались скворечни, хлопали оторванные ставни. И всё выше взвивались столбы снежной пыли с окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.

Филька вскочил наконец в избу, припёр дверь, сказал: «Да ну тебя!» — и прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь её рёв Филька слышал тонкий и короткий свист — так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьёт им себя по бокам.

Метель начала затихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в избу от соседки Филькина бабка. А к ночи небо зазеленело, как лёд, звёзды примёрзли к небесному своду, и колючий мороз прошёл по деревне. Никто его не видел, но каждый слышал скрип его валенок по твёрдому снегу, слышал, как мороз, озоруя, стискивал толстые брёвна в стенах, и они трещали и лопались.

Бабка, плача, сказала Фильке, что наверняка уже замёрзли колодцы и теперь их ждёт неминучая смерть. Воды нет, мука у всех вышла, а мельница работать теперь не сможет, потому что река застыла до самого дна.

Филька тоже заплакал от страха, когда мыши начали выбегать из подпола и хорониться под печкой в соломе, где ещё оставалось немного тепла. «Да ну вас! Проклятые!» — кричал он на мышей, но мыши всё лезли из подпола. Филька забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.

— Сто лет назад упал на нашу округу такой же лютый мороз, — говорила бабка. — Заморозил колодцы, побил птиц, высушил до корня леса и сады. Десять лет после того не цвели ни деревья, ни травы. Семена в земле пожухли и пропали. Голая стояла наша земля. Обегал её стороной всякий зверь — боялся пустыни.

— Отчего же стрясся тот мороз? — спросил Филька.

— От злобы людской, — ответила бабка. — Шёл через нашу деревню старый солдат, попросил в избе хлеба, а хозяин, злой мужик, заспанный, крикливый, возьми и дай одну только чёрствую корку. И то не дал в руки, а швырнул на пол и говорит: «Вот тебе! Жуй!» — «Мне хлеб с полу поднять невозможно, — говорит солдат. — У меня вместо ноги деревяшка». — «А ногу куда девал?» — спрашивает мужик. «Утерял я ногу на Балканских горах в турецкой баталии», — отвечает солдат. «Ничего. Раз дюже голодный — подымешь, — засмеялся мужик. — Тут тебе камердинеров нету». Солдат покряхтел, изловчился, поднял корку и видит — это не хлеб, а одна зелёная плесень. Один яд! Тогда солдат вышел на двор, свистнул — и враз сорвалась метель, пурга, буря закружила деревню, крыши посрывала, а потом ударил лютый мороз. И мужик тот помер.

— Отчего же он помер? — хрипло спросил Филька.

— От охлаждения сердца, — ответила бабка, помолчала и добавила: — Знать, и нынче завёлся в Бережках дурной человек, обидчик, и сотворил злое дело. Оттого и мороз.

— Чего ж теперь делать, бабка? — спросил Филька из-под тулупа. — Неужто помирать?

— Зачем помирать? Надеяться надо.

— На что?

— На то, что поправит дурной человек своё злодейство.

— А как его исправить? — спросил, всхлипывая, Филька.

— А об этом Панкрат знает, мельник. Он старик хитрый, учёный. Его спросить надо. Да неужто в такую стужу до мельницы добежишь? Сразу кровь остановится.

— Да ну его, Панкрата! — сказал Филька и затих.

Ночью он слез с печи. Бабка спала, сидя на лавке. За окнами воздух был синий, густой, страшный. В чистом небе над осокорями стояла луна, убранная, как невеста, розовыми венцами.

Филька запахнул тулупчик, выскочил на улицу и побежал к мельнице. Снег пел под ногами, будто артель весёлых пильщиков пилила под корень берёзовую рощу за рекой. Казалось, воздух замёрз и между землёй и луной осталась одна пустота — жгучая и такая ясная, что если бы подняло пылинку на километр от земли, то и её было бы видно и она светилась бы и мерцала, как маленькая звезда. Чёрные ивы около мельничной плотины поседели от стужи. Ветки их поблёскивали, как стеклянные. Воздух колол Фильке грудь. Бежать он уже не мог, а тяжело шёл, загребая снег валенками.

Филька постучал в окошко Панкратовой избы. Тотчас в сарае за избой заржал и забил копытом раненый конь. Филька охнул, присел от страха на корточки, затаился. Панкрат отворил дверь, схватил Фильку за шиворот и втащил в избу.

— Садись к печке, — сказал он. — Рассказывай, пока не замёрз.

Филька, плача, рассказал Панкрату, как он обидел раненого коня и как из-за этого упал на деревню мороз.

— Да-а, — вздохнул Панкрат, — плохо твоё дело! Выходит, что из-за тебя всем пропадать. Зачем коня обидел? За что? Бессмысленный ты гражданин!

Филька сопел, вытирал рукавом глаза.

— Ты брось реветь! — строго сказал Панкрат. — Реветь вы все мастера. Чуть что нашкодил — сейчас в рёв. Но только в этом я смысла не вижу. Мельница моя стоит, как запаянная морозом навеки, а муки нет, воды нет, и что нам придумать — неизвестно.

— Чего же мне теперь делать, дедушка Панкрат? — спросил Филька.

— Изобрести спасение от стужи. Тогда перед людьми не будет твоей вины. И перед раненой лошадью — тоже. Будешь ты чистый человек, весёлый. Каждый тебя по плечу потреплет и простит. Понятно?

— Понятно, — ответил упавшим голосом Филька.

— Ну, вот и придумай. Даю тебе сроку час с четвертью.

В сенях у Панкрата жила сорока. Она не спала от холода, сидела на хомуте — подслушивала. Потом она боком, озираясь, поскакала к щели под дверью. Выскочила наружу, прыгнула на перильца и полетела прямо на юг. Сорока была опытная, старая и нарочно летела у самой земли, потому что от деревень и лесов всё-таки тянуло теплом и сорока не боялась замёрзнуть. Никто её не видел, только лисица в осиновом яру высунула морду из норы, повела носом, заметила, как тёмной тенью пронеслась по небу сорока, шарахнулась обратно в нору и долго сидела, почёсываясь и соображая: куда ж это в такую страшную ночь подалась сорока?

А Филька в это время сидел на лавке, ёрзал, придумывал.

— Ну, — сказал наконец Панкрат, затаптывая махорочную цигарку1, — время твоё вышло. Выкладывай! Льготного срока не будет.

— Я, дедушка Панкрат, — сказал Филька, — как рассветёт, соберу со всей деревни ребят. Возьмём мы ломы, пешни, топоры, будем рубить лёд у лотка около мельницы, покамест не дорубимся до воды и не потечёт она на колесо. Как пойдёт вода, ты пускай мельницу! Провернёшь колесо двадцать раз, она разогреется и начнёт молоть. Будет, значит, и мука, и вода, и всеобщее спасение.

— Ишь ты шустрый какой! — сказал мельник. — Подо льдом, конечно, вода есть. А ежели лёд толщиной в твой рост, что ты будешь делать?

— Да ну его! — сказал Филька. — Пробьём мы, ребята, и такой лёд!

— А ежели замёрзнете?

— Костры будем жечь.

— А ежели не согласятся ребята за твою дурь расплачиваться своим горбом? Ежели скажут: «Да ну его! Сам виноват — пусть сам лёд и скалывает»?

— Согласятся! Я их умолю. Наши ребята — хорошие.

— Ну, валяй, собирай ребят. А я со стариками потолкую. Может, и старики натянут рукавицы да возьмутся за ломы.

В морозные дни солнце восходит багровое, в тяжёлом дыму. И в это утро поднялось над Бережками такое солнце. На реке был слышен частый стук ломов. Трещали костры. Ребята и старики работали с самого рассвета, скалывали лёд у мельницы. И никто сгоряча не заметил, что после полудня небо затянулось низкими облаками и задул по седым ивам ровный и тёплый ветер. А когда заметили, что переменилась погода, ветки ив уже оттаяли, и весело, гулко зашумела за рекой мокрая берёзовая роща. В воздухе запахло весной, навозом.

Ветер дул с юга. С каждым часом становилось всё теплее. С крыш падали и со звоном разбивались сосульки. Вороны вылезли из-под застрех и снова обсыхали на трубах, толкались, каркали.

Не было только старой сороки. Она прилетела к вечеру, когда от теплоты лёд начал оседать, работа у мельницы пошла быстро и показалась первая полынья с тёмной водой.

Мальчишки стащили треухи и прокричали «ура». Панкрат говорил, что если бы не тёплый ветер, то, пожалуй, и не обколоть бы лёд ребятам и старикам. А сорока сидела на раките над плотиной, трещала, трясла хвостом, кланялась на все стороны и что-то рассказывала, но никто, кроме ворон, её не понял. А сорока рассказывала, что она долетела до тёплого моря, где спал в горах летний ветер, разбудила его, натрещала ему про лютый мороз и упросила его прогнать этот мороз, помочь людям.

Ветер будто бы не осмелился отказать ей, сороке, и задул, понёсся над полями, посвистывая и посмеиваясь над морозом. И если хорошенько прислушаться, то уже слышно, как по оврагам под снегом бурлит- журчит тёплая вода, моет корни брусники, ломает лёд на реке.

Всем известно, что сорока — самая болтливая птица на свете, и потому вороны ей не поверили — покаркали только между собой, что вот, мол, опять завралась старая.

Так до сих пор никто и не знает, правду ли говорила сорока, или всё это она выдумала от хвастовства. Одно только известно, что к вечеру лёд треснул, разошёлся, ребята и старики нажали — ив мельничный лоток хлынула с шумом вода.

Старое колесо скрипнуло — с него посыпались сосульки — и медленно повернулось. Заскрежетали жернова, потом колесо повернулось быстрее, ещё быстрее, и вдруг вся старая мельница затряслась, заходила ходуном и пошла стучать, скрипеть, молоть зерно.

Панкрат сыпал зерно, а из-под жёрнова лилась в мешки горячая мука. Женщины окунали в неё озябшие руки и смеялись.

По всем дворам кололи звонкие берёзовые дрова. Избы светились от жаркого печного огня. Женщины месили тугое сладкое тесто. И всё, что было живого в избах, — ребята, кошки, даже мыши, — всё это вертелось около хозяек, а хозяйки шлёпали ребят по спине белой от муки рукой, чтобы не лезли в самую квашню1 и не мешались.

Ночью по деревне стоял такой запах тёплого хлеба с румяной коркой, с пригоревшими к донцу капустными листьями, что даже лисицы вылезли из нор, сидели на снегу, дрожали и тихонько скулили, соображая, как бы словчиться стащить у людей хоть кусочек этого чудесного хлеба.

На следующее утро Филька пришёл вместе с ребятами к мельнице. Ветер гнал по синему небу рыхлые тучи и не давал им ни на минуту перевести дух, и потому по земле неслись вперемежку то холодные тени, то горячие солнечные пятна.

Филька тащил буханку свежего хлеба, а совсем маленький мальчик Николка держал деревянную солонку с крупной жёлтой солью.

Панкрат вышел на порог, спросил:

— Что за явление? Мне, что ли, хлеб-соль подносите? За какие такие заслуги?

— Да нет! — закричали ребята. — Тебе будет особо. А это раненому коню. От Фильки. Помирить мы их хотим.

— Ну что ж, — сказал Панкрат. — Не только человеку извинение требуется. Сейчас я вам коня представлю в натуре.

Панкрат отворил ворота сарая, выпустил коня. Конь вышел, вытянул голову, заржал — учуял запах свежего хлеба. Филька разломил буханку, посолил хлеб из солонки и протянул коню. Но конь хлеба не взял, начал мелко перебирать ногами, попятился в сарай. Испугался Фильки. Тогда Филька перед всей деревней громко заплакал. Ребята зашептались и притихли, а Панкрат потрепал коня по шее и сказал:

— Не пужайся, Мальчик! Филька — не злой человек. Зачем же его обижать? Бери хлеб, мирись!

Конь помотал головой, подумал, потом осторожно вытянул шею и взял наконец хлеб из рук Фильки мягкими губами. Съел один кусок, обнюхал Фильку и взял второй кусок. Филька ухмыльнулся сквозь слёзы, а конь жевал хлеб, фыркал. А когда съел весь хлеб, положил голову Фильке на плечо, вздохнул и закрыл глаза от сытости и удовольствия.

Все улыбались, радовались. Только старая сорока сидела на раките и сердито трещала: должно быть, опять хвасталась, что это ей одной удалось помирить коня с Филькой. Но никто её не слушал и не понимал, и сорока от этого сердилась всё больше и трещала как пулемёт.