Обида и прощение в пяти коротких детских рассказах
материал

Приложение №5

Обида и прощение в пяти коротких детских рассказах

Виктор Драгунский

Дымка и Антон

Прошлым летом я был на даче у дяди Володи. У него очень красивый дом похожий на вокзал, но чуть-чуть поменьше.

Я там жил целую неделю, и ходил в лес, и разводил костры, и купался.

Но главное, я там подружился с собаками. Их там было очень много и все называли их по имени и фамилии. Например, Жучка Бреднева, или Тузик Мурашовский, или Барбос Исаенко.

Так удобней разбираться, кого какая укусила.

А у нас жила собака Дымка. У нее хвост загнутый и лохматый, и на ногах шерстяные галифе.

Когда я смотрел на Дымку, я удивлялся, что у нее такие красивые глаза. Желтые-желтые и очень понятливые. Я давал Дымке сахар, и она всегда виляла мне хвостом. А через два дома жила собака Антон. Он был Ванькин. Ванькина фамилия была Дыхов, вот и Антон назывался Антон Дыхов. У этого Антона было только три ноги, одну он где-то потерял. Но он все равно бегал на этих трех ногах, как будто их было восемь, очень быстро бегал и всюду поспевал. Он был бродяга, пропадал по три дня, любил стянуть, что подвернется, но умнющий был на редкость. И вот что однажды было.

Мама вынесла Дымке большую кость. Дымка взяла ее, положила перед собой, зажала лапами, зажмурилась и хотела уже начать грызть, как вдруг увидела Мурзика. Он никого не трогал, спокойно шел домой, но Дымка вскочила и пустилась за ним! Мурзик – бежать, а Дымка долго за ним гонялась, пока не загнала на сарай.

Но все дело в том, что Антон уже давно был у нас на дворе. И как только Дымка занялась Мурзиком, Антон довольно ловко цапнул ее кость и удрал! Куда он ее девал, не знаю, но только он через секунду приковылял обратно и сидит себе, посматривает:

«Я, ребята, ничего не знаю».

Тут пришла Дымка и увидела, что кости нет, а есть только Антон.

Она посмотрела на него, как будто спросила: «Ты взял?»

Но этот нахал только рассмеялся ей в ответ! А потом отвернулся со скучающим видом. Тогда Дымка обошла его и снова посмотрела ему прямо в глаза.

Но Антон даже ухом не повел. Дымка долго на него смотрела, но потом поняла, что у него совести нет, и отошла.

Антон хотел было с ней поиграть, но Дымка совсем перестала с ним разговаривать.

Я сказал:

– Антон! На-на-на!

Он подошел, а я сказал ему:

– Я все видел. Если сейчас же не принесешь кость, я всем расскажу.

Он ужасно покраснел. То есть, конечно, он, может быть, и не покраснел, но вид у него был такой, что ему очень стыдно, и он прямо покраснел.

Вот какой умный! Поскакал на своих троих куда-то, и вот уже вернулся, и в зубах несет кость. И тихо так, вежливо, положил перед Дымкой.

А Дымка есть не стала. Она посмотрела чуть-чуть искоса своими желтыми глазами и улыбнулась – простила, значит!

И они начали играть и возиться, и потом, когда устали, побежали к речке совсем рядышком.

Как будто взялись за руки.

Василий Сухомлинский

Мой жаворонок в окошко улетел…

У матери было семь сыновей – самому старшему девять лет и самому младшему три года.

Испекла мать каждому сыну по семи пшеничных жаворонков – и себе один.

Выставляет мать из печки жаворонков на стол, а дети сидят рядышком, глаз с них не спускают. Румяные жаворонки, пышные. Сидят на столе и в открытое окошко выглядывают, как будто улететь собираются.

– Идите, дети, на улицу, погуляйте минуточку, пусть жаворонки остынут, – сказала мать.

Ушли шесть сыновей на улицу, а самый маленький – Мизинчиком называла его мама – остался: жаворонки пахли так вкусно, что не мог Мизинчик гулять идти.

Сел Мизинчик у стола, и рука его сама потянулась к жаворонку. Взял горячего жаворонка, поднес ко рту. Открылся рот, заработали зубы – и нет жаворонка. Испугался Мизинчик, побежал на двор и стал гулять вместе с братьями.

Позвала мать детей, пришли семь братьев, сели за стол, поделила мать жаворонков. Досталось каждому по жаворонку, а матери ни одного не осталось.

– А где же твой жаворонок? – спрашивает самый старший брат, материн первый помощник.

– А мой жаворонок в окошко улетел, – ответила мать, вздохнула и, облокотившись на стол, задумалась.

Из глаз Мизинчика закапали слезы…

Тамара Ломбина

Душевная сестра

Любимая сказка Любы – «Гадкий утенок». Она перечитывает ее часто-часто и всегда плачет над всеми бедами утенка и особенно плачет в конце сказки, когда он превращается в прекрасного лебедя. Люба знает про себя, что она – гадкий утенок, но не верит, что когда-нибудь станет лебедем. Нет, такого счастья с ней не случится…

Люба редко выходит во двор, чаще она смотрит на детей из окна или с балкона. Правда, когда она была помладше и поглупее, то, не замечая как над ней смеются, все-таки лезла в гущу ребят, которых любила, она любила всех, весь белый свет, все живое, все зеленое, все что цветет, плавает и ходит.

Особенно она любила Люсю Петрову. Это была не девочка, а чудо. Ее звали Мальвиной, за ее кудрявые волосы и синие глаза. Синева глаз была такая, что казалось, и от волос идет голубое сияние. Люба готова была, как зачарованная, часами смотреть на живую, ловкую и подвижную красавицу. Но Люся не понимала Любиного восхищения. «Закрой рот, – неожиданно зло и больно толкала она Любу в бок, – ворона, ты больше не будешь играть с нами. Ни мяч поймать, ни увернуться не можешь, из-за тебя только и проигрываем!» Люба, кроме того, что была некрасивой, была еще и неповоротливой. Мама

говорила ей, что это от родовой травмы, со временем это пройдет. Но, подрастая, Люба поняла, что она всем мешает и лишь изредка выходила во двор.

В последнее время ей уже не хотелось, как раньше, быть поближе к ребятам, так как Люся однажды, когда Люба пропустила совсем низкий мяч, разозлилась и начала с ненавистью повторять: «Раз-з-з-зява, раз-з-з-зява». Все ребята присоединились к ней и стали наступать на Любу, которой очень трудно было пятиться и она в конце-концов упала и расшибла локти. Но никто не подошел и не помог ей подняться. Она с трудом встала и медленно поковыляла домой. Люба тихонько поплакала, когда смывала грязь и кровь, но маме ничего не сказала, мама всегда так переживала за нее, что ей потом бывало плохо с сердцем.

Но вот уже неделю Люба не видела Люсю. За ужином мама сказала, что Петровы попали в автокатастрофу и у девочки перелом позвоночника. Еще не известно, будет ли она ходить. О, как плакала тогда Люба. Ведь Люсе не надо было превращаться в лебедя, она с рождения была прекраснее всякого лебедя. Как несправедливо!

Во дворе и без Мальвины все так же шумно и весело играли ребята. А Люба постоянно думала о том, как лежит бедная Люся одна в своей комнате. И вот однажды она решилась и, взяв с собой свои любимые книги, позвонила в 27 квартиру. Дверь открыла Люсина бабушка и очень обрадовалась. «Проходи, деточка, проходи, – проговорила она, фартуком промокнула глаза, – а то никто к ней не зайдет». В первую минуту, когда Люся увидела Любу, она разочаровано протянула: «А-а-а, это ты», но потом на ее хорошеньком лице возникла виноватая улыбка и она подвинулась и показала на кровать, садись, мол, рядом со мной. Целый вечер Люба что-то рассказывала, у нее даже получалось весело и остроумно пересказать то, что она видела во дворе, Правда, когда Люся спросила, что же там поделывает Вовка Волков, Люба не сказала, что он теперь вьется вокруг Светки.

Каждый день Люба ходила в 27 квартиру. Иногда Люся хандрила и тогда Любины глаза светились заботой, тревогой и такой лаской, что жизнерадостной по природе Люсе становилось стыдно, и она придумывала какую-нибудь игру, чтобы Люба перестала беспокоиться.

Однажды в школе началась эпидемия гриппа, и Люба заболела.

Только через десять дней она пришла к Люсе. Люся встретила ее чужим и равнодушным взглядом. «Что, – спросила она тускло, – уроков много? Ты, действительно, не ходи каждый день, ведь сейчас дело к концу года».

– Нет, я просто болела, у меня был грипп, – ответила Люба и подошла к кровати, погладила Люсю по голове, наклонилась и поцеловала в побледневшую щеку.

Люся неожиданно порывисто обняла ее, заплакала и быстро-быстро заговорила: «Ты прости меня за то, что я была такой злой, ты самая хорошая, самая добрая, ты… ты… ты моя душевная сестра…»

Василий Сухомлинский

Раскаяние

Восьмилетний Костя и десятилетний Павел братья. В воскресенье мама дала им каравай хлеба и сказала:

– Пойдите, ребята, на пасеку к деду Ефиму. Отнесите ему хлеб и чистую рубашку.

Взяли мальчики хлеб и чистую рубашку, пошли в лес. Колхозную пасеку вывозили на лето в лес, там и жил дед Ефим с весны и до осени.

Дед очень обрадовался ребятам. Он рассказал им о своей работе, показал, как трудятся пчелы.

Потом дед сел возле толстого пенька и сказал мальчикам:

– Наливайте, ребята, в тарелку меда, садитесь и ешьте.

Мальчики быстренько налили полную тарелку меда. Разрезали каравай, который только что принесли, и начали есть.

Они сидели за столиком, молча макали большие ломти хлеба в мед и ели. А дедушка сидел возле пенька и молчал. На пасеке стало тихо, только слышно было, как жужжат пчелы.

Мальчики доели мед. От каравая осталась маленькая краюха. Дед Ефим спросил:

– Может быть, еще будете есть?

– Нет, спасибо, – сказали ребята и собрались идти.

Дед все еще сидел возле пенька, молчал и иногда усмехался – как будто собственным мыслям.

Мальчики посмотрели на кусок хлеба, что остался от каравая, и опустили головы. Тихо сказали дедушке: «До свидания» – и пошли домой.

На лесной опушке Павел и Костя сели на тропинке. Они долго молчали. Молча смотрели на лес, где от ранней весны до поздней осени живет дед Ефим.

Тяжело вздохнув, дети встали и пошли домой.

Тамара Ломбина

Родные братья

Они вошли в холодный автобус и молча сели на сиденье, плотно прижавшись друг к другу. Потом, как по команде, достали из карманов мороженое и стали его есть.

Старшему мальчику было около тринадцати лет. Он был так худ, что казался тяжелобольным. Непривычный для ребенка серый цвет лица невольно притягивал сочувственные взгляды усталых женщин, молча и тяжело сидевших в полупустом автобусе. Поздно, безлюдно, скоро двенадцать часов. Младший мальчик был очень миловидным. Его лицо еще не утратило детской округлости. Доев один брикет мороженого, они также молча достали второй.

Какая-то женщина не выдержала и сказала:

– Вот мать вас не видит! – а потом повернулась ко мне и, ища поддержки, затараторила: – Куда в такое время можно отпустить детей? Что за родители пошли?! – она подняла огромную сумку и вышла из автобуса.

– Она приходила? – неожиданно глухо спросил старший.

– Нет, наверное, занята на работе, – быстро ответил малыш и испуганно отвел глаза, увидев, как дернулась щека старшего. Такой горечью веяло от лица подростка, что мне, взрослому человеку, стало страшно за мальчишку.

– Я знаю ее работу, – закусил он бледную, посиневшую от мороженого губу, – опять нового хахаля завела.

– Она же не виновата, что такая красивая, они ей прохода не дают, – быстро проговорил младший и откусил огромный кусок мороженого, чтобы не заплакать.

– Невиноватых не лишают родительских прав, – жестко прервал его старший. – Да, я вот тебе хотел дать денег. Это, если я не смогу в следующую субботу приехать, то сходи в кино, купи мороженого и, вообще, купи что-нибудь в кафе. У меня городская олимпиада по математике.

– Илюшка! – испуганно отталкивая деньги, проговорил младший. – Ты где взял деньги? Ты же хотел стать большим человеком, чтобы ей доказать…

– Ты что, дурачок? – засмеялся старший.

И тут я увидела, что они действительно братья. Исчезла забота, боль, и старший стал очень похож на младшего.

– Да я ведь в парке бутылки в субботу и воскресенье собираю. Вначале старик, который собирает на этом участке, меня бил и бутылки разбивал, но я все равно приходил. Так он уж потом рукой махнул на меня, а позавчера домой пригласил и чаем напоил. Он, оказывается, в войну был командиром танка. – Илюшка помолчал, а потом неожиданно по-детски засмеялся. – Иван Степаныч называет парк Клондайком, у них там все участки поделены. Если забредет чужак – берегись.

Младший слушал брата, но в ответ не улыбнулся, и это, похоже, заставило старшего суетливо объясниться:

– Ты не думай, Вовка, я не скачусь, не пропаду. Знаешь, я в своем математическом интернате самый умный… Ты же помнишь, какого труда мне стоило перевестись в тот интернат. Теперь вот я на олимпиаду…

Младший быстро закивал головой и стал гладить брата по руке, потому что у того опять начался тик.

– Я верю, Илюшка, я знаю, что ты у нас… у меня, – тут же поправился он, – умница.

– Я решу теорему Ферма, вот увидишь, решу. Я и сейчас уже близок к решению.

– А тогда что будет? – спросил младший.

– Ты что?! Это же сразу – Нобелевская премия, я профессором стану. Куплю машину самую лучшую, «Мерседес». А она тогда станет уже старой и некрасивой, все хахали ее бросят, и она будет жить в интернате для престарелых.

Последние слова он проговорил, некрасиво оскалившись. Мне даже стало страшно от ненависти этого мальчишки.

– Хоть бы оспа была, чтобы ее изуродовало.

– Не надо, я не хочу, – прошептал Вовка, и двумя струйками из его глаз потекли слезы.

– Не реви, – все так же зло сказал Илья. – И вообще, я тебе говорил, чтобы ты не смел приходить к нашему… к ее дому, не смел приходить к ресторану. И не смей ее встречать! Если мы ей не нужны, то и она нам не нужна. Понял? – затряс он малыша за худенькие плечи, но оттого, что тот даже и не пробовал сопротивляться, отпустил тут же. – Я вот чуть-чуть подрасту и буду с нашими старшеклассниками ходить вагоны разгружать. Знаешь, как я тебя приодену?

Тут и я заметила, что они совсем не по-детски одеты. Уже невозможно увидеть на детях такой невыразительной одежды, как у них. На старшем было вытертое черное пальто, из которого он вырос и которого, вероятно, очень стеснялся. На младшем – мешковатая куртка.

– Мне ничего не надо, ты себе на куртку заработай, а я еще это твое пальто поношу, – ответил малыш и тут же тихо спросил: – Илюша, а ты откуда знаешь, что я ходил к дому… и к работе ма… ее?

– Я? – растерянно захлопал светлыми ресницами Илья.– Я… мне сказал один… пацан.

– А он что, за мной следит? – опять так же простодушно спросил Вовка.

– Да кому ты нужен, чтоб за тобой следить? – оправился от смущения старший.– Сказано тебе, не ходи к ней, не унижайся, мы и без нее на ноги встанем. Понял?

– Ага… Знаешь, меня укачивает в автобусе, да и холодно, может, давай кружок по кольцевой? Отогреемся чуток?

Автобус подошел к конечной остановке.

– Пойдем, – тут же согласился Илья. – Только не проси меня выйти на нашей… вернее, на ее остановке.

– Не буду. А если она будет ехать в это время, то мы к ней подойдем? – не веря в такое совпадение, но с такой страстной надеждой спросил малыш.

– Она рано и при нас-то не возвращалась, а уж теперь… Хватит о ней, я сказал, – резко оборвал себя старший.

Я спустилась за ними в метро, села в тот же вагон. Народу было немного, как и в автобусе. Я старалась не привлекать их внимания к себе и не поднимала на них глаз. Господи, какой виноватой я чувствовала себя перед этими мальчишками. Что я могу сделать для них? Дать денег? Они не возьмут, а то и обидятся еще. Старший вон какой гордый парень.

– Ты видел прошлый раз серебристый «Мерседес» на Кутузовском? – спросил старший после долгого молчания.

– Ну, – кивнул головой Вовка.

– Вот тебе и ну, – достал из кармана не слишком свежий платок Илья. – У тебя платков нет? Ты купи бумажных платочков на те деньги, что я тебе дал, и хорошенько умывайся, не ходи такой мурзатый, – и он, наслюнявив кончик платка, вытер светлые дорожки, оставшиеся от недавних Вовкиных слез.

– Ладно, если не стащат деньги из кармана, – ответил малыш.

– Конечно, сопрут. А ты спрячь. Сунь в ботинок… Меня ведь на городскую олимпиаду от всех седьмых классов посылают, понял! – опять отмякло лицо старшего мальчишки.

– Да, у тебя башка! Это точно, – погладил малыш старшего по щеке. И тот не оттолкнул руки, словно знал то, что знает каждая мать – как нужны ребенку ласка и прикосновения. Да и ему самому они были еще так нужны.

– Она что тебе приносила в прошлом месяце? – спросил Илья.

– Два больших апельсина и три грейпфрута, – ответил малыш.

– Вот и я ей раз в полгода принесу два апельсина и два грейпфрута. Буду приезжать в дом престарелых на «Мерседесе». Сам директор меня будет встречать, а она пусть намучается, как мы с тобой, начнет просить, чтобы мы ее взяли…

– Нет, не будет просить, ты же знаешь, она гордая. Она ведь и хахалей, – непривычно заплелся язык малыша на грязном слове, – гонит одного за другим, потому что гордая.

– А потом она заболеет, – не слыша брата, продолжал старший, – как я этой весной, и мы с тобой долго-долго к ней не будем приходить. А ее поселят в комнате с такой злой старухой, как твой Пуп, и она будет над ней издеваться…

– Я, Илюша, не хочу, – опять заплакал малыш.

Но Илья его не слышал, у него у самого на правом глазу повисла огромная слеза.

– А потом у нее будет… рак!

Я с таким же ужасом, как и младший брат, смотрела на белое от ненависти и боли лицо подростка.

– А ты тогда уже станешь врачом. Да?

– Да, Илюша, когда ты болел, я решил, что стану врачом…

– Ну вот, ты тогда ее вылечишь… И она, может, тогда поймет, что мы ей нужны…

С лица Ильи постепенно сходило судорожное напряжение, он как будто всматривался в тот будущий день.

– А потом я приеду за ней на «Мерседесе», заберу домой и привезу ей всю новую одежду. А ты научишься лечить людей от старости, и она опять станет молодая и красивая, но добрая и умная. И тогда она полюбит наших детей…

Мы все втроем дружно ревели. Я, размазывая тушь по щекам, не могла ее простить, не могла!!! А они простили.

Вот ведь какое чудо: уже простили…

Рассказы собрала Тамара Ломбина

Член Союза писателей России, кандидат психологических наук.

Автор 11 книг. Лауреат Всероссийского конкурса на лучшую книгу для детей «Наш огромный мир»

http://pumbr.ru/obida-i-proshhenie-v-pyati-korotkix-detsk/

Великодушие

На заре свет творит в плавнях чудеса. Поверхность воды то там, то здесь сверкает зеркальными осколками, а в зарослях тростника горят золотые россыпи. Лучи восходящего солнца щедро льются в чашечки кувшинок. Заросли камыша так и искрятся серебристой пыльцой. И над всем царит первозданная тишина.

Аист проснулся ни свет ни заря и пошел шагать по болоту. Лениво покачивается его тело на длинных, тонких ногах. Время от времени аист окунает клюв в воду; нет-нет да и остановится, пытливо смотрит вглубь, словно увидал там то, что давно уже ищет. Прохладно – и он радуется прохладе. Одно у него желание: стоять вот так, купая ноги в прохладных струях, от свежести которых по всему телу пробегает приятная дрожь.

Но вдруг он замер и вытянул шею. На листке кувшинки сидит лягушонок и тоже наслаждается красотой и свежестью утра. Увидев аиста, бедняга так и обмер. Присев на задние лапки и выпучив глаза, он с ужасом смотрит на страшного врага. С перепугу аист кажется лягушонку огромным. Голова аиста как будто достает до самого неба, а клюв такой длинный и широкий, что, пожалуй, эта страшная птица, могла бы сразу выпить все болото, а заодно проглотить и его, маленького лягушонка. И сердечко его замирает, он весь дрожит в ожидании смерти.

Аист видит лягушонка и понимает его страх. По утрам он великодушен. Да к тому же этот обитатель болота кажется ему таким маленьким, таким незначительным, что аист, повременив, переступает через него и, величественный, гордый, проходит мимо.

Лягушонок не смеет и верить своему счастью. Он еще некоторое время сидит неподвижно, а потом, вне себя от радости, прыгает на другой лист, и, в порыве благодарности первым нарушает утреннюю тишину:

– Квак! (Э. Гырляну).

Л.П. Стрелкова.  «История о том, что такое хорошо и что такое плохо»

После завтрака Данилка вышел во двор и с интересом осмотрелся. Кругом кипела жизнь. В большой луже стоял малыш и энергично месил грязь, вытирая ладони о собственные штаны. Данилка с интересом следил за ним. И вдруг сами собой вспомнились стихи. Данилка громко прочитал их малышу, указывая на него пальцем:

Этот в грязь полез и рад, что грязна рубаха! Про такого говорят: Он плохой, неряха. Перепачканный малыш улыбнулся ему. Довольный Данилка пошел дальше. А что сделал(а) бы ты на его месте?

-Что это за стихи? - спросил Солнечный Зайчик, который оказался на плече у Данилки.

-Это стихи поэта Владимира Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Я их наизусть знаю.

- Это хорошо. А вот все ты делаешь как надо?

Конечно. Не рву мячик и книжку, не выхожу гулять, когда идет дождь...

Ладно, ладно, - остановил его Солнечный Зайчик. - Пойдем, прогуляемся. Они пошли по аллее среди высоких деревьев. Сквозь листву пробивались лучи солнца, и от этого на дорожке скакали солнечные зайчики. Но его Солнечный Зайчик был все-таки один-единственный. Данилка оглянулся по сторонам. «Вот если бы сейчас драчун бил слабого мальчишку, я бы заступился за него и доказал Зайчику, что я бесстрашный». Но драк нигде не было.

Во что играете, ребята? - спросил Данилка вместо приветствия.

В волшебников, -наперебой закричали они. А Слава пояснил:

Мы прочитали Сказку «Цветик-семицветик» и теперь играем в волшебников. Знаешь эту книжку?

Конечно, - как-то неожиданно соврал Данилка. -Кто ее не знает!

«Потом мне Зайчик расскажет», -подумал он про себя.

-Ну, что бы ты пожелал, если бы у тебя остался последний лепесток? -спросил его Слава.

«Какой еще лепесток? Жалко, я не знаю книжки. Теперь и ребят не спросишь, соврал».

-Если бы ты был волшебником, что бы ты пожелал, только если это единственное желание? - теребили его ребята.

Данилка долго думал, перебрав в голове целые горы игрушек, собак, сладостей, вдруг неожиданно для себя сказал:

-Я бы хотел попасть в сказку, в самую настоящую сказку, хотя бы в одну, нет, лучше в две или три.

Все дети замолчали и удивленно посмотрели на мальчика.

Нам тоже хотелось, но это, наверное, опасно, в сказке же бывает очень страшно, - ребята оживленно заговорили. Они так увлеклись обсуждением путешествия в сказку, что не услышали, как Солнечный Зайчик тихонько сказал Данилке:

- Это не только опасно для тебя, Данилка, но и для сказочных героев. Ты еще не готов к этому! Пока еще рано! Данилка огорчился. Ему казалось, что он вполне готов к самостоятельному опасному путешествию: в сказке всегда борются добро и зло и добро всегда побеждает. А Данилка бы только помог ему побеждать, ведь он так прекрасно знает, что такое хорошо и что такое плохо.Как раз тут во двор вышла сестра Славы, Настя, она училась уже в шестом классе. В руках у нее была книга. Ребята закричали: «Почитай еще раз, почитай, пожалуйста».

Я ведь уже вам читала! - удивилась Настя.

Ну, пожалуйста, Настя, мы еще хотим.

Хорошо, слушайте, я и сама хотела еще разок почитать. Данилка слушал, боясь пошевельнуться, забыв обо всем на свете. Девочка была так похожа на него, Данилку, она даже задумывала те же самые желания*. Но вот оторван последний лепесток. Все дети молчат, каждый думает о своем.

"Сыновья" В.А. Осеева

Рассказ для детей

Две женщины брали воду из колодца. Подошла к ним третья. И старенький старичок на камушек отдохнуть присел.

Вот говорит одна женщина другой:

- Мой сынок ловок да силен, никто с ним не сладит.

- А мой поёт, как соловей. Ни у кого голоса такого нет, - говорит другая.

А третья молчит.

- Что же ты про своего сына не скажешь? - спрашивают её соседки.

- Что ж сказать? - говорит женщина. - Ничего в нём особенного нету. Вот набрали женщины полные вёдра и пошли. А старичок - за ними. Идут женщины, останавливаются. Болят руки, плещется вода, ломит спину.

Вдруг навстречу три мальчика выбегают.

Один через голову кувыркается, колесом ходит - любуются им женщины. Другой песню поёт, соловьём заливается - заслушались его женщины. А третий к матери подбежал, взял у неё вёдра тяжёлые и потащил их.

Спрашивают женщины старичка:

- Ну что? Каковы наши сыновья?

- А где же они? - отвечает старик. - Я только одного сына вижу!

http://www.razumniki.ru/cynovya_oseeva.html

Ложь

 Владик! – позвала мама однажды. – Сходи в магазин за маслом. Владик любил свою маму и тут же послушно выскочил на улицу.    Магазин был недалеко, и Владик мог бы минут через десять вернуться, но по дороге он встретил товарищей. Они играли на поляне, и Владик присоединился к ним. Он так увлекся игрой, что забыл куда и зачем шел. И только башенные часы, пробив шесть раз, напомнили ему о мамином поручении. Со всех ног Владик побежал в магазин, купил масло и пулей помчался домой.    – Где ты так долго был? – спросила его мама.    Владик не хотел обманывать, но и правду сказать боялся. Он знал, что мама не одобрит его поступок и даже может наказать за это. – В магазине открыли новую бочку с маслом и народу было много. Я так волновался, что придется долго задержаться, но другого выхода не было, – обманул он, глядя на мать невинными глазами.     Мама, конечно, поверила ему, но при этом сказала:    – В следующий раз иди в другой магазин, чтобы не задерживаться так долго. Понял?    – Ладно, – махнул он рукой и побежал играть.    Так Владик нашел выход из затруднительного положения и при всяком удобном случае стал применять этот метод. Как только ему угрожало наказание, он мигом придумывал какое-нибудь оправдание.    Никто не подозревал, какой грех скрывался в его сердце. Эта скверная привычка постепенно привела бы Владика к вечной гибели, если бы Господь вовремя не сделал этот грех явным. А случилось это вот как.    Как-то мама послала Владика на почту узнать, есть ли письмо от дедушки. Она беспокоилась о его здоровье, а от него уже давно не было никаких известий.    На почте Владику дали письмо. Он сунул его в карман и пошел домой. По дороге, возле одного дома, он увидел толпу людей, которые что-то рассматривали. Он подошел поближе и увидел на земле девочку, скорчившуюся в припадке. Такого Владик никогда еще не видел. Долго он стоял там, слушая разговоры взрослых.    Когда приехала «скорая помощь» и больную увезли, люди стали расходиться, пошел домой и Владик. Возле самого дома он вспомнил про письмо. Где же оно? Владик обыскал карманы, но письма не было. Неужели он потерял его? Но где? Может, на том месте, где лежала больная?    И Владик побежал искать письмо. Вот знакомый дом и то место, где он стоял. Но письма там не оказалось. Владик побежал до самой почты, но письма нигде не было. Неужели кто-то вытащил его из кармана? Все усилия найти письмо были напрасными. Оставалось одно: идти домой и обмануть маму. Так он и сделал.    На следующий день мама отправила своим родителям письмо, зная, что они получат его не раньше как через неделю.    Спустя четыре дня после этого пришла телеграмма о смерти дедушки. А дня через два мама получила письмо, написанное ее любимым папой. Читая его, мама горько заплакала.    Отец писал, что ему очень хотелось видеть ее и он в предыдущем письме послал ей деньги. До последней минуты папа надеялся, что она приедет. Заветным желанием отца было увидеться с родными в небесной стране, где не будет ни смерти, ни разлуки. В этом же конверте было еще одно письмо для внука.    Мама позвала Владика, прижала его к себе и прочитала последнее пожелание его покойного дедушки.    «Мой маленький Владик! – писал дедушка. – Господь хочет взять меня в Свой покой прежде, чем Он придет на землю и пробудит Своих верных для вечности. Некоторое время я буду в разлуке с вами, но в прекрасное утро славного воскресения я хочу прижать тебя к своей груди. Будь послушен родителям, и Господь благословит тебя. Особенно береги себя от лжи, которая часто привязывается к таким мальчикам, как ты. Прими последний мой совет и поцелуй».    Слушая пожелание дедушки, Владик заплакал. Он, не скрывая, рассказал маме о том, как потерял дедушкино письмо с деньгами. Признался также в том, что очень часто обманывал ее, чтобы избежать наказания.    Владик от всего сердца каялся во лжи, и мама простила ему. Она благодарила Бога, что Он побудил умирающего отца написать ее сыну такие слова: «Остерегайся лжи».

Источник: http://mir-biblii.ru/rasskazy-dlja-dete/2469-lozh-hristianskie-rasskazy-dlya-detey.html