Рассказы о добре для детей

Рассказы В. Осеевой

Синие листья

У Кати было два зелёных карандаша. У Лены ни одного. Вот и просит Лена Катю:
– Дай мне зелёный карандаш!

А Катя говорит:
– Спрошу у мамы.
Приходят на другой день обе девочки в школу. Спрашивает Лена:
– Позволила мама?
А Катя вздохнула и говорит:
– Мама-то позволила, а брата я не спросила.
– Ну что ж, спроси ещё брата, – говорит Лена.
Приходит Катя на другой день.
– Ну что, позволил брат? – спрашивает Лена.
– Брат-то позволил, да я боюсь, сломаешь ты карандаш.
– Я осторожненько, – говорит Лена.
– Смотри, – говорит Катя, – не чини, не нажимай крепко и в рот не бери. Да не рисуй много.
– Мне, – говорит Лена, – только листочки на деревьях нарисовать надо да травку зелёную.
– Это много, – говорит Катя, а сама брови хмурит. И лицо недовольное сделала.

Посмотрела на неё Лена и отошла. Не взяла карандаш. Удивилась Катя, побежала за ней.
– Ну что ж ты? Бери!
– Не надо, – отвечает Лена.

На уроке учитель спрашивает:
– Отчего у тебя, Леночка, листья на деревьях синие?
– Карандаша зелёного нет.
– А почему же ты у своей подружки не взяла?
Молчит Лена. А Катя покраснела и говорит:
– Я ей давала, а она не берёт.
Посмотрел учитель на обеих:
– Надо так давать, чтобы можно было взять.

Сыновья

Две женщины брали воду из колодца. Подошла к ним третья. И старенький старичок на камушек отдохнуть присел.
Вот говорит одна женщина другой:
– Мой сынок ловок да силён, никто с ним не сладит.
– А мой поёт, как соловей. Ни у кого голоса такого нет, – говорит другая.
А третья молчит.
– Что же ты про своего сына не скажешь? – спрашивают её соседки.
– Что ж сказать? – говорит женщина. – Ничего в нём особенного нету.
Вот набрали женщины полные вёдра и пошли. А старичок – за ними. Идут женщины, останавливаются.
Болят руки, плещется вода, ломит спину.
Вдруг навстречу три мальчика выбегают.
Один через голову кувыркается, колесом ходит – любуются им женщины.
Другой песню поёт, соловьём заливается – заслушались его женщины.
А третий к матери подбежал, взял у неё вёдра тяжёлые и потащил их.

Спрашивают женщины старичка:
– Ну, что? Каковы наши сыновья?
– А где ж они? – отвечает старик. – Я только одного сына вижу!

Добрая хозяюшка

   Жила-была девочка. И был у неё петушок. Встанет утром петушок, запоёт:
– Ку-ка-ре-ку! Доброе утро, хозяюшка!
Подбежит к девочке, поклюёт у неё из рук крошки, сядет с ней рядом на завалинке. Пёрышки разноцветные, словно маслом смазаны, гребешок на солнышке золотом отливает. Хороший был петушок!
  Увидала как-то раз девочка у соседки курочку. Понравилась ей курочка. Просит она соседку:
– Отдай мне курочку, а я тебе своего петушка отдам!
Услыхал петушок, свесил на сторону гребень, опустил голову, да делать нечего – сама хозяйка отдаёт.
Согласилась соседка – дала курочку, взяла петушка.
Стала девочка с курочкой дружить. Пушистая курочка, тёпленькая, что ни день – свежее яичко несёт.
– Куд-кудах, моя хозяюшка! Кушай на здоровье яичко!

Съест девочка яичко, возьмёт курочку на колени, пёрышки ей гладит, водичкой поит, пшеном угощает. Только раз приходит в гости соседка с уточкой. Понравилась девочке уточка. Просит она соседку:
– Отдай мне твою уточку – я тебе свою курочку отдам!
Услыхала курочка, опустила пёрышки, опечалилась, да делать нечего – сама хозяйка отдаёт.

Стала девочка с уточкой дружить. Ходят вместе на речку купаться. Девочка плывёт – и уточка рядышком.
– Тась-тась-тась, моя хозяюшка! Не плыви далеко – в речке дно глубоко!
Выйдет девочка на бережок – и уточка за ней.
Приходит раз сосед. За ошейник щенка ведёт. Увидала девочка:
– Ах, какой щеночек хорошенький! Дай мне щенка – возьми мою уточку!
Услыхала уточка, захлопала крыльями, закричала, да делать нечего. Взял её сосед, сунул под мышку и унёс.
Погладила девочка щенка и говорит:
– Был у меня петушок – я за него курочку взяла; была курочка – я за неё уточку взяла; теперь уточку на щенка променяла!
Услышал это щенок, поджал хвост, спрятался под лавку, а ночью открыл лапой дверь и убежал.
– Не хочу с такой хозяйкой дружить! Не умеет она дружбой дорожить.
Проснулась девочка – никого у неё нет!

Отомстила

Катя подошла к своему столу и ахнула: ящик был выдвинут, новые краски разбросаны, кисточки перепачканы, на столе растеклись лужицы бурой воды.
– Алёшка! – закричала Катя. – Алёшка!.. – И, закрыв лицо руками, громко заплакала.
Алёша просунул в дверь круглую голову. Щёки и нос у него были перепачканы красками.
– Ничего я тебе не сделал! – быстро сказал он.
Катя бросилась на него с кулаками, но братишка исчез за дверью и через раскрытое окно прыгнул в сад.
– Я тебе отомщу! – кричала со слезами Катя.
Алёша, как обезьянка, вскарабкался на дерево и, свесившись с нижней ветки, показал сестре нос.
– Заплакала?.. Из-за каких-то красок заплакала!
– Ты у меня тоже заплачешь! – кричала Катя. – Ещё как заплачешь!
– Это я-то заплачу? – Алёша засмеялся и стал быстро карабкаться вверх. – А ты сначала поймай меня!
Вдруг он оступился и повис, ухватившись за тонкую ветку. Ветка хрустнула и обломилась. Алёша упал.
Катя бегом бросилась в сад. Она сразу забыла свои испорченные краски и ссору с братом.
– Алёша! – кричала она. – Алёша!
Братишка сидел на земле и, загораживая руками голову, испуганно смотрел на неё.
– Встань! Встань!
Но Алёша втянул голову в плечи и зажмурился.
– Не можешь? – кричала Катя, ощупывая Алёшины коленки. – Держись за меня. – Она обняла братишку за плечи и осторожно поставила его на ноги. – Больно тебе?
Алёша мотнул головой и вдруг заплакал.
– Что, не можешь стоять? – спросила Катя.
Алёша ещё громче заплакал и крепко прижался к сестре.
– Я никогда больше не буду трогать твои краски… никогда… никогда… не буду!

Что легче?

Пошли три мальчика в лес. В лесу грибы, ягоды, птицы. Загулялись мальчики. Не заметили, как день прошёл. Идут домой – боятся:
— Попадёт нам дома!

Вот остановились они на дороге и думают, что лучше: соврать или правду сказать?
– Я скажу, – говорит первый, – будто волк на меня напал в лесу. Испугается отец и не будет браниться.
– Я скажу, – говорит второй, – что дедушку встретил. Обрадуется мать и не будет бранить меня.
– А я правду скажу, – говорит третий. – Правду всегда легче сказать, потому что она правда и придумывать ничего не надо.
Вот разошлись они все по домам. Только сказал первый мальчик отцу про волка – глядь, лесной сторож идёт.
– Нет, – говорит, – в этих местах волка.
Рассердился отец. За первую вину наказал, а за ложь вдвое.
Второй мальчик про деда рассказал. А дед тут как тут в гости идёт.
Узнала мать правду. За первую вину наказала, а за ложь – вдвое.
А третий мальчик как пришёл, так с порога во всём повинился. Поворчала на него тётка да и простила.

Просто старушка

По улице шли мальчик и девочка. А впереди них шла старушка. Было очень скользко. Старушка поскользнулась и упала.
– Подержи мои книжки! – крикнул мальчик, передавая девочке свой портфель, и бросился на помощь старушке.

Когда он вернулся, девочка спросила его:
– Это твоя бабушка?
– Нет, – отвечал мальчик.
– Мама? – удивилась подружка.
– Нет!
– Ну, тётя? Или знакомая?
– Да нет же, нет! – отвечал мальчик. – Это просто старушка.

Е. Пермяк

Чужая калитка

Алёша Хомутов рос мальчиком старательным, заботливым и работящим. Его очень любили в семье, но больше всех Алёшу любил дедушка, любил и, как мог, помогал ему расти хорошим человеком. Не баловал дед внука, но и не отказывал в том, в чём можно не отказать.Попросит Алёша научить его ловушки на хорьков ставить — пожалуйста. Трудно ли деду показать, как эти ловушки ставятся! Дрова пилить вздумает Алёша — милости просим! Дед за одну ручку пилу держит, внук — за другую. Помучится парень, да научится.Так и во всём... Красить ли крылечко задумает малец, огурцы ли на окошке в ящике выращивать — дедушка ни в чём не отказывал. Одного только от внука требовал:— Коли берёшься за дело — доведи его до конца. А если видишь, что дело тебе не по рукам, — подожди, когда вырастешь.

Вот так и жил Алёша. Всех в своей большой семье радовал, и сам радовался, настоящим человеком себя чувствовал, и другие его таким же называли.

Хорошо на свете жить, когда тебя люди хвалят, когда всё тебе удаётся. Даже в пасмурный день на душе светло и весело. Но как-то и с удачливым Алёшей случилось такое, что пришлось призадуматься...

Всё началось с того, что пошёл он с дедом в лес тетеревов добывать. А дорога в лес шла через садовый питомник, где выращивались молодые деревца. Питомник был хорошо огорожен. Потому что и стадо может забрести да повытоптать саженцы. И лосей теперь столько развелось, что они даже в село, как домой, приходят. А уж про зайцев и говорить нечего — обгложут кору молодых яблонек или груш — и конец.

Подошли Алёша с дедом к питомнику и видят, что калитка открыта. Хлопает калитка на ветру. Щеколда у калитки оторвалась. Заметил это Алёша и говорит дедушке:

— Хозяева тоже мне... Пустое дело на три шурупа щеколду привернуть, а не хотят... Потому что чужая щеколда и ничья эта калитка...

— Что говорить, Алёшенька, — поддержал дедушка разговор, — и петли бы у калитки не худо сальцем смазать, а то, того и гляди, переест их ржа и калитка на землю свалится...

— И свалится, — подтвердил Алёша, — она и так еле-еле держится. Плохо, дедушка, быть чужой калиткой...

— Да уж куда хуже быть чужой калиткой, — опять согласился с внуком дед, — то ли дело наша калиточка. И синей красочкой она тобой покрашена, и петельки чистым нутряным сальцем смазаны, и щеколда у неё «трень-брень», как музыка... своё оно и есть своё.

Тут дед посмотрел на внука, улыбнулся чему-то и дальше зашагал. Долго ходили по лесу. Трёх тетеревов добыли и двух рябчиков. Находились по лесным чащобам да колдобинам так, что еле ноги волочат. Отдохнуть бы охотникам, да сыро в лесу.

Дед говорит:

— Сейчас на просеку выйдем, там скамейка есть.

Вышли на просеку. Смотрит Алёша — и правда скамейка стоит, в землю вкопанная. Почернела от времени, столбики мохом поросли. Обрадовался Алёша, сел на скамью, как на диван, и ноги вытянул. Хорошо!

Посидел Алёша, отдохнул и спрашивает.

— А чья, дедушка, эта скамья?

— Ничья, — ответил дед, — чужая. Какой-то человек взял да вкопал два столбика да прибил к ним доску. Вот и получилась скамья. Кому надо — отдыхай. Никто этого человека не знает, а все спасибо ему говорят... только скоро эта скамейка тоже, никак, кончится. Столбики у неё подопрели. Ну, так ведь чужая скамья, и никому до неё нет дела. Не то, что наша у ворот, ухоженная да покрашенная...

Тут дед снова посмотрел на Алёшу, потрепал его за розовую щёчку и опять улыбнулся чему-то.

Алёша выследил двух тетеревов. Дома шуму-гаму было выше потолка.

— Вот так охотник растёт у нас! — нахваливает Алёшу мать. — Подстрелить тетерева всякий может, а выследить его редкий умеет.
Весёлый был ужин в этот воскресный вечер, но Алёша почему-то молчал и о чём-то думал.

— Устал, наверно, милый сын? — спросил Алёшу отец.

— А может, с дедом не поладил? — спросила бабушка.

— Да нет, нет, — отмахнулся Алёша, — не устал и поладил с дедушкой. Очень даже поладил.

Прошла неделя, а может быть, и две — отправились дед с внуком по первому снегу на охоту. Пошли через садовый питомник. Глядит дед и глазам не верит. У чужой калитки не только щеколда на хорошие шурупы привёрнута, не только её петли белым салом смазаны, но и краска на калитке, как небо в мае месяце.

— Алёша, ты погляди, — указывает дед, — никак, у чужой калитки родня нашлась.

— Наверно, — отвечает Алёша и дальше идёт.

Шли они опять по старой дороге и на просеку вышли. Добрались до скамейки, где в прошлый раз отдыхали, а скамейки не узнать. Столбики новые вкопаны, доска той же синей краской покрашена, что и калитка, да ещё спинка у скамьи появилась.

— Вот тебе и на, — удивляется дед, — у ничьей скамейки хозяин нашёлся! Омолодил скамеечку, а спасибо сказать некому. Знай бы я этого человека, в пояс бы ему поклонился и руку бы ему пожал.

Тут дед снова заглянул в Алёшины глаза и спросил:

— А ты не знаешь, как звать этого мастера, Алексей?

— Нет, — ответил Алёша, — я не знаю его, дедушка. Знаю только, что весной наши ребята хотят школьную изгородь подновлять. Совсем покосилась. Она тоже чужая, а — наша.

— Это хорошо, — сказал дед.

— А что хорошо? — спросил Алёша.

— Хорошо, что ты мастера не знаешь, который скамью починил и чужую калитку за свою посчитал... А что касаемо школьной изгороди, — сказал дед, разводя руками, — я даже слов подобрать не могу... Видно, приходит, Алёша, такое время, когда всё оказывается своё и наше...

Дед опять заглянул внуку в глаза.

За лесом в это время поднялось позднее зимнее солнце. Оно осветило дым далёкого завода. Алёша залюбовался золотистым, окрашенным солнцем дымом. Дед заметил это и снова заговорил.

— А завод-то, Алёша, который дымит, тоже чужим кажется, если глядеть на него не подумавши... А он ведь наш, как и вся наша земля и всё, что на ней есть.

Л. Воронкова Что сказала бы мама?

Гринька и Федя собрались на луг за щавелём. И Ваня пошёл с ними.

-  Ступай, ступай,- сказала бабушка.- Наберёшь щавелю - зелёные щи сварим.

Весело было на лугу. Траву ещё не скосили. Кругом далеко-далеко пестрели цветы -  и красные, и синие, и белые. Весь луг был в цветах.

Ребятишки разбрелись по лугу и стали рвать щавель. Всё дальше и дальше уходили они по высокой траве, по весёлым цветам.

Вдруг Федя сказал:

- Что-то здесь пчёл много!

-  Правда, здесь пчёл много,- сказал и Ваня.- Всё время гудят.

-  Эй, ребята,- закричал издали Гринька, -  поворачивай обратно! Мы на пчельник забрели  -   вон ульи стоят!

Вокруг колхозного пчельника густо росли липы и акации. А сквозь ветки были видны маленькие пчелиные домики.

Ребята,   отступай!  скомандовал Гринька. - Только тихо, руками не махать, а то пчёлы закусают.

Ребятишки осторожно пошли от пчельника. Они шагали тихо и руками не махали, чтобы не сердить пчёл. И совсем было ушли от пчёл, но тут Ваня услышал, что кто-то плачет. Он оглянулся на товарищей, но Федя не плакал и Гринька не плакал, а плакал маленький Васятка, сын пчеловода. Он забрёл на пчельник и стоял среди ульев, а пчёлы так и налетали на него.

Ребята!  крикнул Ваня. -   Васятку пчёлы закусали!

- А что, нам за ним на пчельник идти? — ответил Гринька.— И нас пчёлы закусают.

Надо его отца позвать,- сказал Федя. -  Вот пойдём мимо их дома - его отцу скажем.

И оба пошли дальше. А Ваня вернулся и пошёл прямо на пчельник.

-  Иди сюда! -  крикнул он Васятке.

Но Васятка не слышал. Он отмахивался от пчёл и кричал во весь голос.

Ваня подошёл к Васятке, взял его за руку и повёл с пчельника. До самого дома довёл.

Васяткина мать выбежала на крыльцо, взяла Васятку на руки:

-  Ах ты непослушный, зачем на пчельник ходил? Вон как пчёлы искусали! -  Посмотрела на Ваню. - Ах, батюшки, Ванёк, - сказала она - и тебе от пчёл досталось из-за Васятки! Ну, да ничего, ты не бойся: поболит -  перестанет!

-  Мне ничего, - сказал Ваня.

И пошёл домой. Пока шёл, у него распухла губа, и веко распухло, и глаз закрылся.

- Ну и хорош! - сказала бабушка. - Это кто же тебя так разукрасил?

-  Пчёлы,- ответил Ваня.

-  А почему же Гриньку и Федю пчёлы не тронули?

-  Они убежали, а я Васятку вёл,- сказал Ваня.- А что ж такого? Поболит - перестанет.

Отец пришёл с поля обедать, посмотрел на Ваню и рассмеялся.

-  Федя с Гринькой от пчёл убежали, - сказала бабушка, - а наш простофиля полез Васятку спасать. Вот бы мама сейчас его увидела - что бы она сказала?

Ваня глядел на отца одним глазом и ждал: что сказала бы мама?

А отец улыбнулся и похлопал Ваню по плечу:

- Она бы сказала: молодец у меня сынок! Вот бы что она сказала!

Н. Павлова Помощница

Катя очень любит гулять в парке. Там есть карусели, горки, качели, а ещё продают воздушные шарики и вкусное мороженое.

Как-то раз Катя проснулась, позавтракала и посмотрела в окно. Солнышко светило ярко, небо было голубое, ясное.

- Мама, пойдём гулять,  - закричала Катя,- погода очень хорошая!

- Пойдём, но попозже, у меня много дел, - сказала мама и пошла варить обед. Катя обиделась, села в уголок. Даже играть не стала, вот-вот заплачет.

Посидела она, посидела, да и придумала, как быстрее в парк попасть... Навела порядок на полке с игрушками. Полила цветы на подоконнике. Даже подмела пол на кухне.

- Как быстро мы с тобой с делами справились! - обрадовалась мама. - Одевайся, пойдём на каруселях кататься.

И они отправились в парк.

Рассказы Б. Ганаго

Закон жизни

Вот рассказ о путешественнике, который заблудился в тайге и чудом спасся. Мучимый голодом и холодом, он долго брел по лесу. Силы иссякли. «Неужели не встретится жилье, чтобы меня кто-то согрел и  накормил?» — думал путник. Но кругом без конца и без края лежала заснеженная тайга.

И вдруг перед ним появилась избушка. На стук никто не открывал, но дверь была не заперта, и измученный путник вошел в спасительное жилище.  Там он увидел все необходимое, чтобы согреться: печь, наколотые сухие дрова, бересту для растопки, спички. В доме были даже консервы и сухари. Он быстро растопил печь, поел и мгновенно уснул.

Проснувшись утром в тепле, путник решил продолжить путь. А потом его взгляд упал на стоявший в углу топор.  Тот был острым и всем своим видом как бы говорил: «Ты не должен  уйти просто так. Ты обязан подумать о другом путнике, который придет после тебя. Наруби новых дров и оставь их такому же замерзшему, каким ты был вчера. Помоги ему, как помогли тебе!»

И путник подумал о том, что кто-то же позаботился о людях и построил этот домик, чтобы пришедший человек мог согреться, поел и был спасен от гибели. А набравшись сил, каждый должен взять этот топор и поработать для другого, хотя он его не знает и никогда не увидит. Этому учит неписаный закон таежных охотников.

Точно так же звучит и закон нашей жизни: «Кто-то согрел тебя, согрей и ты!»

Дорогие дети! Рядом с вами много людей, которые заботятся о вас. А как вы относитесь к близким, научились ли беречь тех, кто рядом, заботиться о них? Посмотрите вокруг, и вы увидите людей, которым нужна ваша помощь.

Поучитесь у пчёл

После Господа мы должны больше всего любить родителей и слушать их.  Чувство любви к родителям Господь вложил в сердце каждого человека. Но что говорить о людях? Посмотрите на пчелок: они не покидают свою маму (пчелиную матку) даже тогда, когда она уже не может ничего делать и, искалеченная, больная, падает на дно улья. Нельзя смотреть без сострадания, как эти «божьи мушки» всеми силами стараются поднять «маму»: они спускаются, цепляясь одна за другую, на дно улья и образуют из себя лестницу в надежде, что упавшая пчела по этой лестнице поднимется вверх, где ее ожидают самые усердные слуги. А если она так обессилена, что не может выбраться оттуда, то при ней остаются несколько пчелок с медом, которые кормят больную и согревают ее, прижимаясь к ней.

Трогательно бывает смотреть, как преданные дети не покидают «маму» свою даже тогда, когда она умрет. Они машут над ней крылышками, как бы стараются оживить ее и только уж тогда, когда увидят, что все напрасно, с жалостным жужжанием улетают.

Глядя  на это, невольно думаешь: «Идите сюда, разумные люди, поучитесь у них,  маленьких созданий, не только уму-разуму, трудолюбию, бережливости, любви к своим деткам – молодым пчелкам, но и подивитесь их любви к «маме» своей, поучитесь у них и этой добродетели». Господь сказал нам: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен  будеши на земли» (Исх. 20, 12). Это значит, что тому, кто почитает своих родителей,  Господь посылает Свое благословение и долгую жизнь.

А теперь подумайте о том, как вы относитесь к своим родителям, к их требованиям?  Не бывает ли так, что  вы обманываете их? Может быть, грубите, дерзите, обижаете?   А вы знаете, какую боль приносит все это вашим родителям? Неужели маленькие пчелы разумнее и добрее нас с вами?

Детям о душе

Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и еще подсказала:

— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай я ей позвоню и узнаю, может, ей что-нибудь нужно купить.

Тетя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принес ей целую сумку продуктов, она не знала, как и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был ее друг. Тетя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?

Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тетя Маша ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Все не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль: купить попугайчика для тети Маши. Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где он видел разных попугаев. Но теперь он смотрел на них глазами тети Маши. Может, этот ей подойдет, может, тот?

Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:

—Позвони тете Маше…Может, ей что-нибудь нужно.

Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и сказала:
— Вот ты и человеком становишься.

Петя даже обиделся:

— А разве раньше я не был человеком?

— Был, конечно, был, — улыбнулась мама, — только теперь у тебя и душа проснулась. Слава Богу!

— А что такое душа?

— Это способность любить.

Мама испытующе посмотрела на сына:

— Может, сам позвонишь?

Петя засмущался. Мама набрала номер:

— Мария Николаевна! У Пети к Вам вопрос. Я сейчас трубку ему передам. Тут уж деваться было некуда, и Петя смущенно сказал:

— Тетя Маша, может, Вам купить что-нибудь?

Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка поблагодарила его каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдет в магазин. Больше ей ничего не нужно.

Когда Петя позвонил ей в квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тетя Маша не хотела заставлять его долго ждать.

Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать ее о пропавшем попугае. Тетя Маша рассказала и про цвет, и про поведение

 В зоомагазине таких попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принес свой подарок тете Маша, то я не берусь описывать, что произошло. Догадайтесь сами.

Дорогие дети! Рядом с вами тоже живут одинокие, больные или старые, беспомощные люди. А как вы к ним относитесь? Помогли ли хотя бы раз тому, кому эта помощь нужна? Подумайте об этом и сделайте выводы для себя.

Христос Воскресе!

Появился в одной округе беглый каторжник — Фомка Кистень. Был он лют и беспощаден. Никого не жалел — ни старого, ни малого. Говорят, были с ним жестоки, вот он и свирепствовал, будто мстил всем. Как только его ни ловили, даже разрешили и убить, словно бешеную собаку. Но ничего не получалось: Фомка, как волк, чуял засаду и всегда уходил невредимым.

В ночь на Христово Воскресение все пошли в храм на службу. Только в одном богатом доме остался больной мальчик да сторожа. Когда родители вернулись, они увидели, что двери открыты, а сторожа крепко спят.

— Приходил кто? — спросили у сына.

— Дяденька приходил. Большой-большой, с черной бородой. Я ему яичко протянул, что сам разрисовал, и сказал: «Христос воскресе!» Он поглядел на меня и ответил: «Воистину воскресе!»  Потом положил мне что-то на постель и убежал.

Глянули родители, а в кроватке кистень лежит. Это такое оружие в старину было. Все стало ясно: Фомка-каторжник их навещал. Быстро подняли тревогу, собрали людей и начали облаву. А когда вышли на площадь к церкви, увидели: стоит на коленях Фомка и, не отрываясь, смотрит на крест. Кинулись его хватать, а он, увидев народ, громко сказал:

— Христос воскресе!

И народ ему:

— Воистину воскресе!

Подошел священник с крестом, испытующе посмотрел на разбойника и произнес:

— Христос воскресе!

А тот радостно:

— Воистину, воистину воскресе!

— Примешь ли ты святое крестное целование? — спросил священник.

— Недостоин, — сокрушенно склонил голову Фомка.

Но батюшка благословил его и приложил крест к губам. Что произошло в душе разбойника, кто скажет? Только от прикосновения к святыне он вздрогнул и упал. Его связали и отвели в полицию. Он не сопротивлялся, а на все вопросы отвечал словами мальчика: «Христос воскресе!» и при этом словно что-то протягивал людям.

Доктора решили, что Фомка лишился ума, но батюшка строго сказал:

— Это раньше он был безумен и находился в плену духов злобы. Ныне же его душа просветлилась.

И взял его на поруки.

Вскоре случилась в округе эпидемия, и люди стали сотнями умирать. Тут-то и показал себя Фомка Божиим человеком: не боясь никакой заразы, ухаживал за больными. Утешая несчастных, он говорил им одно: «Христос воскресе!» Начались заморозки, и болезнь отступила. Вспомнили доктора про своего блаженного помощника, да не нашли — исчез куда-то. А через несколько лет люди наткнулись в тайге на пещеру. Из нее вышел отшельник и сказал им то главное, что произошло в его душе:

— Христос воскресе!

Троянский конь

Как только люди ни защищались от врагов. Построят крепость, выкопают вокруг нее ров, заполнят его водой и только у ворот опускают подъемный мост, чтобы своих пропустить.  Но и самые неприступные крепости не спасали. Иногда враг брал их измором, иной раз —  хитростью.  Так пала знаменитая Троя. Подвели греки к ее стенам деревянного коня, в котором воины спрятались, а троянцы из любопытства сами его к себе затащили. Ночью греки вылезли и открыли ворота…

Многие люди считают, что самая неприступная крепость — их голова. Но и на нее свой «троянский конь» находится. Вот ты прочитал интересную книжку про пиратов, и они тут же взяли твою голову на абордаж  и захватили ее. Бросили якорь в твоей памяти и уже живут в ней, как старые знакомые. А могут и начать приказывать.

…Это произошло в одной из школ Вашингтона.  Вошел в  класс Барри,  достал пистолет и стал целиться в своих товарищей — в ребят, с которыми учился и дружил.  Они подумали, что это глупая шутка. Но Барри открыл огонь. Потом выяснилось, что мальчик сделал то же,  что и главный герой книги, которую он недавно прочитал. Барри все повторил до последней детали: и пистолет взял той же модели, и стрелял так же, даже сказал слова из этой книги. Может быть, товарищей лишил жизни не сам Барри, а тот образ, который вошел в его сознание и ожил там?

А что читаешь ты? Какие фильмы смотришь? Кто затаился  в нашем домашнем «троянском коне» — телевизоре? Лишь только включишь его, и образы с экрана ворвутся в твою не столь уж неприступную  крепость — голову и попытаются завладеть твоей душой. Не потому ли старцы советовали взять на вооружение щит молитвы, имя Господа нашего

Иисуса Христа?

Дорогие дети! Подумайте над тем, не заменил ли вам компьютер сердце и душу? Почему он становится для вас важнее веселых игр с друзьями,  доброго и нужного общения с близкими? Почему вы сердитесь на своих родителей, которые ограничивают время компьютерных игр? Спросите себя, не стали ли вы добровольными рабами бездушной машины? А какие телепередачи и фильмы смотрите? Триллеры, ужастики, боевики? А что они дают вашей душе, вашему сердцу? Сейчас идет Великий пост – самое время задуматься над тем, что вы впускаете в свою бессмертную душу.

Новенькая

Воспитательница детского сада Софья Александровна ввела в игровую комнату молодую женщину с девочкой. Девочка была славная, с рыжими волосами, какими-то необыкновенно добрыми глазами и приветливой улыбкой.

— Вот вам новая подружка, — заявила воспитательница. – У нее такое необычное имя – Гафа.

— Мама! – воскликнула девочка, — Ты опять мне новое имя придумала. Да нет же, я не Гафа, а просто Агафья.

 — Что ты говоришь такое! – расстроилась женщина. – Это все муж. Я хотела назвать дочь таким красивым именем – Джульетта, а он засмеялся, что будет Джульетта Степановна, и записал ее Агафьей. Так зовут его мать.

Софья Александровна с мамой ушли, и девочка оказалась в кругу ребят, которые с интересом рассматривали ее.

— Ну, и имечко у тебя! – рассмеялся Петя, самый шумный и драчливый в группе. – Я и не слышал никогда такого.

— Это имя очень хорошее, — возразила девочка, — Агафья означает добрая. И я должна стараться походить на свою святую – быть всегда доброй.

— Ишь ты! – удивился Петя. – У нее еще и святая есть!

— А как же, — удивленно посмотрела на него Агафья, — у каждого крещеного человека есть свой святой, в честь которого он назван. Вот тебя как зовут?

— Петя.

 — Значит, Петр. И у тебя хорошее имя, — радостно сказала девочка.

— А что в нем хорошего? Имя самое простое.

— Ты разве не знаешь? – спросила она. – Сам Иисус Христос дал Своему ученику Петру ключи от рая. Ты должен стараться быть, как он: сильным, защищать всех, кто слабее, особенно девочек. А ты сразу начинаешь смеяться над моим именем.

Петя растерялся.

— Ну, ладно, — великодушно произнес он, — мне оно даже понравилось. У нас три Наташи, две Иры, а Маш и не сосчитать. А ты Агафья, да еще рыжая – тебя ни с кем не перепутаешь.

Так появилась в саду новенькая и что-то хорошее с собой принесла. Когда дети сели за стол обедать, она подняла руку и сказала:

— Софья Александровна! А мы разве не будем молиться?

— А вы дома всегда молитесь?

— Конечно! Бабушка говорит, что без молитвы нельзя садиться за стол.

— И ты знаешь молитвы? Ну-ка, прочти!

 — Но сначала надо встать, — добавила девочка.

 Дети встали. Поднялась и Софья Александровна. Агафья взволнованно и торжественно прочитала «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Всем понравилось. Петя даже воскликнул:

— Давайте будем всегда молиться. Пусть Агафья нам читает.

— Но на это надо получить согласие ваших родителей.

— Мы спросим их! – дружно закричали ребята.

Софья Александровна заметила, что, когда ребята ссорились, Агафья бежала к Пете и просила:

— Петя, иди, помири их.

И Петя, хотя для вида и ворчал, но шел. Ему тоже хотелось нести людям мир.

Дорогие дети! А вы знаете, что означает ваше имя? А когда у вас день ангела? Что вы знаете о святом или святой, в честь которых названы? В нашей православной лавке есть много интересных книг, из которых вы узнаете о святых, о том, какие молитвы должен читать верующий человек.

Мой гриб! Мой!

Дедушка с внуком пошли в лес за грибами. Дед — грибник опытный, знает лесные секреты. Ходит он хорошо, а вот нагибается с трудом — спина может не разогнуться, если резко наклониться.

Внук же юркий. Заметит, куда дедушка устремился, — и тут как тут. Пока дедушка поклон грибку сделает, внук уже кричит из-под куста:

— Мой гриб! Я нашёл!

Промолчит дедушка и опять отправляется на поиски. Только увидит добычу, внук опять:

— Мой гриб!

Так и вернулись домой. Внучек показывает маме полную корзинку. Та радуется, какой у неё грибник замечательный.

А дедушка с пустым лукошком вздыхает:

— Да... Годы... Староват стал, староват... Но, может, дело совсем не в годах, да и не в грибах? И что лучше — пустая корзина или пустая душа?

Троицын день

Вот и закончилась паломническая поездка в Псково-Печерский монастырь, а Зинаида все вспоминала рассказ седовласого инока о том, что случилось однажды в этих местах. Недалеко от Пскова, на Пушкинских горах, власти решили устроить грандиозное гулянье в дни 150-летия Александра Сергеевича Пушкина и выбрали для этого день Святой Троицы. Великий поэт вряд ли бы обрадовался, что ему воздают пышные почести в день рождения Церкви. Однако вспомним: «Бог поругаем не бывает». Так и случилось: праздник  не состоялся из-за невиданного доселе разгула стихии.  «Ливень был такой, что потоками воды сносило мосты, дома, сараи, плодородный слой земли. Район остался без урожая. В панике погибло больше сотни человек. За бесчестие святого праздника были наказаны и организаторы, и участники», — вспоминал монах, и  эти его слова запали в душу Зинаиды. Она, размышляя  о величии праздника Святой Троицы и о незримой спасительной нити, связывающей все поколения, вспомнила то, что случилось с ней в детстве.

…Солнечный зайчик пробежал по подушке. Зиночка открыла глаза и ахнула. Весь дом был украшен яркими цветами, зелеными стеблями аира и веточками липы. В ожидании чего-то необычного она выскользнула из-под одеяла и побежала во двор. Утро встретило приятной прохладой. Запах свежескошенной травы кружил голову. Мама поставила ведро с парным молоком на траву и перекрестила дочь.

— С Троицким утром, Зинуля!

— Сегодня праздник! — радостно запрыгала девочка. — Значит, мы с дядей Степой пойдем на маевку! Он и Васятку своего берет, — весело щебетала она.

Мама ничего не ответила, но глаза ее стали грустными. Скрипнула калитка, и во дворе появилась богатырская фигура Степана. Дядя добродушно улыбался.

— Утро доброе, Лукерья! Что, Зинок, еще не собралась?

Женщина сурово взглянула на брата, а дочери велела:

— Иди, Зина, в порядок себя приведи. Стоишь нечесаная. Да и в доме прибери.

Девочка прошла в сени, нарочно не затворив дверь, поняла:  разговор будет о ней.  Дядя Степа, добродушный весельчак, попытался смягчить суровое сердце мамы:

— Отпусти девчонку-то. Уж седьмой годок пошел. Хватит ей за твой подол держаться. Еще ни на одном гулянье не была. Праздник ведь — сенокос начался! Со всех окрестных деревень в роще соберутся. Артисты из района приедут. Сельсовет для нас старается.

— Еще как старается — по указке сверху, — резко оборвала его сестра, — на Пасху — начало посевной, на Успение — жатва, на Воздвиженье — дожинки. Да раскрой же глаза, Степан! Это вовсе не праздник сенокоса, а торжество сатаны и его пособников. Они только и стараются, чтобы мы Бога забыли. Церкви порушили, так теперь хотят нас и святых праздников лишить, маевками развлекают. Васятка — твой сын, я не вправе запретить, а мою дочь не баламуть! — сказала Лукерья.

— Воля твоя, — вздохнул брат и скрылся за калиткой.

Каждое слово этого странного спора врезалось в детскую память, хотя поняла Зина только одно: маевки ей не видать.

— Не горюй, Зинуля. Праздник ведь какой — день Святой Троицы. У нас гости сегодня соберутся. Мы тоже петь будем и чайку попьем. Я, пока ты спала, пирог испекла, рогалики твои любимые, пирожки с капустой и грибами, — пыталась утешить мама, вытирая ей передником слезы.

Зина с важным видом сделала вывод:

— У них свой праздник, у нас — свой!

— Да нет, доченька, Троица — наш общий праздник, это день рождения Церкви. И все должны быть вместе, но не в роще, а в храме. В день рождения матери не бегут из дома.

— А у нас же в деревне нет церкви!

— Церковь разрушена — в душе святыню храни!

Мама посмотрела на большую икону в красном углу, бережно убранную тканым рушником и живыми цветами, и перекрестилась.

Зина кивнула и принялась наводить порядок. Но картина сельского праздника, нарисованная дядей Степой, никак не выходила из головы. Ей представлялись нарядно одетые артисты из района, буфет с разными вкусностями и всеобщее веселье.  Зина дождалась, пока мама выйдет на улицу, и распахнула шкаф. Повинуясь тревожному, непонятному чувству, она оглянулась. С иконы строго взирали Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.

Заглушая в себе страх, маленькая девочка в нарядном платьице бежала в сторону леса. Зина впервые нарушила волю матери, а значит, и Божью волю. Предстоящая дорога ее не пугала: в лесу все было Зине знакомо. Вот тропинка, по которой они столько раз ходили в поле. Вот малинник, где с мамой собирали ягоды. А вот оставшийся с войны окоп, где они с Васей играли в прятки, когда дядя Степа брал их с собой за грибами.  Идя пыльной дорогой вдоль засеянных полей, Зина услышала музыку. Подойдя к березовой роще, она удивленно остановилась. Людей было очень  много. В центре поляны стоял грузовик с опущенными бортами, служивший сценой. Но за широкими спинами Зина ничего не могла рассмотреть. Девочка увидела свого дядю и радостно подбежала к нему.

— О, Зинок! Что, мать одумалась? То-то же. Чего тебя в праздник взаперти держать! — весело сказал дядя и подмигнул.

Девчушка покраснела, смутившись, но он уже представлял ее товарищам:

— Моя племяшка, дочь Лукерьи. Не отходи от меня, — хлопотал дядя, — смотри, народу-то сколько, тут и потеряться недолго.

Но в этот момент прозвучал новый тост о «штурманах зеленых морей», и захмелевший Степан забыл о девочке. Зине стало скучно, и она решила поискать Васю, своего двоюродного брата. Блуждая между компаниями веселящихся, она набрела на буфет. Но карманы были пусты, и девочке достались только запахи. Гремел оркестр. Где-то нестройно пели про мороз и коня, заглушая артистов. Голова звенела от шума, и никому до нее не было дела. Зина с тоской вспомнила о пирожках и о маме, которую она обманула. Ей нестерпимо захотелось домой.

Совершенно неожиданно набежавшая туча спрятала солнце. Страшная молния разрезала небо. Гром ударил с такой силой, что Зина вскрикнула и упала на землю. Вся дрожа от страха, она забилась под машину. Огромные капли дождя, ударяясь о металл, создавали невероятный грохот. Люди в панике искали укрытия, сбивая друг друга с ног, толкаясь. Какой-то мужчина, который, вероятно, искал свою дочку, схватил Зину и резко повернул к себе. Его обезумевшее лицо так испугало девчушку, что она со всех ног бросилась домой. Но бежать было очень трудно, так как дорога быстро раскисла. Ноги увязали в грязи. Зиночка падала, поднималась и снова бежала. В лесу вода доходила ей уже почти до колена. Страшная непогодь застилала глаза. Вдруг девочка споткнулась и ушла с головой под воду. Пытаясь выбраться, она судорожно хватала ртом воздух, не понимая, что находится в том самом окопе,  оставшемся с войны, а сейчас до самого верха заполненном водой.

…Мать, обнаружив исчезновение Зины, отправилась на поиски. Плохие вести летят быстрее хороших.

— Твоя Зинка утонула в окопе! — услышала Лукерья и кинулась к траншее, взывая: «Пресвятая Троица, спаси!»  Мать успела вовремя и вытащила из окопа уже совсем обессилевшую дочку. И теперь девочка сидела на траве, растерянно смотрела по сторонам, еще не оправившись от шока.

— Слава Богу! Живая! — только и произнесла Лукерья, прижимая дочурку к груди.

…Много лет минуло с тех пор, а Зинаида помнит далекий летний день, словно это было вчера. Помнит, как дома плакала вместе с мамой, стоя на коленях пред иконой Святой Троицы, как молила Бога о прощении за непослушание и самоволие. А мама…Мама благодарила Господа за спасение и вразумление дочери.

Как все

Была девочка Маша как все. Все друг друга кличками обзывают, и она. Все ругаются, и она. Правда, скверные слова говорить ей не хотелось: они застревали у неё в горле. Но раз все, то...

Поселился в деревне, где жила Машенька, кузнец. Была у него чёрная громадная борода. Вот деревенские ребята и прозвали его Бородой. Ничего, казалось бы, в этом оскорбительного нет, да только ведь у всякого человека имя есть — в честь святого, чтобы был ему защитником и примером.

С именем человек неразрывно связан. Когда кто из злых людей хотел уничтожить в человеке самое сокровенное, святое, тогда вместо имени и давали либо номер, либо кличку. Иногда и дети по неразумию так поступают...

Идёт кузнец по улице, а ребятишки крикнут: "Борода!", язык покажут, и утекать. Иногда даже камни ему вслед бросали. Маша тоже бросала, правда камешек поменьше выбирала, но бросала: раз все, значит, и она.

Кузнеца такие проделки детворы обижали. Человек он был новый в деревне, ни с кем близко ещё не успел познакомиться, а тут дети ему в спину камни бросают, дразнятся. Конечно, обидно. Втянет он в себя голову, ссутулится и уйдёт, опечаленный, к себе в кузницу.

Однажды Маша рассеянно стояла в церкви. Смысл Божественной службы пролетал мимо неё, будто кто-то заткнул ей уши. И вдруг Господь вернул ей слух, до её внимания долетели священные слова: "Всякий, ненавидящий ближнего своего, есть человекоубийца".

Задумалась девочка, испугалась: "Это же обо мне! Что же я делаю? За что Бороде язык показываю, зачем камни в него кидаю? За что не люблю? А если бы со мной так?"

И ещё поразили её слова Господа, сказанные священником во время проповеди: "Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься".

И решила Маша начать жить по-новому. Как встретит кузнеца — улыбнётся, назовёт по имени-отчеству, поклонится, здоровья пожелает. И кузнец при виде Машеньки улыбаться стал. Вся суровость куда-то пропала, даже Машиным родителям сказал:

— Девочка у вас замечательная!

Заметила деревенская детвора, как Maрия с кузнецом приветливо разговаривает, и тоже с ним здороваться стала. Как-то раз всей гурьбой к нему в кузницу нагрянули. Тот их ласково принял, показал, как работает, и даже попробовать дал всем желающим. На прощанье каждого пряником угостил. Так они и подружились.

А Машенька с тех пор перестала быть как все, скорее все стали как Машенька, как её Бог научил.

Поэт Владимир Солоухин писал:

— Здравствуйте!

Что особого тем мы друг другу сказали?

Просто " здравствуйте ",

больше ведь мы ничего не сказали. Отчего же на капельку солнца

прибавилось в мире? Отчего же на капельку счастья

прибавилось в мире? Отчего же на капельку радостней

сделалось в мире?

Пасхальный кулич

Миновала Пасха. Припекало солнце, и дотаивал снег. Одним словом, пришла пора пускать в ручьях игрушечные корабли и строить запруды. Надев резиновые сапоги, Сережа вышел из дома и направился к школьному двору, где были лучшие во всей округе лужи. Под окнами спортзала разлилось целое море или даже Северный Ледовитый океан. Ломая около берега корочку льда, Сережа с замиранием сердца шагнул в воду. На середине лужи глубина была такая, что казалось, будто вода вот-вот хлынет через край и заполнит сапог. Пройдя самое глубокое место, мальчик вдруг наступил в скрытую на дне яму и зачерпнул хорошую порцию ледяной воды. Теперь нужно было срочно бежать домой и согревать ноги, чтобы не разболеться. Подбегая к дому, он заметил у своего подъезда несколько мальчишек из параллельного класса. Среди них был и Федька Карюкин — местный хулиган и первый в школе двоечник. «Сейчас начнут задираться»,— подумал Сережа. А когда он намеревался пройти в свой подъезд, Федька вдруг преградил дорогу. — За проход плати,— сказал Карюкин.

Сережа хотел протиснуться сквозь толпу мальчишек. Его оттолкнули.

— Хорошо, у меня, кажется, есть немного денег,— сказал он тогда.

Полез в карман, погремел мелочью и, вынув  кулак, поднес его к носу Федьки. Мальчишки двинулись полукругом. Началась драка. Сереже разбили нос, толкнули в грязь и, сорвав черную вязаную шапку, разбежались. Дома он умылся и, давясь от обиды слезами, стал думать, как бы отомстить Карюкину. Сначала хотелось пойти к Федьке домой и, вызвав из квартиры, как следует поколотить. Потом, поразмыслив, мальчик вспомнил, что все-таки зло следует побеждать добром, и решил сначала поколотить Федьку, а потом подарить ему что-нибудь хорошее, например, испеченный мамой пасхальный кулич. Но затем, почти совсем успокоившись, решил просто подарить кулич.

Встав на цыпочки, Сережа с трудом дотянулся до звонка. За дверью раздались шаги, и через замочную скважину раздался голос Карюкина:

— Ну?

— Выходи, я тебе подарок принес, — сказал Сережа.  — Не бойся, бить не буду.

Воцарилась тишина. Прошло пять минут. Пришлось позвонить снова. Наконец дверь открылась, и в проеме появился Федькин папа в растянутой желтоватой майке и с густой щетиной на лице. Из-за его спины выглянул Федька.

— Чего надо? — хрипло спросил Карюкин-старший.

Сережа оробел: папа у Карюкина был, как всегда, пьяный.

—  Кулич Феде принес,  —  сказал мальчик, протягивая кулич. — Христос воскресе!

—  Проваливай отсюда! —  ответил Федькин папа, но кулич взял.

Дома Сережа привел в порядок перепачканную одежду. Самое плохое было то, что у него теперь не было шапки. Завтра мама, провожая его в школу, наверняка это заметит. Тогда придется либо рассказать про драку, либо соврать. Ни того, ни другого Сережа делать не хотел. Вдруг в дверь позвонили. Мальчик посмотрел в глазок. В коридоре никого не было. Он открыл дверь и услышал раздающийся с лестничной клетки звук удаляющихся шагов.

На пороге лежала отнятая в драке шапка.

Дорогие ребята? Чему учит вас этот рассказ? Умеете ли вы  прощать, как это сделал герой рассказа? Сможете ли вы добром ответить на причиненное вам зло?

Чудная

— Бабуль, купи мне сегодня, пожалуйста, фломастеры, — попросил Витя утром свою бабушку.

— Куплю, — ответила она, повязывая на голову платок.

— Ну, тогда, бабушка, пошли скорее!

— Подожди, Витенька, я пирожки из духовки вытащу, Агафью Семеновну по дороге угостим.

— А, это ту, что сидит всегда на одном и том же месте и, кто к ней ни подойдет, всем низко кланяется, даже если я иду и ничего ей не подаю. Мы с мальчиками нарочно несколько раз мимо нее проходили, и она каждый раз вставала и кланялась. Чудная какая-то!

— А вот этого делать не следовало бы! — рассердилась бабушка. — Во-первых, она моя первая учительница, а во-вторых, ты и сам заметил, что она не за подаяние кланяется. Ты бы вот об этом подумал.

— А чего думать-то, она просто чудная. И, говорят, у нее был двуглавый орел.

— Витя, ты не понял и пересказываешь другим, а это грех.

— Бабуль, но ведь все так говорят.

— А ты молчи. Ведь ты не видел сам, лучше послушай, что я тебе о ней расскажу. В те далекие годы, когда я была маленькая, ученикам не разрешали носить крестики. Учителя, конечно, знали, что мы их носили, но старались не замечать. Наша же молоденькая учительница Агафья Семеновна с двух девочек сняла крестики и в угол бросила. Мы так испугались, думали, что учительница сразу умрет. А она сказала: «Вот видите, ничего не случилось!» и продолжала вести урок. После этого случая многие потеряли страх перед святыней. Через некоторое время у Агафьи Семеновны родился ребенок. Я сама его видела: вместо одной головы у него были две маленькие головки. С тех пор она как бы закрылась от всех, хотя находилась среди людей, а каждому, кто проходил мимо, кланялась. И Господь ее простил и даже даром наградил. У каждого проходящего она видит на голове как бы отметку, что это за человек. А тем, кто ее близко знал, Агафья Семеновна сказала о том, чтобы мы друг друга поклонами приветствовали и Бога поклонами чтили. Чтобы несколько раз в сутки перед иконами кланялись.

— Бабуль, мне стыдно теперь мимо нее проходить.

— А ты подай ей пирожочек и тоже поклонись.

— Она же увидит, что я лгу, замялся Витя. Ведь фломастеры-то у меня есть, а я еще прошу.

— Ну, вот и хорошо, что признался.

— Значит, в магазин теперь не нужно идти. А пирожок ей, бабуль, я все-таки отнесу.

Исчезло слово

Шёл Федя в школу, задумался. Вдруг на него накинулась здоровенная собака, злая, без намордника. Хозяин едва успел дёрнуть её за поводок, рванул в сторону. Она лишь лязгнула зубами, но не задела мальчика, только сильно перепугала.

Пришёл Федя в класс, хочет поздороваться с друзьями, а у него ни одно слово не выговаривается. Совсем испугался мальчуган, боится, что ребята заметят, смеяться станут.

"Что ж со мной такое? — думает. — Как же я жить буду, если слова сказать не смогу?"

Пришла учительница, открыла журнал, намереваясь спросить, кто как домашнее задание приготовил. Федя сжался, спрятаться хочет, чтоб его не вызвали. А учительница именно его фамилию и назвала.

Встал Федя, покраснел, набрал воздуха, хотел хоть одно слово выговорить, но у него ничего не получилось.

— Что, пробегал? Не выучил?

Федя опять силится сказать, но слово не рождается.

— Ты что — язык проглотил?

Класс смеётся. Федя опустил голову.

— Давай дневник!

И тут он, забыв про портфель, книги, сорвался с места и вылетел из класса.

— Что с ним такое? — спрашивает учительница у ребят.

Это было для всех странно. Федя всегда был спокойным — и вот...

— Серёжа, — обратилась учительница к старосте, — догони, узнай, может у него случилось что.

Побежал Серёжа, да вернулся ни с чем: Федю так и не нашёл нигде, хотя все закоулки проверил.

А Федя решил — зачем ему теперь школа, если он слова сказать не может. Какая учёба? Для чего?

Он проходил мимо магазинов, ларьков и думал, как ему теперь будет трудно даже мороженое купить. А как он домой вернётся? Мама спросит о делах в школе, скажет:

— Покажи дневник. Где портфель?.. Как же она переживёт, когда сын отвечает лишь руками? Что же делать? Федя бродил и бродил...

Иногда мелькала надежда, что немота пройдёт; стоит лишь успокоиться, он заговорит вновь и, если сможет сказать хоть одно слово, хотя бы одно, то будет говорить как прежде. Федя отошёл в сторону и попытался произнести:

— Мама!

Но что-то внутри сковало. Слово не прозвучало. Федя попытался ещё раз, и ещё, но немота не проходила.

Уже давно миновало время его возвращения домой, а он всё не мог решиться вернуться. Хотелось есть. Била дрожь. Куда идти? Что делать?

Делать было нечего. Надо идти домой. Дом есть дом. В радости и горе — твоё гнездо, твой очаг.

Федя вернулся. Всё было так, как он предполагал. Те самые мамины вопросы и упрёки. Только одного не предвидел, что мама, узнав, обнимет его, прижмёт к себе и будет плакать вместе с ним.

Они ходили по врачам, но ничего не помогало...

Шли дни. Федя молчал. В школу он не ходил. Телевизор не смотрел. Читал и думал.

Как-то его навестила бабушка, спросила:

— А ты, Феденька, не занимался ли пустословием и празднословием? Ведь за этот грех нас на мытарствах прежде всего спросят.

Федя, не зная, что такое мытарства, удивлённо взглянул на бабушку. Та пояснила:

— Это таможня около земли. Там бесы как стеной стоят, не хотят душу после смерти к Богу пускать. Они все грехи, все как есть, во время жизни записывают, а когда мы покинем тело и устремимся к Богу, они эти списки и предъявят с криками ликования: "Наша душа! Наша!"

А Ангел-хранитель, который всегда с тобой, и заступник твой святой Фёдор на защиту встанут. Другой список покажут, список твоих добрых дел: где ты помог кому, кого словом сердечным согрел...

Услышав это, Федя вздохнул. Он понимал, что теперь никому хорошего слова сказать не сможет. Бабушка (ох, эти бабушки!) словно прочитала его мысли и утешила:

— Не печалься, родимый. Бог даст — сможешь людям и словом послужить. Только ты покайся за те дурные слова, которые успел наговорить. Напиши записочку, все грехи, совершённые словом, перечисли: обманывал, хвастался, давал пустые обещания, осуждал, не дай Бог, ругался. Ох, мало ли чего мы языком попусту молотим. А выходит не попусту, за каждое словечко ответ понесём. Ведь словом можно и ранить, и приласкать, убить и возродить. Слово — чудо, семя жизни. Сказано: "от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься". Напиши в своей покаянной записочке всё чистосердечно, чем когда согрешил. А в конце обязательно: "Каюсь, прости меня, Господи!" Господь простит тебя и вернёт тебе дар слова, божественный дар.

Феде показались странными бабушкины слова — "дар слова". Когда она ушла, он думал над ними. Потом задремал. Ему предстала удивительная картина.

Однажды во всём мире исчезло слово. Проснулись люди утром, хотят, как обычно, друг другу сказать "с добрым утром" или "здравствуй" — и не могут. Лишь мычат. Всё как прежде — и вздохнут, и губами пошевелят, а слово не возникает. Словно испарилось. Все вдруг онемели.

Что тут было! Остановились заводы, не взлетают самолёты, встали поезда. Закрытыми стоят магазины, школы, детские садики.

На замках редакции газет. Замолкло радио. Погас экран телевизора. Неразбериха в армии: что за служба без команд? Паника в полиции. Оказались безработными депутаты. Перестали умнеть дети, рычат как Маугли. Разваливаются государства, гибнут народы... Разве они могут выжить без покаяния?

Федя пришёл в себя, взял бумагу, ручку и стал, как учила бабушка, перечислять свои многочисленные грехи, совершённые словом, делом, помышлением. Он написал ещё и записку маме о том, что хочет идти в церковь на исповедь.

Мама пошла с ним, рассказала священнику о беде. Во время исповеди тот внимательно прочитал записку, разорвал её, и над головой Феди прозвучало:

Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе, чадо Феодор, вся согрешения твоя вольныя и невольныя.

Хор пел:

Тело Христово приимите, Источника Безсмертнаго вкусите...

Федя с трепетом подошёл ко Святой Чаше. Причащающий священник, ничего не зная о случившемся, спросил:

- Имя?

Федя замялся. Мама пыталась подойти, но из-за множества народа не смогла.

— Имя твоё святое, — настойчиво повторил священник.

Федя с волнением набрал воздух.

— Имя!

И вдруг мальчик робко произнёс:

— Феодор! Мама вскрикнула. Федя, дрожа, принял

Святые Дары, поцеловал край Чаши и, еще не понимая своего счастья, отошёл. Мама бросилась к нему и обнимая прошептала:

— Феденька мой, Феденька... Ну скажи, мой родной, скажи: "Слава Богу!" Скажи!

Федя перекрестился и неторопливо произнес:

---- Слава Богу за всё!

Слова на века

Плавик никак не мог запомнить стихи, заданные на завтрашний день. Учил, учил, а они всё из головы выскакивали. "И зачем их только нам задали? — морщил он лоб. — Хоть бы Пушкина или Лермонтова, а то стих какого-то Бунина зубрить надо". Название сразу запомнилось: "Слово", а дальше — никак.

Молчат гробницы, мумии и кости,

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный — речь.

Повторял, повторял Слава, потом вздохнул и бросил. Всё, двойка обеспечена! Литераторша обязательно спросит. Она всегда чует, когда не приготовишь. Насквозь видит. Ведьма! Если бы она заболела и урок отменили — вот здорово было бы!

Вообще-то Славик не хотел другим зла. Он любил мысленно странствовать: то к папуасам слетает, то на дикий Север к моржам его занесёт, то на пирамиду вскарабкается. Как-то по телевизору говорили, что в пирамиде особыми приборами расслышали разговор жрецов. Их уже нет, а голоса звучат. Они что-то там обсуждали при захоронении фараона. Прошли века, исчезли жрецы, государство, а слова остались, витают, живут. Вот здорово! Славик задумался об этой тайне.

Вдруг он оказался у каких-то невиданных ворот. Ему захотелось пройти в них, однако они были закрыты. Слава толкнул дверь, но она не открылась, и тут зазвучал голос:

— Святослав! Ты находишься у входа в необыкновенную страну: в ней сбывается каждое произнесённое слово. Но сюда, ты же сам понимаешь, не всех можно пускать. Прежде чем открыть эти врата, мы испытываем всё, что человек успел не только сказать, но и то, что было в его мыслях. Знаешь ли, что сказанное слово живёт всегда?

— Нет... Не знаю, — растерянно признался мальчик.

— Знаешь ли ты, что может совершить слово?

— Нет... Не знаю, — ещё больше смутился Слава.

— А какими бывают слова, ты знаешь?

— Какими-какими... Разными...

Вдруг зазвучала красивая музыка, и на фоне неба загорелись разноцветные буквы. Славик стал читать: "Слово — семя, сеющее добро. Словом можно умудрить, исцелить, освятить. Словом можно отравить душу, ранить, развратить, посеять зло. Каков язык — такова и душа". И опять зазвучал голос:

— В страну тьмы и жути попадают говорящие плохие слова. Не говорил ли ты их?

— Нет, не говорил! — заверил Слава.

— Как не говорил? А это кто сказал?

И вдруг на небе возникли чёрные буквы: "Ведьма! Если бы она заболела и урок отменили — вот здорово было бы!"

Слава поник головой.

— Не падай духом! У тебя ещё есть возможность смыть свои злые слова покаянием. Без покаяния мы не сможем впустить тебя в эту страну.

— А что там? — не удержался Славик.

— Нет таких слов, чтобы описать её. Хочешь ли ты туда попасть?

Утром Слава пришёл в школу, а урок действительно отменили. Учительница литературы заболела.

Мачеха - мама

Олина мама долго болела и лежала в больнице. Один раз папа привёл Олю к ней. Оля еле узнала маму: такая та была худая и бледная. Мама долго смотрела на неё, гладила по голове и на прощанье сказала, что Оленька должна расти умницей и во всём слушаться папу. Больше Оля маму не видела, говорили, что она умерла. Они стали жить вдвоём с папой. Сначала всё было хорошо, папа водил Олю в детский сад, вечером забирал её и был с ней почти всё время: читал сказки, рассказывал забавные истории и называл маленькой хозяйкой большого дома.

Но вдруг всё изменилось. В дом стала приходить незнакомая женщина — тётя Клава, или Клавочка, как называл её папа. Она шумно разговаривала и громко смеялась, одевалась всегда во что-то яркое. У неё были крашеные губы и ногти, и Оля каждый раз, когда та гладила её по голове, бежала к зеркалу посмотреть, не испачкала ли тётя её белокурые волосы. Одним словом, тётя Клава Оле не понравилась: она разговаривала с Олей, улыбаясь, но глаза её при этом не смеялись.

Жизнь Оли стала другой. Вечером папа отправлял её в детскую, а потом рано укладывал спать, хозяйкой он стал называть тётю Клаву.

Наступил день, когда папа позвал Олю и торжественно заявил:

— Тётя Клава будет теперь твоей новой мамой.

— Нет, не будет, — ответила Оля. Она побежала в свою комнату, сняла мамин портрет и, показывая его, почти плача, сказала:

— Вот моя мама! И другая мама мне не нужна!

Папа рассердился, но тётя Клава рассмеялась:

— Хорошо, упрямая девочка, пусть я буду для тебя тётей Клавой.

Уходя, Оля услышала слова:

— Ну, Сергей, мы еще намучаемся с этим ребёнком!

На что папа ответил:

— Не сердись, Клавочка, Оленька недавно потеряла свою мать. Подожди, пройдёт время, и она тебя полюбит.

Оля остановилась и твёрдо произнесла:

— Никогда не полюблю! — и вышла из комнаты.

Папа догнал её, схватил за руку, затащил в комнату и сердито крикнул:

— Я дам тебе ремня, глупая девчонка!

— Ты хочешь бить меня за то, что я люблю маму, а не твою тётю Клаву? — взволнованно спросила девочка.

Папа растерялся. Он стал объяснять, что делает это ради неё, что девочке нельзя быть одной без мамы.

— Но нам же было так хорошо вдвоём? — обнимая отца, плакала Оля.

Папа ответил, что и так уже запустил работу, и что теперь ему надо бывать в институте и по вечерам. Он также напомнил Оле слова мамы, которая просила слушаться папу.

Девочка вспомнила, как они с папой ходили на речку и запускали кораблики, сделанные из бумаги, как те уплывали куда-то далеко-далеко... Она представила, что папа теперь так запустил работу, что по вине Оли она уплывает. Она вытерла слёзы и, вздохнув, согласилась:

— Хорошо, папа, я не буду огорчать тебя и тётю Клаву.

Жизнь потекла ровно. Оля слушалась тётю Клаву, беспрекословно выполняя все её поручения, но продолжала не любить её. Та отвечала девочке равнодушием, хотя внешне заботилась о ней: покупала нарядные платья, игрушки и книжки. Но Оля не любила игрушки и наряды, и только книжки радовали её.

Так прошли годы. Не сбылись предсказания тёти Клавы, что они "намучаются с этим ребёнком". Оля росла спокойной и нетребовательной. Она прекрасно училась, была любима учителями и ребятами в классе. Дома много помогала тёте Клаве по хозяйству. Той уже нравилась спокойная и не по годам рассудительная девочка, она была бы рада приласкать и поцеловать её, но девочка как будто воздвигла между ними стену. Незаметно повзрослевшая Оля стала называть тётю Клаву Клавдией Михайловной, что ещё больше удалило их друг от друга.

Правда, Оля уже давно перестала "не любить" тётю Клаву. Ей нравилось, что Клавдия Михайловна всегда весёлая и жизнерадостная. Она видела, как любит её отец и как тётя Клава заботится о нём, и чувство благодарности поднималось в её сердце, но разговора по душам у них не получалось.

Клавдия Михайловна очень хотела иметь ребёнка, лечилась. И, наконец, у неё родился сын. Его назвали так же, как и отца, Серёжей. Оля сразу полюбила маленького беззащитного братишку.

Она взяла на себя почти все заботы о нём, тем более, что после рождения ребёнка Клавдия Михайловна часто болела. Оля замечала, что мачеха сильно изменилась, стала тише и задумчивее, перестала красить губы и ногти, боясь запачкать помадой сына. Глядя, как любовно и ловко Оля управляется с малышом, у мачехи сжималось сердце.

"Господи, — думала она, — как же жестока я была с этой маленькой девочкой, так рано потерявшей мать, как не могла найти ключ к её сердцу? Теперь у меня могла бы быть такая чудесная дочь..."

Когда Серёже исполнилось два года, он сильно заболел. Начались беспокойные ночи, и Клавдия Михайловна с Олей сменяли друг друга у постели Серёжи.

Однажды вечером Оля вошла в комнату Клавдии Михайловны и увидела, что та уснула, полулёжа в кресле. Серёжа тоже спал. Она потрогала его головку — лоб был прохладным. "Кризис миновал" — подумала девочка.

Оля тихо положила руку на плечо Клавдии Михайловны:

— Серёжа уснул, — шёпотом сказала она, — ему лучше, теперь он поправится.

Клавдия Михайловна вскочила, кинулась к сыну, а затем, прижав к себе Олю, разразилась слезами:

— Дочка моя, доченька! — рыдала она, целуя девочку. — Прости, прости меня!..

Оля обняла её:

— Ну, перестань плакать, мама. Теперь у нас всё будет хорошо!

Дочь

Лизе было два года, когда умерла её мать. Вся деревня жалела малышку, но куда её девать? В каждой семье — свои дети. Уже совсем хотели было отвезти сиротку в детский дом, но тут Мария Петрова — мать пятерых детей заявила, что они с мужем решили её удочерить.

— Что ты, Мария, — отговаривали её односельчане, — тебе и со своими справляться нелегко, частенько голодают, а тут ещё чужой ребёнок.

— Ничего, — ответила Мария, — где пятеро за столом, там и шестому место найдётся.

И она увела девочку к себе. Шли годы. Лиза росла послушной и ласковой девочкой. Она не доставляла особых хлопот новой матери, даже никогда не болела, видно, Ангел-Хранитель защищал её. Нашлись, правда, "услужливые" люди, объяснившие девочке, что она не родная в этой семье, а только приёмыш. Узнав это, Лиза не огорчилась. Напротив, она ещё больше привязалась к своим родителям и часто, обнимая мать, шептала:

— Ты всё равно моя самая настоящая мамочка!

Выросли родные дети и разъехались по разным городам. Осталась с родителями только четырнадцатилетняя Лиза. Из ребёнка она превратилась в красивую девочку с ясными глазами, всегда спокойную и приветливую.

Лиза взяла часть работы по дому на себя и делала это так легко и незаметно, что даже злые языки, которые продолжали её называть приёмышем, вынуждены были умолкнуть, втайне завидуя Марии.

Однажды Мария пошла на речку полоскать бельё. Дело было ранней весной, лёд у берега был ещё крепкий. Подойдя к ближайшей полынье, она поставила таз с бельём и хотела уже приняться за работу. И тут послышался страшный треск, лёд на середине реки вздыбился, треснул, показалась вода.

— Лёд пошёл, лёд пошёл! — закричали ребятишки и кинулись на берег. Посмотреть на ледоход вышли и взрослые. Забыв про бельё, как зачарованная, смотрела Мария на грозную картину. И тут льдина, на которой она стояла, оторвалась и медленно двинулась к середине реки. Мария могла бы ещё перепрыгнуть на землю, но растерялась, а полоска воды между ней и берегом -становилась всё шире и шире. Увидав это, женщина в ужасе закричала. Началась паника: кто кричал о лодке, кто о канате, а льдина всё удалялась. Вдруг все увидели бегущую к берегу Лизу. Не останавливаясь, она просто взлетела на близлежащую льдину и, перепрыгивая с одной на другую, стала приближаться к матери. Мать, увидев дочь, в отчаянии крикнула:

— Лиза, вернись! Мы обе погибнем!

Но девочка не слушала и уже через несколько секунд очутилась рядом с матерью, взяла её за руку и твёрдо сказала:

— Успокойся, мама, Бог спасёт нас!

Лиза зорко следила за льдиной, на которой они стояли, и как только та налетела на большую, резко скомандовала:

- Прыгай!

Обе благополучно перепрыгнули. Так, перебираясь по льдинам, они приближались к берегу. Лиза почти тащила обезумевшую от страха мать, и та целиком ей подчинялась. Добравшись до земли, мать с рыданьем упала без сил. Подбежавшие женщины отвели их домой.

Народ долго не расходился. Все восхищались поступком девочки, удивлялись её смелости и любви к неродной матери.

После этого события уже никто в деревне не называл Лизу приёмышем, а только младшей дочерью Петровых.

Благодорность

«Однажды подростком, я ехал кого-то навестить и тщательно рассчитал время в надежде приехать к обеду: я думал, что если приеду вовремя, то меня не заставят ждать в соседней комнате, чем-нибудь да покормят! Но, как всегда бывает в таких случаях, поезд опоздал, и я приехал после обеда, голодный как волк. Я был с товарищем, и поскольку мы были действительно слишком уж голодны, мы попросили чего-нибудь перекусить.

Нам предложили пол-огурца. Мы посмотрели на этот огурец и друг на друга и подумали: это всё, что нам Бог посылает?!..

И тогда мой товарищ сказал:

― Давай помолимся.

У меня мелькнуло: это за огурец-то?! У моего друга было больше веры, он был более благочестив, чем я, и мы прочитали вместе несколько молитв, затем молитву перед едой; и всё это время я не мог оторваться мыслью от этой половины огурца, четверть которого достанется мне.

Потом мы разломили этот огурец и ели его. И я за всю жизнь никогда не был так благодарен Богу ни за какое количество пищи. Я ел его, как едят священную пищу. Я ел внимательно, чтобы не упустить ни одного мгновения этого наслаждения от свежего огурца, и когда мы кончили, я без колебаний сказал:

― А теперь давай поблагодарим Бога! ― и мы снова молились в благодарности».

Редкая семья

Я глубоко чту семью, слишком высоко оставлю ее смысл и значение. В наше время трудно встретить истинную семью… Семейная жизнь в упадке… Но в моих странствованиях по белу свету мне привелось нечаянно встретить в деревенской глуши примерную семью, пребывание в которой было для меня лучшим и дорогим временем в моей жизни. Этими дорогими для меня воспоминаниями и хочу я поделиться с читателями. То было несколько лет тому назад.

Я проезжал по делам Воронежскую губернию, и мне часто доводилось останавливаться на ночлег и отдых в разных селах и деревушках.

Близко присмотрелся я к житью-бытью мужиков, научился понимать их взгляды и воззрения.

Однажды, под вечер, я подъезжал к деревне. Тяжелые тучи заволокли все небо. Начинал моросить дождь. Я устал трястись в тележке и решил переночевать в деревне.

- Послушай, – обратился я к своему ямщику, – ты, наверное, знаешь кого-нибудь в деревне?.. Вези меня к кому-нибудь в избу, я хочу переночевать и отдохнуть… Ямщик почесал затылок…

- Тутошний… Что ж, барин, коли хочешь на ночевку остаться… я тебя к Архипу свезу… У него достатки есть… и изба почище будет…

- А семья у него большая?

- Большущая… человек никак двенадцать наберется… Мы проехали деревенскую улицу и подъехали к большой заново отстроенной избе. Из-под ворот вылезли и залаяли на нас две косматые собаки.

Окно в избе отворилось, показалось лицо старика с длинной седой бородой.

- Пусти меня, дедушка переночевать… Устал я… по делу еду! — взмолился я старику.

Старик помолчал несколько минут, пытливо вглядываясь в меня.

- Милости просим, барин… Не обессудь… Чем богаты, тем и рады! — промолвил он.

Я вошел в избу. Она была полна народу. Трое мужиков чинили сбрую, несколько баб что-то шили… Ребятишки играли около взрослых. Я подумал, что у старика собрались гости, и тихонько сел на лавку, оглядывая собрание.

Старик, по-видимому, угадал мои мысли.

- Чему дивишься, барин? — усмехнулся он. – Думаешь, народу больно много? Это, родимый, все свои, семейские… вместях живем. Эй, Матреша, спроворь барину закуску… — прервал он свою речь, обращаясь к молодой девушке, усердно что-то работавшей. — Небось устал в дороге-то?

Я, действительно, так устал и измучился, что, едва отведав яичницы, которую чудесно состряпала Матреша, завалился спать и спал, как убитый, до утра.

Утро наступило ясное, светлое. В избе началось движение с зарей. Но ходили тихо и говорили шепотом из боязни разбудить меня. По-видимому, это было непривычно для них, особенно для ребят, которых постоянно унимали и оговаривали.

Я встал рано в прекрасном расположении духа. Мне казалось, что я давно знаю старика и его семью. Так хорошо я себя чувствовал среди них. Почтительный седой старик с добродушным и вместе строгим лицом пришелся мне крепко по душе. Видно было, что он стойко держал в своих руках бразды правления, и вся семья глубоко почитала его. А семья была громадная.

Когда все разошлись после обеда, я выразил старику свое удивление.

- Как это вы все вместе живете? Тесно, я думаю, весьма? Много ведь всех…

Старик улыбнулся:

- В тесноте, да не в обиде, барин. Обид мы не знаем. А что много нас, это твоя правда… У нас к избе со двора три клети подстроены… Да и баню занимаем… Еще строиться хотим… Вместе лучше жить, барин! Вот, гляди, сколько нас. Я да старуха моя, три сына женатые с женами и ребятами при мне живут, еще сын-паренек да дочка у меня меньшая… Старшенькая дочка моя овдовела… Тоже, значит, у меня с ребятами живет… Вот и считай нас… А за то, барин, все работники… рук-то сколько у нас… работа кипит… Пашня ли, жниво ли, покос ли, у нас у первых раньше всех поспело… Еще другим поможем… Это вот, нешто, не работник? — ласково потрепал он по щеке маленького, белокурого мальчика. — Мои внучата — добрые ребята… благодарить Бога… Их работать помаленьку приучаем… Пущай учатся…

- Но в такой огромной семье, дедушка, я думаю, без ссор не обходится? Женщины, наверное, ссорятся? — спрашивал я.

- Нет, барин, этого у нас нет… Душа в душу живем… Старуха у меня добрая… невестки ее как мать родную любят… Это, барин, как поставить… У нас так дело стоит, что ни ссоры, ни обид слыхом не слыхать… Не поладят бабы, сейчас ко мне… я все рассужу, сам за всем гляжу… Сынки мои, слава Богу, делиться ни в жисть не хотят… И верно, барин! Работников у нас много, работа кипит… Ну, и достатки есть. У баб шелковые сарафаны имеются… А погляди, у других беднота какая! Жалость глядеть! Мы живем сообча, своим судом судим и награждаем… И нечего Бога гневить, хорошо живем! — Семья добрая, человеку счастье, и родине помочь. В доброй работной семье и ребята добрыми работниками вырастут… Так-то, барин!

Слова старика подтвердились. Я загостился у них и прожил целую неделю, было дело у меня не спешное. И по правде сказать, присмотрелся я к ним, и дивился… Семья была, поистине, примерная. Все были налицо передо мной. Никто не скрывался. И за все время не заметил косого взгляда, недоброго слова в семье.

Все жили необыкновенно дружно и мирно. Начинался ли спор между взрослыми, или начинали ссориться женщины, или капризничать дети — старику стоило только взглянуть на них строго и пристально, и все утихало. Он был душой этой согласной и мирной семье, оберегал ее, следил за ней. А между тем я не слышал, чтоб старик ругался или кричал. Он говорил всегда спокойно и строго. Мы часто беседовали с ним по душе.

- Матушка моя была истинно добрый человек, – говорил мне старик. — Добру она меня учила; учила в Бога верить, людей любить, семью вести, в согласии и мире ее держать! Часто она говорила мне: “Береги, Архип, семью… В ней счастье человека… Мир да согласье семейское — выше всего!” Я с этим вырос и так детей растил… Сыновья мои нас со старухой почитают, семью свою крепко жалеют и берегут… Спасибо матушке! Мир ее святой душеньке!

Надо было видеть, как уважали в деревне старого Архипа, каким почетом пользовалась его семья. Дело какое было решить, совета ли спросить, все шли к нему, веря в его разум и правдивость.

- Вот, барин, – смеялся мне старик, – есть и у нас завистники… Семье моей, миру да согласью нашему завидуют… Колдуном, слышь, меня прозывают… Будто я колдую… Оттого у нас мир да любовь, – старик добродушно смеялся.

Время, которое я провел в семье Архипа, никогда не забуду. Нигде я не чувствовал себя так хорошо, как в этой простой, крестьянской семье.

С глубоким уважением всегда вспоминаю я деда Архипа. Простой крестьянин, он умел понимать, умел оценить смысл и значение семьи.

Жив ли он теперь?

А. П. Чехов

На страстной неделе

- Иди, уже звонят. Да смотри не шали в церкви, а то Бог накажет.

Мать сует мне на расходы несколько медных монет и тотчас же, забыв про меня, бежит с остывшим утюгом в кухню. Я отлично знаю, что после исповеди мне не дадут ни есть, ни пить, а потому, прежде чем выйти из дому, насильно съедаю краюху белого хлеба, выпиваю два стакана воды. На улице совсем весна. Мостовые покрыты бурым месивом, на котором уже начинают обозначаться будущие тропинки; крыши и тротуары сухи; под заборами сквозь гнилую прошлогоднюю траву пробивается нежная, молодая зелень. В канавах, весело журча и пенясь, бежит грязная вода, в которой не брезгают купаться солнечные лучи. Щепочки, соломинки, скорлупа подсолнухов быстро несутся по воде, кружатся и цепляются за грязную пену. Куда, куда плывут эти щепочки? Очень возможно, что из канавы попадут они в реку, из реки в море, из моря в океан… Я хочу вообразить себе этот длинный, страшный путь, но моя фантазия обрывается, не дойдя до моря.

Проезжает извозчик. Он чмокает, дергает вожжи и не видит, что на задке его пролетки повисли два уличных мальчика. Я хочу присоединиться к ним, но вспоминаю про исповедь, и мальчишки начинают казаться мне величайшими грешниками.

“На Страшном суде их спросят: зачем вы шалили и обманывали бедного извозчика? – думаю я. – Они начнут оправдываться, но нечистые духи схватят их и потащат в огонь вечный. Но если они будут слушаться родителей и подавать нищим по копейке или по бублику, то бог сжалится над ними и пустит их в рай”.

Церковная паперть суха и залита солнечным светом. На ней ни души. Нерешительно я открываю дверь и вхожу в церковь. Тут в сумерках, которые кажутся мне густыми и мрачными, как никогда, мною овладевает сознание греховности и ничтожества. Прежде всего бросаются в глаза большое распятие и по сторонам его божия матерь и Иоанн Богослов. Паникадила и ставники одеты в черные, траурные чехлы, лампадки мерцают тускло и робко, а солнце как будто умышленно минует церковные окна. Богородица и любимый ученик Иисуса Христа, изображенные в профиль, молча глядят на невыносимые страдания и не замечают моего присутствия; я чувствую, что для них я чужой, лишний, незаметный, что не могу помочь им ни словом, ни делом, что я отвратительный, бесчестный мальчишка, способный только на шалости, грубости и ябедничество. Я вспоминаю всех людей, каких только я знаю, и все они представляются мне мелкими, глупыми, злыми и неспособными хотя бы на одну каплю уменьшить то страшное горе, которое я теперь вижу; церковные сумерки делаются гуще и мрачнее, и божия матерь с Иоанном Богословом кажутся мне одинокими.

За свечным шкафом стоит Прокофий Игнатьич, старый отставной солдат, помощник церковного старосты. Подняв брови и поглаживая бороду, он объясняет полушепотом какой-то старухе:

- Утреня будет сегодня с вечера, сейчас же после вечерни. А завтра к часам ударят в восьмом часу. Поняла? В восьмом.

А между двух широких колонн направо, там, где начинается придел Варвары Великомученицы, возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники… Тут же и Митька, оборванный, некрасиво остриженный мальчик с оттопыренными ушами и маленькими, очень злыми глазами. Это сын вдовы поденщицы Настасьи, забияка, разбойник, хватающий с лотков у торговок яблоки и не раз отнимавший у меня бабки. Он сердито оглядывает меня и, мне кажется, злорадствует, что не я, а он первый пойдет за ширму. Во мне закипает злоба, я стараюсь не глядеть на него и в глубине души досадую на то, что этому мальчишке простятся сейчас грехи.

Впереди него стоит роскошно одетая красивая дама в шляпке с белым пером. Она заметно волнуется, напряженно ждет, и одна щека у нее от волнения лихорадочно зарумянилась.

Жду я пять минут, десять… Из-за ширм выходит прилично одетый молодой человек с длинной, тощей шеей и в высоких резиновых калошах; начинаю мечтать о том, как я вырасту большой и как куплю себе такие же калоши, непременно куплю! Дама вздрагивает и идет за ширмы. Ее очередь.

В шелку между двумя половинками ширмы видно, как дама подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и, не глядя на священника, в ожидании поникает головой. Священник стоит спиной к ширмам, а потому я вижу только его седые кудрявые волосы, цепочку от наперсного креста и широкую спину. А лица не видно. Вздохнув и не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шепот. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в землю.

“Чем она грешна? – думаю я, благоговейно посматривая на ее кроткое красивое лицо. – Боже, прости ей грехи! Пошли ей счастье!”

Но вот священник покрывает ее голову епитрахилью.

- И аз, недостойной иерей… – слышится его голос… – властию его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…

Дама делает земной поклон, целует крест и идет назад. Уже обе щеки ее румяны, но лицо спокойно, ясно, весело.

“Она теперь счастлива, – думаю я, глядя то на нее, то на священника, простившего ей грехи. – Но как должен быть счастлив человек, которому дано право прощать”.

Теперь очередь Митьки, но во мне вдруг вскипает чувство ненависти к этому разбойнику, я хочу пройти за ширму раньше его, я хочу быть первым… Заметив мое движение, он бьет меня свечой по голове, я отвечаю ему тем же, и полминуты слышится пыхтенье и такие звуки, как будто кто-то ломает свечи… Нас разнимают. Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не вижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться предметы; оттопыренные уши Митьки растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым…

Раздается голос священника:

- И аз, недостойный иерей…

Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху… Подхожу к аналою, который выше меня. На мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомленное лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и край аналоя. Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращенная к нему, начинает гореть… Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренне, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких богородицу и Иоанна Богослова, распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения.

- Тебя как зовут? – спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью.

Как теперь легко, как радостно на душе!

Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай! Мне кажется, что от меня уже пахнет так же, как от рясы, я иду из-за ширм к дьякону записываться и нюхаю свои рукава. Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными, и на Митьку я гляжу равнодушно, без злобы.

- Как тебя зовут? – спрашивает дьякон.

- Федя.

- А по отчеству?

- Не знаю.

- Как зовут твоего папашу?

- Иван Петрович.

- Фамилия?

Я молчу.

- Сколько тебе лет?

- Девятый год.

Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить в келии и питаться одной прочфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев. Мне слышно, как в столовой накрывают на стол – это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. Как мне хочется есть! Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой!

- Боже, очисти меня грешного, – молюсь я, укрываясь с головой. Ангел-хранитель, защити меня от нечистого духа.

На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки. В церкви все дышит радостью, счастьем и весной; лица богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, все прошлое предано забвению, все прощено. Митька тоже причесан и одет по-праздничному. Я весело гляжу на его оттопыренные уши и, чтобы показать, что я против него ничего не имею, говорю ему:

- Ты сегодня красивый, и если бы у тебя не торчали волосы и если б ты не был так бедно одет, то все бы подумали, что твоя мать не прачка, а благородная. Приходи ко мне на пасху, будем в бабки играть.

Митька недоверчиво глядит на меня и грозит мне под полой кулаком.

А вчерашняя дама кажется мне прекрасной. На ней светло-голубое платье и большая сверкающая брошь в виде подковы. Я любуюсь ею и думаю, что когда я вырасту большой, то непременно женюсь на такой женщине, но, вспомнив, что жениться – стыдно, я перестаю об этом думать и иду на клирос, где дьячок уже читает часы.

С. Козлов

Ёжик в тумане

Тридцать комариков выбежали на поляну и заиграли на своих писклявых скрипках.

Из-за туч вышла луна и, улыбаясь, поплыла по небу.

«Ммм-у!..» — вздохнула корова за рекой. Залаяла собака, и сорок лунных зайцев побежали по дорожке.

Над рекой поднялся туман, и грустная белая лошадь утонула в нем по грудь, и теперь казалось — большая белая утка плывет в тумане и, отфыркиваясь, опускает в него голову.

Ёжик сидел на горке под сосной и смотрел на освещенную лунным светом долину, затопленную туманом.

Красиво было так, что он время от времени вздрагивал: не снится ли ему все это?

А комарики не уставали играть на своих скрипочках, лунные зайцы плясали, а собака выла.

«Расскажу — не поверят!» — подумал Ёжик, и стал смотреть еще внимательнее, чтобы запомнить до последней травинки всю красоту.

«Вот и звезда упала, — заметил он, — и трава наклонились влево, и от елки осталась одна вершина, и теперь она плывет рядом с лошадью... А интересно, — думал Ёжик, — если лошадь ляжет спать, она захлебнется в тумане?»

И он стал медленно спускаться с горы, чтобы тоже попасть в туман и посмотреть, как там внутри.

— Вот, — сказал Ёжик. — Ничего не видно. И даже лапы не видно. Лошадь! — позвал он. Но лошадь ничего не сказала.

«Где же лошадь?» — подумал Ёжик. И пополз прямо. Вокруг было глухо, темно и мокро, лишь высоко сверху сумрак слабо светился.

Полз он долго-долго и вдруг почувствовал, что земли под ним нет, и он куда-то летит. Бултых!..

«Я в реке!» — сообразил Ёжик, похолодев от страха. И стал бить лапами во все стороны.

Когда он вынырнул, было по-прежнему темно, и Ёжик даже не знал, где берег.

«Пускай река сама несет меня!» — решил он.

Как мог, глубоко вздохнул, и его понесло вниз по течению.

Река шуршала камышами, бурлила на перекатах, и Ёжик чувствовал, что совсем промок и скоро утонет.

Вдруг кто-то дотронулся до его задней лапы.

— Извините, — беззвучно сказал кто-то, кто вы и как сюда попали?

— Я — Ёжик, — тоже беззвучно ответил Ёжик. — Я упал в реку.

— Тогда садитесь ко мне на спину, — беззвучно проговорил кто-то. — Я отвезу вас на берег.

Ёжик сел на чью-то узкую скользкую спину и через минуту оказался на берегу.

— Спасибо! — вслух сказал он.

— Не за что! — беззвучно выговорил кто-то, кого Ёжик даже не видел, и пропал в волнах.

«Вот так история... — размышлял Ёжик, отряхиваясь. — Разве кто поверит?!»

И заковылял в тумане.

Звуки и голоса

— В полудреме, Медвежонок, можно вообразить все, что хочешь, и все, что вообразишь, будет как живое. И тогда-то...

— Ну!

— Тогда-то...

— Да говори же!

— И тогда-то... слышны звуки и голоса. Ёжик глядел на Медвежонка большими круглыми глазами, как будто сию минуту, вот прямо сейчас, догадался о чем-то самом важном.

— И кого ты слышал? — шепотом спросил Медвежонок.

— Сегодня?

— Ага.

— Зяблика, — сказал Ёжик.

— А вчера?

— Лягушку.

— А что она сказала?..

— Она — пела. —  И Ёжик закрыл глаза.

— Ты ее и сейчас слышишь?

— Слышу, — сказал Ёжик с закрытыми глазами.

— Давай я тоже закрою глаза. — Медвежонок закрыл глаза и встал поближе к Ёжику, чтобы тоже слышать.

— Слышишь? — спросил Ёжик.

— Нет, — сказал Медвежонок.

— Ты впади в дрему.

— Надо лечь, — сказал. Медвежонок. И лег.

— А я — возле тебя. — Ёжик сел рядом. Ты только представь: она сидит и поет.

— Представил.

— А вот сейчас... Слышишь? —  И Ёжик по-дирижерски взмахнул лапой. — Запела!

— Не слышу, — сказал Медвежонок. — Сидит, глаза вытаращила и молчит.

— Поговори с ней, — сказал Ёжик. — Заинтересуй.

— Как?

— Скажи: «Мы с Ёжиком из дальнего леса пришли на ваш концерт». Медвежонок пошевелил губами.

— Сказал.

— Ну?

— Молчит.

— Погоди,- сказал Ёжик. — Давай ты сядь, а я лягу. Та-ак.- И он забубнил что-то, укладываясь рядом с Медвежонком в траву.

А день разгорался, и высокая стройная осень шаталась соснами и кружилась полым листом.

Медвежонок давно открыл глаза и глядел теперь на рыжие деревья, на ветер, который морщил лужу, а Ёжик все бормотал и пришептывал, лежа рядом в траве.

— Послушай, Ёжик, — сказал Медвежонок, — зачем нам эта лягушка, а? Пойдем наберем грибков, зажарим! А я для тебя яблочко припас.

— Нет, — не открывая глаз, сказал Ёжик. — Она запоет.

— Ну и запоет. Толку-то?

— Эх ты! — сказал Ёжик. — Грибки! Яблочки!.. Если б ты только знал, как это — звуки голоса!

Когда ты прячешь солнце – мне грустно

Над горой туман и розовато-оранжевые отсветы. Весь день лил дождь, потом перестал, выглянуло солнце, зашло за гору, и вот теперь была такая гора.

Было очень красиво, так красиво, что Ёжик с Медвежонком просто глядели и ничего не говорили друг другу.

А гора все время менялась: оранжевое переместилось влево, розовое — вправо, а голубое стало сизо-синим и осталось вверху.

Ёжик с Медвежонком давно любили эту игру: закрывать глаза, а когда откроешь — все по-другому.

— Открывай скорей, — шепнул Ёжик. — Очень здорово!

Теперь оранжевое растеклось узкой каймой по всей горе, а розовое и голубое пропало.

Туман был там, выше, а сама гора была будто опоясана оранжевой лентой.

Они снова закрыли глаза, и, когда через мгновение открыли, вновь все изменилось.

Оранжевое вспыхивало кое-где слева и справа, розовое вдруг появилось справа, розово-голубое исчезло, и гора вся стала такой темной, торжественной, что от нее просто нельзя было отвести глаз, Ёжик с Медвежонком снова закрыли и открыли глаза: гора была покойной, туманной, с легким розоватым отсветом справа, но они не успели снова закрыть глаза, как этот отсвет пропал.

Туманная, очень красивая гора глядела на Ёжика с Медвежонком.

И вдруг, или это Ёжику с Медвежонком показалось, кто-то заговорил:

— Вам нравится на меня смотреть?

— Да, — сказал Ёжик.

— А кто? Кто говорит? — шепотом спросил Медвежонок.

— Я красивая?

— Да, — сказал Ёжик.

— А когда я вам больше нравлюсь — утром или вечером? Тут и Медвежонок понял, что это говорит гора.

— Мне — утром, — сказал Медвежонок.

— А почему?

— Тогда впереди целый день и...

— А тебе, Ёжик?

— Когда ты прячешь солнце, мне грустно, — сказал Ёжик. — Но я больше люблю смотреть на тебя вечером.

— А почему?

— Когда смотришь вечером, как будто стоишь там, на вершине, и далеко, далеко видно.

— Что же ты видел сегодня, Ёжик? — спросила гора.

— Сегодня так пряталось солнце, а кто-то так не давал ему уйти, что я ни о чем не думал, я только смотрел.

— А я... Мы... То откроем глаза, то закроем. Мы так играем, — сказал Медвежонок.

Быстро сгущались сумерки.

И когда почти совсем стемнело, иссиня-зеленое небо вдруг оторвалось от горы, а вся она стала резко видна, чернея на бледно-голубой полосе, отделяющей ее от темного неба.

Разрешите с вами посумерничать

— Заяц просится посумерничать.

— Пускай сумерничает, — сказал Ёжик и вынес на крыльцо еще одно плетеное кресло.

— Можно войти? — спросил Заяц. Он стоял под крыльцом, пока Медвежонок разговаривал с Ёжиком.

— Входи, — сказал Ёжик.

Заяц поднялся по ступенькам и аккуратно вытер лапы о половичок.

— Три-три! — сказал Медвежонок. — Ёжик любит, чтобы было чисто.

— Можно сесть? — спросил Заяц.

— Садись, — сказал Медвежонок. И Ёжик с Медвежонком тоже сели.

— А как мы будем сумерничать? — спросил Заяц.

Ёжик промолчал.

— Сиди в сумерках и молчи, — сказал Медвежонок.

— А разговаривать можно? — спросил Заяц. Ёжик опять промолчал.

— Говори, — сказал Медвежонок.

— Я в первый раз сумерничаю, — сказал Заяц, — поэтому не знаю правил. Вы не сердитесь на меня, ладно?

— Мы не сердимся, — сказал Ёжик.

— Я как узнал, что вы сумерничаете, я стал прибегать к твоему, Ёжик, дому и глядеть во-он из-под того куста. Во, думаю, как красиво они сумерничают! Вот бы и мне! И побежал домой, и стащил с чердака старое кресло, сел и сижу...

— И чего? — спросил Медвежонок.

— А ничего. Темно стало, — сказал Заяц. — Нет, думаю, это не просто так, это не просто сиди и жди. Что-то здесь есть. Попрошусь, думаю, посумерничать с Ёжиком и Медвежонком. Вдруг пустят?

— Угу, — сказал Медвежонок.

— А мы уже сумерничаем? — спросил Заяц. Ёжик глядел, как медленно опускаются сумерки, как заволакивает низинки туман, и почти не слушал Зайца.

— А можно, сумерничая, петь? — спросил Заяц. Ёжик промолчал.

— Пой, — сказал Медвежонок.

— А что?

Никто ему не ответил.

— А можно веселое? Давайте я веселое спою, а то зябко как-то?

— Пой, — сказал Медвежонок.

— Ля-ля! Ля-ля! — завопил Заяц. И Ёжику сделалось совсем грустно. Медвежонку было неловко перед Ёжиком, что вот он притащил Зайца и Заяц мелет, не разбери чего, а теперь еще воет песню. Но Медвежонок не знал, как быть, и поэтому завопил вместе с Зайцем.

— Ля-ля-лю-лю! — вопил Медвежонок.

— Ля-ля! Ля-ля! — пел Заяц. А сумерки сгущались, и Ёжику просто больно было все это слышать.

— Давайте помолчим, — сказал Ёжик. — Послушайте, как тихо!

Заяц с Медвежонком смолкли и прислушались. Над поляной, над лесом плыла осенняя тишина.

— А что, — шепотом спросил Заяц, — теперь делать?

— Шшш! — сказал Медвежонок.

— Это мы сумерничаем? — прошептал Заяц. Медвежонок кивнул.

— До темноты — молчать?..

Стало совсем темно, и над самыми верхушками елок показалась золотая долька луны.

От этого Ёжику с Медвежонком вдруг стало на миг теплее. Они поглядели друг на друга, и каждый почувствовал в темноте, как они друг другу улыбнулись.

Не смотри на меня так, Ёжик

- Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, - сказал Медвежонок.
Ёжик кивнул.
- Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда.
Ёжик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал.
- Ну что ты молчишь?
- Я верю, - сказал Ёжик.
Ёжик провалился в волчью яму и просидел там неделю. Его случайно нашла Белка: она пробегала мимо и услышала слабый Ежикин голос.
Медвежонок неделю искал Ёжика по лесу, сбился с ног и, когда к нему прибежала Белка, вытащил Ёжика из ямы и принес домой.
Ёжик лежал, по самый нос укрытый одеялом, и глядел на Медвежонка тихими глазами.
- Не смотри на меня так, - сказал Медвежонок. - Не, могу, когда на меня так смотрят.
Ёжик закрыл глаза.
- Ну вот, теперь ты как будто умер.
Ёжик открыл глаза.
- Улыбнись, - сказал Медвежонок.
Ёжик попробовал, но у него слабо получилось.
- Сейчас я тебя буду поить бульоном, - сказал Медвежонок. - Белка принесла свежих грибков, я сварил бульон.
Он налил бульон в чашку и приподнял Ёжику голову.
- Нет, не так, - сказал Медвежонок. - Ты садись.
- Не могу, - сказал Ёжик.
- Я тебя подушкой подопру. Вот так.
- Мне тяжело, - сказал Ёжик.
- Терпи.
Медвежонок прислонил Ёжика спиной к стене и подоткнул подушку.
- Мне холодно, - сказал Ёжик.
- Сичас-сичас. - Медвежонок взобрался на чердак и обложил Ёжика тулупом. - Как ты не замерз?
Ночи-то какие холодные! - приговаривал Медвежонок.
- Я прыгал, - сказал Ёжик.
- Семь дней?
- Я ночью прыгал.
- Что ж ты ел?
- Ничего, - сказал Ёжик. - Ты мне дашь бульону?
- Ах, да! Пей, - сказал Медвежонок.
Ёжик сделал несколько глотков и закрыл глаза.
- Пей-пей!
- Устал, - сказал Ёжик.
- Нет, пей! - И Медвежонок стал поить Ёжика с ложечки.
- Не могу больше.
- За меня!
Ёжик хлебнул.
- За Белочку!
Ёжик выпил.
- За Зайца! Он знаешь как помогал!
- Погоди, - сказал Ёжик. - Передохну.
- Выпей за Зайца, он старался...
Ёжик глотнул.
- За Хомячка!
- А Хомячок что сделал?
- Ничего. Каждый день прибегал и спрашивал.
- Пусть подождет. Сил нет, - сказал Ёжик.
- Иногда и утром прибегал, - сказал Медвежонок. - Съешь ложечку.
Ёжик проглотил.
- А теперь - за Филина!
- Филин-то при чем?
- Как? Нет, за Филина ты выпьешь три ложки.
- Да почему?
- Да я на нем три ночи летал. Тебя искали.
- На Филине?
- Ну да!
- Врешь, - сказал Ёжик.
- Чтоб мне с места не сойти!
- Да как ты на него взобрался?
- Он знаешь какой крепкий? Сел на шею и полетел. Ты бы видел, как Заяц, нас испугался.
- Как?
- Вот выпей - скажу.
Ёжик выпил подряд три ложки и снова закрыл глаза.
- Как? - спросил он.
- Что?
- Как Заяц вас испугался?
- А! Заяц? Представляешь? Я лечу. А тут - он. Давай еще ложечку. Слышишь, как пахнет? Ух!
Ёжик выпил.
- Ну вот. Сидит, ушами вертит. Тут мы.
- С Филином?
- Ага. Он ка-ак подскочит, ка-ак побежит! Филин чуть на дерево не налетел. Давай за Филина.
- Нет. Уже совсем не могу, - сказал Ёжик. - Давай я лягу.
Медвежонок уложил Ёжика на прежнее место и укрыл тулупом.
- Ну как, - спросил Медвежонок, - тепло?
- Угу, - сказал Ёжик. - А про Филина придумал? Говори.
- Да что ты? Вот выздоровеешь, вместе полетаем.
- Полетаем, - еле слышно пробормотал Ёжик, засыпая.

Стихи

Ах, как нам добрые слова нужны.
Не раз мы в этом убеждались сами.
А может не слова — дела важны?
Дела — делами, а слова — словами.
Они живут у каждого из нас,
На дне души до времени хранимы,
Чтоб их произнести в тот самый час,
Когда они другим необходимы.

— Добрый день! — тебе сказали,
— Добрый день! — ответил ты.
Как две ниточки связали
Теплоты и доброты.

Нам желают «Доброго пути!»
— Будет легче ехать и идти.
— Здравствуйте! — ты скажешь человеку,
— Здравствуйте! — он скажет нам в ответ.
И, наверно, не пойдёт в аптеку,
И здоровым будет много лет.

За что мы говорим «спасибо»?
За всё, что делают для нас.
И мы припомнить не смогли бы,
Кому сказали, сколько раз.

Отменить, что ли, слово «пожалуйста»?
Повторяем его поминутно,
Нет, пожалуй, что без «пожалуйста»
Нам становится неуютно.

Слова чудеснейшие эти,
Услышать каждый очень рад,
Добреют взрослые и дети,
И улыбнуться вам спешат.

– Видел Бога! Я не вру!
– Где!? На небесах?
– Нет, у мамы поутру,
Бог сиял в глазах!
Мама встала на заре,
Воду принесла
Из колодца во дворе,
И ко мне вошла.
Я совсем уже не спал
И увидеть смог,
Как в глазах ее сиял
Бесконечный Бог!

Скажите, откуда я взялся?
Я всем задавал вопрос.
А дедушка мне ответил:
- Нам аист тебя принес.
А бабушка мне сказала:
- В капусте тебя нашли.
А дядя шутил: - С вокзала
В корзинке тебя принесли.
Я знаю, неправда это,
Мама меня родила,
Я только не знаю ответа,
Где мама меня взяла.
Сестра на меня ворчала:
- Ты голову всем вскружил.
А я начинал сначала:
- А где я до мамы жил?
Никто это тайну из взрослых
Мне так объяснить и не смог.
Лишь мама ответила просто:
-ТЫ ЖИЛ В МОЕМ СЕРДЦЕ, СЫНОК!

Взял
Уроки сделал честно,
Сделал, не жалея сил!
Ну и что же?
Бесполезно!
Так никто и не спросил!
А обычно нет и дня,
Чтоб не вызвали меня.

Носите на руках детей!
Ведь этот миг не долго длится
И он уже не повторится.
Они становятся взрослей.

Носите на руках детей!
Им это очень, очень важно,
В объятьях им тепло, не страшно
В период самых первых дней.

Носите на руках детей!
Дарите так любовь друг другу
И чувства не губите. Грубость
Лишь сделает сердца черствей.

Носите на руках детей!
Пока вы им нужны как воздух,
Пока еще не стало поздно,
Любите всей душой своей!

Носите на руках детей!
Избаловать любовью сложно,
И мнение об этом ложно
Носите на руках! Смелей!

Отвели бутуза в сад -
Мама рада, папа рад:
Не мешает им никто
Делать это, делать то!
Можно спать до десяти,
На прогулку не идти,
Нож забыть на видном месте
Выпить кофе граммов двести,
Можно, не в ущерб хвосту,
С антресолей слезть коту!
Можно час болтать с подружкой,
Можно печь полдня ватрушки,
Можно поваляться в ванной,
Или с книжкой на диване,
Можно - что б мне помереть!-
Телевизор посмотреть!!!
На базар сходить за сыром
И убрать всю-всю квартиру!
(Это и с бутузом можно,
Только очень, очень сложно).
Час прошел, и два, и три
Что-то тягостно внутри
Без бутуза в доме пусто,
Без бутуза в доме грустно...
Ну-ка, папа, быстро в сад -
Возвращай дитё назад!
...И опять дрожит весь дом...
Завтра снова поведем!!!