Художественная литература для детей 5-6 лет
учебно-методический материал по развитию речи (старшая группа) по теме

Примерный список литературы для чтения детям 5-6 лет

Русский фольклор

Содержание

Песенки, заклички

1.  «Как на тоненький ледок…»…………………………………………1
2. «Николенька – гусачок…»…………………………………………….2
3. «Уж я колышки тешу…»………………………………………………2
4. «Как у бабушки козел…»………………………………………………2
5. «Ты, мороз, мороз, мороз…»………………………………………….3
6. «По дубочку постучишь, прилетает синий чиж…»…………………3
7. «Ранним-рано поутру…» ……………………………………………..4                          
8. «Грачи-киричи…»……………………………………………………..4
9. «Уж ты, пташечка, ты залетная…»……………………………………5
10. «Ласточка-ласточка…»………………………………………………...5
11. «Дождик, дождик, веселей…»………………………………………...5
12. «Божья коровка…»…………………………………………………….6

Сказки.

1. «Лиса и кувшин», обр. О.Капицы……………………………………6
2. «Крылатый, мохнатый да масляный», обр. И. Карнауховой……….6
3. «Хаврошечка», обр. А.Н. Толстого…………………………………..9
4. «Заяц – хвастун», обр. О. Капицы……………………………………12
5. «Царевна-лягушка», обр. М. Булатова……………………………….12
6. «Рифмы», авторизированный пересказ  Б. Шергина……………….22
7. «Сивка-Бурка», обр. М. Булатова…………………………………….24
8. «Финист – Ясный сокол», обр. А. Платонова……………………….29

Тексты художественных произведений

Песенки, заклички

"Как на тоненький ледок..."

Как на тоненький ледок
Выпал беленький снежок.
Выпал беленький снежок,
Ехал Ванюшка-дружок.
Ваня ехал, поспешал,
Со добра коня упал.
Он упал, упал, лежит —
Никто к Ване не бежит.
Две девушки увидали,
Прямо к Ване подбежали.
Прямо к Ване подбежали,
На коня Ваню сажали,
На коня Ваню сажали,
Путь-дорогу показали.
Путь-дорогу показали
Да наказывали:
«Как поедешь ты, Иван,
Не зевай по сторонам!»

«Николенька -  гусачок…»

Николенька гусачок
По бережку скачет,
Белу рыбку ловит,
Бабушку кормит.
Бабушка старенька,
Бабушка добренька.
Рыбушку любит,
А внучка голубит.
Гладит по головке,
Шьет ему обновки.

«Уж я колышки тешу…»

Я колышки тешу,

Огород горожу,

Я капусту сажу,

Сажу беленькую,

Развеселенькую.

"Как у бабушки козёл..."

Как у бабушки козёл,
у Варварушки седой,  что за умный был:
сам и по воду ходил,
сам и печку топил,
сам и кашу варил,
деда с бабой кормил.
Собирался козёл во зелёный лес —
семь волков убить,
бабе шубу сшить.
Вот зашёл козёл
во зелёный лес,
а навстречу козлу
идут семь волков.
А восьмой-то волк,
он голодный был,
он три года ходил,
всё козлятинки просил.
Испугался козёл,
испугался седой!
Он бородкой трясёт,
точно веничком,
а ножками стучит,
словно ступочками.
Ах ты, бабушка,
ты, Варварушка!
Отворяй-ка ворота,
принимай-ка козла.

«Ты, мороз, мороз, мороз…»

Ты, мороз, мороз, мороз,

Не показывай свой нос!

Уходи скорей домой,

Стужу уводи с собой.

А мы саночки возьмем,

Мы на улицу пойдем,

Сядем в саночки – самокаточки.

По дубочку постучишь

По дубочку постучишь,

Прилетает синий чиж.

У чижа, у чиженьки,

Хохолочек рыженький,

А на лапке маленькой

Сапожочек аленький.

Чиж под солнышком летал

И головкой кивал.

«Ранним-рано поутру…»

 «Ранним-рано поутру…»

Раным-рано поутру

Пастушок: "Ту-ру-ру-ру!"

А коровки в лад ему

Затянули: "Му-му-му!"

Ты, Буренушка, ступай,

В чисто поле погуляй,

А вернешься вечерком,

Нас напоишь молочком.

«Грачи-киричи…»

«Грачи-киричи…»

Грачи - киричи

Летите, летите,

Дружную весну

Несите, несите!

«Уж ты, пташечка, ты залетная…»

Уж ты, пташечка, ты залетная,

Ты слетай на сине море,

Ты возьми ключи весенние,

Замкни зиму, отомкни лето.

«Ласточка – ласточка…

- Ласточка, ласточка,

Милая касаточка,

Ты где была,

Ты с чем пришла?

- За морем бывала,

Весну добывала,

Несу, несу

Весну красну.

«Дождик, дождик, веселей…»

- Дождик, дождик, веселей

Капай, капай, не жалей!

Только нас не замочи!

Зря в окошко не стучи –

Брызни в поле пуще:

Станет травка гуще!

«Божья коровка…»

Божья коровка,

Черная головка,

Улети на небо,

Принеси нам хлеба,

Черного и белого,

Только не горелого!

Сказки

«Лиса и кувшин»  (обр. О. Капицы)

Вышла баба на поле жать и спрятала в кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала. Пора бы и домой, да вот беда - головы из кувшина вытащить не может.

Ходит лиса, головой мотает и говорит:

• Ну, кувшин, пошутил, да и будет! Отпусти же меня, кувшинушка. Полно тебе баловать — поиграл, да и будет!

Не отстает кувшин, хоть что ты хочешь!

Рассердилась лиса:

• Погоди же ты, не отстанешь честью, так я тебя утоплю!

Побежала лиса к реке и давай кувшин топить.

Кувшин-то утонуть - утонул, да и лису за собой утянул.

«Крылатый, мохнатый да масляный» (обр. И. Карнауховой)

На лесной опушке, в тепленькой избушке, жили – были три братца: воробей крылатый, мышонок мохнатый, да блин масляный.

Воробей с поля прилетел, мышонок от кота удрал,  блин со сковороды убежал. Жили они, поживали, друг друга не обижали. Каждый свою работу делал, другому помогал. Воробей еду приносил - с полей зёрен, из лесов грибов, с огорода бобов. Мышонок дрова рубил, а блин щи да кашу варил. Хорошо жили. Бывало, воробей с охоты воротится, ключевой водой умоется, сядет на лавку отдыхать. А мышь дрова таскает, на стол накрывает, ложки крашеные считает. А блин у печи - румян да пышен - щи варит, крупной солью солит, кашу пробует.

Сядут за стол - не нахвалятся. Воробей говорит:

-Эх, щи так щи, боярские щи, как хороши да жирны!

А блин ему:

- А я, блин масленый, окунусь в горшок да вылезу - вот щи и жирные!

А воробей кашу ест, похваливает:

- Ай, каша, ну и каша- горазд горяча!

А мышь ему:

- А я дров навезу, мелко нагрызу, в печь набросаю, хвостиком разметаю -хорошо в печи огонь горит- вот каша и горяча!

- Да и я,-  говорит воробей,- не промах: соберу грибов, натащу бобов - вот вы и сыты!

Так они жили, друг друга хвалили, да и себя не обижали

Только раз призадумался воробей.

«Я,- думает,- целый день по лесу летаю, ножки бью, крылышки треплю, а они как работают? С утра блин на печи лежит- нежится, а только к вечеру за обед берётся. А мышь с утра дрова везёт да грызёт, а потом на печь заберётся, на бок повернётся, да и спит до обеда. А я с утра до ночи на охоте - на тяжёлой работе. Не бывать больше этому!»

Рассердился воробей - ножками затопал, крыльями захлопал и давай кричать:

- Завтра же работу поменяем!

Ну, ладно, хорошо. Блин да мышонок видят, что делать нечего, на том и порешили. На другой день утром блин пошёл на охоту, воробей - дрова рубить, а мышонок - обед варить.

Вот блин покатился в лес. Катится по дорожке и поёт: Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я - масленый бок,

На сметане мешан,

                                               На маслице жарен!

                                               Прыг-скок,

                                               Прыг-скок,

                                              Я - масленый бок!

Бежал, бежал, а навстречу ему Лиса Патрикеевна.

-Ты куда, блинок, бежишь-спешишь?

- На охоту.

- А какую ты, блинок, песенку поешь?

Блин заскакал на месте, да и запел:

Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я - масленый бок,

На сметане мешан,

На маслице жарен!

Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я - масленый бок!

-Хорошо поёшь,- говорит Лиса Патрикеевна, а сама ближе подбирается. - Так, говоришь, на сметане мешан? А блин ей:

- На сметане да с сахаром! А лиса ему:

-  Прыг-скок, говоришь?

Да как прыгнет, да как фыркнет, да как ухватит за масленый бок - ам!

А блин кричит:

- Пусти меня, лиса, в дремучие леса, за грибами, за бобами – на охоту!

А лиса ему:

- Нет, я съем тебя, проглочу тебя, со сметаной, с маслом да с сахаром.

Блин бился, бился, еле от лисы вырвался - бок в зубах оставил, домой побежал!

А дома-то что делается!

Стала мышка щи варить: чего ни положит, чего ни прибавит, а щи всё не жирны, не хороши, не маслены.

«Как,- думает,- блин щи варил? А, да он в горшок нырнёт да выплывет, и станут щи жирные!»

Взяла мышка, да и кинулась в горшок. Обварилась, ошпарилась, еле выскочила! Шубка повылезла, хвостик дрожмя дрожит. Села на лавку да слезы льёт.

А воробей дрова возил: навозил, натаскал да давай клевать, на мелки щепки ломать. Клевал, клевал, клюв на сторону своротил. Сел на завалинку и слёзы льет. Прибежал блин к дому, видит: сидит воробей на завалинке – клюв на сторону, слезами воробей заливается. Прибежал блин в избу — сидит мышь на лавке, шубка у неё повылезла, хвостик дрожмя дрожит. Как увидали, что у блина полбока съедено, ещё пуще заплакали.

Тут блин и говорит:

- Так всегда бывает, когда один на другого кивает, своё дело делать не хочет. Тут воробей со стыда под лавку забился.

Ну, делать нечего, поплакали-погоревали, да и стали снова жить-поживать по-старому: воробей еду приносить, мышь дрова рубить, а блин щи да кашу варить.

Так они живут, пряники жуют, медком запивают, нас с вами вспоминают.

«Хаврошечка» (обр. А.Н. Толстого)

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.

А были у нее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала – и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать.

- Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне ведено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать. А коровушка ей в ответ:

- Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь - все будет сработано.

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого - все готово: и наткано и побелено, и в трубы покатано.

Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.

Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке. Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

- Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает: - Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала. Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь – Двуглазку:

- Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди погляди, кто сироте помогает.

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошенька баюкает: - Спи, глазок, спи, другой!

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь - Триглазку, а сироте еще больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала. Хаврошечка поет: - Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла. Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и матери все рассказала. Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу. - Режь рябую корову! Старик и так и сяк: - Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая! - Режь, да и только!

Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про то опознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит: – Коровушка-матушка! Тебя резать хотят. А коровушка ей отвечает:

- А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.

Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла, и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая! – яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо - останавливается, кто проходит близко – заглядывается.

Много ли времени прошло, мало ли, - Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек – богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

- Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне. А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.

Сестры хотели их сбить - листья глаза засыпают, хотели сорвать - сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались – руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка - веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

«Заяц-хвастун» (обр. О. Капицы)

Жил-был заяц в лесу. Летом жилось ему хорошо, а зимой голодно. Вот забрался он раз к одному крестьянину  на гумно снопы воровать, видит: там уже много зайцев собралось. Он и начал им хвастать:

• У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи, я никого не боюсь!

Пошел зайчик опять в лес, а другие зайцы рассказали тетке вороне, как заяц хвастался. Полетела ворона хвастунишку разыскивать. Нашла его под кустом и говорит:

• А ну, скажи, как ты хвастался?
• А у меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.

Потрепала его ворона за ушки и говорит:

• Смотри, больше не хвастай!

Испугался заяц и обещал больше не хвастать.

Вот сидела раз ворона на заборе, вдруг собаки набросились на нее и стали трепать. Увидел заяц, как собаки ворону треплют, и думает: надо бы вороне помочь.

А собаки увидели зайца, бросили ворону да побежали за зайцем. Заяц быстро бежал - собаки гнались за ним, гнались, совсем выбились из сил и отстали от него.

Сидит ворона опять на заборе, а заяц отдышался и прибежал к ней.

• Ну, - говорит ему ворона, - ты молодец: не хвастун, а храбрец!

«Царевна-лягушка» (обр. М. Булатова)

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

- Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

- За кого же нам, батюшка, посвататься?

- А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет - там и сватайтесь.

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат - полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич - полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка.

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один - в боярском тереме, другой - на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит - сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

- Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

- Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

- Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда, чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

- Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич - на боярышне, средний - на купеческой дочери, а Иван-царевич - на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

- Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

- Ква-ква, Иван-царевич, - говорит лягушка-квакушка, - что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

- Как мне не печалиться! - отвечает Иван-царевич. - Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба.

- Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой - такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай - рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам - города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу - звери рыскучие.

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

- Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой - сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

- Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

- Вот этот хлеб только в большие праздники есть!

И тут же дал сыновьям новый приказ:

- Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек - чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать - кто серебром, кто золотом, кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

- Ква-ква, Иван-царевич, - говорит лягушка-квакушка, - почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

- Как мне не кручиниться! - отвечает Иван-царевич. - Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!

- Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз - цветок зацветет, где кольнет другой раз - хитрые узоры идут, где кольнет третий - птицы летят.

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

- Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

- Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

- А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

- Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?

- Как мне не печалиться! - говорит Иван-царевич. - Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез.

- Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

- Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром - не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет! »

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

- Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром - весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:

- Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая - сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые.

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет - не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест - косточки за правый рукав бросает.

Жены старших царевичей увидели это - и туда же: чего не допьют - в рукав льют, чего не доедят - в другой кладут. А к чему, зачем - того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом - стало озеро, махнула правым - поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами - всех гостей забрызгали; как махнули правыми - костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась - нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала - не нашла и говорит Ивану-царевичу:

- Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь - только тогда и разыщешь меня.

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли - скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, - две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

- Здравствуй, дедушка! - говорит Иван-царевич.

- Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

- Эх, Иван-царевич, - говорит старик, - зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним - не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! - думает Иван-царевич. - Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

- Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.

Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь - а над ним летит большой селезень.

Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

- Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время - я тебе пригожусь.

Пожалел Иван-царевич селезня - не тронул его, пошел дальше голодный.

Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.

«Убью этого зайца! - думает царевич. - Очень уж есть хочется. »

Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:

- Не губи меня, Иван-царевич! Будет время - я тебе пригожусь.

И его пожалел царевич, пошел дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

- Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет - так есть хочется!

- Ах, Иван-царевич, - молвила щука, - сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!

Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли - прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич:

- Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга - костяная нога. Увидела она царевича и говорит:

- Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?

- Ах, баба-яга - костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!

- И то правда! - отвечает баба-яга.

Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

- Знаю, знаю! - говорит баба-яга. - Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.

- Да есть ли где его смерть?

- Его смерть - на конце иглы, та игла - в яйце, то яйцо - в утке, та утка - в зайце, тот заяц - в кованом ларце, а тот ларец - на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.

Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел, наконец, к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине - кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, - думает, - где-то медведь? Он бы мне помог! »

Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.

«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы».
Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.

«Где-то мой селезень? » - думает царевич.

А уж селезень за уткой летит - прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море.

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

- Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!

Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.

- Получай, Иван-царевич!

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил - умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.

Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:

- Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

Рифмы (авторизированный пересказ Б. Шергина)

В пересказе Б.В. Шергина.

Остальное: Михаил Владимирович Толстиков

«Сивка-Бурка» (обр. М. Булатова)

Жил-был старик, и было у него три сына. Младшего все Иванушкой-дурачком звали. Посеял раз старик пшеницу. Добрая уродилась пшеница, да только повадился кто-то ту пшеницу мять да топтать.

Вот старик и говорит сыновьям:
- Милые мои дети! Стерегите  пшеницу каждую ночь по очереди, надо поймать вора!

Настала первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать. Забрался он на сеновал и проспал до утра.
Приходит утром домой и говорит:
- Всю-то ночь я не спал, пшеницу стерег! Иззяб весь, а вора не видал.

На вторую ночь пошел средний сын. И он так же всю ночь проспал на сеновале.

На третью ночь приходит черед Иванушке-дурачку идти. Положил он пирог за пазуху, взял веревку и пошел. Пришел в поле, сел на камень. Сидит, не спит, пирог жует, вора дожидается.

В самую полночь прискакал на пшеницу конь - одна шерстинка серебряная, другая золотая, бежит - земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть. Не столько ест, сколько копытами топчет. Подкрался Иванушка к коню и разом накинул ему на шею веревку. Рванулся конь изо всех сил - не тут-то было! Иванушка вскочил на него ловко и ухватился крепко за гриву. Уж конь носил-носил его по полю, скакал-скакал - никак не мог сбросить!

Стал конь просить Иванушку:
- Отпусти ты меня, Иванушка, на волю! Я тебе за это великую службу сослужу.
- Хорошо, — отвечает Иванушка, - отпущу, да как я тебя потом найду?
-  А ты выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни три раза молодецким посвистом, гаркни богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» - я тут и появлюсь.

Отпустил Иванушка коня и взял с него обещание пшеницы никогда больше не есть и не топтать.
Пришел Иванушка поутру домой.
- Ну, рассказывай, что ты там видел? - спрашивают братья.
- Поймал я, — говорит Иванушка, - коня - одна шерстинка серебряная, другая золотая.
- А где же конь?
- Да он обещал больше не ходить в пшеницу, вот я его и отпустил.

Не поверили Иванушке братья, посмеялись над ним вволю. Да только уж с этой ночи и вправду никто пшеницы не трогал...

Скоро после того разослал царь гонцов по всем деревням, по всем городам клич кликать:
- Собирайтесь, бояре да дворяне, купцы да простые крестьяне, к царю на двор. Сидит царская дочь Елена Прекрасная в своем высоком тереме у окошка. Кто на коне до царевны доскочит, да с ее руки золотой перстень снимет, за того она и замуж пойдет!

Вот в указанный день собираются братья ехать к царскому двору - не затем, чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. А Иванушка с ними просится:
- Братцы, дайте мне хоть какую-нибудь лошаденку, и я хочу поехать посмотреть на Елену Прекрасную!
- Куда тебе, дурню! Людей, что ли, хочешь смешить? Сиди себе на печи да золу пересыпай!
Уехали братья, а Иванушка-дурачок и говорит братниным женам:
- Дайте мне лукошко, я хоть в лес пойду - грибов наберу!

Взял лукошко и пошел, будто грибы собирать. Вышел Иванушка в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко под куст бросил, а сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.
- Что угодно, Иванушка?
- Хочу посмотреть на царскую дочь Елену Прекрасную! - отвечает Иванушка.
- Ну, влезай ко мне в правое ухо, в левое вылезай!

Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез - и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать! Сел на Сивку-бурку и поскакал прямо к городу. Нагнал он по дороге своих братьев, проскакал мимо них, пылью дорожной осыпал.

Прискакал Иванушка на площадь - прямо к царскому дворцу. Смотрит - народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, сидит царевна Елена Прекрасная. На руке у нее перстень сверкает - цены ему нет! А собою она красавица из красавиц. Глядят все на Елену Прекрасную, а никто не решается до нее доскочить: никому нет охоты шею себе ломать.

Ударил тут Иванушка Сивку-бурку по крутым бокам... Фыркнул конь, заржал, прыгнул — только на три бревна до царевны не допрыгнул. Удивился народ, а Иванушка повернул Сивку и ускакал.
Кричат все:
- Кто таков? Кто таков?

А Иванушки уж и след простыл. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал. Примчался Иванушка в чистое поле, соскочил с коня, влез ему в левое ухо, а в правое вылез и стал по-прежнему Иванушкой-дурачком.

Отпустил он Сивку-бурку, набрал полное лукошко мухоморов и принес домой:
- Эва, какие грибки хорошие!
Рассердились братнины жены на Иванушку, и давай его ругать:
- Какие ты, дурень, грибы принес? Только тебе одному их есть!
Усмехнулся Иванушка, забрался на печь и сидит.

Воротились домой братья и рассказывают женам, что они в городе видели:
- Ну, хозяйки, какой молодец к царю приезжал! Такого мы сроду не видывали. До царевны только на три бревна не допрыгнул.
А Иванушка лежит на печи да посмеивается:
- Братцы родные, а не я ли это там был?
- Куда тебе, дурню, там быть! Сиди уж на печи да мух лови!

На другой день старшие братья снова в город поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами. Вышел в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко бросил, сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Влез Иванушка Сивке-бурке в правое ухо, а в левое вылез и стал молодец молодцом. Вскочил на коня и поскакал ко двору. Видит - на площади народу еще больше прежнего. Все на царевну любуются, а скакать никто и не думает: боятся шею себе сломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бокам. Заржал Сивка-бурка, прыгнул - только на два бревна до окна царевны не достал.

Поворотил Иванушка Сивку и ускакал. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал. А Иванушка уже в чистом поле. Отпустил Сивку-бурку, а сам пошел домой. Сел на печь, сидит, дожидается братьев.

Приезжают братья домой и рассказывают:
- Ну, хозяйки, тот же молодец опять приезжал! Не допрыгнул до царевны только на два бревна.
Иванушка и говорит им:
- Братцы, а не я ли это там был?
- Сиди, дурень, помалкивай!..
На третий день братья снова собираются ехать, а Иванушка говорит:
- Дайте мне хоть плохонькую лошаденку: поеду и я с вами!
- Сиди, дурень, дома! Только тебя там и не хватает!
Сказали и уехали.

Иванушка вышел в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный. Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез. Стал молодец молодцом и поскакал к царскому двору.

Прискакал Иванушка к высокому терему, стегнул Сивку-бурку плеткой... Заржал конь пуще прежнего, ударил о землю копытами, прыгнул — и доскочил до окна! Поцеловал Иванушка Елену Прекрасную в алые губы, снял с ее пальца заветный перстень и умчался. Только его и видели!
Тут все зашумели, закричали, руками замахали:
- Держи его! Лови его!
А Иванушки и след простыл.

Отпустил он Сивку-бурку, пришел домой. Одна рука тряпкой обмотана.
- Что это с тобою приключилось? — спрашивают братнины жены.
- Да вот, искал грибы, на сучок накололся...
И полез на печку.

Вернулись братья, стали рассказывать, что и как было:
- Ну, хозяйки, тот молодец в этот раз так скакнул, что до царевны допрыгнул, и перстень с ее пальца снял!
Иванушка сидит на печке да знай свое:
- Братцы, а не я ли это там был?
- Сиди, дурень, не болтай зря!

Тут Иванушке захотелось на драгоценный перстень царевны взглянуть. Как размотал он тряпку, так всю избу и засияло!
- Перестань, дурень, с огнем баловать! - кричат братья. - Еще избу сожжешь. Пора тебя совсем из дому прогнать!
Ничего им Иванушка не ответил, а перстень снова тряпкой обвязал...

Через три дня царь снова клич кликнул: чтобы весь народ, сколько ни есть в царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться. А кто царским пиром побрезгает, тому голову с плеч долой! Нечего делать, отправились братья на пир, повезли с собой и Иванушку-дурачка. Приехали, уселись за столы дубовые, за скатерти узорчатые, пьют-едят, разговаривают. А Иванушка забрался за печку, в уголок, и сидит там.

Ходит Елена Прекрасная, потчует гостей. Каждому подносит вина и меду, а сама смотрит, нет ли у кого на руке ее перстенька заветного. У кого перстень на руке - тот и жених ее. Только ни у кого перстня не видно...

Обошла она всех, подходит к последнему - к Иванушке. А он за печкой сидит, одежонка на нем худая, лаптишки рваные, одна рука тряпкой обвязана. Братья глядят и думают: «Ишь ты, царевна и нашему Ивашке вина подносит!»

А Елена Прекрасная подала Иванушке стакан вина и спрашивает:
- Почему это у тебя, молодец, рука обвязана?
- Ходил в лес по грибы да на сук накололся.
- А ну-ка, развяжи, покажи!
Развязал Иванушка руку, а на пальце у него царевнин перстень заветный: так и сияет, так и сверкает!

Обрадовалась Елена Прекрасная, взяла Иванушку за руку, подвела к отцу и говорит:
- Вот, батюшка, мой жених и нашелся!
Умыли Иванушку, причесали, одели, и стал он не Иванушкой-дурачком, а молодец молодцом, прямо и не узнаешь!
Тут ждать да рассуждать не стали - веселым пирком да за свадебку! Я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

«Финист – Ясный сокол» (обр. А. Платонова)

     Жили в деревне крестьянин с женой, было у них три дочери.
    Дочери выросли, а родители постарели, и вот пришло время, пришел черед - умерла у крестьянина жена. Стал крестьянин один растить своих дочерей. Все три его дочери были красивые, красотой равные, а нравом - разные. Старый крестьянин жил в достатке и жалел своих дочерей. Захотел он было взять во двор какую ни есть старушку бобылку, чтобы она по хозяйству заботилась. А меньшая дочь, Марьюшка, говорит отцу:

- Не надобно, батюшка, бобылку брать, я сама буду по дому заботиться.

Марья радетельная была. А старшие дочери ничего не сказали.

Стала Марьюшка вместо своей матери хозяйство по дому вести. И все-то она умеет, все у нее ладится, а что не умеет, к тому привыкает, а привыкши, тоже ладит с делом. Отец глядит на младшую дочь и  радуется. Рад он был, что Марьюшка у него такая умница, да работящая, и нравом кроткая. И из себя Марьюшка была хороша - красавица писаная, а от доброты красота ее прибавлялась. Сестры ее старшие тоже были красавицы, только им все мало казалось своей красоты, и они старались прибавить ее румянами и белилами. Сидят, бывало, две старшие сестрицы да целый день охорашиваются, а к вечеру все такие же, что и утром были. Заметят они, что день прошел, сколько румян и белил они извели, а лучше не стали, и сидят сердитые. А Марьюшка устанет к вечеру, зато знает она, что скотина накормлена, в избе чисто прибрано, ужин она приготовила, хлеб на завтра замесила и батюшка      будет ею доволен. Глянет она на сестер своими радостными  глазами и ничего им не скажет. А старшие сестры тогда еще более сердятся. Им кажется, что Марья-то утром не такая была, а к вечеру похорошела, - с чего только, они не знают.

   Пришла нужда отцу на базар ехать. Он и спрашивает у дочерей:

- А что вам, детушки, купить, чем вас порадовать?

Старшая дочь говорит отцу:

  - Купи мне, батюшка, полушалок, да чтоб цветы на нем большие были и золотом расписанные.

- А мне, батюшка, - средняя говорит, - тоже купи полушалок с цветами, что золотом расписанные, а посреди цветов чтоб красное было. А еще купи мне сапожки с мягкими голенищами, на высоких каблучках, чтоб они о землю топали.

Старшая дочь обиделась на среднюю и  сказала отцу:

 - И мне, батюшка, и мне купи сапожки с мягкими голенища и с каблучками, чтоб они о землю топали! А еще купи мне перстень с камешком на палец - ведь у тебя одна старшая дочь.

Отец пообещал купить подарки, какие наказали две старшие дочери, и спрашивает у младшей:

- А ты чего молчишь, Марьюшка?

- А мне, батюшка, ничего не надо. Я со двора никуда не хожу, нарядов мне не нужно.

- Неправда твоя, Марьюшка! Как я тебя без подарка оставлю? Я тебе гостинец куплю.

- И гостинца не нужно, батюшка, - говорит младшая дочь. - А купи ты мне, батюшка родимый, перышко Финиста - ясна сока, коли оно дешевое будет.    Поехал отец на базар, купил он старшим дочерям подарки, какие они наказали ему, а перышка Финиста - ясна сокола не нашел. У всех купцов спрашивал. «Нету, - говорили купцы, - такого товара; спросу, - говорят, - на него нету».

Не хотелось отцу обижать младшую дочь свою,  работящую умницу, однако воротился он ко двору, а перышка Финиста - ясна сокола не купил.

А Марьюшка и не обиделась. Она обрадовалась, что отец домой вернулся, и сказала ему:

 - Ништо, батюшка. В иной раз поедешь, тогда оно и купится, перышко мое. Прошло время, и опять отцу нужда на базар ехать. Он и спрашивает у дочерей, что им купить в подарок: он добрый был. Большая дочь говорит:

- Купил ты мне, батюшка, в прежний раз сапожки, так пусть кузнецы подкуют теперь каблучки на тех сапожках серебряными подковками.

    А средняя слышит старшую и говорит:  

- И мне, батюшка, тоже, а то каблучки стучат, а не звенят, - пусть они звенят. А чтоб гвоздики из подковок не потерялись, купи мне еще серебряный молоточек: я им гвоздики подбивать буду.

  - А тебе чего купить, Марьюшка?

  - А погляди, батюшка, перышко от Финиста - ясна сокола: будет ли, нет ли.   Поехал старик на базар, дела свои скоро сделал и старшим дочерям подарки купил, а для младшей до самого вечера перышко искал, да нет того перышка, никто его в покупку не дает.

Вернулся отец опять без подарка для младшей дочери. Жалко ему стало Марьюшку, а Марьюшка улыбнулась отцу и горя своего не показала – стерпела его.

 Прошло время, поехал отец опять на базар.

  - Чего вам, дочки родные, в подарок купить? Старшая подумала и сразу не придумала, чего ей надо.

  - Купи мне, батюшка, чего-нибудь.

   А средняя говорит:

   - И мне, батюшка, купи чего-нибудь, а  к чему-нибудь добавь еще что- нибудь.

  - А тебе, Марьюшка?

  - А мне купи ты, батюшка, одно перышко Финиста - ясна сокола.

   Поехал старик на базар. Дела свои сделал, старшим дочерям подарки купил, а младшей ничего не купил: нету того перышка на базаре.

Едет отец домой и видит: идет по дороге старый старик, старше его, совсем ветхий.

  - Здравствуй, дедушка!

  - Здравствуй и ты, милый. О чем у тебя кручина?

  - А как ей не быть, дедушка! Наказала мне дочь купить ей одно перышко Финиста - ясна сокола. Искал я ей то перышко, а его нету. А дочь-то  у меня меньшая, пуще всех мне ее жалко.

  Старый старик задумался, а потом и говорит:

  - Ин так и быть!

Развязал он заплечный мешок и вынул из него коробочку.

  - Спрячь, - говорит, - коробочку, в ней перышко от Финиста - ясна сокола. Да упомни еще: есть у меня один сын; тебе дочь жалко, а мне сына. Ан не  хочет мой сын жениться, а уж время ему пришло. Не хочет - неволить нельзя. И сказывает он мне: кто-де  попросит у тебя это перышко, ты отдай, говорит, это невеста моя просит.

   Сказал свои слова старый старик - и вдруг нету его, исчез неизвестно куда: был он или не был?

   Остался отец Марьюшки с перышком в руках. Видит он то перышко, а оно серое, простое. А купить его нельзя было нигде.

   Вспомнил отец, что старый старик ему сказал, и подумал: «Видно, Марьюшке моей судьба такая выходит - не знавши, не видавши, выйти замуж неведомо за кого».  

    Приехал отец домой, подарил подарки старшим дочерям, а младшей отдал коробочку с серым перышком.

   Нарядились старшие сестры и посмеялись над младшей:

   - А ты положи свое воробьиное перышко в волоса, да и красуйся.

 Марьюшка промолчала, а когда в избе легли все спать, она положила перед собой простое, серое пёрышко Финиста - Ясна сокола и стала им любоваться. А потом Марьюшка взяла перышко в свои руки, подержала его при себе, поласкала  и нечаянно уронила на пол.

Тотчас ударился кто-то в окно. Окно открылось, и влетел в избу Финист - Ясный сокол. Приложился он до полу и  обратился в прекрасного молодца. Закрыла Марьюшка окно и стала с молодцем разговаривать. А к утру отворила Марьюшка окно, поклонился молодец до полу, обратился молодец  в ясного сокола, а сокол оставил по себе простое, серое перышко и улетел в синее небо.

  Три вечера привечала Марьюшка сокола. Днем он летал по поднебесью, над полями, над лесами, над горами, над морями, а к вечеру прилетал к Марьюшке и делался добрым молодцем.

   На четвертый вечер старшие сестры расслышали тихий разговор Марьюшки, услышали они и чужой голос доброго молодца, а наутро спросили младшую сестру:

   - С кем это ты, сестрица, ночью беседуешь?

   - А я сама себе слова говорю, - ответила Марьюшка. - Подруг у меня нету, днем я в работе, говорить мне некогда, а ночью я беседую сама с собой.     Послушали старшие сестры младшую, да не поверили ей. Сказали они батюшке:

   - Батюшка, а у Марьи-то нашей суженый есть, она по ночам с ним видится, и разговор с ним разговаривает. Мы сами слыхали.

   А батюшка им в ответ:

   - А вы бы не слушали, - говорит. - Чего у нашей Марьюшки суженому не быть? Худого тут нету, девица она пригожая и в пору свою вышла.  Придет и вам черед.

   - Так Марья-то не по череду суженого своего узнала, - сказала старшая дочь. - Мне бы сталось первее ее замуж выходить.

   - Оно, правда, твоя, - рассудил батюшка. - Так судьба-то не по счету идет. Иная невеста в девках до старости лет сидит, а иная с младости всем людям мила. Сказал так отец старшим дочерям, а сам подумал: «Иль уж слово того старика сбывается, что перышко мне подарил? Беды-то нету, да хороший ли человек будет суженым у Марьюшки?»

   А у старших дочерей свое желание было. Как стало время на  вечер, Марьюшкины сестры вынули ножи из черенков, а ножи воткнули в раму окна и вкруг него, а кроме ножей воткнули еще туда острые иголки да осколки старого стекла. Марьюшка в то время корову в хлеву убирала и ничего не видела. И вот, как стемнело, летит Финист - ясный сокол к Марьюшкиному окну. Долетел он до окна, ударился об острые ножи да об иглы и стекла, бился-бился, всю грудь изранил, а Марьюшка уморилась за день в работе, задремала она, ожидаючи Финиста — ясна сокола, и не слышала, как бился ее сокол в окно.

   Тогда Финист сказал громко:

   - Прощай, моя красная девица! Коли нужен я тебе, ты найдешь меня, хоть и далеко я буду! А прежде того, идучи ко мне, ты башмаков железных три пары износишь, трое посохов чугунных о траву подорожную сотрешь, три хлеба каменных изглодаешь.

   И услышала Марьюшка сквозь дрему слова Финиста, а встать, пробудиться не могла. А утром пробудилась она, загоревало ее сердце. Посмотрела она в окно, а в окне кровь Финиста  на солнце сохнет. Заплакала тогда Марьюшка. Отворила она окно и припала лицом к месту, где была кровь Финиста-сокола. Слезы смыли кровь сокола, а сама Марьюшка словно умылась кровью суженого и стала еще краше.

   Пошла Марьюшка к отцу и сказала ему:

   - Не брани меня, батюшка, отпусти меня в путь-дорогу дальнюю. Жива буду - свидимся, а помру - на роду, знать, мне было написано. Жалко было отцу отпускать неведомо куда любимую младшую дочь. А неволить ее, чтоб дома она жила, нельзя. Знал отец: любящее сердце девицы сильнее власти отца и матери. Простился он с любимой дочерью и отпустил ее.

  Кузнец сделал Марьюшке три пары башмаков железных и три посоха

чугунных, взяла еще Марьюшка три каменных хлеба, поклонилась она батюшке и сестрам, могилу матери навестила и отправилась в путь-дорогу, искать желанного Финиста - ясна сокола.

   Идет Марьюшка путем-дорогою. Идет она не день, не два, не три, идет она долгое время. Шла она и чистым полем и темным лесом, шла и высокими горами. В полях птицы ей песни пели, темные леса ее привечали, с высоких гор она всем миром любовалась. Шла Марьюшка столько, что одну пару башмаков железных она износила, чугунный посох о дорогу истерла и каменный хлеб изглодала, а путь ее все не кончается,  и нету нигде Финиста - ясна сокола.   Вздохнула тогда Марьюшка, села на землю, стала она другие железные башмаки обувать — и видит избушку в лесу. А уж ночь наступила. Подумала Марьюшка: «Пойду в избушку людей спрошу, не видали ли они моего Финиста - ясна сокола?»

   Постучалась Марьюшка в избушку. Жила в той избушке одна старуха - добрая или злая, про то Марьюшка не знала. Отворила старушка сени - стоит перед ней красная девица.

   - Пусти, бабушка, ночевать!

  - Входи, голубушка, гостьей будешь. А далеко ли ты идешь, молодая?

  - Далеко ли, близко, сама не знаю, бабушка. А ищу я Финиста - ясна сокола. Не слыхала ли ты про него, бабушка?

   - Как не слыхать! Я старая, давно на свете живу, про всех слыхала! Далеко тебе идти, голубушка.

   Наутро хозяйка-старуха разбудила Марьюшку и говорит ей:

   - Ступай, милая, теперь к моей средней сестре. Она старше меня и ведает больше. Может, она добру тебя научит и скажет, где твой Финист живет. А чтоб ты меня, старую, не забыла, возьми-ка вот серебряное донце - золотое веретенце, станешь кудель прясти -  золотая нитка потянется. Береги мой подарок, пока он дорог тебе будет, а не дорог станет - сама его подари. Марьюшка взяла подарок, полюбовалась им и сказала хозяйке:

  - Благодарствую, бабушка. А куда же мне идти, в какую сторону?

  - А я тебе клубочек дам - самокат. Куда клубочек покатится, и ты ступай за ним  вослед. А передохнуть задумаешь, сядешь на травку - и клубочек

остановится, тебя ожидать будет.

   Поклонилась Марьюшка старухе и пошла вослед за клубочком.

   Долго ли, коротко ли шла Марьюшка, пути она не считала, сама себя не жалела, а видит она: леса стоят темные, страшные, в полях трава растет нехлебная, колючая, горы встречаются голые, каменные, и птицы над землей не поют.

   Шла Марьюшка все далее, все скорее она спешила. Глядь, опять переобуваться надо: другая пара башмаков железных износилась, и посох чугунный о землю истерся, и каменный хлеб она изглодала.

   Села Марьюшка переобуваться. Видит она - черный лес близко, и ночь наступает, а в лесу в одной избушке огонек зажгли в окне. Клубочек покатился к той избушке. Пошла за ним Марьюшка и постучалась в окошко:

  -  Хозяева добрые, пустите ночевать!

   Вышла на крыльцо избушки старуха, старее той, что прежде привечала

Марьюшку.

   - Куда идешь, красная девица? Кого ты ищешь на свете?

   - Ищу, бабушка, Финиста - ясна сокола. Была я у одной старушки в лесу, ночь у нее ночевала, она про Финиста слыхала, а не ведает его. Может, сказывала, средняя ее сестра ведает.

   Пустила старуха Марьюшку в избу. А наутро разбудила гостью и сказала ей:

   - Далеко тебе искать Финиста будет. Ведать я про него ведала, да  не знала. А иди ты теперь к нашей старшей сестре, она и знать  должна. А чтоб помнила ты обо мне, возьми от меня подарок. По радости он тебе памятью будет, а по нужде помощь окажет.

   И дала хозяйка-старушка своей гостье серебряное блюдечко золотое яичко.   Попросила Марьюшка у старой хозяйки прощения, поклонилась ей и пошла вослед клубочку.

    Идет Марьюшка, а земля вокруг нее вовсе чужая стала. Смотрит она - один лес на земле растет, а чистого поля нету. И деревья, чем далее катится клубок, все выше растут. Совсем темно стало: солнца и неба не видно.

   А Марьюшка и по темноте все шла да шла, пока железные башмаки ее

насквозь не истоптались, а посох о землю не истерся и покуда последний каменный хлеб она до остатней корки не изглодала.

   Огляделась Марьюшка - как ей быть? Видит она свой клубочек: лежит он под окошком у лесной избушки.

   Постучалась Марьюшка в окно избушки:

  -  Хозяева добрые, укройте меня от темной ночи!

   Вышла на крыльцо древняя старушка, самая старшая сестра всех старух.

  -  Ступай в избу, голубка, - говорит. - Ишь куда как далече пришла! Далее и не живет на земле никто, я крайняя. Тебе в иную сторону завтра с утра надобно путь держать. А чья же ты будешь и куда идешь?

   Отвечала ей Марьюшка:

   - Я не здешняя, бабушка. А ищу я Финиста - ясна сокола.

   Поглядела старшая старуха на Марьюшку и говорит ей:

   - Финиста-сокола ищешь? Знаю я, знаю его. Я давно на свете живу, уж так давно, что всех узнала, всех запомнила.

  Уложила старуха Марьюшку, а наутро разбудила ее.

   - Давно, — говорит, — я добра никому не делала. Одна в лесу живу, все про меня забыли, одна я всех помню. Тебе добро и сделаю: скажу тебе, где твой Финист - ясный сокол живет. А и отыщешь ты его, трудно тебе будет. Финист-  
    сокол теперь женился, он со своей хозяйкой живет. Трудно тебе будет, да сердце у тебя есть, а на сердце и разум придет, а от разума и трудное легким станет.

    Марьюшка сказала в ответ:

    - Благодарствую тебе, бабушка, - и поклонилась ей в землю.

   - Благодарствовать мне после будешь. А вот тебе подарочек — возьми от меня золотое пялечко да иголочку: ты пялечко держи, а иголочка сама

вышивать будет. Ступай теперь, а что нужно будет делать тебе - пойдешь, сама узнаешь.

   Клубочек далее не катился. Вышла на крыльцо старшая старуха и указала Марьюшке, в какую сторону ей надо.

   Пошла Марьюшка, как была, босая. Подумала: «Как дойду? Земля здесь твердая, чужая, к ней привыкнуть нужно».

    Прошла она недолго времени. И видит - стоит на поляне богатый двор. А во дворе терем: крыльцо резное, оконца узорчатые. У одного оконца сидит

богатая, знатная хозяйка и смотрит на Марьюшку: чего, дескать, ей надо.    Вспомнила Марьюшка: обуться ей теперь не во что и последний каменный хлеб она изглодала в дороге.

Сказала она хозяйке:

   -  Здравствуй, хозяюшка! Не  надобно ли вам работницу за хлеб, за одежу?

   - Надобно, - отвечает знатная хозяйка. - А умеешь ли ты печи топить, и воду носить, и обед стряпать?

   - Я у батюшки без матушки жила - я все умею.

   - А умеешь ты прясть, ткать и вышивать?

   Вспомнила Марьюшка о подарках старых бабушек.

   - Умею, - говорит.

   - Ступай тогда, - хозяйка говорит, - на кухню людскую.

   Стала Марьюшка работать и служить на чужом богатом дворе. Руки у

Марьюшки честные, усердны - всякое дело ладится у ней.

   Хозяйка глядит на Марьюшку да радуется: не было еще у нее такой

услужливой, да доброй, да смышленой работницы; и хлеб Марьюшка ест простой, запивает его квасом, а чаю не просит. Похвалилась хозяйка своей дочери.

   -  Смотри, - говорит,- работница какая у нас во дворе: покорная да умелая и на лицо ласковая! Пострела хозяйкина дочь на Марьюшку.

   - Фу! – говорит, - пусть она ласковая, а я, зато краше ее, и я телом белее!  Вечером, как управилась с хозяйскими работами, села Марьюшка прясть. Села она на лавку, достала серебряное донце и золотое веретенце и прядет. Прядет она, из кудели нитка тянется - нитка не простая, а золотая; прядет она, а сама глядит в серебряное донце, и чудится ей, что видит она там Финиста — ясна сокола: смотрит он на нее, как живой на свете. Глядит Марьюшка на него и

разговаривает с ним:

    -  Финист мой, Финист - ясный сокол, зачем ты оставил меня одну,

горькую, плакать по тебе? Это сестры мои, разлучницы, кровь твою пролили.

    А хозяйкина дочь вошла в ту пору в людскую избу, стоит поодаль, глядит и слушает.

   -  О ком ты горюешь, девица? - спрашивает она. - И какая тебя забава в руках? Марьюшка говорит ей:

   - Горюю я о Финисте - ясном соколе. А это я нить пряду, полотенце Финисту буду вышивать - было бы ему, чем поутру белое лицо утирать.

   - А  продай мне свою забаву! - говорит хозяйкина дочь. – Ан  Финист-то муж мой, я и сама ему нить спряду.

    Посмотрела Марьюшка на хозяйкину дочь, становила свое золотое веретенце и говорит:

   - А у меня забавы нету, у меня работа в руках. А серебряное донце -  золотое веретенце не продается: мне добрая бабушка его подарила.

    Обиделась хозяйская дочь: не хотелось ей золотое веретенце из рук своих упускать.

    -  Если не продается, - говорит, - давай тогда мену делать, я тебе тоже вещь подарю.

   -  Подари, - сказала Марьюшка, - дозволь мне на Финиста - ясна сокола хоть раз одним глазом взглянуть!

  Хозяйская дочь подумала и согласилась.

- Изволь, девица, - говорит. - Давай мне твою забаву.

   Взяла она у Марьюшки серебряное донце - золотое веретенце, а сама думает: «Покажу я ей Финиста ненадолго, ничего с ним не станется, дам ему сонного зелья, а через это золотое веретенце мы с матушкой вовсе озолотимся!»

   К ночи воротился из поднебесья Финист - ясный сокол, обратился он в доброго молодца и сел ужинать в семействе: теща-хозяйка да Финист с женою. Хозяйская дочь велела звать Марьюшку: пусть она служит за столом и на Финиста глядит, как уговор был. Марьюшка явилась; служит она за столом, кушанья подает и с Финиста глаз не сводит. А Финист сидит, словно нету его, - не узнал он Марьюшки: истомилась она путем-дорогою, идучи к нему, и от печали по нем изменилась в лице.

    Отужинали хозяева;  встал Финист и пошел спать в свою горницу. Марьюшка и говорит тогда молодой хозяйке:

   -  Мух во дворе много летает. Пойду-ка я к Финисту в горницу, буду от него мух отгонять, чтоб спать ему не мешали.

   - Пусть идет! - сказала старая хозяйка. Молодая хозяйка опять здесь подумала.

   -  Ан нет, - говорит, - пусть обождет.

    А сама пошла вслед за мужем, дала ему на ночь сонного зелья выпить и воротилась. «Может, - рассудила хозяйская дочь, - у работницы еще какая забава на такую мену есть!»

   - Иди теперь, - сказала она Марьюшке. - Иди, мух от Финиста отгоняй!

     Пришла Марьюшка к Финисту в горницу и позабыла про мух. Видит она: спит ее сердечный друг непробудным сном. Смотрит на него Марьюшка, не насмотрится. Наклонилась к нему близко, одним дыханьем с ним дышит, шепчет ему:

    - Проснись, мой Финист - ясный сокол, это я к тебе пришла; я три пары башмаков железных истоптала, три посоха чугунных о дорогу истерла, три хлеба каменных изглодала!

   А Финист спит непробудно, он глаз не открывает и не молвит слова в ответ. Приходит в горницу жена Финиста - хозяйская дочь - и спрашивает:

   -  Отогнала мух?

   - Отогнала, - Марьюшка говорит, - они в окно улетели.

    - Ну, иди спать в людскую избу.

    На другой день, как поделала Марьюшка всю хозяйскую работу, взяла она серебряное блюдечко и катает по нем золотым яичком: покатает вокруг - и новое золотое яичко скатывается с блюдечка; покатает другой раз вокруг - и опять новое золотое яичко скатывается с блюдечка. Увидела хозяйская дочь.

  -  Ужли, - говорит, - и такая забава есть у тебя? Продай мне ее, либо я тебе мену, какую хочешь, дам за нее.

   Марьюшка говорит ей в ответ:

   - Продать не могу, мне добрая бабушка это в подарок дала. Я тебе даром блюдечко с яичком отдам. На-ко, возьми!

   Взяла подарок хозяйская дочь и обрадовалась:

   - А может, и тебе что нужно, Марьюшка? Проси, чего хочешь.

   Марьюшка и просит в ответ:

   - А мне самое малое нужно. Дозволь опять от Финиста мух отгонять, когда ты почивать его уложишь.

   - Изволь, - говорит молодая хозяйка. А сама думает: «Чего с мужем станется от поглядки чужой девицы, да и спать он будет от зелья, глаз не откроет, а у работницы, может, еще какая забава есть!»

   К ночи опять, как было, воротился Финист - ясный сокол из поднебесья, обратился в доброго молодца и сел за стол ужинать со своим семейством. Жена Финиста позвала Марьюшку прислуживать за столом, кушанья подавать. Марьюшка кушанья подает, чашки ставит, ложки кладет, а сама глаз с

Финиста не сводит. А Финист глядит и не видит ее - не узнает ее его сердце. Опять, как было, дала хозяйская дочь своему мужу питье с сонным зельем и спать его уложила.  А работницу Марьюшку послала к нему и велела ей мух отгонять. Пришла Марьюшка к Финисту; стала звать его и плакать над ним, думала,  нынче он пробудится, взглянет на нее и узнает Марьюшку.

   Долго звала его Марьюшка и слезы со своего лица утирала, чтоб они не упали на белое лицо Финиста и не смочили его. А Финист спал, он не пробудился и глаз своих не открыл в ответ.

   На третий день Марьюшка справила к вечеру всю хозяйскую работу, села на лавку в людской избе, вынула золотое пялечко и иголочку. Держит она в руках золотое пялечко, а иголочка сама по полотну вышивает. Вышивает Марьюшка, сама приговаривает:

   -  Вышивайся, вышивайся, мой красный узор, вышивайся для Финиста - ясна сокола, было бы ему на что любоваться!

   Молодая хозяйка неподалеку ходила-была; пришла она в людскую избу, увидела в руках у Марьюшки золотое пялечко и иголочку, что сама вышивает. Зашлось у нее сердце завистью и алчностью, и говорит она:

   - Ой,  Марьюшка, душенька, красная девица! Подари мне такую забаву либо что хочешь в обмен возьми! Золотое веретенце есть у меня, пряжи я напряду, холстины натку, а золотого пялечка с иголочкой у меня нету - вышивать нечем. Если в обмен не хочешь отдавать, тогда продай! Я цену тебе дам!

   -  Нельзя! - говорит Марьюшка. - Нельзя золотое пялечко с иголочкой ни продавать, ни в обмен давать. Их мне самая добрая, самая старая бабушка даром дала. И я тебе их даром отдам.

   Взяла молодая хозяйка пялечко с иголочкой, а Марьюшке ей дать нечего, она и говорит:

   - Приходи, коли хочешь, от мужа моего, Финиста, мух отгонять. Прежде ты сама просилась.

   - Приду уж, так и быть, - сказала Марьюшка. После ужина молодая хозяйка сначала не хотела давать Финисту сонного зелья, а потом раздумала и добавила того зелья в питье: «Чего ему глядеть на девицу, пусть спит!»

   Пошла Марьюшка в горницу к спящему Финисту. Уж не стерпело теперь ее сердце. Припала она к его белой груди и причитает:

   -  Проснись-пробудись, Финист мой, ясный мой сокол! Я всю землю пешей прошла, к тебе идучи! Три посоха чугунных уморились ходить со мной и о землю истерлись, три пары башмаков железных ноги мои износили, три хлеба каменных я изглодала.

    А Финист спит, ничего не чует, и не слышит он голоса Марьюшки.

   Долго Марьюшка причитала, долго будила Финиста, долго плакала над ним, а не проснулся бы Финист:  крепко было зелье жены. Да упала одна горячая слеза Марьюшки на грудь Финиста, а другая слеза упала на его лицо. Одна слеза обожгла сердце Финиста, а другая открыла ему глаза, и он в ту же минуту проснулся.

   - Ах, -  говорит, - что меня обожгло?

   - Финист мой, ясный сокол! - отвечает ему Марьюшка. - Пробудись, это я пришла! Долго-долго я искала тебя, железо и чугун я о землю истерла. Не стерпели они дороги к тебе, а я стерпела! Третью ночь я зову тебя, а ты спишь, ты не пробуждаешься, ты на голос мой не отвечаешь!

   И тут узнал Финист - ясный сокол свою Марьюшку, красную девицу. И так он обрадовался ей, что от радости  слова молвить не мог. Прижал он Марьюшку к груди своей белой и поцеловал.

   А очнувшись, привыкши к своей радости, он сказал  Марьюшке:

   - Будь ты моей сизой голубкой, моя верная красная вица!

   И в ту же минуту обратился он в сокола, а Марьюшка - в голубку.

   Улетели они в ночное поднебесье и всю ночь летели рядом, до самого

рассвета.

   А когда они летели, Марьюшка спросила:

   -  Сокол, сокол, а куда ты летишь, ведь жена твоя соскучится!

   Финист-сокол послушал ее и ответил:

   -  Я к тебе лечу, красная девица. А кто мужа меняет на веретенце, на

блюдечко да на иголку, той жене мужа не надо и та жена не соскучится.

    -  А чего же ты женился на такой жене? - спросила Марьюшка. - Воли твоей не было?

   Сокол сказал:

- Воля моя была, да судьбы и любви не было.

   И они полетели далее рядом друг с другом.

   На рассвете опустились они на землю. Поглядела Марьюшка вокруг, видит она:  дом ее родителя стоит, как прежде был. Захотела Марьюшка увидеть отца-родителя, и тут же обратилась она в красную девицу. А Финист - ясный сокол ударился о сыру землю и сделался перышком.

   Взяла Марьюшка перышко, спрятала его к себе на грудь, за пазуху, и

пришла к отцу.

   - Здравствуй, дочь моя меньшая, любимая! Я думал, что тебя и на свете нету. Спасибо, что отца не забыла, домой воротилась. Где была так долго, чего домой не спешила?

   - Прости меня, батюшка. Так нужно мне было.

   - А  нужно так нужно. Спасибо, что нужда прошла.

   А случилось, что на праздник, и  в городе большая ярмарка открылась. Собрался наутро отец на ярмарку ехать, и старшие дочери с ним едут - подарки себе покупать.

   Отец и меньшую позвал, Марьюшку.

   А Марьюшка:

   - Батюшка, - говорит, - я с дороги притомилась, и надеть мне на себя нечего. На ярмарке, чай, все нарядные будут.

   - А я там тебя, Марьюшка, обряжу, - отвечает отец. - На ярмарке, чай, торг большой.

   А старшие сестры говорят младшей:

   -  Надень наши уборы, у нас лишние есть.

   - Ах, сестрицы, спасибо вам! - говорит Марьюшка.- Мне ваши платья не по кости! Да мне и дома хорошо.

   - Ну, быть по-твоему, - говорит ей отец. - А что тебе с ярмарки привезти, какой подарок? Скажи, отца не обижай!

    - Ах, батюшка, ничего мне не надобно, все у меня есть! Недаром я далеко ходила и в дороге утомилась.

  Отец со старшими сестрами уехал на ярмарку. В ту же пору Марьюшка вынула свое перышко. Оно ударилось об пол и сделалось прекрасным добрым молодцем, Финистом, только еще прекраснее, чем он был прежде. Марьюшка удивилась, да от счастья своего ничего не сказала. Тогда сказал ей Финист:

   - Не дивись на меня, Марьюшка. Это я от твоей любви таким стал.

   -  Я боюсь тебя! - сказала Марьюшка. - Коли бы ты похуже стал, мне лучше бы, спокойнее было.

    -  А где родитель твой - батюшка?

   -  На ярмарку уехал, и сестры с ним старшие.

   -  А ты чего, Марьюшка моя, поехала с ними?

   - У меня Финист есть, ясный сокол. Мне ничего на ярмарке не надо.

   - И мне ничего не надо, - сказал Финист, -  я от твоей любви богатым стал.   Обернулся Финист от Марьюшки, свистнул в окошко - сейчас явились платья, уборы и карета золотая. Нарядились они, сели в карету, кони помчали их вихрем.

      Приехали они в город на ярмарку, а ярмарка только открылась, все богатые товары и яства горою лежат, а покупатели едут в дороге. Финист купил на ярмарке все товары, все яства, что были там, и велел их обозами везти в деревню к родителю Марьюшки. Одну только мазь колесную он не купил, а оставил ее на ярмарке.

   Он хотел, чтобы все крестьяне, какие приедут на ярмарку, стали гостями на его свадьбе и скорее ехали к нему. А для скорой езды им мазь нужна будет. Поехали Финист с Марьюшкой домой. Едут они быстро, лошадям воздуха от ветра не хватает.

   На половине дороги увидела Марьюшка своего батюшку и старших сестер. Они еще на ярмарку ехали и не доехали. Марьюшка велела им ворочаться ко двору, на свадьбу ее с Финистом — ясным соколом.

   А через три дня собрался в гости весь народ, что жил на сто верст в округе; обвенчался тогда Финист с Марьюшкой, и свадьба была богатая.

   На той свадьбе дедушки наши и бабушки были, долго они пировали, жениха и невесту величали, с лета до зимы не разошлись бы, да настала пора убирать урожай, хлеб осыпаться начал; оттого и свадьба кончилась, и на пиру гостей не осталось.

   Свадьба кончилась, и свадебный пир гости позабыли, а верное, любящее сердце Марьюшки навсегда запомнилось в русской земле.

Примерный список литературы для чтения детям 5-6 лет

Фольклор народов мира

Содержание

Песенки

1. «Гречку мыли», литов.,  обр. Ю. Григорьева……………………………1
2. «Старушка», пер. с англ. С. Маршака…………………………………....1
3. «Дом, который построил Джек», пер. с англ. С. Маршака……………..2
4. «Счастливого пути!», голл., обр. И Токмаковой………………………..4
5. «Веснянка», укр., обр. Г. Литвака………………………………………..4
6. «Друг за дружкой», тадж., обр. Н. Гребнева……………………………5

Сказки

1. «Кукушка», ненецкая сказка в обр. К. Шаврова………………………..5
2. «Чудесные истории про зайца по имени Лек»,  сказки народов Западной Африки, пер. О. Кустовой и В. Андреева………………………………6
3. «Златовласка», пер. с чешского К. Паустовского. ……………………..30    
4. «Три золотых волоска Деда-Всеведа», пер. с чешского Н. Аросьевой (из сборника сказок К.Я. Эрбена)……………………………………………35

ПЕСЕНКИ

«Гречку мыли» литовская нар. песенка в обр. Ю. Григорьева

Гречку мыли, гречку мяли,

Мышку по воду послали

По мосту-мосточку,

Желтому песочку.

Проплутала долго –

Испугалась волка.

Заблудилась, слезы градом,

А колодец рядом

Старушка (обр. С.Маршака)

Старушка пошла продавать молоко.

Деревня от рынка была далеко.

Устала старушка и, кончив дела,

У самой дороги вздремнуть прилегла.

К старушке веселый щенок подошел,

За юбку схватил и порвал ей подол.

Погода была в это время свежа,

Старушка проснулась, от стужи дрожа,

Проснулась старушка и стала искать

Домашние туфли, свечу и кровать,

Но, порванной юбки ощупав края,

Сказала: "Ах, батюшки, это не я!

Пойду-ка домой. Если я - это я,

Меня не укусит собака моя!

Она меня встретит, визжа, у ворот,

А если не я, на куски разорвет!"

В окно постучала старушка чуть свет.

Залаяла громко собака в ответ.

Старушка присела, сама не своя,

И тихо сказала: "Ну, значит, не я!"

«Дом, который построил Джек» пер. С. Маршака

Вот дом,
Который построил Джек.

А это пшеница,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

А это весёлая птица-синица,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

Вот кот,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

Вот пёс без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В  доме,
Который построил Джек.

А это корова безрогая,

 Лягнувшая старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

А это старушка, седая и строгая,
Которая доит корову безрогую,
Лягнувшую старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

А это ленивый и толстый пастух,

Который бранится с коровницей строгою,
Которая доит корову безрогую,
Лягнувшую старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.

Вот два петуха,
Которые будят того пастуха,
Который бранится с коровницей строгою,
Которая доит корову безрогую,
Лягнувшую старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек

«Счастливого пути»  (голл., обр. И. Токмаковой)

Усталый человек идет,

Рукой с лица стирает пот, -

Счастливого пути!

Карета кое-как ползет,

Усталый конь ее везет, –

Счастливого пути!

А в океанах корабли,

От родины своей вдали, -

Счастливого пути!

Пускай, кто едет, кто идет,

Всегда свой путь домой найдет, –

Счастливого пути!

«Веснянка»  (укр., обр. Г. Литвака)

Ой, прошла зимы пора,
Вся растаяла гора.
Ой, гора, ой, гора,
Вся растаяла гора.
Журавли спешат домой,
Соловьи летят домой.
Ой, домой, ой, домой,
Любят птицы дом родной.
На лугу цветы цветут,
Овцы по лугу идут.
Ой, идут, ой, идут,
Овцы по лугу идут.
Хоровод мы заведем,
Мы весняночку споем.
Ой, споем, ой, споем,
Мы весняночку споем.

 «Друг за дружкой»  (тадж., обр. Н. Гребнёва)

Друг за дружкой, вытянувшись в ряд,

В небе синем журавли летят.

Очень далеко они летят,

Очень высоко они летят,

Из далекой стороны летят,

Как предвестие весны летят,

Над горами древними летят,

Над лугами-пашнями летят,

Над лугами-пашнями летят,

Над садами нашими летят…

Вьется в небе стая журавлиная,

Вьется в небе, как веревка длинная

СКАЗКИ

Кукушка

Ненецкая народная сказка в обр. К. Шаврова

  Жила на свете бедная женщина. И было у неё четверо детей. Не слушались дети матери. Бегали, играли на снегу с утра до вечера, а матери не помогали. Вернутся в чум, целые сугробы снега на пимах натащат, а мать убирай. Одежду промочат, а мать суши. Трудно было матери. От жизни такой, от работы тяжёлой заболела она. Лежит в чуме, детей зовёт, просит:

 - Детки, дайте мне воды. Пересохло у меня горло. Принесите водички.

Не один, не два раза просила мать - не идут дети за водой. Старший говорит

- Я без пимов. Другой говорит:

 - Я без шапки. Третий говорит:

 - Я без одежды.

А четвёртый и вовсе не отвечает. Просит их мать:

 - Близко от нас речка, и без одежды можно сходить. Пересохло у меня во рту. Пить хочу!

А дети из чума выбежали, долго играли, к матери и не заглядывали.

Наконец захотелось старшему есть - заглянул он в чум. Смотрит: мать посреди чума стоит и малицу надевает. Вдруг малица перьями покрылась. Берёт мать доску, на которой шкуры скоблят, а доска та хвостом птичьим становится. Напёрсток железным клювом стал. Вместо рук крылья выросли.
Обернулась мать птицей-кукушкой и вылетела из чума.

Закричал тогда старший брат:

-  Братья, смотрите, смотрите: улетает наша мать птицей!

 Побежали дети за матерью, кричат ей:

  - Мама, мама, мы тебе водички принесли! А она отвечает:

  - Ку-ку, ку-ку! Поздно, поздно! Теперь озёрные воды передо мной. К вольным водам лечу я!

 Бегут дети за матерью, зовут её, ковшик с водой протягивают.
Младший сынок кричит:
 -  Мама, мама! Вернись домой! На водички, попей!

Отвечает мать издалека:
 - Ку-ку, ку-ку! Поздно, сынок! Не вернусь я!

Так бежали дети за матерью много дней и ночей - по камням, по болотам, по кочкам. Ноги себе в кровь изранили. Где пробегут, там красный след останется.

 Навсегда бросила детей мать-кукушка. И с тех пор не вьёт себе кукушка гнезда, не растит сама своих детей. А по тундре с той поры красный мох стелется.

«Чудесные истории про зайца по имени Лёк»

Сказки народов Западной Африки

История первая, в которой звери саванны узнают, кто из них самый молодой и самый умный

Было это в стародавние времена.

В те времена, когда время измеряли лунами и звери Африки жили друг с другом в мире и согласии. Они сообща решали все свои дела, а по вечерам усаживались под огромным деревом, которое называли Деревом Бесед, и обсуждали всё, что произошло за день.

Сидели они однажды под Деревом Бесед и думали: кто же из них самый умный.

Самый сильный - лев, дядюшка Гаиндэ. Он царь зверей.

Самый старый - слон, папаша Гней. Это знают все звери саванны.

Самый глупый и нечестный зверь - гиена по имени Буки.

А вот кто умнее всех?

Этого никто из зверей не знал.

Вот сидели они и размышляли, пока лев дядюшка Гаиндэ не поднялся со своего царского трона и не провозгласил:

- Я думаю, что сначала мы должны узнать, кто самый молодой зверь саванны. А кто самый молодой - тот и самый умный. Так я думаю!

Начали звери вспоминать, кто, когда родился.

- Я родилась три года назад, в год Великой Засухи, — воскликнула лань.

И все звери тяжело вздохнули, потому что вспомнили, как трудно жилось им в тот год. А раз вспомнили, то, значит, были они гораздо старше лани.

- А я родился всего три луны назад, - поднял свои остроконечные уши шакал.

Все звери посмотрели на небо и стали считать, сколько раз они видели, как узкий месяц превращался в полную луну, а луна снова - в тонкий изогнутый рог месяца.

А пока они смотрели на небо и считали, сколько лун прожили они на свете, заяц по имени Лёк незаметно забрался на дерево и притаился там.

В те далёкие времена уши у зайца были короткие, хвост - длинный и пушистый, а лазать по деревьям он умел не хуже, чем белка.

Тихо было под Деревом Бесед, но вдруг обезьяна по имени Голо почесала затылок и заявила:

- А я, друзья, только что родилась!

Все захлопали в ладоши, и обезьяна уже подумала, что она-то и есть самая молодая и умная, как рассудил лев дядюшка Гаиндэ.

Но тут с ветки раздался голос:

- Смотрите! Я ещё только рождаюсь! Потеснитесь, дайте новорождённому место! - и к удивлённым зверям спрыгнул заяц Лёк.

Все замолчали, а обезьяна Голо обиделась и отвернулась - ведь заяц Лёк перехитрил её.

Торжественным, медленным шагом лев дядюшка Гаиндэ подошёл к зайцу.

- Я объявляю тебя, Лёк, - провозгласил он, - самым умным среди зверей. Ты доказал нам, что ты самый молодой. А это значит, как я уже говорил, что ты умнее всех нас!

Лёк гордо распушил свой роскошный хвост, но про себя подумал: «Убедить зверей в том, что я самый умный, — это полдела. Я сам должен быть в этом уверен. Умный я или нет — докажут только дела и приключения. А приключения случаются только с тем, кто не сидит на одном месте… Значит, отправлюсь-ка я путешествовать!»

История вторая, в которой паук Диаргонь предупреждает зайца Лёка о будущих опасностях

И Лёк отправился путешествовать.

Заросли расступались перед ним, деревья шелестели ему «здравствуй», высокие травы стелились под ноги.

Прошёл заяц саванну. Начались джунгли. Кроны деревьев здесь были похожи на огромные зонтики, и солнечные лучи едва пробивались сквозь густую листву. Тишина царила кругом.

Вдруг откуда-то сверху раздался тихий вежливый голос:

- Остановись на минутку, Лёк, выслушай меня.

- Кто здесь? - удивился заяц.

- Это я, паук Диаргонь, - ответил голос. - Я очень мал, и ты не видишь меня, но я давно наблюдаю за тобой. Лев, царь зверей, назвал тебя самым умным и самым молодым. А молодому всегда нужен опытный советчик. Считай меня своим другом и братом, и ты узнаешь многое, что тебе ещё не известно.

- Зачем ты хочешь мне помочь, друг и брат? - спросил заяц.

- Старшие всегда любят, чтобы их слушали младшие. Не спеши: Посмотри на мою паутину. Каждая из этих нитей может рассказать о будущем. Я перебираю их одну за другой, и они говорят на языке, понятном только мне. Хочешь узнать, что ждёт тебя впереди?

- А зачем, Диаргонь? - воскликнул беспечно Лёк. - Ведь будущие опасности сейчас ещё не существуют!

- Ты действительно самый молодой зверь саванны, - засмеялся паук. — Но ты не самый умный! Об опасностях надо знать заранее, тогда их можно вовремя избежать.

- Ладно, -  согласился заяц, — так что ожидает меня впереди?

Паук Диаргонь стал раскачивать нити паутины… Они запели, и их голоса слились в протяжную тихую песню. Диаргонь внимательно выслушал её и сказал:

- Много удивительного случится с тобой, Лёк. Часто тебе придётся нелегко, но ты всегда выйдешь сухим из воды. Первым, кого ты встретишь в пути, будет человек - его зовут Нит. Это - опасное животное. Он ходит только на двух лапах и держится прямо, словно жердь. Остерегайся его! Это говорю тебе я, паук Диаргонь, а я долго жил под крышей его жилища. Я помог человеку избавиться от мух, которые очень досаждали ему. И что же? Однажды он взял метлу, оборвал паутину и едва не раздавил меня.

- Зачем ты рассказываешь мне всё это? - засмеялся заяц. - Я не паук, и человек не сможет раздавить меня какой-то метлой!

- Не торопись! Не торопись, мой брат! Я сказал тебе: будь осторожен с человеком. Но многие звери ещё более жестоки и неблагодарны, чем он. Остерегайся тяжёлой ноги слонихи мамы Гней, страшных зубов льва дядюшки Гаиндэ, острых когтей коварного леопарда Сэга, жестокости жадной и глупой гиены по имени Буки.

- Я-то думал: ты мудр! - закричал насмешливо заяц. - А ты просто хочешь, чтобы все считали, что ты умнее меня! Ведь ты даёшь мне советы! Но мне они не нужны. Я и так достаточно взрослый и достаточно умный!

Сказал это заяц и пошёл дальше своей дорогой.

История третья, про то, как Лёк познакомился с людьми

Дорога, которую выбрал заяц, бежала вперёд и вперёд и стала, наконец, широкой и ровной, словно река.

«Звери никогда не ходят такими тропами», - подумал заяц и решил, что это - тропа человека. А с человеком Лёку уже очень хотелось познакомиться!

Заяц зашагал по гладкой и широкой дороге и вскоре увидел большое стадо. Коровы щипали траву, а вокруг них ходил… человек! Кто же ещё может ходить на двух лапах и держаться прямо, как жердь?

Заяц остановился. Человек не видел его, он пас коров и что-то пел. Иногда он кричал на коров, и те слушались его.

«Паук Диаргонь прав! - подумал Лёк. - Человек действительно очень опасное животное: ему подчиняются огромные коровы, которые могли бы раздавить его как лягушку… Но знакомиться так знакомиться! - приободрил себя заяц.  - Мне ведь надо ещё посмотреть, какой у человека дом и как он живёт».

И дорога повела зайца дальше. Вскоре впереди Лёк увидел большие снопы соломы. Он подошёл к ним и понял, что это вовсе не снопы, а крытые соломой дома - жилища людей. Домов было много.

Около них ходили большие люди, а маленькие играли на земле. Лёк решил, что это - дети.

- Пойду и поиграю с ними! - сказал себе заяц.

Он завернул в первый попавшийся двор и увидел двух маленьких людей. Они сидели на корточках и строили город.

Дети никогда раньше не видели живого зайца, но не испугались его: Лёк показался им добрым и милым.

- Оставайся с нами, - попросили они. Лёк подошёл поближе, и дети погладили его.

- Ты похож на ягнёнка, - сказал один.

- Нет, на котёнка, - возразил другой. Лёк сел поудобнее и сказал:

- Я - заяц Лёк. Я путешествую и узнаю мир. Хотите, я загадаю вам загадки, которые узнал в дороге?

- Конечно, хотим! - закричали дети. Они даже рты приоткрыли - так им было интересно

- Ну, слушайте первую:

Часто её на дороге встречают,

    Но никогда не поднимают.

Дети начали вспоминать, что они видят, когда идут по дороге.

- Это палка, - решил один.

- Это речка, - предположил другой.

- Нет, это змея, - покачал головой Лёк. Ребята приуныли: действительно, змеи так часто попадаются на африканских дорогах, но разве кто-нибудь наклонится поднять змею? Так просто, а догадаться они не смогли!

- Вы просто не подумали хорошенько, - успокоил их заяц и загадал вторую загадку:

- Длиннее его - нет ничего,

Но только тени нет у него.

- Это, наверное, великан, - воскликнул один.

- Нет, это колодец, - сказал другой.

- Нет, — снова покачал головой Лёк. - Длиннее всего - путь, дорога. И только дорога не отбрасывает тени.

- Верно, - согласились дети, - ты опять прав.

И заяц загадал ребятам третью загадку:

Кто непрестанно ткет

И никогда не устаёт?

- Это наша мама, - воскликнули хором мальчики.

- Нет, - снова ответил Лёк, - мама много ткёт, но её руки устают, верно? А ткёт без остановки и без усталости паук.

И Лёк подумал, что хотя паук Диаргонь и жил долго на свете, умным он не стал: люди - очень симпатичные и совсем неопасные животные.

Стоило зайцу так подумать, как к дому подошёл большой взрослый человек.

История четвертая, почему у зайца длинные уши и короткий хвост

И вот послушайте, что случилось с зайцем дальше.

Большой человек подошёл к дому и остановился. В руках у него была палка, и сам он был прямой, как жердь.

- Папа! - обрадованно закричали дети. - Смотри, у нас новый товарищ.

Крестьянин увидел Лёка и усмехнулся.

- Да ведь это заяц, - сказал он. - Зовут его Лёк, и он самый хитрый зверь саванны. С ним надо держать ухо востро, а то он обязательно сыграет с нами какую-нибудь шутку. Запрём-ка мы его для начала в клетку. Придёт время, и он нам пригодится…

- Нет, папа, - закричали дети, - он хороший и добрый! И загадывает нам интересные загадки!

- Это он сможет делать и в клетке, - ответил крестьянин и, схватив Лёка, бросил его в клетку.

…. Всю ночь заяц не спал. Он думал, что уже никогда больше не увидит джунглей и не пробежит по звериным тропам саванны. Он мысленно прощался со своими друзьями и представлял себе, что сказал бы сейчас паук Диаргонь! Человек - опасное животное!..

А утром к клетке подошёл старший сын крестьянина.

- Я хочу спасти тебя, - сказал он Лёку.

- Как?

- Просунь уши сквозь прутья и ничего не бойся!

Лёк послушно просунул свои короткие уши сквозь прутья решётки. Мальчик, что было сил, схватил его за уши и одним рывком вытащил зайца из клетки.

Как стрела, выпущенная из лука, понёсся Лёк по дороге к джунглям.

Вслед за ним бросились все деревенские собаки, и самой быстрой из них удалось всё-таки отхватить большую часть роскошного заячьего хвоста.

Вот так у зайца и появились длинные уши и короткий хвост.

История пятая, самая что ни на есть чудесная, потому что Лёк встречается с феей

"Уши стали длинными, а хвост - коротким, - горевал заяц, спрятавшись в чаще. - Что мне делать? Нельзя же показаться зверям в таком виде - засмеют!»

Слышал Лёк рассказы о фее маме Рандату. Все звери Африки знали, что одним мановением руки она вылечивает больных и превращает одну вещь в другую. Говорили даже, что… Но разве можно перечислить всё, что может сделать всемогущая фея мама Рандату?!

И Лёк решил отправиться к фее.

Красивый был у неё дом! Высокий и яркий, словно украшенный разноцветными перьями прекрасных птиц.

Не успел заяц переступить порог, как услышал голос:

- Я знаю, зачем ты пришёл ко мне. Человек вытянул тебе уши, а собаки отгрызли хвост. Теперь ты хочешь, чтобы я помогла тебе.

- Да, - смиренно ответил Лёк и опустил голову.

- Я могу сделать тебя таким, каким ты был раньше, - сказала фея, подходя к нему. И заяц даже зажмурился: настолько ослепительно прекрасна она была!

- Но, - продолжала фея, - может быть, тебе лучше остаться с длинными ушами и коротким хвостом?

- Почему? - удивился заяц.

- Длинными ушами ты будешь лучше слышать, -  ответила мама Рандату, -  а короткий хвост поможет тебе высоко прыгать и быстро бегать.

Заяц подумал и согласился.

- Ну что же, оставь меня таким, как сейчас, но только сделай меня хоть немного красивее, - попросил он.

- Хорошо, - согласилась фея, — но за это ты должен принести мне слоновье и китовое молоко, зуб льва и коготь леопарда.

- Договорились! -  воскликнул Лёк и ушёл от мамы Рандату, повторяя по дороге  её приказание.

История шестая, про то, как Лёк дарил подарки

"Слоновье и китовое молоко, зуб льва, коготь леопарда», - повторял заяц и вдруг вспомнил, что именно об этих зверях говорил ему паук Диаргонь. Кто они такие: слон, лев, леопард и кит? Ведь ему предстоит встретиться с ними и перехитрить их!

Слон - самый большой зверь саванны. Это знают все. Он не злой и не кровожадный. «Да и убежать от него легко, - решил Лёк, - потому,  что он тяжёлый и неповоротливый».

Лев - совсем другое дело. Это ловкий и быстрый зверь. Его острых зубов и могучей лапы, действительно, все боятся. Но нападает первым дядюшка Гаиндэ только когда голоден. А ещё Лёк рассудил так: «Дядюшка Гаиндэ - царь зверей, а значит, он не любит шуток над собой. Но ему, конечно, должна нравиться лесть».

А вот более опасного зверя, чем леопард Сэг, нет в саванне. Он самый быстрый, самый ловкий и самый кровожадный! Он нападает на всех, кого ни увидит на своём пути. «Знакомство с ним, - подумал заяц, - я оставлю напоследок…»

Решил заяц так и отправился к берегу океана. Китов-то ему опасаться было нечего - они живут в воде и едят только мелкую рыбёшку.

Многие звери слышали об океане, но никогда не видели его и не знали, как до него добраться.

И Лёк обратился за советом к ласточке М'Белар:

- М'Белар, ты облетела всю землю, всё видела, скажи: как добраться до океана?

- Слушай внимательно, Лёк, - прощебетала ласточка, спускаясь из поднебесья к нему. - Ты знаешь, что сторона, где встаёт солнце, называется востоком, а сторона, где солнце заходит, - западом. Иди прямо на заход солнца - там, на западе нашей страны, и находится океан.

- А что мне делать, когда на небе не будет солнца? - спросил Лёк.

- Тогда тебе помогут луна и звёзды, — ответила ласточка. - Замечай, какие звёзды появляются только в восточной части неба и какие - только в западной.

- Спасибо тебе, милая ласточка, - крикнул Лёк и смело отправился в путь.

Долгий это был путь. Заяц прошёл саванну,  прошёл джунгли и вот однажды услышал странный шум, не смолкавший ни на секунду. Шум слышался всё громче и громче, Лёк шёл всё быстрее и быстрее, и вдруг  - земля кончилась. Перед ним до самого горизонта была голубая вода. Вода -  и ничего больше.

«Это, конечно, океан»,  -  подумал Лёк и огляделся.

Около воды отдыхала мать всех китов, почтенная Н-Гага, — она как раз вышла на берег океана подышать свежим воздухом.

- Здравствуйте, уважаемая Н-Гага! - поклонился Лёк. - Здравствуйте, владычица всех морей!

- Здравствуй, житель земли, - вежливо ответила Н-Гага. - Зачем ты пожаловал ко мне?

- О! - воскликнул заяц. - Я принёс вам подарок от жителей моей страны. Они хотят, чтобы вы знали, как они любят вас, Н-Гага! - Лёк перевёл дух и начал придумывать дальше: - Но подарок слишком тяжёл, а мои силы слишком малы. Я привязал его вот к этой верёвке, - и Лёк протянул  Н-Гаге конец верёвки, которую нёс в своей котомке, - потяните за неё, и подарок сам придёт к вам.

От удивления и восхищения Н-Гага вздохнула, и чудесный фонтан воды поднялся высоко в синее небо.

- Посланец саванны! - сказала она. - Я благодарю тебя и всех жителей твоей страны. Они добры, великодушны и понимают, что получать подарки очень приятно!

- Ещё бы! - ответил Лёк. - Но звери просили принести им немного вашего молока, иначе они не поверят, что я встречался с великой владычицей всех морей. Никогда и ни за что не поверят!

- Возьми, конечно, добрый житель земли! - милостиво разрешила Н-Гага.

Лёк наполнил китовым молоком бутыль, которую в саванне называют калебас, низко поклонился владычице морей и зашагал домой.

«Ну вот, - думал он, - я уже выполнил первое приказание феи - достал китовое молоко».

История седьмая. Лёк продолжает дарить подарки

Одно приказание феи заяц Лек выполнил. И теперь ему надо было добывать слоновье молоко.

Неторопливо, степенно шагала слониха мама Гней по саванне, когда неожиданно перед ней появился заяц Лёк. Он низко поклонился и начал речь, заготовленную заранее:

- Здравствуйте, мама Гней! Я пришёл к вам потому, что вы - самая добрая и великодушная из всех, кого я знаю…

Слониха остановилась, подняла хобот и затрубила в знак одобрения.

- Дело в том, - продолжал Лёк, - что я только что получил подарок. Драгоценный подарок! И я решил, что вы, мама Гней, заслуживаете его куда больше, чем я или любой другой зверь саванны. Я вручаю его вам! - И Лёк протянул маме Гней конец верёвки, которую волочил за собой.

Слониха обрадовалась, что Лёк дарит ей подарок, и опечалилась, потому что нигде этого подарка не увидела. Вместо него - какая-то верёвка!

А Лёк тем временем пылко продолжал:

- Подарок очень тяжёлый, а мои силы малы, и я не смог принести его вам. Я привязал подарок к этой верёвке. Потяните её - и подарок ваш!

Тут слониха мама Гней обрадованно закивала головой.

- А я, - сказал Лёк, - прошу вас только об одном: дайте мне немного вашего молока, и я угощу им того, кто подарил мне, - нет, конечно же, подарил вам эту тяжёлую драгоценную вещь!

- Спасибо, спасибо, Лёк! - радостно затрубила слониха мама Гней.

Она дала зайцу молока, он наполнил второй калебас и быстро пошёл прочь.

«Я, наверное, действительно самый умный зверь саванны, - думал Лёк, — ведь полдела сделано! Я выполнил уже два поручения феи мамы Рандату!»

История восьмая, очень печальная для слонихи мамы Гней и матери всех китов Н-Гаги

Да, два поручения мамы Рандату Лёк выполнил: слоновье и китовое молоко он получил. А вот простодушные мама Гней и Н-Гага обещанных им подарков не дождались. Слониха мама Гней сильно потянула за верёвку и воскликнула:

- Ну и тяжёлый подарок!

Н-Гага дёрнула верёвку за другой конец, и верёвка затрещала.

- Какой большой подарок! - обрадовалась она.

Они тянули верёвку каждая со своей стороны, тянули что было сил, но подарок не двигался с места.

Слониха мама Гней и мать всех китов Н-Га-га решили, что верёвка зацепилась за какой-нибудь огромный камень или запуталась среди лиан. И они отправились за обещанным подарком сами.

Несколько дней шли они навстречу друг другу, верёвка с каждым днём натягивалась всё туже и туже, и с каждым днём подарок в их воображении становился всё больше и всё прекрасней.

Однажды утром мама Гней и Н-Гага встретились нос к носу. Одна больше другой!

Мама Гней подумала, что подарок уже взяла себе Н-Гага, и в ярости крикнула:

- Как ты смела тянуть за верёвку, к которой привязан мой подарок?  -  И она стукнула своей огромной и тяжёлой, как столб, ногой о землю.

Тут Н-Гага почернела от гнева и воскликнула:

- Нет, это ты, как ты смела тянуть за верёвку с моим подарком?!

Они стояли, смотрели друг на друга и не знали, как им теперь быть. Не драться же, в самом деле…

Слониха первая решила благоразумно:

- Н-Гага, давай не будем злиться друг на друга и объяснимся по-хорошему. Пришёл ко мне заяц Лёк и пообещал подарок. Принести его он сам не смог - подарок был очень тяжёлым. Заяц привязал его к верёвке, которую и дал мне. Я тянула за эту верёвку изо всех сил, но вытянуть подарка не смогла. Тогда я пошла за ним сама…

- Но и мне тоже заяц пообещал подарок! Тяжёлый подарок, который он сам не мог принести! - закричала Н-Гага.

Тут они поняли, что Лёк просто-напросто обманул их обеих. Ни с чем вернулись они к себе домой: слониха мама Гней - в саванну, а мать всех китов Н-Гага - в глубины океана.

А на зайца Лёка они так рассердились, что запретили ему появляться в саванне и на берегу океана.

Лёк узнал об этом, взял свою дорожную котомку и снова отправился путешествовать. Ведь когда сердятся такие большие животные, то лучше не попадаться им лишний раз на глаза.

История девятая, в которой Лёк узнает о горе-злосчастье старой фермерши

Прошёл заяц и джунгли и саванну, шёл он и по тропам зверей и по дорогам человека. И, наконец, добрался до одного небольшого дома. Лёк решил обойти его стороной, ведь в доме жил человек, а заяц хорошо помнил, как жестоко обошлись с ним люди. Он даже сделал уже шаг в сторону, но вдруг услышал плач.

«Не случилось ли какое горе и не нужна ли моя помощь?» - подумал заяц и постучал в дверь. Открыла ему старая женщина. Краем передника она вытирала глаза, но слёзы градом катились по её щекам.

- Что с вами, хозяйка? - участливо спросил Лёк. - Кто вас обидел?

Женщина тяжело вздохнула, впустила Лёка в дом и стала рассказывать…

… Вся саванна знает, что нет более подлого и жадного зверя, чем гиена Буки. Обманывал он не только врагов; но и своих соседей и друзей. А тут ещё случилась беда: наступила засуха. Звери уходили из выжженной саванны в поисках воды и еды. Нечем было кормить малышей. От голода погибали звери, птицы и рыбы. И только человек находил себе пищу. Он выкапывал колодцы, выращивал просо, держал стада и домашнюю птицу. Вот Буки и решил однажды:

- Зачем ходить на охоту и терпеть постоянную нужду? Совсем рядом пасётся огромное стадо быков, коров, коз и овец! Надо только обмануть хозяйку, и всё стадо будет моим.

Буки одел своего сына в козлиную шкуру и пришёл к старой фермерше.

- Не оставите ли вы в своём загоне моего козлёнка? - вежливо спросил он добрую женщину. - У меня сейчас много дел, но как только освобожусь, я приду за ним.

- Конечно, - ответила фермерша, не подозревая ничего плохого, - оставляйте и не беспокойтесь за козлёнка. У меня ещё никогда не было краж. Все в саванне меня уважают.

Она привязала козлёнка в загоне и спокойно отправилась спать, а ночью сын Буки оборвал верёвку и убежал.

На следующее утро, как всегда, фермерша обходила стадо. И вдруг… она даже глазам своим не поверила-вместо козлёнка, которого вчера оставил ей Буки, она увидела только жалкий обрывок верёвки.

- Какой позор! - заплакала старая фермерша и подумала о том, что теперь её обвинят в воровстве.

Буки выжидал два дня. На третий день он явился опять.

- Уважаемая, - крикнул он, едва ступив на порог, - я пришёл за своим козлёнком.

- Досточтимый господин! - ответила старая женщина. - Ваш козлёнок убежал в тот же день, когда вы мне его оставили.

- Что же, старуха, за короткий хвост надо платить коротким хвостом, — рассмеялся Буки. - Отдавай мне другого козлёнка.

- Выбирайте, какой вам больше нравится, - ответила старая фермерша.

Буки отвязал красивую белую козу и, уходя, крикнул:

- До свидания, дорогая хозяйка, до завтра!

И действительно, на следующий день он снова пришёл к фермерше.

- Здравствуйте, почтенная, - сказал он, потирая лапы.

- Здравствуйте, досточтимый господин. Зачем вы пришли ко мне сегодня?

- Я пришёл за своим козлёнком.

-  Но ведь вы уже взяли за него красивую белую козу.

- Шутки в сторону, старуха, - оборвал её Буки. - Я уже говорил тебе: за короткий хвост надо платить коротким хвостом. Если я и взял вчера козочку из твоего стада, то она всё равно не возместила потери. Я так любил своего козлёнка!

-  Что же, выбирайте, - вздохнула женщина.

На этот раз Буки увёл большого жирного барана. А старая фермерша вновь расплакалась. Она догадалась о проделке Буки и поняла, что он собирается забрать у неё всё стадо.

И действительно, теперь Буки приходил к фермерше каждый день. Он уже не говорил «здравствуйте», а только ухмылялся:

- За короткий хвост - короткий хвост!

Но брал он не только коз и овец, у которых хвосты и впрямь короткие. Он забирал и быков и коров - а у них-то хвосты длинные, это каждый знает!..

… Заяц выслушал историю старой фермерши и задумался. Конечно, ему надо было выполнить ещё два приказания феи, но оставить без помощи старую женщину он тоже не мог.

- Не плачьте, - воскликнул он. - Я знаю вашего обидчика. Он зол, но труслив. Он обижает только слабых и беззащитных. Я обещаю вам, что скоро он вернёт вам всё стадо! Но только вы должны пообещать, что отблагодарите того, кто накажет Буки.

- Конечно, - обрадовалась фермерша.

В голове у Лёка уже созрел план, и он отправился к дядюшке Гаиндэ.

История десятая, про грозного Льва, царя зверей, и про толстого покорного быка

Дядюшка Гаиндэ уже давно был печален. Зной высушил траву и выгнал зверей из саванны. Охотиться становилось всё труднее. Лев дремал и думал о том, что первый же зверь, который подойдёт к логову, станет его добычей.

Заяц Лёк долго кружил вокруг да около царя зверей. Он хорошо понимал, что лев голоден и зол. Наконец Лёк собрался с духом и прыгнул под самый нос дядюшки Гаиндэ.

Лев не успел и шевельнуться, как Лёк начал говорить:

- Дядюшка Гаиндэ, царь зверей, защитник слабых! Выслушайте меня! В то время как ваше величество худеет и слабеет от голода, жадный и подлый зверь Буки и вся его семья жиреют прямо на глазах. У них никогда не переводится мясо, и целые туши лежат для засолки. Я видел это собственными глазами! Но, как вы понимаете, жадный Буки не дал мне и крохотного кусочка!

Дядюшка Гаиндэ ужасно разозлился.

- Где он берёт мясо? - зарычал он, и у него из пасти потекли слюни: так ему захотелось есть!

- Дядюшка Гаиндэ, - ответил заяц, - Буки самым бесчестным образом забирает коров, быков, коз и овец у старой фермерши, которая живёт здесь неподалёку. Однажды он оставил у неё в загоне своего сына, переодетого козлёнком. Ночью сынок, конечно, убежал, а Буки стал каждый день приходить к бедной женщине и уводить животных из стада. «За короткий хвост - короткий хвост», - говорит он с ухмылкой - и теперь в загоне остался один-единственный бык.

- Ну, попадись мне этот Буки! — в гневе прорычал дядюшка Гаиндэ и сказал зайцу: - Лёк, я назвал тебя самым умным среди зверей. Подумай, как мне лучше всего отомстить обидчику.

- Я уже всё придумал, царь зверей! - скромно ответил заяц. - Я попросил фермершу убить быка, вы съедите всю тушу и залезете в бычью шкуру. Потом я привяжу вас в загоне, а Буки заберёт вас и приведёт к себе. Ну, а дальнейшее, дядюшка Гаиндэ, вам ясно и без меня.

Дождавшись темноты, лев дядюшка Гаиндэ и заяц Лёк пришли к фермерше.

Загон был пуст - хозяйка только что убила последнего быка. Голодный лев набросился на тушу - наелся он так, что с трудом залез в бычью шкуру!

Утром, как обычно, пришёл Буки.

- За хвост платят хвостом, - ухмыльнулся он. - Жаль только, что остался всего один бык. Что же, старуха, придётся потом съесть и тебя саму.

- Возьмите последнего быка и уходите! - зарыдала фермерша. - Только оставьте мне жизнь!

Буки привёл покорного и толстого быка во двор своего дома, привязал его и созвал всё семейство.

- Это лучшее мясо, какое ты когда-либо приносил нам, - восхищённо защёлкали языками все, а сыновья Буки стали щипать быка и показывать, какие куски они съедят с особым удовольствием.

Но Буки был благоразумен.

- Тихо, - сказал он, - не будем спешить. Все наши корзины и кувшины полны мяса и жира, а это - последний бык из стада фермерши. Оставим его лучше до нашего семейного праздника - зато попируем на славу!

- Да, да, так и сделаем, - закричали все. А младший сын Буки предложил:

- Я буду пасти его каждый день. Пусть он станет ещё больше и жирнее!

И Буки оставил быка у себя в загоне. Пришла ночь, и вся семья Буки заснула. Тогда дядюшка Гаиндэ оборвал верёвку, вылез из шкуры кроткого быка и превратился в грозного льва.

Одним прыжком очутился он у самой двери дома Буки и лёг в ожидании. Но слишком плотным был накануне ужин дядюшки Гаиндэ, и прыгнуть бесшумно царь зверей не сумел. А гиены - чуткие звери, они слышат даже, как мышь пробегает по сухой траве! Буки проснулся, на цыпочках подошёл к двери, выглянул на улицу - и тотчас разбудил всю семью.

- Мы погибли, - прошептал он. - Я привёл не быка, а дядюшку Гаиндэ, царя зверей! Он узнал, что мы набиваем животы мясом в то время, как он голодает. Сейчас он лежит перед нашей дверью и ждёт рассвета, чтобы.

Буки не договорил - такая тут поднялась суматоха! Из дома не убежать! Но и в зубы льва попадать тоже совсем не хочется!..

Наконец все решили забраться под самую крышу.

…Давно поднялось солнце, давно наступило утро, а из дома Буки никто не выходил…

История одиннадцатая, про справедливого и великодушного дядюшку Гаиндэ

Давно поднялось солнце, давно наступило утро… Час ждал дядюшка Гаиндэ, ждал два часа, а потом одним ударом своей лапы вышиб дверь дома.

Вся семья Буки, словно виноградная гроздь, свисала со стропил крыши. Лев спокойно мог бы допрыгнуть до них, но он только рассмеялся — весь дом задрожал от его могучего смеха. И затем улёгся внизу. Он решил подождать до того времени, когда Буки и его семейство сами попадут ему в лапы.

Вскоре младший сын Буки простонал:

- Я больше не могу, отец!  И рухнул на пол.

Одним пинком дядюшка Гаиндэ вышвырнул его из дома.

Потом упал второй сын Буки, потом третий… Жену, тётку и даже бабку подлого Буки -  всех вышвырнул вон дядюшка Гаиндэ.

Последним в его лапы попал сам Буки. Усмехаясь, схватил его лев за шкирку и поволок к фермерше.

- Вот он, ваш подлый вор! - прорычал дядюшка Гаиндэ и приподнял Буки.

Изо всех сил ударил он гиену о землю. И тотчас - один за другим - стали выскакивать из пасти Буки быки, коровы, козы и овцы.

В загон вернулось всё стадо!

А старая фермерша смотрела на это чудо и плакала от счастья.

 -  Как вы великодушны! — только и смогла она сказать дядюшке Гаиндэ.

 -  А теперь, когда ты вернул всё награбленное, убирайся! - приказал лев гиене. - Я великодушен, и оставляю тебе жизнь для того, чтобы ты смог исправиться. Но берегись! Попадёшься снова - во второй раз я не выпущу тебя живым!

И на прощание он отвесил Буки такую оплеуху, что тот кубарем покатился прочь.

Царь зверей был очень горд и доволен собой. Ещё бы - на глазах своих подчинённых он сделал доброе дело! К тому же и не без толку для себя самого: сыт дядюшка Гаиндэ был несколько дней!

-  Спасибо, Лёк. Ты накормил меня и доказал мне, что я был совершенно прав, когда назвал тебя самым умным зверем саванны! - провозгласил лев. - Я добр сегодня. Проси у меня, чего пожелаешь! У тебя есть просьба? Говори, не робей!

-  О, дядюшка Гаиндэ! - смиренно воскликнул заяц. - Вы угадали: у меня есть одна просьба. Но прошу я не за себя, а за всех зверей саванны. Великое несчастье надвигается на нашу страну. Зобатый аист Марабу прилетел к нам и предсказал ужасную эпидемию! - стал придумывать Лёк, и чем больше он выдумывал, тем больше сам верил в то, что говорил - Марабу сказал, что эта эпидемия погубит всё живое. Но её можно предотвратить. Нужны китовое и слоновье молоко, коготь леопарда и один ваш зуб, царь зверей!

 - А ты не врёшь? - недоверчиво прорычал лев.

 - Нет! — оскорбился заяц. Китовое и слоновье молоко, зуб льва, коготь леопарда и вправду были нужны - только не аисту Марабу, а самому Лёку. Но стоит ли это уточнять…

 - Вот, посмотрите сами, царь зверей! - сказал Лёк и протянул дядюшке Гаиндэ калебасы с китовым и слоновьим молоком.

 - Ты говоришь правду, - решил лев, но не обрадовался. Конечно, кому хочется отдавать свой зуб!

Потом он подумал и сказал:

 - Ладно. Я буду столь же великодушен, как и остальные. Какой нужен зуб?

 - Всё равно какой, - обрадовался Лёк.

 - Ну, что же, зови кузнеца, - приказал дядюшка Гаиндэ. - Один зуб уже давно беспокоит меня. Пора его вырвать!

Сказано - сделано.

Лёк позвал кузнеца, кузнец вырвал огромный коренной зуб из пасти дядюшки Гаиндэ, и тот великодушно отдал свой зуб зайцу.

Так было исполнено третье приказание феи мамы Рандату.

История двенадцатая, про то, как заяц полакомился бобами, а расплатился за это тот, кто никогда их и не пробовал

Третье приказание феи было исполнено. Оставалось последнее - добыть коготь леопарда.

Но заяц почему-то не спешил…

А дело в том, что, бегая за кузнецом, он заметил большое бобовое поле, хозяином которого был как раз этот кузнец. А для зайца нет лучшего лакомства, чем бобы!

И вот на следующее утро Лёк решил устроить пиршество. Бобовое поле сторожили дети, и Лёк обрадовался этому: ведь с детьми он уже был хорошо знаком и знал, что они очень доверчивы.

Заяц сел перед ними и спел такую песенку:

Отец вам так велел сказать -

Меня здесь на день привязать!

Дети удивились, но так как они были послушными детьми, то привязали зайца к дереву, росшему среди бобов. И Лёк начал завтракать!

Завтрак уже давно превратился в обед, а Лёк всё ел и ел!

Солнце поднялось высоко в небо, стало жарко, и зайцу захотелось пить. Тогда он спел детям такую песенку:

Отцовский вам такой наказ -

Воды подайте мне сейчас!

Послушные дети принесли ему воды, заяц утолил жажду и опять принялся за еду. Уже стемнело, уже обед превратился в ужин, а он всё ел и ел и сам удивлялся, что может так много съесть. Но бобы - это бобы, и ещё ни один заяц на свете не отказывался от них по доброй воле!

Когда совсем стемнело, заяц Лёк едва держался на лапах - так он объелся. Слабым голосом запел он доверчивым сторожам песенку:

Эй, дети, на исходе дня

Вы отвязать должны меня!

И снова дети послушно выполнили волю Лёка. Тяжело переваливаясь, заяц отправился в джунгли, а дети пошли домой. Их очень удивило всё, что произошло за день, и старший сын решил рассказать отцу о странном звере, просидевшем с ними целый день на бобовом поле.

 -  Лёк просто-напросто обманул вас, - сразу понял, в чём дело, отец. - Когда завтра утром он придёт к вам, привяжите его. В полдень принесите ему воды, но вечером не отвязывайте его. Подождите меня.

Знал бы заяц, что затевает против него кузнец, - убежал бы подальше без оглядки! Но Лёк проснулся утром в прекрасном настроении и побежал продолжать своё пиршество.

Он спел детям утреннюю песенку - и они привязали его в середине поля. Потом, в полдень, принесли воды.

Наступил вечер, и Лёк попросил отвязать его.

 - Нет, - ответили дети, - подожди, сейчас придёт наш отец!

И тут Лёк увидел - лучше бы ему не видеть этого никогда в жизни! - увидел, что по широкой и гладкой, как река, дороге идёт кузнец, а в руках у него - раскалённый железный прут! Понял заяц: расправы ему не миновать, и он уже почуял запах своей палёной шкуры.

Лёк начал крутиться вправо и влево, влево и вправо, и вдруг заметил в кустах… гиену Буки.

 - Буки! Буки - позвал заяц. - Не хочется ли тебе отведать кусочек сочного мяса?

- Не смей издеваться, обманщик! - зарычал голодный Буки. - Ты уже угостил меня быком из стада фермерши.

 - Ах, Буки! Какие могут быть счёты между старыми друзьями? — воскликнул заяц. - Я не хочу обмануть тебя. Ты только посмотри, что мне несут… - и Лёк показал лапой на дорогу.

Буки взглянул и облизнулся: раскалённый прут в руках кузнеца издалека показался ему сочным, хорошо прожаренным куском мяса.

 - Хотел бы я оказаться на твоём месте, счастливчик! - воскликнул он с завистью.

 - Чего же проще, Буки! - великодушно предложил заяц. - Давай быстренько садись на моё место.

В одно мгновение Буки отвязал Лёка и привязал себя.

Тем временем подошёл кузнец… И тут Буки понял, что ждёт его не отменный обед, а отменная выволочка.

Кузнец взмахнул раскалённым прутом. О, как затрещала шкура Буки! Как дико орал он от боли и от обиды! Как пытался освободиться от проклятой верёвки!

В глубине души Буки поклялся жестоко отомстить своему обидчику. Но прежде всего надо было вырваться на свободу.

История тринадцатая, про то, как термит Мор-Мак стал другом гиены Буки

Прежде всего, надо было вырваться на свободу! Сидеть бы Буки и до сих пор на верёвке, но, на его счастье, мимо проходил термит по имени Мор-Мак.

 - Что с тобой случилось? - спросил он у несчастного Буки.

Пленник молча показал на верёвку.

Добрый термит решил помочь бедняге. Он забрался на верёвку и стал перегрызать её. Перегрызть верёвку термиту совсем нетрудно, ведь маленькие термиты справляются и с толстыми-претолстыми деревьями!

И вот Буки на свободе!

 - Я не знаю, как отблагодарить тебя, Мор-Мак, - загнусавил он слабым голосом. - Сейчас я ничего не могу для тебя сделать. Но поверь, с этих пор ты в моём доме  самый желанный гость!

Термит Мор-Мак решил, что Буки, наверное, сильно досталось, раз он так рассыпается в благодарностях.

Он сочувственно покачал головой и отправился в свой большой высокий дом, который называют термитник.

А Буки, постанывая, заковылял к себе.

Надо сказать, что все новости распространяются по саванне с быстротой стрелы, выпущенной из лука. И очень скоро все звери знали, как был наказан Буки и что он говорил своему спасителю - термиту. Узнал об этом и заяц Лёк. А так как он всё ещё не мог придумать, как же ему исполнить четвёртое приказание феи, то решил заглянуть в один дом…

И вот однажды к дому Буки подошёл прохожий. На зайца он похож не был, но и для термита, который ростом чуть больше жука, он тоже был великоват. Прохожий подозвал одного из сыновей Буки и попросил его:

 - Малыш, пойди, скажи отцу, что к нему в гости пришёл Мор-Мак.

 - О! - обрадовался Буки, когда узнал, кто стоит у порога его дома. - Mop-Мак, который спас мне жизнь!

И он вышел встречать желанного гостя:

 - Добро пожаловать, дорогой друг! Mop-Мак вошёл. Буки велел приготовить сытный обед, а сам всё посматривал на гостя.

 - Ты сильно потолстел и вырос, дорогой друг!

 - Нет, - ответил Мор-Мак, - это только так кажется. Просто я весь в земле, потому что строю себе новый дом.

Буки усадил гостя за стол. Все стали благодарить термита за спасение главы семейства и на чём свет стоит ругать зайца Лёка. Ели сытно, и, в конце концов, от обильной пищи все очень устали. Хозяин сам отвёл гостя в спальню, пожелал ему спокойного сна и… закрыл дверь на засов.

 - Зачем ты закрыл меня? — забеспокоился гость.

 - Я не хочу, чтобы на моего друга ночью напали бандиты, - схитрил Буки и отправился к себе в дом.

«Подозрителен мне этот жирный термит, - думал он. - Да и не слышал я никогда, чтобы в гости приходили перепачканные землёй…»

Ночью пошёл сильный дождь, и крыша дома, в котором спал Mop-Мак, протекла. К утру гость совершенно вымок. Вся земля, которой он был вымазан, стекла с него, и теперь кто угодно понял бы, что в гости к Буки пожаловал вовсе не термит.

Буки проснулся утром и послал младшего сына проведать гостя.

Малыш заглянул в дверную щель и быстро вернулся.

 - Отец, — пробормотал он недоуменно, — там нет никакого термита. У того, кто сидит в спальне, - длинные уши и всё тело в шерсти.

 - Ага! — обрадованно закричал Буки. - Я так и знал! Конечно, это не мой друг термит, а мой злейший враг - заяц! Но теперь-то он попался в мои лапы!

И он поспешил убедиться сам в том, что вчера запер именно зайца Лёка. Он открыл окошечко над дверью, заглянул в комнату и ехидно крикнул:

 - Доброе утро, дорогой Мор-Мак!

 - Я не Мор-Мак, - смиренно признался заяц.

 - Ха! Как будто я сам не вижу, кто ты такой! - от радости Буки просто задохнулся. - Ты попался, Лёк, и я не пощажу тебя! Я отомщу тебе за все обиды! Я придумаю для тебя самую страшную казнь! Самую страшную, вот увидишь!

Буки захлопнул окошечко и начал думать.

История четырнадцатая, страшнее которой для зайца и придумать нельзя

Придумать казнь - дело простое. Но придумать самую страшную казнь  совсем нелегко. Всё время боишься ошибиться!

 - Побить палками, сжечь и повесить! - мстительно перечислял Буки. - Да, но если я его сначала изобью,  спохватывался он,  то Лёк не почувствует боли от ожогов.… А если сожгу, то не смогу уже ни побить, ни повесить.… А если повешу, то не смогу избить… Что же мне сделать?!

А Лёк сидел в своей комнате и думал, что, видно, не в добрый час он решил пойти в гости. Фея мама Рандату ждала его, а ему надумалось посмеяться над Буки.

 - Если бы я действительно был термитом, я бы прогрыз стену и убежал. А теперь ещё не известно, чем всё это кончится для меня…

И вдруг откуда-то сверху Лёк услышал тонкий голос. Сначала заяц подумал, что паук Диаргонь пришёл поиздеваться над ним и припомнить, как невежливо разговаривал с ним Лёк. Но голос сказал вот что:

 - Послушай меня, Лёк. Это говорит сверчок Салир. Я давно живу у Буки, и ты знаешь, что сверчки любят своих хозяев. Но от Буки я никогда не видел добра, не слышал ни одного вежливого слова. Я ни разу не видел, чтобы он был добр хоть к кому-нибудь. Он любит только себя, думает только о себе, жалеет только себя. И я решил отомстить ему…

 - Зачем ты говоришь всё это мне? - печально спросил Лёк.  Прежде чем ты отомстишь ему, он отомстит мне.

 - Нет, Лёк, ты не понял меня,  пропищал сверчок. - Я хочу спасти тебя, так я и отомщу Буки. Сейчас он думает и никак не может придумать для тебя самую страшную казнь. Завтра утром он станет спрашивать тебя, какой смертью ты хочешь умереть. И если на его вопрос ты захочешь ответить «да» -   говори «нет». А если захочешь сказать «нет»  -  говори «да». Только так ты сможешь спасти свою жизнь. А я, когда будет нужно, снова приду тебе на помощь.

… Буки спал эту ночь, беспокойно ворочаясь с боку на бок: он и во сне придумывал для зайца самую страшную казнь.

Едва забрезжило утро, он прибежал к своему пленнику.

 -  Скажи-ка, ты хочешь, чтобы тебя избили? - спросил он Лёка.

 - Да!  радостно воскликнул заяц.

 - Может быть, тебя лучше повесить?  - с недоумением спросил Буки.

 - Да! Да!

 - Или сжечь?

 - Да! Да! Да! - радовался заяц, словно это доставило бы ему огромное удовольствие.

Буки просто оторопел: он ищет для Лёка самую страшную казнь, а тот веселится и радуется?!

И тут сверху раздался голос сверчка Салира:

 - Буки, послушай меня! Я живу в твоём доме уже многие годы. Ты никогда не слушал моих советов, но сегодня выслушай, что я тебе скажу. Я знаю, как надо наказать Лёка. Зайцы смертельно боятся только одной вещи на свете - утренней росы. От росы у них начинается ужасная чесотка. И зайцы умирают от неё медленно и мучительно.

 - Ну, спасибо тебе, сверчок, - обрадовался Буки. - Ничего лучшего мне и не придумать. А ты, Лёк, считай свои последние часы. Месть моя будет ужасна!

Лёк только пискнул от страха, а Буки позвал своего старшего сына, и вдвоём они потащили зайца к лесу.

 - Папа, - сказал сын, когда они дошли до первых деревьев,  посмотри, как красиво висел бы на одном из них заяц!

 - Нет, сынок, - возразил Буки.  Я знаю другое наказание для зайца. Лёк умрёт медленной и мучительной смертью. Нам только надо успеть до восхода солнца…

Наконец они увидели огромный луг. Крупная утренняя роса сверкала на траве,

 - Вот и пришли, - удовлетворённо проговорил Буки.

Сын с удивлением посмотрел на отца, а Буки весело пояснил:

 - Лёк умрёт в страшных мучениях! От росы у зайцев начинается неизлечимая чесотка.

При этих словах Лёк испуганно завизжал.

 -  Не бросайте меня туда! - орал он и дёргал лапами. - Всё, что угодно, только не это! Буки, будь милосерден! Буки, это ужасная смерть! Буки!

 -  О! - обрадовался Буки. - Моя месть будет прекрасна!

Он развязал зайцу лапы, крепко схватил его за уши и, размахнувшись, швырнул его что было силы на середину луга, в мягкую траву.

Глава пятнадцатая, которая случилась однажды в Африке во время послеобеденного отдыха

Трава была мягкая, а утро - росное. Лёк вскочил на лапы, отряхнулся, помахал Буки своими длинными ушами и весело крикнул:

 -  Спасибо, Буки! Это лучшее, что ты мог для меня сделать!

А Буки, когда понял что к чему, даже зубами заскрипел от злости. Виданное ли дело: своими собственными лапами отпустить на свободу злейшего врага!

 -  Ну, Лёк, - прошипел он вслед зайцу, - подожди. Мы с тобой ещё встретимся!

 -  Лучше не стоит, Буки, - отозвался заяц. - Это не принесёт тебе счастья.

Он ещё раз махнул на прощание своими длинными ушами и скрылся в лесу. Он спешил.

Теперь зайцу надо было до полудня найти леопарда Сэга. Ещё сидя взаперти в доме Буки, Лёк придумал, как выполнить последнее поручение феи.

Разумеется, с леопардом Сэгом не сыграть таких шуток, какие он сыграл с дядюшкой Гаиндэ или слонихой мамой Гней, но обмануть можно и его!

Все звери знают, что рассердить леопарда очень просто. От ярости он просто теряет голову.

«А значит, - рассудил Лёк, - я легко смогу его перехитрить!»

В полдень, в час, когда все звери Африки отдыхают после обеда, заяц подкрался к леопарду. Сэг дремал под фиговым деревом. Лёк огляделся: напротив он увидел ещё одно фиговое дерево, кора которого была мягкой, толстой и вязкой. Лёк осторожно, на кончиках лап, подошёл к дереву, подобрал с земли камешек. Раз! Камешек летит в красивую пятнистую шкуру леопарда.

Сэг проснулся и от неожиданности подскочил - прямо перед ним стоял Лёк и… смеялся! От ярости и негодования леопард затрясся: дрожь пробежала по всему его телу. Мускулы напряглись, Сэг выпустил когти и стремительно прыгнул на зайца.

Но не тут-то было! Ярость - плохой советчик. Лёк успел отскочить в сторону, и леопард когтями всех четырёх лап впился в ствол фигового дерева. Да так и остался висеть! Ведь когти из мягкой и вязкой коры не вытащишь сразу!

 -  Берегись, Лёк! - рычал леопард. - Ещё никто не смел издеваться надо мной!

 -  Ну что же, Сэг,  ответил заяц и пощекотал леопарда длинной и тонкой веточкой, - ты - самый быстрый и ловкий зверь саванны, а я - самый умный! Сначала вытащи когти, а потом будешь грозить.

Леопард только рычал в бессильной ярости: отомстить Лёку сейчас он, действительно, не мог.

А заяц бросил ветку и убежал в лес.

Конечно, в конце концов, Сэг сумел освободиться и спрыгнуть с этого проклятого дерева. Но три острых когтя так и остались в мягкой коре.

Вечером Лёк вернулся к фиговому дереву. В стволе торчали три когтя леопарда Сэга. Лёк выковырял их и положил к себе в котомку.

Теперь он мог со спокойной совестью идти к фее маме Рандату. Он выполнил все её приказания. В его котомке лежали калебасы со слоновьим и китовым молоком, зуб льва и целых три когтя леопарда!

Глава шестнадцатая, про то, как заяц Лёк снова встретился с гиеной Буки

Но Лёка ожидало ещё одно приключение.

Неторопливо шёл он по дороге и уже представлял себе, как вручит маме Рандату и калебасы, и когти леопарда, и зуб льва. Дом феи был уже близко - оставалось только пройти деревню лаобийцев.

Лаобийцы были умелыми дровосеками и дружили с жителями джунглей и саванны. Звери тоже не причиняли им зла - не воровали ослов, на которых лаобийцы возили срубленные деревья.

 -  Здравствуйте, друзья! - приветствовал Лёк жителей деревни.

 -  Здравствуй, Лёк, - печально ответили они.

 -  Почему вы такие грустные?

 -  У нас начали пропадать ослы, - лаобийцы сокрушённо покачали головами, — а мы никак не можем поймать вора.

 -  Что же, я попробую вам помочь,  ответил заяц.

Он решил, что к маме Рандату он прийти всё равно успеет, ведь все её поручения уже выполнены. А вот помочь лаобийцам, кроме него, некому. Вор, видимо, ловок и хитёр, раз лаобийцы сами не могут его поймать…

Лёк дождался наступления ночи и спрятался недалеко от загона, где стояло стадо ослов. Он сидел в засаде так долго, что глаза стали закрываться сами собой, а голова клонилась к груди всё ниже и ниже… Вдруг он услышал какой-то шум и заметил чью-то тень. Тень скользнула к загону, исчезла и через минуту появилась вновь, волоча за собой другую тень.

«Это вор и убитый им осёл»,  решил заяц и, крадучись, отправился вслед за вором.

Они шли долго, но наконец, среди редких деревьев Лёк различил дом. Это было… жилище Буки!

 -  Вот мы и встретились снова, Буки! - пробормотал заяц. - Но это уже наша последняя встреча.

Заяц приник ухом к стене и услышал радостные голоса и смех: Буки и вся его семья делили украденного осла.

Утром Лёк пришел к лаобийцам.

 -  Я узнал, — сказал он, - кто ворует у вас ослов. Но я ещё не придумал, как наказать вора.

Лаобийцы задумались.

 - Послушай, - воскликнули вдруг они, - у нас есть один осёл, самый умный в стаде. Он такой учёный, что даже умеет читать. Может быть, он поможет тебе?

 -  Самый умный осёл… — задумчиво повторил Лёк и воскликнул — Надо с ним поговорить! У меня появилась одна идея…

Вечером Лёк сел на учёного осла и поехал к дому Буки. По дороге заяц подробно объяснил своему помощнику, что ему надо сделать. Тот всё прекрасно понял - осёл не такое уж и глупое животное, как мы думаем. А этот к тому же был самым умным в стаде!

Недалеко от дома Буки Лёк и учёный осёл расстались: заяц возвратился в деревню, а осёл вошёл во двор дома и как мёртвый упал на землю.

Ночью, как всегда, Буки отправился за добычей. Он захлопнул дверь, сделал два шага и… посреди двора наткнулся на неподвижно лежащего осла.

 -  Вот так удача! — радостно завопил он.  Осёл у самого дома! И такой упитанный!

Жена Буки, его тётка, дети и даже бабка выбежали из дома и громко заспорили. Одни хотели съесть осла сейчас же, а Буки отправить за новой добычей; другие говорили, что надо оставить осла на чёрный день. Но Буки ни с кем из домочадцев согласен не был. Он считал, что осёл принадлежит ему и только ему! И ни с кем делиться он не собирается!

Только он хотел накричать на своё семейство, как раздался тоненький голосок. Это сверчок Салир опять отважился дать Буки совет.

 -  Я разрешу ваш спор, - пропищал он. - Этот осёл, Буки, должен быть только твоим. Ты - глава семьи, ты ходишь на охоту и кормишь всю эту ораву. И ты, несомненно, имеешь полное право хоть разок да полакомиться один!

Буки хотел было прикрикнуть на сверчка — мол, помалкивай, ведь недавно сверчок уже дал ему один совет.… Но слова сверчка были так разумны! Так справедливы! И так хотелось съесть осла целиком! И одному!

И никакого подвоха в совете сверчка Салира просто и быть не могло…

 -  Я слышу наконец-то действительно разумную речь! - воскликнул Буки.  - Может быть, ты посоветуешь и как лучше мне полакомиться?

 -  Я видел, - сказал сверчок, - как лев дядюшка Гаиндэ однажды приказал привязать себя к огромному быку. Как славно он пировал в тот день!

 -  Великолепно! — закричал Буки и приказал немедленно привязать себя к ослу.

Напрасно отговаривали его от этой затеи сыновья и жена. Буки только огрызался.

 -  Я знаю, - ворчал он, — вы сами хотите съесть этого осла. Ещё бы: он такой жирный! Такой вкусный! Но на этот раз я съем его один! Один! И не оставлю вам ни кусочка!

И вот Буки привязан к ослу.

 -  Уходите! Все уходите прочь! - заорал он. - Мне никто не нужен! Прочь!

Двор опустел. А осёл только этого и ждал: он вскочил на ноги и стремглав помчался к деревне лаобийцев.

Буки ещё и сообразить не успел, что произошло, как на него обрушились тяжёлые, сильные удары. Столь же ловко, как они валят деревья, дровосеки прошлись по шкуре Буки.

Умер ли Буки в действительности — никто этого не знает.

В африканской саванне до сих пор живут гиены, до сих пор воруют они по ночам коз, овец и ослов. Но о гиене по имени Буки уже никто в саванне больше не слышал…

Глава семнадцатая, последняя, но рассказывается в ней про то, что Лёк снова отправляется в путь

Лёк попрощался с лаобийцами, взял котомку и пошёл к дому великой феи мамы Рандату.

Её жилище переливалось на солнце всеми цветами драгоценных камней и птичьих перьев. Оно показалось зайцу ещё прекраснее, чем прежде.

Робко вошёл Лёк в дом и бросился на колени перед мамой Рандату.

 -  Здравствуйте, великая фея! - прошептал он.

 -  Встань, малыш, — ласково ответила мама Рандату - Ты принёс мне всё, о чём я тебя просила?

 -  Да, - ответил заяц и протянул ей котомку. - Здесь калебасы с китовым и слоновьим молоком, зуб льва и три когтя леопарда…

 -  Прекрасно, малыш! - весело воскликнула фея. - Я просила тебя принести всё это, чтобы узнать, насколько ты ловок и умён. Я знаю о всех твоих приключениях… Ты действительно самый умный зверь саванны.

Мама Рандату взмахнула рукой…

Уши у Лёка остались такими же длинными, как и раньше. И хвост, вроде бы, тоже остался прежним… Но ещё минуту назад Лёк сам себе казался уродцем, а теперь… теперь он выглядел настоящим красавцем!

 -  О! - восхищённо воскликнул заяц. - И ты, великая фея, не забыла своего обещания!

 -  Это не всё, Лёк, - продолжала фея. - Ты будешь ещё более ловким и быстрым, чем раньше.

Мама Рандату снова взмахнула рукой, и тотчас Лёк ощутил себя таким бодрым, словно и в помине не было долгих путешествий, трудных испытаний, опасных приключений.

 -  Запомни, Лёк, - торжественно сказала фея, - всегда и всюду тебе достаточно сказать: «Светлейшая мама Рандату, приди мне на помощь!» - как я выручу тебя из любой беды. Но зови меня только тогда, когда тебе придётся действительно туго!

 -  Да, я буду стараться сам выпутываться из беды, - ответил Лёк.

 -  А что теперь ты будешь делать, малыш? — заботливо спросила мама Рандату.

 -  Отправлюсь снова путешествовать, - ответил заяц. — Я понял: только дорога даёт знания, только путешествия открывают мир.

 -  Ну что же, доброго тебе пути, малыш! - пожелала великая фея мама Рандату.

А Лёк закинул за спину свою дорожную котомку, выбрал тропу, по которой он ещё не ходил, и отправился в путь.

Может быть, вы встретитесь с ним когда-нибудь? Не пугайтесь - скажите ему:

 -  Здравствуй, Лёк!

И он расскажет вам чудесные истории, которые случились с ним в те далёкие времена, когда время измеряли лунами, а звери саванны собирались по вечерам под Деревом Бесед решить сообща свои дела.

«Златовласка»  Пер. с чеш. К.Паустовского

Жил-был кузнец такой бедный, беднее некуда. Когда-то и у него шли дела, но вдруг перестало кузнечное ремесло его кормить, а жена и ребятишки, мал-мала меньше, есть просят. И до того дошло, что в доме осталось у нашего бедолаги всего-навсего семь грошей. А тут еще детишки хнычут, хлеба хотят. Что тут будешь делать? Вот и подумал кузнец: „повешусь!” На последние деньги купил веревку. Пришел в лес, выбрал дерево повыше да сук покрепче, стал веревку прилаживать. Вдруг откуда ни возьмись черная женщина! В черное одета и лицом черна! И давай его отговаривать. Грех, мол, это да мерзость! Остолбенел наш кузнец, постоял, постоял и прочь подался.

Да разве от себя уйдешь? Опять он веревку на сук накинул. А черная женщина тут как тут. И опять за свое. Стоит кузнец не дышит. Но только Чернявка исчезла, кузнец опять вешаться надумал.

И вдруг Чернявка словно из-под земли выросла и говорит:

- Не смей, кузнец, вешаться! Я тебе в твоей беде помогу, дам золота, сколько душе угодно. Но ты пообещай отдать мне то, что у тебя дома есть, а ты о том еще и знать не знаешь!

- О чем это я в своем доме знать не знаю, кроме горя-беды? Чепуховина какая-нибудь, - решил кузнец и согласился.

- Тогда получай обещанное, - сказала Чернявка и насыпала ему полный

мешок денег.  - А я за обещанным ровно через семь лет явлюсь! - и тут же исчезла, словно и не было ее никогда.

Кузнец домой побежал. Прибегает веселый, золото на стол выкладывает. То-то все обрадовались. Жена блестящими монетками любуется.

Накупили они еды. Дети прыгают, смеются. Наконец-то досыта наелись! Один перед другим хвалятся, кто живот туже набил.

Стал кузнец рассказывать, откуда такое богатство:

- Так, - говорит, - чепуха какая-то, разговора не стоит - пришлось посулить, что отдам такое, о чем сам не знаю, а в доме оно есть!

Жена чуть не на смерть перепугалась. Она-то уже давно ребеночка ожидала, да говорить не решалась, а тут дитя под сердцем и шевельнулось!

- Что же ты муженек натворил, - заплакала бедняжка, - родное дитя продал, да к тому же еще не народившееся!

Ахнул кузнец, да делать нечего! Давши слово, держись.

Ладно. Родилась вскоре у кузнеца дочушка. Такая раскрасавица. Волосики золотые, во лбу звезда горит. Так и назвали ее - Златовласка. Родители любили ее, лелеяли и холили, как могли. Но вспомнят, что она вроде бы их дочка, а вроде бы не их, - сразу затоскуют.

И вот исполнилось девочке семь лет. Час в час, минута в минуту загремела под окнами черная карета, из кареты вышла Чернявка и забрала к себе Златовласку.

С плачем и причитаниями проводили всей семьей карету до околицы. Они бы и дальше бежали, да Чернявка строго-настрого заказала. В слезах да в печали вернулась семья домой, будто никогда больше не суждено им увидать милую девочку.

Чернявка и Златовласка мчались в черной карете непроходимыми лесами, голыми полями, пока не домчались до прекрасного, огромного замка. Чернявка показала Златовласке весь замок, провела по девяноста девяти комнатам и молвила:

- Здесь ты, дитя мое, будешь отныне жить. Девяносто девять комнат прибирать. Ходи, где пожелаешь, живи, где душе угодно. Только в сотую комнату даже одним глазком заглянуть не моги, не то худо тебе придется! Через семь лет увидимся, а пока живи, не скучай!

Сказала и тут же исчезла. И целых семь лет не было о ней вестей! Наша Златовласка жила в замке тихо и мирно. Ходила по девяносто девяти комнатам, подметала, прибирала, мыла и чистила, все у нее блестело, как золото. Но в сотую даже одним глазком не глянула. Хотя, ох как хотелось! Даже спать мешало.

Прошло семь лет, и Чернявка явилась.

- Ну, как? Ты в последнюю комнату заглядывала? - спросила она.

- Нет! - ответила Златовласка.

Чернявка осталась довольна. Она-то знала, что девочка говорит правду. Опять наказала то же, что и в первый раз, и исчезла еще на семь лет.

Прибирает наша Златовласка девяносто девять великолепных светлиц, ходит, следит, чтобы все блестело, как зеркало. Год летит за годом, как во сне. И вот однажды, когда седьмой год подходил к концу, идет она по замку и мечтает: Чернявка похвалит ее за чистоту и блеск. И слышит, что из сотой комнаты доносится прелестная музыка. Словно серна помчалась Златовласка к дверям. А музыка все нежнее и ласковей становится. Нажала девушка на ручку и - трах! Распахнулись двери,  и она оказалась в комнате. А там вокруг стола сидят двенадцать заколдованных. Застыли на месте, как их настигли злые чары. За дверью еще один стоит и говорит Златовласке:

- Златовласка, ни за что на свете не выдавай нас! Как бы тебя ни мучила Чернявка, не говори про то, что увидала в этой комнате. Если промолвишь хоть словечко, будешь проклята на всю жизнь, а мы так и останемся навсегда заклятыми!

И снова все умолкло, словно онемело, а Златовласка вне себя от страха выскочила из сотой комнаты и прочь умчалась. Она и не заметила, как перед ней возникла Чернявка. Та уже знала, что девушка последнюю комнату видела. Погрозила ей пальцем и говорит:

- Златовласка, Златовласка, что же ты натворила! Ты ведь заглянула в сотую комнату! Отвечай, что ты там видела?

Но наша Златовласка молчит, словно язык проглотила. Стала Чернявка ей угрожать страшными карами, но Златовласка молчит, ни звука. Тут Чернявка и говорит:

- Если сейчас же не ответишь, что ты видела в той комнате, брошу тебя в глубокий колодец и сделаю навеки немой!

И правда. Сбросила ее злая Чернявка в глубокий колодец и напустила на нее порчу. Теперь, кроме Чернявки, она уж не могла ни с кем разговаривать.

Очнулась Златовласка на песчаной насыпи. И о, диво, видит - ведет под землю какой-то ход. Пустилась она бегом. Все вперед и вперед, пока не оказалась на красивой полянке. Здесь и осталась. И жива была корешками да ягодами. Но Чернявка и сюда наведывалась и все требовала ответить, что она видела в сотой комнате.

Но Златовласка так ничего и не сказала.

Неподалеку от полянки в лесах охотился как-то молодой король. И набрел на спящую Златовласку. Глядит, наглядеться не в силах, откуда взялась здесь такая красавица? И чем дольше глядел, тем милее она ему становилась. Решил наконец разбудить, отвести в свой дворец и взять в жены. Пускай люди судят, как хотят.

Тихонько разбудил, стал спрашивать, кто да откуда. А она бедняжка - немая - все молчит и молчит. Решил король, что это от испуга или со стыда. Спрашивает, пойдет ли с ним во дворец, а она только головкой кивает. Привез ее молодой король к себе, велел одеть в роскошное платье и, долго не думая, женился.

Златовласка так и не заговорила. Но муж ее очень любил, и жили они душа в душу. Прошел год. Королева ребеночка ожидает. А сама все печальнее и печальнее становится. Словно беды какой боится. Настал день, и принесла молодая королева на свет мальчика. Волосики золотые, во лбу звезда горит. Счастливее короля в целом мире не найти! Велит созывать всех соседей на пир, чтобы его радость разделили.

Но вскоре радость его обернулась великой печалью. Это почему же? А вот послушайте:

Ночью явилась к Златовласке Чернявка и стала угрожать, если не скажет, что видела в последней комнате, то она ее сыночка с золотыми волосиками

задушит. Златовласка задрожала от ужаса, как травиночка в грозу, но ничего не сказала.

- И тебе самой лихо придется! - все угрожает Чернявка. Но Златовласка молчит, ни звука!

Задушила злая Чернявка милого мальчика, а Златовласке губы кровью намазала и тут же исчезла.

Ни в сказке сказать, ни пером описать, до чего все перепугались, когда утром увидали эту картину. Король побледнел, как смерть, но ничего не сказал. Весь замок обыскали, всех строго расспросили, но так и не узнали, кто мог такое сделать. Стали поговаривать, уж не сама ли это Златовласка, ведь у нее на губах кровь. А она, невиновная, слова не может вымолвить в свою защиту. Иные на смерть ее осудить призывали. Но король ничего не хотел ни видеть, ни слышать, потому что любил ее. И зажили они по-доброму, как и прежде. Прошел год и Златовласка принесла на свет девочку с золотыми волосиками и золотой звездой во лбу. Как счастлив был король! Чтобы не случилось больше беды, приказал он поставить на ночь в комнату, где спала Златовласка с дитем, верную стражу.

Только напрасно. Чернявка околдовала стражников, и они уснули крепким сном. Встала она перед Златовлаской и угрожает:

- Я так и так узнаю, что ты в той комнате увидала! А ты пропадешь! Я младенца убью, король же тебя велит заживо сжечь!

Но Златовласка молчит, как каменная. Задушила Чернявка девочку, Златовласке губы кровью измазала. И была такова.

Утром нашли дитя мертвым. Но стражники никого не видели и не слышали в комнате ни шороха, ни звука.

Разгневался король, что в его дворце такое творится. Еще строже приказал искать злобного врага. Искали, искали, но никого не нашли.

Тут уж все вокруг,  не таясь, заговорили, что,  кроме королевы,  некому было ребенка задушить. Ведь только стража в ее комнате стояла. А у нее и губы в крови! И все молчит, слова не скажет! Дошли до короля эти речи, заколебался он и сам повелел осудить Златовласку на смерть. На костер ее! На глазах всех подданных!

Вывезли Златовласку из города. Привязали к столбу. Подожгли под ногами хворост. Вдруг прямо в толпу врезалась карета и остановилась перед Златовлаской. Из кареты выходит Чернявка и говорит:

- Вот видишь, сбылись мои слова: сейчас тебе конец придет. Скажи, хоть теперь, - что ты видела в последней комнате моего замка?

Но Златовласка молчала. Как ни добивалась Чернявка, ничего не смогла добиться.

Дым и пламя уже подобрались к Златовласке и вдруг, о чудо! Чернявкино лицо побелело и вся она изменилась. Приказала немедля костер залить, потому что Златовласка невиновна! И сказала:

- Счастье твое и мое, что ты мне не отвечала. Этим ты меня и тех двенадцать освободила от злых чар. Иначе пропали бы мы все на веки-вечные и ты с нами!

И подает ей - откуда они только взялись - двух ее детишек, живехоньких! А сама в мгновение ока исчезает вместе с каретой!

И в тот же момент Златовласка заговорила и все, что было, королю рассказала. Король ни глазам, ни ушам своим не верит. Да уж коли оно так, то значит не иначе! На радостях король не знает, что делать: золотых детей на руки брать или Златовласку обнимать и умолять о прощении. Потом привез жену и детей в замок, зажили они теперь спокойно. И отца-кузнеца отыскали и вместе со всей семьей к себе в замок перевезли.

«Три золотых волоска Деда-Всеведа»  К.  Я. Эрбен  

(пер. с чешского  Н. Аросьевой)

То ли было, то ли нет, но, сказывают, жил на свете король, и любил тот король охотиться. Вот как-то раз гнался он за оленем, да и заблудился. Глядит кругом - никого, один остался, а тут и ночь наступила. Вдруг увидел король на прогалине избушку и обрадовался. В той избушке жил углежог. Король и попросил его вывести на дорогу за хорошую плату.

 - И рад бы помочь вам, - говорит углежог, - да вот, жена рожает, не могу ее оставить. Да и куда вы пойдете на ночь глядя? Ложитесь на чердаке на сено, а утром я вас провожу.

Ночью родился у хозяина дома мальчик. А король лежал на чердаке и не мог заснуть. В полночь заметил он внизу, в горнице свет. Глянул в щель в полу - и видит: хозяин спит, и жена его вроде в себя еще не пришла, а над колыбелью ребенка стоят три старушки, совсем белые, у каждой в руке свеча горит. Первая из них говорит:

 - Награжу я мальчика своим даром - будет ему грозить большая опасность.

Вторая сказала:

 - А мой дар в том, что он счастливо избежит всех опасностей и будет жить долго.

А третья произнесла:

 - А я дарю ему в жены девчушку, что родилась сегодня у короля, который тут, на чердаке, ночует.

Старушки погасили свечи, и все стихло. А были это Судьбички.

Король замер, точно ему кинжалом грудь пронзили. До утра так и не заснул, все думал, как сделать, чтобы помешать исполнению этого предсказания. На рассвете ребенок заплакал. Углежог встал и увидел, что жена его заснула вечным сном.

- Ой, несчастный ты мой, сиротинушка! – запричитал он.

- Что мне теперь с тобой делать?

- Отдай мне ребёнка, - сказал король, - я о нём позабочусь, у меня ему будет хорошо, а тебе  столько денег дам, что до самой смерти не надо будет тебе  жечь угли.

Обрадовался углежог, а король обещал прислать за ребёнком. Вернулся он в свой замок, а его встретили радостной вестью, что родилась  у него хорошенькая дочка. И случилось это в ту самую ночь, когда видел он трёх Судьбичек. Нахмурился король, позвал слугу и приказал:

 - Пойдешь в лес, там, в хижине живет углежог; отдашь ему эти деньги, возьмешь у него младенца и по дороге утопишь. А не утопишь - сам воды нахлебаешься!

Пошел слуга, сделал, как ему приказано было, взял ребенка, положил в корзинку, а как шел через мост над широкой и глубокой рекой, бросил корзинку с младенцем в воду.

- Спи спокойно, непрошеный зять! – промолвил король, когда слуга доложил ему обо всем.

Король был уверен, что ребенок утонул, да не тут-то было: плыл он в корзинке, будто в люльке, и спал, а река напевала ему колыбельную. И приплыла корзинка к рыбацкой хижине. Рыбак чинил сети на берегу. Вдруг видит:  плывёт что-то по воде. Прыгнул он в лодочку, подплыл к корзинке, вытащил её из реки и увидел ребёнка. Отнес его к жене и говорит:

 - Всю жизнь ты хотела сыночка, вот и принесла нам его вода.

Жена рыбака обрадовалась и вырастила его, как родного сына. Назвали они его Плавутич, потому что он к ним по воде приплыл.

Река течет, годы бегут, и вот мальчик уже вырос красивым юношей, всем на загляденье. Как-то летом случилось так, что проезжал по тем местам верхом на коне король. Погода стояла жаркая, королю захотелось пить, он завернул к рыбаку и попросил свежей воды. Подал  ему Плавутич воды, а король, увидев его, поразился красоте юноши и спросил рыбака:

- Пригожий парень. Это сын твой?

 - И да, и нет, - ответил рыбак. - Двадцать лет назад принесла нам река младенца в корзинке, и мы с женой воспитали его, как своего.

В глазах у короля потемнело. Обомлел он, ибо понял, что это тот самый юноша, кого ребенком он приказал утопить. Но он тотчас опомнился, сошел с коня и говорит:

 - Надо мне послать нарочного в королевский замок, а слуг моих со мною нет. Не может сын твой сходить туда?

 - Только прикажите, ваша королевская милость, - ответил рыбак.

Король сел и написал королеве такое письмо: "Юношу, который принесет тебе это послание, прикажи без промедления казнить: это мой злейший враг. Пусть все будет исполнено до моего возвращения. Такова моя воля".

 Сложил письмо и припечатал своим перстнем.

Плавутич тотчас отправился в путь. Идти ему надо было через дремучий лес, но сбился он с дороги и заблудился. Бродил по непроходимой чаще, пока совсем не стемнело. И тут встретилась ему старушка:

 - Куда путь держишь, Плавутич?

 - Несу письмо в королевский замок, да вот заблудился. Не скажете ли, матушка, как мне на дорогу выйти?

 - Сегодня уж не дойдешь, вон какая темень, - ответила старушка, - оставайся у меня, переночуешь; чай, я тебе не чужая, а твоя крестная мать.

Плавутич согласился, и вскоре они оказались перед красивым домиком, неведомо откуда взявшимся, словно выросшим из-под земли.

Ночью, когда юноша спал, вытащила старушка из его кармана письмо и написала другое: "Молодого человека, который принесет мое послание, без промедления жени на нашей дочери: это суженый наш зять. Пусть все будет исполнено до моего возвращения. Такова моя воля".

Прочитала королева письмо и сразу велела играть свадьбу, и обе они, королева с принцессой, глядели и не могли наглядеться на пригожего жениха. И Плавутичу невеста пришлась по душе. Вернулся король через несколько дней домой, узнал о случившемся и страшно разгневался на жену.

 - Да ведь ты сам велел выдать нашу дочь за него до твоего возвращения! - ответила королева и дала ему письмо.

Король письмо взял, прочитал, все было его - и печать, и бумага. Позвал он к себе зятя и допросил, как дело было, какой дорогой он шел?

Плавутич рассказал, как заблудился он в лесу и заночевал у своей крестной.

 - А как она выглядела?

 - Так-то и так-то.

Понял король, что это была та самая старуха, которая двадцать лет назад предсказала, что его дочь выйдет замуж за сына углежога. Думал он, думал, а потом и говорит:

 - Случившегося не воротишь, но так просто не быть тебе моим зятем. Придется добыть тебе и принести моей дочери вено  - три золотых волоска Деда-Всеведа.

Задумал король так избавиться от немилого ему зятя.

Простился Плавутич со своей молодой женой и отправился, не ведая куда. Но крестная его Судьбичка помогла ему выйти на верную дорогу. Шел он, шел, долго шел, через реки-броды, пока не пришел к черному морю. Видит: у берега лодка, а в ней перевозчик.

 - Бог в помощь, старче!

 - Дай бог и тебе, молодой путник! Куда путь держишь?

 - Ага! Тебя-то я как раз и жду.  Двадцать лет уже перевожу людей через море, и никто не приходит сменить меня. Обещай мне спросить  у Деда-Всеведа, скоро ли наступит конец моей работе, тогда я тебя перевезу. Плавутич обещал, и перевозчик отвез его на другой берег.

Шел он, шел и подошел к большому городу, но это был город какой-то унылый и запущенный. У городских ворот встретил юноша сгорбленного, немощного старичка с палкой.

 - Бог  в помощь, дедушка!

 - Дай бог и тебе, пригожий юноша! Куда путь держишь»

 - К Деду-Всеведу за тремя золотыми волосками.

 - Ай-ай-ай! Давненько мы тебя поджидаем. Идём, провожу тебя к нашему королю. Пришли они к королю, тот и говорит:

 - Слышал я, идешь ты к Деду-Всеведу. Была у нас яблоня, и приносила она молодильные яблоки; кто это яблоко съест, становится молодым, если даже одной ногой уже в могиле стоял. Но вот уже двадцать лет не уродилось на ней ни одного яблочка. Обещаешь спросить у Деда-Всеведа, как помочь нашей беде,  -  по-королевски тебя награжу. Плавутич обещал, и король милостливо отпустил его. Потом пришел он в другой большой город, тот был сильно разрушен. Неподалёку от города сын закапывал своего умершего отца, и слёзы, крупные, как горох, катились по его щекам.

 - Бог в помощь, печальный могильщик! – приветствовал его Плавутич.

 - Дай бог и тебе, добрый путник! Куда путь держишь?

 - Иду к Деду-Всеведу за тремя золотыми волосками!

 - К Деду-Всеведу? Жаль, раньше ты не пришел! Наш король давно такого посланца дожидается, пойдем, я тебя к нему отведу.

Пришли к королю, и тот сказал:

 - Слышал я, идешь ты к Деду-Всеведу. Был у нас колодец, в нем била ключом живая вода: если кто ее выпьет, даже умирающий, тут же выздоравливал; а если умершего побрызгать той водой, оживал он. Но вот уже двадцать лет вода перестала течь. Обещай спросить у Деда - Всеведа, как помочь нашей беде, и я щедро тебя отблагодарю.

Плавутич обещал, и король милостиво его отпустил.

Долго шел Плавутич дремучим лесом и вдруг увидел посреди леса большую зеленую лужайку, сплошь покрытую прекрасными цветами, а на той лужайке - золотой замок: это и был замок Деда-Всеведа, и он будто пылал огнем. Юноша вошел в замок, но никого там не увидел, кроме старушки, что сидела в уголке и пряла.

 - Добро пожаловать, Плавутич! - сказала старушка. - Я рада, что снова вижу тебя. - То была его крестная мать, у которой заночевал он в лесу, когда нес королевское послание. - Что тебя привело сюда?

 - Король велел мне принести вено за его дочь - три золотых волоска Деда-Всеведа, иначе не бывать мне его зятем.

Старушка улыбнулась и промолвила:

 - Дед-Всевед - сын мой, ясное Солнышко: утром - дитя малое, днем - мужчина, а вечером - старый дед. Три волоска с его золотой головы я тебе добуду, я ж как- никак крестная. Только, сынок, оставаться тебе тут нельзя никак! Мой сын - добрая душа, но когда вечером он приходит домой голодный, может зажарить и съесть тебя на ужин. Вот стоит пустая кадушка, в ней я тебя и спрячу.

Крестник просил еще узнать у Деда-Всеведа ответы на три вопроса, заданные ему по дороге.

 - Спрошу, - ответила старушка, - а ты внимательно слушай да запоминай.

Тут поднялся сильный ветер, и через западное окно горницы влетело Солнце - старичок с золотой головой.

 - Чую, чую дух человечий! - говорит. - Кто это у тебя тут, матушка?

 - Ах ты, дневная звезда! Кто же тут может быть, чтоб ты да не увидел его? Шатаешься день-деньской по белу свету, диво ли, что тебе и дома чудится человечий дух?

Старичок ничего не ответил и сел ужинать.

После ужина положил он свою золотую голову старушке на колени и задремал. Увидела старушка, что он спит, вырвала у него один золотой волос и бросила на пол, - волосок зазвенел, как струна.

 - Ты чего, матушка? - проснулся старец.

 - Ничего, сыночек, ничего; просто задремала я и видела странный сон.

 - Что же тебе приснилось?

 - А снился мне город, где прежде был колодец с живой водой; больной человек выпьет ее - и выздоровеет, а мертвый - оживет. Но вот уж двадцать лет, как вода ушла; знать бы - вернется ли она?

 - Чего проще: сидит в том колодце на роднике жаба, не дает воде течь; пусть жабу убьют, вычистят колодец, и потечет вода, как и прежде, текла.

Уснул старик снова, а крестная вырвала второй золотой волос и бросила его на пол.

 - Ты чего, матушка?

 - Ничего, сыночек, ничего! Задремала я, и привиделось мне странное. Будто в одном городе росла яблоня и приносила молодильные яблоки; съест одно яблочко старый человек и помолодеет. Но вот уж двадцать лет не родила яблоня ни одного яблочка; есть ли помощь от этой беды?

 - Той беде помочь легко. Под яблоней змея лежит, силу ее пьет, змею надо убить, а яблоню в другое место пересадить, и на ней, как и прежде, будут яблоки родиться.

Старик опять уснул, и старушка вырвала у него третий золотой волос.

 - Матушка, что ж ты мне спать не даешь? - с досадой сказал он и собрался встать.

 - Лежи, сыночек, лежи! Не сердись, я нечаянно тебя разбудила. Задремала я и опять увидела странный сон. Будто есть на черном море перевозчик; двадцать лет перевозит он там людей, и никто не приходит сменить его. Когда же будет конец его работе?

 - Вот глупой матери сын! Пусть он отдаст весло в руки другому, а сам выскочит на берег, тогда тот и останется перевозчиком. А теперь дай мне поспать: завтра мне чуть свет вставать да осушать слезы, что проливает по ночам королевская дочь по своему мужу, сыну углежога, которого король послал за моими тремя золотыми волосками.

Утром поднялся сильный ветер, и на коленях старой матушки вместо старичка проснулось красивое золотоволосое дитя, божье Солнышко, простилось с матушкой и вылетело через восточное окно. Старушка сняла крышку с кадушки и сказала Плавутичу:

 - Вот тебе три золотых волоска, а что Дед-Всевед отвечал, ты и сам слышал. Ступай с богом! Больше мы с тобой не увидимся, нужды в том больше не будет.

Юноша сердечно поблагодарил крестную мать, простился и ушел.

Пришел он в первый город, король его спросил, какую весть он принес им?

 - Добрую, - отвечает, - вычистите колодец, а жабу, что на роднике сидит, убейте, вода потечет, как и прежде.

Приказал король так и сделать, а когда забила живая вода ключом, подарил он Плавутичу двенадцать коней, белых, как лебеди, и нагрузил на них столько золота, серебра и драгоценных камней, сколько они смогли увезти.

Пришел потом Плавутич во второй город, и спросил его король, с какой вестью он пожаловал?

 - С доброй, - отвечает юноша, - выкопайте яблоню, под ее корнями найдете змею, убейте ее, а яблоню пересадите, и будет она родить яблоки, как и прежде Король тотчас приказал так и сделать, и яблоня за одну ночь покрылась цветами, словно ее розами осыпали. Обрадовался король, подарил Плавутичу двенадцать черных, как вороново крыло, коней, а на них нагрузил столько всякого добра, сколько они смогли увезти.

Поехал Плавутич дальше и доехал до черного моря, перевозчик его спросил, узнал ли он, когда наступит конец его работе?

 - Узнал, - отвечает, - но сперва перевези меня на тот берег, тогда скажу.

Перевозчик заспорил было, но увидел, что делать нечего, перевез Плавутича и две дюжины его коней.

 - Как снова повезешь кого, - сказал ему Плавутич, - отдашь тому человеку в руки весло, а сам выскочишь на берег, а тот останется перевозчиком вместо тебя.

Король глазам своим не поверил, когда зять привез ему три золотых волоска Деда-Всеведа. Дочь же расплакалась, но на этот раз от радости, что муж вернулся.

 - Где же ты добыл этих прекрасных коней и такое богатство? - спросил король.

 - Заслужил! - ответил Плавутич и рассказал, как помог он королю, у которого росла яблоня с молодильными яблоками, что старых делают молодыми, и о короле, у которого был колодец с живой водой, помогавшей недужным становиться здоровыми, а мертвым - оживать.

 - Молодильные яблоки, живая вода! - повторял тихо король. - Съел бы я одно яблоко - помолодел бы, а кабы помер - живая вода воскресила бы меня!

Не долго думая, отправился он в путь за молодильными яблоками и живой водой, - да так и не вернулся.

И стал сын углежога королевским зятем, как и предрекали Судьбички.

А король, должно быть, и до сей поры перевозит людей через черное море!

Произведения поэтов и писателей России

Содержание

Поэзия

1. И. Бунин. «Первый снег»………………………………………………….1
2. А. Пушкин.  «Уж небо осенью дышало… (из романа «Евгений Онегин»)……………………………………………………………………2
3. А. Пушкин.  «Зимний вечер» (в сокращении)…………………………...2
4. А. Толстой.  «Осень, обсыпается вест наш бедный сад…»……………..2
5. М. Цветаева «У кроватки»…………………………………………………3
6. С. Маршак. «Пудель»………………………………………………………3
7. С. Есенин. «Береза»………………………………………………………..6
8. С. Есенин. «Черемуха»…………………………………………………….6
9. И. Никитин.  «Встреча зимы»……………………………………………..7
10.  А. Фет. «Кот поёт, глаза прищуря…»…………………………………....9
11.  С. Чёрный.  «Волк»……………………………………………………….10
12.  В. Левин.  «Сундук»………………………………………………………11
13.  В. Левин.  «Глупая лошадь»……………………………………………...12
14.  М. Яснов. «Мирная считалка»……………………………………………12
15.  С. Городецкий. «Котенок»……………………………………………….12
16.  Ф. Тютчев. «Зима недаром злится…». ………………………………….13
17.  А. Барто. «Верёвочка»……………………………………………………14

И. Бунин.  «Первый снег»

Зимним холодом пахнуло

На поля и на леса.

Ярким пурпуром зажглися

Пред закатом небеса.

Ночью буря бушевала,

А с рассветом на село,

На пруды, на сад пустынный

Первым снегом понесло.

И сегодня над широкой

Белой скатертью полей

Мы простились с запоздалой

Вереницею гусей.

А. Пушкин. «Уж небо осенью дышало…» (из романа «Евгений Онегин)

Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась.

Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.

А. Пушкин.  «Зимний вечер» (в сокращении)

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужка
И печальна, и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?

А.К. Толстой «Осень, обсыпается вест наш бедный сад…»

Осень. Обсыпается весь наш бедный сад,

Листья пожелтелые по ветру летят;

Лишь вдали красуются, там,  на дне долин,

Кисти ярко-красные вянущих рябин.

Весело и горестно сердцу моему,

Молча твои рученьки грею я и жму,

В очи тебе глядючи, молча слезы лью,

Не умею высказать, как тебя люблю.

М. Цветаева «У кроватки»

- «Там, где шиповник рос аленький,
Гномы нашли колпачки...»
Мама у маленькой Валеньки
Тихо сняла башмачки.

- «Солнце глядело сквозь веточки,
К розе летела пчела...»
Мама у маленькой деточки
Тихо чулочки сняла.

- «Змей не прождал ни минуточки,
Свистнул, - и в горы скорей!»
Мама у сонной малюточки
Шелк расчесала кудрей.

- «Кошку завидевши, курочки
Стали с индюшками в круг...»
Мама у сонной дочурочки
Вынула куклу из рук.

- «Вечером к девочке маленькой
Раз прилетел ангелок...»
Мама над дремлющей Валенькой
Кукле вязала чулок.

С. Маршак «Пудель»

На свете старушка

Спокойно жила,

Сухарики ела

И кофе пила.

И был у старушки

Породистый пес,

Косматые уши

И стриженый нос.

Старушка сказала:

- Открою буфет

И косточку

Пуделю

Дам на обед.

Подходит к буфету,

На полку глядит,

А пудель

На блюде

В буфете сидит.

Однажды

Старушка

Отправилась в лес.

Приходит обратно,

А пудель исчез.

Искала старушка

Четырнадцать дней,

А пудель

По комнате

Бегал за ней.

Старушка на грядке

Полола горох.

Приходит с работы,

А пудель издох.

Старушка бежит

И зовет докторов.

Приходит обратно,

А пудель здоров.

По скользкой тропинке

В метель и мороз

Спускаются с горки

Старушка и пес.

Старушка в калошах,

А пес - босиком.

Старушка вприпрыжку,

А пес - кувырком!

По улице

Курица

Водит цыплят.

Цыплята тихонько

Пищат и свистят.

Помчался вдогонку

За курицей пес,

А курица пуделя

Клюнула в нос.

Старушка и пудель

Смотрели

В окно,

Но скоро на улице

Стало темно.

Старушка спросила:

- Что делать, мой пес? -

А пудель подумал

И спички принес.

Смотала старушка

Клубок для чулок,

А пудель тихонько

Клубок уволок.

Весь день по квартире

Катал да катал,

Старушку опутал,

Кота обмотал.

Старушке в подарок

Прислали кофейник,

А пуделю - плетку

И медный ошейник.

Довольна старушка,

А пудель не рад

И просит подарки

Отправить назад.

С. Есенин «Береза»

Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.

На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.

И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.

А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.

С. Есенин «Черемуха»

Черемуха душистая

С весною расцвела

И ветки золотистые,

Что кудри, завила.

Кругом роса медвяная

Сползает по коре,

Под нею зелень пряная

Сияет в серебре.

А рядом, у проталинки,

В траве, между корней,

Бежит, струится маленький

Серебряный ручей.

Черемуха душистая

Развесившись, стоит,

А зелень золотистая

На солнышке горит.

Ручей волной гремучею

Все ветки обдает

И вкрадчиво под кручею

Ей песенки поет.

И. Никитин «Встреча зимы»

Поутру вчера дождь
В стёкла окон стучал,
Над землёю туман
Облаками вставал.

Веял холод в лицо
От угрюмых небес,
И, бог знает о чём,
Плакал сумрачный лес.

В полдень дождь перестал,
И, что белый пушок,
На осеннюю грязь
Начал падать снежок.

Ночь прошла. Рассвело.
Нет нигде облачка.
Воздух лёгок и чист,
И замёрзла река.

На дворах и домах
Снег лежит полотном
И от солнца блестит
Разноцветным огнём.

На безлюдный простор
Побелевших полей
Смотрит весело лес
Из-под чёрных кудрей.

Словно рад он чему,-
И на ветках берёз,
Как алмазы горят
Капли сдержанных слёз.

Здравствуй, гостья-зима!
Просим милости к нам
Песни севера петь
По лесам и степям.

Есть раздолье у нас,—
Где угодно гуляй;
Строй мосты по рекам
И ковры расстилай.

Нам не стать привыкать,
Пусть мороз твой трещит:
Наша русская кровь
На морозе горит!

Искони уж таков
Православный народ:
Летом, смотришь, жара -
В полушубке идёт;

Жгучий холод пахнул -
Всё равно для него:
По колени в снегу,
Говорит: «Ничего!»

В чистом поле метель
И -кутит, и мутит,-
Наш степной мужичок
Едет в санках, кряхтит:

«Ну, соколики, ну!
Выносите, дружки!»
Сам сидит и поёт -
«Не белы-то снежки!..»

Да и нам ли подчас
Смерть не встретить шутя,
Если к бурям у нас
Привыкает дитя?

Когда мать в колыбель
На ночь сына кладёт,
Под окном для него
Песни вьюга поёт.

И разгул непогод
С ранних лет ему люб,
И растёт богатырь,
Что под бурями дуб.

Рассыпай же, зима,
До весны золотой
Серебро по полям
Нашей Руси святой!

И случится ли, к нам
Гость незваный придёт
И за наше добро
С нами спор заведёт —

Уж прими ты его
На сторонке чужой,
Хмельный пир приготовь,
Гостю песню пропой;

Для постели ему
Белый пух припаси
И метелью засыпь
Его след на Руси!

А. Фет  «Кот поёт, глаза прищуря…»

Кот поет, глаза прищуря,

Мальчик дремлет на ковре,

На дворе играет буря,

Ветер свищет на дворе.

"Полно тут тебе валяться,

Спрячь игрушки да вставай!

Подойди ко мне прощаться,

Да и спать себе ступай".

Мальчик встал. А кот глазами

Поводил и все поет;

В окна снег валит клоками,

Буря свищет у ворот.

С. Черный «Волк»

Вся деревня спит в снегу,
Ни гугу.
Месяц скрылся на ночлег,
Вьется снег.

Ребятишки все на льду,
На пруду.
Дружно саночки визжат -
Едем в ряд!

Кто - в запряжке, кто - седок,
Ветер в бок.
Растянулся наш обоз.
До берез.

Вдруг кричит передовой:
«Черти, стой!»
Стали санки, хохот смолк,-
«Братцы, волк!..»

Ух, как брызнули назад!
Словно град.
Врассыпную все с пруда -
Кто куда.

Где же волк? Да это пес -
Наш Барбос!
Хохот, грохот, смех и толк:
«Ай да волк!

В. Левин «Сундук»

Идет по дорожке

Серьезный индюк,

Везет на тележке

Железный сундук.

Навстречу

Корова бежит

Налегке.

-  Скажите, -

Кричит, —

Что лежит в сундуке?

- Простите,

Я с вами

Почти не знаком,

Пустите,

Не то - зацеплю

Сундуком!

Но грозно корова

Идет к сундуку

И очень сурово

Ревет индюку:

- Ну, нет!

Не уйду я отсюда, пока

Не скажете, что там,

Внутри сундука.

Стоит

До сих пор

На дорожке

Индюк.

Лежит

До сих пор

На тележке

Сундук.

И эта корова —

Не сдвинулась с места.

И что в сундуке -

До сих пор

Неизвестно.

В. Левин «Глупая лошадь»

Лошадь купила четыре галоши —

Пару хороших и пару поплоше.

Если денек выдается погожий,

Лошадь гуляет в галошах хороших.

Стоит просыпаться первой пороше —

Лошадь выходит в галошах поплоше.

Если же лужи по улице сплошь,

Лошадь гуляет совсем без галош.

Что же ты, лошадь,

жалеешь галоши?

Разве здоровье тебе не дороже?

М. Яснов  «Мирная считалка»

На дороге, у развилки,
Повстречались две ДРАЗНИЛКИ.
Повстречались,  подразнились,
Не сдержались – и сцепились!
Прибежали РАЗНИМАЛКИ –
Помешали перепалке.
И к развилке на кобылке
Прискакали две МИРИЛКИ.
Прекратилась перепалка,
И тогда пришла СЧИТАЛКА:
Раз, два, три, четыре, пять –
Хорошо друзей считать!

С. Городецкий «Котёнок»

«Ты зачем, шалун-котенок,
Куклу в поле утащил?
Простудиться мог ребенок,
На ветру совсем застыл!

Утро целое искала
В детской куколку свою,
А тебе и горя мало!
Слышишь, что я говорю?»

Улыбаясь виновато,
Ей в ответ котенок-плут:
«Кукле в детской скучновато,
Я играл с ней там и тут.

Кукла, глазки закрывая,
Все мяукала со мной.
Думал я: она живая,
Прибежит сама домой!»

Ф. Тютчев «Зима недаром злится…»

Зима недаром злится,
Прошла ее пора-
Весна в окно стучится
И гонит со двора.
И все засуетилось,
Все нудит Зиму вон-
И жаворонки в небе
Уж подняли трезвон.
Зима еще хлопочет
И на Весну ворчит.
Та ей в глаза хохочет,
И пуще лишь шумит...

Взбесилась ведьма злая
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя...
Весне и горя мало:
Умылася в снегу
И лишь румяней стала
Наперекор врагу.

А. Барто «Верёвочка»

Весна, весна на улице,

Весенние деньки!

Как птицы, заливаются

Трамвайные звонки.

Шумная, веселая,

Весенняя Москва.

Еще не запыленная,

Зеленая листва.

Галдят грачи на дереве,

Гремят грузовики.

Весна, весна на улице,

Весенние деньки!

Тут прохожим не пройти:

Тут веревка на пути.

Хором девочки считают

Десять раз по десяти.

Это с нашего двора

Чемпионы, мастера

Носят прыгалки в кармане,

Скачут с самого утра.

Во дворе и на бульваре,

В переулке и в саду,

И на каждом тротуаре

У прохожих на виду,

И с разбега,

И на месте,

И двумя ногами

Вместе.

Вышла Лидочка вперед.

Лида прыгалку берет.

Скачут девочки вокруг

Весело и ловко,

А у Лидочки из рук

Вырвалась веревка.

- Лида, Лида, ты мала!

Зря ты прыгалку взяла!-

Лида прыгать не умеет,

Не доскачет до угла!

Рано утром в коридоре

Вдруг раздался топот ног.

Встал сосед Иван Петрович,

Ничего понять не мог.

Он ужасно возмутился,

И сказал сердито он:

- Почему всю ночь в передней

Кто-то топает, как слон?

Встала бабушка с кровати -

Все равно вставать пора.

Это Лида в коридоре

Прыгать учится с утра.

Лида скачет по квартире

И сама считает вслух.

Но пока ей удается

Досчитать всего до двух.

Лида просит бабушку:

- Немножко поверти!

Я уже допрыгала

Почти до десяти.

- Ну,- сказала бабушка,—

Не хватит ли пока?

Внизу, наверно, сыплется

Известка с потолка.

Весна, весна на улице,

Весенние деньки!

Галдят грачи на дереве,

Гремят грузовики.

Шумная, веселая,

Весенняя Москва.

Еще не запыленная,

Зеленая листва.

Вышла Лидочка вперед,

Лида прыгалку берет.

- Лида, Лида! Вот так Лида!

Раздаются голоса. —

Посмотрите, это Лида

Скачет целых полчаса!

- Я и прямо,

Я и боком,

С поворотом,

И с прискоком,

И с разбега,

И на месте,

И двумя ногами

Вместе...

Доскакала до угла.

- Я б не так еще могла!

Весна, весна на улице,

Весенние деньки!

С книжками, с тетрадками

Идут ученики.

Полны веселья шумного

Бульвары и сады,

И сколько хочешь радуйся,

Скачи на все лады.

Произведения поэтов и писателей России

Проза

Содержание

1. В. Дмитриева.  «Малыш и Жучка» (главы)……………………………….1
2. Л. Толстой. «Косточка»…………………………………………………….2
3. Л. Толстой «Прыжок»………………………………………………………2
4. Л. Толстой «Лев и собачка»………………………………………………..4
5. Н. Носов. «Живая шляпа»………………………………………………….5
6. Б. Алмазов. «Горбушка»…………………………………………………....7
7. А. Гайдар «Чук и Гек» (главы)……………………………………………..9
8. С. Георгиев.  «Я спас Деда Мороза»………………………………………29
9. В. Драгунский.  «Друг детства»…………………………………………....31
10.  В. Драгунский.  «Сверху вниз, наискосок»………………………………33
11.  К. Паустовский.  «Кот – ворюга»…………………………………………37

В. Дмитриева.  «Малыш и Жучка» (главы)

   Когда мать Малыша, Федосья, привела его в первый раз в школу, учительница с удивлением сказала:
- Какой он маленький! Сколько же ему лет?
- Седьмой годок пошёл, - сказала Федосья.
Анна Михайловна молчала и глядела на Малыша. Он стоял перед ней такой крошечный, в рваном полушубке, с огромной, должно быть отцовской, шапкой в руках и серьёзно глядел на неё своими большими серыми глазами. Нос пуговкой смешно торчал кверху; белые, как лён, волосы завивались кудряшками.
- Да что же я с ним делать буду? – сказала она, улыбаясь. – Ведь он, я думаю, и говорить-то ещё не умеет!
Малыш потянул в себя носом, махнул шапкой и сказал:
- А у меня Жучка есть!
- Это ещё что за Жучка? - смеясь, сказала учительница.
- Да это он про собачку, - ответила за него мать, ободрённая тем, что учительница развеселилась. – Собака у нас, Жучка, и собачонка-то дрянная, а вот, привязалась, так за ним и бегает! Водой не отольёшь!
- И вовсе не дрянная! – обиженно возразил Малыш. - Она хорошая!

Л. Толстой. «Косточка»

Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда. Они лежали на тарелке. Ваня никогда не ел слив и всё нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он всё ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел.
Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.
За обедом отец и говорит:
- А что, дети, не съел ли кто-нибудь одну сливу?
Все сказали:
- Нет.
Ваня покраснел, как рак, и сказал тоже:
- Нет, я не ел.
Тогда отец сказал:
- Что съел кто-нибудь из вас, это нехорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и если кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрёт. Я этого боюсь.
Ваня побледнел и сказал:
- Нет, я косточку бросил за окошко.
И все засмеялись, а Ваня заплакал.

Л. Толстой «Прыжок».

   Один корабль обошёл вокруг света и возвращался домой. Была тихая погода, весь народ был на палубе. Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех. Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было - она знала, что ею забавляются, и оттого ещё больше расходилась.

   Она подпрыгнула к 12-летнему мальчику, сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не знал, смеяться ли ему, или плакать.
Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и стала зубами и лапами рвать её. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на неё, но она ещё злее рвала шляпу. Матросы громче стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по верёвке на первую перекладину; но обезьяна ещё ловчее и быстрее его, в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась ещё выше. - Так не уйдёшь же ты от меня! - закричал мальчик и полез выше.

  Обезьяна опять подманила его, полезла ещё выше, но мальчика уже разобрал задор, и он не отставал. Так обезьяна и мальчик в одну минуту добрались до самого верха.

   На самом верху обезьяна вытянулась во всю длину и, зацепившись задней рукой за верёвку, повесила шляпу на край последней перекладины, а сама взобралась на макушку мачты и оттуда корчилась, показывала зубы и радовалась.

  От мачты до конца перекладины, где висела шляпа, было аршина два, так что достать её нельзя было иначе, как выпустить из рук верёвку и мачту.

  Но мальчик очень раззадорился. Он бросил мачту и ступил на перекладину. На палубе все смотрели и смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский сын; но как увидали, что он пустил верёвку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха.

  Стоило ему только оступиться - и он бы вдребезги разбился о палубу. Да если б даже он и не оступился, а дошёл до края перекладины и взял шляпу, то трудно было ему повернуться и дойти назад до мачты. Все молча смотрели на него и ждали, что будет.

  Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался.

  В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. Он нёс ружьё, чтобы стрелять чаек.

  Он увидал сына на мачте, и тотчас же прицелился в сына и закричал:

- В воду! прыгай сейчас в воду! застрелю!

Мальчик шатался, но не понимал. «Прыгай или застрелю!.. Раз, два...» и как только отец крикнул: «три» - мальчик размахнулся головой вниз и прыгнул.

   Точно пушечное ядро, шлёпнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже 20 молодцов матросов спрыгнули с корабля в море. Секунд через 40 - они долги показались всем - вынырнуло тело мальчика.

  Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо рта и из носа полилась вода, и он стал дышать.

  Когда капитан увидал это, он вдруг закричал, как будто его что-то душило, и убежал к себе в каюту, чтоб никто не видал, как он плачет.

Л. Толстой «Лев и собачка»

   В Лондоне показывали диких зверей и за смотренье брали деньгами или собаками и кошками на корм диким зверям.
  Одному человеку захотелось поглядеть зверей: он ухватил на улице собачонку и принёс её в зверинец. Его пустили смотреть, а собачонку взяли и бросили в клетку ко льву на съеденье.
Собачка поджала хвост и прижалась в угол клетки. Лев подошёл к ней и понюхал её.
Собачка легла на спину, подняла лапки и стала махать хвостиком.
Лев тронул её лапой и перевернул.

   Собачка вскочила и стала перед львом на задние лапки.
Лев смотрел на собачку, поворачивал голову со стороны на сторону и не трогал её.
  Когда хозяин бросил льву мяса, лев оторвал кусок и оставил собачке.
Вечером, когда лев лёг спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу.
С тех пор собачка жила в одной клетке со львом, лев не трогал её, ел корм, спал с ней вместе, а иногда играл с ней.

   Один раз барин пришёл в зверинец и узнал свою собачку; он сказал, что собачка его собственная, и попросил хозяина зверинца отдать ему. Хозяин хотел отдать, но, как только стали звать собачку, чтобы взять её из клетки, лев ощетинился и зарычал. Так прожили лев и собачка целый год в одной клетке.
  Через год собачка заболела и издохла. Лев перестал есть, а всё нюхал, лизал собачку и трогал её лапой.
Когда он понял, что она умерла, он вдруг вспрыгнул, ощетинился, стал хлестать себя хвостом по бокам, бросился на стену клетки и стал грызть засовы и пол.

   Целый день он бился, метался в клетке и ревел, потом лёг подле мёртвой собачки и затих. Хозяин хотел унести мёртвую собачку, но лев никого не подпускал к ней.

   Хозяин думал, что лев забудет своё горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но лев тотчас разорвал её на куски. Потом он обнял своими лапами мёртвую собачку и так лежал пять дней.
На шестой день лев умер.

Н. Носов «Живая шляпа»

Шляпа лежала на комоде, котенок Васька сидел на полу возле комода, а Вовка и Вадик сидели за столом и раскрашивали картинки. Вдруг позади них что-то плюхнулось - упало на пол. Они обернулись и увидели на полу возле комода шляпу.

Вовка подошел к комоду, нагнулся, хотел поднять шляпу - и вдруг как закричит:

- Ай-ай-ай! - и бегом в сторону.

- Чего ты? - спрашивает Вадик.

- Она жи-жи-живая!

- Кто живая?

- Шля-шля-шля-па.

- Что ты! Разве шляпы бывают живые?

- По-посмотри сам!

Вадик подошел поближе и стал смотреть на шляпу. Вдруг шляпа поползла прямо к нему. Он как закричит:

- Ай! - и прыг на диван. Вовка за ним.

Шляпа вылезла на середину комнаты и остановилась. Ребята смотрят на нее и трясутся от страха. Тут шляпа повернулась и поползла к дивану.

- Ай! Ой! - закричали ребята.

Соскочили с дивана - и бегом из комнаты. Прибежали на кухню и дверь за собой закрыли.

- Я у-у-хо-хо-жу! - говорит Вовка.

- Куда?

- Пойду к себе домой.

- Почему?

- Шляпы бо-боюсь! Я первый раз вижу, чтоб шляпа по комнате ходила.

- А может быть, ее кто-нибудь за веревочку дергает?

- Ну, пойди, посмотри.

- Пойдем вместе. Я возьму клюшку. Если она к нам полезет, я ее клюшкой тресну.

- Постой, я тоже клюшку возьму.

- Да у нас другой клюшки нет.

- Ну, я возьму лыжную палку.

Они взяли клюшку и лыжную палку, приоткрыли дверь и заглянули в комнату.

- Где же она? - спрашивает Вадик.

- Вон там, возле стола.

- Сейчас я ее как тресну клюшкой! - говорит Вадик. - Пусть только подлезет ближе, бродяга такая!

Но шляпа лежала возле стола и не двигалась.

- Ага, испугалась! - обрадовались ребята. - Боится лезть к нам.

- Сейчас я ее спугну, - сказал Вадик.

Он стал стучать по полу клюшкой и кричать:

- Эй ты, шляпа!

Но шляпа не двигалась.

- Давай наберем картошки и будем в нее картошкой стрелять, - предложил Вовка.

Они вернулись на кухню, набрали из корзины картошки и стали швырять ее в шляпу" Швыряли, швыряли, наконец, Вадик попал. Шляпа как подскочит кверху! - Мяу! - закричало что-то. Глядь, из-под шляпы высунулся серый хвост, потом лапа, а потом и сам котенок выскочил.

- Васька! - обрадовались ребята.

- Наверно, он сидел на полу, а шляпа на него с комода упала, - догадался Вовка.

Вадик схватил Ваську и давай его обнимать!

- Васька, миленький, как же ты под шляпу попал?

Но Васька ничего не ответил, Он только фыркал и жмурился от света.

Б. Алмазов «Горбушка»

   Гришка, из нашей средней группы, принёс в детский сад пластмассовую трубочку. Посвистел в неё, а потом стал плеваться из неё пластилиновыми шариками. Плевался исподтишка, чтобы воспитательница - Инна Константиновна - ничего не видела.

   Я дежурил в столовой. Суп разносить трудно, но я разнёс все тарелки хорошо. Стал раскладывать хлеб на хлебницы. Тут все ребята подошли. Пришёл и Гришка со своей трубочкой. Он как дунет в меня! Пластилиновый шарик попал мне прямо в лоб и отскочил в мою тарелку с супом. Гришка захохотал, и ребята захихикали.

   Мне так обидно стало. Я старался, дежурил, а он мне в лоб, и все смеются! В руке у меня была горбушка. Я себе её оставил, я горбушки люблю. От обиды я запустил этой горбушкой в Гришку. Горбушка от его головы отскочила и покатилась по полу.

   В столовой сразу стало тихо. Инна Константиновна посмотрела на меня, покраснела, прошла через столовую, подняла горбушку, сдула с неё пыль и положила на край стола.

   - Вечером, - сказала она, - Когда все, после полдника, пойдут гулять, ты, Серёжа, останешься в группе. Подумай над тем, что сделал. Ты приходишь в детский сад один, но завтра приходи с папой.

   Когда я пришёл домой, папа уже вернулся с работы.

   - Ну как дела? - спросил он.

  - Нормально, - ответил я и поспешил к своим игрушкам.

  - Если нормально, то почему некоторые в шапке в комнату входят; явившись с улицы, не моют руки?

Действительно, я и шапки не снял, и руки не помыл.

   - Давай-ка, - сказал папа, - рассказывай, что у тебя стряслось.

   - Инна Константиновна несправедливо наказывает! Гришка же мне первый в лоб шариком попал. Я в него горбушкой потом…

   - Горбушкой?

  - Ну да, от круглого хлеба. Гришка первый, а наказали меня!

   Папа очень расстроился. Сел на диван, опустил голову.

  - За что тебя наказали? - спросил он.

  - Чтобы не дрался! Но ведь Гришка первый начал!

   - Так!.. — сказал папа. - Ну-ка, принеси мою папку. Она в столе лежит, в нижнем ящике.

   Папа её очень редко достаёт. Там папины почётные грамоты, фотографии. Папа достал конверт из пожелтевшей бумаги.

   - Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет ни бабушки, ни дедушки?

   - Задумывался, — сказал я. - У некоторых ребят по два дедушки и по две бабушки, а у меня никого…

   - А почему их нет? - спросил папа.

  - Они погибли на войне.

  - Да, - сказал папа. Он достал узенькую полоску бумаги. - «Извещение», — прочитал он, и я увидел, как у папы задрожал подбородок: - «Проявив мужество и героизм в составе морского десанта, пал смертью храбрых…» - это один твой дедушка. Мой отец. А вот это: «Скончался от ран…» - это второй дедушка, мамин папа.

  - А бабушки?

  - Они умерли в блокаду. Фашисты окружили наш город. Начался голод. Ленинград остался совсем без продовольствия.

  - И без хлеба?

   - На день выдавали такой кусочек, какой ты съедаешь за обедом.

  - И всё?

  - И всё… Да и хлеб-то был с мякиной да с хвоей… Блокадный…

   Папа достал фотографию.

   - Ну, - сказал он, - найди меня.

   Но все ребята-школьники были ужасно худые и похожи между собой, как братья. У всех были усталые лица и печальные глаза.

   - Вот я, — папа показал на мальчика во втором ряду. - А вот - мама.

  Я бы её никогда не узнал.

   - Это наш детский дом. Нас не успели вывезти, и мы всю блокаду были в Ленинграде. Иногда к нам приходили солдаты или моряки. Приносили хлеб. Мама наша была совсем маленькая и радовалась: «Хлебушко! Хлебушко!» А мы, ребята постарше, понимали, что это бойцы отдали нам свой дневной паёк и на морозе в окопах сидят совсем голодные…

  Я обхватил папу руками и закричал:

  - Папочка! Накажи меня как хочешь!

  - Что ты! Что ты!.. Ты только пойми, сынок, хлеб - не просто еда… А ты его на пол…

  - Я больше никогда не буду! - прошептал я.

  - Я знаю, — сказал папа.

   Мы стояли у окна. …

А. Гайдар  «Чук и Гек»

Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось, и ему нельзя было уехать домой в отпуск.

Наконец, когда наступила зима, он совсем заскучал, попросил разрешения у начальников и послал своей жене письмо, чтобы она приезжала вместе с ребятишками к нему в гости.

Ребятишек у него было двое — Чук и Гек.

А жили они с матерью в далеком огромном городе, лучше которого и нет на свете.

Днем и ночью сверкали над башнями этого города красные звезды.

И, конечно, этот город назывался Москва.

Как раз в то время, когда почтальон с письмом поднимался по лестнице, у Чука с Геком был бой. Короче говоря, они просто выли и дрались.

Из-за чего началась эта драка, я уже позабыл. Но помнится мне, что или Чук стащил у Гека пустую спичечную коробку, или, наоборот, Гек стянул у Чука жестянку из-под ваксы.

Только что оба эти брата, стукнув по разу друг друга кулаками, собирались стукнуть по второму, как загремел звонок, и они с тревогой переглянулись. Они подумали, что пришла их мама! А у этой мамы был странный характер. Она не ругалась за драку, не кричала, а просто разводила драчунов по разным комнатам и целый час, а то и два не позволяла им играть вместе. А в одном часе — тик, да так — целых шестьдесят минут. А в двух часах и того больше.

Вот почему оба брата мигом вытерли слезы и бросились открывать дверь.

Но, оказывается, это была не мать, а почтальон, который принес письмо.

Тогда они закричали:

— Это письмо от папы! Да, да, от папы! И он, наверное, скоро приедет.

Тут, на радостях, они спали скакать, прыгать и кувыркаться по пружинному дивану. Потому что хотя Москва и самый замечательный город, но когда папа вот уже целый год как не был дома, то и в Москве может стать скучно.

И так они развеселились, что не заметили, как вошла их мать.

Она очень удивилась, увидав, что оба ее прекрасных сына, лежа на спинах, орут и колотят каблуками по стене, да так здорово, что трясутся картины над диваном и гудит пружина стенных часов.

Но когда мать узнала, отчего такая радость, то сыновей не заругала.

Она только турнула их с дивана.

Кое-как сбросила она шубку и схватила письмо, даже не стряхнув с волос снежинок, которые теперь растаяли и сверкали, как искры, над ее темными бровями.

Всем известно, что письма бывают веселые или печальные, и поэтому, пока мать читала, Чук и Гек внимательно следили за ее лицом.

Сначала мать нахмурилась, и они нахмурились тоже. Но потом она заулыбалась, и они решили, что это письмо веселое.

— Отец не приедет, — откладывая письмо, сказала мать. — У него еще много работы, и его в Москву не отпускают.

Обманутые Чук и Гек растерянно глянули друг на друга. Письмо казалось самым что ни на есть распечальным.

Они разом надулись, засопели и сердито посмотрели на мать, которая неизвестно чему улыбалась.

— Он не приедет, — продолжала мать, — но он зовет нас всех к себе в гости.

Чук и Гек спрыгнули с дивана.

— Он чудак человек, — вздохнула мать. — Хорошо сказать — в гости! Будто бы это вел на трамвай и поехал…

— Да, да, — быстро подхватил Чук, — раз он зовет, так мы сядем и поедем.

— Ты глупый, — сказала мать. — Туда ехать тысячу и еще тысячу километров поездом. А потом в санях лошадьми через тайгу. А в тайге наткнешься на волка или на медведя. И что это за странная затея! Вы только подумайте сами!

— Гей-гей! — Чук и Гек не думали и полсекунды, а в один голос заявили, что они решили ехать не только тысячу, а даже сто тысяч километров. Им ничего не страшно. Они храбрые. И это они вчера прогнали камнями заскочившую во двор чужую собаку.

И так они говорили долго, размахивали руками, притопывали, подпрыгивали, а мать сидела молча, все их слушала, слушала. Наконец рассмеялась, схватила обоих на руки, завертела и свалила на диван.

Знайте, она давно уже ждала такого письма, и это она только нарочно поддразнивала Чука и Гека, потому что веселый у нее был характер.

Прошла целая неделя, прежде чем мать собрала их в дорогу. Чук и Гек времени даром не теряли тоже. Чук смастерил себе кинжал из кухонного ножика, а Гек разыскал себе гладкую палку, забил в нее гвоздь, и получилась пика, до того крепкая, что если бы чем-нибудь проколоть шкуру медведя, а потом ткнуть этой пикой в сердце, то, конечно, медведь сдох бы сразу.

Наконец все дела были закончены. Уже запаковали багаж. Приделали второй замок к двери, чтобы не обокрали квартиру воры. Вытряхнули из шкафа остатки хлеба, муки и крупы, чтобы не развелись мыши. И вот мать уехала на вокзал покупать билеты на вечерний завтрашний поезд.

Но тут без нее у Чука с Геком получилась ссора.

Ах, если бы только знали они, до какой беды доведет их эта ссора, то ни за что бы в этот день они не поссорились!

У запасливого Чука была плоская металлическая коробочка, в которой он хранил серебряные бумажки от чая, конфетные обертки (если там был нарисован танк, самолет или красноармеец), галчиные перья для стрел, конский волос для китайского фокуса и еще всякие очень нужные вещи.

У Гека такой коробочки не было. Да и вообще Гек был разиня, но зато он умел петь песни.

И вот как раз в то время, когда Чук шел доставать из укромного места свою драгоценную коробочку, а Гек в комнате пел песни, вошел почтальон и передал Чуку телеграмму для матери.

Чук спрятал телеграмму в свою коробочку и пошел узнать, почему это Гек уже не поет песни, а кричит:

Р-ра! Р-ра! Ура!

Эй! Бей! Турумбей!

Чук с любопытством приоткрыл дверь и увидел такой «турумбей», что от злости у него затряслись руки.

Посреди комнаты стоял стул, и на спинке его висела вся истыканная пикой, разлохмаченная газета. И это ничего. Но проклятый Гек, вообразив, что перед ним туша медведя, яростно тыкал пикой в желтую картонку из-под маминых ботинок. А в картонке у Чука хранилась сигнальная жестяная дудка, три цветных значка от Октябрьских праздников и деньги — сорок шесть копеек, которые он не истратил, как Гек, на разные глупости, а запасливо приберег в дальнюю дорогу.

И, увидав продырявленную картонку, Чук вырвал у Гека пику, переломил ее о колено и швырнул на пол.

Но, как ястреб, налетел Гек на Чука и выхватил у него из рук металлическую коробку. Одним махом взлетел на подоконник и выкинул коробку через открытую форточку.

Громко завопил оскорбленный Чук и с криком: «Телеграмма! Телеграмма!» — в одном пальто, без калош и шапки, выскочил за дверь.

Почуяв неладное, вслед за Чуком понесся Гек.

Но напрасно искали они металлическую коробочку, в которой лежала еще никем не прочитанная телеграмма.

То ли она попала в сугроб и теперь лежала глубоко под снегом, то ли она упала на тропку и ее утянул какой-либо прохожий, но, так или иначе, вместе со всем добром и нераспечатанной телеграммой коробка навеки пропала.

Вернувшись домой, Чук и Гек долго молчали. Они уже помирились, так как знали, что попадет им от матери обоим. Но так как Чук был на целый год старше Гека, то, опасаясь, как бы ему не попало больше, он придумал:

— Знаешь, Гек: а что, если мы маме про телеграмму ничего не скажем? Подумаешь — телеграмма! Нам и без телеграммы весело.

— Врать нельзя, — вздохнул Гек. — Мама за вранье всегда еще хуже сердится.

— А мы не будем врать! — радостно воскликнул Чук. — Если она спросит, где телеграмма, — мы скажем. Если же не спросит, то зачем нам вперед выскакивать? Мы не выскочки.

— Ладно, — согласился Гек. — Если врать не надо, то так и сделаем. Это ты хорошо, Чук, придумал.

И только что они на этом порешили, как вошла мать. Она была довольна, потому что достала хорошие билеты на поезд, но все же она сразу заметила, что у ее дорогих сыновей лица печальны, а глаза заплаканы.

— Отвечайте, граждане, — отряхиваясь от снега, спросила мать, — из-за чего без меня была драка?

— Драки не было, — отказался Чук.

— Не было, — подтвердил Гек. — Мы только хотели подраться, да сразу раздумали.

— Очень я люблю такое раздумье, — сказала мать.

Она разделась, села на диван и показала им твердые зеленые билеты: один билет большой, а два маленьких. Вскоре они поужинали, а потом утих стук, погас свет, и все уснули.

А про телеграмму мать ничего не знала, поэтому, конечно, ничего не спросила.

Назавтра они уехали. Но так как поезд уходил очень поздно, то сквозь черные окна Чук и Гек при отъезде ничего интересного не увидели.

Ночью Гек проснулся, чтобы напиться. Лампочка на потолке была потушена, однако все вокруг Гека было озарено голубым светом: и вздрагивающий стакан на покрытом салфеткой столике, и желтый апельсин, который казался теперь зеленоватым, и лицо мамы, которая, покачиваясь, спала крепко-крепко. Через снежное узорное окно вагона Гек увидел луну, да такую огромную, какой в Москве и не бывает. И тогда он решил, что поезд уже мчится по высоким горам, откуда до луны ближе.

Он растолкал маму и попросил напиться. Но пить ему она по одной причине не дала, а велела отломить и съесть дольку апельсина.

Гек обиделся, дольку отломил, но спать ему уже не захотелось. Он потолкал Чука — не проснется ли. Чук сердито фыркнул и не просыпался.

Тогда Гек надел валенки, приоткрыл дверь и вышел в коридор.

Коридор вагона был узкий и длинный. Возле наружной стены его были приделаны складные скамейки, которые сами с треском захлопывались, если с них слезешь. Сюда же, в коридор, выходило еще десять дверей. И все двери были блестящие, красные, с желтыми золочеными ручками.

Гек посидел на одной скамейке, потом на другой, на третьей и так добрался почти до конца вагона. Но тут прошел проводник с фонарем и пристыдил Гека, что люди спят, а он скамейками хлопает.

Проводник ушел, а Гек поспешно направился к себе в купе. Он с трудом приоткрыл дверь. Осторожно, чтобы не разбудить маму, закрыл и кинулся на мягкую постель.

А так как толстый Чук развалился во всю ширь, то Гек бесцеремонно ткнул его кулаком, чтобы тот подвинулся.

Но тут случилось нечто страшное: вместо белобрысого, круглоголового Чука на Гека глянуло сердитое усатое лицо какого-то дядьки, который строго спросил:

— Это кто же здесь толкается?

Тогда Гек завопил что было мочи. Перепуганные пассажиры повскакали со всех полок, вспыхнул свет, и, увидав, что он попал не в свое купе, а в чужое, Гек заорал еще громче.

Но все люди быстро поняли, в чем дело, и стали смеяться. Усатый дядька надел брюки, военную гимнастерку и отвел Гека на место.

Гек проскользнул под свое одеяло и притих. Вагон покачивало, шумел ветер.

Невиданная огромная луна опять озаряла голубым светом вздрагивающий стакан, оранжевый апельсин на белой салфетке и лицо матери, которая во сне чему-то улыбалась и совсем не знала, какая беда приключилась с ее сыном.

Наконец заснул и Гек.

…И снился Геку странный сон. Как будто ожил весь вагон, Как будто слышны голоса.  От колеса до колеса. Бегут вагоны — длинный ряд — И с паровозом говорят.

Первый. Вперед, товарищ! Путь далек. Перед тобой во мраке лег.

Второй. Светите ярче, фонари, До самой утренней зари!

Третий. Гори, огонь! Труби, гудок!

Крутись, колеса, на Восток!

Четвертый. Тогда закончим разговор, Когда домчим до Синих гор.

Когда Гек проснулся, колеса, уже без всяких разговоров, мерно постукивали под полом вагона. Сквозь морозные окна светило солнце. Постели были заправлены. Умытый Чук грыз яблоко. А мама и усатый военный против распахнутых дверей хохотали над ночными похождениями Гека. Чук сразу же показал Геку карандаш с наконечником из желтого патрона, который он получил в подарок от военного.

Но Гек до вещей был не завистлив и не жаден. Он, конечно, был растеря и разиня. Мало того, что он ночью забрался в чужое купе, — вот и сейчас он не мог вспомнить, куда засунул свои брюки. Но зато Гек умел петь песни.

Умывшись и поздоровавшись с мамой, он прижался лбом к холодному стеклу и стал смотреть, что это за край, как здесь живут и что делают люди.

И пока Чук ходил от дверей к дверям и знакомился с пассажирами, которые охотно дарили ему всякую ерунду — кто резиновую пробку, кто гвоздь, кто кусок крученой бечевки, — Гек за это время увидел через окно немало.

Вот лесной домик. В огромных валенках, в одной рубашке и с кошкой в руках выскочил на крыльцо мальчишка. Трах! — кошка кувырком полетела в пушистый сугроб и, неловко карабкаясь, запрыгала по рыхлому снегу. Интересно, за что это он ее бросил? Вероятно, что-нибудь со стола стянула.

Но уже нет ни домика, ни мальчишки, ни кошки — стоит в поле завод. Поле белое, трубы красные. Дым черный, а свет желтый. Интересно, что на этом заводе делают? Вот будка, и, укутанный в тулуп, стоит часовой. Часовой в тулупе огромный, широкий, и винтовка его кажется тоненькой, как соломинка. Однако попробуй-ка, сунься!

Потом пошел танцевать лес. Деревья, что были поближе, прыгали быстро, а дальние двигались медленно, как будто их тихо кружила славная снежная река.

Гек окликнул Чука, который возвращался в купе с богатой добычей, и они стали смотреть вместе.

Встречались на пути станции большие, светлые, на которых шипело и пыхтело сразу штук по сто паровозов; встречались станции и совсем крохотные - ну, право, не больше того продуктового ларька, что торговал разной мелочью на углу возле их московского дома.

Проносились навстречу поезда, груженные рудой, углем и громадными, толщиной в полвагона, бревнами.

Нагнали они эшелон с быками и коровами. Паровозишко у этого эшелона был невзрачный, и гудок у него тонкий, писклявый, а тут как один бык рявкнул: му-у!.. Даже машинист обернулся и, наверное, подумал, что это его большой паровоз нагоняет.

А на одном разъезде бок о бок остановились они рядом с могучим железным бронепоездом. Грозно торчали из башен укутанные брезентом орудия. Красноармейцы весело топали, смеялись и, хлопая варежками, отогревали руки.

Но один человек в кожанке стоял возле бронепоезда молчалив и задумчив. И Чук с Геком решили, что это, конечно, командир, который стоит и ожидает, не придет ли приказ от Ворошилова открыть против врагов бой.

Да, немало всякого они за дорогу повидали. Жаль только, что на дворе бушевали метели, и окна вагона часто бывали наглухо залеплены снегом.

И вот, наконец, утром поезд подкатил к маленькой станции.

Только-только мать успела осадить Чука с Геком и принять от военного вещи, как поезд умчался.

Чемоданы были свалены на снег. Деревянная платформа вскоре опустела, а отец встречать так и не вышел.

Тогда мать на отца рассердилась и, оставив детей караулить вещи, пошла к ямщикам узнавать, какие за ними отец прислал сани, потому что до того места, где он жил, оставалось ехать еще километров сто тайгою.

Мать ходила очень долго, а тут еще неподалеку появился страшенный козел. Сначала он глодал кору с замороженного бревна, но потом противно мемекнул и что-то очень пристально стал на Чука с Геком поглядывать.

Тогда Чук и Гек поспешно укрылись за чемоданами, потому что кто его знает, что в этих краях козлам надо.

Но вот вернулась мать. Она была совсем опечалена и объяснила, что, вероятно, отец телеграмму об их выезде не получил и поэтому лошадей на станцию он за ними не прислал.

Тогда они позвали ямщика. Ямщик длинным кнутом огрел козла по спине, забрал вещи и понес их в буфет вокзала.

Буфет был маленький. За стойкой пыхтел толстый, ростом с Чука, самовар. Он дрожал, гудел, и густой пар его, как облако, поднимался к бревенчатому потолку, под которым чирикали залетевшие погреться воробьи.

Пока Чук с Геком пили чай, мать торговалась с ямщиком: сколько он возьмет, чтобы довезти их в лес до места. Ямщик просил очень много — целых сто рублей. Да и то сказать: дорога и на самом деле была не ближняя. Наконец они договорились, и ямщик побежал домой за хлебом, за сеном и за теплыми тулупами.

— Отец и не знает, что мы уже приехали, — сказала мать. — То-то он удивится и обрадуется!

— Да, он обрадуется, — прихлебывая чай, важно подтвердил Чук. — И я удивлюсь и обрадуюсь тоже.

— И я тоже, — согласился Гек. — Мы подъедем тихонько, и если папа куда-нибудь вышел из дома, то мы чемоданы спрячем, а сами залезем под кровать. Вот он приходит. Сел. Задумался. А мы молчим, молчим, да вдруг как завоем!

— Я под кровать не полезу, — отказалась мать, — и выть не буду тоже. Лезьте и войте сами… Зачем ты, Чук, сахар в карман прячешь? И так у тебя карманы полны, как мусорный ящик.

— Я лошадей кормить буду, — спокойно объяснил Чук. — Забирай, Гек, и ты кусок ватрушки. А то у тебя никогда ничего нет. Только и знаешь у меня выпрашивать!

Вскоре пришел ямщик. Уложили в широкие сани багаж, взбили сено, укутались одеялами, тулупами.

Прощайте, большие города, заводы, станции, деревни, поселки! Теперь впереди только лес, горы и опять густой, темный лес.

…Почти до сумерек, охая, ахая и дивясь на дремучую тайгу, они проехали незаметно. Но вот Чуку, которому из-за спины ямщика плохо была видна дорога, стало скучно. Он попросил у матери пирожка или булки. Но ни пирожка, ни булки мать ему, конечно, не дала. Тогда он насупился и от нечего делать стал толкать Гека и отжимать его к краю.

Сначала Гек терпеливо отпихивался. Потом вспылил и плюнул на Чука. Чук обозлился и кинулся в драку. Но так как руки их были стянуты тяжелыми меховыми тулупами, то они ничего не могли поделать, кроме как стукать друг друга укутанными в башлыки лбами.

Посмотрела на них мать и рассмеялась. А тут ямщик ударил кнутом по коням — и рванули кони. Выскочили на дорогу и затанцевали два белых пушистых зайца. Ямщик закричал:

— Эй, эй! Ого-гo!.. Берегись: задавим!

Весело умчались в лес озорные зайцы. Дул в лицо свежий ветер. И, поневоле, прижавшись друг к другу, Чук и Гек помчались в санях под гору навстречу тайге и навстречу луне, которая медленно выползала из-за уже недалеких Синих гор.

Но вот безо всякой команды кони стали возле маленькой, занесенной снегом избушки.

— Здесь ночуем, — сказал ямщик, соскакивая в снег. — Это наша станция.

Избушка была маленькая, но крепкая. Людей в ней не было.

Быстро вскипятил ямщик чайник; принесли из саней сумку с продуктами.

Колбаса до того замерзла и затвердела, что ею можно было забивать гвозди. Колбасу ошпарили кипятком, а куски хлеба положили на горячую плиту.

За печкой Чук нашел какую-то кривую пружину, и ямщик сказал ему, что это пружина от капкана, которым ловят всякого зверя. Пружина была ржавая и валялась без дела. Это Чук сообразил сразу.

Попили чаю, поели и легли спать. У стены стояла широкая деревянная кровать. Вместо матраца на ней были навалены сухие листья.

Гек не любил спать ни у стены, ни посредине. Он любил спать с краю. И хотя еще с раннего детства он слыхал песню «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю», Гек все равно всегда спал с краю.

Если же его клали в середку, то во сне он сбрасывал со всех одеяла, отбивался локтями и толкал Чука в живот коленом.

Не раздеваясь и укрывшись тулупами, они улеглись: Чук у стенки, мать посредине, а Гек с краю.

Ямщик потушил свечку и полез на печь. Разом все уснули. Но, конечно, как и всегда, ночью Геку захотелось пить, и он проснулся.

В полудреме он надел валенки, добрался до стола, глотнул воды из чайника и сел перед окном на табуретку.

Луна была за тучками и, сквозь маленькое окошко сугробы снега казались черно-синими.

«Вот как далеко занесло нашего папу!» — удивился Гек. И он подумал, что, наверное, дальше, чем это место, уже и не много осталось мест на свете.

Но вот Гек прислушался. За окном ему почудился стук. Это был даже не стук, а скрип снега под чьими-то тяжелыми шагами. Так и есть! Вот во тьме что-то тяжело вздохнуло, зашевелилось, заворочалось, и Гек понял, что это мимо окна прошел медведь.

— Злобный медведь, что тебе надо? Мы так долго едем к папе, а ты хочешь нас сожрать, чтобы мы его никогда не увидели?.. Нет, уходи прочь, пока люди не убили тебя метким ружьем или острой саблей!

Так думал и бормотал Гек, а сам со страхом и любопытством крепче и крепче прижимался лбом к обледенелому стеклу узкого окошка.

Но вот из-за быстрых туч стремительно выкатилась луна. Черно-синие сугробы засверкали мягким матовым блеском, и Гек увидел, что медведь этот вовсе не медведь, а просто это отвязавшаяся лошадь ходит вокруг саней и ест сено.

Было досадно. Гек залез на кровать под тулуп, а так как только что он думал о нехорошем, то и сон к нему пришел угрюмый.

Приснился Геку странный сон!

Как будто страшный Турворон Плюет слюной, как кипятком, Грозит железным кулаком.

Кругом пожар! В снегу следы!

Идут солдатские ряды.

И волокут из дальних мест Кривой фашистский флаг и крест.

— Постойте! — закричал им Гек. — Вы не туда идете! Здесь нельзя!

Но никто не постоял, и его, Гека, не слушали.

В гневе тогда выхватил Гек жестяную сигнальную дуду, ту, что лежала у Чука в картонке из-под ботинок, и загудел так громко, что быстро поднял голову задумчивый командир железного бронепоезда, властно махнул рукой — и разом ударили залпом его тяжелые и грозные орудия.

— Хорошо! — похвалил Гек. — Только стрельните еще, а то одного раза им, наверное, мало…

Мать проснулась оттого, что оба ее дорогих сына с двух сторон нестерпимо толкались и ворочались.

Она повернулась к Чуку и почувствовала, как в бок ей ткнуло что-то твердое и острое. Она пошарила и достала из-под одеяла пружину от капкана, которую запасливый Чук тайно притащил с собой в постель.

Мать швырнула пружину за кровать. При свете луны она заглянула в лицо Геку и поняла, что ему снится тревожный сон.

Сон, конечно, не пружина, и его нельзя выкинуть. Но его можно потушить. Мать повернула Гека со спины на бок и, покачивая, тихонько подула на его теплый лоб.

Вскоре Гек засопел, улыбнулся, и это означало, что плохой сон погас.

Тогда мать встала и в чулках, без валенок, подошла к окошку.

Еще не светало, и небо было все в звездах. Иные звезды горели высоко, а иные склонялись над черной тайгой совсем низко.

И — удивительное дело! — тут же и так же, как маленький Гек, она подумала, что дальше, чем это место, куда занесло ее беспокойного мужа, наверное, и не много осталось мест на свете.

Весь следующий день дорога шла лесом и горами. На подъемах ямщик соскакивал с саней и шел по снегу рядом. Но зато на крутых спусках сани мчались с такой быстротой, что Чуку с Геком казалось, будто бы они вместе с лошадьми и санями проваливаются на землю прямо с неба.

Наконец под вечер, когда и люди и кони уже порядком устали, ямщик сказал:

— Ну, вот и приехали! За этим мыском поворот. Тут, на поляне, и стоит ихняя база… Эй, но-о!.. Наваливай!

Весело взвизгнув, Чук и Гек вскочили, но сани дернули, и они дружно плюхнулись в сено.

Улыбающаяся мать скинула шерстяной платок и осталась только в пушистой шапке.

Вот и поворот. Сани лихо развернулись и подкатили к трем домишкам, которые торчали на небольшой, укрытой от ветров опушке.

Очень странно! Не лаяли собаки, не было видно людей. Не валил дым из печных труб. Все дорожки были занесены глубоким снегом, а кругом стояла тишина, как зимой на кладбище. И только белобокие сороки бестолково скакали с дерева на дерево.

— Ты куда же нас привез? — в страхе спросила у ямщика мать. — Разве нам сюда надо?

— Куда рядились, туда и привез, — ответил ямщик. — Вот эти дома называются «Разведывательно-геологическая база номер три». Да вот и вывеска на столбе… Читайте. Может быть, вам нужна база под названием номер четыре? Так то километров двести совсем в иную сторону.

— Нет, нет! — взглянув на вывеску, ответила мать. — Нам нужна эта самая. Но ты посмотри: двери на замках, крыльцо в снегу, а куда же девались люди?

— Я не знаю, куда б им деваться, — удивился и сам ямщик. — На прошлой неделе мы сюда продукт возили: муку, лук, картошку. Все люди тут были: восемь человек, начальник девятый, со сторожем десять… Вот еще забота! Не волки же их всех поели… Да вы постойте, я пойду посмотрю в сторожку.

И, сбросив тулуп, ямщик зашагал через сугробы к крайней избушке.

Вскоре он вернулся:

— Изба пуста, а печка теплая. Значит, здесь сторож, да, видать, ушел на охоту. Ну, к ночи вернется и все вам расскажет.

— Да что он мне расскажет! — ахнула мать. — Я и сама вижу, что людей здесь уже давно нету.

— Это я уж не знаю, что он расскажет, — ответил ямщик. — А что-нибудь рассказать должен, на то он и сторож.

С трудом подъехали они к крыльцу сторожки, от которого к лесу вела узенькая тропка.

Они вошли в сени и мимо лопат, метел, топоров, палок, мимо промерзлой медвежьей шкуры, что висела на железном крюку, прошли в избушку. Вслед за ними ямщик тащил вещи.

В избушке было тепло. Ямщик пошел задавать лошадям корм, а мать молча раздевала перепуганных ребятишек.

— Ехали к отцу, ехали — вот тебе и приехали!

Мать села на лавку и задумалась. Что случилось, почему на базе пусто и что теперь делать? Ехать назад? Но у нее денег оставалось только-только заплатить ямщику за дорогу. Значит, надо было ожидать, когда вернется сторож. Но ямщик через три часа уедет обратно, а вдруг сторож возьмет да не скоро вернется? Тогда как? А ведь отсюда до ближайшей станции и телеграфа почти сто километров!

Вошел ямщик. Оглядев избу, он потянул носом воздух, подошел к печке и открыл заслонку.

— Сторож к ночи вернется, — успокоил он. — Вот в печи горшок со щами. Кабы он ушел надолго, он бы щи на холод вынес… А то как хотите, — предложил ямщик. — Раз уж такое дело, то я не чурбак. Я вас назад до станции бесплатно доставлю.

— Нет, — отказалась мать. — На станции нам делать нечего.

Опять поставили чайник, подогрели колбасу, поели, попили, и, пока мать разбирала вещи, Чук с Геком забрались на теплую печку. Здесь пахло березовыми вениками, горячей овчиной и сосновыми щепками. А так как расстроенная мать была молчалива, то Чук с Геком молчали тоже. Но долго молчать не намолчишься, и поэтому, не найдя себе никакого дела, Чук и Гек быстро и крепко уснули.

Они не слышали, как уехал ямщик и как мать, забравшись на печку, улеглась с ними рядом. Они проснулись уже тогда, когда в избе было совсем темно. Проснулись все разом, потому что на крыльце послышался топот, потом что-то в сенях загрохотало — должно быть, упала лопата. Распахнулась дверь, и с фонарем в руках в избу вошел сторож, а с ним большая лохматая собака. Он скинул с плеча ружье, бросил на лавку убитого зайца и, поднимая фонарь к печке, спросил:

— Это что же за гости сюда приехали?

— Я жена начальника геологической партии Серегина, — сказала мать, соскакивая с печки, — а это его дети. Если нужно, то вот документы.

— Вон они, документы: сидят на печке, — буркнул сторож и посветил фонарем на встревоженные лица Чука и Гека. — Как есть в отца — копия! Особо вот этот толстый. — И он ткнул на Чука пальцем.

Чук и Гек обиделись: Чук — потому, что его назвали толстым, а Гек — потому, что он всегда считал себя похожим на отца больше, чем Чук.

— Вы зачем, скажите, приехали? — глянув на мать, спросил сторож. — Вам же приезжать было не велено.

— Как не велено? Кем это приезжать не велено?

— А так и не велено. Я сам на станцию возил от Серегина телеграмму, а в телеграмме ясно написано: «Задержись выезжать на две недели. Наша партия срочно выходит в тайгу». Раз Серегин пишет «задержись» — значит, и надо было держаться, а вы самовольничаете.

— Какую телеграмму? — переспросила мать. — Мы никакой телеграммы не получали. — И, как бы ища поддержки, она растерянно глянула на Чука и Гека.

Но под ее взглядом Чук и Гек, испуганно тараща друг на друга глаза, поспешно попятились глубже на печку.

— Дети, — подозрительно глянув на сыновей, спросила мать, — вы без меня никакой телеграммы не получали?

На печке захрустели сухие щепки, веники, но ответа на вопрос не последовало.

— Отвечайте, мучители! — сказала тогда мать. — Вы, наверное, без меня получили телеграмму и мне ее не отдали?

Прошло еще несколько секунд, потом с печки раздался ровный и дружный рев. Чук затянул басовито и однотонно, а Гек выводил потоньше и с переливами.

— Вот где моя погибель! — воскликнула мать. — Вот кто, конечно, сведет меня в могилу! Да перестаньте вы гудеть и расскажите толком, как было дело.

Однако, услыхав, что мать собирается идти в могилу, Чук с Геком взвыли еще громче, и прошло немало времени, пока, перебивая,  и,  бесстыдно сваливая вину друг на друга, они затянули свой печальный рассказ.

Ну что с таким народом будешь делать? Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу? Нет, ничего этого мать не сделала. Она вздохнула, приказала сыновьям слезть с печки, вытереть носы и умыться, а сама стала спрашивать сторожа, как же ей теперь быть и что делать.

Сторож сказал, что разведывательная партия по срочному приказу ушла к ущелью Алкараш и вернется никак не раньше, чем дней через десять.

— Но как же мы эти десять дней жить будем? — спросила мать. — Ведь у нас с собой нет никакого запаса.

— А так вот и живите, — ответил сторож. — Хлеба я вам дам, вон подарю зайца — обдерете и сварите. А я завтра на двое суток в тайгу уйду, мне капканы проверять надо.

— Нехорошо, — сказала мать. — Как же мы останемся одни? Мы тут ничего не знаем. А здесь лес, звери…

— Я второе ружье оставлю, — сказал сторож. — Дрова под навесом, вода в роднике за пригорком. Вон крупа в мешке, соль в банке. А мне — я вам прямо скажу — нянчиться с вами тоже некогда…

— Эдакий злой дядька! — прошептал Гек. — Давай, Чук, мы с тобой ему что-нибудь скажем.

— Вот еще! — отказался Чук. — Он тогда возьмет и вовсе нас из дому выгонит. Ты погоди, приедет папа, мы ему все и расскажем.

— Что ж папа! Папа еще долго…

Гек подошел к матери, сел к ней на колени и, сдвинув брови, строго посмотрел в лицо грубому сторожу.

Сторож снял меховой кожух и подвинулся к столу, к свету. И только тут Гек разглядел, что от плеча к спине кожуха вырван огромный, почти до пояса, меховой клок.

— Достань из печки щи, — сказал матери сторож. — Вон на полке ложки, миски, садитесь и ешьте. А я шубу чинить буду.

— Ты хозяин, — сказала мать. — Ты достань, ты и угощай. А полушубок дай: я лучше твоего заплатаю.

Сторож поднял на нее глаза и встретил суровый взгляд Гека.

— Эге! Да вы, я вижу, упрямые, — пробурчал он, протянул матери полушубок и полез за посудой на полку.

— Это где так разорвалось? — спросил Чук, указывая на дыру кожуха.

— С медведем не поладили. Вот он меня и царапнул, — нехотя ответил сторож и бухнул на стол тяжелый горшок со щами.

— Слышишь, Гек? — сказал Чук, когда сторож вышел в сени. — Он подрался с медведем и, наверное, от этого сегодня такой сердитый.

Гек слышал все сам. Но он не любил, чтобы кто-либо обижал его мать, хотя бы это и был человек, который мог поссориться и подраться с самим медведем.

Утром, еще на заре, сторож захватил с собой мешок, ружье, собаку, стал на лыжи и ушел в лес. Теперь хозяйничать надо было самим. Втроем ходили они за водой. За пригорком из отвесной скалы среди снега бил ключ. От воды, как из чайника, шел густой пар, но когда Чук подставил под струю палец, то оказалось, что вода холодней самого мороза.

Потом они таскали дрова. Русскую печь мать топить не умела, и поэтому дрова долго не разгорались. Но зато когда разгорелись, то пламя запылало так жарко, что толстый лед на окне у противоположной стенки быстро растаял. И теперь через стекло видна была и вся опушка с деревьями, по которым скакали сороки, и скалистые вершины Синих гор.

Кур мать потрошить умела, но обдирать зайца ей еще не приходилось, и она с ним провозилась столько, что за это время можно было ободрать и разделать быка или корову.

Геку это обдирание ничуть не понравилось, но Чук помогал охотно, и за это ему достался зайчиный хвост, такой легкий и пушистый, что если его бросать с печки, то он падал на пол плавно, как парашют.

После обеда они все втроем вышли гулять.

Чук уговаривал мать, чтобы она взяла с собой ружье или хотя бы ружейные патроны. Но мать ружья не взяла.

Наоборот, она нарочно повесила ружье на высокий крюк, потом встала на табуретку, засунула патроны на верхнюю полку и предупредила Чука, что если он попробует стянуть хоть один патрон с полки, то на хорошую жизнь пусть больше и не надеется.

Чук покраснел и поспешно удалился, потому что один патрон уже лежал у него в кармане.

Удивительная это была прогулка! Они шли гуськом к роднику по узенькой тропке. Над ними сияло холодное голубое небо; как сказочные замки и башни, поднимались к небу остроконечные утесы Синих гор. В морозной тишине резко стрекотали любопытные сороки. Меж густых кедровых ветвей бойко прыгали серые юркие белки. Под деревьями, на мягком белом снегу отпечатались причудливые следы незнакомых зверей и птиц.

Вот в тайге что-то застонало, загудело, треснуло. Должно быть, ломая сучья, обвалилась с вершины дерева гора обледенелого снега.

Раньше, когда Гек жил в Москве, ему представлялось, что вся земля состоит из Москвы, то есть из улиц, домов, трамваев и автобусов.

Теперь же ему казалось, что вся земля состоит из высокого дремучего леса.

Да и вообще, если над Геком светило солнце, то он был уверен, что и над всей землей ни дождя, ни туч нету.

И если ему было весело, то он думал, что и всем на свете людям хорошо и весело тоже.

Прошло два дня, наступил третий, а сторож из леса не возвращался, и тревога нависла над маленьким, занесенным снегом домиком.

Особенно страшно было по вечерам и ночами. Они крепко запирали сени, двери и, чтобы не привлечь зверей светом, наглухо занавешивали половиком окна, хотя надо было делать совсем наоборот, потому что зверь — не человек и он огня боится. Над печной трубой, как и полагается, гудел ветер, а когда вьюга хлестала острыми снежными льдинками по стене и окнам, то всем казалось, что снаружи кто-то толкается и царапается.

Они забрались спать на печку, и там мать долго рассказывала им разные истории и сказки. Наконец она задремала.

— Чук, — спросил Гек, — почему волшебники бывают в разных историях и сказках? А что, если бы они были и на самом деле?

— И ведьмы и черти, чтобы были тоже? — спросил Чук.

— Да нет! — с досадой отмахнулся Гек. — Чертей не надо. Что с них толку? А мы бы попросили волшебника, он слетал бы к папе и сказал бы ему, что мы уже давно приехали.

— А на чем бы он полетел, Гек?

— Ну, на чем… Замахал бы руками или там еще как. Он уж сам знает.

— Сейчас руками махать холодно, — сказал Чук. — У меня вон какие перчатки да варежки, да и то, когда я тащил полено, у меня пальцы совсем замерзли.

— Нет, ты скажи, Чук, а все-таки хорошо бы?

— Я не знаю, — заколебался Чук. — Помнишь, во дворе, в подвале, где живет Мишка Крюков, жил какой-то хромой. То он торговал баранками, то к нему приходили всякие бабы, старухи, и он им гадал, кому будет жизнь счастливая и кому несчастная.

— И хорошо он нагадывал?

— Я не знаю. Я знаю только, что потом пришла милиция, его забрали, а из его квартиры много чужого добра вытащили.

— Так он, наверное, был не волшебник, а жулик. Ты как думаешь?

— Конечно, жулик, — согласился Чук. — Да, я так думаю, и все волшебники должны быть жуликами. Ну, скажи, зачем ему работать, раз он и так во всякую дыру пролезть может? Знай только хватай, что надо… Ты бы лучше спал, Гек, все равно я с тобой больше разговаривать не буду.

— Почему?

— Потому что ты городишь всякую ерунду, а ночью она тебе приснится, ты и начнешь локтями да коленями дрыгать. Думаешь, хорошо, как ты мне вчера кулаком в живот бухнул? Дай-ка я тебе бухну тоже…

На утро четвертого дня матери самой пришлось колоть дрова. Заяц был давно съеден, и кости его расхватаны сороками. На обед они варили только кашу с постным маслом и луком. Хлеб был на исходе, но мать нашла муку и испекла лепешек.

После такого обеда Гек был грустен, и матери показалось, что у него повышена температура.

Она приказала ему сидеть дома, одела Чука, взяла ведра, салазки, и они вышли, чтобы привезти воды и заодно набрать на опушке сучьев и веток, — тогда утром легче будет растапливать печку.

Гек остался один. Он ждал долго. Ему стало скучно, и он начал что-то придумывать.

…А мать и Чук задержались. На обратном пути к дому санки перевернулись, ведра опрокинулись, и пришлось ехать к роднику снова. Потом выяснилось, что Чук на опушке позабыл теплую варежку, и с полпути пришлось возвращаться. Пока искали, пока то да се, наступили сумерки.

Когда они вернулись домой, Гека в избе не было. Сначала они подумали, что Гек спрятался на печке за овчинами. Нет, там его не было.

Тогда Чук хитро улыбнулся и шепнул матери, что Гек, конечно, залез под печку.

Мать рассердилась и приказала Геку вылезать. Гек не откликался.

Тогда Чук взял длинный ухват и стал им под печкой ворочать. Но и под печкой Гека не было.

Мать встревожилась, взглянула на гвоздь у двери. Ни полушубок Гека, ни шапка на гвозде не висели.

Мать вышла во двор, обошла кругом избушку. Зашла в сени, зажгла фонарь. Заглянула в темный чулан, под навес с дровами…

Она звала Гека, ругала, упрашивала, но никто не отзывался. А темнота быстро ложилась на сугробы.

Тогда мать заскочила в избу, сдернула со стены ружье, достала патроны, схватила фонарь и, крикнув Чуку, чтобы он не смел двигаться с места, выбежала во двор.

Следов за четыре дня было натоптано немало.

Где искать Гека, мать не знала, но она побежала к дороге, так как не верила, чтобы Гек один мог осмелиться зайти в лес.

На дороге было пусто.

Она зарядила ружье и выстрелила. Прислушалась, выстрелила еще и еще раз.

Вдруг совсем неподалеку ударил ответный выстрел. Кто-то спешил к ней на помощь.

Она хотела бежать навстречу, но ее валенки увязли в сугробе. Фонарь попал в снег, стекло лопнуло, и свет погас.

С крыльца сторожки раздался пронзительный крик Чука.

Это, услыхав выстрелы, Чук решил, что волки, которые сожрали Гека, напали на его мать.

Мать отбросила фонарь и, задыхаясь, побежала к дому. Она втолкнула раздетого Чука в избу, швырнула ружье в угол и, зачерпнув ковшом, глотнула ледяной воды.

У крыльца раздался гром и стук. Распахнулась дверь. В избу влетела собака, а за нею вошел окутанный паром сторож.

— Что за беда? Что за стрельба? — спросил он, не здороваясь и не раздеваясь.

— Пропал мальчик, — сказала мать. Слезы ливнем хлынули из ее глаз, и она больше не могла сказать ни слова.

— Стой, не плачь! — гаркнул сторож. — Когда пропал? Давно? Недавно?.. Назад, Смелый! — крикнул он собаке. — Да говорите же, или я уйду обратно!

— Час тому назад, — ответила мать. — Мы ходили за водой. Мы пришли, а его нет. Он оделся и куда-то

— Ну, за час он далеко не уйдет, а в одеже и в валенках сразу не замерзнет… Ко мне, Смелый! На, нюхай!

Сторож сдернул с гвоздя башлык и подвинул под нос собаки калоши Гека.

Собака внимательно обнюхала вещи и умными глазами посмотрела на хозяина.

— За мной! — распахивая дверь, сказал сторож. — Иди ищи, Смелый!

Собака вильнула хвостом и осталась стоять на месте.

— Вперед! — строго повторил сторож. — Ищи, Смелый, ищи!

Собака беспокойно крутила носом, переступала с ноги на ногу и не двигалась.

— Это еще что за танцы? — рассердился сторож. И, опять сунув собаке под нос башлык и калоши Гека, он дернул ее за ошейник.

Однако Смелый за сторожем не пошел; он покрутился, повернулся и пошел в противоположный от двери угол избы.

Здесь он остановился около большого деревянного сундука, царапнул по крышке мохнатой лапой и, обернувшись к хозяину, три раза громко и лениво гавкнул.

Тогда сторож сунул ружье в руки оторопелой матери, подошел и открыл крышку сундука.

В сундуке, на куче всякого тряпья, овчин, мешков, укрывшись своей шубенкой и подложив под голову шапку, крепко и спокойно спал Гек.

Когда его вытащили и разбудили, то, хлопая сонными глазами, он никак не мог понять, отчего это вокруг него такой шум и такое буйное веселье. Мать целовала его и плакала. Чук дергал его за руки, за ноги, подпрыгивал и кричал:

— Эй-ля! Эй-ли-ля!..

Лохматый пес Смелый, которого Чук поцеловал в морду, сконфуженно обернулся и, тоже ничего не понимая, тихонько вилял серым хвостом, умильно поглядывая на лежавшую на столе краюху хлеба.

Оказывается, когда мать и Чук ходили за водой, то соскучившийся Гек решил пошутить. Он забрал полушубок, шапку и залез в сундук. Он решил, что когда они вернутся и станут его искать, то он из сундука страшно завоет.

Но так как мать и Чук ходили очень долго, то он лежал, лежал и незаметно заснул.

Вдруг сторож встал, подошел и брякнул на стол тяжелый ключ и измятый голубой конверт.

— Вот, — сказал он, — получайте. Это вам ключ от комнаты и от кладовой и письмо от начальника Серегина. Он с людьми здесь будет через четверо суток, как раз к Новому году.

Так вот он где пропадал, этот неприветливый, хмурый старик! Сказал, что идет на охоту, а сам бегал на лыжах к далекому ущелью Алкараш.

Не распечатывая письма, мать встала и с благодарностью положила старику на плечо руку.

Он ничего не ответил и стал ворчать на Гека за то, что тот рассыпал в сундуке коробку с пыжами, а заодно и на мать — за то, что она разбила стекло у фонаря. Он ворчал долго и упорно, но никто теперь этого доброго чудака не боялся. Весь этот вечер мать не отходила от Гека и, чуть что, хватала его за руку, как будто боялась, что вот-вот он опять куда-нибудь исчезнет. И так много она о нем заботилась, что, наконец, Чук обиделся и про себя уже несколько раз пожалел, что и он не полез в сундук тоже.

Теперь стало весело. На следующее утро сторож открыл комнату, где жил их отец. Он жарко натопил печь и перенес сюда все их вещи. Комната была большая, светлая, но все в ней было расставлено и навалено без толку.

Мать сразу же взялась за уборку. Целый день она все переставляла, скоблила, мыла, чистила.

И когда к вечеру сторож принес вязанку дров, то, удивленный переменой и невиданной чистотой, он остановился и не пошел дальше порога.

А собака Смелый пошла.

Она пошла прямо по свежевымытому полу, подошла к Геку и ткнула его холодным носом. Вот, мол, дурак, это я тебя нашла, и за это ты должен дать мне что-нибудь покушать.

Мать раздобрилась и кинула Смелому кусок колбасы. Тогда сторож заворчал и сказал, что если в тайге собак кормить колбасой, так это сорокам на смех.

Мать отрезала и ему полкруга. Он сказал «спасибо» и ушел, все чему-то удивляясь и покачивая головой.

На следующий день было решено готовить к Новому году елку.

Из чего-чего только не выдумывали они мастерить игрушки!

Они ободрали все цветные картинки из старых журналов. Из лоскутьев и ваты понашили зверьков, кукол. Вытянули у отца из ящика всю папиросную бумагу и навертели пышных цветов.

Уж на что хмур и нелюдим был сторож, а и тот, когда приносил дрова, подолгу останавливался у двери и дивился на их все новые и новые затеи. Наконец он не вытерпел. Он принес им серебряную бумагу от завертки чая и большой кусок воска, который у него остался от сапожного дела.

Это было замечательно! И игрушечная фабрика сразу превратилась в свечной завод. Свечи были неуклюжие, неровные. Но горели они так же ярко, как и самые нарядные покупные.

Теперь дело было за елкой. Мать попросила у сторожа топор, но он ничего на это ей даже не ответил, а стал на лыжи и ушел в лес.

Через полчаса он вернулся.

Ладно. Пусть игрушки были и не ахти какие нарядные, пусть зайцы, сшитые из тряпок, были похожи на кошек, пусть все куклы были на одно лицо — прямоносые и лупоглазые, и пусть, наконец, еловые шишки, обернутые серебряной бумагой, не так сверкали, как хрупкие и тонкие стеклянные игрушки, но зато такой елки в Москве, конечно, ни у кого не было. Это была настоящая таежная красавица — высокая, густая, прямая и с ветвями, которые расходились на концах, как звездочки.

Четыре дня меж делом пролетели незаметно. И вот наступил канун Нового года. Уже с утра Чука и Гека нельзя было загнать домой. С посинелыми носами они торчали на морозе, ожидая, что вот-вот из леса выйдет отец и все его люди.

Но сторож, который топил баню, сказал им, чтобы они не мерзли понапрасну, потому что вся партия вернется только к обеду.

И в самом деле. Только что они сели за стол, как сторож постучал в окошко. Кое-как одевшись, все втроем они вышли на крыльцо.

— Теперь смотрите, — сказал им сторож. — Вот они сейчас покажутся на скате той горы, что правей большой вершины, потом опять пропадут в тайге, и тогда через полчаса все будут дома.

Так оно и вышло. Сначала из-за перевала вылетела собачья упряжка с гружеными санями, а за нею следом пронеслись быстроходные лыжники. По сравнению с громадой гор они казались до смешного маленькими, хотя отсюда были отчетливо видны их руки, ноги и головы.

Они промелькнули по голому скату и исчезли в лесу.

Ровно через полчаса послышался лай собак, шум, скрип, крики.

Почуявшие дом голодные собаки лихо вынеслись из леса. А за ними, не отставая, выкатили на опушку девять лыжников. И, увидав на крыльце мать, Чука и Гека, они на бегу подняли лыжные палки и громко закричали: «Ура!»

Тогда Гек не вытерпел, спрыгнул в крыльца и, зачерпывая снег валенками, помчался навстречу высокому, заросшему бородой человеку, который бежал впереди и кричал «ура» громче всех.

Днем чистились, брились и мылись.

А вечером была для всех елка, и все дружно встречали Новый год.

Когда был накрыт стол, потушили лампу и зажгли свечи. Но так как, кроме Чука с Геком, остальные все были взрослые, то они, конечно, не знали, что теперь нужно делать.

Хорошо, что у одного человека был баян, и он заиграл веселый танец. Тогда все повскакали, и всем захотелось танцевать. И все танцевали очень прекрасно, особенно когда приглашали на танец маму.

А отец танцевать не умел. Он был очень сильный, добродушный, и когда он без всяких танцев просто шагал по полу, то и то в шкафу звенела вся посуда.

Он посадил себе Чука с Геком на колени, и они громко хлопали всем в ладоши.

Потом танец окончился, и люди попросили, чтобы Гек спел песню. Гек не стал ломаться. Он и сам знал, что умеет петь песни, и гордился этим.

Баянист подыгрывал, а он им спел песню. Какую — я уже сейчас не помню. Помню, что это была очень хорошая песня, потому что все люди, слушая ее, замолкли и притихли. И когда Гек останавливался, чтобы перевести дух, то было слышно, как потрескивали свечи и гудел за окном ветер.

А когда Гек окончил петь, то все зашумели, закричали, подхватили Гека на руки и стали его подкидывать. Но мать тотчас же отняла у них Гека, потому что она испугалась, как бы сгоряча его не стукнули о деревянный потолок.

— Теперь садитесь, — взглянув на часы, сказал отец. — Сейчас начнется самое главное.

Он пошел и включил радиоприемник. Все сели и замолчали. Сначала было тихо. Но вот раздался шум, гул, гудки. Потом что-то стукнуло, зашипело, и откуда-то издалека донесся мелодичный звон.

Большие и маленькие колокола звонили так:

Тир-лиль-лили-дон!

Тир-лиль-лили-дон!

Чук с Геком переглянулись. Они гадали, что это. Это в далекой-далекой Москве, под красной звездой, на Спасской башне звонили золотые кремлевские часы.

И этот звон — перед Новым годом — сейчас слушали люди и в городах, и в горах, в степях, в тайге, на синем море.

И, конечно, задумчивый командир бронепоезда, тот, что неутомимо ждал приказа от Ворошилова, чтобы открыть против врагов бой, слышал этот звон тоже.

И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья.

Что такое счастье — это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной.

С. Георгиев «Я спас Деда Мороза»

         Все хранилось в большой тайне. О том, что на утреннике Санька станет Оловянным Солдатиком, знали трое: он сам,  воспитательница Людмила Аркадьевна и бабушка.

Санька переоделся в укромном уголке, нацепил деревянную саблю, выглянул в зал… и тихо ахнул. В первый миг он не узнал никого!

В зале кружились сверкающие, почти невесомые Снежинки, чинно расхаживали усатые Мушкетеры, отплясывал барыню Кот в сапогах!

Саньку схватила за руку одна из Снежинок, потянула в круг. Оказалось, это всё свои девчонки и мальчишки.

Отчего-то не было видно нигде только Костика, лучшего Санькиного друга.

Потом музыка  смолкла, и почти совсем погас свет в зале. Но зато яркими огнями вспыхнула елка.

Появились Дед Мороз со Снегурочкой…

Про Костика Санька почти забыл.

И вот тут вдруг из – за ватного сугроба с жутким ревом и свистом выскочил настоящий Змей Горыныч!

Снежинки бросились врассыпную, один из Мушкетеров потерял шляпу, а Кот в сапогах, жалобно мяукая, забился в угол.

  - Ого-го-го-о-о-о! – гаркнул Змей Горыныч таким голосом, что задрожала земля и тихо - тихо, жалобно зазвенели игрушки на праздничной елке. - Ого-го-го-о-о-о! Вот я вам всем зада-а-а-ам!

Змей Горыныч разинул пасть и выпустил такой столб огня и дыму, будто хотел изобразить паровоз.

Один только Оловянный Солдатик не испугался страшного Змея Горыныча. Санька выхватил свою деревянную саблю и храбро бросился в бой!

 - В атаку! – кричал герой, размахивая саблей прямо перед мордой Змея. – Вот тебе, получай, противный злодей!

Змей Горыныч не ожидал такого яростного отпора. Трусливо пятясь, он отступал, уворачиваясь от Саниной сабли, а затем повернулся и вовсе бросился наутёк!

Тогда и Мушкетеры вспомнили про свои шпаги, да было уже поздно!

 - Спасибо тебе, Солдатик, - просто сказал Дед Мороз.

Дед Мороз и Снегурочка стали раздавать подарки.

Санька огляделся по сторонам. Костика по – прежнему нигде не было.

Потом вновь зазвучала музыка.

Мушкетеры со Снежинками образовали хоровод вокруг елки. Дед Мороз со Снегурочкой тоже встали в круг.

Оловянный Солдатик подумал и решил попрыгать со всеми вместе.

Было весело и очень хорошо.

И вдруг Санька увидел Костика. Тот стоял в углу, без маскарадного костюма, в своих обычных шортиках и белой рубашке. И как-то странно смотрел на Саньку.

 - Костя! – закричал Санька и бросился к другу. – Ну, где  ты пропал?! Тут такое было! Я спас Деда Мороза! Ты бы видел!..

 - Я видел, - тихим голосом отозвался Костик. – Ты ему здорово наподдал, этому противному Змею Горынычу.

 - Да как же ты мог видеть? – удивился Санька, – как ты мог видеть, когда тебя здесь не было?!

 - Я все видел, - Костик низко опустил голову. – Санька, извини, это я был… Змеем Горынычем.… Так задумано, такая роль…

Грянул гром, и мир вокруг исчез. Не осталось ничего: ни музыки, ни елки с Дедом Морозом и Снегурочкой, ни Кота в сапогах, ни Мушкетеров…

Остались одни только Костик и Санька. Они  стояли друг против друга и смотрели теперь прямо в глаза.

 - Ладно тебе, - сказал вдруг Санька и положил Костику руку на плечо. – Пойдем прыгать. Ведь Новый год всё равно наступил.

В. Драгунский «Друг детства»

Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я, в конце концов, буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.

      То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далекие звезды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далекий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:

      - Го-о-тов!

      Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.

      Когда я все это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксером, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга - просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжелую кожаную "грушу" - такой продолговатый тяжелый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить,  что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на все на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.

      Я сказал папе:

      - Папа, купи мне грушу!

      - Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.

      Я рассмеялся:

      - Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксерскую грушу!

      - А тебе зачем? - сказал папа.

      - Тренироваться, - сказал я. - Потому что я буду боксером и буду всех побивать. Купи, а?

      - Сколько же стоит такая груша? - поинтересовался папа.

      - Пустяки какие-нибудь, - сказал я. - Рублей десять или пятьдесят.

      - Ты спятил, братец, - сказал папа. - Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.

      И он оделся и пошел на работу.

      А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:

      - Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.

      И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетеную корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.

      Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки, и несколько погремушек, и много еще разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку.

      Она бросила его мне на диван и сказала:

      - Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот, какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Еще лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!

      И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.

      А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.

      Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный - желтый стеклянный, а другой большой белый - из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было не важно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдается...

      И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеется разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара...

      - Ты что, - сказала мама, она уже вернулась из коридора. - Что с тобой?

      А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы слезы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:

      - Ты о чем, мама? Со мной ничего... Просто я раздумал. Просто я никогда не буду боксером.

В. Драгунский «Сверху вниз, наискосок»

В то лето, когда я еще не ходил в школу, у нас во дворе был ремонт. Повсюду валялись кирпичи и доски, а посреди двора высилась огромная куча песку. И мы играли на этом песке в «разгром фашистов под Москвой», или делали куличики, или просто так играли ни во что.

Нам было очень весело, и мы подружились с рабочими и даже помогали им ремонтировать дом: один раз я принес слесарю дяде Грише полный чайник кипятку, а второй раз Аленка показала монтерам, где у нас черный ход. И мы еще много помогали, только сейчас я уже не помню всего.

А потом как-то незаметно ремонт стал заканчиваться, рабочие уходили один за другим, дядя Гриша попрощался с нами за руку, подарил мне тяжелую железку и тоже ушел.

И вместо дяди Гриши во двор пришли три девушки. Они все были очень красиво одеты: носили мужские длинные штаны, измазанные разными красками и совершенно твердые. Когда эти девушки ходили, штаны на них гремели, как железо на крыше. А на головах девушки носили шапки из газет. Эти девушки были маляры и назывались: бригада. Они были очень веселые и ловкие, любили смеяться и всегда пели песню «Ландыши, ландыши». Но я эту песню не люблю. И Аленка. И Мишка тоже не любит. Зато мы все любили смотреть, как работают девушки-маляры и как у них все получается складно и аккуратно. Мы знали по именам всю бригаду. Их звали Санька, Раечка и Нелли.

И однажды мы к ним подошли, и тетя Саня сказала:

- Ребятки, сбегайте кто-нибудь и узнайте, который час.

Я сбегал, узнал и сказал:

- Без пяти двенадцать, тетя Саня...

Она сказала:

- Шабаш, девчата! Я - в столовую! - и пошла со двора.

И тетя Раечка и тетя Нелли пошли за ней обедать.

А бочонок с краской оставили. И резиновый шланг тоже.

Мы сразу подошли ближе и стали смотреть на тот кусочек дома, где они только сейчас красили. Было очень здорово: ровно и коричнево, с небольшой краснотой. Мишка смотрел-смотрел, потом говорит:

- Интересно, а если я покачаю насос, краска пойдет?

Аленка говорит:

- Спорим, не пойдет!

Тогда я говорю:

- А вот спорим, пойдет!

Тут Мишка говорит:

- Не надо спорить. Сейчас я попробую. Держи, Дениска, шланг, а я покачаю.

И давай качать. Раза два-три качнул, и вдруг из шланга побежала краска! Она шипела, как змея, потому что на конце у шланга была нахлобучка с дырочками, как у лейки. Только дырки были совсем маленькие, и краска шла, как одеколон в парикмахерской, чуть-чуть видно.

Мишка обрадовался и как закричит:

- Крась скорей! Скорей крась что-нибудь!

Я сразу взял и направил шланг на чистую стенку. Краска стала брызгаться, и там сейчас же получилось светло-коричневое пятно, похожее на паука.

- Ура! — закричала Аленка. - Пошло! Пошло-поехало! - и подставила ногу под краску.

Я сразу покрасил ей ногу от колена до пальцев. Тут же, прямо у нас на глазах, на ноге не стало видно ни синяков, ни царапин! Наоборот, Аленкина нога стала гладкая, коричневая, с блеском, как новенькая кегля.

Мишка кричит:

- Здорово получается! Подставляй вторую, скорей!

И Аленка живенько подставила вторую ногу, а я моментально покрасил ее сверху донизу два раза.

Тогда Мишка говорит:

- Люди добрые, как красиво! Ноги совсем как у настоящего индейца! Крась же ее скорей!

- Всю? Всю красить? С головы до пят?

Тут Аленка прямо завизжала от восторга:

- Давайте, люди добрые! Красьте с головы до пят! Я буду настоящая индейка.

Тогда Мишка приналег на насос и стал качать во всю ивановскую, а я стал Аленку поливать краской. Я замечательно ее покрасил: и спину, и ноги, и руки, и плечи, и живот, и трусики. И стала она вся коричневая, только волосы белые торчат.

Я спрашиваю:

- Мишка, как думаешь, а волосы красить?

Мишка отвечает:

- Ну конечно! Крась скорей! Быстрей давай!

И Аленка торопит:

- Давай-давай! И волосы давай! И уши!

Я быстро закончил ее красить и говорю:

- Иди, Аленка, на солнце пообсохни! Эх, что бы еще покрасить?

А Мишка:

- Вон видишь, наше белье сушится? Скорей давай крась!

Ну, с этим-то делом я быстро справился! Два полотенца и Мишкину рубашку я за какую-нибудь минуту так отделал, что любо-дорого смотреть было!

А Мишка прямо вошел в азарт, качает насос, как заводной. И только покрикивает:

- Крась, давай! Скорей давай! Вон и дверь новая на парадном, давай, давай, быстрее крась!

И я перешел на дверь. Сверху вниз! Снизу вверх! Сверху вниз, наискосок!

И тут дверь вдруг раскрылась, и из нее вышел наш управдом Алексей Акимыч в белом костюме.

Он прямо остолбенел. И я тоже. Мы оба были как заколдованные. Главное, я его поливаю и с испугу не могу даже догадаться отвести в сторону шланг, а только размахиваю сверху вниз, снизу вверх. А у него глаза расширились, и ему в голову не приходит отойти хоть на шаг вправо или влево...

А Мишка качает, и знай себе, ладит свое:

- Крась, давай, быстрей давай!

И Аленка сбоку вытанцовывает:

- Я индейка! Я индейка!

Ужас!

...Да здОрово нам тогда влетело. Мишка две недели белье стирал. А Аленку мыли в семи водах со скипидаром...

Алексею Акимычу купили новый костюм. А меня мама вовсе не хотела во двор пускать. Но я все-таки вышел, и тетя Саня, Раечка и Нелли сказали:

- Вырастай, Денис, побыстрей, мы тебя к себе в бригаду возьмем. Будешь маляром!

И с тех пор я стараюсь расти побыстрей.

К. Паустовский «Кот-ворюга»

   Мы пришли в отчаяние. Мы не знали, как поймать этого рыжего кота. Он обворовывал нас каждую ночь. Он так ловко прятался, что никто из нас его толком не видел. Только через неделю удалось, наконец, установить, что у кота разорвано ухо и отрублен кусок грязного хвоста. Это был кот, потерявший всякую совесть, кот - бродяга и бандит. Звали его за глаза Ворюгой.

  Он воровал все: рыбу, мясо, сметану и хлеб. Однажды он даже разрыл в чулане жестяную банку с червями. Их он не съел, но на разрытую банку сбежались куры и склевали весь наш запас червей. Объевшиеся куры лежали на солнце и стонали. Мы ходили около них и ругались, но рыбная ловля все равно была сорвана.

   Почти месяц мы потратили на то, чтобы выследить рыжего кота. Деревенские мальчишки помогали нам в этом. Однажды они примчались и, запыхавшись, рассказали, что на рассвете кот пронесся, приседая, через огороды и протащил в зубах кукан с окунями. Мы бросились в погреб и обнаружили пропажу кукана; на нем было десять жирных окуней, пойманных на Прорве. Это было уже не воровство, а грабеж средь бела дня. Мы поклялись поймать кота и вздуть его за бандитские проделки.

   Кот попался этим же вечером. Он украл со стола кусок ливерной колбасы и полез с ним на березу. Мы начали трясти березу. Кот уронил колбасу, она упала на голову Рувиму. Кот смотрел на нас сверху дикими глазами и грозно выл. Но спасения не было, и кот решился на отчаянный поступок. С ужасающим воем он сорвался с березы, упал на землю, подскочил, как футбольный мяч, и умчался под дом.

   Дом был маленький. Он стоял в глухом, заброшенном саду. Каждую ночь нас будил стук диких яблок, падавших с веток на его тесовую крышу. Дом был завален удочками, дробью, яблоками и сухими листьями. Мы в нем только ночевали. Все дни, от рассвета до темноты, мы проводили на берегах бесчисленных протоков и озер. Там мы ловили рыбу и разводили костры в прибрежных зарослях. Чтобы пройти к берегу озер, приходилось вытаптывать узкие тропинки в душистых высоких травах. Их венчики качались над головами и осыпали плечи желтой цветочной пылью. Возвращались мы вечером, исцарапанные шиповником, усталые, сожженные солнцем, со связками серебристой рыбы, и каждый раз нас встречали рассказами о новых босяцких выходках рыжего кота. Но, наконец, кот попался. Он залез под дом в единственный узкий лаз. Выхода оттуда не было.

   Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошел час, два, три... Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы.

   Тогда был вызван Ленька, сын деревенского сапожника. Ленька славился бесстрашием и ловкостью. Ему поручили вытащить из-под дома кота. Ленька взял шелковую леску, привязал к ней за хвост пойманную днем плотицу и закинул ее через лаз в подполье. Вой прекратился. Мы услышали хруст и хищное щелканье - кот вцепился зубами в рыбью голову. Он вцепился мертвой хваткой. Ленька потащил за леску, Кот отчаянно упирался, но Ленька был сильнее, и, кроме того, кот не хотел выпускать вкусную рыбу. Через минуту голова кота с зажатой в зубах плотицей показалась в отверстии лаза. Ленька схватил кота за шиворот и поднял над землей. Мы впервые его рассмотрели, как следует.

   Кот зажмурил глаза и прижал уши. Хвост он на всякий случай подобрал под себя. Это оказался тощий, несмотря на постоянное воровство, огненно-рыжий кот-беспризорник с белыми подпалинами на животе.

Рассмотрев кота, Рувим задумчиво спросил:

- Что же нам с ним делать?

- Выдрать! - сказал я.

- Не поможет, - сказал Ленька. - У него с детства характер такой. Попробуйте его накормить, как следует.

   Кот ждал, зажмурив глаза. Мы последовали этому совету, втащили кота в чулан и дали ему замечательный ужин: жареную свинину, заливное из окуней, творожники и сметану. Кот ел больше часа. Он вышел из чулана пошатываясь, сел на пороге и мылся, поглядывая на нас и на низкие звезды зелеными нахальными глазами. После умывания он долго фыркал и терся головой о пол. Это, очевидно, должно было обозначать веселье. Мы боялись, что он протрет себе шерсть на затылке. Потом кот перевернулся на спину, поймал свой хвост, пожевал его, выплюнул, растянулся у печки и мирно захрапел.

   С этого дня он у нас прижился и перестал воровать. На следующее утро он даже совершил благородный и неожиданный поступок. Куры влезли на стол в саду и, толкая друг друга и переругиваясь, начали склевывать из тарелок гречневую кашу. Кот, дрожа от негодования, прокрался к курам и с коротким победным криком прыгнул на стол. Куры взлетели с отчаянным воплем. Они перевернули кувшин с молоком и бросились, теряя перья, удирать из сада.

   Впереди мчался, икая, голенастый петух-дурак, прозванный "Горлачом". Кот несся за ним на трех лапах, а четвертой, передней лапой бил петуха по спине. От петуха летели пыль и пух. Внутри его от каждого удара что-то бухало и гудело, будто кот бил по резиновому мячу. После этого петух несколько минут лежал в припадке, закатив глаза, и тихо стонал. Его облили холодной водой, и он отошел. С тех пор куры опасались воровать. Увидев кота, они с писком и толкотней прятались под домом.

   Кот ходил по дому и саду, как хозяин и сторож. Он терся головой о наши ноги. Он требовал благодарности, оставляя на наших брюках клочья рыжей шерсти. Мы переименовали его из Ворюги в Милиционера. Хотя Рувим и утверждал, что это не совсем удобно, но мы были уверены, что милиционеры не будут на нас за это в обиде.

Произведения поэтов и писателей России

Содержание

Литературные сказки

1. Т. Александрова. «Домовёнок Кузька»  (главы)……………………….1
2. В. Бианки. «Сова»………………………………………………………..8
3. Б. Заходер. «Серая Звёздочка»………………………………………….12
4. А. Пушкин. «Сказка  о царе  Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре Гвидоне  Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди»….18
5. П. Бажов. «Серебряное копытце»………………………………………44
6. Н. Телешов. «Крупеничка»……………………………………………   52
7. В. Катаев «Цветик-семицветик»………………………………………..57

Т. Александрова «Домовёнок Кузька»

Под веником кто-то был

Девочка взяла веник  да так и  села на пол - до того  испугалась.  Под

веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в красной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: "Может, это ежик? А почему он  одет  и обут, как мальчик? Может, ежик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать".

     - Будьте здоровы! - вежливо сказала девочка.

     - Ага, - басом ответили из-под веника. - Ладно. А-апчхи!

     Девочка так  испугалась, что все мысли сразу выскочили у нее из головы,

ни одной не осталось.

     Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они  переехали

на  новую квартиру. Взрослые укатили на  грузовике за  оставшимися вещами, а

Наташа  занялась уборкой.  Веник отыскался  не  сразу. Он  был  за  шкафами,

стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.

     И вот сидит Наташа на полу, В комнате тихо-тихо.  Только  веник шуршит,

когда под ним возятся, кашляют и чихают.

     - Знаешь что? - вдруг сказали из-под веника - Я тебя боюсь.

     - И я вас, - шепотом ответила Наташа

     - Я боюсь  гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше,

а я пока убегу и спрячусь.

     Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да  у нее  от  страха руки и

ноги перестали шевелиться

     - Знаешь что? - немного погодя спросили из-под веника. - А может, ты

меня не тронешь?

     - Нет, - сказала Наташа.

     - Не поколотишь? Не жваркнешь?

     - А что такое "жваркнешь"? - спросила девочка,

     -  Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь - все равно  больно,

- сообщили из-под веника.

     Наташа сказала, что никогда не... Ну, в общем,  никогда  не стукнет и не

поколотит.

     - И за уши не оттаскаешь? А то я  не люблю, когда  меня за уши дергают

или за волосы.

     Девочка объяснила, что  тоже этого  не любит и что волосы  и уши растут

совсем не для того, чтобы за них дергать.

     - Так-то оно  так... - помолчав, вздохнуло  лохматое  существо. - Да

видно, не все про это знают... - И спросило: - Дряпать тоже не будешь?

     - А что такое "дряпать"?

     Незнакомец засмеялся, запрыгал,  веник заходил ходуном.  Наташа кое-как

разобрала  сквозь шуршание  и смех, что "дряпать" и  "царапать" -  примерно

одно и то же, и твердо пообещала  не царапаться,  ведь она  - человек, а не

кошка. Прутья  у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие черные глаза, и она услышала:

     - Может, и свориться не будешь? Что такое "свориться", Наташа опять не

знала. Вот уж лохматик обрадовался,  заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались

и высовывались за веником во все стороны.

     - Ах, беда-беда-огорчение! Что ни  скажешь  - не  по  разуму,  что ни

молвишь - все попусту, что ни спросишь - все без толку!

     Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:

     -  Охти  мне,  батюшки!  Охти  мне,  матушки!  Вот  тетеха,  недотепа,

невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да  ладно. А я-то на

что? Ум хорошо, а два лучше того!

     Тут  Наташа  потихоньку  стала  смеяться. Уж  очень  потешный  оказался

человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до

ушей, особенно когда смеется.

     Лохматик  заметил, что  его  разглядывают, убежал  за  веник  и  оттуда

объяснил:

     - "Свориться" - значит ссориться, ругаться,  позорить, дразниться  -

все едино обидно.

     И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочем его не обидит.

     Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнес:

     - Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!

Банька

Ты кто? - спросила девочка.

     - Кузька, - ответил незнакомец.

     - Это тебя звать Кузька. А кто ты?

     -  Сказки  знаешь?  Так  вот.  Сперва  добра  молодца в баньке попарь,

накорми, напои, а потом и спрашивай.

     - Нет у нас баньки, - огорченно сказала девочка.

     Кузька презрительно  фыркнул, расстался, наконец,  с  веником  и побежал,

держась на  всякий случай подальше от девочки, добежал  до ванной комнаты  и обернулся:

     - Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!

     - Так ведь это ванна, а не банька, - уточнила Наташа.

     - Что в лоб, что по лбу! - отозвался Кузька.

     - Чего, чего? - не поняла девочка.

     - Что об печь головой, что головою об печь - все равно, все едино! -

крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты.

     А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль:

     - Ну, что же ты меня не паришь?

     Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.

     В ванну  он  лезть  не  захотел, сказал,  что  слишком велика, водяному

впору. Наташа купала его прямо в  раковине под краном с горячей водой. Такой

горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:

     - А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!

     Раздеваться он не стал.  

     -  Или  мне делать  нечего?  - рассуждал он,  кувыркаясь  и  прыгая в

раковине так, что брызги летели к самому  потолку. - Снимай кафтан, надевай

кафтан,  а  на нем пуговиц столько, и все застегнуты. Снимай рубаху, надевай

рубаху, а  на ней  завязки,  и  все завязаны. Эдак всю  жизнь раздевайся  -

одевайся,  расстегивайся - застегивайся. У  меня поважнее дела  есть. А так

сразу и сам отмоюсь, и одежа отстирается.

     Наташа  уговорила  Кузьку   хоть  лапти  снять   и   вымыла  их   мылом

чисто-начисто.

     Кузька, сидя в  раковине, наблюдал, что из этого  выйдет. Отмытые лапти

оказались очень красивыми - желтые, блестящие, совсем как новые.

     Лохматик восхитился и сунул под кран голову.

     - Пожалуйста, закрой глаза покрепче, - попросила Наташа. - А то мыло

тебя укусит.

     - Пусть попробует! - проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.

     Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.

     Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала.

     Зато отмытые Кузькины волосы сверкали, как золото.

     - Ну-ка, -  сказала  девочка, -  полюбуйся на  себя! -  и  протерла

зеркало чад раковиной.

     Кузька полюбовался, утешился, одернул мокрую рубаху, поиграл кистями на

мокром поясе, подбоченился и важно заявил:

     - Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий

молодец!

     - Кто же ты, молодец или молодец? - не поняла Наташа.

     Мокрый  Кузька очень серьезно объяснил девочке, что он  сразу и  добрый

молодец и настоящий молодец.

     - Значит, ты - добрый? - обрадовалась девочка.

     -  Очень добрый, - заявил Кузька. - Среди нас всякие бывают: и злые.

и жадные. А я - добрый, все говорят.

     - Кто все? Кто говорит?

     В ответ Кузька начал загибать пальцы:

     -  В  баньке  я  паренный?  Паренный. Поенный?  Поенный.  Воды  досыта

нахлебался. Кормленный?  Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмем по ковриге за конец!

     - Что, что? - переспросила девочка.

     - Опять не понимаешь, - вздохнул Кузька. - Ну, ясно, сытый голодного

не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?

     Наташа  без лишних  разговоров  завернула добра молодца  в полотенце  и

быстро понесла на кухню.

     По дороге Кузька шепнул ей на ухо:

     - Я таки наподдал ему, как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его,

как дряпну - больше не будет свориться.

Олелюшечки

Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом  лапти положила, пускай

тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.

     Кузька совсем перестал бояться. Сидит  себе, придерживая  каждый лапоть

за веревочку, и поет:

     - Истопили  баньку,  вымыли  Ваваньку, Посадили  в  уголок, дали  кашечки

комок!

     Наташа придвинула к батарее стул и сказала:

     - Закрой глаза!

     Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:

     - Пора! Открывай!

     На  стуле  перед   Кузькой  стояла  коробка   с   пирожными,  большими,

прекрасными,  с  зелеными  листиками, с белыми, желтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.

     - Выбирай какое хочешь! - торжественно сказала девочка.

     Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:

     - Это  я не ем. Я - не козел. Девочка  растерялась. Она  очень любила

пирожные При чем тут козел?

     - Ты только попробуй, - нерешительно предложила она.

     - И не  проси! - твердо отказался  Кузька и опять  отвернулся. Да как

отвернулся! Наташа  сразу поняла, что значит слово "отвращение". - Поросята

пусть пробуют,  лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют.  Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне... - Кузька похлопал себя по животу, - мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!

     - Ты только понюхай, как пахнут, - жалобно попросила Наташа.

     - Чего-чего, а это они умеют, - согласился Кузька. - А на вкус трава

травой.

     Видно,  Кузька  решил,  что  его  угощают  настоящими цветами:  розами,

ромашками,  колокольчиками.  

     Наташа засмеялась.

     А надо  сказать, что Кузька  больше всего на свете не  любил, когда над

ним  смеются. Если над кем-нибудь  еще, то, пожалуйста. Можно иногда  и самому над  собой  посмеяться. Но  чтоб другие смеялись над  ним без  спроса, этого Кузька терпеть не мог,

     Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот.

И сейчас же спросил;

     -  Фафа фефеф или фто  фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом

расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:

     - Сама печешь или кто помогает? - И давай пихать в  рот одно пирожное

за другим.

     Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно  съест все

пирожные.

     Но он съел примерно штук десять, не больше.

     И, на прощание, заглянув в коробку, вздохнул:

     - Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: все себе да себе. Надо

и  о других подумать. - И начал считать пирожные:  - Тут еще осталось

угостить Афоньку,  Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают,  что  цветами потчую. И угостим,  и  насмешим,  то-то все будут рады-радехоньки!

     Нахохотавшись  всласть,  Кузька  обернулся  к   Наташе  и  заявил,  что

олелюшечек никак не хватит.

     - Чего не хватит? - рассеянно спросила  девочка. Она  все думала, что

сказать маме о пирожных, а еще думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.

     -  Олелюшечек,  говорю, на всех не  хватит.  Не красна изба углами,  а

красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! - Кузька даже рассердился  и, видя,

что девочка не понимает, о чем речь, ткнул  пальцем  в пирожные: - Вот они,

олелюшечки,  эти  самые  пироги  цветочные!  Я  ж   говорю,  невразумиха  ты

непонятливая, а еще смеешься!

То тепло, то холодно

Дверь обить не желаете? - спросил незнакомый  дяденька.  -  Черная

клееночка  имеется  и коричневого цвета. Да  ты одна, что ли, дома, девочка?

Спрашивать надо, спрашивать,  когда  дверь отпираешь, и чужим  не открывать.

Говоришь вам,  говоришь,  учишь  вас, учишь,  - ворчал дяденька, стучась  в

соседнюю дверь.

     Наташа  вернулась  в кухню. Кузьки на  подоконнике не  было,  коробки с

пирожными тоже, только лапти сохли на батарее.

     - Кузенька! - позвала Наташа.

     - Ку-ку! - откликнулись из угла.  Там, под раковиной,  был аккуратный

белый шкафчик, куда ведро ставят для мусора.  Из этого-то шкафчика и выглянула веселая Кузькина мордочка.

     - Ах вы,  сени  мои, сени!  Сени  новые мои! - вопил он, приплясывая,

когда Наташа заглянула в шкафчик. -  Добро пожаловать!  Будьте как дома! Ну

не чудо ли и не красота! Гляди, какой славный домик я себе отыскал! Как  раз

по росту. И олелюшечки уместились! И гости поместятся,  если по одному будут приходить. А что внутри он белый, так мы его раскрасим. На этой  стенке лето нарисуем, на той осень, здесь весну, бабочки летают. А дверь пусть  остается белой, как зима. Место тихое, укромное, кто не надо - не заглянет.

     - Заглянут, - вздохнула Наташа. - Сюда ведро помойное ставят.

     - Глупости какие! - сказал Кузька, вылезая из шкафчика. - Изгваздать

такую красоту! Ума нет.

     - А куда ж мусор бросать?

     - А вон куда! - И Кузька показал на окно. Девочка не согласилась. Что-ж

 это будет? Идет по тротуару  прохожий, а на  него  сверху  очистки  всякие

падают, объедки, огрызки.

     - Ну и что? - сказал Кузька.  Отряхнулся и пошел себе дальше.

     И тут в дверь опять постучали.

     - Здравствуйте!  Я  ваша  соседка, -  сказала  незнакомая  женщина  в

переднике. - У вас не найдется коробки спичек?

     Наташа, загораживая  дорогу в кухню, сказала, что спичек нет  и  никого

нет.

     - А  почему дверь  открываешь  не спрашивая?  - улыбнулась  соседка и

ушла.

     В кухне на батарее сох один лапоть. Кузька снова исчез.

     - Кузенька! - позвала Наташа.

     Никто не ответил. Она опять  позвала. Откуда-то послышался шорох, тихий

смех и приглушенный Кузькин голос:

     - Идет мимо кровати спать на полати.  Искала Наташа, искала -  Кузька

будто провалился. Надоело ей искать.

     - Кузенька, где ты?

     Послышалось хихиканье и неизвестно откуда ответили:

     - Если я скажу "холодно", значит, там меня нету, а  скажу "тепло", там

я и есть. Наташа вышла в коридор.

     - Эх, морозище-мороз отморозил девке нос! - заорал невидимый Кузька.

     Девочка вернулась в кухню.

     - Мороз невелик, а стоять не велит!

     Она заглянула в белый шкафчик под раковиной.

     -  Стужа да мороз, на печи мужик  замерз! Наташа сделала шаг к газовой

плите, и погода сразу улучшилась:

     - Сосульки тают! Весна-красна, на чем пришла? На кнутике, на хомутике!

     У плиты  наступило лето. Открыв духовку,  Наташа  увидела  на  противне

Кузьку, который вопил, не жалея голоса:

     - Обожжешься! Сгоришь! Удирай, пока не поздно!

     -  Это ты сгоришь!  - сказала Наташа  и  стала объяснять про  газовую

плиту и про духовку.

     Недослушав объяснений,  Кузька вылетел наружу как  ошпаренный, подобрал коробку с пирожными, надел лапоть и сердито пнул плиту.

     - Вот беда-беда-огорчение! Я-то думал, это будет мой домик, тихонький,

укромненький, никто не заглянет. А сам, страх подумать, в печи сидел!  Ах ты

батюшки!

     Наташа стала его утешать.

     - Я твоей плиты не боюсь, зря не укусит, - махнул рукою Кузька. -  Я

огня боюсь.

     Кузька сел на коробку с пирожными и пригорюнился:

     - И  лаптей жалко, и рубахи,  а  больше  всего  своей  головушки. Я  ж

молоденький, семь веков всего, восьмой пошел...

     - Семь лет, - поправила Наташа. - Как мне.

     -  У вас  годами  считают, -  уточнил Кузька, -  у нас - веками,  в

каждом веке -  сто  лет. Вот моему дедушке сто веков с лишним. Не знаю, как ты, а мы  с огнем не водимся. Играть он не умеет, шуток не любит.  Кто-кто, а мы это  знаем.  Дедушка нам  говорил: "Не играйте  с огнем, не шутите  с водой, ветру не верьте". А мы не послушались. Поиграли раз, на всю жизнь хватит.

     - Кто поиграл?

     - Мы поиграли. Сидим как-то у себя дома под  печкой. Я сижу,  Афонька,

Адонька, Сюр, Вуколочка. И вдруг...

     Но тут в дверь опять постучали.

В. Бианки «Сова»

    Сидит Старик,  чай пьет.  Не  пустой пьет -  молоком белит.  Летит мимо

Сова.

 - Здорово, - говорит, - друг!

 А Старик ей:

 - Ты,  Сова, - отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца

хоронишься, людей сторонишься, - какой я тебе друг!

   Рассердилась Сова.

     - Ладно же,  -  говорит,  -  старый!  Не  стану по ночам к  тебе на луг

летать, мышей ловить, - сам лови.

     А Старик:

     - Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.

     Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.

     Ночь пришла. На Стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:

     - Погляди-ка,  кума,  не летит ли Сова - отчаянная голова, уши торчком,

нос крючком?

     Мышь Мыши в ответ:

     - Не видать Совы,  не слыхать Совы.  Нынче нам на лугу раздолье,  нынче

нам на лугу приволье.

     Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.

     А Сова из дупла:

     - Хо-хо-хо,  Старик!  Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на

охоту пошли.

     - А пускай идут,  -  говорит Старик.  -  Чай, мыши не волки, не зарежут

телки.

     Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнезда ищут, землю роют, шмелей ловят.

     А Сова из дупла:

     - Хо-хо-хо,  Старик!  Гляди,  как  бы  хуже не  вышло:  все  шмели твои

разлетелись.

     - А пускай летят,  -  говорит Старик.  -  Что от них толку: ни меду, ни

воску, - волдыри только.

     Стоит на  лугу  клевер кормовистый,  головой к  земле виснет,  а  шмели

гудят,  с луга прочь летят,  на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок

не носят.

     А Сова из дупла:

     - Хо-хо-хо,  Старик!  Гляди,  как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе

самому цветень с цветка на цветок разносить.

     - И ветер разнесет, - говорит Старик, а сам в затылке скребет.

     По  лугу  ветер гуляет,  цветень наземь сыплет.  Не  попадает цветень с

цветка на цветок, - не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.

     А Сова из дупла:

     - Хо-хо-хо,  Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, - трава, слышь,

без клеверу что каша, без масла.

     Молчит Старик, ничего не говорит.

     Была  Корова  с  клевера здорова,  стала  Корова тощать,  стала  молока

сбавлять; пойло лижет, а молоко все жиже да жиже.

     А Сова из дупла:

     - Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придешь ко мне кланяться.

     Старик бранится,  а  дело-то не клеится.  Сова в  дубу сидит,  мышей не

ловит.  Мыши  по  лугу  рыщут,  шмелиные гнезда ищут.  Шмели на  чужих лугах гуляют,  а  на  Стариков луг и  не  заглядывают.  Клевер на лугу не родится.

Корова без клеверу тощает.  Молока у  Коровы мало.  Вот и чай белить Старику

нечем стало.

     Нечем стало Старику чай белить - пошел Старик Сове кланяться:

     - Уж  ты,  Совушка-вдовушка,  меня  из  беды выручай,  нечем стало мне,

старому, белить чай.

    А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.

     - То-то,  -  говорит,  -  старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось.

Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?

     Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей пугать.

     Сова полетела мышей ловить.

     Мыши со страху попрятались в норы.

     Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.

     Клевер красный стал на лугу наливаться.

     Корова пошла на луг клевер жевать.

     Молока у Коровы много.

     Стал Старик молоком чай белить,  чай белить -  Сову хвалить,  к  себе в

гости звать, уваживать.

Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт - молоком белит. Летит мимо Сова.

- Здорово,-  говорит,- друг!

А Старик ей:

- Ты, Сова,- отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься,- какой я тебе друг!

Рассердилась Сова.

- Ладно же,- говорит,- старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить,- сам лови.

А Старик:

- Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.

Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.

Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:

- Погляди-ка, кума, не летит ли Сова - отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?

Мышь Мыши в ответ:

- Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.

Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали. А Сова из дупла:

- Хо-ха-ха, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на охоту пошли.

- А пускай идут,- говорит Старик.- Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.

Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят. А Сова из дупла:

- Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.

- А пускай летят,- говорит Старик.- Что от них толку: ни мёду, ни воску,- волдыри только.

Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.

А Сова из дупла:

- Хо-хо-ха, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок разносить.

- И ветер разнесёт,- говорит Старик, а сам в затылке скребёт.

По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадёт цветень с цветка на цветок,— не родится клевер на лугу: не по нраву это Старику.

А Сова из дупла:

- Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит,- трава, слышь, без клеверу, что каша без масла.

Молчит Старик, ничего не говорит.
Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять: пойло лижет, а молоко все жиже да жиже.
А Сова из дупла:
 - Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придешь ко мне кланяться.
Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит.
Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнезда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клевера тощает. Молока у Коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.
Нечем стало Старику чай белить, - пошел Старик Сове кланяться:
 - Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.

А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.
 - То-то, - говорит, - старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?
Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей ловить.
Мыши со страху попрятались в норы.
Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.
Клевер красный стал на лугу наливаться.
Корова пошла на луг клевер жевать.
Молока у Коровы много.
Стал Старик молоком чай белить, чай белить - Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.

Б. Заходер. «Серая звездочка»

- Ну, так вот, - сказал папа Ёжик, - сказка эта называется «Серая Звездочка», но по названию тебе ни за что не догадаться, про кого эта сказка. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. Все вопросы потом.

- А разве бывают серые звездочки? - спросил Ежонок.

- Если ты меня еще раз перебьешь, не буду рассказывать, - ответил Ёжик, но, заметив, что сынишка собирается заплакать, смягчился: - Вообще-то не бывает, хотя, по-моему, это странно - ведь серый цвет самый красивый. Но одна Серая Звездочка была.

- Так вот, жила-была жаба - неуклюжая, некрасивая, вдобавок от нее пахло чесноком, а вместо колючек у нее были - можешь себе представить! - бородавки. Брр!

К счастью, она не знала ни о том, что она такая некрасивая, ни о том, что она — жаба. Во-первых, потому, что была совсем маленькая и вообще мало что знала, а во-вторых, потому, что ее никто так не называл. Она жила в саду, где росли Деревья, Кусты и Цветы, а ты должен знать, что Деревья, Кусты и Цветы разговаривают только с теми, кого они очень-очень любят. А ведь не станешь ты называть того, кого ты очень-очень любишь, жабой?

Ежонок засопел в знак согласия.

- Ну вот, Деревья, Кусты и Цветы очень любили жабу и поэтому звали ее самыми ласковыми именами. Особенно Цветы.

- А за что они ее так любили? - тихонечко спросил Ежонок.

Отец насупился, и Ежонок сразу свернулся.

- Если помолчишь, то скоро узнаешь, - строго сказал Ёжик. Он продолжал: -Когда жаба появилась в саду, Цветы спросили, как ее зовут, и, когда она ответила, что не знает, очень обрадовались.

«Ой, как здорово! - сказали Анютины Глазки (они первыми увидели ее). - Тогда мы сами тебе придумаем имя! Хочешь, мы будем звать тебя… будем звать тебя Анютой?»

«Уж лучше Маргаритой, - сказали Маргаритки. - Это имя гораздо красивее!»

Тут вмешались Розы - они предложили назвать ее Красавицей; Колокольчики потребовали, чтобы она называлась Динь-Динь (это было единственное слово, которое они умели говорить), а цветок, по имени Иван-да-Марья, предложил ей называться Ванечка-Манечка.

Ежонок фыркнул и испуганно покосился на отца, но Ёжик не рассердился, потому что Ежонок фыркнул вовремя. Он спокойно продолжал:

- Словом, спорам не было бы конца, если бы не Астры. И если бы не Ученый Скворец.

«Пусть она называется Астрой», - сказали Астры.

«Или, еще лучше, Звездочкой, - сказал Ученый Скворец. - Это значит то же самое, что Астра, только гораздо понятнее. К тому же она и правда напоминает звездочку - вы только посмотрите, какие у нее лучистые глаза! А так как она серая, вы можете звать ее Серой Звездочкой -тогда уж не будет никакой путаницы! Кажется, ясно?»

И все согласились с Ученым Скворцом, потому что он был очень умный, умел говорить несколько настоящих человеческих слов и насвистывать почти до конца Музыкальное произведение, которое называется, кажется… «Ёжик-Пыжик» или как-то в этом роде. За это люди построили ему на тополе домик.

С тех пор все стали называть жабу Серой Звездочкой. Все, кроме Колокольчиков, - они по-прежнему звали ее Динь-Динь, но ведь это было единственное слово, которое они умели говорить.

«Нечего сказать, звездочка, - прошипел толстый старый Слизняк. Он вполз на розовый куст и подбирался к нежным молодым листочкам. - Хороша звездочка! Ведь это самая обыкновенная серая…»

Он хотел сказать «жаба», но не успел, потому что в этот самый миг Серая Звездочка взглянула на него своими лучистыми глазами - и Слизняк исчез.

«Спасибо тебе, милая Звездочка, - сказала Роза, побледневшая от страха. - Ты спасла меня от страшного врага!»

- А надо тебе знать, - пояснил Ёжик, - что у Цветов, Деревьев и Кустов, хотя они никому не делают зла - наоборот, одно хорошее! - тоже есть враги. Их много. Хорошо еще, что эти враги довольно вкусные!

- Значит, Звездочка съела этого толстого Слизняка? - спросил Ежонок облизнувшись.

- Скорее всего, да, - сказал Ёжик. — Правда, ручаться нельзя. Никто не видел, как Звездочка ела Слизняков, Прожорливых Жуков и Вредных Гусениц. Но все враги Цветов исчезали, стоило Серой Звездочке посмотреть на них своими лучистыми глазами. Исчезали навсегда. И с тех пор как Серая Звездочка поселилась в саду, Деревьям, Цветам и Кустам стало жить гораздо лучше. Особенно Цветам. Потому что Кусты и Деревья защищали от врагов Птицы, а Цветы защищать было некому - для Птиц они слишком низенькие.

Вот почему Цветы так полюбили Серую Звездочку. Они расцветали от радости каждое утро, когда она приходила я сад. Только и слышно было: «Звездочка, к нам!», «Нет, сперва к нам! К нам!..»

Цветы говорили ей самые ласковые слова, и благодарили, и хвалили ее на все лады, а Серая Звездочка скромно молчала - ведь она была очень, очень скромная, - и только глаза ее так и сияли.

Одна Сорока, любившая подслушивать человеческие разговоры, однажды даже спросила, правда ли, что у нее в голове спрятан драгоценный камень и поэтому ее глаза так сияют.

«Я не знаю, - смущенно сказала Серая Звездочка. - По-моему, нет…»

«Ну и Сорока! Ну и пустомеля! - сказал Ученый Скворец. - Не камень, а путаница, и не у Звездочки в голове, а у тебя! У Серой Звездочки лучистые глаза потому, что у нее чистая совесть - ведь она делает полезное Дело! Кажется, ясно?»

- Папа, можно задать вопрос? - спросил Ежонок.

- Все вопросы потом.

- Ну, пожалуйста, папочка, только один.

- Один - ну так и быть.

- Папа, а мы… мы полезные?

- Очень, - сказал Ёжик, - можешь не сомневаться. Но слушай, что было дальше.

Так вот, как я уже сказал, Цветы знали, что Серая Звездочка - добрая, хорошая и полезная. Знали это и Птицы. Знали, конечно, и Люди, особенно Умные Люди. И только враги Цветов были с этим не согласны. «Мерзкая, вредная злючка!» - шипели они, конечно, когда Звездочки не было поблизости. «Уродина! Гадость!» - скрипели Прожорливые Жуки. «Надо расправиться с ней! - вторили им Гусеницы. - От нее просто нет житья!»

Правда, на их брань и угрозы никто не обращал внимания, и к тому же врагов становилось все меньше и меньше, но, на беду, в дело вмешалась ближайшая родственница Гусениц - бабочка Крапивница. На вид она была совершенно безобидная и даже хорошенькая, но на самом деле ужасно вредная. Так иногда бывает.

Да, я забыл тебе сказать, Что Серая Звездочка никогда не трогала Бабочек.

- Почему? - спросил Ежонок. - Они невкусные?

- Совсем не потому, глупыш. Скорее всего, потому, что бабочки похожи на цветы, а ведь Звездочка так любила Цветы! И, наверно, она не знала, что Бабочки и Гусеницы - почти одно и то же. Ведь Гусеницы превращаются в Бабочек, а от Бабочек выводятся новые Гусеницы…

Так вот, хитрая Крапивница придумала хитрый план - как погубить Серую Звездочку.

«Я скоро спасу вас от этой мерзкой жабы!» - сказала она своим сестрам Гусеницам, своим друзьям - Жукам и Слизнякам. И улетела из сада.

А когда она вернулась, за ней бежал Очень Глупый Мальчишка. В руке у него была тюбетейка, он размахивал ею в воздухе и думал, что вот-вот поймает хорошенькую Крапивницу. Тюбетейкой.

А хитрая Крапивница делала вид, что вот-вот попадется: сядет на цветок, притворится, будто не замечает Очень Глупого Мальчишку, а потом вдруг вспорхнет перед самым его носом и перелетает на следующую клумбу.

И так она заманила Очень Глупого Мальчишку в самую глубину сада, как раз на ту дорожку, где сидела Серая Звездочка и беседовала с Ученым Скворцом.

Крапивница была сразу же наказана за свой подлый поступок: Ученый Скворец молнией слетел с ветки и схватил ее клювом. Но было уже поздно, потому что Очень Глупый Мальчишка заметил Серую Звездочку.

«Жаба, жаба! - закричал он очень глупым голосом. - У-у-у, какая противная! Бей жабу! Бей!»

Серая Звездочка сперва не поняла, что он говорит о ней, - ведь ее никто еще не называл жабой. Она не двинулась с места и тогда, когда Очень Глупый Мальчишка замахнулся на нее камнем.

«Звездочка, спасайся!» - отчаянным голосом крикнул ей Ученый Скворец, чуть не подавившись Крапивницей.

В ту же минуту тяжелый камень шлепнулся на землю рядом с Серой Звездочкой. К счастью, Очень Глупый Мальчишка промахнулся, и Серая Звездочка успела отскочить в сторону. Цветы и Трава скрыли ее от глаз. Но Очень Глупый Мальчишка не унимался. Он подобрал еще несколько камней и продолжал швырять их туда, где шевелились трава и цветы.

«Жаба! Ядовитая жаба! - кричал он. - Бей уродину!»

«Дур-ра-чок! Дур-ра-чок! - крикнул ему Ученый Скворец. - Что за путаница у тебя в голове? Ведь она полезная! Кажется, ясно?»

Но Очень Глупый Мальчишка схватил палку и полез прямо в Розовый Куст - туда, где, как ему казалось, спряталась Серая Звездочка.

Розовый Куст изо всех сил уколол его своими острыми колючками. И Очень Глупый Мальчишка с ревом побежал из сада.

- Урраа! - закричал Ежонок.

- Да, брат, колючки - это хорошая вещь! - продолжал Ёжик. - Если бы у Серой Звездочки были колючки, то, возможно, ей не пришлось бы так горько плакать в этот день. Но, как ты знаешь, колючек у нее не было, и потому она сидела под корнями Розового Куста и горько-горько плакала. «Он назвал меня жабой, - рыдала она, - уродиной! Так сказал Человек, а ведь люди все-все знают! Значит, я жаба, жаба!..»

Все утешали ее как могли: Анютины Глазки говорили, что она всегда останется их милой Серой Звездочкой; Розы говорили ей, что красота - не самое главное в жизни (с их стороны это была немалая жертва). «Не плачь, Ванечка-Манечка», - повторяли Иван-да-Марья, а Колокольчики шептали: «Динь-Динь, Динь-Динь», и это тоже звучало очень утешительно.

Но Серая Звездочка плакала так громко, что не слышала утешений. Так всегда бывает, когда начинают утешать слишком рано. Цветы этого не знали, но зато это прекрасно знал Ученый Скворец. Он дал Серой Звездочке вволю выплакаться, а потом сказал:

«Я не буду тебя утешать, дорогая. Скажу тебе только одно: дело не в названии. И уж, во всяком случае, совершенно неважно, что про тебя скажет какой-то Глупый Мальчишка, у которого в голове одна путаница! Для всех твоих друзей ты была и будешь милой Серой Звездочкой. Кажется, ясно?»

И он засвистел Музыкальное произведение про… про Ёжика-Пыжика, чтобы развеселить Серую Звездочку и показать, что считает разговор оконченным.

Серая Звездочка перестала плакать.

«Ты, конечно, прав, Скворушка, - сказала она. - Конечно, дело не в названии.… Но все-таки… все-таки я, пожалуй, не буду больше приходить в сад днем, чтобы… чтобы не встретить кого-нибудь глупого…»

И с тех пор Серая Звездочка - и не только она, а и все ее братья, сестры, дети и внуки приходят в сад и делают свое Полезное Дело только по ночам.

А. Пушкин «Сказка  о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди»

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, —
Говорит одна девица, —
То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир».
«Кабы я была царица, —
Говорит ее сестрица, —
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
«Кабы я была царица, —
Третья молвила сестрица, —
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».

Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрыпела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.

«Здравствуй, красная девица, —
Говорит он, — будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы,
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».

В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха,
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.

В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра-коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далёко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына бог им дал в аршин,
И царица над ребенком
Как орлица над орленком;

Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Извести ее хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».

Как услышал царь-отец,
Что донес ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
«Ждать царева возвращенья
Для законного решенья».

Едет с грамотой гонец,
И приехал, наконец.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят.

И в суму его пустую
Суют грамоту другую.
И привез гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
«Царь велит своим боярам,
Времени, не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».
Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.

Объявили царску волю —
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ,
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян —
Так велел-де царь Салтан.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел, царица вопит...
А дитя волну торопит:
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли —
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько.И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» — молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле,
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И пошел на край долины
У моря искать дичины.

К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон...
Видно на море не тихо;
Смотрит — видит дело лихо:
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет...
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил...
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела —
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит —
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты, царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,

Что стрела пропала в море;
Это горе — всё не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдешь меня повсюду,
А теперь ты воротись,
Не горюй и спать ложись».

Улетела лебедь-птица,
А царевич и царица,
Целый день, проведши так,
Лечь решились натощак.
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грезы ночи.И дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
Он скорей царицу будит;
Та как ахнет!.. «То ли будет? —
Говорит он, — вижу я:
Лебедь тешится моя».
Мать и сын идут ко граду.
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой;

И среди своей столицы,
С разрешения царицы,
В тот же день стал княжить он
И нарекся: князь Гвидон.

Ветер на море гуляет,
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою заставой;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их он кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали соболями,
Чернобурыми лисами;
А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана...»
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
От меня ему поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
Лебедь князю: «Вот в чем горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблем?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его
С головы до ног всего.
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корабль — и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце
С грустной думой на лице;
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят
И в глаза ему глядят.

Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду;
Молвит он: «Коль жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
«Уж диковинка, ну право, —
Подмигнув другим лукаво,
Повариха говорит, —
Город у моря стоит!
Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут».

Чуду царь Салтан дивится,
А комар-то злится, злится —
И впился комар как раз
Тетке прямо в правый глаз.
Повариха побледнела,
Обмерла и окривела.
Слуги, сватья и сестра
С криком ловят комара.
«Распроклятая ты мошка!
Мы тебя!..» А он в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?« —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает;
Чудо чудное завесть
Мне б хотелось. Где-то есть
Ель в лесу, под елью белка;
Диво, право, не безделка —
Белка песенки поет,
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Но, быть может, люди врут».
Князю лебедь отвечает:
«Свет о белке правду бает;
Это чудо знаю я;
Полно, князь, душа моя,
Не печалься; рада службу
Оказать тебе я в дружбу».
С ободренною душой
Князь пошел себе домой;

Лишь ступил на двор широкий —
Что ж? под елкою высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызет орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе:
«Во саду ли, в огороде».
Изумился князь Гвидон.
«Ну, спасибо, — молвил он, —
Ай да лебедь — дай ей боже,
Что и мне, веселье то же».
Князь для белочки потом
Выстроил хрустальный дом,
Караул к нему приставил
И притом дьяка заставил
Строгий счет орехам весть.
Князю прибыль, белке честь.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок —
И лежит нам путь далек:

Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана...»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да скажите: князь Гвидон
Шлет царю-де свой поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь — а лебедь там,
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит...
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между моря и небес
На корабль — и в щель залез.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана —
И желанная страна
Вот уж издали видна;
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с Бабарихой
Да с кривою поварихой
Около царя сидят,
Злыми жабами глядят.

Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо,
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка там живет ручная,
Да затейница какая!
Белка песенки поет,
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Слуги белку стерегут,
Служат ей прислугой разной —
И приставлен дьяк приказный
Строгий счет орехам весть;
Отдает ей войско честь;
Из скорлупок льют монету,
Да пускают в ход по свету;
Девки сыплют изумруд
В кладовые, да под спуд;
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Если только жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
Усмехнувшись исподтиха,
Говорит царю ткачиха:
«Что тут дивного? ну, вот!
Белка камушки грызет,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
В свете есть иное диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Это диво, так уж диво,
Можно молвить справедливо!»
Гости умные молчат,
Спорить с нею не хотят.
Диву царь Салтан дивится,
А Гвидон-то злится, злится...
Зажужжал он и как раз
Тетке сел на левый глаз,
И ткачиха побледнела:
«Ай!» и тут же окривела;
Все кричат: «Лови, лови,
Да дави ее, дави...
Вот ужо! постой немножко,
Погоди...» А князь в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море прилетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает —
Диво б дивное хотел
Перенесть я в мой удел».
«А какое ж это диво?»
— Где-то вздуется бурливо
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Князю лебедь отвечает:
«Вот что, князь, тебя смущает?
Не тужи, душа моя,
Это чудо знаю я.
Эти витязи морские
Мне ведь братья все родные.
Не печалься же, ступай,
В гости братцев поджидай».

Князь пошел, забывши горе,
Сел на башню, и на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря;
В чешуе, как жар горя,

Идут витязи четами,
И, блистая сединами,
Дядька впереди идет
И ко граду их ведет.
С башни князь Гвидон сбегает,
Дорогих гостей встречает;
Второпях народ бежит;
Дядька князю говорит:
«Лебедь нас к тебе послала
И наказом наказала
Славный город твой хранить
И дозором обходить.
Мы отныне ежеденно
Вместе будем непременно
У высоких стен твоих
Выходить из вод морских,
Так увидимся мы вскоре,
А теперь пора нам в море;
Тяжек воздух нам земли».
Все потом домой ушли.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете?
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
Торговали мы булатом,
Чистым серебром и златом,
И теперь нам вышел срок;
А лежит нам путь далек,

Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану.
Да скажите ж: князь Гвидон
Шлет-де свой царю поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь, а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Князь опять: душа-де просит...
Так и тянет и уносит...
И опять она его
Вмиг обрызгала всего.
Тут он очень уменьшился,
Шмелем князь оборотился,
Полетел и зажужжал;
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корму — и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят —
Четырьмя все три глядят.

Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идет там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге —
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить —
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу».
Повариха и ткачиха
Ни гугу — но Бабариха
Усмехнувшись говорит:
«Кто нас этим удивит?

Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают, или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво».
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится —
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится —
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
«Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави...
Вот ужо! Пожди немножко,
Погоди!..» А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Неженат лишь я хожу».
— А кого же на примете
Ты имеешь? — «Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает —
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждет ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом —
Слушай: обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом».
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.

Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта — я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И, на берег с высоты,
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведет ее скорей
К милой матушки своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
«Государыня-родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе,
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви».
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах

Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости,
Он их кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далек:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному дарю Салтану;
Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался —
Шлю ему я свой поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости.
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своем венце,

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка в нем живет ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там еще другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор —
С ними дядька Черномор.

И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя женка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался».

Тут уж царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не внимает
И как раз их унимает:
«Что я? царь или дитя? —
Говорит он не шутя: —
Нынче ж еду!» — Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.

Под окном Гвидон сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва, едва трепещет,
И в лазоревой дали
Показались корабли:
По равнинам Окияна
Едет флот царя Салтана.
Князь Гвидон тогда вскочил,
Громогласно возопил:
«Матушка моя родная!
Ты, княгиня молодая!
Посмотрите вы туда:
Едет батюшка сюда».

Флот уж к острову подходит.
Князь Гвидон трубу наводит:
Царь на палубе стоит,
И в трубу на них глядит;
С ним ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
Удивляются оне
Незнакомой стороне.
Разом пушки запалили;
В колокольнях зазвонили;
К морю сам идет Гвидон;
Там царя встречает он
С поварихой и ткачихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
В город он повел царя,
Ничего не говоря.

Все теперь идут в палаты:
У ворот блистают латы,
И стоят в глазах царя
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Царь ступил на двор широкой:
Там под елкою высокой
Белка песенку поет,
Золотой орех грызет,
Изумрудец вынимает
И в мешочек опускает;
И засеян двор большой
Золотою скорлупой.
Гости дале — торопливо
Смотрят — что ж? княгиня — диво:
Под косой луна блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
И свекровь свою ведет.
Царь глядит — и узнает...

В нем взыграло ретивое!
«Что я вижу? что такое?
Как!» — и дух в нем занялся...
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И веселый пир пошел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всем они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой.
День прошел — царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мед, пиво пил —
И усы лишь обмочил.

П. Бажов. «Серебряное копытце»

Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя.

Семьи у Коковани не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей, не знают ли кого, а соседи и говорят:

 - Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в боярскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты её и возьми.

 - Несподручно мне с девчонкой-то. Парнишечко бы лучше. Обучил бы его своему делу, пособника бы растить стал. А с девчонкой как? Чему я ее учить-то стану?

Потом подумал и говорит:

 - Знавал я Григорья, да и жену его тоже. Оба веселые да ловкие были. Если девчоночка по родителям пойдет, не тоскливо с ней в избе будет. Возьму ее. Только пойдет ли? Соседи объясняют:

 - Плохое житье у нее. Приказчик избу Григорьеву отдал какому-то горюну и велел за это сиротку кормить, пока не подрастет. А у того своя семья больше десятка. Сами не досыта едят. Вот хозяйка и въедается на сиротку, попрекает ее куском-то. Та хоть маленькая, а понимает. Обидно ей. Как не пойдет от такого житья! Да и уговоришь, поди-ко.

- И то правда, - отвечает Кокованя, - уговорю как-нибудь.

В праздничный день и пришел он к тем людям, у кого сиротка жила. Видит: полна изба народу, больших и маленьких. На голбчике, у печки, девчоночка сидит, а рядом с ней кошка бурая. Девчоночка маленькая,  и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пустит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно.

Поглядел Кокованя на девчоночку и спрашивает:

- Это у вас Григорьева-то подаренка? Хозяйка отвечает:

- Она самая. Мало одной-то, так еще кошку драную где-то подобрала. Отогнать не можем. Всех моих ребят перецарапала, да еще корми ее!

- Неласковые, видно, твои ребята. У ней вон мурлычет. Потом и спрашивает у сиротки:

- Ну, как, подаренушка, пойдешь ко мне жить?

Девчоночка удивилась:

- Ты, дедо, как узнал, что меня Даренкой зовут?

- Да так, - отвечает, - само вышло. Не думал, не гадал, нечаянно попал.

- Ты хоть кто? - спрашивает девчоночка.

- Я, - говорит, - вроде охотника. Летом пески промываю, золото добываю, а зимой по лесам за козлом бегаю, да все увидеть не могу.

- Застрелишь его?

- Нет, - отвечает Кокованя. - Простых козлов стреляю, а этого не стану. Мне посмотреть охота, в котором месте он правой передней ножкой топнет.

- Тебе на что это?

- А вот пойдешь ко мне жить, так все и расскажу, - ответил Кокованя.

Девчоночке любопытно стало про козла-то узнать. И то видит - старик веселый да ласковый. Она и говорит:

- Пойду. Только ты эту кошку Муренку тоже возьми. Гляди, какая хорошая.

- Про это, - отвечает Кокованя, - что и говорить. Такую звонкую кошку не взять - дураком остаться. Вместо балалайки она у нас в избе будет.

Хозяйка слышит их разговор. Рада-радехонька, что Кокованя сиротку к себе зовет. Стала скорей Даренкины пожитки собирать. Боится, как бы старик не передумал.

Кошка будто тоже понимает весь разговор. Трется у ног-то да мурлычет:

- Пр-равильно придумал. Пр-равильно.

Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить. Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, а кошчонка ободранная за ними попрыгивает.

Так и стали жить вместе дед Кокованя, сиротка Даренка да кошка Муренка. Жили-поживали, добра много не наживали, а на житье не плакались, и у всякого дело было.

Кокованя с утра на работу уходил, Даренка в избе прибирала, похлебку да кашу варила, а кошка Муренка на охоту ходила - мышей ловила. К вечеру соберутся, и весело им.

Старик был мастер сказки сказывать, Даренка любила те сказки слушать, а кошка Муренка лежит да мурлычет:

- Пр-равильно говорит. Пр-равильно.

Только после всякой сказки Даренка напомнит:

- Дедо, про козла-то скажи. Какой он?

Кокованя отговаривался сперва, потом и рассказал:

- Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце. В каком месте топнет этим копытцем - там и появится дорогой камень. Раз топнет - один камень, два топнет - два камня, а где ножкой бить станет - там груда дорогих камней.

Сказал это, да и не рад стал. С той поры у Даренки только и разговору, что об этом козле.

- Дедо, а он большой?

Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, головка легонькая. А Даренка опять спрашивает:

- Дедо, а рожки у него есть?

- Рожки-то, - отвечает, - у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток.

- Дедо, а он кого ест?

- Никого, - отвечает, - не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает.

- Дедо, а шерстка у него какая?

- Летом, - отвечает, - буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая.

- Дедо, а он душной? Кокованя даже рассердился:

- Какой же душной! Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет.

Стал осенью Кокованя в лес собираться. Надо было ему поглядеть, в которой стороне козлов больше пасется. Даренка и давай проситься:

- Возьми меня, дедо, с собой. Может, я хоть сдалека того козлика увижу.

Кокованя и объясняет ей:

- Сдалека-то его не разглядишь. У всех козлов осенью рожки есть. Не разберешь, сколько на них веток. Зимой вот - дело другое. Простые козлы безрогие ходят, а этот, Серебряное копытце, всегда с рожками, хоть летом, хоть зимой. Тогда его сдалека признать можно.

Этим и отговорился. Осталась Даренка дома, а Кокованя в лес ушел.

Дней через пять воротился Кокованя домой, рассказывает Даренке:

- Ныне в Полдневской стороне много козлов пасется. Туда и пойду зимой.

- А как же, - спрашивает Даренка, - зимой-то в лесу ночевать станешь?

- Там, - отвечает, - у меня зимний балаган у покосных ложков поставлен. Хороший балаган, с очагом, с окошечком. Хорошо там.

Даренка опять спрашивает:

- Серебряное копытце в той же стороне пасется?

- Кто его знает. Может, и он там.

Даренка тут и давай проситься:

- Возьми меня, дедо, с собой. Я в балагане сидеть буду. Может, Серебряное копытце близко подойдет, - я и погляжу.

Старик сперва руками замахал:

- Что ты! Что ты! Статочное ли дело зимой по лесу маленькой девчонке ходить! На лыжах ведь надо, а ты не умеешь. Угрузнешь в снегу-то. Как я с тобой буду? Замерзнешь еще!

Только Даренка никак не отстает:

- Возьми, дедо! На лыжах-то я маленько умею.

Кокованя отговаривал-отговаривал, потом и подумал про себя:

"Сводить разве? Раз побывает, в другой не запросится".

Вот он и говорит:

- Ладно, возьму. Только, чур, в лесу не реветь и домой до времени не проситься.

Как зима в полную силу вошла, стали они в лес собираться.

Уложил Кокованя на ручные санки сухарей два мешка, припас охотничий и другое, что ему надо. Даренка тоже узелок себе навязала. Лоскуточков взяла кукле платье шить, ниток клубок, иголку да еще веревку.

"Нельзя ли, - думает, - этой веревкой Серебряное копытце поймать?"

Жаль Даренке кошку свою оставлять, да что поделаешь. Гладит кошку-то на прощанье, разговаривает с ней:

- Мы, Муренка, с дедом в лес пойдем, а ты дома сиди, мышей лови. Как увидим Серебряное копытце, так и воротимся. Я тебе тогда все расскажу.

Кошка лукаво посматривает, а сама мурлычет:

- Пр-равильно придумала. Пр-равильно.

Пошли Кокованя с Даренкой. Все соседи дивуются:

- Из ума выжил старик! Такую маленькую девчонку в лес зимой повел!

Как стали Кокованя с Даренкой из заводу выходить, слышат - собачонки что-то сильно забеспокоились. Такой лай да визг подняли, будто зверя на улицах увидали. Оглянулись, - а это Муренка серединой улицы бежит, от собак отбивается. Муренка к той поре поправилась. Большая да здоровая стала. Собачонки к ней и подступиться не смеют.

Хотела Даренка кошку поймать да домой унести, только где тебе! Добежала Муренка до лесу да и на сосну. Пойди, поймай!

Покричала Даренка, не могла кошку приманить. Что делать? Пошли дальше.

Глядят, - Муренка стороной бежит. Так и до балагана добралась.

Вот и стало их в балагане трое. Даренка хвалится:

- Веселее так-то. Кокованя поддакивает:

- Известно, веселее.

А кошка Муренка свернулась клубочком у печки и звонко мурлычет:

- Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Козлов в ту зиму много было. Это простых-то. Кокованя каждый день то одного, то двух к балагану притаскивал. Шкурок у них накопилось, козлиного мяса насолили - на ручных санках не увезти. Надо бы в завод за лошадью сходить, да как Даренку с кошкой в лесу оставить! А Даренка попривыкла в лесу-то. Сама говорит старику:

- Дедо, сходил бы ты в завод за лошадью. Надо ведь солонину домой перевезти.

Кокованя даже удивился:

- Какая ты у меня разумница, Дарья Григорьевна! Как большая рассудила. Только забоишься, поди, одна-то.

- Чего, - отвечает, - бояться. Балаган у нас крепкий, волкам не добиться. И Муренка со мной. Не забоюсь. А ты поскорее ворочайся все-таки!

Ушел Кокованя. Осталась Даренка с Муренкой. Днем-то привычно было без Коковани сидеть, пока он козлов выслеживал… Как темнеть стало, запобаивалась. Только глядит - Муренка лежит спокойнехонько. Даренка и повеселела. Села к окошечку, смотрит в сторону покосных ложков и видит - по лесу какой-то комочек катится. Как ближе подкатился, разглядела - это козел бежит. Ножки тоненькие, головка легонькая, а на рожках по пяти веточек.

Выбежала Даренка поглядеть, а никого нет. Воротилась да и говорит:

- Видно, задремала я. Мне и показалось. Муренка мурлычет:

- Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Легла Даренка рядом с кошкой да и уснула до утра. Другой день прошел. Не воротился Кокованя. Скучненько стало Даренке, а не плачет. Гладит Муренку да приговаривает:

- Не скучай, Муренушка! Завтра дедо непременно придет.

Муренка свою песенку поет:

- Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Посидела опять Даренушка у окошка, полюбовалась на звезды. Хотела спать ложиться, вдруг по стенке топоток прошел. Испугалась Даренка, а топоток по другой стене, потом по той, где окошечко, потом - где дверка, а там и сверху запостукивало. Не громко, будто кто легонький да быстрый ходит. Даренка и думает: "Не козел ли тот вчерашний прибежал?"

И до того ей захотелось поглядеть, что и страх не держит. Отворила дверку, глядит, а козел - тут, вовсе близко. Правую переднюю ножку поднял - вот топнет, а на ней серебряное копытце блестит, и рожки у козла о пяти ветках. Даренка не знает, что ей делать, да и манит его как домашнего:

- Ме-ка! Ме-ка!

Козел на это как рассмеялся. Повернулся и побежал.

Пришла Даренушка в балаган, рассказывает Муренке:

- Поглядела я на Серебряное копытце. И рожки видела, и копытце видела. Не видела только, как тот козлик ножкой дорогие камни выбивает. Другой раз, видно, покажет.

Муренка, знай, свою песенку поет:

- Пр-равильно говоришь. Пр-равильно.

Третий день прошел, а все Коковани нет. Вовсе затуманилась Даренка. Слезки запокапывали. Хотела с Муренкой поговорить, а ее нету. Тут вовсе испугалась Даренушка, из балагана выбежала кошку искать.

Ночь месячная, светлая, далеко видно. Глядит Даренка - кошка близко на покосном ложке сидит, а перед ней козел. Стоит, ножку поднял, а на ней серебряное копытце блестит.

Муренка головой покачивает, и козел тоже. Будто разговаривают. Потом стали по покосным ложкам бегать. Бежит-бежит козел, остановится и давай копытцем бить. Муренка подбежит, козел дальше отскочит и опять копытцем бьет. Долго они так-то по покосным ложкам бегали. Не видно их стало. Потом опять к самому балагану воротились.

Тут вспрыгнул козел на крышу и давай по ней серебряным копытцем бить. Как искры, из-под ножки-то камешки посыпались. Красные, голубые, зеленые, бирюзовые - всякие.

К этой поре как раз Кокованя и вернулся. Узнать своего балагана не может. Весь он как ворох дорогих камней стал. Так и горит-переливается разными огнями. Наверху козел стоит - и все бьет да бьет серебряным копытцем, а камни сыплются да сыплются. Вдруг Муренка скок туда же. Встала рядом с козлом, громко мяукнула, и ни Муренки, ни Серебряного копытца не стало.

Кокованя сразу полшапки камней нагреб, да Даренка запросила:

- Не тронь, дедо! Завтра днем еще на это поглядим.

Кокованя и послушался. Только к утру-то снег большой выпал. Все камни и засыпало. Перегребали потом снег-то, да ничего не нашли. Ну, им и того хватило, сколько Кокованя в шапку нагреб.

Все бы хорошо, да Муренки жалко. Больше ее так и не видали, да и Серебряное копытце тоже не показался. Потешил  - и будет.

А по тем покосным ложкам, где козел скакал, люди камешки находить стали. Зелененькие больше. Хризолитами называются.

Видали?

Н. Телешов. «Крупеничка»

Так рассказывают старые люди.

У воеводы Всеслава была единственная дочь, по имени Крупеничка. Шел год за годом, и из русой девочки с голубыми глазами обратилась Крупеничка в редкостную красавицу. Стали подумывать родители, за кого отдать ее замуж. Выдавать дочку на чужую сторону они и думать не хотели и выбирали такого зятя, чтобы жить всем вместе и никогда не расставаться с Крупеничкой.

Слава о дивной красавице далеко разносилась вокруг, и Всеслав этим очень гордился. Но старая мамушка Варварушка боялась такой славы и всегда сердилась, когда ее расспрашивали о красоте Крупенички.

- Никакой красавицы у нас нету! - ворчала она. - Вон у соседей - у тех правда красавицы дочери. А у нас - девица как девица: таких везде много, как наша.

А сама налюбоваться и наглядеться не могла на свою Крупеничку. Знала, что красивей ее никого нет; и красивее нет, и добрей, и милей нету. Старые и молодые, бедные и богатые, свои и чужие - все любили Крупеничку за ее доброе сердце.

В народе даже песенка про нее сложилась:

Крупеничка, красная девица,

Голубка ты наша, радость-сердце,

Живи, цвети, молодейся,

Будь всем добрым людям на радость!

Летела, летела слава о красоте Крупенички и долетела до татарского становища, до военачальника Талантая.

- Гой вы, храбрые воины, удалые наездники! Покажите-ка мне, что за красавица такая дочка воеводы Всеслава, Крупеничка, - сказал Талантай. - Не годится ли она в жены нашему хану?

Сели на коней три наездника, надели на себя халаты: один надел халат зеленый, точно трава; другой - серый, точно дорога лесная; третий коричневый, как сосновый ствол.

Прищурили наездники хитрые глаза, улыбнулись друг другу одними углами губ, задорно встряхнули бритыми головами в мохнатых шапках и поехали-поскакали с молодецким покриком. А через несколько дней вернулись и привезли с собой Талантаю, для хана своего, подарок: дивную красавицу - Крупеничку.

Шла она с мамушкой Варварушкой купаться в озере; а в лесу, как нарочно, ягодка за ягодкой - спелая земляника так и заманивает глубже в чащу. А мамушка все рассказывает ей про одолень-траву, что растет белыми звездами среди озера; надобно собрать этой одолень-травы и в пояс зашить, и тогда с человеком никакой беды не случится: одолень-трава всякую беду отведет. И вскрикнуть обе не успели, как поднялась вдруг перед ними столбом серая пыль с тропинки, с одной стороны сорвался с места сосновый пень лесной и бросился им под ноги, а с другой стороны прыгнул на них зеленый куст. Подхватили они Крупеничку - и тут только увидала мамушка Варварушка, что это был за куст зеленый. Вцепилась она в него что было силы, но хитро извернулся татарин и выскользнул из своей одежды, злодей. Варварушка так и повалилась на землю с зеленым халатом в руках. А что было дальше, она не знала, не ведала, точно затмился с горя ее рассудок. Сидит она целыми днями на берегу озера, глядит на простор воды да все приговаривает:

- Одолень-трава! Одолей ты мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса дремучие, дай ты мне, одолень-трава, увидеть мою милую Крупеничку!

Сидела она так-то над озером да горевала и плакала, как вдруг подошел к ней прохожий старичок, низенький, тощенький, с белой бородкой, с сумочкой за плечами, и говорит Варварушке:

- Иду я в дальнюю сторону басурманскую. Не снести ль кому от тебя поклон?

Посмотрела на него Варварушка и спрашивает:

- А кто ты таков, добрый человек? Как тебя зовут?

- А зовут меня Одолень-трава.

Обрадовалась Варварушка, бросилась с плачем старичку в ноги и опять заголосила, как безумная:

- Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, дурно бы нам не делали. Верни, старичок, мне мою Крупеничку!

Выслушал ее старичок и ласково ответил:

- Коли так, будь же ты мне в дороге верной спутницей, в трудах помощницей!

Так сказал он мамушке и взмахнул рукавом над ее головою. И тотчас Варварушка обратилась в дорожный посох. С ним и пошел старичок в путь-дорогу. Где гора крута, посошок ему опорой служит, где чаща густа - он кусты раздвигает, где собаки злы - он их отгоняет.

Шел, шел старичок и пришел в татарское становище, где жил Талантай и где снаряжали в ту пору караван для отсылки хану драгоценных подарков. Отсылали золото и меха, камни самоцветные и снаряжали в дальний путь красавиц невольниц.

Среди них была и Крупеничка.

Остановился старичок у дороги, по которой должен был идти караван, развернул свой узелок и начал раскладывать, будто для продажи, разные сласти тут у него и мед, и пряники, и орехи. Огляделся он по сторонам - нет ли кого, поднял над головой и бросил оземь свой посох дорожный, потом взмахнул над ним рукавом - и вместо посоха поднялась с травы и стоит перед ним мамушка Варварушка.

- Ну, теперь, мамушка, не зевай, - говорит ей старичок. - Гляди во все глаза на дорогу: на нее вскоре упадет малое зернышко. Как упадет, бери его скорей, зажимай в руке и береги, покуда домой не вернемся. Смотри не потеряй зернышка, коль мила тебе твоя Крупеничка.

Вот и тронулся караван из становища; проходит он по дороге мимо старичка, а тот на лужайке сидит, разложил вокруг себя сласти и приветливо покрикивает:

- Кушайте, красавицы, соты медовые, пряники душистые, орехи каленые!