Литературная страничка

Пятый ребенок

Ю.В. Корчагина
канд. психол. наук, психолог

В каждом классе есть ученики, которые не вызывают у педагогов добрых чувств. Не справляющиеся с учебной нагрузкой, нарушающие дисциплину, некрасивые, грубые, злые, неприятные в общении, завистливые, обидчивые, не очень умные, неопрятные, странные, неуверенные в себе или чрезмерно агрессивные… Они – другие, не такие, как мы хотим. Для них не хочется искать хорошие слова, в них трудно увидеть личность, почти невозможно представить, что их душа имеет глубину. Мы требуем, чтобы они изменились, мы теряем терпение, забывая о бережности и профессионализме… Этой проблеме посвящен рассказ одного из наших постоянных авторов.

Я пятый ребенок в семье, девочка, мне тринадцать лет.

Точно не знаю, но слышала, что моя мама – умственно отсталая. Она нигде не работала, а занималась домашним хозяйством. Папа тоже был, но он редко появлялся дома. Кажется, у него была еще одна семья.

Мне очень нужен был взрослый, с которым я могла бы поговорить о своих проблемах. Маму я не хотела расстраивать, а учителя меня не любили и осуждали.

Меня считали испорченной девочкой. Я очень рано начала курить – в восемь лет. Тогда же я первый раз была с мальчиком, потому что влюбилась, и он заразил меня нехорошей болезнью.

Еще я пробовала нюхать бензин, но мне не понравилось.

Мой старший брат был наркоманом, и я знаю, что это плохо. Он украл у мамы все деньги, и она плакала. Брат говорил, что от наркотиков его спасла тюрьма. Но потом он стал много пить, ушел из дома и куда-то пропал, и я по нему скучаю.

Мои школьные оценки – двойки и иногда тройки. В классе я чувствую себя одиноко, потому что девочкам не разрешают со мной дружить. Учителя предлагали перевести меня в школу для тех, кто плохо учится, или отдать в интернат, но мама не соглашалась.

Я состою на учете в полиции и еще в пяти разных учреждениях. Там со мной занимаются профилактикой: беседуют, дают бесплатные обеды и отправляют на каникулы в лагерь.

Мне нравится отдыхать в лагере.

Один раз туда приехали благотворители и раздали нам шоколадки. Пока мы их ели, благотворители нас фотографировали.

Старшая девочка Настя не захотела фотографироваться и кинула шоколадкой в благотворительницу. Благотворительница покраснела, рассердилась и сказала, что Настя неблагодарная. И что больше никто не будет ей помогать.

А я слишком быстро съела свою шоколадку, и меня фотографировать не стали. Я расстроилась. Мне пообещали привезти айфон, потому что это мое заветное желание, но не привезли. Настя сказала, что айфоны дарят только больным, а я ничем не болела. Кроме той болезни, про которую взрослым лучше не говорить, но вам я скажу, это – сифилис.

Благотворители часто присылали нам одежду. Воспитатели разбирали посылки. Иногда воспитатели говорили: «Дай вам боже, что нам негоже». Это значило, что в посылке – старые колготки или грязные платья. Воспитатели выбрасывали их на помойку. Я расстраивалась и жалела благотворителей. Они хотели сделать нам добро.

У некоторых благотворителей в старой жизни случилась беда. Например, умер ребенок. Они приезжают, смотрят на тебя – и тоскуют. Дают конфету – тоскуют, учат рисовать – тоскуют. Одна женщина мне говорила: «Как ты на мою Машеньку похожа». И плакала. Я потом не хотела к ней выходить, но воспитатели ругались. Объясняли, что женщина хочет мне помочь. Говорили: «Ты своей матери не нужна, а вот посторонние заботятся». Я жалела женщину, гуляла с ней. Но ее печаль все равно не уменьшалась.

Она мне платье подарила, красивое. Потом я с мамой из-за него поссорилась. Я маме сказала, что эта женщина меня сильнее любит. Мама очень плакала. И я тоже плакала. Мне всех было жалко. И маму, и женщину, и Машеньку, от которой платье осталось.

Некоторые благотворители думали, что они хорошо понимают трудных подростков. Мы узнавали их по таким интонациям, как разговаривают во дворе. Благотворители старались, и я делала вид, что верю, и они гордились собой. А Настя смеялась над ними и вела себя хуже, чем всегда. Просила у них закурить или одолжить денег. Звала на свидание, если благотворителем был мужчина. Я просила Настю не издеваться над ними, но Настя не слушалась.

С другими взрослыми было труднее. Особенно с женщинами из полиции, или из опеки, или из комиссии для несовершеннолетних. Настя говорила, что они нас ненавидят, а я думаю – что боятся. Потому что мы опасные. Одна женщина из полиции прячет карточку своего ребенка в стол, когда я прихожу к ней на беседу. Я стараюсь в это время на нее не смотреть. Чтобы ей не было стыдно.

Но Настя говорит, что им не бывает стыдно перед детьми.

И что они хотят, чтобы нас не было. Потому что наши родители расплодили нищету и убогость. Из-за того, что их вовремя не стерилизовали.

Но эти женщины не могут убить нас по-настоящему.

Обычно они отправляют нас в специальную школу, или в психиатрическую больницу, или в тюрьму.

Тогда они немного успокаиваются.

А иногда мы погибаем сами. Как я, например.

Два года назад я выбежала на проезжую часть и попала под машину.

Мальчик, пытавшийся меня остановить, тоже погиб. Он был единственным сыном своих родителей и просто хорошим человеком. Говорили, что он погиб из-за малолетней дебилки и проститутки.

Мне очень жаль этого мальчика. И жаль, что я не была отличницей и девственницей. Наверное, тогда я получила бы право на сочувствие или прощение. Но я осталась отверженной – даже в смерти. Вот и вся история.

Литературная страничка

ДетиМамаРазвод Папа

Ю.В. Корчагина
канд. психол. наук, психолог

— Девочка, а кого ты больше любишь — маму или папу? — Широкое любопытное лицо с блестящими глазами наклоняется ко мне очень близко. Голос неестественный, приторно-ласковый — так обычно разговаривают с умственно отсталыми или с чужими маленькими детьми, чтобы лучше поняли. Я молчу, глядя в сторону, и в конце концов лицо разочарованно отодвигается от меня. «Почему ты не отвечаешь тете? Тетя обиделась», — с укором говорит мама.

Остаток нашей прогулки проходит как-то скомканно, мама со мной почти не разговаривает, а я вспоминаю и размышляю. Когда мы летели домой из Анапы, я очень боялась, что самолет может упасть. Родители тогда сказали мне, что если самолет сломается, то всем дадут парашюты. Я потом даже расстроилась, что он так и не сломался и нам не пришлось полетать на парашюте. Разве можно всерьез чего-то бояться рядом с родителями?

Теперь я представляла себе, как стюардесса, похожая на ту женщину с любопытным лицом, вкрадчиво спрашивает: «Девочка, кого ты больше любишь — маму или папу? Папу или маму? Остался только один парашют, кому ты его отдашь — маме или папе?»

Я очень люблю маму. Мама добрая, она называет меня ласковыми прозвищами, читает мне книжки и всегда заботится обо мне. Папу я тоже очень люблю — он сильный и веселый, рассказывает разные смешные истории, ходит со мной гулять и умеет чинить мои игрушки. Стюардесса про это ничего не знает, она ждет, что я ей отвечу, — ведь самолет уже начинает падать, и надо быстрее выбрать, кому отдать парашют. Это же так просто — решить, кого ты больше любишь, маму или папу. Ведь кто-то из них лучше, добрее, красивее, умнее. Долгая минута ужаса сменяется восторгом — я нахожу правильный ответ. Я радостно кричу стюардессе: «Я люблю родителей, я их люблю одинаково!» Я оставляю свой парашют (теперь хватит и маме, и папе), разбегаюсь и выпрыгиваю из самолета, раскинув руки — скорее, чтоб никто не успел задержать меня. Я улыбаюсь, я счастлива.

Вечером я рассказываю старшей сестре о своем замечательном решении, но сестра не разделяет мою радость. Сузив глаза, она говорит мне что-то страшное: оказывается, наши родители уже давно решили развестись. Сестра говорит, что в таких случаях один из родителей куда-то уходит, а дети остаются или с мамой, или с папой. «Кого ты больше любишь — маму или папу?» — спрашивает сестра.

Третий раз за сегодняшний день я испытываю этот ужас. Мне казалось, что я уже нашла отличный выход, но, оказывается, все еще хуже, и надо решать заново — уже всерьез. И нельзя выпрыгнуть из самолета, потому что никакого самолета нет, и нельзя просто так умереть, потому что родители очень расстроятся, да и страшно. Вот если бы можно было умереть понарошку, ненадолго, чтобы проснуться — а родители снова вместе.

Сестра продолжает говорить, и лицо у нее очень суровое. Она собирается остаться с мамой, потому что маму ей больше жалко, и потому что папа в чем-то перед ней виноват. Я не верю, что папа плохой, но ведь и сестра не может меня обманывать… Она еще объясняет мне, что мужчинам почему-то нельзя верить. И что она никогда поэтому не выйдет замуж, и мне не советует. Я ее слушаю и совсем ничего не понимаю, как если бы она говорила на китайском языке. Перед глазами у меня мелькает та женщина с любопытным лицом и неестественным голосом и папа, пролетающий мимо без парашюта и машущий мне рукой. Ночью у меня поднимается температура.

Родители все-таки развелись, и мы остались с мамой. Мне так ничего и не сказали. Просто когда я вернулась из больницы, папы уже не было — не было никаких его вещей, компьютера, инструментов, электрической бритвы в коридоре. Как будто его никогда не существовало. Исчезли его сигареты с подоконника на кухне. Квартира была чистой и немного чужой. Мама все время говорила, что она очень устала. Папа не звонил и не приходил к нам, хотя я его очень ждала. Мне было его немного жалко, но еще я обижалась, что он не приходит ко мне. Мне стало казаться, что папа никогда не любил меня, а только притворялся, потому что не хотел обижать.

Сестра стала часто куда-то уходить. По вечерам они ругались с мамой на кухне. Я почти перестала есть и сильно похудела. По ночам мне все время снились падающие самолеты, я просыпалась и тихо плакала, чтобы никого не разбудить. Но мама все-таки просыпалась и раздраженно говорила, что у нее нет на меня никаких сил.

В конце концов кто-то посоветовал маме отвести меня к психологу. Я очень боялась, что психолог будет похожа на ту женщину с любопытным лицом и тоже будет задавать мне вопросы про то, кого я больше люблю. На всякий случай я решила вообще не разговаривать. Сначала я так и поступила, но потом оказалось, что разговаривать там не обязательно, а можно просто играть и рисовать. Примерно через месяц психолог попросила меня нарисовать семью. У меня ничего не получалось. Я ломала карандаши, я протирала бумагу ластиком до дыр — и ничего не могла нарисовать. Тогда психолог отправила меня в другую комнату, а сама пригласила мою маму и что-то объясняла ей про психологическую травму. А мама в ответ называла папу плохим человеком и говорила, что дети должны поскорее его забыть.

Я решила, что мама, наверное, сошла с ума. Как можно забыть папу, если он — твой папа? Или все-таки можно?..

Потом мама плакала, и они долго что-то обсуждали.

В следующий раз к психологу взяли еще и сестру, а когда мы пришли, то увидели там нашего папу. Я хотела прыгнуть ему на шею, но не знала, будет ли это правильно, — тем более что мама как-то очень напряженно держала меня за руку. Папа тоже нервничал. Я подумала: наверное, они помирились, хотя было не очень похоже.

Психолог сказала, что родители хотят нам кое-что сообщить. Сначала она немного рассказала, что такое развод, и как он случается в разных семьях, и что бывает с детьми, и почему иногда так странно ведут себя родители. Но я не очень слушала, я все время смотрела на папу и ждала, что же будет дальше.

И вот мама с папой сказали, что они поссорились по какому-то важному взрослому вопросу, и папа переехал в другую квартиру и будет там жить. И если раньше родители вместе нас любили, то теперь будут любить по отдельности. Но любить обязательно будут, потому что мы их общие дети, а общие дети — это навсегда.

Я не поняла, как это — любить по отдельности, но они мне все объяснили. Я узнала, что теперь можно в любое время звонить папе по телефону и приходить к нему в гости — почти каждые выходные и даже среди недели. Мама сказала, что будет очень рада нашим встречам с папой, потому что без папы у нее не выросли бы такие замечательные дочки. И папа вдруг тоже сказал, что он благодарен маме за таких дочек.

Ночью мне снова снился самолет. Женщины с любопытным лицом там больше не было, а стюардесса оказалась похожа на нашего психолога. Она подошла к нам и сказала, что самолет сломался и будет падать. Но мы не должны сильно волноваться, потому что у каждого есть парашют — и мы все можем спастись.

Утром я нарисовала рисунок: сломанный самолет и четыре фигурки на парашютах — наша семья. Я показала этот рисунок маме, и у нее стали такие странные глаза, как будто она собирается плакать, но она не заплакала. Она достала наш семейный фотоальбом, и мы выбрали самую лучшую фотографию. На пляже в Анапе. Мы улыбаемся фотографу — мама, папа, я и сестра. Эту фотографию мы поместили в рамку и повесили над моей кроватью.

Мне очень жалко, что мои родители развелись, и когда я про это говорю, мама сажает меня к себе на колени. Она больше не говорит «Я устала от твоих слез» или «Так будет лучше для всех». Теперь она меня утешает, я плачу немного, а потом мне становится легче.